14. ГРИГОРИЮ ДРУГУ.

Извещает Григория о своем намерении не дожидаться его прибытия, но отправиться немедленно в понтийскую пустыню. Описывает местоположение сей пустыни, и превозносит ее пред Тиберином, местом Григориева жительства. (Писано 360 г. до пресвитерства Василиева).

Когда брат Григорий писал мне, что хочет видеться со мною, и присовокупил, что и у тебя [45] то же самое намерение – не мог я ожидать сего; частью потому, что не редко бывал обманут, и боюсь верить, а частью потому, что развлечен был делами. Пора уже мне удалиться в Понт, где, напоследок если угодно Богу, положу, может быть, конец своему скитанию. Ибо с трудом отказавшись от напрасных надежд, какие имел некогда на тебя, вернее же, если говорить уже правду, отказавшись от сонных грез (ибо хвалю того, кто надежды назвал сновидениями в бодрственном состоянии), иду теперь в Понт учиться, как жить. Здесь, конечно, указывает мне Бог место, в точности соответствующее нраву; ибо таким вижу его в действительности, каким на досуге и для забавы привык нередко представлять себе в уме.

Это-высокая гора, покрытая частым лесом, на северной стороне орошаемая холодными и прозрачными водами. По подгорью ее стелется покатая долина, непрестанно утучняемая влагами из горы. Кругом долины сам собою выросший лес, из различных всякого рода дерев, служит ей как бы оградой и в сравнении с нею ничего почти не значит и Калипсин остров, красоте которого особенно кажется, дивится Омир. Ибо не многого не достает, чтобы долине, по причине ограждающих ее отвсюду оплотов, походить на остров. С дух сторон прорыты глубокие овраги, а с боку река, текущая с стремнины, служит также непрерывной и неприступной стеной. А поелику гора тянется в обе стороны, и луновидными изгибами примыкает к оврагам; то доступы в подгорье заграждены. Один только есть в него вход, которым владеем мы. За местом нашего жительства есть другой гребень, возвышенную свою вершину подъемлющий над горою, и с него вся равнина развертывается перед взором; с высоты можно [46] видеть и текущую мимо равнины реку, которая, по моему мнению, доставляет не меньше наслаждения, как и Стримон, если смотреть на него из Амфиполя. Ибо Стримон, в медленном своем течении разливаясь в виде озера, по своей неподвижности едва не перестает быть и рекою. А эта река, будучи быстрее всех мне известных, свирепеет несколько при соседнем утесе, и отражаясь от оного, кружится в глубоком водовороте, чем доставляет мне и всякому зрителю весьма приятный вид, а туземным жителям приносит самую удовлетворительную пользу, и в пучинах своих питает неисчислимое множество рыб. Нужно ли говорить о земной прохладе, и о ветерках с реки? Множеству цветов и певчих птиц пусть дивится кто другой, а у меня нет досужего времени обращать на это внимание. Из всего, что могу сказать о моем убежище, наиболее важно то, что, по удобству положения будучи способно произращать всякие плоды, для меня возращает сладостнейший из плодов – безмолвие; потому что не только освобождает от городских мятежей, но и не заводит к нам ни одного путника, кроме встречающихся с нами на звериной ловле. Ибо сверх всего прочего здесь водятся и звери, впрочем не медведи, или ваши волки: нет, здесь живут стада оленей, диких коз, зайцы и тому подобное. Поэтому рассуди, какой опасности подвергся бы я скудоумный, если бы подобное убежище упорно вздумал променивать на Тиберин – эту земную пропасть? Извини, что спешу теперь в него. Ибо, конечно, и Алкмеон, нашедши Ехинады, не согласился продолжать свое скитание.