П. Д.

ПО МАКЕДОНИИ

(Окончание. См. Русск. Вестн. октябрь 1902 г.).

ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ

IV. Возвращение в Ускюб. Поездка в д. Побужье.

За время нашего отсутствия из Скопье иностранные консулы получили весьма тревожные депеши из Старой Сербии. В гостинице и на улице только и было разговору о новых христианских жертвах и о всеобщем возбуждении в Приштине, Митровице, Новобазаре и Сеннице.

Все знакомые рекомендовали нам воспользоваться удобным случаем и воочию познакомиться с положением дел в Старой Сербии, а также собрать географический материал об этом в высшей степени интересном районе.

Обстоятельства как будто благоприятствовали нам. Благодаря любезности нашего консула В.Ф. Машкова, нам удалось познакомиться с генерал-адъютантом султана Хамди-пашой. Этот генерал, о котором я уже говорил выше, жил с нами в одной гостинице. Не знаю, насколько ему было приятно познакомиться с нами, но он был чрезвычайно любезен и щеголял галантностью своих манер и обворожительностью речи. Первому он научился в Европе, в бытность свою военным агентом при дворах второстепенных держав: второму его выдрессировали в Константинополе в подготовительной школе, а также в военной академии.

Хамди-паша, после обычного обмена любезностей, стал рассказывать нам турусы на колесах про свою жизнь и незаметно расхвастался до чертиков. Мы воспользовались его оплошностью, всячески поддакивали и, наконец, обратились к нему с просьбой посодействовать нашей поездке в Старую Сербию до границы Боснии. Хамди-паша очень обрадовался фактически доказать нам свое могущество, послал своих [225] адъютантов за пятиверстными картами и, разложив их на столе, чертил всякие проекты нашей поездки. В конце кондов он обещался все нам устроить. по части экипажей, лошадей и конвоя, и даже обещал подарить на дорогу пятиверстную карту в горизонталях. Впоследствии, спохватившись, он всей карты нам не дал, а подарил лишь небольшой план скопийского округа. Между прочим, рассуждая о том и сем, Хамди-паша сообщил нам о планах Турции относительно железной дороги. Так, им было высказано желание турецкого правительства построить железнодорожный путь от Ускюба по направлению к Скадре. Соединять Сараево с Митровицей или Куманово с Радомиром через Егри-Паланку они не собираются, ибо с точки зрения турецкой стратегии это опасно.

Затем наш разговор постепенно перешел на современное политическое положение Македонии, и наш собеседник, турецкий генерал, возмущался политикою болгар и сербов, их полным пренебрежением к турецкому элементу. «Можно подумать, — кричал паша, — что в Македонии турок совсем нет, что тут исключительно болгары, сербы, греки и валахи. Каждая из этих национальностей делит Македонию, как ей вздумается, забирает себе всю территорию, а о своих хозяевах даже и не думает, точно турки тут не существуют».

«Мы — продолжал паша, — все молчим и как будто уступаем, но придет момент — и мы заговорим иначе, молча перейдем одновременно сербскую, болгарскую и боснийскую границу и овладеем всеми бывшими нашими территориями. Ибо все, что здесь происходит, нас возмущает до глубины души. Мы понимаем Россию, которая проливала свою кровь и по праву сильного отняла нашу территорию. Но за что мы должны отдать нами завоеванную землю этим болгарам, сербам и австрийцам, мы не понимаем и не поймем никогда!»

На это мы ответили Хамди-паше, что турки сами виноваты во всем происходящем, ибо лезут в объятия своих заклятых врагов — австрийцев и немцев — и сторонятся от союза с Россией, которая представляет собою единственную державу, могущую сохранить status quo ее владений при условии точного исполнения трактатов и надлежащего отношения к православному элементу.

Хамди-паша как будто согласился с нашими доводами, да и вообще я заметил, что все турки отлично понимают, что Россия была бы для них самым надежным и бескорыстным союзником против всей Европы; однако, к сожалению, хотя эта идея всеми сознается, но не пропагандируется, ибо в Турции пропаганда тогда лишь успешна, когда она сопровождается презренным металлом; без этого же атрибута идея успеха иметь не может.

В тоже самое время наши противники, немцы, сорят деньгами и не скупятся, лишь бы только оттереть Россию. [226] Тот же самый Хамди-паша прекрасно сознает, что Россия — самый верный друг Турции, но это ему нисколько не мешает быть на содержании у австрийцев, играть им в руку и всячески вредить России.

В заключение нашего разговора Хамди-паша пригласил нас ехать на следующий день осмотреть «Ecole des arts et metiers», которая славится своею образцовою постановкою. Еще раньше этого, утром 30 июня, совершили мы поездку в село Побужье, в полуверсте от которого находится сербский монастырь св. Богородицы. Целью нашею было посмотреть одно из спорных сел в Карадаге, а также сделать визит сербскому митрополиту, или, вернее, администратору ускюбской патриаршей митрополии, Фирмилиану, так как звания митрополита, благодаря проискам болгар, он добился лишь ныне.

Село Побужье лежит в той части скопийской каазы, которая называется «Църна-гора» в тесном смысле слова, т. е. часть Карадага, лежащая в углу между р. Лепенец, Вардаром и железной дорогой на город Куманово.

Обыкновенно в «Църна-гора» различают три части: гористая, нагорье и плоская, которая примыкает к Скопии.

Плоская часть «Църна гора» представляет собою равнину, чрезвычайно плодородную, которая считается житницей этого края. Поля, луга и пастбища распределены равномерно между селами. Почва состоит из черной и белой глины, которая в низких местах имеет слабую примесь чернозема. Почва вполне пригодна не только под жито, коноплю и тютюн, но и под виноградную лозу. Эта последняя составляет большой источник дохода и богатства местного населения.

Скотоводство в этом районе сильно развито. Селяки держат стада овец и коз, которые пасутся все лето и первую часть осени на подножном корму. В нагорье очень много лесов, пастбищ и лугов, которые составляют общественную собственность.

Планинская часть «Църна-гора», или гористая, довольно бесплодна, так как большею частью скалиста и камениста, т. е. не годна для обработки.

Поехали мы в село Побужье в компании сербского генерального консула в королевском шарабане. Я говорю — в «королевском», потому что он действительно принадлежал королю Милану и был впоследствии продан Куртовичу. Несмотря на солидность и устойчивость экипажа, он все время трещал, и нам с непривычки казалось, что он ломается. Проселочные дороги в скопийской каазе действительно оставляют желать много лучшего. Вначале они как будто хороши, но временами исчезают и превращаются в тропу, по которой едва можно пройти, а не то что проехать. Приходилось часто вылезать из экипажа, ехать целиною и дрожать за рессоры шарабана, но королевская собственность оказалась прочной и выдержала все передряги.

По пути все время приходилось расспрашивать встречных [227] о дороге, — настолько они были перепутаны и затеривались. Встречных селяков мы окрикивали, так как они, замечая экипаж, сворачивали в сторону, с явным желанием скрыться от нас. Приходилось оглядывать их, шутить с ними, чтобы несколько успокоить этих трусливых зайцев, и только затем они отвечали на задаваемые вопросы. Лица их были бледны, глаза разбегались в сторону, и по рукам было видно, что они дрожат, как в лихорадке. На вопросы Куртовича, «сербы ли они?» — селяки робко отвечали: «сербы». — «А може болгары», — продолжал он, и те отвечали: «болгары». «Кого больше любите, — спрашивали мы селяков, — швабов или русских?» «все одно», — отвечали они, запинаясь, точно дети, которые не знают, что отвечать, когда их спрашивают, любят ли они больше папу или маму.

Все ответы сопровождались бесчисленными поклонами, и выражение лица было настолько страдальческое, что можно было подумать, что нашими вопросами мы им причиняем жестокую боль и мучения. Пытаясь разговориться с ними дальше, мы ничего не могли добиться, — они повторяли наши слова и, как дикие зверьки, косились в сторону.

В 10 часов утра мы уже въехали в деревню Побужье и остановились перед большим домом — Задругой, куда незадолго перед нами пришел из монастыря митрополит Фирмилиан со своим причтом. Перед домом стояла огромная толпа народу и любезно приветствовала нас.

Поздоровавшись со всеми и пожав каждому руку, — обычай, строго соблюдаемый в Македонии и Старой Сербии, где строй испокон века вполне был демократический и где, следовательно, интеллигенции не было, а явилась она за последние 30 лет из тех же мужиков, — мы вошли к нижний этаж Задруги, которая оказалась большим сараем без перегородок и деревянного пола.

Ни постелей, ни домашней утвари здесь не было; в стороне лежали корыта, а также мешки с хлебом.

Митрополит, гости и вся обширная семья находились во втором этаже, куда вела узенькая, деревянная лестница без перил. Вскарабкавшись по ней наверх, мы предстали перед всей компанией и снова стали пожимать всем руки.

Помещение наверху было такое же, как и внизу, но верхний этаж был разделен на 7 довольно больших клетей, где ютилась семья старика, белого, как лунь, деда, представшего пред нами. Семья была трудовая, небогатая, и потому мебели было мало. Стояло лишь несколько скамеек, покрытых толстым, грубым, цветным самодельным пологом, да табуреты. Поодаль была люлька и две лежанки с постелями. Нас, гостей, посадили под образа в угол и стали чествовать ракией, сахаром с водою и кофе. Пришлось отведать всего, так как непринятие угощения равносильно оскорблению. Разговор всё время поддерживался митрополитом, который расспрашивал об урожае и домашних передрягах, о которых большие охотники рассказывать селяки. Конечно, [228] дело не обошлось без охания, всхлипывания и качания головой, так как хорошего оказалось мало, все шло вверх дном, и в завтрашнем дне нельзя было быть уверенным.

В особенности велики были жалобы на урожайные поборы, а главное — на неаккуратность десятинного сбора. Каждый крестьянин не волен в сборе своего хлеба; он должен ждать контроля особого чиновника, которому поручено собрать натуральную повинность. Эти чиновники собирают ее, когда им вздумается, и другой раз срезанный, в снопах, хлеб лежит на полях по месяцу, покуда этому кровопийце не заблагорассудится приехать и подсчитать урожай. А до его приезда убирать хлеб с полей нельзя, — это считается преступлением. Понятно, что при таких условиях значительная часть зерна высыпается, да и нередко его воруют соседи-арнауты.

Откушавши всласть всех угощений, вышли мы вместе с Фирмилианом на улицу и обошли еще несколько домов, т. о. сделали еще несколько визитов.

Деревня Побужье оказалась большая; в ней насчитывается 55 куч, т. е. домов, большая часть которых расположена на нагорье.

Через деревню протекает горная речка Гораца с холодной, не минеральной водой. Сделав все нужные визиты, отправились мы, в компании митрополита Фирмилиана, в монастырь св. Богородицы. Идти пришлось все время в гору; дорога довольно утомительная, но в высшей степени живописная. Огромная горацанская долина чрезвычайно крута и обрывиста. Склоны ее сверху донизу покрыты кустарником, местами крупным лесом.

Птиц здесь видимо-невидимо: все это чирикает, переливается, а громкое эхо звонко передает их пение во все концы ущелья. На дне последнего журчит горный ручей, валуны загораживают ему дорогу; вода пенится, бурлит и дополняет красивую картину природы.

Постепенно ущелье все более суживалось и изгибалось. Через 15 минут ходьбы долина замкнулась, и мы достигли обители св. Богородицы. В воротах монастыря нас встретил молодой, худой, загорелый монах и от души приветствовал с прибытием.

Войдя во двор, мы нашли монастырь в большом запущении. Обитель производила впечатление пустой и заброшенной. Оказалось действительно, что встретивший нас монах был единственным ее обитателем и отшельником. Больше здесь никто не жил, летом лишь приезжал на короткий срок митрополит со своим секретарем и телохранителем-арнаутом. В остальное же время монастырь почти пустовал, так как встретивший нас монах больше жил зимою в деревне, чем в монастыре.

Малолюдство монастырей в Македонии — это характерная черта здешнего края и происходит от того, что большая часть монастырей обставлена материально нищенски, и потому [229] не может привлекать к себе тех, которые дома имеют достаточное количество земли, и где вопрос малоземелья не достиг той степени остроты, которая вызывает переселение. С другой стороны, созерцательная жизнь не привлекает селяков, ибо ни арнауты, ни турки не дают этим заниматься и пристают к христианам в монастырях более, чем в частных домах.

В монастыре мы пробыли около трех часов и провели время весьма приятно. Митрополит Фирмилиан оказался незаменимым рассказчиком и много сообщил нам интересного из своей прошлой жизни.

Свою юность и зрелые годы он провел заурядным образом. Учился он в киевской семинарии и духовной академии, а затем долго странствовал с миссионерской целью и даже побывал в Америке. Человек он еще не старый, лет 45, очень симпатичный и начитанный. От его фигуры веет порядочностью, мягкосердечностью и доступностью ко всем и всякому. Весь скопийский вилайет привязан к нему самым сердечным образом и гордится таким пастырем. Митрополит болгарский Синезий его совершенно не переваривает и находится с ним в самых возмутительных отношениях.

В три часа дня мы вернулись уже домой, в город, пообедали и не успели отдохнуть, как Хамди-паша прислал к нам своего лакея сообщить, что лошади поданы, и пора ехать в турецкую школу.

Ecole des arts et metiers находится в городе, на набережной реки Вардара, недалеко от сербского генерального консульства. Школа эта выстроена в середине 90-х годов; насчитывает до ста человек детей, преимущественно сирот. Мы предполагали увидеть нечто возмутительное как по внешности, так и по внутреннему распорядку, но, к удивлению нашему, нашли все более, чем благопристойным, и даже достойным внимания и подражания. Здание — двухэтажное, с небольшими, но высокими комнатами. Наверху находятся дортуары и классные, внизу мастерские, столовая, кухня и т.п. Всюду чистота, аккуратность и даже некоторый комфорт, который у нас можно встретить лишь в дворянских интернатах.

Мастерские здесь самые разнородные, начиная с столярной, слесарной и кончая кузнечной и печатной. За станками работают и копаются дети-подростки от 7 до 15 лет. В сущности, странно было смотреть на всю эту роскошь и порядок, когда тут же рядом все учреждения казенного и частного характера по всем статьям разваливаются и находятся в полном хаосе. Зачем понадобилось выстроить на счет вилайетских денег такую роскошную школу и держать ее на такой широкой ноге, я не знаю, — разве лишь для показа знатным иностранцам!

По выходе из школы военный оркестр, большею частью из подростков, встретил нас турецким гимном, а [230] затем исполнил несколько европейских номеров, мало доставивших нам удовольствия, так как детвора играла плохо.

Хамди-паша, видя, что школа произвела на нас большое впечатление, начал нести турусы на колесах и расхвастался на обратном пути в город до того, что объявил себя знаменитым турецким поэтом, равным нашему Пушкину.

______________________

V. Поездка в г. Велес и Салоники.

На следующий день выехали мы в Солунь с предвзятой целью остановиться на сутки в городе Велесе, чрезвычайно интересном в этнографическом отношении, как объект страстной борьбы между болгарами, сербами и валахами.

От Скопье до Велеса расстояние небольшое, всего два часа езды по железной дороге, причем панорама местности — в высшей степени интересная и занимательная.

На вокзале в Велесе к нам неожиданно подошли четыре серба, любезно приветствовали с прибытием и предложили быть нашими чичероне в предстоящей прогулке по городу и его окрестностям.

Отказываться от их предложений мы не имели никаких оснований, но, с другой стороны, невольно пересмехнулись, что снова попали в сербские руки, которые как-то ловчее умеют перехватывать русских путешественников. Болгары распространяют даже слухи, что, по приказанию местных консулов, сербские школьные учителя и прочая молодежь прогуливаются в Куманове, Велесе и некоторых других городах на железнодорожном перроне, ко времени прихода двух поездов из Вены и Солуни. При этом сербам предписано вести оживленные разговоры на их родном языке, чтобы случайные приезжие европейцы могли придти к соответственным этнографическим выводам. Сплетня — довольно характерная, но на мой взгляд несправедливо упрекать в этом фокусничестве одних сербов: болгары, когда нужно, проделывают тоже самое, а иногда и значительно худшее.

При выходе со станции нас догнал паспортный станционный чиновник и потребовал наши бумаги. Узнав, что мы — русские, он испытующе и боязливо на нас посмотрел, торопливо записал наши имена и помчался в город докладывать каймакаму о приезде двух подозрительных иностранцев.

Мы тоже сели на извозчиков и отправились в город, в сербскую школу, куда любезно пригласили нас пожаловать провожавшие сербские учителя.

Железнодорожная станция отстоит в версте от города, который живописно разбросался по обеим сторонам реки Вардара. Пологие отроги гор стискивают Вардар с севера и юга; долина реки совсем не широка, так что христианские и турецкие домики ютятся по пологим склонам и террасам [231] прилегающих гор. Все кучи или дома окружены фруктовыми садами или палисадниками и производят на путешественника чрезвычайно приятное и жизнерадостное впечатление. В особенности красив город под вечер, при заходе солнца, когда одна хибарка за другой вспыхивают и загораются, как звездочки, на сером фоне окружающих гор. Все эти огоньки играют, переливаются и освещают белую полосу вод славного македонского Вардара. Через реку перекинуто в городе два моста: один — для пешеходов, другой, кроме того, для повозок. Первый мост находится в северной части города, в том месте, где Вардар разбивается островом на два рукава.

Островок засажен деревьями, расчищен под парк и в праздничное время служит местом увеселений публики, к услугам которой здесь выстроено кафе. Железнодорожное полотно и главные улицы города проходят вдоль края правого берега реки. Набережная — довольно чистая, ограждена от наводнений и считается самой лучшей частью города Велеса. Здесь ютится интеллигентная и зажиточная часть населения, здесь лучшие лавки, а в вечернее время здесь больше всего гуляет народу.

В конце набережной второй мост — старый, деревянный, где стоит обыкновенно толпа зевак и смотрит в воду. Тут, при самом везде на мост, на берегу выстроен болгарином трактир, в котором совершаются крупнейшие сделки и распространяются самые сенсационные новости.

Наш путь лежал вдоль описанной набережной, через мост; затем пришлось ехать по базару и карабкаться в гору, где помещается сербская школа и жидкая сербская колония.

В школе мы отдохнули, подкрепили силы и отправились с визитом к митрополиту болгарскому Авксентию. Дома мы его не застали, он был на административном заседании в конаке у каймакама, и нас просили пожаловать к нему на следующий день утром.

Из митрополичьих покоев отправились мы разыскивать болгар, о которых нам говорил болгарский коммерческий агент в Скопии. Оказалось, что одному из них принадлежит вышеупомянутый трактир у моста; мы направились к нему, взошли во второй этаж и застали там большую компанию.

Хозяин трактира отрекся от своего знакомства с Юруковым, как-то боязливо на нас посмотрел и бесследно исчез, предоставив нам разговаривать с посетителями. Почти все затрапезники были болгары, лишь один оказался валахом.

Присутствующие обратили свои взоры на нас, потеснились и дали нам место за соседним столиком. В комнате было душно, и мы вскоре перебрались на балкон, который выходит прямо на реку и служит приятным местом уединения в жаркое время года. К нам подсела довольно многочисленная компания болгар и вышеупомянутый валах. [232] Болгары, из коих один оказался школьным учителем, накинулись на сопровождавших нас сербов и стали вести против них форменную травлю, напирая, главным образом на то, что в Велесе сербов нет, и для своих школ они сманивают за большую плату болгарских детей, да и то не из города, а из окрестностей. Сербы огрызались, но довольно слабо и в конце концов на категорический вопрос болгар, сколько же они считают сербов, не отвечали ничем.

Толстый валах добродушно смеялся, хлопал глазами, но, наконец, вмешался в разговор и предложил рассудить обе стороны. По его словам, в Велесе до 20,000 человек жителей, из коих до 500 человек валахов, а остальные — болгары, турки и цыгане, причем большинство болгарское.

Сербы в Велесе, по словам валаха, народ пришлый и искусственно насажденный, и число их приходится считать единицами. Сербы на эту тираду почти безмолвствовали и были крайне обозлены.

Я не беру, конечно, на себя смелости разрешить точно, каков этнографический состав города Велеса, но несомненно, что чистые нынешние сербы — народ пришлый и весьма недавно. Христианское же население, хотя и не вполне сознательно, но признает себя болгарами; впрочем, сербам за деньги склонить их на свою сторону не представляется трудным. Если сербы действуют в Велесе не очень энергично и насчитывают адептами лишь несколько десятков семейств, то это происходит от того, что они боятся открытого взрыва негодования со стороны болгар, которые не поцеремонились в 1900 году даже убить одного сербского учителя на улицах города. Во всяком случае цифры Кынчева относительно Велеса приблизительно верны.

Иначе говоря:

Христиан, признающих себя болгарами, свыше 10,000

“ “ “ сербами, несколько десятков

Турок (из них славян половина)……………........6,000

Цыган свыше………………………………………500

Валахов до………………………………………….500

______________________

Всего же свыше 17,000 чел.

По религиозному составу вся масса городского населения подразделяется на православных христиан и магометан. Большинство, конечно, православное, и в него входит вся масса македонцев, признающих себя болгарами, сербами, а также валахи и около 250 цыган. Остальные цыгане и турки-мусульмане.

Трактирная беседа наша продолжалась довольно долго. Больше всего разглагольствовал толстокожий валах, который возмущался претензиями болгар и сербов на Македонию и полным их игнорированием валахского элемента, который, по его словам, весьма значителен и доходит до 1 ? [233] миллиона. Нам, конечно, приходилось лишь улыбаться и принимать все эти слова к сведению. Распростившись с нашими новыми знакомыми, мы отправились с сербами в болгарскую церковь и на кладбище «Вознесения Господня». Эта церковь находится на горе, на северо-восточной стороне от города. Пришлось минут 15 карабкаться на гору по довольно крутому утесу. Ворота оказались наглухо запертыми, и мы долго стучались, покуда нам, наконец, не отворил дверь старик-привратник из местных македонцев. В церкви «Вознесения Господня» никаких сербских знаков не оказалось, и потому, бегло осмотрев ее, мы отправились на церковное кладбище отыскивать сербские памятники. Искать пришлось недолго, ибо наши спутники сами привели нас к двум старым гробницам пятидесятых и шестидесятых годов, на которых сербы основывают свои этнографические права на город Велес.

Не вдаваясь в критику этого предмета, я привожу целиком списанные мною две надписи, чтобы каждый мог иметь свое субъективное мнение. На памятнике 1852 года была следующая надпись:

Геoргия Петровића

(Буква ћ в особенности, по словам сербов, говорит в их пользу)

успе в'лето 1852

в' авг?ста

На другой гробнице была надпись следующего содержания:

Зде почивает тело

покойний

Петр Димко Нацевић

успе в` лъто

1866 априли.

Кроме этих двух гробниц, сербы не нашли других подходящих памятников старины. Все остальные надписи на памятниках или постирались, или не заключали в себе никаких характерных сербских букв.

Возвратившись из церкви домой, мы весь вечер провели в школе в сербской компании. Школьные учителя наперерыв рассказывали нам эпизоды из местной жизни и сетовали на свою горькую долю. Досталось, конечно, и нашим бывшим дипломатам, а также злополучному берлинскому договору, о котором без содрогания не может вспомнить ни один серб.

В общем из их разговоров было ясно видно, что все старые прегрешения нам, русским, простятся, если в ближайшем будущем мы исправим наши ошибки и вознаградим сербов территорией за счет Македонии. [234]

Рано поутру на следующий день мы отправились в экипажах в село Башино, расположенное в трех верстах к северу от Велеса. Сербы в особенности настаивали на этой поездке, так как там, по их мнению, мы найдем явственные этнографические следы сербов.

Этих явственных следов сербизма было немного, но зато в селе Башино мы имели курьезный разговор с болгарским священником церкви св. Николая.

Подъехав к околице деревни, мы прямо отправились к нему в гости, с целью засвидетельствовать свое почтение и испросить разрешение посмотреть болгарскую церковь.

Дом священника простенький, одноэтажный, с небольшим двориком, огородом кругом. Хозяин этой обители оказался еще более простым, незамысловатым человеком, лет тридцати пяти.

Вести с ним продолжительный, основательный разговор не представлялось возможным. Он, как истый селяк-труженик, землепашец, был несловоохотлив, отвечал отрывисто и просто. Присутствие гостей его как бы стесняло, он не привык к такому многолюдству и потому и минуты не сидел спокойно, а все подсоблял своей жене, простой крестьянской бабе-попадье, в заботах по угощению гостей.

Наконец, улучив момент, когда священник не был занят, мы усадили его рядом с собой и стали расспрашивать о местных интересах и о распре болгар и сербов.

Священник все время переспрашивал и отвечал односложно. Самым любопытным и многозначительным его ответом было то, что он — чистый македонец, уроженец Башина села, и не умеет говорить ни по-болгарски, ни по-сербски, а говорит по-македонски. Болгарами же считает себя, сказал он, половина деревни, а другая половина считает себя сербами.

Отвечал он вполне искренно и безыскусственно, да и по своему складу он не способен лгать, ибо это был священник-селяк, стоявший в стороне от всякого рода интриг и дрязг.

В Солуни болгарский коммерческий агент был очень озабочен ответом болгарского священника села Башина и всячески старался нам доказать, что их священником руководила в данном случае политика.

Закончив наш непродолжительный, но весьма содержательный разговор, мы отправились вместе с хозяином дома в башинскую церковь святого Николая.

Дверь церкви была наглухо заперта изнутри, и, чтобы проникнуть в нее, наш попик принес из дому высокую деревянную лестницу, которую и приставил к слуховому окну, влез туда, отворил окно, спустился внутрь церкви и лишь тогда отпер врата храма. Все это проделывается, разумеется, чтобы затруднить пошаливание и грабежи арнаутов, которые с христианскими храмами церемонятся мало.

Достопримечательностями церкви служат старые фрески на стенах, священная хоругвь пятидесятых годов и [235] церковные книги. Из всего этого следует упомянуть о надписи на хоругви, на которую в особенности указывают сербы, что она говорит в их пользу. Списанная мною с оригинала, она имеет следующее содержание:

Святое хрещение Христово: поклонство въ даръ святого ?: Никола Башино селской х. Иорданъ: синъ-его-х: Иованъ в лъто Христово 1859 мартъ 20 денъ.

Сербы обращали наше внимание на то, что здесь нет члена, т. е. нет болгаризма; насколько это замечание правильно в данном случае, предоставляю судить специалистам.

Церковные книги, как и повсюду, оказались присланными из России и относятся к царствованию Николая Павловича и Александра II. Из церкви прошли мы в сербскую школу (В Башино две школы: одна болгарская, другая сербская), видели ее роскошное помещение, но учеников не было, ибо они все были распущены на вакации.

Внутрь болгарской школы мы не заходили, но видели ее внешний вид и записали надпись, на которую ссылаются сербы, в доказательство, что раньше школа принадлежала сербам и отнята в 77-78 гг. болгарами.

На школе стояла следующая надпись:

БАШИНО СЕЛСКО УЧИЛИШТЕ.

Сербы обращали наше внимание, что здесь нет болгарского члена. Болгары, в лице Шопова, объясняли нам, что в данном случае члена «то» не полагается.

Насколько Шопов в данном случае прав, предстоит решить нашим языковедам.

По возвращении из села Башино в Велес, мы побывали в велесской сербской школе и у болгарского митрополита Авксентия.

В сербской школе нас ожидали и собрали заблаговременно человек тридцать детей в возрасте от 7 до 13 лет. Эти детишки были распределены в 3 различных классах по мере своего возраста, знаний и способностей. Мы заставляли многих из детишек читать сербские книги и рассказывать, и все они безукоризненно проделывали это, как чистокровные сербы.

В школе опрятно, чисто и хорошо, а потому вполне естественно, что городские и пригородные жители отдают своих детей интернами, тем более, что лично родителям это почти ничего не стоит, так как все сербские школы содержатся, главным образом, на счет сумм, отпускаемых сербским правительством на македонскую пропаганду.

В тоже самое время подрастающие детки незаметно для самих себя укрепляются в сербском национальном самосознании и, сделавшись большими, становятся оплотом и важными местными пионерами сербской пропаганды. [236]

Из школы направились мы к митрополиту Авксентию, который поджидал нас с утра и принял русских гостей чрезвычайно любезно.

Получив образование и воспитание в России, митрополит Авксентий говорит совершенно свободно по-русски и был рад случаю попрактиковаться с нами в разговоре на нашем родном языке.

Наши спутники-сербы отнеслись к нему с большим пренебрежением, не подошли под благословение и держали себя с митрополитом крайне вызывающе.

Митрополит Авксентий, вместо того, чтобы увещевать их кротостью, сам разгорячился, так что нам русским было горько смотреть на их препирательства.

Самообладание совершенно покинуло митрополита. Его не-годование и боязнь за болгарское дело так и прорывались наружу, и он в грозной филиппике обвинял сербов в том растлении нравов, которое они внесли за последние годы в велесскую митрополию.

— Нынче просто сладу нет с народом, — кричал митрополит, — никого не слушают, ничего не исполняют, а если пригрозишь отлучением, то они в глаза смеются и отвечаютъ, что уйдут к сербам.

— Ведь это ни на что не похоже, —продолжал митрополит, — и так продолжаться не может, ибо сербы развращают деньгами велесцев и разрушают священные основы церкви, подрывая всякий авторитет и доверие к высшей духовной власти. Несколько лет тому назад велесцы были набожны, добродетельны и послушны, теперь же из-за сербской пропаганды просто от рук отбились, и не знаешь, что с ними делать.

Все это было сказано так горячо и страстно, что действительно навело нас на мысль, что болгарская пропаганда в Велесе начинает колебаться и терять своих адептов. Главное же, что нравственные основы семьи и церкви, несомненно расшатываются и приведут к полному обезличению несчастного населения.

Доказывая исторические права болгар на Велес, Авксентий ушел в ризницу и принес оттуда старую школьную печать 1845 года.

В середине этой печати выгравирован болгарский домик и сарай, на котором стоит голосящий во все горло петух, как эмблема наступающей зари и времени пробуждения. Кругом этого рисунка выгравирована следующая надпись:

ПЕЧ: ВЕЛЕСКОТО БАЛГАРСК: УЧИЛИЩ:

(Я думаю надпись на этой болгарской печати, где есть болгарский член (велеското), вполне достаточно говорит в пользу сербов в аналогичной надписи, на школе в селе Башино (см. выше))

Авксентий смотрел на сербов с торжеством, думая, что окончательно убил их этою печатью, но в [238] действительности сербы до того обозлились, что бросили в лицо митрополиту, что эта печать фиктивная и фальшивая.

Авксентий побагровел и в ответ сослался на свой сан и положение, которые ставят его выше таких упреков. На это сербы ответили, что бывают всякие митрополиты.

Дальше идти было некуда, осгавалось замять разговор и поскорее проститься с маститым иерархом, тем более, что оставался всего час до отхода солунского поезда...

К вечеру мы уже в Солуни, в этом важнейшем в торговом отношении после Константинополя городе Европейской Турции и конечном пункте нашего путешествия по Македонии.

Первыя впечатления по приезде в Солунь были довольно неприятныя. Суматоха, сутолока, гвалт, а главное,— изобилие жидов, которые нагло рвут ваш багаж и чуть не сшибают с ног, желая непременно завербовать в свою грязную гостинницу—вертеп грабежа и разврата.

Отделавшись, наконецъ, от этих несносных паразитов, мы покатили по узким и плохо освещенным улицам на набережную, где и остановились в одном из лучших отелей.

На следующее утро отправились с визитами в русское консульство, где познакомились с генеральным консулом Илларионовым и его секретарем Пииером, а оттуда нас направили к болгарскому агенту Шопову и сербскому генеральному консулу Ненатовичу.

Афанасий Шопов, известный в литературе под именем Офейкова и Атанаса, представляет собою личность настолько выдающуюся в области болгарской пропаганды, что на характеристике этого человека необходимо подробнее остановиться.

Родом он из Пловдива и во время войны 1877—78 г.г. был в Константинополе на медицинском факультете. По окончании войны он уехал в Петербург доканчивать свое образование и параллельно с этим сотрудничал в повременных изданиях по славянским вопросам.

Будучи от природы весьма умным, тонким и наблюдательным человеком, он изучил в совершенстве все слабые стороны нашей общественной и журнальной жизни и при случае умеет водить за нос, как нашу прессу, так и научную литературу.

Вернувшись в Пловдив, он быстро обратил на себя внимание и занял место редактора одной бойкой газеты.

Через короткий промежуток времени мы его видим секретарем экзарха болгарского, на службе котораго он и находился до получения своего настоящего солунского поста.

Большинство работ Шопова печатаются на французском языке, издаются в Париже и продаются по весьма низкой цене, которая совершенно не может окупить издания, а по-тому наводит на размышление, что все его сочйнения напечатаны на счет казны.

Наиболее капитальный его трудъ: „Lа Macedonine" написан [238] горячо и страстно с целью доказать исторические и этнографические права болгар на Македонию.

Во время нашего визита к нему он усердно пичкал нас цитатами из этой книги и поражал необыкновенно широким знанием литературы македонского вопроса.

Я не буду приводить всех его доказательств, так как интересующиеся могут найти все это в вышеуказанной книге «La Macedoine», которая послужила поводом к страстной полемике между сербами и болгарами, нашедшей себе отголосок и в европейской, а главным образом русской печати.

Сербский генеральный консул в Солуни Ненатович оказался человеком более спокойным и ровным, нежели Шопов.

Он смотрит на македонский вопрос более здраво и считает все претензии сербов на территории восточнее реки Вардара совершенно неосновательными и бесполезными.

Будучи человеком не только слова, но и дела, он закрыл некоторые сербские школы в городах восточнее Вардара, считая это совершенно непроизводительным расходом для Сербии.

Никаких оптимистических взглядов на лучшее будущее в Македонии у него нет; он считает невозможным какое бы то ни было соглашение по этому поводу с болгарами и убежден, что македонский вопрос может быть разрешен исключительно лишь войной.

П.Д.