ИЗ ПИСЬМА НАЧАЛЬНИКА АМУРСКОГО ОТРЯДА.

Мыс Доброй Надежды мы оставили 18 Февраля с SO; через семь дней, находясь от мыса на три градуса к югу и на 6° к западу, мы наконец получили западные ветры, с которыми достигнув широты 42°, легли к востоку и побежали обычным путем к Зондскому проливу. 30 Марта к вечеру мы увидели остров Яву, а на другой день под парами зашли в пролив за остр. Мью, где и переночевали на якоре. Имея в своем распоряжении верного двигателя-пары, и рассчитывая, что мы не достигнем Анжера ранее ночи, я предпочел пролежать ее на якоре в этом закрытом месте, чем блудить по проливу, подверженному переменным течениям; — может быть пары избаловали меня, но сознаюсь откровенно, что без крайности, я не люблю ставить себя в сомнительное положение.

От Кронштадта до Зондского пролива мы имели всякие обстоятельства, при которых суда, плывущие вместе, могут разлучиться, — мрачность, туман, штормы попутные и противные мы не раз испытывали и ни одно из судов ни [15] на минуту не отделилось от других. Я был пунктом соединения, и следовательно, по совести, должен отдать полную справедливость гг. капитанам и Офицерам за их неусыпную бдительность и благоразумный меры.

Не имея личной опытности для тех плаваний, в которых мне пришлось вести отряд, я, кроме чтения книг и расспросов людей бывалых, призвал на память все обстоятельства своей жизни, которые могли быть мне полезны в настоящем случае. Так я вспомнил, как однажды покойный Михаил Петрович Лазарев, рассказывая при мне свое плавание с адмиралом Белингсгаузеном к южному полюсу, между прочим заметил: — «Тогда я был молод и был убежден, что на военном судне никогда не должно быть ничего лишнего, даже курятника, и посмеивался над Белингсгаузеном, у которого целые стада разных животных были поставлены в банках, когда мы оставляли Рио-Жанейро; за то, после, как я был ему благодарен, когда в море он делился со мною по братски»! На этом основании я постоянно брал живых быков, и убедившись, что это нисколько не затруднительно, постепенно увеличивал пропорцию, так что с мыса Д. Н. мы взяли с собою порядочное стадо, — пятнадцать быков. Это распоряжение дало возможность производить командам свежее мясо двадцать два дня, нисколько не мешало нашим судам сохранять исправный военный вид и даже весьма мало задержало наше плавание, потому что потерю времени на пятнадцать сообщений между судами для развоза мяса нельзя положить более суток.

Подражая судам держав, имеющих эскадры на тропических станциях, я отдал приказ, чтобы при посещении портов здешних удушливых тропиков, командам был дан всевозможный покой и чтобы суда отряда употребляли свои шлюпки только в официальных случаях, а для всех надобностей нанимали местные лодки. Американцы, англичане и другие, наученные опытом, строго соблюдают эту меру из верного экономического расчета, а потому мог [16] ли я затрудниться в принятии ее, зная что в Кронштадте разрешен расход на перевозку провианта и дров в казармы; — меры эти не громки, проходят без шума, за них говорить только отчет кронштадтского госпиталя; наше дело твердо помнить эти уроки и пользоваться ими в соответственных случаях.

До сих пор плавание наше не лишено было радостей, но всегда справедливый Творец ниспослал на нас и тяжкое несчастие: 4 Февраля, в Саймонской бухте, катер с «Опричника» опрокинулся и трое матрос погибло. В минуту несчастия я сам был на шлюпке под парусами и следовательно могу положительно судить об этом случае, и должен отнести его к неопытности офицера. Выражаясь так, я однако не хочу винить кого-нибудь, потому что по большой части опытность не зависит от нас, как было и тут.

В донесении из Бреста я упомянул, что в Портсмуте мне было очень тяжело видеть, что наши шлюпки преимущественно ходили под веслами. В Бресте — все пришло в порядок; но опыта на все случаи не могло быть. В Саймонсе мы твердили урок беспрестанно; но, к несчастью, излишняя самонадеянность одного была причиною катастрофы. Сделанного не воротишь, и в таких случаях, обязанность начальника воспользоваться уроком и принять решительные меры на будущее. На этом основании, приказе м, отданным в тот же вечер, я объявил по отряду, что офицер, замеченный мною на шлюпке не под парусами, когда это возможно, будет отправлен в Россию, как пренебрегающий одним из главных средств к своему морскому образованию. Думаю, что такое резкое обещание соответствовало важности происшествия. Чрез несколько дней после того, у меня обедал адмирал Грей со всеми капитанами стоявших на рейде судов. Когда, после обеда, адмирал вышел наверх, все шлюпки отряда катались, и, по сигналу с «Рынды», с замечательною стройностью сделали несколько эволюций. В это время садилось [17] солнце, Офицеры были в отсутствии на шлюпках, но тем не менее, мы спустили брам-реи с брам-стеньгами безукоризненно. Все это было так хорошо, что адмирал при мне отдал приказание своему Флаг-капитану, и на другой же день начались у Англичан самые настойчивый ученья.

Апреля 13 вверенный мне отряд вошел на Сингапурский рейд; корвет «Гридень», подходя к якорному месту, задел бом-утлегарь голландского купеческого судна и сломал его. Бом-утлегарем была увлечена Фор-брам-стеньга, которая при падении свернула топ Фор-стеньги и грот-брам-стеньгу. Прежде чем «Гридень» бросил якорь, я послал офицера предложить Голландцу средства отряда, чтобы исправить все следы повреждения. Офицер возвратился с отказом принять всякую от нас помощь. Часа через полтора после этого прибыл на корвет шкипер этого судна и самым убедительным образом просил меня не беспокоиться об этом происшествии и объявил, что он сейчас же обратится к своему консулу, чтобы исправить повреждения и окончить это дело к полному нашему удовольствию. Через день после этого приехал ко мне голландский консул и привез акт какой-то комиссии, в котором между прочими повреждениями судна показана трещина грот-мачты, будто бы происшедшая от потери бом-утлегаря. Я объяснил консулу невозможность этого последнего повреждения и он предложил мне освидетельствовать мачту посредниками; поэтому я предложил командиру «Гридня» лично съездить на английский Фрегат «Retribution» и просить коммодора поручить кому-нибудь освидетельствовать мачту; посланный для этой цели мастер и другие свидетели нашли, что мачта лопнула гораздо прежде, что ясно доказывала замазка. На другой день после этого, ко мне доставлен другой акт, в котором исчислены повреждения судна, уже за исключением грот-мачты, на сумму до 430 талеров и сверх того показана потеря 12 дней, за которые, кроме; вышесказанной суммы, выставлен убыток в 1200 талеров. Такая бессовестная сделка вызвала переписку мою [18] с голландским консулом и в заключение письмо к английскому коммодору.

Имея в своих руках два акта, из которых в одном показана грот-мачта, а в другом ее нет, (обман подтвержденный свидетельством английского коммодора) купив в Сингапуре деревья за две трети выставленной в акте цены (в чем имеются свидетельства у гг. командиров), и послав шлюпку с услугами, которые были отвергнуты, я считал своею обязанностью не допустить командира корвета заплатить сумму более двух тысяч рублей за сломанный им бом-утлегарь на этом судне. У меня на отряде три горна, сорок плотников и 400 бравых матрос; с этими средствами, конечно, было бы много двух суток, чтобы не оставить следов этого происшествия, если бы шкипер не убедил меня, с самым честным видом, предоставить все дело ему самому. Очевидно, что тут был самый наглый умысел.

Не из одних книг и примеров, но из опыта собственной своей службы я убедился, что никакой начальник, без разумного содействия своих подчиненных, не в состоянии принести всю ту пользу, которую может и должен; а потому я всегда с особенным вниманием следил, чтобы в распоряжениях служащих на отряде был виден разум и полная, присвоенная уставом каждой личности, самостоятельность. Заметив в некоторых из них как будто робость и неуверенность в исполнении своих обязанностей, я, во время плавания Индейским океаном, отдал приказ, в котором между прочим сказал: «что повреждение какого-нибудь паруса, части рангоута и т. п., происшедшее от самонадеянности офицера, вследствие его неопытности, есть не преступление, а ошибка, терпимая службою, как неизбежное зло; но то же самое повреждение, сделанное по нерешительности, обнаруживаем недостатки, не терпимые в характере военного офицера, а тем более моряка, и потому такой офицер не должен ожидать [19] никакого снисхождения, как положительно вредный для службы».

Из этого видно, что я и прежде происшествия с «Гриднем» думал, что входя на рейд, наполненный судами, сломать кому-нибудь бом-утлегарь, — менее чем ошибка. В оправдание себя я осмелюсь привести несколько Фактов. В Батавии, на обеде у прусского консула (который очень любезно взял на себя все наши комиссии), был шкипер — Американец; — он двадцать шесть раз обогнул мыс Доброй Надежды и одиннадцать Горн; по словам консула он пользуется огромною репутациею и доверием, и командует теперь великолепным клипером; а между тем, в течении этого времени, разбил шесть судов. Великий морской авторитет, Нельсон, писал однажды к Первому лорду — «если бы меня судили всякий раз, когда я ставил свое судно или свою эскадру в затруднительное положение, то я не имел бы чести заседать с вами в палате лордов.» Перед такими аргументами, что значит потеря бом-утлегаря, и потому если за такую ничтожную вседневную случайность командир будет обязан внести сумму, которой он, потом, не в состоянии выплатить из своего жалованья в продолжении десяти лет, то кто решится командовать судами? Если же крайность принудит кого-нибудь принять командование, то он будет слишком осторожен и даже боязлив в управлении своим судном, а от такого командира можно ли ожидать того глазомера и навыка, той предприимчивости и хладнокровия, которые необходимы, чтобы ввести свое судно в сражение, а тем более, чтобы самому решить атаку; — эти достоинства приобретаются только упражнением в прямом значении этого слова и никакие лекции, никакие книги этому не научат. На суда отряда, которым я имею честь командовать, отпущено одними деньгами более 200 т. рублей; следовательно уроки эти дороги, и они тем более дороги и продолжительны, что мы выросли не на палубе. А потому, мог ли я допустить, чтобы результат этой дорогой экспедиции рушился вместе с [20] бом-утлегарем какого-нибудь Голландца? Осмеливаюсь писать все это не в защиту капитан-лейтенанта Стромилова, а во имя тех убеждений, без которых нравственная сторона — основание службы, — не может двинуться с места и следовательно всякие другие пожертвования не могут принести плода.

Поступок Голландца выходит из всякой меры терпимости и взывает к самому настойчивому судебному преследованию и лишению лжеца-шкипера всякого вознаграждения. Думаю, что великодушие, а тем более полумера, не должны иметь места в этом деле; Сингапурская газета, конечно, будет сторожить его, и не упустить случая разгласить по всем водам Тихого океана такой факт, как доказательство слабости, как предлог к новым попыткам подобного рода.

На рейде в Гонконге я нашел эскадру под Флагом контр-адмирала Гона; по условию с ним, я салютовал ему 13-ю выстрелами и тотчас же сделал ему визит; когда я отвалил от его борта, он салютовал мне 9 выстрелами. Предполагая, что я должен считать свой русский брейд-вымпел, только на два выстрела ниже всякого контр-адмиральского Флага, я заранее приказал не отвечать на салют, если он будет в числе выстрелов менее 11. Приехав на «Рынду», я нашел английского флаг-капитана и меня с визитом, и объяснил ему это обстоятельство, прибавив, что в других местах, английские адмиралы салютовали мне 11 выстрелами. Менее чем через полчаса он возвратился с извинением адмирала, и предложением произвести новый салют; я отказался от этого, и удовольствовался только тем, что не отвечал на первый.

Командуя маленьким пароходом в Средиземном море, впервые увидавши Афины, и пораженный ими, я выхлопотал разрешение посетить Грецию, и совался с «Метеором» во все места, с именами которых связана какая-нибудь замечательность. Хотя к концу своего плавания я так же настойчиво, как и в начале следовал своему намерению, [21] но побуждение изменилось: мне уже хотелось только иметь право сказать всякому, кто вздумал бы восхищаться при мне Грециею, что я был везде, видел все, ничем не восхищался, конечно кроме Афин, и в другой раз по охоте не пойду. Тоже самое, но в огромном размере, повторяется со мною и теперь. Совершив такое плавание, какие не всякому удаются, я до сих пор выношу убеждение, что оно принесло мне много пользы только в двух отношениях. Во первых, я понял, что на море можно жить так же спокойно, с такою же уверенностью за свою безопасность, как и на берегу; во вторых, я видел многое, и лучше России ничего не видел; одним словом, как Русский и как моряк, я теперь могу отвечать на всякие вопросы; а из за таких приобретений стоит сходить вокруг света всякому, — даже не моряку. В отношении же всего остального, мне кажется, что путешественники, от которых мы почерпаем сведения об этих странах, расхваливают их из свойственного человеку самолюбия: побывав в Индиях, в Бразилии, в Мексике, они видят что там не рай земной, как обыкновенно выражаются об них, но тем не менее желая вознаградить себя за свое разочарование, они силятся уверить себя и других, что труд их пропал недаром. В Голландской Индии, в Батавии, я встретил графа ***; он путешествует. России он совсем не знает, даже забыл русский язык; понимая свое невежество, подобного которому, он не встретил в целом свете, естественно, он хочет оправдать себя и потому восхищается чужим; по долгу приличия и на мою долю выпало послушать его, но меня он ни в чем не уверил.

А. Попов.

26 Мая, 1859, р. Вусунг, против Шанхая.