ТАГЕЕВ Б.

Из македонских воспоминаний русского добровольца

Софийский собор и вся площадь перед ним, 14 сентября, были переполнены народом, когда мы прибыли к его паперти. В соборе служил обедню софийский митрополит Серафим.

Весь город еще с вечера был убран черными флагами, какая-то мрачная тишина царила в воздухе. Кое-где виднелись группы людей, толпящихся вокруг черных знамен. Я прошел в церковь; она была полна. Чем-то родным, близким пахнуло на меня и мне показалось, что вдруг я снова, как на волшебных крыльях, перенесся в Россию и слушаю в нашем храме воскресную обедню.

Служба приближалась к концу, но публика все прибывала и прибывала. Какой-то господин с котелком в руке протискивался вперед.

— Это наш министр юстиции Никола Генадиев, — шепнул мне мой спутник.

— А князь здесь? — спросил я.

— О, нет, князь нарочно отправился в другую церковь, чтобы не присутствовать на манифестации. Ведь он поставлен дипломатией в такое подначальное положение, что не имеет возможности выразить сочувствие македонскому движению.

— Позвольте, — заметил я, — он все-таки сочувствует этому движению. Им же был создан Борис Сарафов и даже князь во время Иванчева и Радославова жертвовал деньги на македонское движение.

— Но при Иванчеве и Рачо Петрове, тогда министре президенте (Рачо Петров после Данева опять министр-президент и поныне), начались гонения на македонских [771] поборников, — прервал меня мой спутник, — употреблялись меры самые репрессивные, начались аресты и насилия. Пало министерство и на арену выступил кабинет Каравелова и Данева и затем русофильская партия восторжествовала.

Македонцы ожидали облегчения своей участи, но глубоко ошиблись. Данев пересолил в своих безумных упованиях на Россию и крутых мерах, принятых им против стамбуловцев. Началось то же, что было и до сего времени, насилия, аресты и казни сделались излюбленным средством правительства. Ну, конечно, министерство и не удержалось и уступило место нынешнему стамбуловскому правительству, сумевшему раздробить на две организации македонский комитет, т. е. посеять в это дело раскол, ослабив тем и самое движение.

— К счастью, — продолжал мой собеседник, — в настоящий момент обе организации как будто примирились и действуют рука об руку, так как вера в князя, как у представителей внутренней и так и внешней организации, совершенно пала; они убедились, что князь не преследует освобождения Македонии, а является чьим-то послушным агентом. Но вот чьим, — в этом-то и есть главная загвоздка. Очевидно, во всем является деятелем одна Германия, но как она ловко скрыта!..

В это время в собор стали вносить портреты убитых в Македонии воевод. Портреты были в черных рамках и обвиты белыми цветами; на огромных черных и белых лентах красовались имена погибших героев.

Полная тишина царила в храме, слезы навертывались на глаза при взгляде на эти открытые, красивые и мужественные лица, глядевшие из-под стекла своими орлиными взорами.

Вот и беззаветный герой — мичман Саев, начальник отряда, действовавшего по правому берегу Струмы, геройски павший в марте месяце в бою при Чивкитэ.

— Какая трагическая кончина этого героя! — шепчет мне мой спутник. — Раненный в живот пулей, он был вынесен из-под огня и положен под скалой.

Бой продолжался, а тут разыгрывалась раздирающая душу сцена. Саев просил несшего его подручника Настева дострелить его из револьвера, так как боялся достаться живым в турецкие руки.

Внутреннее кровоизлияние усиливалось, живот все раздувало и раздувало, — смерть была уже неизбежна. В это время [772] турки под ударами повстанческих бомб бежали, оставив чете свой лагерь и имущество.

Саев угасал. Слабым голосом завещал он собравшейся чете продолжать начатое дело и благодарил товарищей за мужество и стойкость. Со словами «да живет Македония» этот герой отошел в другой мир.

С военными почестями похоронили начальника четы. Один из повстанцев свил из нитки фитиль, облил его кусочком нашедшегося воска, и затеплилась эта самодельная свечка в головах уснувшего в Пиринской планине героя.

Турки, между тем, получив подкрепление, возобновили атаку; нужно было уходить. Зарыли товарищи Саева, ознаменовали его погребение тремя залпами и начали занимать позицию.

А вот портрет поручика Софрония Стоянова, милого и доброго человека, а вот поручик Сугарев, — какой красавец! — это офицеры рущукского гарнизона.

Но посмотрите на этот портрет.

Я взглянул. Почти дитя в артиллерийской форме было передо мною. Это подпоручик Милев, юноша 19 лет, только что кончивший в этом году военное училище первым.

Я начал вглядываться в лицо этого юноши. Красавец блондин с большими добродушными глазами смотрел на меня из рамки; взор его выражал решимость, отвагу и мужество.

Без волнения невозможно было глядеть на эти изображения погибших героев.

— При ужасных обстоятельствах погибли эти два офицера, — продолжал мой спутник. — Чета капитана Протогерова, гонимая болгарскими войсками, спешно перешла турецкую границу и, преданная турецким шпионом, попала в засаду у Габрова. Несколько тысяч турок 3 августа 1903 г. атаковали чету, которой не было никакого выхода, как принять бой.

Целый день длилось сражение и чета уже потеряла трех офицеров: Софрония Стоянова, Сугарева и Милева. Одна треть четников уже была перебита. Начальник четы, капитан Протогеров, раненный в три места, лежал на камнях и ободрял чету.

Наконец, турки начали осиливать и раненым угрожала безусловная гибель, и вот, поручик Балтов (Балтов был со мною в отряде подполковника Николова. Б. Тагеев) взваливает [773] на плечи раненого товарища и уносит его с места сражения.

Тут опять разыгрывается трагедия. Страдая от боли и опасаясь достаться живым неприятелю, Протогеров умоляет Балтова дострелить его, но тот, не в силах исполнить просьбу друга, подает ему револьвер...

Однако судьба пощадила героя, — турки оставили преследование четников и Балтову удалось переправить раненого Протогерова через границу.

Трупы же Софрония Стоянова, Сугарева и Милева подверглись поруганию варваров, и где их останки, — одному Богу известно.

— Надо вам заметить продолжал рассказчик, — что капитан Протогеров уже отличенный герой, — он во время сливницкого боя был юнкером и имеет знак отличия военного ордена. Теперь он оправился от ран и сегодня будет принимать участие в траурной манифестации и говорить слово возле памятника известного болгарского патриота Левского. Вы его увидите.

Началась панихида. В церкви слышались сдержанные рыдания женщин. Тяжело было на душе у меня и я вышел из церкви. Целыми шпалерами были расставлены сотни траурных знамен, от собора вдоль улицы, и между ними возвышались хоругви с картинами, изображающими неистовства турок, сожженную Мехомию, пылающую Охриду.

Но вот из собора стали выносить портреты убитых героев, — все сняли шапки. Портретов набралось уже несколько десятков, — значит, какой большой процент убитых воевод!

На паперти они выстроились в ряд и вот без шляпы перед ними появился довольно тучный господин с черной бородой и с очками на носу.

— Это профессор Стоян Михайловский, председатель македонско-одринского комитета, знаменитый оратор и писатель.

Шепот одобрения пронесся по толпе и все умолкло. Михайловский начал свою речь; его каждое слово долетало в самые отдаленные пункты площади, а потому я мог понимать вдохновенную речь оратора.

Он говорил о необходимости войны, он возмущался действием правительства по отношению к Македонии, призывая народ действовать самостоятельно. «Мы не готовы», — говорит нам наше правительство. Какой вздор! Но что бы мы [774] делали, когда бы турки ворвались в пределы Болгарии, — стали бы мы рассуждать о готовности? Македония пылает в огне и тонет в крови, — гибнут тысячи болгар под турецкими ятаганами, цвет нашего воинства нашел себе могилу в холодном Перине. Не страдает ли Болгария, не время ли спешить на помощь нашим братьям, не долг ли это наш, тем более, что правительство в 1895 г., организуя четы, само подало надежду македонцам на энергичную поддержку. Оно, наше правительство, подняло восстание, оно вызвало резню христиан и теперь вдруг отвернулось от Македонии под предлогом недостаточной подготовки к войне.

Народ болгарский желает войны, армия наша готова к ней, момент наступил сразить нашего исконного врага, — ждать нечего...»

Народ несколько раз прерывал оратора криками восторга. «Правда! верно!» раздавалось кругом.

Наконец, г. Михайловский кончил, и траурное шествие с оркестром во главе двинулось по улицам города.

Звуки похоронного марша нарушили тишину, царившую в Софии.

Около княжеского дворца шествие остановилось и оркестр проиграл похоронный марш. Затем оно двинулось к английскому посольству, где сочувственно отнеслось к г-ну Эллиоту, сегодня лишь передавшему болгарскому правительству о сочувствии английского правительства македонцам.

Предполагаемая демонстрация представителям Германии и Австрии не состоялась, благодаря взаимному соглашению манифестантов и городской администрации. Все шло своим порядком.

Около памятника Левского, на ступенях его, появился капитан Протогеров и сказал речь народу о полной готовности Болгарии к войне и необходимости ее для освобождения Македонии.

Вечером депутация, состоящая из г.г. доктора Владова, Протогерова и Караевова, журналиста, отправилась к министру-президенту Рачо Петрову, у которого требовала разъяснения, какие теперь меры предпримет правительство для разрешения македонского вопроса.

Министр-президент ответил депутатам, что Европа сковывает Болгарию в ее самостоятельных действиях, и к тому же болгарская армия совершенно не готова к войне и что правительство будет придерживаться той же политики, которой следовало и до сего времени. [775]

С тем и ушли от главы болгарского правительства г.г. депутаты македонско-одринского комитета, с полным убеждением, что от правительства поддержки ожидать бесполезно.

______________________

В то время, когда траурная процессия под звуки похоронного марша приближалась к памятнику Левского, около дворца собирались войска для обычного воскресного развода.

В Софии заведено раз навсегда, что по воскресеньям князь обыкновенно выходит на балкон, приветствует караулы и пропускает их мимо себя церемониальным маршем.

Какой страшный диссонанс, — там еще раздаются раздирающие душу звуки похоронной музыки, а здесь гремит веселый военный марш.

— А вот один из ваших соотечественников, — обращает мое внимание идущий рядом со мною майор, — он только что вернулся из Македонии.

Гляжу, в нескольких шагах от меня стоит блондин выше среднего роста с чуть заметно пробивающимися усиками. Серая фетровая шляпа и изящный пиджачный костюм — все это носит отпечаток некоторого щегольства.

Нас знакомят.

Оказывается, этот молодой человек — Сергей Владимирович Тур, воспитанник старшего специального класса Императорского училища правоведения.

«Ого, — подумал я, — даже гг. правоведы начинают активную деятельность на пользу славянского дела, — приятно видеть!»

— Давно вы из Македонии! — спрашиваю.

— Только вчера приехал и, к моему великому огорчению, принужден отправляться назад в Россию. Впрочем, это еще не решено, так как я отправил телеграмму, в которой испрашиваю продления себе отпуска.

— Ну, а в Македонии где были? Участвовали ли в сражениях?

На лице юноши выразилась ужасная досада.

— Эх, и не говорите! Я ужасно недоволен своей поездкой, — попал в чету капитана Шипкова и к моему огорчению неудачно; бродили мы по Разлогу, мучились страшно во время ночных переходов, днем отдыхали или под открытым небом, или по деревням, расквартировываясь по избам, а турок так и не видели. Хоть бы одно сражение, — с горечью проговорил Тур, и я уловил в выражении его лица неподдельное огорчение. [776]

Вообще этот молодой человек здесь не корчил героя, держал себя скромно и приобрел всеобщую симпатию. Его желание снова попасть в Македонию было настолько сильно, что он чуть-чуть не отправился со мною и закупил уже все необходимое, даже шинель заказал, но телеграмма из Петербурга разрушила все новые планы юноши, и он, вместо Македонии, провожаемый новыми друзьями, садился в поезд железной дороги на Рущук.

Начались мои лихорадочные приготовления к походу; забот немало, а в особенности для человека, еще не знакомого с местными обычаями и обстановкой.

На улице Леге я, по указанию Тура, заказал себе у портного Ванева всю обмундировку, которая через два дня уже должна была быть готова, так как выступление мое было назначено на вторник, а заказал я все необходимое в четверг.

Ванев — это тип довольно интересный. Он македонец из Охриды, состоит как бы «комитским» портным и тайно от правительства обшивает повстанцев. Впрочем, это не мешает ему драть втридорога с борцов за македонскую свободу. При этом работа его преотвратительная, все наскоро сметано, узко и как то косо скроено.

Я мучился всю дорогу от того корсета, в который затянул меня г. Ванев, и г. Николов в унисон мне расточал также по адресу этого типа отборную ругань, когда во время снега и холода на Балканах мы не могли даже завернуться в ваневские шинели.

По возвращении в Софию, конечно, я не замедлил обрушиться с упреками на «комитского» портного, но ему, по-видимому, это было безразлично, так как он, не выразив нимало смущения, прервал меня:

— Ну, а как ваше здоровье, добре дошли? Ну, и слава Богу, а все это остальное пустяки, главное, что вернулись живыми и здоровыми, — я этому от души рад. Надо выпить ракии по такому радостному случаю.

Ну, что с ним поделаешь, — сразу всю злобу отшиб.

Обмундировка моя и вооружение состояли из следующих предметов: папаха с красным верхом, на котором был нашит крестообразно золотой галун, а также на передней части повстанческий герб, изображающий болгарского льва, но с прибавлением к задней лапе полумесяца со звездою, который он как бы топчет. Лев окружен венком, в верхней части которого красуется надпись: «Свобода или [777] смерть», девиз македонско-одринского комитета. Затем мундир цвета кафе-о-ле или хакки с красным воротником и такого же цвета выпушками, двубортный с болгарскими пуговицами. Шаровары одного колера с мундиром, шинель офицерская с черным воротником. На ноги надевались поверх шерстяных носков особые войлочные чувяки, называемые чурапами, а на икры, как сапоги без носков, натягивались толстые войлочные «наушта», т. е. краги, поднимающиеся значительно выше колен. Цервули, или особые башмаки из сыромятной кожи, скорее сандалии, служили обувью. Кроме того, полагалась железная котка, т. е, кружок с шипами, привязывавшийся под подошву во время похода по обледеневшим скатам. Эта человеческая подкова являлась незаменимым орудием против убийственного пути на покрытых снегом Балканах. Полушубком я, по совету некоторых офицеров, не обзавелся и только захватил с собою фуфайки. Зато и пришлось же мне померзнуть во время холодных ночей без этого спасительного атрибута, пока, наконец, к концу похода я не получил его из Рила. Далее уже шло снаряжение, которое я получил позднее из тайного склада в Рильских горах. Оно состояло: из кавалерийского магазинного карабина Манлихера, патронташа с 250 патронов, небольшого парусинового ранца, фляги для воды, бомбы с бетхордовым шнуром и динамитного патрона; кроме того, на мне была кожаная сумка с корреспондентскими принадлежностями и великолепный револьвер Лебеля, бинокль, компас, часы и нож, а также пузырек с пилюлями цианистого кали, который я предпочел стрихнину. Вот все снаряжение повстанческого офицера, которое, вместе с хлебом на 3 дня, 1 сменою белья в ранце и разною мелочью, довольно увесисто.

Все это предстояло тащить на себе, так как обоза в повстанческих четах не существует.

Итак, время отправления к сборному пункту приближалось, и я, подготовившись, ожидал только распоряжений моего начальника отряда и, не теряя времени, бродил по Софии и ее окрестностям, посещал деревни и вообще знакомился с бытом болгар, их характером, взглядами, встречаясь тем временем и с главными деятелями македонской революции, представителями как внутренней организации, так и верховного македонско-одринского комитета. [778]

________________________

В гостинице, где я стоял в Софии, я встретил полковника П. из Шумлы. Он командует там артиллерийским полком. Полковник прибыл в Софию, чтобы представиться военному министру Савову и очень охотно отвечал на мои вопросы. Русский воспитанник, человек безусловно глубоко образованный и начитанный, он произвел на меня самое отрадное впечатление, тем более, что прекрасно, почти без акцента, говорил по-русски.

Полковник П-ский знакомил меня с Болгарией, с ее современным политическим положением, рассказывал мне о всех переменах, которые совершились в Болгарии за 25 лет после ее освобождения. С непритворным почтением и любовью он произносил имя Александра II «Царь-Освободитель», и так любовно звучало оно в устах болгарина, что мне даже стало завидно и досадно, почему у нас в России имя этого великого государя не произносится именно в этой форме. «Царь-Освободитель»! Сколько смысла, сколько высокого значения и для нас, и для всех славян имеют эти два слова!

Заговорили о пропасти, которая вдруг легла между Россией и славянскими народами Балканского полуострова, о том охлаждении России к Болгарии, которое стало проявляться за последние годы.

— Ну, как вы думаете, почему случилась такая перемена? — спросил меня полковник. — Мне интересно вот ваше мнение, свежего человека, еще не бывавшего в Болгарии.

— Конечно, главная причина — это Стамбулов, отвративший ваш народ от всего русского и первый воздвигнувший ту стену или, как вы заметили, открывший пропасть между вами и Россией, — сказал я.

— Какая ужасная ошибка, какой неверный взгляд на Стамбулова. Прежде чем сказать вам по этому поводу что-либо, я оговорюсь следующим: очень вас прошу, не смешивайте, пожалуйста, во-первых, Стамбулова и стамбуловцев; последние и являются отчасти виновниками разрыва России с Болгарией, но никак ею не были ни Стамбулов, ни его сотрудники. Помните одно, что никто из русофильствующих ныне не был таким русофилом, каким был Стамбулов. Русский воспитанник, да еще семинарист, он глубоко знал русский народ и любил его. Но Болгарию, как болгарин, он любил сильнее и всецело постиг задачу Царя-Освободителя, мечтою которого было создать свободную Болгарию. [779] Стамбулов понимал, что, после турецкого гнета, болгарский народ, оставаясь под покровительством России с надеждою, что великая покровительница будет нянчиться с ним, как с ребенком, не оправдает надежды Царя-Освободителя, начертавшего своею рукою на болгарской конституции великие слова: «Да будет пробен камень». Он понимал, что большего Болгария не получит от освободительницы, что взяла до сих пор, так как трудно стране, хотя и молодой, но с конституционным демократическим управлением заимствоваться у государства строго монархического и при этом с главенствующим аристократическим элементом.

Хорошо сознавал Стамбулов, что болгарскому народу нечем делиться с Россией, страною, как и Болгария, земледельческою, сбывающею свой хлеб Западной Европе. Да и от зоркого ока этого регента Болгарии не ускользнуло то равнодушие, которое стало проявлять русское правительство к нашей возрождающейся стране.

Посмотрите, у вас до сего времени нет с нами порядочного сообщения, пароходы из Одессы ходят 1 раз в 2 недели, а по железной дороге приходится ехать через Румынию. Ведь всего 2 месяца тому назад установлено денежное сообщение по почте. Банкам нашим вы не кредитуете, ваши купцы не заводят с нашими дела, а если завязываются сношения, то нас жмут, отказывают в кредите и обманывают, тогда как с Западом вашим коммерсантам торговать значительно легче, — там нам доверяют.

Вот Стамбулов и понял, что пора отнять ребенка от материнского соска и начать его воспитание самостоятельно. Ребенок начал развиваться и стал на ноги. Страна быстро прогрессировала. Посмотрите в окно вагона и повсеместно вы увидите целую сеть шоссе, и это везде и всюду, даже в Балканах.

Грамотность достигла до 78%, причем, если кто из поселян не посылает своих детей в начальные и при этом бесплатные школы, подвергается штрафу от 50 до 500 франков.

Вот Стамбулов и уклонился к Западу настолько, насколько это было необходимо для Болгарии, усиливая армию и видя в ней оплот будущей главы на Балканском полуострове.

Болгарский народ глубоко признателен своей освободительнице, и вы не встретите болгарина с иным чувством [780] к России, но не могли же наши правители, ради этой платонической любви, жертвовать интересами своего отечества. Какой же был бы Стамбулов болгарин, если бы он не искал для своего отечества того, что ему необходимо.

В Болгарии все русофилы, — продолжал полковник, — и стамбуловцы. и цанковисты, и народники и т. п. Но разница между ними одна. Стамбулисты любят русский народ, надеются на помощь России в нужный момент, но все же заботятся и сами о своей Болгарии, следуя мудрой русской пословице: «На Бога надейся, а сам не плошай». Цанковисты же фанатически верят в Россию, считая, что нечего Болгарии усиливаться, так как освободительница все равно выручит, когда придет время. Судите сами, кто поступает правильнее.

Правда, внутренняя политика Стамбулова, его деспотизм и насилия были ужасны, и он за это казнен самим народом, но по отношению к внешней политике Стамбулов безукоризнен. Опять повторяю, не мешайте Стамбулова и большинство стамбулистов, не понявших его и выражающих направление своей политики в деланной ненависти к России, — вы сами убедитесь, что таковой в Болгарии не существует.

Та же борьба, которую вы увидите между партиями, — чисто партизанская и глубокого значения не имеет.

Ну, вот вы теперь едете в Македонию, туда вы, конечно, попадете с какою-либо из чет славных защитников разоряемой страны, а знаете ли, каким путем Стамбулов начал македонское освобождение. Не знаете? Ну, так слушайте и вы убедитесь только в одном, что продолжайся начатое Стамбуловым дело, — и Македония получила бы уже давно автономию.

Еще в бытность Стамбулова председателем народного собрания, у турецкого султана придворным врачом состоял болгарин др. Волкович, прекрасно изучивший все слабые стороны турок и его правительства. Этот-то Волкович и осветил впервые Стамбулову настоящее положение дел в Турции и отношения султана к населению Македонии.

Ознакомившись с этим вопросом, Стамбулов решил, что для освобождения Македонии необходимо держаться мирной политики с султаном и снискать у него доверие, чтобы, под шумок, подготовить население и болгарскую армию к освободительной войне.

В очень короткий промежуток времени Стамбулов [781] достиг своей цели, престиж его высоко поднялся в Царьграде, а болгарский народ получил в Македонии все привилегии, тогда как греческий и сербский элементы утратили прежнюю силу.

Наконец, политика Стамбулова привела к открытию повсеместно болгарских школ и достигла веротерпимости, путем просвещения и церквами надеялся Стамбулов приготовить македонцев к революции и одновременно усиливал болгарскую армию, чтобы двинуть ее в Македонию, когда народ через учителей будет достаточно подготовлен морально.

Медленно, но верно шел Стамбулов к своей цели и чрез экзарха в Константинополе платил особое вознаграждение учителям, ревностно работавшим для подготовки будущих освободителей Македонии от турецкого ига.

После падения Стамбулова в 1894 г., в 1895 г., министр-президент Стоилов начал разрушать все, созданное его предшественником, и не следовал намеченной им программе для разрешения македонского вопроса. Он из разных политических соображений, о которых вы узнаете в Софии, в 1895 г. создал четы и поднял восстание в Македонии, которое оказалось преждевременным и дало отрицательные результаты; обещанная болгарским правительством помощь со стороны России явилась вымыслом, болгарские правительственные четы потерпели поражение во всех пунктах Македонии, а поднявшееся население жестоко поплатилось за свою попытку.

Турки поняли, что ошиблись в болгарах, план Стамбулова вышел наружу и начались неслыханные зверства турецких войск в Македонии, вызвавшие организацию правильного восстания болгар, как внутри Македонии (внутренняя организация), так и создание верховного комитета в Софии для помощи избиваемым македонцам.

Стоилов увидел свою ошибку и поспешил принять меры, чтобы остановить действия чет. Издан был в 1896 г. закон, запрещающий организацию повстанческих отрядов с ответственностью их руководителей наравне с разбойниками, — но и эта мера не помогла. Восстание разгоралось все сильнее и сильнее. Турецкие зверства усиливались и загорелась в Македонии ужасная партизанская война, которая с особенною силою вспыхнула в 1902 г. и продолжается в настоящее время.

Вы едете к самому началу восстания и все узнаете и [782] увидите сами, а потому я не думаю, чтобы вам нужны были мои сведения о нем, почерпнутые из газет и часто неверные.

— Ну, а как вы, полковник, смотрите на македонский вопрос? — спросил я собеседника.

— Я? Очень просто. Болгария не может существовать без Македонии, она задохнется в своем чаду. Я не говорю о том, что Македония должна принадлежать нам. О, нет! И высказываюсь лишь за ее полную независимость от турок. Тогда наша торговля снова разовьется, подвинется культура с выходом в Солунский залив.

Жаль, что сербы и греки не хотят помочь нам низвергнуть векового врага славянства и, вместо помощи, первые в 1885 г. затеяли братоубийственную войну, но что же делать? Македонский вопрос придется, очевидно, разрешить самой Болгарии, поставив на карту даже свое существование, — иного выхода нет, как одна лишь война, к которой мы уже готовы, но если объявление ее затянется до будущей весны, то тем более наша армия будет в силах, без чьей бы то ни было помощи, бросить Турции перчатку.

Если же Россия окажет нам поддержку, мобилизовав свой кавказский округ, то мы будём глубоко признательны нашей освободительнице, — этим она избавит нас от столкновения с азиатскими турецкими войсками, этим лучшим элементом армии султана Абдул-Гамида.

Полковник П. оставался несколько дней в Софии и уехал в Шумлу.

_____________________

Удивительно, что в течение 25 лет мог построиться такой город, как София. Невероятным кажется столь быстрый прогресс в культуре народа, бывшего под турецким рабством 500 лет. В особенности с недоумением оглядываешь все эти прекрасные здания, электрические трамваи, чудесные магазины, кафе, переполненные народом, отличные фаэтоны, запряженные парами, и оживленную толпу, движущуюся вдоль улиц, когда тебе известно, что ровно 26 лет назад турки, покинув Софию, оставили болгарам жалкие азиатские постройки да несколько мечетей, в которых теперь устроены церкви и народный музей.

София расположена в самой низкой части Софийского поля, в виду хребта Витоша, величественно поднимающегося в лазурную высь особенно яркого и прозрачного неба.

Сама София по своей внутренней жизни очень напоминает собою города западной Европы. Та же шумно-кипучая [783] жизнь преимущественно на улицах, те же выкрикиванья газет, которых здесь издается на 42,000 населения несколько десятков, то же разнообразное и разношерстное население. Местами этот молодой город сохранил свой старый тип от турецких времен и в этих кварталах чувствуется застой, отсутствие культуры болгарского народа.

Прекрасные здания дворца, военного министерства, военного собрания, стоившего Болгарии 1.500,000 франков, «Державная печатница» (государственная типография), дом Славянского дружества и Славянской беседы, где каждый может иметь возможности, сидя в удобной зале, прочесть всевозможные иностранные и русские газеты и книги или потолковать с приятелями, сидя в специальном для того салоне. Множество домов и особняков удивительной архитектуры.

Дворец князя возвышается на Александровской площади и окружен железной оградой. Возле ворот стоят часовые. Вокруг дворца раскинулся роскошный благоухающий сад. От дворца тянется прямая улица «Царя-Освободителя», переходящая затем в бульвар имени этого незабвенного Государя. Здесь, против роскошного здания народного собрания, стоят леса, закрывающие почти законченный памятник Царю-Освободителю, который предполагается открыть будущею весною. Памятник строится по проекту итальянца Арнольда Цоки. Император Александр II изображен на коне, а вокруг него стоят главные сотрудники Царя-Освободителя по освободительной войне. По сторонам пьедестала помещены горельефы, изображающие наиважнейшие сцены русско-турецкой войны: Шипка, Плевна и др.

Памятник очень красив и величествен и модель его я видел в народном музее.

2 гимназии мужских и 2 женских, университет для лиц обоего пола, прогимназии и несколько первоначальных училищ подготавливают софийскую молодежь для их будущей общественной деятельности.

Сердце радуется при виде скромных гимназистов и гимназисток, целыми толпами движущихся в определенные часы по улицам. Глядя на эти молодые, серьезные личики, невольно представляешь себе картину того, что было здесь 20 лет назад. Да и теперь у этих образованных юношей деды и бабки — люди совершенно простые с полнейшим отпечатком турецкой рутины, помнящие тяжелое турецкое иго во всем его ужасе.

Нет здесь веселья, нет того настоящего разгула, [784] который мы видим в Европе, — на улицах мало женщин, они еще не свыклись с открытой общественной жизнью и сидят по домам, всецело занимаясь хозяйством. Болгарские женщины отличаются удивительными качествами семьянинки и высоконравственной. Если же и проник сюда разврат, то он не заметен и тщательно скрываем.

Уличной проституции совершенно не заметно, а несколько шантанов с отбросами каскадного люда отличаются грубостью и не привлекают множества интеллигенции.

Жаль, что в Софии еще нет настоящего театра и спектакли даются народною труппой, поддерживаемой министерством народного просвещения, в зале Славянской беседы. Вот почему болгары, за исключением побывавших за границей, не знакомы с оперой и вообще у них отсутствуют музыкальные стремления. Имеется турецкий театр, где армянская труппа дает спектакли из турецкой жизни, — но все это балаганно и пошло.

В силу демократического положения Болгарии, самое разношерстное общество сливается в одно целое, почему для наблюдателя открывается обширная галерея типов. В любом кафе вы увидите и болгарина, и македонца, и куцовлаха, и турка, — все горячо беседуют о злободневных событиях. И министры, и редакторы газет, и простые селяне, офицеры и студенты — все в общей толпе проводят вечера за кофе или кружкой пива в лучшем здесь кафе «Червенном Раке».

В первый же день моего прибытия в Софию, мой петербургский друг, майор болгарской службы Вазов, потащил меня в это учреждение.

Большое зало и веранда были заставлены круглыми столиками, за которыми восседало довольно большое количество публики.

— Я тебя буду угощать нашею национального закуской, — сказал мне майор и приказал подать пиво, кебабчи и пасторму.

Кебабчи, т. е. изжаренные на вертеле кусочки печенки, почек и небольшие, очень пряные колбаски, а также пасторма, прессованное, соленое мясо, на манер польской полендвицы, показались мне очень вкусными. Это был мой первый опыт в болгарской гастрономии, и не могу сказать, чтобы и впоследствии болгарская кухня мне не была по вкусу. Готовят очень разнообразно и пикантно, множество зелени, чесноку и луку. Большинство блюд турецкого происхождения, [785] например, имам-буэлды, очень вкусное блюдо из печеных баклажан, томатов под соусом, щедро приправленным чесноком и луком, с разными кореньями. Всевозможные чорбы, т. е. похлебки с прекрасным наваром, кебабы (шашлыки). Но больше всего понравилась мне «попска-яхния», кушанье, которое особенно любит болгарское духовенство. Это кушанье у турок называется чомлек и употребляется в западной Македонии. Это тушеная баранина с массою мелкого лука (шарлоток), томатов и целою кучею чесночин, которые до того разопрели, что представляют из себя мягкие зерна, пропитанные соком баранины и запахом кореньев. Правда, что после такой еды в дамское общество идти рискованно, но зато удивительно вкусно.

Французская кухня здесь из рук вон плоха, и в «Grand Hotel Royal» г. Смольницкий за баснословно дорогую плату угощает вас страшною гадостью. И это лучший ресторан.

Говорят, что лучшая кухня у нашего посланника Бахметева, который ест лучше князя, но я этого не знаю, так как Юрий Петрович, хотя и был настолько любезен, что пригласил меня обедать, заехав ко мне в Hotel, но я, к сожалению, не мог воспользоваться его приглашением, так как в тот же день покинул Софию и уехал к отряду Николова.

Вообще русское посольство обставлено богато и я, будучи в квартире Ю. П. Бахметева, поражался роскошью его обстановки. При входе — кавасы (телохранители), в богатейших арнаутских и черногорских костюмах, блещут золотом и оружием. Ю. П. Бахметев большой любитель породистых собак, разнообразных пород; двор его дома переполнен собаками. Собаки содержатся отлично и, как говорят злые языки, им живется лучше, чем русским подданным в Болгарии.

Супруга Юрия Петровича, Марья Николаевна, уроженка Сев.Амер. Штатов, пользуется большою популярностью у болгар, как большая благотворительница. Появляется на улицах русский посол всегда более или менее торжественно, окруженный кавасами. Болгары к такому блеску привыкают с трудом, так как в их нравах большая простота.

Вообще болгары народ очень скромный и довольствуются очень небольшим в смысле жизненных удобств; зато в области науки, образования, их жажда переходит даже все ожидания. [786]

Я поражался тою любознательностью, начитанностью я вообще умственным развитием массы, которые мне пришлось наблюдать за время моего пребывания в Болгарии.

Об офицерской среде я буду говорить особо, а потому коснусь вообще того, насколько болгарская культура сделала шаги вперед за 25 лет в области науки и искусства. Такой быстрый прогресс можно отчасти приписать огромному наплыву в Болгарию македонцев, этого прогрессивного элемента, который в умственном развитии куда как опередил своих братьев болгар.

Много высших постов в Болгарии заняты македонцами; среди них множество поэтов, писателей и политических деятелей, как напр., Тройчо Китанчев, бр. Милодиновы, Зенджигров, нынешний министр юстиции Генадиев и мн. других.

София переполнена македонцами. Ими кишат все рестораны, они всюду встречаются по улицам. Когда одного выдающегося деятеля спросили, где столица Македонии, то он ответил: София. Лучшие воспитанники училищ и студенты – македонцы, они же и беззаветные борцы за свободу своего отечества.

В настоящее время в Софии проявляет свои недюжинные таланты в области военной литературы поручик кавалерии Дарвингов, книги которого переводятся на иностранные языки. Этот боевой товарищ мой будет иметь огромную известность.

Библиотеки, читальни и, наконец, народный музей — гордость Болгарии. В особенности последний, несмотря на свое недавнее существование, переполнен множеством интересных и поучительных предметов.

В этом юном музее на видном месте прежде всего неизбежный культ болгарского народа — портрет Царя-Освободителя. Бюсты народных героев и деятелей: Бойтева, поэта Вазова, Алеко Константинова и горельеф Словейкова-поэта, прекрасный бюст В.К. Николая Николаевича. Замечательному нумизматическому отделу мог бы позавидовать любой наш музей. Затем очень богатый отдел римских ископаемых редкостей. Маленькие и большие идолы мифических богов, фрески и статуи древних римлян. Оружие всех веков — вооружение и одежда и, наконец, отдел отечественной истории, даже знаменитая деревянная пушка, эта первая защитница болгарских борцов от турок.

Но больше всего меня поразила одна картина, перед ней [787] я долго стоял, не в состоянии оторвать своего взора от ужасного зрелища, которое почти в этом же виде затем пришлось увидеть и в Македонии.

Громадная картина почти до потолка изображает собою неистовство турок в болгарской деревне. Речка отражает в своих водах горящее болгарское село, вдоль берега лежат трупы болгар, женщин, детей и юнаков. Раны от страшных ятаганов зияют во всем их ужасе, — весь берег залит кровью.

Приковывает внимание одна красавица-болгарка с проколотым боком. Глаза ее полуоткрыты, девственная грудь красиво выступает, освещенная заревом пожара. Очевидно, она заколота после гнусного поругания. Лицо мученицы спокойно, но отпечаток страданий лег между густых, красивых бровей.

Недалеко от трупов сидит компания курдов и башибузуков, между которыми с полузакрытыми лицами сидят у костра и турчанки. Эти изверги, насытившись христианскою кровью, с аппетитом едят кебаб и пьют кофе.

Трупы, трупы и трупы, и чем больше присматриваешься, тем больше их видишь, — а там вдали другой пожар, другие потоки крови, новые страдания и муки...

Боже мой, как это все верно передал художник, как я вспоминал его, глядя на сожженные и ограбленные в Разлоге села.

Другая картина, тоже достойная внимания, — это слепые болгары, ослепленные Василием Болгаробойцей, возвращающиеся зимою из неволи. Буран, несчастных стариков заносит снегом и они, держась друг за друга, ощупью держат далекий и тяжелый путь, чтобы придти в свое отечество и не увидеть ни его солнца, ни родных мест.

В русском отделе множество моделей памятников Царю Освободителю и славным героям, павшим в 1877 и 1878 гг.

С чувством неподдельного восторга выходил я из этой бывшей турецкой мечети и сердечно благодарил капитана Кукурешкова, доставившего мне возможность познакомиться с этим залогом болгарской культуры и просвещения.

___________________________

Возмутительная резня христиан в Македонии и геройская защита угнетенного населения болгарами не могли не получить отклика в различных кругах русского общества в разных концах России. [788]

Революционный характер македонского движения, замалчивание русскою печатью событий на Балканском полуострове, все это, конечно, имело влияние на то, что безотрадное положение болгар в Македонии не в достаточно ярких красках было представлено в России, которая и отнеслась в своем общественном мнении не так горячо к македонцам, как в былые времена к сербам и болгарам.

К тому же, благодаря славянофобам, у нас в России распространен возмутительнейший слух о какой-то пресловутой «неблагодарности братушек».

— Они нам за столько добра отплатили черною неблагодарностью, — услышите вы постоянно от русского, и если спросите его, в чем же сказалась эта неблагодарность, он вам или ничего не ответит, или скажет: «в стамбуловщине».

Какое заблуждение, какое непонимание психологии болгарского народа.

А я скажу, что нет русофобов среди болгар, каждый заядлый стамбуловец в душе русофил, он только враг нашей современной иностранной политики. Изучая теперь болгарский народ и в Болгарии, и в Восточной Румелии, а также в объятой пламенем и дымом Македонии, я безусловно пришел к заключению, что русский человек одинаково близок и цанковисту, и стамбуловцу, и народнику, и только лишь партия социалистов, эта ничтожная кучка преимущественно русских эмигрантов, ненавидит нас и здесь, как ненавидит она весь мир, все человечество.

Однако, несмотря на подобное представление о болгарах, среди нашего общества нашлись люди, отправившиеся помочь своим братьям-славянам. в тяжелом, но славном деле.

Еще в прошлом году известный русский публицист, Михаил Васильевич Юркевич, сотрудник «С.-Петербургских Ведомостей», славный участник сербско-турецкой войны 1876 г., уже 24 года живущий в Софии и пользующийся всеобщим уважением, совершил поездку с одним курьером по всей Македонии. Затем в июле сего года славянофил, автор брошюры «Долой отжившие девизы» и многих статей но славянским вопросам, племянник знаменитого путешественника, Роман Григорьевич Пржевальский, прибыл сначала в Македонию, а затем, по приезде в Софию, вступил в чету полковника Янкова и участвовал в кровопролитном сражении при с. Белице, в Разлоге, и во многих сражениях с турками, составив себе славу безусловного храбреца. [789]

Вслед за Пржевальским прибыл отставной штабс-капитан Петр Петрович Орловец, участвовавший также в отряде Янкова; а раньше его из Тифлиса приехал 16-летний реалист Роман Топешко. Этот мальчик своею храбростью привел в изумление болгар и получил под свою команду 19 человек четников.

В начале сентября прибыл в Софию я и вступил в отряд подполковника Николова, с которым и действовал в Солунском вилайете и преимущественно в Серэском санджаке и принял участие в нескольких боях.

В день моего приезда в Софию я встретил еще одного русского добровольца, воспитанника училища правоведения г. Сергея Владимировича Тура (о котором уже сказано выше); он был в составе четы капитана Шипкова.

Среди четников и о нем осталась память как о человеке, стойко переносящем все тяжести похода, и я убежден, что имей он случай сразиться с турками, нам, русским, не пришлось бы краснеть за этого юношу.

Вот и все мои соотечественники, принимавшие участие в македонском освободительном движении и приобревшие любовь и глубокое уважение болгар и восторженные отзывы болгарской и сербской прессы.

Жаль, что так мало нас среди доблестных защитников Христовой веры, среди борцов за угнетаемых детей, жен и беспомощных стариков.

Но будем утешаться тем, что в то время, когда Россия дала 5 человек добровольцев, Запад, несмотря на свои крики (Англия) о помощи македонцам, дал всего одного. Mister Hоles, (Хэльс) этот храбрый капитан английской армии, мой походный товарищ, явился единственным представителем Запада, но и то, как корреспондент «Daily News», богато обставленный своею газетою.

Русские же шли на свои трудовые крохи, зачастую перебиваясь, рассчитывая каждый грош. Но добрая воля и горячее желание послужить славному делу являлись главными двигателями в тяжелой борьбе их с невзгодами.

_______________________

Приближается зима. Холод гонит укрывавшихся в горах македонцев в их разрушенные и выжженные села. Аскеры, разграбив жалкое имущество болгар и видя бездействие чет, ушли по местам своего постоянного квартирования.

Несчастное население, обреченное на голодную смерть, [790] решилось бежать в Болгарию, тем более, что повстанцами сняты и взорваны пограничные турецкие посты, так что несчастным беженцам не грозит опасность быть расстрелянными на границе. Обыкновенно переход границы ими производился под прикрытием чет, которые завязывали сражение с турецкими постами, отвлекая их от преследования македонских жителей, переходящих границу, в которых турки стреляют всегда с особенным удовольствием, так как те не имеют возможности отвечать на их огонь.

Болгарская пограничная стража поддерживает обыкновенно беглецов, но очень нерешительно вступает с турками в открытый бой, так как со стороны правительства нет определенных инструкций по этому предмету. Было несколько серьезных столкновений между турецкими и болгарскими пограничными войсками с значительными потерями для каждой из сторон.

С войниками турки дерутся охотнее, но при появлении чет бегут, как зайцы, так как хорошо знают, что тут уже пощады не будет от разрушительных повстанческих бомб, которых они боятся, кажется, больше всего на свете.

Теперь же переход болгарской границы для беженцев безопасен, и они большими толпами переправляются в Болгарию. Все города полны македонцами. В Софии было уже несколько спектаклей в пользу этих несчастных; устраиваются благотворительные вечера и концерты, но все эго недостаточно. Австрийский император пожертвовал 10,000 левов для поддержания беженцев, что, вместе с щедрою помощью Русского Царя, является уже более или менее крупной поддержкой, — но все же этих средств далеко не довольно даже для сносного содержания несчастных.

Нужна помощь другая, помощь не подачей милостыни болгарам, а помощь мощной, сильной руки великой освободительницы славянских народов целому населению Македонии, славянское население которой гибнет на глазах целого мира, равнодушно относящегося к кровавой расправе турецкого деспота.

Сердце обливается кровью при виде несчастных македонцев, грустно бродящих по улицам городов Болгарии. Спросишь любого из этих обездоленных людей, где твой отец, брат, сестра или жена, и наверно получишь ответ вроде такого: «майка заклана» или «всички закланы».

Да что далеко ходить? Я пишу, а тут же со мною в [791] комнате сидит мой друг и боевой товарищ, подпоручик Каназиров, что с двумя своими братьями отстаивал свое родное гнездышко, теперь сожженную турками Мехомию в Разлоге, где у него были отец, мать и сестра учительница.

Спросите его, что сталось с его близкими? Он взглянет на вас, махнет рукою и соколиный взор этого македонского героя подернется влагой.

— Майка и отец — старики, им смерть уже не страшна, они ежеминутно ожидали ее, — ответил мне этот храбрый юнак, — а вот сестра, сестра-то... что на ее долю выпало в руках беспощадных и безжалостных изуверов!..

Разве не страшная драма, не ужасная трагедия звучат в этих простых, но полных глубокого и рокового смысла словах!

Борис Тагеев.