ЛЕНДЕР Н.

АФОН, САЛОНИКИ, МАКЕДОНИЯ

(Путевые очерки и картины последних событий).

______________

I. Пароход «Корнилов».

Ужасно трудно порвать связи с берегом... В последнюю минуту перед отправлением в морской путь у вас всегда оказываются тысячи дел и забот, которые, как назойливые мухи, преследуют вас до борта парохода. Формальности заграничного путешествия, визировка паспорта, размен русских денег на французское и турецкое золото и бесконечные, неизбежные у каждого личные дела заставляют вас метаться во все стороны, и вы только в первый раз вздохнете свободно, когда, после каторги делового дня, очутитесь на палубе гостеприимного парохода, который через полчаса унесет вас от этой скучной и надоедливой береговой сутолоки.

В четыре часа знойного июньского дня я был на палубе парохода «Корнилов», отходившего александрийским круговым рейсом. «Корнилов» плавал по всем морям мира, был в водах Дальнего Востока, открывал русскую персидскую линию и постоянно возил наших богомольцев на Афон и в Иерусалим. Богомольцев и теперь выезжает с нами 23 человека. Пассажиров в первом классе было немного; ехали два иностранца в Мерсину, ехала худая и смуглая, черноокая барыня для производства немедленной ревизии над затерявшимся в Македонии ее мужем, ехала одна русская дама и пишущий эти строки. При царившей на берегу отчаянной жаре, приятно было войти в просторные, высокие и уютные каюты парохода, в которых ощущалась прохлада.

На берегу горячий ветер поднимал пыль. А тихое море развертывалось перед нами, все спокойнее и прекраснее, по мере удаления парохода от одесского берега. Удивительно [760] приятно и успокоитёльно действует морское путешествие на человека, только что вырвавшегося из пыльной и удушливой песочницы, какова в летнюю пору Одесса. Волны с мягким плеском пробегают вдоль наружного борта, в открытые иллюминаторы несет здоровым эфиром моря. А все скучные дела, хлопоты и дрязги жизни остались там далеко позади.

Я был, однако, очень неприятно удивлен, когда, выйдя на палубу в седьмом часу вечера, неожиданно увидал вновь перед собой покрытые пылью берега Одессы.

— Что это значит, почему мы вернулись? — спрашиваю я у пароходной прислуги.

— Пароход маневрирует для поверки компаса, — отвечают мне.

Но вот и избавление.

Прислушиваюсь: пароходный винт забурлил сильнее, и «Корнилов» сразу взял определенный курс и стал быстро удаляться от Одессы к заманчивому югу.

— Когда мы будем в Константинополе? — расспрашивали всех сидевшие на палубе молодые супруги-евреи, пассажиры второго класса. — Я так хочу поскорее увидеть Константинополь, — говорила молодая нарядная еврейка, кокетливо клонившаяся на плечо к своему супругу. — Мы поедем на Принцевы острова. Говорят, на Принкипо очень хорошо. Мы непременно там остановимся.

Воркующих супругов окружили другие пассажиры и от нечего делать рассказывали им о прелестях Принцевых островов и о чудесах Востока.

Вечером, в пароходной кают-компании состоялся маленький концерт: дамы, собравшись вместе, пели арии, трио и дуэты. Тихое море благоприятствовало концерту. Два иностранных агента демонстрировали перед нами какой-то мелодичный усовершенствованный граммофон.

II. Почтовые голуби.

Ночь прошла спокойно. «Корнилов» методично выбивал свои узлы и, пройдя добрых сотни три миль, на утро был на высоте Мангалии. В 11 часов утра, на верхней палубе «Корнилова» нас, пассажиров, ожидало интересное зрелище выпуска почтовых голубей.

В последние годы на Черном море производятся систематические опыты дрессировки молодых голубей для военных целей. На «Корнилов» были взяты большие клетки с 259 почтовыми голубями, которые, после выпуска их в море, должны были прилететь в Одессу на военные голубятни. Красивые, сытые голуби, серые, беловатые и седые, преимущественно бельгийской породы, нетерпеливо толпились в расставленных на палубе запечатанных клетках и с нетерпением ожидали минуты своего освобождения. Собравшиеся около клеток пассажиры, особенно дамы, [761] любовались и восторгались прелестными пленниками. Когда стрелка часов приблизилась к одиннадцати, клетки перенесли на капитанскую площадку, куда взошли проводник голубей и несколько человек матросов. По команде «срывай пломбы», проводник и матросы распечатали клетки. Через минуту эти клетки были все разом открыты и масса голубей, громко шелестя в воздухе крыльями, весело взвилась над пароходом. Стая поднималась все выше. Наконец, оглядевшись, голуби сразу взяли определенное направление на северо-запад, — это был путь в Одессу. Только один голубь, видимо, слабый, сиротливо уселся на кормовой мачте и поплыл с нами в Константинополь. Проводник голубей, следя за полетом своих питомцев, записывал в памятной книжке особенности их полета и принятое ими направление.

— Эти голуби, — объяснял он, — уже опытные. Видите, вся стая выбрала верный путь.

— А много ли голубей пропадает в пути? — спрашиваю я.

— Как случится. Большая часть, однако, прилетает благополучно; пропадает, можно сказать, около десяти процентов. Голуби летят вдоль берегов, иногда отдыхают, пьют воду, но на бессарабском берегу их безжалостно стреляют.

III. Беседа с болгарами.

В Константинополе я интересовался славянскими делами и новостями Македонии. Уже в прошлую поездку, в марте месяце, мне пришлось беседовать с некоторыми славянскими деятелями в Царьграде о положении болгар в Македонии и о смутах. В настоящий приезд я спросил моих старых собеседников:

— Каковы отношения с турками, есть ли улучшения?

— Маленькое улучшение есть, — говорил мне почтенный врач-болгарин, хорошо осведомленный в делах своего народа, — нет сейчас прежних преследований, нет массовых арестов. Представители европейских государств в Македонии оказывают благоприятное, умеряющее влияние на турок, но беда вот в чем: что было разрушено при недавних погромах, то так и остается разрушенным, нужда в стране прежняя, шайки повстанцев опять появляются.

— Много ли беженцев вернулось в Македонию? — спросил я.

— Вернулось около трети, тысяч десять,— сказал он, — а другие еще остаются в Болгарии. Несмотря на все настояния, они не хотят возвращаться. На этой почве вышел даже конфликт между Болгарией и беженцами. С другой стороны, македонцам, высланным из Константинополя, нет возможности возвратиться из опасения репрессалий.

— Что, выяснилось, какие округа Македонии оказались наиболее пострадавшими?

— Много пострадал Монастырский вилайет, округа [762] Костуржский, Пиринский, Флоринский и еще некоторые места, преимущественно близкие к Монастырю или же входящие в Адрианопольский вилайет.

Как ни забито болгарское население на ближнем востоке, однако болгары и в негостеприимной обстановке, созданной для них турками, работают по мере возможности. За долгие годы труда есть результаты. Болгарский экзархат учредил сеть школ в Македонии, создал штат учителей, определил программы и контролировал школы. Турция очень желала бы уничтожить болгарские школы Македонии; она косо смотрит на учителей болгар и, после прошлогоднего восстания, стесняет их работу, требуя особых гарантий их благонадежности.

Турецкие стеснения совпадают с затаенными намерениями греков, стремящихся эллинизировать болгарское население Македонии. Это стремление особенно сказывается в Салоникском вилайете, в Сересе, в Андрианополе. В городах болгары эллинизированы путем греческих школ и влияния греческого патриархата и греческих митрополитов. Болгарами кое-что сделано в образовательном отношении и в самом Константинополе. Болгарским экзархатом учреждена здесь в 1889 г. болгарская семинария. Цель этой семинарии — поставлять в Болгарию и Македонию священников, воспитанных в духе болгарской церкви. Эта семинария находится в возвышенной части Перы — Шишли, и представляет закрытое учебное заведение. Образовательное значение болгарской семинарии признается и в России.

В семинарии 140 учеников.

Кроме семинарии, болгарскому экзархату подчинены болгарские училища Константинополя, одно двухклассное, находящееся в Пере, и другое подобное же в Фанаре. Эти училища — рассадники просвещения для местных, константинопольских болгар. Семинария же принимает учеников из Македонии и из Болгарии, окончивших три класса всяких училищ. В обоих болгарских училищах около 150-160 учеников.

В таких образовательных учреждениях сказывается самая несомненная необходимость для болгар, так как турки не принимают болгар ни в свои школы, ни в университеты. Болгарский экзархат, это единственное объединяющее начало между Болгарией и Македонией, является у болгар, помимо своего прямого назначения, еще заботливым министерством народного просвещения.

IV. В Мраморном море.

Выходим из Босфора в Мраморное море. Только что прошла перед нами красивая панорама Стамбула с Айя Софией, церковью св. Ирины, дворцом Константина, промелькнули и остались позади высоты азиатского берега и Скутари с красивым зданием турецкой медицинской школы. Вдали [763] показались утопающие в голубом сумраке овальные горбы Принцевых островов. Справа, на удаленном берегу, потянулись турецкие военные склады, выглянула старая генуэзская башня и, наконец, вырос на возвышенности храм, памятник на могиле русских воинов в Сан-Стефано, выделяющийся издали своим высоким шпицем.

В Константинополе было жарко, а в море свежо. Налетающие порывы северного ветра не дают покоя и разводят и в маленьком Мраморном море порядочную зыбь. Море покрыто беляками пены, небо в облаках. На Черном море, вероятно, теперь жестокий шторм.

На «Корнилове» едут евреи переселенцы в Палестину, человек двадцать; они, собираясь в группу, одушевленно разговаривают о будущем, по вечерам поют на палубе молитвенные гимны. Их везет на новые места представительница еврейского переселенческого комитета, молодая девушка лет 25, очень бойкая, расхаживающая по палубе в эксцентричной красной шапочке. Едет с нами также группа магометан в чалмах. Они сели в Константинополе и направляются через Порт-Саид в Бомбей. Вечером, когда пароход проходит мимо скалистого острова Мармора, закутавшегося в густых сумерках, магометане выходят на палубу и, обратясь на восток, усердно молятся Богу.

Среди русских богомольцев, следующих на «Корнилове», 8 человек едут на св. Афонскую гору и уже сегодня находятся в благоговейном ожидании скорого прибытия к цели своего путешествия.

Среди богомольцев встречаю знакомого монаха, бывшего наместника Бизюкова монастыря на Днепре. Мы узнаем друг друга.

— Слава Богу, — говорит он, — удосужился совершить большое путешествие. В монастыре, знаете, всегда много хлопот, большое хозяйство, нелегко собраться в путь. Я давно сдал должность другому наместнику и вот решил побывать сначала на Афоне, потом в Иерусалиме. После монастырской работы, это, знаете, редкое счастие.

V. Афон.

Было время, когда русские пароходы не поддерживали регулярных сношений с Афонской горой и богомольцы ездили на Афон только два раза в год на праздник св. Пантелеймона и на праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Между тем, тяготение к Афону среди русских богомольцев сильно увеличилось с семидесятых годов, с тех пор как Пантелеймоновский монастырь сделался русским. Путешествие богомольцев на Афон на иностранных пароходах было полно всяких неудобств и злоключений. В это трудное для русских паломников время нашелся единственный доброжелательный к ним человек, выходец из Албании г. Сотири-Папаяни, который начал [764] принимать богомольцев с иностранных пароходов, турецких и французских, и доставлять их из Константинополя и Дарданелл в Пантелеймоновский монастырь. Г. Сотири-Папаяни обеспечивал всем богомольцам и обратный проезд с Афона в Константинополь. Он устроил также приюты для богомольцев в Константинополе и в Дарданеллах. За свои труды г. Сотири-Папаяни был награжден императором Александром III орденом св. Станислава.

В прежнее время богомольцы высаживались с парохода в Пантелеймоновский монастырь, но паломническое движение на Афон все увеличивалось. Кроме русских богомольцев, на Афон стремились болгары, румыны, греки. Пантелеймоновский монастырь должен был всех принимать, всем давать помещение, всех кормить, что было для него, конечно, тяжело, так как румыны и греки несли жертвы исключительно своим монастырям. Требовалось новое центральное место для высадки богомольцев, нужна была Афону и маленькая закрытая и безопасная коммерческая гавань. Г. Сотири-Папаяни основал в 1881 году невдалеке от Пантелеймоновского монастыря пристань Дафнэ, до сих пор принадлежащую его наследникам. Из Дафнэ богомольцы расходятся по назначению: кто направляется в Пантелеймоновский монастырь, кто в Андреевский скит, кто в Ильинский и в некоторые другие большие келии св. Афонской горы. Г. Сотири-Папаяни завел лодки для переправы богомольцев, организовал перевозку и переправу грузов. В Дафнэ есть турецкая таможня, полиция, почта, есть церковь и гостиница, служащая временным приютом для прибывающих богомольцев.

От Дафнэ до Пантелеймоновского монастыря рукой подать, до Андреевского скита (близ Кареи — центра управления Афона) два часа верхом на мулах, или пешком. Передвижение на мулах очень принято на Афоне, вследствие гористой местности. От Дафнэ в Ильинский скит три с половиной часа на мулах или пешком. Афонские скиты имеют для своих надобностей собственных мулов.

Из Константинополя следовал со мной на «Корнилове» агент русского и других пароходств, один из сыновей покойного Папаяни, ведущий предприятие своего покойного отца вместе с двумя братьями, дежурящими в Дафнэ поочередно и поочередно же уезжающими в Константинополь.

— Склад жизни на Афоне особый, — рассказывает мне г. Сотири-Папаяни. — Мы все холостые, семейному человеку на Афоне жить не полагается. Местный надзор проявляет иногда особую щепетильность. Я держал кур, и пришлось удалить их из моего хозяйства, оставив одних петухов.

Г. Папаяни свободно объясняется по-русски, и мы провели с ним несколько часов в интересной беседе. Он в то время был очень огорчен нападками одной русской газеты на его Афонское агентство.

— Вот, посмотрите, что пишут о нас, — сказал он и передал мне длинную вырезку из русской газеты, в которой я прочитал: [765]

«На Афоне сразу поражает вас совершенное отсутствие русских служащих. Агент г. Папаяни состоит одновременно представителем трех пароходных компаний: русской, турецкой и греческой. Уже это дает возможность судить о том, насколько дороги для г. Папаяни русские интересы. Он не только ни звука не знает по-русски, но и не представляет себе величие русского флага, под которым пароходы общества причаливают к Афону, и позволяет турецкому полисмену бесцеремонно конфисковать и задерживать русскую почту, в изобилии адресуемую афонским монахам; даже сам ее отсылает в турецкий каймакам (полицейское управление на Афоне). Недовольные порядками г. Папаяни, русские монахи пробуют направить почту и посылки турецкими пароходами, что без сомнения не в интересах нашего коммерческого общества. Г. Папаяни монополизировал в своих руках лодки для высадки пассажиров с парохода на берег и берет с паломников по 40 к. с человека».

Насколько справедливо было высказанное здесь — мы уже видели раньше и частью увидим из дальнейшего.

Св. Афонская гора расположена на ближайшей из трех кос обширного полуострова, находящегося к западу от Эгейского моря. Миновав Дарданеллы, пароход направляется проливом между гористыми островами Имброс и Лемнос, принадлежащими Турции. На первом находятся небольшие села, на втором город Кастро, где резиденция митрополита и мутесарифа. Почти половина Лемноса занята имениями, принадлежащими Афону. Громадные имения Афон имеет и на других соседних полуостровах и внутри Македонии.

С утра уже на «Корнилове» началось радостное оживление в чаянии, что вот-вот покажется Афонская гора, но долго еще кругом расстилался однообразный простор моря, в этих местах совершенно голубого или скорее изумрудного. Северный ветер по-прежнему надоедал нам. Пароход покачивало. Над водой изредка летали и кружились чайки, в воде ныряли дельфины.

После напряженного ожидания, в полдень показалась впереди пароходного пути громадная гора, закутанная с одной стороны белыми облаками. По мере нашего приближения она вырастала в грандиозное и очаровательное зрелище.

— Какая красота! — мог я только воскликнуть, когда над голубым морем уже выросла во всю свою величину Афонская гора, напоминающая своим видом лежащего верблюда. Справа вдали скрывался остров Сасос.

Вот он, думалось мне, угол великого подвижничества, где жили св. Афанасий Афонский, св. Петр Афонский, св. Павел, св. Савва Сербский, и много других святых.

Св. Афонская гора поднимается на 6000 фут. над уровнем моря. На склонах ее много лесов, наверху голые, каменистые пространства, и далеко на высоте в тенистых ложбинах видны белые полосы и пятна снега. На самой вершине [766] горы еле заметна одинокая церковь Преображения Господня. На вершинах Афона пустынно, там никто не живет, туда приезжают только в летнее время, чтобы посетить храм Преображения во время совершающихся в нем редких церковных служб. В день храмового праздника 6 августа в церковь Преображения собираются 100-150 богомольцев, они остаются там недолго и устраиваются на ночлег в обитаемой местности, лежащей ниже, около церкви Божией Матери, или располагаются около русской келии св. Георгия, имеющей 30 человек русских монахов. Здесь есть удобства для остановки и для ночлега.

По скалистому откосу св. Афонской горы лепятся на разной высоте бесчисленные скиты и келии, приютившиеся небольшими группами, как ласточкины гнезда. Вот скит св. Георгия, вот скиты св. Иоанна и св. Павла. Внизу по большей части находятся русские скиты и келии, повыше их греческие. Зелень апельсиновых и лимонных рощ красиво обрамляет небольшие, живописные домики. Слева в голубой дали чуть синеет в море другой полуостров.

— А вот келия отца Саввы, знаменитого старца Афонского, — рассказывает мне один из греков, моих спутников, — Отцу Савве 90 лет, это грек из Смирны, он замечательный подвижник. Отец Савва давно отказался от пищи, только два раза в неделю он ест хлеб и травку и пьет воду. Вы думаете, он старый, дряхлый? Нет, он полный жизни старик, ходит, как молодой. Со всех концов Востока обращаются к нему с просьбами о молитвах за живых и почивших — и отец Савва молится за всех. У него есть книга с именами поминаемых им на молитве, он вписывает туда новые и новые имена. Велика эта книга, и отец Савва успевает помянуть в течение одного дня только малую часть записанных лиц; на другой день он продолжает поминовение, потом продолжает это на третий день и так дальше. Христиане со всего Востока из Александрии, из Каира приезжают к отцу Савве, на исповедь. Он молится и он работает, он развел огородец, сеет овощи.

Подойдя к маленькой бухточке Дафнэ, «Корнилов» останавливается. Вследствие страшной глубины здесь якоря отдать нельзя; поэтому пароход швартуется около укрепленной плавучей бочки.

VI. В обители.

Сказочное впечатление производит св. Афонская гора с ее чудной природой и изумрудными водами. За целым рядом скитов возвышается на горе скит св. Симона; еще дальше в чудном горном уголке, расположен греческий монастырь Ксиропотам (сорока мучеников), а за ним виден городок Пантелеймоновского монастыря с многоэтажными зданиями монастырских гостиниц.

Наш пароход прибыл к Афону около двух часов [767] дня. Когда он остановился у Дафнэ, то бывший в море ветер стал совершенно нечувствителен. Был жаркий солнечный день. Весело загромыхала лебедка на пароходе, поднимая из трюма привезенные монастырские припасы и погружая их на подошедшую магону. Мой знакомый монах с Днепра и другие богомольцы начали высаживаться в лодки, чтобы отплыть к Афонскому берегу.

— Подождите немного, — говорит мне г. Сотири-Папаяни, — сейчас вы поедете на берег вместе с отцом Иунием. Я вас познакомлю. Он теперь принимает грузы и богомольцев и должен скоро освободиться.

Я увидел на пароходе маленького монаха, который, быстро перебегая от одного места в другое, энергично распоряжался и в промежутках среди своих распоряжений успевал беседовать с капитаном и с прибывшими на Афон пассажирами. Как я потом узнал, о. Иуний был агентом монастыря при приеме пароходов. Это составляло его «послушание».

Я познакомился с о. Иунием. Это был пожилой, умный, очень энергичный монах. По его приглашению я сел в лодку; около нас плескалась ленивая, совершенно голубая морская зыбь, дававшая возможность видеть глубину моря.

— Какая прозрачная здесь вода, — говорю я.

— Это еще что, — отвечает о. Иуний. — Мы около монастыря осматриваем морское дно так подробно, что видим все камешки, все раковины. У нас есть приспособление вроде ведра без дна. Все видно, можно даже монету найти на дне моря.

В нашу лодку положили монастырскую почту, сел кроме меня еще один богомолец, прибывший из Одессы. Отец Иуний поместился на руле, и лодка с тремя гребцами направилась к Дафнэ, где нас ожидала турецкая таможня. Нас, впрочем, не потревожили, и только отец Иуний на несколько минут вышел на берег, чтобы переговорить с турецкими чинами. В нашу лодку затем сел турецкий таможенный стражник, преклонный старик — очень добродушного вида, с пышными запорожскими усами; из-под его густых усов сиротливо выглядывали два уцелевшие желтые зуба.

Сел и другой старик — мусульманский мулла в большой красивой чалме. .

— Это родственник здешнего каймакама, — сказал мне о. Иуний, указывая глазами на муллу.

Мулла при этих словах приветливо улыбнулся в нашу сторону.

— Они ничего себе люди, — говорит мне о. Иуний, когда мы отплыли от берега. — С турками можно дело иметь. Они мягки, гуманны. Каймакам и его помощник относятся к нам порядочно, но греки здесь теснят нас, за каждый пустяк вымогают деньги, за каждую пядь земли мы боремся так, что просто — беда. Приходится жестоко отстаивать свое добро. Турки только к печатному неравнодушны: чуть [768] увидят журнал, газету или книгу, хорошее ли или дурное там написано о них, все равно конфискуют... Но греки куда хуже турок. С ними не дай Бог.

И он печально покачал головой.

Мы плыли по голубой глади моря к видневшемуся впереди монастырю. Туда от Дафнэ около шести верст. Береговая дорога в монастырь довольно трудна — богомольцы идут пешком около трех четвертей часа, круговая дорога для езды длинна. На лодке в тихую погоду можно переправиться в монастырь в каких-нибудь двадцать минут или полчаса. Большая лодка быстро несется по голубой зыби, скользя в виду красивых зеленых скатов Афона, скалистых и крутых.

Таможенный служитель турок пробует завести со мной разговор по-русски.

— Граматичен? — спрашивает он меня.

— Это он хочет сказать, — поясняет о. Иуний, — что он знает, что вы журналист.

— У нас здесь свой язык на Афоне, — продолжает о. Иуний. — Говорим на международном языке: по-турецки, по-русски, по-гречески. Когда на одном языке нам слов не хватает, прибавляем болгарские слова или русские и выходит особое наречие — ни турецкое, ни греческое, ни болгарское, но всем понятное на Афоне: и туркам, и русским, и грекам.

Скоро на нас глянули с береговых высот громадные пятиэтажные здания монастырских гостиниц, купола церквей, монастырские стены. Лодка приблизилась к старым каменным молам, прежней греческой постройки, продолженной нынешними монахами. Эти молы образуют недурную закрытую пристань. Тут стояли монастырские суда: паровой катер, выезжающий к пароходам в те дни, когда прибывает особенно много богомольцев и старое монашеское парусное судно, назначенное ныне в продажу.

Мы высадились на пристани. Старый мулла и таможенный стражник очень долго и трогательно прощались со мною. Я стал подниматься в гору по замощенной дороге. Тут богомольцы, впервые прибывшие на Афон, припадают на колени и благодарят Бога, судившего им увидеть святую обитель. Крутая каменистая дорожка проходит дальше в гору под живописным навесом из живой зелени. Лестница приводит вас на красивую площадку около монастырской гостиницы. Вокруг стоят густой чащей высокие кипарисы, цветущие олеандры и другая роскошная растительность. Монастырская гостиница громадна, но очень приветлива и уютна. Комнаты щеголяют чистотою, на стенах множество ликов, портретов, ландшафтов. Кровати безукоризненно чисты, по-монастырски жестки. С длинных, повисших в воздухе балконов и галерей, пышно обставленных цветами, открываются чудные виды на расстилающийся кругом, блестящий на солнце, неоглядный морской простор. [769] Великолепен приемный зал подворья, весь украшенный иконами и портретами, уставленный цветами и изящной мебелью.

Я в тот же день обошел весь монастырь.

Важнейшая святыня Пантелеймоновского монастыря, храм св. великомученика Пантелеймона, существует уже 100 лет. Храм этот невелик, но богат. При входе его окружает точно футляром светлая галерея. Главная святыня храма — честная глава великомученика и целителя Пантелеймона находится в алтаре. Она привезена сюда из Никомидии, где пребывают гроб и церковь св. Пантелеймона.

После жаркого дня приятная прохлада разлита в храме.

В монастыре две церкви: вторая церковь Покрова Пресвятой Богородицы представляет собой домовую монастырскую церковь.

Замечательна братская трапеза монастыря, занимающая отдельное, просторное здание. Там тянутся длинные ряды деревянных столов, в голове столов возвышенное место для отца игумена и его приближенных. Здесь царит монастырская простота, у каждого прибора лежат, однако, салфетки, поставлены в изобилии бутылки с уксусом.

Неизгладимое впечатление оставила во мне братская усыпальница. Умершую братию монастыря и некоторых умерших на Афоне богомольцев предают погребению на кладбище, а через три года вынимают из земли. За три года одежда и тело уже истлели, сохраняется один скелет, его обмывают, сушат и тогда складывают отдельно черепа на полки, с надписями, кому принадлежал данный череп, а ножные кости и мелкие кости помещаются в ящиках. Так сохранились в братской усыпальнице, в отдельном ковчеге, кости подвижника Макария, первого настоятеля монастыря. Если тело в могиле не истлело в продолжение трех лет, то его еще на год оставляют в земле и тогда извлекают. Я видел на полках эти длинные ряды черепов с надписями и пометками на каждом. Среди роскошного цветника природы под голубым небом, при голубом море, это немое царственное величие смерти, глядящей на вас в усыпальнице, производило немного жуткое впечатление. Вся история монастыря, все поколения его деятелей, давно отошедших в вечность, смотрели на вас в этих грудах костей, и вся история христианского подвижничества на Афоне как бы жила и сияла в этом маленьком, мрачном уголке среди нерушимого величия природы, улыбавшегося кругом в самых нежных тонах, в нетронутой веками Божьей красоте.

В то время, когда я обходил монастырские церкви, мне передали приглашение настоятеля пожаловать к нему. В сопровождении монаха я поднялся по лестнице к настоятельской келии. После доклада обо мне я вошел в просторную комнату, служащую, вероятно, рабочим кабинетом настоятеля. Ко мне вышел высокий, худощавый старик в очках, игумен отец Нифонт. [770]

— Вы в первый раз на Афоне? — спросил он.

— Да, впервые, — отвечал я. — Мне приходилось быть в Иерусалиме еще двенадцать лет тому назад, а Афона я не видал. Как хорошо у вас здесь, — прибавил я.

— Да, — задумчиво сказал он, — богатая природа, но много и труда требует она. Работаем по силе возможности.

Отец Нифонт — второй игумен Пантелеймонова монастыря с тех пор, как этот монастырь сделался русским. Он состоит настоятелем уже около тридцати лет, неутомимо управляя обширным и сложным монастырским хозяйством. Все отрасли хозяйственного труда в монастыре строго распределены между братией. Отец Нифонт производит впечатление бодрого, энергичного человека. Он любезно поднес мне икону св. Пантелеймона и изящный альбом с видами Афона. Я благодарил его и, откланявшись, подошел под его благословение.

На береговом утесе в двухэтажном монастырском здании находится живописная мастерская. Я был в ней. Эта мастерская живо напомнила мне прекрасную мастерскую Нижегородского Дивеевского монастыря. В просторной зале, украшенной множеством готовых икон и выходящей окнами на море, несколько иноков сидели за работой, копируя образа. В соседней с мастерской стеклянной галерее тоже работали иконописцы. Тут же на стене я заметил написанную опытной рукой большую картину, — морской вид. Это, как оказалось, работа одного архидиакона, живущего на Афоне пятьдесят лет.

Во время моего пребывания в Пантелеймоновском монастыре монахи живо интересовались ходом войны на Дальнем Востоке, жадно ловили вести, привозимые пассажирами, с благодарностью принимали передававшиеся им пачки русских газет и журналов, которые они заботливо оберегали от турецкой цензуры. Монахи подробно расспрашивали меня о последних событиях. Я рассказал им все новости, которые были известны в то время.

— Как вы думаете, неужели возьмут Порт-Артур? — с грустным недоумением спрашивал меня отец Иуний.

— Не думаю, — отвечал я, — крепость почти неприступна.

— А пойдет ли на Дальний Восток балтийская эскадра? — спрашивали меня.

— Сколько известно, пойдет, — отвечал я.

Расспросам не было конца. Явно чувствовалось, что в этом отдаленном уголке жива связь русских людей с Россией, со всеми ее тревогами и надеждами и что здесь, как и везде в России, сочувственно бьется русское сердце.

Афон всегда был близок русскому сердцу. Я застал на Афоне целые предания о русских людях, о русских капиталистах, которые после мятежной сутолоки суетного мира, отдавали последние дни своей жизни Афону и, приняв иноческий чин, проводили здесь закат жизни в молитве в удаленных скитах. Мой давний знакомый, нижегородский [771] капиталист и пароходовладелец Чернов, ныне покойный, поселился на Афоне лет двадцать тому назад и он еще жив еще в памяти обитателей Афона. Этот Чернов оставил громадное предприятие на Волге в полном расцвете и неожиданно для окружающих удалился на Афон. Были и другие крупные представители купечества, которые после нажитых миллионов бросали мир и находили тихую пристань на Афоне.

VII. Бытовой и политический склад Афона, торговля.

Все мы более или менее слышали и знаем о святынях Афона, но знаем ли мы, что такое Афон, как бытовая и политическая единица. Афон имеет свой особый политический уклад; свое особое управление, свою организацию, свои административные и общественные начала и свою своеобразную жизнь, полную борьбы. Здесь господствуют греки, поддерживаемые турками, и сила греческого владычества ощущается всеми народами, тяготеющими к Афону, а особенно русскими.

Административный центр Афона находится в Карее (два часа пути от Дафнэ), где имеет местопребывание турецкая власть — каймакам (вроде уездного начальника), живущий на Афоне, как и монахи, тоже без семьи и без всяких признаков гарема. Каймакаму подчинено гражданское управление Афона. В Карее же находится святейший Протат — монашеское общественное управление св. горы, — состоящий из выборных депутатов от монастырей и скитов. Протат состоит из двадцати представителей разных монастырей. Это «антипросопы», они имеют председателя, избираемого от пяти главных монастырей: лавры св. Афанасия (самая древняя обитель Афона, греческая), Ватопет (греческий), Ивер (греческий), Хиландар (сербский) и Дионисиат (греческий). Председатель носит имя «протоепистат» и имеет четырех помощников от главных монастырей, секретарей-монахов и особую стражу в древнегреческом одеянии. Протоепистат ежегодно меняется. Антипросопов монастыри посылают в Карею по своему выбору.

Это собрание выборных, в котором крупнейший русский монастырь св. Афона, Пантелеймоновский, к сожалению, не имеет должного представительства, составляет верховный суд Афона. Выборное управление старается решать дела самостоятельно и охраняет прерогативы своей власти, не уступая их по возможности каймакаму. Не трудно видеть, что в этом выборном управлении сильнее всего греческий элемент. В силу условий, созданных греками, русским никак не удается пробиться к управлению Афоном.

Афонский полуостров, имеющий 60 верст в длину и 5 верст в ширину, насчитывает в настоящее время до 2,000 чел. исключительно иноческого населения. С гордостью мы можем сказать, что первый, самый величественный монастырь на Афоне — наш русский. Пантелеймоновский монастырь [772] стал русским всего 35 лет назад, раньше он был греческим. При греках монастырь был беден. В шестидесятых и семидесятых годах монастырь принял к себе русских иноков. Они привлекали богомольцев из России и заботились о будущности обители. Первыми русскими деятелями обители были инок Иероним и архимандрит Макарий. В настоящее время в монастыре до 2,000 чел. русских иноков (считая тут и иногородние подворья обители). В монастыре наряду с великороссами есть малороссы и русские молдаване. В других русских скитах: Андреевском 500 чел. иноков, преимущественно из великороссийских губерний, в Ильинском 450 чел. монахов, главным образом малороссов.

Кроме русского монастыря и двух русских скитов, на Афоне имеются до двадцати русских келий с монахами от 10 до 100 в каждой. Келии эти разбросаны в разных местах Афона.

Греческие монастыри на Афоне многочисленны и богаты. Самый большой греческий монастырь — Ватопет с 300 монахами, затем Ивер тоже с 800 монахами: греческая лавра св. Афанасия имеет 200 человек иноков; болгарский монастырь Зограф имеет 400 монахов из числа болгар-македонцев. Хиландар имеет 180 монахов из сербов и болгар. Молдаванский скит св. Иоанна Крестителя имеет до 250 монахов. Разные греческие монастыри насчитывают от 80 до 100 человек монахов.

Богомольцев приезжает на Афон свыше 3000 человек в год, главное движение бывает теперь на Рождество и на Пасху. В Пантелеймоновский монастырь приезжает богомольцев около 1500-2000 в год. Прежде на Афон приезжало их больше, но открытие Ново-Афонского монастыря на Кавказе отвлекло часть русских богомольцев от Старого Афона.

Афон имеет и некоторое коммерческое значение, как порт, принимающий участие в русской морской торговле. На Афон вывозится из России и из Константинополя соленая рыба, картофель, мука; много привозится мануфактуры, железа, строительных материалов, спирту, макарон, рису, кукурузы, пшеницы, огурцов. Ввоз этот поддерживается пароходами и парусными судами и достигает полумиллиона пудов в год. Наш Пантелеймоновский монастырь в прежние годы имел для своих надобностей собственное парусное судно (имени Покрова Божьей Матери), которое для подвоза припасов ходило в Одессу и совершало другие большие морские переходы. Мне приходилось видеть это единственное монашеское судно, когда оно приходило в Одесский порт: на нем были монах-капитан, монахи-штурмана и монахи матросы, они были заправскими моряками. Теперь Пантелеймоновский монастырь, упразднив старое судно, вошел в соглашение с Русским обществом пароходства и торговли по перевозке нужных ему грузов на русских пароходах. [773]

Афонская гора имеет собственные предметы вывоза. Грецких орехов вывозится с Афона на полмиллиона рублей, вывозятся также древесный уголь и в особенности лес (на Афоне много лесов, преимущественно каштановых), ароматные масла, оливковое деревянное масло, иконы и проч. Угол и лес с Афона идут в Смирну, частью (лес) на Митилену и Хиос, и в Константинополь (уголь). Афонские монастыри имеют свое значительное хозяйство на хуторах и на соседних полуостровах; на Афоне постоянно бывает масса светских рабочих. Среди монахов Афона существует и кустарный промысел; монастырями, келиотами и пустынниками-аскетами выделываются четки, крестики, иконы, которые частью раскупаются на месте (приезжими паломниками), частью идут в Россию.

VIII. Салоники. Первые впечатления.

С грустью я прощался с гостеприимным Афоном. В Дафнэ уже стоял готовый к отплытию в Салоники русский пароход. Дафнэ — хорошенький уголок. Агент Русского общества развел здесь, на берегу моря, молодой сад с абрикосовыми деревьями, виноградом, с несколькими старыми платанами, под тенью которых я провел несколько минут перед отправлением в путь. Маленький водопад мягко журчал где-то за стеной зелени. Около построек красовался агентский огородик. Когда нет приходящих пароходов, в Дафнэ пустынно и безлюдно и нужно некоторое мужество, чтобы жить тут целыми месяцами, как это выпадает на долю агентов пароходства и других служащих.

Последние шлюпки с пассажирами и с почтой прибыли к пароходу. Я тоже отправился на пароход. Прогудел сигнал к отходу, и вся чудная, удивительная панорама Афона стала уходить от нас на расстояние.

Афонский полуостров вдается в море тремя длинными косами: Атос (Афон), Дрепано и Палури, за которым находится несколько мысов и маяк Кассандра. Палури прилегает к Салоникскому заливу. По дороге к этому заливу тянутся громадные горы, подернутые синей дымкой. За ними только что спряталось солнце. Вечереет, в воздухе стало прохладнее. Нежный, чуть влажный аромат моря мягко разливается над палубой. Кажется, будто после дневного зноя и самое море дышит полною грудью. Ночь была чудная, тихая и плавание от Афона в Салоникский залив было одной из приятнейших страниц моего путешествия.

Пароход прибывает в Салоники рано утром и останавливается на рейде в виду берега. Сообщение с берегом поддерживается на шлюпках. При нашем входе на Салоникский рейд там стояла французская эскадра: двенадцать больших судов и шесть контрминоносцев, которые в тот же день уходили в Средиземное море.

Салоники расположены амфитеатром вокруг залива, по [774] склонам красивых, но безлесных гор. Город своим расположением очень напомнил мне Смирну, в которой я был несколько лет назад. Процедура переезда с парохода на берег, вообще хлопотливая в турецких портах, окончилась для меня благополучно, благодаря высланному мне консульскому кавасу. Я предоставил последнему разбираться самому во всех тонкостях турецких таможенных порядков, а от меня получать только деньги на необходимые расходы. При вступлении на берег с меня предупредительно взяли 4 турецких пиастра или 32 коп. и выдали мне розовый билетик с надписью: Societe Ottoman du Port de Salonique. Un voyageur de 1-er classe. Наличность каваса избавила мой багаж от турецкого таможенного досмотра. Главная забота была, где найти спокойное и приличное помещение. В городе есть несколько гостиниц, отвечающих запросам европейцев. Я справился, где останавливались командированные в Македонию офицеры; мне ответили, что в «Hotel Imperial», и я велел носильщикам нести туда вещи. Из порта в гостиницу здесь идут пешком по пыльным улицам, причем носильщики тащат багаж на плечах. Мы вышли на набережную. Передо мною был большой город с восточной, чисто азиатской физиономией. Вдоль бухты тянулась главная улица — Набережная, по которой совершает движение бельгийская конка, идущая от железнодорожного вокзала через весь город, к окрестным дачам.

Пестрое, разношерстное население сновало по улицам. Нам попадались на встречу турки в фесках, греки и европейцы в европейских костюмах, албанцы, имеющие оригинальный костюм: куртки и юбки на подобие балетных. Албанцы всегда носят при себе оружие. Направо от Набережной расстилалась бирюзовая гладь Салоникского залива, со стоящими на рейде пароходами и парусными судами. Около берега плавно покачивались лодки. По набережной тянется ряд домов полуазиатского — полуевропейского типа. На одном из них красовалась надпись: «Олимп Палас отель», в другом подальше помещалась содержимая греками гостиница «Imperial».

IX. Настроение в Салониках.

Я приехал в Салоники в интересное и тревожное время тотчас после взрыва на железной дороге, когда население Салоник было крайне взволновано происшествием, ожидались взрывы в городе, искали бомб под разными учреждениям, банками и присутственными местами. Взрыв на железной дороге произошел в 200 верстах от Салоник, но по плану злоумышленников он должен был произойти и самых Салониках, по прибытии поезда, чтобы вызвать панику в городе. Как оказалось, это была работа темных террористов, поместивших адскую машину в багажном вагоне поезда, шедшего из Вены. Машину взорвало раньше [775] времени, убив при этом тормозного кондуктора. Убитый был грек. Ему устроили в Салониках пышные всенародные похороны, в присутствии греческого митрополита, консула, массы и греческих представителей и народа. Перед похоронами на дверях болгарского агента Шопова было торжественно прибито греками извещение о похоронах грека-кондуктора. Нахождение бумаги на дверях болгарского агента демонстративно указывало на то, что это жертва болгарских революционеров. Сообщение по железной дороге с Монастырем, Веной и Константинополем в это время считалось опасным, по линиям были расставлены войска для охраны пути; в городе принимались тоже экстренные меры охраны.

Мне пришлось беседовать с нашими дипломатическими представителями в Салониках об общем положении в Македонии.

— Против прошлогоднего в стране некоторое улучшение есть, — говорил мне молодой дипломат, старший помощник нашего гражданского агента в Салониках. — Но полного умиротворения края можно ожидать только в будущем, и даже не в особенно близком будущем. Присутствие агентов европейских держав и иностранных офицеров является в глазах христианского населения Македонии некоторой порукой, что прежних беспорядков и бедствий, вероятно, не будет, так как есть фактический контроль европейских держав. Нам подается масса жалоб. До настоящей минуты их подано до пятисот. Эти жалобы и просьбы христианского и даже магометанского населения мы не оставляем без внимания, как бы незначительны они ни были, хоть бы речь шла о пропаже курицы; мы проверяем жалобы и во всех необходимых случаях делаем с своей стороны представления турецкой власти. Такая работа, без сомнения, должна иметь умиротворяющее значение в крае и возбуждать надежды в населении на водворение правосудия. Агитация в Македонии однако не затихла. Македонские комитеты имеют свои живучие центры, к которым тяготеет много болгарской интеллигенции. Это движение возбужденной болгарской мысли поддерживается множеством существующего болгарского пролетариата, которому теперь не к чему приложить свои силы. Значение македонского восстания не исчерпывалось одним освободительным движением, оно имеет и экономические причины. Не христиане подняли бурю, а интеллигентный пролетариат — болгары средних интеллигентных кругов, выбитые тяжело сложившейся для них жизнью из колеи, им нет карьеры, нет живой работы при существующем турецком режиме, последний не знает болгарских нужд. Македонские комитеты постоянно подогреваются этим беспокойным элементом; можно сказать, что македонское движение на одну треть зависит именно от этой причины.

— Как относится к реформам мусульманское население — спрашивал я. [776]

— Мусульмане, вообще, не враждебны контролю Европы, по крайней мере турецкие власти, да пожалуй и сами турки. Всего враждебнее относятся к европейскому контролю здешние крупные землевладельцы — беи. Они недовольны приездом реформаторов. Беи имели влияние на турецких властей. Теперь это влияние иссякает. Вся беднота и мелкота, жившая милостями беев и кормившаяся около них, тоже недовольна реформами: среднее, нейтральное население, безусловно, довольно.

— Где чувствительнее проявляется сейчас тревожное положение?

— Всего чувствительнее и опаснее оно в Монастырском вилайете, около Крушева и в Охридском округе. Там живые следы прошлогоднего погрома. Все разрушено, все разорено. В борьбе с четниками, инсургентами, турецкие войска стреляли, жгли, разрушали дома, где скрывались восставшие, выкрадывали людей, и вообще показывали самую неприглядную картину жестокого произвола.

— В Старой Сербии шло, кажется, большое самостоятельное движение? – подсказал я.

— Да, это было албанское движение арнаутов или албанцев-магометан. Албанская вольница Старой Сербии всячески притесняла христиан.

Общая картина, почерпнутая мною из бесед с дипломатами, не говорила о водворении спокойствия в стране, хотя в то же время нельзя было отрицать и некоторых успехов нового европейского режима.

Как известно, македонские реформы вызвали назначение Европой двух гражданских агентов в Македонии от России и Австрии. Эти гражданские агенты, нигде кроме Македонии не существующие, — делегаты Европы для наблюдения за проведением реформ и воздействия на высшего представителя турецкой власти, вице-короля реформируемых округов Македонии, генерал-инспектора Хильми-пашу. Ближайшие задачи реформы заключаются в следующем: в улучшении администрации в трех подконтрольных провинциях и принятии жалоб, в надзоре за поведением войск, в увеличении числа христианских чиновников. Гражданские агенты от России Н. Н. Демерик, от Австрии — г. Мюллер приехали в Македонию в январе этого года. Н. Н. Демерика я не застал в Салониках, так как он был в июне в отпуску, но зато остальных русских и европейских представителей застал на своих постах. Должность гражданского агента вместо г. Демерика исполнял наш консул в Салониках А. А. Гирс.

Г. Гирс высказал мне некоторые общие соображения о македонской борьбе, которые совпадали и с моими собственными наблюдениями.

— Нынешнее движение в Македонии, как вы его видели сейчас, — сказал г. Гирс, — служит выражением все той же греческой борьбы за эллинизацию Македонии и яростного протеста [777] болгар, отстаивающих свои народные начала. Эта борьба ярко проходит во всей картине событий в Македонии. Борьба ведется представителями греческого духовенства, которые являются передовыми застрельщиками поработительного влияния греков.

Обращаясь затем к моей миссии, как журналиста, г. Гирс сказал:

— Мы вам все сделаем, чтобы облегчить ваши наблюдения и поездки. Общую картину положения вы составите себе в Салониках; здесь сосредоточены все сведения. Через некоторое время мы выезжаем во внутреннюю Македонию и тогда вам удобно будет последовать за нами.

X. У генерала Шостака.

Длинная и красивая салоникская набережная, огибая гавань, подходит в своем дальнем восточном конце к целому ряду прекрасных дач и загородных палаццо, в которых живут по большей части представители европейской дипломатии. Эти дачи, окруженные изящными оградами и садами, выходят к живописной Салоникской бухте, на которую открываются чудные виды с дачных террас и балконов. На одной из таких дач живет командированный через русского правительства для реформы турецкой жандармерии генерал-майор Ф. А. Шостак, который перед моим приездом только что вернулся из объезда внутренней Македонии. Я поинтересовался, какие он вынес впечатления.

— Богатая страна, — сказал генерал Шостак, — чудная и щедрая природа, здесь рис, оливки, виноград, маслины, культура мака, кукуруза, изобилие плодов земных, опиум сбывается англичанам. Есть шелководство и обширное хлопководство. Из-за этой богатой страны и идет борьба. Все смотрят на Македонию, как на завидную добычу.

— Какого вы мнения о настроении? — спросил я генерала. — Удастся ли что-нибудь сделать?

— Подождите пять-шесть месяцев, — отвечал мне Ф. А. Шостак, — и тогда видны будут результаты. Работа только что начата и идет теперь по всему, подлежащему реформам району. Можно сказать, что в этом районе уже стало несколько лучше. В Монастыре и в северных частях Македонии не совсем спокойно, но в остальных подведомственных нам местах выдающихся тревожных происшествий сравнительно немного. Ко мне поступают с разных концов донесения от моих офицеров, поступает масса жалоб. Это обилие жалоб доказывает, что в население Македонии постепенно проникает сознание, что теперь нет места произволу, есть судьи в стране и начинает чувствоваться авторитет европейского вмешательства.

Поездка генерала Шостака дала ему много интересных наблюдений. Поездка эта была обставлена довольно торжественно. Хильми-паша предупредил власти о поездке генерала. [778] На Воденском вокзале генерал был встречен почетным караулом, каймакамом, комендантом города с наличными офицерами. Явилась и масса местных жителей. На русское приветствие жители дружно отвечали приветствием: «Добре дошел». Генералу отведено было помещение у богатого бея. Каймакам объяснил, что реформы ожидаются с нетерпением христианами и мусульманами, за исключением некоторых богатых беев, которые привыкли своевольничать. Во Владаве встреча была тоже теплая и торжественная со стороны массы народа. Наблюдения были, однако, не всегда отрадные. Турецкая жандармерия была найдена генералом Шостаком почти везде в плохом состоянии и совершенно не подготовленной к своей службе и обязанностям. Конные жандармы, встреченные у моста через реку Вардар, имели вид разбойников, от вахмистра далеко несло водкой. В общем настроении края чувствовалось недовольство: среди болгарского населения постоянно слышались жалобы на греков-патриархистов, от которых болгары терпят сильные притеснения во всех мелочах жизненного обихода. Греки занимаются доносами на болгар турецким властям, которые всегда покровительствуют грекам. Выли жалобы и на турецкое правительство, предоставляющее государственную службу исключительно патриархистам и видящее в экзархистах тайных бунтовщиков. Но Ф. А. Шостак осторожно относился к национальным распрям и не выходил из пределов своей прямой задачи.

Ф. А. Шостак объехал большой район: Дойранскую казу, Гевгели, Воденскую казу, Кавадар (Тиквеш), Струмицу, Кокюш, Монастырь. Поездку в Ускюб генерал Шостак совершил с генералом Деджиорджисом.

Генерал инспектор македонских провинций Хильми-паша обставлял предупредительной любезностью и заботами не только поездки генерала Шостака, но и всех подведомственных Ф. А. Шостаку русских офицеров. Когда однажды наши офицеры, отбывшие в Кавадар, не нашли там, несмотря на посланную турецкими властями телеграмму, лошадей, опоздавших на четыре часа, то Хильми-паша послал местному каймакаму жестокий разнос и просил офицеров, чтобы о каждом случае невнимания или неисправности они непременно сообщали ему.

Хильми-паша предоставил официальной корреспонденции европейских офицеров, как между собою, так и с турецкими властями, бесплатную пересылку.

XI. Положение в Македонии и европейские реформы.

Богатая Македония представляет арену громадной сложной борьбы, ведущейся перекрестно разными нациями, причем в этой борьбе косвенно участвуют и соседние, покровительствующие той или другой нации, государства. Не подлежит сомнению, что главная масса македонского населения — болгары [779] (две трети жителей), хотя это энергично оспаривают другие народности; в стране много греческого элемента и сербов. Обособленную от внутренней Македонии область составляет Старая Сербия (часть Косовского или Ускюбского вилайета, напоминающего о Косовской битве 1389 года и победе турок над сербами), на которую не теряет видов сербское правительство. В Старой Сербии — царство арнаутов, т. е. албанцев-магометан, но много и христиан-сербов: в северной Македонии их не менее 60-70 тысяч душ. Арнаутская вольница подавляет сербскую народность. Давно наблюдаемая в Старой Сербии борьба мусульманства с православием есть, в сущности, борьба албанцев с сербами. Для поддержания православия в Старой Сербии много работают монастыри. Знаменитый Дечанский монастырь составляет средоточие православия в самом главном албанском гнезде с цельным албанским населением. Этот монастырь основан десятью афонскими монахами из келии св. Иоанна Златоуста. Монастырь подвергался опасности быть захваченным католиками и разгромленным арнаутами. Во время недавней осады Дечанского монастыря были убиты несколько арнаутов. Рассвирепевшая арнаутская вольница требовала от монастыря богатого выкупа и только впоследствии по настоянию нашего правительства турки успокоили расходившихся хищников. Арнауты Старой Сербии и Скутарийского вилайета родственны туркам, как магометане и соплеменники. Христиане Старой Сербии в разное время переходили в мусульманство, но многие из них сохранили до сих пор христианские обычаи. Арнауты — настоящие разбойники и звери. Вспомните зверства солдат-албанцев, их разгромы, насилование женщин. У албанцев есть только одна симпатичная черта — верность присяге, приняв которую они никогда ей не изменяют. Изменнику грозит кровавая родовая месть. У султана есть албанская стража из арнаутов — они верные телохранители. Албанцы же служат в качестве консульских кавасов в Македонии, давая клятвенное обещание охранять особу консула от всяких посягательств, и они действительно честно и самоотверженно исполняют свой долг; нарушение клятвы было бы в глазах албанца ужаснейшим преступлением. Лет восемь тому назад в Салониках был такой случай. Кавас-албанец, сопровождавший консула во время прогулки, убил на улице мусульманина, который по адресу проходившего консула сказал дерзость.

— Что ты сделал? — воскликнул консул, пораженный происшествием.

— Я убил вашего оскорбителя, — отвечал простодушно кавас-албанец, — он обругал вас.

Этот кавас-албанец, отец одного из нынешних консульских кавасов, удостоился за свой самоотверженный поступок больших почестей со стороны своих соплеменников и сотоварищей-кавасов, а род его был прославлен [780] среди албанцев, Албанцы гордятся племенной верностью клятве, честностью и преданностью долгу, а это так важно для кавасов, пользующихся доверием и консулов, имеющих некоторую власть. Кавасов, например, никто арестовать не может и они беспрепятственно исполняют все данные им поручения.

Тяжело положение Дечанского монастыря и других рассадников православия, которым грозят укрепленные албанские гнезда! Для самозащиты монастырям пришлось прибегнуть к испытанной мере: они нанимают теперь себе охрану из арнаутов.

Европейские реформы не коснулись Старой Сербии. Реформы вообще сужены турками. Первоначальный широкий проект реформ последовательно подвергался разнообразным изменениям. В стороне от реформ остались вилайеты Скутарийский, Янинский и Адрианопольский. Район европейских реформ в нынешнем их виде охватил главным образом те округа, где имеется значительное христианское население. Округа Салоникского вилайета (Салоникский санджак предоставлен России, санджак Серес Франции, санджак Драма — Англии), Косовский вилайет или Ускюбский (кроме Старой Сербии), — вот район реформ. Косовский вилайет предоставлен австрийцам, а Монастырь отдан итальянцам с условием, что постоянная резиденция итальянского представителя генерала де Джиорджиса будет не в Монастыре. Это он и сам предупредил на предварительных совещаниях в Константинополе. Турецкий «вилайет» составляет как бы целый край или округ. Санджак это нечто вроде нашей губернии. Санджаком управляет вали. Санджак разделяется на казы или уезды с каймакамами-начальниками во главе каждой казы. Европейских офицеров привлечено к делу реформ 25 чел., но оставлено право увеличить число их до 60. Турки, впрочем, будут противиться этому увеличению, как связанному для них с материальным затратами. Европейским реформаторам на первых же порах пришлось натолкнуться на большую космополитическую смесь и нескладицу и на борьбу народностей. Турки, болгары, сербы, греки, куцовлахи (молдаване-румыны, за которых стоит румынское правительство) представляют такую картину совершенно несовместимых домогательств, что всего сильнее и чувствительнее в стране острая междуплеменная рознь, а не притеснения турок.

Не без труда дались первые шаги реформ. Греческое духовенство старательно подчеркивало, что русские реформаторы покровительствуют болгарам и занимаются больше политикой, чем реформами. Эти разговоры были едва ли справедливы, так как основная инструкция, данная генералом Шостаком своим офицерам, исключала возможность проведения национальных тенденций. Офицерам рекомендовались именно заботы о создании образцовой жандармерии. Греки приписывали появлению русских офицеров возвышение [781] болгар. С минуты реформ экзархисты, по словам греков, стали бодро поднимать голову. Но разговоры греков были пристрастны. В Македонии всюду идет своим порядком борьба греческого патриархата с болгарским экзархатом. Многих болгар удерживало в их преданности патриархату покровительство турок, расположенных к грекам и протежирующих патриархистам. Иные болгары говорили: «мы греки», указывая именно на свою приверженность к греческому патриархату, а их считали и на самом деле греками. Между тем дело стоит так: если болгарин ходит в греческую церковь, он говорит: «я грек». Разъяснение этих понятий, довольно спутанных в Македонии, не нравилось грекам, так как прежняя неопределенность давала им поводе считать своими соплеменниками тех, кто никогда не был греком по рождению. Греческое духовенство уверяло, что русские офицеры заставляют греков признавать себя за болгар.

Надо заметить, что вопросы выяснения национальности в Македонии имеют громадное значение. По фирману 1871 года статьей 10 определено, что если две трети населения выскажутся за переход в экзархат или в патриархат, то турецкие власти обязаны давать ход этому желанию населения. В этом духе действовал и Хильми-паша. В виду смутного времени действие этого положения теперь приостановлено.

После мрачных подвигов костуржского греческого митрополита Германа и его сподвижников, по указанию которых убивали людей и разоряли дома болгар, не признававших их духовной власти, престиж греческого духовенства сильно упал и болгары стали более решительно отпадать от патриархата; около 70 деревень в Македонии перешли в болгарский экзархат.

Македония на первый взгляд невелика, но какую этнографическую пестроту она представляет в одних и тех же местностях! Не проведешь определенной границы ни национальностям, ни стремлениям, ни богатству, ни бедности. Все здесь сбито в одной куче, в пределах одного и того же санджака, одной и той же казы. Тут и мирное население, тут и заговорщики, тут и разоренные, и разорители. Надо много труда и внимания, чтобы изучить положение каждого данного района со всей его сложной физиономией, со всеми его невыясненными нуждами.

Такой труд выпал на долю европейских реформаторов и, в частности, на долю русских офицеров.

Салоникский санджак заключает казы: Тиквеш, Струмджа, Гевгели, Дойран, Воден, Енидже Вардар, Кюкуш, Лангаз, Салоники, Караферие, Катерина, Кассандра и о. Тасос. Введение реформ идет пока в первых девяти казах, в которых назначены состоящие под начальством генерала Шостака офицеры (adjoints): подполковник Свирский (три казы: Кавадар или Тиквеш, Гевгели и Водена), капитан Воронин (три казы: Струмица, Дойран, Еничжи Вардар) [782] и штабс-капитаны Певцов и Сурин; в непосредственном заведывании генерала Шостака его adjoint капитана Полтанова находится Салоникская каза, Кукуш и Лангаза. Офицеры, назначенные в Македонскую жандармерию, числятся на своей новой службе чином выше, чем в русской службе. При офицерах состоят переводчики.

Назначенные в македонскую жандармерию офицеры получили особую форму, состоящую из красивой венгерки и особых колпачков, заменивших предполагавшиеся раньше фески. Только генералу Шостаку оставлена русская форма.

Дело реорганизации турецкой жандармерии начато с очищения ее от негодного элемента. Этот элемент тщательно удаляется из жандармерии; престарелых жандармов переводят в тюремный надзор, где работа легче, а элемент, признанный годным, оставляют в рядах жандармерии, но дают ему подготовку.

По первоначальному проекту, турецкую жандармерию предполагалось широко реформировать по европейскому уставу — и создать интеллигентных, дисциплинированных жандармов. Этот проект возник 2? года назад, но ему не суждено было расцвесть. В Турции жандармы-солдаты и многие из офицеров безграмотны. Из 61 офицера жандармерии, отданных в европейскую переделку, оказалось безграмотных 15: капитаны, один майор и подпоручики. Что же говорить о нижних чинах жандармерии?! Они ниже всякой критики: в Турции вербуют жандармов даже без необходимых гарантий нравственности. Устав турецкой жандармерии существует только на бумаге.

В турецкой жандармерии служат по вольному найму мусульмане и христиане. Мусульмане поступают в жандармерию из армии, где, отбыв обязательную солдатчину, хоть чему-нибудь научились. Христиане же, не имеющие права служить в турецких войсках, поступают в ряды жандармов без всякой подготовки. Это оторванные от своего ремесла столяры, слесаря, жестяники, извозчики, портные, идущие на службу из нужды, или крестьяне, оторванные от сохи. Дисциплина среди жандармов так слаба, что, например, в Кокюше 8 жандармов-христиан, недавно принятые на службу, отказались повиноваться командиру роты и не пожелали выйти на ученье, требуя своего перевода в Салоники. Их выдержали 24 часа под арестом. В прежнее время турецкие жандармы несли службу безвозмездно, теперь им платят жалованье обязательно каждого первого числа полностью без задержки. Этот порядок завел Хильми-паша. Но турецкой жандармерии необходима прежде всего подготовка, школа.

Генерал де Джиорджис вскоре по прибытии в Македонию озаботился открытием в Салониках специальной школы для жандармов (учебная рота). Школа открыта нынешним летом. Теперь ни один человек не будет поступать в жандармы без подготовки. В школе было в июне 100 человек [783] учащихся: 60 рядовых, 25 офицеров и 25 унтер-офицеров. Была, конечно, не одна молодежь, но и взрослые сорокалетние мужчины. Мечта де Джиорджиса — расширить школу до 300 человек. Жандармы берутся в школу прямо со службы. Школа имеет в виду образование кадра турецкой жандармерии, который мог бы передавать полученную выучку другим свежим элементам жандармерии.

Под руководством германского майора и при участии европейских офицеров (по одному от каждой нации, участвующей в реформах), а также турецких офицеров и унтер-офицеров жандармы проходят нужный им дисциплинарно-строевой курс в течение месяца. Месяц, — конечно, малый срок, но он установлен сейчас для того, чтобы была возможность в течение кратчайшего времени воздействовать на застоявшуюся, запущенную македонскую жандармерию.

В новом изложении македонских реформ подчеркивается разграничение обязанностей офицеров оттоманских (непосредственное командование) и европейских (наблюдение за правильным ходом реформ).

Наши русские офицеры находятся много времени в разъездах по порученному им округу и присылают генералу Шостаку свои донесения, прикладывая прошения местных жителей. Жалобы на жандармерию рассматриваются и проверяются генералом Шостаком, а жалобы на местных властей передаются гражданскому агенту для вручения Хильми-паше.

XII. У Хильми-паши.

Мне предстояла аудиенция у генерал-инспектора трех реформируемых провинций Македонии, Хильми-паши. Старший помощник нашего гражданского агента, любезный и предупредительный Александр Михайлович Петряев, согласился представить меня македонскому вице-королю, как русского журналиста, интересующегося современным положением Македонии. Я должен был, между прочим, просить Хильми-пашу о содействии моим будущим поездкам по Македонии и выдаче мне открытого листа.

Генерал Хильми-паша до половины июня имел свою резиденцию в той же загородной местности Салоник, где жили европейские гражданские агенты и генерал Шостак. Он занимал дом с садом в одной из боковых улиц и принимал около полудня. А. М. Петряев и я поднялись в двенадцатом часу дня в верхний этаж дома, где были кабинет и приемная Хильми-паши. В минуту нашего прихода генерал-инспектор был занят с генералом де Джиорджисом. Нас просили обождать минуту в приемной. Комната была обставлена по-восточному: мягкие ковры покрывали полы, по стенам стояли турецкие оттоманки. Прислуга подала нам ароматный турецкий кофе, и предложила папиросы. Через несколько минут дверь кабинета открылась. А. М. Петряева [784] и меня попросили к Хильми-паше. Я был представлен ему А. М. Петряевым, которого он хорошо знал и с которым постоянно виделся на деловых заседаниях.

Хильми-паша брюнет, среднего роста, типичный турок, весьма радушный и любезный. Он говорит спокойным тоном старого дипломата, владея в совершенстве французским языком.

Я поинтересовался мнением Хильми-паши относительно положения в Македонии в данную минуту.

— Со времени заключения соглашения Болгарии с Турцией 26 апреля, — сказал мне Хильми-паша, — Болгария держит себя вполне корректно. Не было случаев перехода бандами турецкой границы Македонии. Сколько времени продолжится такое благоприятное положение, — сказать трудно, но центральный болгарский комитет, действовавший в Македонии, на время прекратил свою деятельность. Остались в настоящее время только мелкие банды, осколки прежнего, которые от времени до времени дают себя знать в Кастории (Монастырский вилайет), в Энидже-Вардаре, около Струмицы (Салоникский вилайет) и в Прилепе (Монастырский вилайет).

— Как велики эти банды? — спросил я Хильми-пашу.

— В них часто человека четыре-пять, — отвечал он, — но иногда бывает и до шестидесяти, и до ста человек. При бандах находят бомбы, динамит. Эти банды теперь только и поддерживают терроризацию македонского населения. Они вымогают у крестьян деньги и постоянно тревожат мирное население. Многие из таких банд, забыв давно освободительные цели, вырождаются в разбойничьи шайки. О массовом восстании, бывшем в прошлом году, теперь и речи нет, — заметил Хильми-паша. — Отголоском пережитого являются только происходящие от времени до времени стычки банд с турецкими войсками.

— Вероятно, — спросил я генерал-инспектора, — мирное население Македонии понесло большие потери вследствие волнений. Некогда было заниматься сельскохозяйственным трудом.

— О, нет, потери в общем не велики, — сказал Хильми-паша, — даже в прошлом году во время восстания потери не доходили до одного процента, а в нынешнем году в Македонии ожидается небывало хороший урожай.

Сколько мне удалось наблюсти, Хильми-паша смотрит в будущее светло и надеется на постепенное умиротворение страны.

Генерал-инспектор очень любезно откликнулся на мою просьбу об открытом листе для моих поездок по Македонии. Он пригласил в кабинет своего секретаря и тотчас же продиктовал ему предписание об оказании мне внимания и содействия со стороны турецких властей, с которыми мне придется иметь дело. [785]

XIII. Македонские «злобы дня».

Моя беседа с Хильми-пашой вселила во мне некоторую уверенность в благих намерениях турецкого правительства, в стараниях турецких властей, но не поколебала составившегося у меня впечатления тяжелой македонской безурядицы. Хильми-паша регулирует турецкий режим, но в общей картине Македонию раздирают внутренние раздоры. Борьба экзархата и патриархата проглядывает в тысячах фактов. Эта обостренная борьба была при мне в Енидже-Вардаре. Македонские греки говорили болгарам: «церкви и школы должны быть наши», а те отвечали: «нет, наши», и помирить их нет возможности. Хотя экзархистов в стране около половины болгарского населения, но на них смотрят здесь все-таки как на отщепенцев, как на раскольников. Кажется, давно бы следовало разрешить болгарам, тяготеющим к своей национальной церкви, молиться по-болгарски.

Другая борьба в Македонии идет среди войск. Запасные чины, ополченцы, ничему не обучавшиеся дикие албанцы внесли в страну разгром и разрушение. Албанские войска — настоящие банды разбойников. Европейцы настаивали на том, чтобы Турция распустила беспокойное ополчение, но турки только переименовали их в редиф второго разряда. Умиротворение края при помощи воинов-разбойников, конечно, не достигается. Банды уходят в горы, а войска, являющиеся для поимки и усмирения их, расправляются с жителями не лучше бандитов. В прошлом году были тяжелые примеры самоуправства. Борьба между шайками албанцев и восстанническими бандами проявлялась бы еще сильнее, но присутствие европейских офицеров несколько охлаждает разбойнические порывы воюющих.

Замечание Хильми-паши относительно вырождения повстанцев в разбойничьи банды полно глубокого значения. Участники банд, действительно, отвыкли от мирного труда и живут теперь набегами. Придя в деревню, они вымогают деньги и тяжесть их нашествия оставляет чувствительные следы на поселянах. Эти вооруженные банды становятся уже прямо противны населению, между тем последнее бессильно предпринять что-нибудь против них. Приходится думать о том, чтобы мирным, ныне безоружным, жителям разрешено было иметь оружие для защиты от банд. В Монастырском вилайете ходят и мусульманские, и болгарские банды в 18-20 человек; положение там наиболее тревожное, случайно явилось возбуждение даже против русских офицеров, которые временно прекратили прием прошений. Очень неспокойно в Струмице и Кавадаре (северная часть русского района реформ).

Кавадарская каза явилась для Битолии (Монастырь) каким-то складочным депо четников. Революционным центром [786] была деревня Бегништа. В Бегниште в половине июня, говорят, явилась неожиданно странная мусульманская правильно организованная банда, которая заодно действовала с войсками и имела даже свою особую форму, совершенно похожую на одежду болгарских четников (черные шапочки), но без надписи на головном уборе: «Соединение или смерть». Банда эта состояла из 30 человек мусульман, преимущественно жителей дер. Сирково.

В окрестностях Велюша войска встретились с вооруженной бандой из 30 человек. Четверо из них были убиты, один взят в плен. По поводу хорошего вооружения банды я слышал догадки, что во время прошлогоднего разоружения болгары отдали лишь вторые негодные ружья, а новые и исправные припрятали подальше.

Струмица, крайне терроризованная, до сих пор совершенно не исследована, в ней проезжают для безопасности только караванами. Мне пришлось слышать мнение, что для верного водворения безопасности в Струмице остается только одно средство: пройти через нее полком. Во время моего пребывания в Салониках из Струмицы постоянно приходили известия, что в горах пошаливают. Весь север казы, горы и леса, полны были разбойников и четников.

Прямо удивляешься, сколько в Македонии беспокойных людей, отвыкших от мирной работы и добывающих пропитание силой. Фактов и примеров хищничества и преступлений не обобраться. Преступления совершаются на все лады, процветает и шантаж.

Недавно, близ Струмицы, четники прислали богатому греку письмо, что убьют его сына, если он не вышлет в указанное место пятнадцать золотых. Он не выслал, а письмо передал властям, и через восемь дней сын его оказался убитым. Пошли в горы болгарин и грек-патриархист, последний вернулся с проломанной головой и умер. Болгарин отрицает, что это он сделал, — случай так и остался невыясненным. Для оказания возможности жителям прибывать в Струмицу на базар, высылались в июне две роты пехоты. Случайные пассажиры, при своих переездах, пристраивались к проезжавшим офицерам и к конвою. Албанцы и турки нападали в горах на купцов. Некоторые грабители были из местных жителей, но много было и беглых из Болгарии солдат, которые не могли явиться ни в Болгарию, ни к македонским властям, так как за каждым из них числилось преступление, вот они и разбойничали в горах и в открытом поле. Среди этих грабителей и беглецов был болгарский фельдфебель Певчов, главарь шайки, укравшей американку мисс Стон и получившей за нее 15 тыс. фунтов выкупу. Все болгарское население долины Стремицы сочувственно относилось к бандам и помогало им деньгами и провизией, неизменно уведомляя банды, обыкновенно через пастухов, о приближении жандармов. Для защиты от банд высылались патрули, но [787] эти патрули тоже оказывались в опасности. Около той же Струмицы высланный патруль встречен был жестокими выстрелами из прикрытия. На месте, откуда раздались выстрелы, нашли потом три винтовки, одну динамитную бомбу, албанские костюмы и остатки походного ужина.

Нельзя пройти молчанием и следующего факта. В Струмице местный каймакам устраивал в июне прощальный обед офицерам, уезжавшим в Дойран. Во время обеда, вблизи квартиры каймакама, было сделано дерзкое демонстративное нападение на грека, который был ранен ножом.

В Тыквешской казе появилась турецкая сформированная гайдукская шайка. Все дороги заняли разбойники. Турецкие шайки временами сменялись другими. Были слухи о появлении у Куманова сербской банды из 24 человек, перебитой турецкими войсками.

Положение в беспокойных округах Македонии совершенно невозможное, по отсутствию порядка, по вечной боязни за завтрашний день. Будь в стране порядок, обрабатывались бы и скаты в горах, брошенные ныне из боязни дальних дорог. Положение крестьян-болгар, например около Струмицы, совсем ненормальное и по вечным разбоям, и по другим причинам. Крестьяне должны отдавать львиную долю урожая владельцу земли — бею, обрабатывая, кроме того, его земли. Они крепко связаны долгами. Пререкания народа с мусульманскими беями — постоянны, при этом власти оказываются на стороне беев.

Для полноты общей картины, приведу две-три подробности о железнодорожном взрыве у Гюмендже. Как я уже упоминал выше, при взрыве был убит тормозный кондуктор, но сданная кем-то в багаж адская машина ранила еще двух человек. Вагон был сильно поврежден. По делу взрыва были арестованы в дер. Попчеве (близь Струмицы) три крестьянина — Григор, Христоман и Танчо. Потом я узнал, что арестованным оказался один Христоман. Он был присужден к повешению, и приговор этот 23 июня был приведен в исполнение в Гевгелах. Христоман, оказалось, был старый заговорщик, сидевший в салоникской тюрьме и выпущенный оттуда незадолго перед взрывом. За этим первым взрывом на железной дороге потом пошли другие.

XIV. Несчастье особого рода.

Один наблюдатель македонской действительности говорил мне:

— Вы знаете поговорку о несчастной птице: «хвост вытащит, нос увязнет, нос вытащит, хвост увязнет?». Так и в Македонии. Как вам известно, европейцы добились того, что жандармам теперь аккуратно платят жалованье. Вести об этом распространились по Македонии. Турецкая армия стала завидовать жандармам: они, мол, [788] счастливцы, а вот мы жалованья подолгу не видим. Офицеры сидят годами на одной трети своего жалованья, и в то время, как о жандармерии заботятся иностранцы, в тяжелое положение армейских офицеров никто не входит. Начались в армии тревоги. В июне месяце был случай насильственного захвата артиллерийскими офицерами телеграфной станции в Иштибе и посылки ими непосредственно в Константинополь своих требований по телеграфу насчет денег, — требований, выраженных крайне дерзко. Эти офицеры были потом арестованы и понесли наказание. Такая же история повторилась и в других местах.

В Призрене (Старой Сербии) солдаты редифа (запасные) тоже взбунтовались, тоже захватили телеграфную станцию и требовали распущения редифа. Оказалось, что около 1,000 человек редифных солдат не получали жалованья.

Наблюдались даже в Салониках странные факты противодействия реформам жандармерии. Правда, факты единичные.

В салоникском Оттоманском банке, после бывшего в апреле прошлого 1903 г. динамитного покушения, заведена охрана банка жандармами. При нынешней жандармской реформе и приеме жандармов-христиан салоникский директор банка г. Латаиф заявил, что он не примет жандармов-христиан, а только примет мусульман, грозя иначе закрытием банка. Эта угроза удивила всех своей неожиданностью. Гражданские агенты России и Австрии протестовали против подобного требования.

Турецкая власть в лице вали с величайшим вниманием отнеслась к протесту европейцев, но, делая bonne mine a mauvais jeu, откровенно и сокрушительно сказала:

— Знаете, с такими субъектами, как этот директор банка, лучше не ссориться... Это особого покроя господин.

Я нарочно отмечаю шероховатости в проведении реформ, этих шероховатостей немного, но они всегда характерны.

У французов было недоразумение в вопросе о «правах» реформаторов.

Французские офицеры на первых порах стали было самолично производить дознания и форменные расследования по подаваемым им жалобам, и обращались по этому поводу непосредственно к начальникам санджака и казы. Тогда турки дипломатично просили их не брать на себя лишней обременительной работы, предоставив ее исключительно турецкой администрации.

Наши русские офицеры, в отношении населения, обращающегося к ним с жалобами, держатся неизменно одного правила:

— Вы, — говорят они, — жалуйтесь местной власти, а прошение можете оставить у нас для контроля. Мы проверим, что сделано по вашей жалобе.

С прибытием европейских офицеров, заметно восторжествовала правда.

Интересен вопрос, какая будущность ожидает [789] македонские реформы. Ведь офицеры — реформаторы жандармерии пробудут в Македонии, по сроку их контрактов, всего два года. А что же дальше? Неужели все насажденное ими должно пропасть и исчезнуть. Было бы слишком грустно, если бы так. Думается, есть отличный выход из этого положения. Европейские офицеры на местах своей нынешней службы изучат все местные условия, в течение двух лет они изучат и местные языки. Отчего бы не обратить их в вице-консулов? Ведь таким образом будет создана целая сеть опытных вице-консулов — и эта сеть укрепится. Если же европейские офицеры уйдут из Македонии, то больно думать: опять вернется в стране все старое, вернется и кровавая безурядица Македонии...

XV. Столица Македонии.

Древняя Солунь в настоящее время по составу населения город очень пестрый и оригинальный. В Салониках 170 тысяч жителей; из них преобладающая часть, около 90 тысяч, испанские евреи, 30 тысяч турок, 28 тысяч греков, затем небольшими группами встречаются сербы, болгары, итальянцы, французы и разная космополитическая смесь.

От древней Солуни осталось немного. Замечательны здесь старинные византийские церкви Св. Димитрия Солунского и Св. Георгия, обращенные в турецкие мечети. Эти церкви находятся на разной высоте, на горе, поднимающейся амфитеатром вокруг солунской гавани. В одной из узких нагорных улиц, идущих параллельно берегу вы видите белые стены мечети, Это и есть бывший храм Св. Димитрия Солунского. В стороне от него в чаще узких переулков на площади, окруженной лачугами азиатского типа красуется мечеть Св. Георгия. В сопровождении консульского каваса я вошел в эту мечеть. После изнурительной сорокаградусной жары, господствовавшей на раскаленных улицах Салоник, приятно было войти в обширное и прохладное помещение мечети, устланное циновками. По стенам развешаны были виды Мекки, над алтарем-мирабом возвышалась надпись из Корана. Мне позволили не надевать традиционных туфель, я только предупредительно вытер ноги. Здесь предлагают посетителям купить на память образцы обвалившейся старинной мозаики храма. За вход в мечеть платится шесть пиастров или 48 коп. Посещение мечети Св. Димитрия Солунского стоит десять пиастров (80 к.).

Древний солунский храм Св. Софии с величественным куполом и минаретами находится недалеко от набережной, на какой-то неопрятной площади, тянущейся по косогору. Этот храм сгорел в 1890 году, как и половина города, и представляется теперь в виде громадной живописной руины.

В центре города в греческой церкви Св. Николая находятся мощи (глава) Св. Евстафия Плакиды. В [790] окрестностях города далеко на горе в монастыре Чауш (турецкое название) — частицы Чаши Господней, бывшей, по преданию, на тайной вечери.

Христианские древности Солуни в свое время исследовал и описывал Кондаков.

На вершине Салоникской горы стоит Еди Куле — местный семибашенный замок со старыми зубчатыми стенами. Видимый издалека, он господствует над городом. В замке устроена теперь тюрьма. На Салоникской набережной красуется белая башня, сохранившаяся от времен генуэзцев.

В Салониках те же узкие и кривые улицы, что и в других городах востока, на улицах то же оживленное движение полуазиатской, полуевропейской толпы, здесь та же смесь грязных лавчонок с нарядными магазинами. От набережной поднимается внутрь города большая узкая очень бойкая улица крытого базара. Этот крытый базар, типичный азиатский рынок под деревянной крышей, защищающий и купечество и публику от палящих лучей солнца. Кроме азиатской торговли, базар имеет большие европейские магазины предметов комфорта, обстановки, платья, обуви, дорожных вещей. Тут же в лавчонках сложены пищевые продукты, фрукты, вина, овощи. На базаре и на прилегающих уличках бесчисленные буфеты прохладительных напитков, которые на азиатском востоке делаются гораздо лучше и безвреднее, чем у нас в Европе. Вместо отвратительных и вредных газированных вод, вам предлагают чудесный свежий, натуральный лимонад из свежевыжатого лимона или ароматный напиток из апельсинов. Базар и улички, как водится, неопрятны, по мостовой струятся какие-то потоки. Но это не мешает нарядным модницам Солуни, чернооким испанским еврейкам, гречанкам и турчанкам, закутанным в тюлевые покрывала, рыскать по магазинам в поисках за нарядами и галантереей.

Над улицей крытого базара на горе возвышается среди сада конак — присутственное место и дворец салоникского вали (генерал-губернатора).

В Салониках масса жизни. Город просыпается очень рано. На набережной бесчисленные brasseries и кофейни целый день полны народа, но особенное оживление здесь царит по субботам и по пятницам. В пятницу мусульманский праздник, а в субботу еврейский. Каждую субботу расфранченная толпа испанских евреев и евреек, отлично говорящих по-испански, наводняет набережную, — наполняет все кофейни, все садики и местный театр. Публика попроще располагается группами в ближайших окрестностях прямо на земле. В этот день вы не добьетесь места на конке, не протискаетесь в общественных местах. Всего лучше по субботам сидеть дома. Нарядная публика и в жаркие дни, обливаясь седьмым потом, все так же невозмутимо сидит в духоте brasseries, упивается кофеем или наслаждается итальянскими мелодиями, несущимися с [791] открытой сцены салоникского театра, где, несмотря на дуновение ночи, актеры и певцы изнемогают от жары.

В Салониках странная особенность, впрочем, свойственная Востоку: отсутствие женской прислуги. В частных домах женская прислуга еще имеется, там служат в качестве горничных миловидные испанские еврейки, получающие по 10-12 рублей в месяц (1? турецких лиры), но в гостиницах женщин нет и в помине: роль горничных исполняют молодые грекосы, при взгляде на которых смешно делается, что эти здоровенные парни стелют постели и своим присутствием только стесняют приезжающих европейских дам.

Я спросил было у прислуживавшего мне красномордого грека с широкими черными усами, отчего в гостиницах нет горничных.

— Помилуйте, — отвечал он на ломанном французском языке (каким вообще говорят в салоникских отелях) и, состроив на своем лице выражение ужаса, добавил: — подумайте только: южные темпераменты...

Я, конечно, уже не продолжал этого разговора...

Салоники имеют нечастое сообщение с русскими портами Черного моря, но имеют почти ежедневное сообщение с греческим портом Пиреем (гавань Афин). Туда пять раз в неделю (кроме праздников: пятниц и суббот) ходят греческие пароходы. Реже ходят австрийские, английские и французские пароходы. Морское сообщение Салоник со Смирной и Константинополем тоже довольно частое. В Салоникский порт приходят суда всех наций. В закрытой естественной бухте Салоник, вдобавок огражденной молами, в достаточной мере гарантирована безопасность судам и спокойная стоянка.

Город, вставая рано, засыпает очень поздно; во втором часу ночи, когда я возвращался с гостеприимной дачи генерала Шостака к себе в гостиницу, я, сидя в вагоне конки, слышал еще несшиеся с открытой сцены бравурные арии Мефистофеля: спектакли здесь начинаются поздно: часов в десять вечера. Театр в Салониках и в Константинополе очень популярен, благодаря своей дешевизне: цены на места здесь не выше рубля.

Когда после оживленного города, вы вступаете на порог гостиницы, то застаете здесь уже безнадежно спящее царство. Прислуги не дозваться и не получить даже стакана чаю. Это устроено, вероятно, для того, думал я, чтобы начать вас беспокоить вознею и стуком с пяти часов утра...

XVI. Русские уголки в Солуни.

В Солуни есть интересные русские уголки.

Еще на пароходе мне говорили о солунском подворье Афонского Пантелеймоновского монастыря и о настоятеле подворья иеродиаконе Андрее, интересном местном деятеле. [792]

В одной из центральных улиц, упирающихся в набережную, в изящном высоком здании, построенном на собственной земле, высится это пантелеймоновское подворье, видимо благоустроенное. Подворье выстроено в 1899-1900 гг.

В Салониках нет звонков у ворот, а есть тяжелые ручки, чтобы стучать. Я постучал в маленькую калитку. Навстречу мне вышел монах.

— Дома отец Андрей? Можно его видеть? — спросил я.

— Пожалуйте. — отвечал монах. — Я сейчас доложу. Отец Андрей только что вернулся из города.

Я поднялся по лестнице на второй этаж; здесь сквозь жалюзи окон открывался чудный вид на море.

Отец Андрей вышел ко мне.

Это был брюнет высокого роста и цветущего вида.

— Наше Солунское подворье, — говорил он — это хозяйственно-экономический уголок Афона. Богомольцев мы здесь не принимаем, но исполняем все поручения, все закупки для нашего Пантелеймоновского монастыря, и, признаться, дел и хлопот у нас довольно много. Вместе с тем наше подворье, — продолжал о. Андрей — служит службу русской колонии в Салониках. Наша домовая церковь посещается служащими в русском агентстве и консульстве, особенно во время праздников — на Пасху и на Рождество.

Мы сидели с отцом Андреем в уютной приемной подворья, украшенной видами св. Афонской горы и портретами высочайших особ и афонских настоятелей, бывшего и нынешнего.

Домовая церковь подворья освящена в 1901 г. во имя св. Пантелеймона, имея приделы св. Николая Чудотворца и св. великомученика Дмитрия Солунского.

Церковь очень невелика, но хорошо обставлена, в ней много икон изящного Афонского письма.

— В этой церкви, — рассказывал мне отец Андрей, — принимали наших убиенных в Македонии консулов Щербину и Ростковского и здесь их отпевали.

Отец Андрей показал мне хранящиеся у него фотографические снимки гроба Щербины, стоявшего в маленькой церкви среди моря венков, пальмовых веток и земли. В эти тяжелые пережитые русским сердцем минуты все маленькое русское общество объединялось в иноверном городе тесной семьей под кровом Пантелеймоновской церкви и трогательно оплакивало и провожало останки убиенного консула на родину. К зданию Пантелеймоновского подворья прилегают чистый монастырский двор, а с другой стороны небольшой садик, через который устроен парадный ход на улицу.

Второй русский угол в Салониках — русская почта при агентстве русского общества пароходства и торговли. Она тоже в центре города, в одной из боковых улиц близ набережной. Почтой заведует агент общества Конст. Фед. Авгерино. [793]

Маленькая русская колония Салоник во время моего пребывания в этом городе постоянно собиралась у генерала Ф. А. Шостака на его чудной даче. По вечерам тут можно было застать довольно многолюдное общество. Заходили к Ф. А. Шостаку исполняющий обязанности гражданского агента наш консул А. А. Гирс, вице-консул А. А. Базилевский, помощник гражданского агента А. М. Петряев и неизменно присутствовали adjoint генерала Н. Н. Полтанов, другие приезжавшие в Салоники из глуши Македонии русские офицеры, и показывались изредка навещавшие Ф. А. Шостака гости из России. Генерал принимал гостей очень радушно. После прогулок в прекрасном саду его дачи, где мы сидели в лунные ночи под тенью чудных лиственниц и кипарисов, среди благоухающих цветов, компанией гостей устраивались увлекательные parties de plaisir на лодке по посеребренному луной зеркальному морю. У меня особенно осталась в памяти одна прогулка, когда мы, остановившись невдалеке от берега, слушали чудное пение певиц-итальянок в одном прибрежном саду и игру на мандолинах, устроенные этим итальянским семейством по случаю семейного праздника. Нас пригласили посетить этот праздник, но мы, поблагодарив за приглашение, предпочли слушать концерт на воде и аплодировали от души обладательницам прекрасных голосов и музыкальных талантов. На берегу, несмотря на наступление ночи, был еще утомительный зной и духота, а на воде уже царила прохлада.

Благодаря милому обществу Ф. А. Шостака и его оживленным вечерам время моего пребывания в Салониках летело быстро. А нужно уже было подумывать и о дальнейшем пути.

Хильми-паша в половине июня перенес свою резиденцию в Монастырь, где наиболее требовалось его присутствие. Через два дня по его отъезде выехали в тот же Монастырь гражданские агенты: России А. А. Гирс и Австрии г. Мюллер.

XVII. В дороге. — Дойран.

Я собирался в дорогу. Еще задолго до моего отъезда предупредительные люди говорили мне:

— Имейте в виду, что на здешних железных дорогах буфетов нет; чтобы не умереть голодной смертью, не забудьте запастись провизией.

Накануне отъезда я занялся хозяйственными хлопотами. Купил в дорогу консервов, сыра, хлеба, греческого вина и фруктов. Поезд из Салоник на Вену и Константинополь уходит только в 5 1/2-6 час. утра. Удивительно удобное время! Это, впрочем, сделано для безопасности движения от взрывов и покушений, опасные места поезд проходит в дневное время. Поезда, прибывающие в Салоники, при таком порядке приходят вечером, но они только два часа идут в сумерках. Железная дорога охраняется войсками.

В день отъезда мне пришлось встать в 4 часа утра, [794] чтобы в 5 часов быть на вокзале. Эту ночь все обитатели Салоник спали плохо: со вчерашнего вечера разбушевалась буря: ветер выл и гудел, хлопал оконными ставнями, рвал железо на крышах и целые потоки волн хлестали на набережную. По улицам вздымались тучи пыли, залеплявшей глаза и покрывавшей песком прохожих.

В половине пятого утра в мою дверь постучал консульский кавас, явившийся проводить меня на вокзал. Наскоро выпив чашку чаю, я поехал на железную дорогу, обгоняя другие экипажи, стремившиеся к той же цели. В этот день уходил из Салоник константинопольский экспресс, отправляющийся три раза в неделю: по понедельникам, средам и пятницам.

Вокзал в Салониках жалкий, захолустный: одноэтажное маленькое здание тесно и неуютно. На вокзале, конечно, не обошлось без обычных на Востоке недоразумений с деньгами. Все французское золото, которое я успел наменять накануне, я отдал в железнодорожную кассу, но так как требовалось еще приплатить, то я предложил русское золото. Каково же было мое удивление, когда я убедился, что железнодорожная касса считает и принимает наши полуимпериалы по невозможной цене (3 р. 70 коп.).

— Эти монеты я считаю по 10 франков, — заявил мне кассир, указывая на пятирублевые золотые.

— Помилуйте, — взмолился я, — это гораздо больше десяти франков.

— Но мы совсем не знаем русских денег! — отвечал кассир.

— Да, я вижу, что вы совсем не знаете, — отвечал я, — тот, кто знает, считает их иначе: вчера я менял деньги и за каждые русские пять рублей разменное бюро мне давало 3 турецких меджидие и еще немного мелочи.

— Я могу принять ваши золотые монеты только за 55 пиастров, — решительно объявил мне кассир, посоветовавшись с каким-то представителем железнодорожной администрации.

Раздался второй звонок. На крошечном вокзале поднялась возня и сутолока; пришлось, конечно, согласиться на предложение кассира, и на каждом золотом я потерял по 60 к. Досадно было, но что было делать!

Кавас принес мне паспорт, который надо было предъявить турецкой таможне. Турки большие любители по 100 раз рассматривать паспорта.

Раздался третий звонок и поезд двинулся.

Вагон, в котором я очутился, был маленький и довольно скверный, с выходами на обе стороны; он был весь стеклянный, со стеклянными дверями в купе и широкими окнами, точно это был вагон какого-нибудь увеселительного или дачного поезда. Мне говорили, что в здешних вагонах даже не имеется необходимых удобств, но в конце концов удобства оказались. Пассажиров было немного: ехали какие-то греки и турки в фесках, да отправлялся в Дойран [795] вместе со мной один русский офицер со своей молодой супругой, предпринявшей весьма рискованную для европейской женщины экскурсию во внутреннюю Македонию.

Мы готовились претерпеть в пути все тяготы македонского июньского пекла, но наши опасения не сбылись. Вчерашний ветер не унимался, дул и гудел изо всех сил. Несмотря на бурю, солнце грело, но буря освежала жару и в вагоне было прохладно.

Вдоль дороги тянулись обработанные поля, показывались красивые тополи, вдали вырастали горы, окутанные синим сумраком раннего утра. Горы местами то удалялись, то вновь близко подходили к дороге. Мы видели около железнодорожного полотна наших охранителей: на сторожевых постах, близ раскинутых шалашей и палаток, стояли группы турецких солдат, встречавших и провожавших поезд. По дорогам ехали группами всадники. Попутные станции представляли собой крохотные каменные домики, утопавшие в зелени тополей. Около них на грядках весело глядели кучи георгин. Вот мы проехали по какому-то железному мосту, который весь задребезжал, когда проходил поезд. Горы на время остались позади, потянулась ровная котловина с нивами. В воздухе носились аисты. Виднелись земледельцы, работавшие на волах. Вагон от быстроты хода бросало: он скакал, стучал, наклонялся от неровностей дороги то на одну, то на другую сторону. Дорога делала поворот. Путь здесь тянется все время в одну колею.

Чудная панорама открылась перед нами; показалось громадное озеро среди обступивших его гор. За первой цепью гор вдали выступала вторая. Буря покрыла поверхность озера крупными белыми бурунами. На другом берегу на горе виднелся живописный городок среди зеленой чащи. Это был Дойран. Вид здесь был сказочно хорош.

Дойран большое селение с 5 тыс. жителей; 3 тыс. населения составляют болгары. Во время моей поездки здесь была резиденция одного из русских офицеров, состоящих при генерале Шостаке. Дойран отстоит от железной дороги в 6 верстах, которые проезжают верхом на лошадях.

Но этот рай земной внутри не особенно привлекателен. Европейцу тяжело здесь жить. Жилища азиатские, нечистота, мириады клопов даже в зажиточных домах...

XVIII. Серес и Драма.

Около Дойрана изобилие гор — диких, красивых. Внизу вдоль дороги поля, где работают на волах и болгары, и турки. В этих местах от Салоник до Драмы болгарское население очень многочисленно. По сторонам рощи, густые поросли. Массы аистов кружатся в воздухе. Поезд железной дороги за Дойраном продолжает путь среди густой растительности, причем живописный Дойран долго еще виден из окна вагона. [796]

Тянущиеся хребты и цепи здешних гор напомнили мне пейзажи Закавказья.

Минуем реки (река Струм), ручьи, озера, пролетаем через мосты. Вот проскочили через небольшой тоннель. Надоедливый ветер, от которого мы было закрылись горами, вновь забушевал на открытых местах. Следующая станция Демир-Гесар — большое селение с двумя тысячами жителей, из которых около трех четвертей болгары. Еще значительнее станция Серес с сорока тысячами жителей, преимущественно из турок и греков. Болгар в Сересе не более двух тысяч, исключительно патриархистов. Успехи эллинизации в этих местах сильно сказываются. В 40-50 километрах от Сереса к северу (в Сересском санджаке) прошлогоднее восстание приняло громадные размеры. Это был главный район восстания после Битолии, Болгарскими бандами был разрушен, между прочим, железнодорожный тоннель за Сересом. В Сересе сел в мое купе турецкий офицер, с которым мы разговорились в дороге. Он был любезен и предупредителен. Когда он заметил, что у меня вышла вода, взятая с собой в путь, то тотчас велел жандарму принести воду со станции и предупредил меня, чтобы я не давал ему на чай. Только что поезд пришел в Драму, как любезный офицер стал угощать меня в буфете лимонадом и не позволял мне платить. Я протестовал, но он ответил на хорошем французском языке:

— В моей стране я должен быть любезным и гостеприимным в отношении к гостю — точно также, как были бы вы в России.

Этот молодой и симпатичный офицер, как оказалось, живет в Салониках; по делам службы он ездил в Серес и Драму. Мы потом очень трогательно прощались с ним.

Драма — центр македонского табаководства. Город, утопая в зелени, живописно расположился у подножья красивых гор близ реки. Драма преимущественно турецкий город, с сорока тысячами жителей. Над обывательскими домами — везде высятся остроконечные белые пики минаретов.

Вокруг Драмы находятся большие и богатые болгарские деревни, промышляющие табаководством. В деревнях Просечень, Плевна, Волок, Буг и друг. по 400-500 обывательских домов.

За Драмой дорога становится удивительно живописной. Это совсем македонская Швейцария. Синие громадные горы, ущелья, быстрые, шумящие горные реки, с переброшенными через них железнодорожными мостами, и, по сторонам – селения с мечетями, кладбища, скалы. Наш поезд беспрерывно вбегает в темные тоннели, в которых глухо гремит нескладный шум вагонных колес. Во втором часу дня поезд прибывает на станцию Ениккей. Здесь опять видны турецкие патрули. Ввиду многочисленных тоннелей охрана дороги на этом участке особенно важна. Во время [797] македонского восстания на линию железной дороги бросали бомбы, и был разрушен один мост около Драмы.

За станцией Ениккей расстилается дикий, нетронутый горный мир. Воздух здесь чудный. Пышные горы одеты лесами. Над ними угрюмо смотрят скалы. Показываются внизу великолепные пастбища, реки. Временами поезд идет по самому краю насыпи, над обрывом большой, длинной реки Месты, и вы видите, как скалы и каменные массы стеной повисли над вами; довольно случайности, чтобы падение их обратило и поезд и дорогу в порошок. От рискованных насыпей, мостов и бесчисленных тоннелей становится немного жутко. А река Места все время невозмутимо вьется внизу, украшая собой этот дикий горный мир.

Все скалы, обрывы, тоннели вы благополучно минуете днем, но каково, думалось мне, машинистам вести поезд в ночное время, если в нескольких вершках от линии рельс спускается вертикальная пропасть. Эта железная дорога построена французской компанией лет восемь тому назад; дорога из Константинополя в Вену существовала много раньше салоникской линии. Обе линии соприкасаются в Дедеагаче, где салоникские вагоны прицепляются к венскому поезду.

У станции Okdjilar железная дорога, прорезав бесчисленные горные кряжи, вступает в царство пологих холмов, оживленных поселками, тут тянется та же река Места, но уже нет более скал и тоннелей.

Пышная, благоухающая долина расстилается кругом. Поезд так крутится и вертится на бесчисленных извилинах дороги, что заходящее солнце смотрит в окно то с одной, то с другой стороны. Вагон трясет, качает, не устоишь на ногах.

Между Драмой и Скечиа (город с 40 тыс. жителей) Македония кончилась. Отсюда до Константинополя тянется Фракия — Адрианопольский вилайет. Тут до Гюмюрджина живет и болгарское и турецкое население. Гюмюрджин исключительно турецкий город, с 10 тыс. жителей.

В 6 час. вечера поезд прибыл в Дадеагач. Тут вы впервые увидите море: тихое Эгейское море расстилается невдалеке, перед окнами вагона. Вдали чуть выделяются голубые силуэты гор на островах. Небольшие овальные холмы рощи, поляны, пышные, развесистые деревья покрывают окрестность. Этот мирный сельский пейзаж показался мне особенно симпатичным после диких горных красот долины Месты. Дедеагач — важный узловой пункт и город с девятью тысячами жителей. Тут болгары, турки, греки; вокруг Дедеагача все деревни исключительно болгарские, довольно богатые. Дедеагач ведет морскую торговлю. Это пункт вывоза валонэ — продукта для дубления кож.

В Дедеагаче желающим предлагают перейти в спальные вагоны венского поезда, за которые взимается дополнительная плата в 2-3 р. до Константинополя. У станционных [798] разносчиков пассажиры запасаются вареными яйцами, рыбой, хлебом и громадными и необычайно длинными огурцами.

Поезд выходит из Дедеагача в седьмом часу вечера. и прибывает в Константинополь на другой день, утром. От Дедеагача к Константинополю — ровная местность, слабозаселенная, напоминающая наши безграничные русские поля. Ароматный, прохладный воздух врывался вечером в окно вагона, навевая, после бесчисленных впечатлений. здоровую усталость. Спать можно было с открытыми окнами. Эта часть пути безопасна.

XIX. Последние впечатления.

Салоникский экспресс прибывает в Константинополь в 7 час. 15 мин. утра. Поезд идет вдоль берега Мраморного моря, приближаясь к большому и неуклюжему константинопольскому вокзалу в Стамбуле. По прибытии в турецкую столицу, я должен был пересесть на русский пароход «Чихачев». Прибывший поезд окружила толпа носильщиков, гидов, комиссионеров отелей, которые наперерыв предлагали свои услуги. Меня, признаться, уже несколько утомила поездка в Македонию и я нетерпеливо жаждал очутиться в знакомой обстановке русского парохода, среди соотечественников. «Чихачев», по расписанию, должен был находиться на рейде Босфора.

Выбрав в группе комиссионеров лицо, показавшееся мне русским, я поручил ему мои дорожные вещи. Он отрекомендовался гидом гостиницы Hotel de St. Petersbourg.

— Прибыл ли русский пароход, идущий в Одессу? — спросил я этого гида.

— О да, он здесь, — отвечал гид по-русски.

— Так едемте на пароход, — сказал я.

По выходе из вагона началась утомительная процедура прохождения через турецкую таможню. Прибывшие пассажиры столпились кучкой около турецкого таможенного чиновника и наперерыв предлагали ему свои паспорта; тот с необычайным вниманием рассматривал документы и что-то диктовал тут же стоявшему своему помощнику, переглядывался с ним а помощник записывал все сведения на листе бумаги. Для чего такая процедура? — думалось мне, — точно перед чиновниками были не простые пассажиры, а какие-нибудь революционеры из Македонии, требовавшие особого контроля.

Я передал свой паспорт чиновнику. Он спросил меня, откуда я, где остановлюсь в Константинополе, долго ли там пробуду и где я служу.

— Я русский журналист, — ответил я, — сотрудник газеты.

— А какой именно газеты? — допрашивал чиновник.

— «Света» и «Русского Вестника».

Чиновник обратился к своему помощнику и тот записал: «Свет» и «Русский Вестник». [799]

Но это было только началом турецкой таможенной процедуры. После опроса, меня и других пассажиров пригласили в помещение вокзала и стали осматривать наши вещи.

— Уплатите здесь пять пиастров, — говорит мне гид, — и поедемте во вторую таможню на пристань.

Я уплачиваю 5 пиастров и мы с гидом едем в Галату. За переезд через мост с нас взяли 20 коп., в галатской таможне я уплатил еще 80 к., за экипаж 1 р. 20 к., и вот переезд до пристани стоил около трех рублей. Но и главное, на пристани меня ожидало полное разочарование. Вопреки уверениям гида, оказалось, что «Чихачев», задержанный карантином в Смирне (ввиду эпидемии в Египте), еще не пришел и отойдет в Одессу только через два дня.

— Что же вы мне говорили? — замечаю я гиду.

Но гид невозмутим. Константинопольские гиды удивительный народ и, право, не знаешь, для чего собственно они существуют. Им неизвестны ни отходы пароходов, ни расписания поездов, они не умеют устроить вам какую-нибудь поездку и только берут у вас деньги и твердят: «вот сейчас все узнаем». Благодаря беспечности гидов путешественник на Востоке тратит много лишних денег и массу драгоценного времени. Находясь в Константинополе, я поехал, например, на Принцевы острова. Мой гид, замечательно напоминавший своим крючковатым носом и длинной визиткой с фалдами попугая с хвостом, повез меня сначала по железной дороге на одну из анатолийских станций — Мальтепе, уверяя, что оттуда мы попадем на Принкипо пароходом; в ожидании парохода я угощал моего попугая кофеем и закусками в прибрежной brasserie. Гид выпил кофе, съел закуски, но, пойдя за справками, объявил мне:

— Знаете, а парохода не будет, сегодня воскресенье, по праздникам пароходы ходят по другому расписанию.

— Так для какого же черта вы меня привезли сюда? — сказал я.

— А это нисефо, — невозмутимо отвечал гид, — мы переедем на Принкипо на лодке.

— Так вы хоть бы лодку наняли, когда ходили, — сердито заметил я.

Он потоптался на месте и пошел второй раз в то же место нанимать лодку. Потеряв часа два в этой возне, я в конце концов сам нанял лодку, конечно, по дорогой цене и в три часа дня в жестокую жару приехал на Принкипо. На Принцевых островах дачный сезон был уже в самом разгаре. Турецкая и греческая аристократия наполняла виллы, глядящие в изумрудно-прозрачные воды Мраморного моря. Картонные домики Принкипо купались в нежной тропической зелени. Одна из знакомых мне воздушных гостиниц (постройки здесь жидкие, деревянные, чуть ли не в одну доску) заново перестраивалась после пожара. [800]

В самом Константинополе в июне скучно. Европейская публика, оставшаяся на лето в городе, изнывает днем от жары, а по вечерам ходит в Конкордию или Petit Champs, где за входной пиастр (восемь копеек) слушает военную музыку, а за полтинник посредственную итальянскую оперу заезжего импресарио. Сад Petit Champs жидкий, а театр старый и ветхий. В Константинополе летом почти также неприятно, как и в Одессе, только Константинополь не отравляет вам существования уличным шумом, который в Одессе прямо невыносим: при раскрытых окнах в комнате не слышно человеческого голоса, а закрывать окна невозможно, потому что будет страшная духота. Из Константинопольского весьма приличного и недорогого Hotel Kroecker, куда я перебрался из перестраивавшегося и шумного «Hotel de St. Petersbourg», открывался чудный вид на Босфор и на горы, зеленеющие садами; по вечерам вас нежила мягкая прохлада вечно свежего Босфора.

«Чихачев» прибыл через два дня. На пароходе я очутился в интересном обществе возвращавшихся с Дальнего Востока редких путешественников: один техник пробирался в Россию из отрезанного военными событиями от внешнего мира города Дальнего. Он с несколькими смельчаками проскочил через мины у Дальнего и под выстрелами переплыл на китайской парусной джонке в Чифу.

Другой был капитан захваченного японцами русского китолова, только что выпущенный из японского плена.

Было много интересных рассказов, был живой обмен впечатлениями.

При спокойном море, при жаркой и тихой погоде наш Чихачев в 29 часов благополучно дошел до Одессы.

По прибытии в Одессу я узнал новые тревожные известия из Македонии. Оказалось, был подожжен и разграблен гор. Гюменджи (около железнодорожной станции), в котором турецкие солдаты якобы выслеживали и ловили болгарскую банду. Сгорело 80 домов, и сгорел человек. У Дедеагача, где я только что был, взорвали мост. В Салониках патруль выследил злоумышленников, желавших взорвать железнодорожный поезд. Наконец, передавали мне смутные толки об австрийском офицере, умершем якобы от отравления.

Старая история продолжается! — с грустью подумал я.

Путник (Н. Лендер)

Гунгербург, 16 июля.