ТЕПЛОВ В.

АЛБАНСКАЯ ОПАСНОСТЬ

I.

Убийство Щербины, как солдат, верно исполнявшего царское дело в глухом городке Старой Сербии и павшего на своем посту, послужило поворотным пунктом в воззрениях Европы на истинное положение дел в этой части Балканского полуострова. У всех как бы спала чешуя, дотоле покрывавшая их очи, и даже самые непосвященные увидели, как постепенно стали бледнеть, пока не исчезли совершенно, буквы, составлявшие слово «реформы», которое русско-австрийские врачи прописали в виде рецепта для исцеления застарелых язв, какими покрыты, волею судьбы, подвластные султану христиане.

Вопрос о реформах в Салоникском, Коссовском и Битольском вилайетах не то что отошел на второй план, но и стушевался вовсе, удивляться чему совершенно не приходится, — скорее следует удивляться силе того гипнотизма, который заставлял принимать мираж за действительность даже тех, которым неосведомленность совсем не к лицу и может лишь вводить в заблуждение центральные руководящие сферы, отдаленные огромными пространствами от театра событий и потому невольно подпадающие влиянию тех, кто, находясь на самом месте действий, обязаны давать точную и правдивую оценку сущности совершающихся кругом них фактов.

Прошло три месяца со времени принятия Портою русско-австрийского меморандума — и что осталось от пресловутых его реформ? В чем выразились они за этот промежуток времени, где следы их, если не считать следами трупы тех несчастных христианских жандармов, которые, по непростительной оплошности, приняли всерьез турецкие обещания, [356] санкционированные Европой. Санкция эта казалась нм поручительством солидного лица на векселе, выданном должником, не отличающимся особого исправностью в исполнении своих обязательств и подпись которого не раз уже была протестована. Действительность постаралась лишний раз доказать, как неосновательна была подобная доверчивость, и ныне, по всей вероятности, не только в Турции, но и во всей Европе более нет сомневающихся, и все пришли к убеждению, с которого, собственно говоря, и следовало начать, что реформы, проводимые турецкими руками, немыслимы. Лично я люблю турок, этот народ-воин, который своею великою воинскою доблестью создал обширное государство, я признаю многие его качества, замалчиваемые писателями, зачастую пристрастными, и тем не менее повторяю, что одна из хороших черт турецкого народного характера,—его религиозность, — создает непреодолимое препятствие к дарованию христианам, признаваемым Кораном низшими существами, прав, равных с мусульманами.

Даже и столь расположенные к Турции германские газеты признают полное фиаско турецких реформ, обратившихся в “звук пустой". Выработанные Хильми-пашой проекты десятинной реформы и положения о новых функциях Оттоманского банка по упорядочению финансовой части трех македонских вилайетов, были посланы в Ильдиз-Киоск, где мирно и покоятся более двух месяцев. Не видно и иностранных специалистов по устройству полиции и жандармерии; промелькнуло, правда, известие о приглашении инструкторами шведских офицеров с жалованием в 10,000 крон в год, причем было даже определено, сколько семьи их получат пенсий в случае несчастия, но к делу эти специалисты пока не приступали, хотя невольно возникает вопрос, как могли бы справиться с своею сложною задачею эти иностранцы, не знакомые ни с местными языками, ни с своеобразными особенностями страны, в которой они призваны насаждать европейскую цивилизацию с турецкою приправою.

За это же время до очевидности выяснилось, что главный инспектор Хильми-паша не обладает ни малейшею самостоятельностью, не имя права сменить собственною властью даже сравнительно мелких служащих: все подобные предложения обязательно передаются в Ильдиз-Киоск, который при разрешении их руководствуется соображениями, имеющими лишь отдаленное отношение и; пользе самого дела, а чаше всего складывает их прямо под сукно.

[357] А как сладко живется теперь христианам в Македонии, можно видеть хотя бы из факта, что в Тетове (Калканделене) местные славяне еще днем в страстную субботу собрались в церковь, заперли ее наглухо и, дождавшись полуночи, отслужили там Светлую заутреню и пасхальную обедню, не отпирая церкви и не выходя с крестным ходом на улицу. Анархия и бесправие царят по всей Македонии, вооруженные столкновения войск с славянскими четами происходят ежедневно, распространяясь и на соседний Адрианопольский вилайет. Подобно головам гидры, уничтоженные в одном месте, они появляются в двух новых.

Благоденствие сельского населения — лучшая опора правительства; македонские крестьяне разорены повсюду, терять им более нечего и они присоединяются к четам, начальники которых сулят им новую эру, когда ценою крови своих сынов Македония заслужит новые условия существования, когда, наконец, будут каждому обеспечены величайшие в мире блага — жизнь, честь и имущество. Широковещательные, лишенные внутреннего значения фразы султанских ираде заглушены грохотом салоникских взрывов, а самые проекты бумажных реформ окончательно потонули в тех ручьях крови, которые струятся теперь на всем обширном пространстве Македонии и Старой Сербии.

Лишь после крушения надежд, так легкомысленно связывавшихся с возможностью достигнуть умиротворения путем турецких реформ, ныне все, — по всей вероятности даже и дипломатические канцелярии, — убедились, что корень смуты в трех македонских вилайетах — это, прежде всего, албанцы, почему следует коснуться этого народа немного более подробно.

Исконные обитатели Эпира и прилегающих к нему гор, албанцы, или, как они сами себя называют, шкипетары, издавна занимали земли, разделяющиеся на южную, среднюю и северную Албанию, и тянущиеся от греческой до черногорской границы. Затем, они стали спускаться с своих гор к северо-востоку, в Старую Сербию, где, с постоянством и удачею, достойною лучшего дела, стали уничтожать коренное славянское население этой страны. Доведенные до отчаяния, сербы в 1690 г. выселились, в количестве 37,000 семейств, под предводительством последнего печского патриарха Арсения Черноевича, в Австрию, которая нуждалась в славянах для охраны своих южных границ. Места выселившихся заняли албанцы, и тем легче сделалось для них справляться [358] с оставшимися там сербами, теснить их, при случае вырезать поголовно или принуждать к новому переселению в Австрию, — за последние двадцать лет выселилось свыше 60,000 чел., — и тем укреплять свое собственное положение в старо-сербской земле. Там им удалось уже достигнуть численного преобладания (170,000 албанцев против 120,000 славян), что дало им повод называть Старую Сербию Новой Албанией.

Таким образом, уже с самого начала Австрия послужила более или менее невольною причиною ослабления славянского элемента в Старой Сербии.

Несмотря на свою воинственность; албанцы, за исключением кратковременного царствования Георгия Кастриота (Скандербега), объединившего северную Албанию, никогда не могли составить из себя отдельного государственного тела: они жили разделенными на отдельные кланы (фисы), ведшие между собою бесконечные войны, в особенности в виду обычая кровавой мести, причем за убийство мстилось не только самому убийце, но и всему роду, к которому он принадлежал. Легко себе представить, что кровомщение в таких размерах, возведенное в основной закон, должно было привести к непрекращавшемуся междоусобию, которое могло лишь поддерживать жестокость и дикость нравов и воспитывать в народе только одно чувство уважения к праву сильного.

Когда стране нужно было немного вздохнуть, или когда наступала какая-нибудь внешняя опасность, тогда албанские кланы заключали на известный срок бессу (“Божий мир"),. т. е. приостановку взаимной кровавой мести и междоусобий, прекращавшуюся, как только исчезала причина, ее вызвавшая. Управлялись же албанцы и судились по своим старым обычаям, сами избирая себе начальников — байрактаров.

Свое старое устройство, свою старую дикость албанцы донесли и до наших дней. Всегда своевольные, мятежные, они с ненавистью относятся ко всякому представителю турецкой власти, и если, против обыкновения, он сделает попытку к умалению их прав или задумает заставить их уплачивать подати, они выгоняют его и не стесняются, при случае, поднять знамя открытого бунта. Турецкое правительство переносит все это с величайшим терпением, хотя поступательное движение албанцев невыгодно для Турции в экономическом отношении. С пришествием албанцев плодородные и обработанные земли приходят в запустение, и области, [359] доставлявшие туркам правильный доход, перестают платить подати.

Тем не менее, со времени восстания албанской лиги, усмиренной Дервиш-пашой в 1879 г. силой и коварством, турки бросили всякую мысль о действительном подчинении албанцев, начали систему всевозможных задабриваний и поблажек и приучили их к мысли о полной безнаказанности. Такое отношение обусловливается тем обстоятельством, что фанатичные мусульмане, албанцы выставляют себя вернейшими слугами султана, как халифа, наместника Пророка па земле, и, вдобавок, для Порты они представляются самою судьбою призванными воителями за мусульманство против ненавистных ей христиан. И албанцы оправдывают такое мнение, платя своим соседям-сербам самою слепою враждою и глубочайшим презрением, отрицая за ними всякие человеческие права, самое право на жизнь, которое осуществляется православными сербами скорее по недосмотру или за недосугом, мешающим настоящим мусульманам просто перебить всю эту бесполезную тварь, становящуюся вредною, когда за нее, от времени до времени, начинают вступаться христианские державы. Тогда ярость их не имеет пределов, и они делаются способны забыть на время внутренние распри и идти против общего врага, тем более ненавистного, чем более презренным представляется он им.

Зная воззрение и неукротимый нрав албанцев, нетрудно было предвидеть, с какими чувствами встретят они навязанные Европой реформы, создающие, по крайней мере в теории, равноправность албанца-мусульманина и серба-христианина. Албанская гордость никогда не сможет перенести подобного оскорбления, никогда не поставит она на одну доску вооруженного с головы до ног албанца и гяура-пахаря, которому запрещено носить оружие, — предмет самого горячего культа в этих странах, где отсутствуют начала идеальные.

3-го марта албанцы, представители главнейших родов, собрались в местности Зоричи, близ Призрена, заключили «бессу» и постановили требовать, чтобы все полицейские и жандармы, назначенные из христиан, были немедленно уволены, так как они сами будут поддерживать порядок. Если же губернатор не согласится на это, то христианские жандармы будут удалены силою, а Призрен будет атакован. Прибытие в этот город Шемси-паши с войсками помешало албанцам привести их намерение в исполнение, но и карательных мер против них предпринято не было, [360] так как узнали, что албанцы действуют против реформ, главным образом, по приказу из Константинополя, от албанцев, приближенных к султану.

Затем три албанских племени — красничское, шалинское и дреничанское — решили напасть на Митровицу, чтобы доказать, что они энергичные противники реформ. В план их входило поголовное избиение сербов, если бы им удалось завладеть Митровицей. По дороге им пришлось проходить чрез Вучитрн. Первым их делом было напасть и осквернить церковь, уничтожить иконы и ограбить священные и церковные сосуды; после этого подвига они разграбили более богатые сербские дома и обезоружили христианских жандармов. Власти никакого сопротивления не оказали, а каймакам убежал. Отсюда албанцы в количестве до двух тысяч, между которыми было много католиков, подступили к Митровице, но комендант ее, Саид-бей, не задумался отбить их пушечными выстрелами, за что получил, впрочем, выговор от султана. Немедленно вслед затем произошло убийство русского консула Щербины, вызвавшее некоторую остановку в деятельности албанцев.

Надо заметить, что дерзость албанцев по отношению к иностранным представителем проявлялась уже не раз. Первый сербский консул в Приштине, Маринкович, спустя несколько месяцев после прибытия, погиб на одной из оживленнейших улиц Приштины, от пули албанца. Преследованиям подверглись и преемники его — Станкович и Абрамович; в 1894 г. албанцы ночью напали на сербское консульство, но были отбиты сильным огнем чинов и прислуги консульства. В Ускюбе в 1898 г. был ранен секретарь сербского консульства Настасиевич; в генерального консула Денича в 1899 году бросали камнями, а в Битоли в 1901 г. стащили с лошади и избили французского консула Шублиэ.

Но убийство русского консула ошеломило самих албанцев, потому что, если еще кого они боятся, то только русских: они ждали тяжелой за то расплаты, так как, преклоняясь лишь пред одною силою, они понимают только быстрое и грозное возмездие; в этом ожидании их укрепляла еще усиленная отправка турецких войск в Старую Сербию. Скоро, однако, они убедились в неосновательности своих опасений. Несмотря на то, что убит был не простой русский подданный, а представитель российского государства, несмотря на то, что в лице его хотели убить не человека, а именно представителя великой покровительницы славян, подорвав в [361] тоже время престиж ее, как державы, предложившей известные меры в пользу славян, — несмотря на все это, Россия выказала такую умеренность, что до крайности удивила и турок, и албанцев.

Пользуясь таким настроением, суд тотчас же приговорил убийцу Щербины, Ибрагима, к 15-летней каторжной работе, — по местным условиям наказание это, примененное к преступникам, имеющим могущественных покровителей, равняется не только полной безнаказанности, так как, при первом же удобном случае, когда затихает первое впечатление, их выпускают на свободу, — но и способствует лучшей карьере убийц, как, напр., это было по отношению к Вели-Мехмеду, убившему в 1881 г. русского агента в Константинополе по делам разграничения, полковника Куммерау.

Правда, приговор по делу Ибрагима был опротестован, и убийца, после вторичного разбирательства, был приговорен к смертной казни, но государю императору благоугодно было выразить пожелание, чтобы преступнику была дарована жизнь, и султан смягчил приговор, заменив смертную казнь пожизненною каторгой. Дай Бог, чтобы царское пожелание, вызванное чувством милосердия, было по достоинству оценено албанцами, в своей непосредственности дикарей не бывшими доселе способными понимать возвышенные чувства гуманности и христианского милосердия и, как все варвары, признающими постоянно только одну силу, а всякую доброту считающими слабостью. Такая оценка была бы тем более желательна, что, конечно, и впредь не будет недостатка в злокозненных наветах со стороны врагов, «им же несть числа», подкапывающихся под престиж России и старающихся потому распространять слухи о том, что ни Россия, ни султан, не решились настаивать па смертной казни Ибрагима из страха пред албанцами.

II.

Напуганный возможными последствиями убийства Щербины, султан сгоряча склонялся, по-видимому, к энергичным действиям против албанцев и приказал послать в Старую Сербию значительные силы, чтобы действительно смирить своих мятежных подданных. Но когда прошли первые страхи, на смену им пришла обычная нерешительность Абдул-Хамида; созванная им в Ильдизе верховная военная комиссия решила, что против албанцев не следует затевать [362] серьезной компании, которая, будучи продолжительной и кровавой, была бы на радость Болгарии, Сербии и Черногории, и было, потому, решено послать к албанцам новую примирительную комиссию из улемов, уже третью по счету.

Тем временем в самом Константинополе произошел небольшой, но характерный эпизод, показывающий, что албанцы из султанской стражи смотрят на себя, как на людей, которым все дозволено. Два таких албанца ехали в экипаже по главной улице европейского квартала Константинополя, Перы, и стреляли из револьверов у главных клубов и кофеен, и так велик ужас, внушаемый безнаказанностью албанцев, что толпы сидевших по случаю воскресного дня в кофейнях, обращались в смятении в бегство. Албанцы же хохотали, а потом сами вошли в кофейню и положили на столе, рядом с собою, свои револьверы, видимо наслаждаясь ужасом, который испытывали трепетавшие соседи их. И это в столице, на глазах Европы... Что же происходит в каком-нибудь захолустье, где христианина подстреливают те же албанцы, чтобы только испробовать свое ружье?

Посланная султаном комиссия была составлена из пяти дворцовых улемов; лишь во главе ее стоит личный адъютант султана, Садык-паша, все члены комиссии албанцы родом. Из Митровицы она телеграфировала в Дьяково, прося разрешения приехать в этот главный очаг албанского сопротивления. Ответом им было: «не приезжайте. иначе вас постигнет та же судьба, что и Мехмеда-Али-пашу».

Бывший турецкий уполномоченный на берлинском конгрессе, маршал Мехмед-Али-паша был в 1878 г. умерщвлен албанцами в Дьякове, куда он был прислан для переговоров с албанцами, противившимися уступке Черногории клочка земли.

Намерение комиссии отправиться в Призрен тоже было отклонено за невозможностью поручиться за ее личную безопасность. Тогда она проехала в Ипек, где, по-видимому, попала в плен. Известно, однако, что албанцы заявили ей, что реформ не принимают и считают себя сильно обиженными: «султан изменил нам, продал нас и желает пашу землю отдать в руки гяуров. Мы этого не допустим, — будем бороться против всех, а прежде всего уничтожим всех сербов».

Часть албанцев, как говорят, намерена предложить Порте свои условия, а именно, чтобы введение реформ было начато с Константинополя и потом уже распространено на [363] другие вилайеты, чтобы их уполномоченные участвовали в совете министров в Константинополе, чтобы албанские дела решал народный совет, чтобы губернаторы, судьи и чиновники избирались албанцами и из своей же среды, и чтобы у них не было более ни иностранных чиновников, ни консулов. Большинство же албанцев наотрез отказались переговариваться с членами комиссии, которых они продолжают держать в качестве заложников, и послали султану телеграмму, в которой не только отклоняют реформы, но еще в повелительном тоне требуют удовлетворения за пролитую под Митровицей кровь их единоплеменников.

В поданном Садыку-паше письменном ответе албанцы говорят: «Мы ничего не требуем, мы желаем только, чтобы султан и Европа не навязывали нам новых законов. Коссово наша земля, которую мы 500 лет назад с оружием в руках отбили у сербов. Пусть же придут теперь сербы и также оружием отвоюют у нас Коссово, и мы сделаемся подданными сербского короля. Но мы не будем женщинами и без кровопролития не уступим чужеземцам нашей земли; поэтому мы не допустим реформ, принятие которых равносильно нашему подчинению». Переговоры комиссии с албанцами были упорны и продолжительны; пришлось даже всем вместе идти на телеграф, чтобы непосредственно снестись с султаном и получить его ответ, упрашивавший их принять реформы и вызвавший среди албанцев страшное озлобление. После этого произошел небольшой разговор, вполне характеризующий нынешнее настроение турок. Улемы сказали албанцам: «Слушайтесь падишаха и нас, ваших единоплеменников, согласитесь, по крайней мере, чтобы хотя два серба назначены были жандармами; это необходимо для того, чтобы послы гяуров дали нам, наконец, покой. Нам надо назначение только двух сербов; спустя некоторое время, вы можете их убить, если это вам захочется, только теперь султан просит вас исполнить его просьбу, и он клянется вам, что никто не коснется того, что вы получили в наследие от ваших отцов». Но албанцы закричали: «Мы не хотим никаких нововведений! Уходите прочь, и будь с нами что будет!» После чего все разошлись по своим селениям и городам, и миссия султанских посланцев окончилась полною неудачею. Тем не менее комиссаров и до сих пор держат в плену и отправившийся в Верисовичи новый главнокомандующий Омер-Рушди-паша первым делом постарается освободить их.

[364] Впрочем, косвенным результатом пребывания в Ипеке комиссии улемов явилось неслыханное требование албанцев-магометан об обращении сербов в мусульманство, на что указывают представленные, как слышно, нашему вице-консулу в Призрене жалобы сербских нотаблей Ипека и его окрестностей и вызвавшие, как говорят, просьбу г. Беляева в наше посольство в Константинополе с целью воздействия на Порту для удаления комиссии из Ипека.

После разговоров между государем и его подданными, подобных приведенным выше, обыкновенно не остается другого средства, как смирить строптивых силою оружия. Задача эта была бы для турок тем легче, что в Старой Сербии собрано до 65,000 войск, тогда как для полнейшего укрощения строптивых албанцев было бы за глаза достаточно 20,000. Но султан не желает, отчасти, быть может, от страха за свою собственную безопасность, прибегнуть к крутым мерам, которых так давно ждет от него Европа, и желает настращать их лишь внушительными массами войска, там собранного, неустанно предписывая своим войскам действовать против албанцев по возможности мягко. А те, конечно, не будут устрашены массами войска, так как заранее знают, что их будут щадить и что они ничем не рискуют.

Достойно замечания, что даже в самый критический момент, когда, непосредственно за покушением Ибрагима, султан особенно колебался, как бы склоняясь к необходимости крутой расправы, нерешительность его и его советников в деле обуздания албанских бунтовщиков была усилена благодаря влияниям внешним. В то время, как русский и австро-венгерский послы настоятельно советовали султану принять энергичные меры, великобританский посол советовал вступить с албанцами на путь примирения.

Албанцы же явно готовятся к сопротивлению, сбор пожертвований на цели восстания в одном Дьякове дал 20.000 рублей, — сумму, по местным условиям, весьма крупную. Пока ближайшею своею целью они наметили Приштину, тамошнего же сербского консула Абрамовича они попросили покинуть город и собирались отвести его на сербскую границу. Консул обратился за помощью к Хильми-паше и еще остается на своем посту.

В Приштине не было даже произведено попытки ввести реформы, так как албанцы угрожают смертью всякому, кто начнет проводить их. Христианское население, охваченное [365] паникой, заперлось в домах. Оно распродает свои земли и виноградники, так как албанцы перестреляли всех христиан, работавших в поле.

Как далеко подобное положение от известия, телеграфированного 22 марта из Константинополя в «Morning Post», что Порта официально заявила, что в Албании спокойствие будет восстановлено в три дня.

Нашелся, впрочем, один прелюбодей пера, который пришел к совершенно неожиданному выводу, что «албанское движение, хотя и направлено против реформ, в конце концов, является поддержкой для совместных действий России и Австро-Венгрии, так как оно помогает локализовать восстание, наводит спасительный страх на Болгарию и содействует предотвращению катастрофы на Балканах, т. е. той цели, к которой неуклонно стремятся Россия и Австро-Венгрия». Какая ненависть к славянам слышится в этих словах! И как прискорбно, что «Neue Freie Presse», где они помещены, к ним пристегивает имя России.

Впрочем, эта же газета, в последующих своих статьях находит, что албанцы Старой Сербии — столпы порядка и самые кроткие люди, живущие в страхе Божием, и которых несправедливо было бы обвинять в разбоях; и это говорят люди, которые знают, что с 1878 года не проходило недели без того, чтобы телеграф или почта не сообщали о поджогах, убийствах, грабежах и насилиях, чинимых вооруженными албанцами над безоружными христианами Старой Сербии и Македонии! Нынешнее же движение албанцев объясняется ненавистью к славянам: боясь, что реформы, требуемые Россией, поведут к усилению сербов и болгар, они взялись за оружие. Тут особенно интересно то, что умышленно извращая факт и обходя молчанием, что ненавистные албанцам реформы требовались Россией и Австрией, газета, представляющая собою отражение очень влиятельных сфер, желает весь odium положения возложить на Россию и выставить, что, верная своей традиционной политике, Австрия и не помыслила обижать милых ее сердцу албанских соседей.

По этому поводу необходимо сказать несколько слов об австрийском влиянии в Албании и вообще об иностранных пропагандах в этой стране.

III.

Наиболее древнею из иностранных пропаганд, действующих среди албанцев, можно считать греческую, [366] начавшуюся со времен распространения в тех краях христианства; благодаря церкви и школе, греческое культурное влияние настолько сильно, что южные албанцы (тоски) вполне готовы к присоединению к греческому королевству; в средней же Албании происходит борьба между итальянской и австрийской пропагандами: в северной Албании, эта последняя царит безраздельно.

Во время процветания Венеции и Генуи итальянская торговля итальянская культура и итальянский язык волною разливались по всей западной половине Балканского полуострова. Католическое духовенство оказывало в этом громадное содействие до 1870 г., когда, под влиянием условий политических, — объединения Италии и разрыва между итальянскими королями и папой, — католическое духовенство окончательно стало на сторону Австрии, которая с 1874 г. развертывает в Албании деятельность чрезвычайную: основывает ряд консульств, открывает свои почтовые конторы, чем накладывает свою руку на все почтовые сообщения Албании, австрийский Ллойд устанавливает правильные рейсы между Триестом и портами Албании и в короткое время вся торговля переходит в австрийские руки.

Обстановка изменилась лишь при нынешнем короле Викторе-Эммануиле, который отдал себе ясный отчет во всем вреде, который произошел бы в случае окончательного утверждения австрийцев по всему адриатическому побережью, столь важному для Италии в политическом и экономическом отношениях. В Скутари Италия открывает высшую коммерческую школу, а во многих городах и селах – обыкновенные школы; для албанцев, не желающих поступать в австрийские гимназии, основывается гимназия в институте св. Ансельма. Пароходным компаниям дается субсидия для поддержания правильных рейсов между Бриндизи, Венецией и албанскими портами, а в 1901 г. Италии удается заручиться султанским указом, позволяющим ей основывать повсюду школы, консульства и почтовые конторы. На помощь правительству приходит частная деятельность. В разных местностях уже организованы передвижные торговые музеи с целью ознакомить население с итальянскими товарами. Во всех крупных албанских центрах находятся десятки итальянских купцов, и вся торговля в албанских портах находится в итальянских руках: помимо усиления торговых сношений, во многих городах учреждаются албанские комитеты, читаются лекции и делается все, чтобы усилить интерес итальянцев к [367] Албании; в особенности сильна агитация в южной Италии, где существует значительная (до двухсот тысяч человек) колония албанцев, образовавшаяся в конце XV века из тех албанцев, которые были туда приведены, после турецкого погрома, сыном Скандербега, Иоанном Кастриотом.

Такая совокупная и дружная работа правительства и общества приносит уже теперь плоды, и для средней Албании политические весы заметно перетягиваются в сторону Италии. В мае месяце в Неаполе состоится албанский конгресс, покровительство над которым принял сам итальянский король. Разослано множество приглашений в Италию, Турцию, Грецию, Египет, Болгарию, Далмацию и Румынию, и масса выдающихся политических и общественных деятелей уже изъявили свое желание участвовать на конгрессе, который, главным образом, займется обсуждением настоящего положения в Албании и основанием одной общей албанской лиги, причем представителем этой последней должен быть один из итальянских генералов.

За последнее время, многочисленные аресты в Дураццо, Янине, Тиране и Превезе албанцев, обвинявшихся в сношениях с итальяно-албанскими комитетами, произвели в Риме и по всей Италии очень сильное впечатление, которое усилилось еще петицией, поданною римскому правительству 400 итальянцев, живущих в Албании: они заявляют в ней, что их жизни и имуществу грозит серьезная опасность со стороны албанцев и что турецкие власти не только не охраняют их, но скорее поощряют албанцев к нападениям и насилиям над христианским населением. Подписавшие петицию просят итальянское правительство оказать им действительную защиту и оградить их от нападения.

Италия хотя несколько раз официально подтверждала свое полное единодушие с петербургским и венским кабинетами, на самом деле предприняла некоторые меры, указывающие на то, что правительство страны, принадлежащей к тройственному союзу, разделяет вместе с нацией недоверие по отношению к Австрии. Так, в сентябре члены миссии, посланной в Черногорию, получили секретные инструкции для расследования положения дел в Албании. После них были отправлены туда же несколько офицеров и агентов, которые и представили самый подробный доклад об Албании, на случай войны, с точки зрения военной, топографической и политической.

Насколько можно судить, Италия не стремится к [368] территориальным приобретениям в Албании, желая лишь либо сохранить там преобладающее влияние, либо видеть самостоятельность этой страны, в надежде, что, в таком случае, албанцы вступят с Италией в оборонительный и наступательный союз и Италия приобретет опорный пункт на противоположном Отрантскому заливу побережье для того, чтобы господствовать над входом в Адриатическое море.

Конечно, подобная тенденция может измениться, если Австрия заберет себе Старую Сербию: недаром поднялся такой шум из-за неизвестным путем разоблаченной статьи акта возобновленного тройственного союза, оговаривающей, что в случае какого-либо территориального приобретения Австрией на Балканском полуострове, Италия имеет право на такую же территориальную компенсацию, — не поищет ли она ее именно в Албании, интересующей итальянцев, быть может, более самого Триполи?

______________________

IV.

Вытесненная из средней Албании, с тем большею энергиею Австрия занялась Албаниею северною и Старою Сербиею, где лучшим рычагом ее влияния служат католические патеры, благодаря многовековой деятельности здесь иезуитов, пользующиеся безграничною властью на местных католиков, численность которых доходит до трехсот тысяч. Пользуясь предоставленным ей трактатами правом официального заступничества за католиков, Австрия осуществляет это право так, как никогда не осуществлялось такое же право, принадлежащее Франции на покровительство католикам в других частях Оттоманской империи, ни России на покровительство православным.

При общем в Турции смешении религии с личною жизнью, австрийцы на почве покровительства религии успели создать такое положение, при котором они имеют право вмешиваться решительно во все, а местное население постепенно приучилось к мысли, что первенствующее место в Албании принадлежит не турецким властям, а католическому патеру, незаметно сливающемуся с официальным представителем Австро-Венгрии. Право занятия этою державою гарнизонов в Новобазарском санджаке еще более усилило в этих краях ее влияние, дав ему еще и необходимую военную подкладку и ухудшив там положение православных, по отношению к [369] которым католицизм является естественным врагом и которым всячески стараются показать, что лишь отступничество от их прадедовской веры и переход в католичество смогут обеспечить им необходимые права. Кто знает восток, тот поймет, какое страшное действие на местное население должно иметь, напр., различие в праве ношения оружия. В то время, как албанец-католик разгуливает вооруженным с головы до ног, православный не может иметь при себе и ножа, не рискуя быть обвиненным в государственном преступлении.

К слову сказать, разве не явление того же порядка недавно появившаяся телеграмма, что известный католический патер Ламбри отправился в Македонию, заявив urbi et orbi, что он обещает покровительство всем прибегающим к защите католицизма.

Австрийский «Abendblatt» говорит, что все рассказы об австрийских интригах в Албании – злокозненный вымысел и что Австро-Венгрия преследует там лишь цивилизаторские и гуманитарные цели, создавая для католиков-албанцев школы, церкви и всевозможные благотворительные учреждения. Все это, в действительности, и делается, но таким образом, чтобы все это служило не общекультурным целям, а исключительно австрийским, дабы все эти учреждения воспитывали питомцев в духе ненависти к славянам, считаемым главным препятствием к осуществлению замыслов Дунайской монархии на Балканском полуострове.

С какою предусмотрительностью относится Австрия к будущему Албании, видно из того факта, что в венском «Терезиануме», высшем привилегированном учебном заведении, рассаднике будущих государственных людей Австрии, вводится, по желанию графа Голуховского, преподавание албанского языка для будущих потребностей Австрии. Преподавателем назначен Пекмези, сам по себе представляющий довольно любопытный тип: турецкий подданный, уроженец Охриды, сначала он был Пекмезис и обучался в Греции, затем переехал в Болгарию и считался болгарином Пекмезовым, далее — сербом Пекмезовичем и, наконец, в Вене объявился албанцем Пекмези.

Если на албанцев-католиков Австрия действует чрез посредство патеров, то, чтобы влиять на албанцев-мусульман, она прибегла к совершенно особому способу действий: она действует на гордость, самолюбие и тщеславие этих албанцев, она льстит им, восхваляет их благородство, [370] снисходительно относится к их диким обычаям, а притеснения, которым они подвергают православных славян, называет вполне естественными. Она обращается к худшим сторонам национального характера этого варварского народа, зная, что только этим путем и только потакая его страстям, можно приобрести его расположение. Для большей же убедительности такие слова подкрепляются щедрыми раздачами денег, к чему албанцы весьма приклонны, привыкнув в течение ряда веков продавать свои услуги, как наемники, в чужие войска. Раздавая эти деньги, австрийские агенты возвеличивают в тоже время великодушие и расположение к албанцам императора австрийского, под властью которого им-де жилось бы гораздо лучше, чем под султанскою. Золото имеет громадную власть над этими прирожденными разбойниками, и может наступить момент, когда оно перевесит преданность их султану, как халифу; по крайней мере, теперь все главнейшие албанские вожди подкуплены, под благовидным предлогом пенсий, которые они получают от австрийских агентов, не останавливающихся пред затратами, могущими принести им обильный плод в будущем.

Одновременно с тем, австрийцы не дозволяют туркам расправляться с теми, кто, хотя и не выходит из злодеяний, но предан Австрии, как, напр., Риза-бей; когда нужно, австрийцы надавливают на Порту и добиваются смены турецких властей, неугодных албанцам. Неудивительно поэтому, что влияние австрийских представителей неизмеримо выше, чем влияние турецких властей, и там, где в горные округа Албании не смеет показаться сам турецкий генерал-губернатор, австрийские агенты беспрепятственно проезжают вдоль и поперек и Старую Сербию, и северную Албанию.

Чтобы изобрести цемент, который мог бы создать общность интересов, албанцам неустанно внушают, что у них общие с Австрией враги — славяне: Австрия борется с ними на севере и востоке, албанцы — на юге, так что в сущности и те, и другие борются за общее дело. Подобные наветы встречают тем более благодарную почву, что существует предположение, что северные албанцы не настоящие албанцы, и что они принадлежат к сербской национальности, перейдя в ислам лишь в течение последних пятисот лет, а ведь известно, что нет большей ненависти, как та, которая возникает между братьями.

Действуя таким образом, Австрия приобрела себе усердных союзников в Старой Сербии, представляющей для нее огромный интерес, не только политический, но и экономический.

[371] Географически, Старая Сербия, населенная славянами, лежит между двумя славянскими независимыми государствами и самою судьбою предназначена войти в их пределы, благодаря чему создалось бы непрерывное славянское владение от Дуная до Адриатического моря. Но такое, вполне естественное усиление славянской мощи не входило в намерения Австро-Венгрии и при благосклонном участии Европы, — этой дамы, появляющейся обыкновенно лишь тогда, когда нужно сделать какую-либо неприятность России, а в другое время где-то блуждающей по своим делам, — ей было предоставлено право содержать гарнизоны в Новобазарском санджаке, благодаря чему в славянское тело был вогнан албанский клин, направляемый австрийскою рукою, и пока эта рука не отнимется, до тех пор не осуществиться законным вожделениям сербов на свою историческую землю.

Помимо того, при всей чересполосности владений, Черногория и Сербия могли бы сблизиться, если бы между ними мог быть построен железнодорожный путь, который открыл бы юго-западные европейские рынки сербским продуктам и избавил бы Сербию от экономической зависимости от Австро-Венгрии. Путь же этот должен был бы пересечь Старую Сербию; отсюда вытекала настоятельная надобность для Австрии владеть этою страною, чтобы во что бы то ни стало помешать общению между родственными славянскими государствами. Овладеть ею можно было бы в силу XXV ст. берлинского договора, дававшей Австрии право двинуться «до Митровицы и далее». Способ этот не лишен некоторого риска, потому что у Австрии пока еще нет твердой уверенности, что Россия отнесется к нему хладнокровно, — вот почему было решено содействовать всеми способами усилению в Старой Сербии албанского элемента, дабы создать из нее область-буфер, одинаково враждебную Сербии и Черногории и способную помешать осуществлению проектированного поперечного пути и не дать никогда сербам и их славянским соседям свободного выхода к Адриатике.

Из этого беглого взгляда достаточно ясно, что для Австрии очень на руку как беспорядки в Старой Сербии, так и все, что может ослабить там сербский элемент, — между прочим, православие и русское влияние. Соображения эти разъясняют образ действий австрийских властей по отношению к русским инокам Дечанского монастыря; они же дают ключ, почему возникают все те обвинения, которые в печати взводятся на Австрию и ее агентов, по поводу [372] митровицкого дела и вообще неясной ее роли в существующих ныне в Македонии затруднениях. Для памяти не мешает припомнить эти обвинения.

Среди нападавших на Митровицу албанцев было много католиков. На поле сражения нашлось много новых ружей системы Мартини, которые незадолго до того патерами раздавались албанцам-католикам. Многие католические патеры из Призрена, Дьякова, Ипека н Митровицы прибыли в Ускюб и постоянно видны около дома австрийского консульства. («Београдске Новине»).

Вообще, австрийские агенты беспрерывно разъезжают по областям. Австрийский кавас Бекир ежедневно отправляется в Митровицу и возвращается на экстренных военных поездах. В Митровице он тратит большие деньги, поит албанцев, знакомится с их намерениями и обещает содействие Австрии, уговаривая албанцев продолжать начатое дело. «Если Щербина умрет, — говорит он, — ничего не будет, султан заплатит восемь тысяч фунтов и Россия не захочет вести войну из-за убиения консула, так как она к войне не готова». Австрийские агенты в Ускюбе распространяют весть, что Австрия займет страну и что с этою целью ее войска пройдут чрез Сербию, которую и займут в случае надобности, так как Россия дала на это свое разрешение. («Новое Время». Корреспонденция из Ускюба).

Опустошение Вучитрна произведено албанцами-католиками («Мале Новине»).

Из Митровицы русским посольством получены известия о том, что арестованы лица, поощрявшие солдата Ибрагима к убийству русского консула. Все они, по сведениям русского посольства, австрийские подданные из пограничного округа («Berliner tageblatt»)

Поход Эссада-паши против албанцев-католиков, населяющих горную область Ксела, приостановлен, вследствие австрийского протеста («Neue Freie Presse»).

Наконец, отзывы самого Щербины приобретают особую вескость после его трагической кончины, которую он так ясно предвидел, задолго до наступления рокового момента, пресекшего его молодую жизнь. А вот что говорит о нем близкий его друг, Драгомирецкий. Щербина делил всех албанцев на две группы: мусульман и католиков. К первой принадлежит сельское население и им он всегда был доволен. Источником же зла он считал, главным образом, албанцев-католиков, к которым относил купцов, [373] ремесленников, чиновников, — вообще городское население. Эта группа сеет больше всего ненависть и вражду. Несомненно, что албанцы-католики действуют не самостоятельно, — говорит он, — а под соответствующим давлением. Покойный не доверял Австрии и, несмотря на наш союз с нею на Балканском полуострове, во многом обвинял австрийцев.

В письме, с которым ознакомился корреспондент «Frankfurter Zeitung»,—к одному из своих скутарийских друзей, покойный Щербина жалуется на свое трудное положение в Митровице, указывает на тяжелое положение сербов, которое он надеется улучшить, и что только австрийская политика для него настоящее бельмо на глазу, а с ней, между тем, труднее бороться, чем с турецкими махинациями.

С досады на такие разоблачения, австрийская печать и к трагической кончине Щербины отнеслась с умеренностью и аккуратностью: ни в одной газете не .было высказано истинного, горячего негодования по поводу покушения, жертвою которого сделался русский консул, ни одна из них не созналась открыто, что в Митровице был потрясен престиж Европы и что европейские державы должны потребовать у турецкого правительства гарантий в невозможности повторения таких злодейств в будущем. Наоборот, целый ряд австрийских, а затем и германских, официозов и даже независимых органов печати сочли удобным по этому случаю обрушиться на Россию, которая-де преследует свои особые, пока скрытые цели: ее упрекают даже в желании эксплуатировать в свою пользу убийство Щербины, который сам виноват в своей смерти. Он виноват не только в том, что выставлялся слишком вперед, но и в том, что церемонию поднятия в Митровице русского флага раздул в славянскую демонстрацию в пользу России, и тем будто бы расстроил мусульманское население, которое и стало преследовать его своею ненавистью.

Все рассказанное мною выше, показывает, как мне кажется, что албанцы, при нынешних осложнениях, ни что иное, как марионетки, направляемые искусною австрийскою рукою; если бы кто-либо сомневался в справедливости подобного вывода, то не потрудится ли он объяснить, отчего волнуются и бунтуют албанцы и албанцы-католики в Старой Сербии, а все остальные албанцы в Македонии против реформ не протестуют?

В этой-то тайной, но действительной внешней поддержке [374] албанцев лежит существенная опасность нынешнего положения на Балканском полуострове, которое, быть может, в близком будущем сулит нам самые неожиданные сюрпризы, тем более, что с одной стороны, по известиям, полученным из Митровицы и Призрена, албанцы заявили, что если турецкие войска и власти будут притеснять их, они поднимут австрийский флаг, под сенью которого найдут защиту и покровительство, а с другой, те же самые албанцы доставили султану благовидный предлог сосредоточить в Македонии громадную армию с неизвестною пока целью: не приподнимает ли солунская «кровавая ночь» 17 апреля угол завесы будущего и не освещает ли зарево зажженных там, так кстати для турок, пожаров, тот путь, по которому уже давно решено направить турецкие войска, чтобы разгромить славянские земли, стоящие поперек многим вожделениям, и с корнем вырвать русское там влияние?....

В. Теплов.

24 апреля 1903 г.