НЕИЗВЕСТНЫЙ РАССКАЗ ДЬЯКОНА СИМЕОНА О СЕРБИИ НАЧАЛА XVIII в.

Среди мундиров военных, расшитых камзолов дипломатов, партикулярного платья негоциантов, советников и прожектеров, стекавшихся из разных стран Европы в петровскую Россию, нередко можно было встретить рясу монаха и архиерейское облачение. Участившиеся в конце XVII — начале XVIII в. приезды в Россию иностранцев различных состояний и званий, представлявших интересы своих государств или поступавших на русскую службу, были связаны с теми преобразованиями, которые проводил Петр I. Впрочем, и во внутренней, и во внешней политике правительства Петра было немало традиционного.

Традиционной, в частности, оставалась поддержка русским правительством православных кафедр и монастырей в Передней Азии, в странах Восточной и Центральной Европы. Православное духовенство Молдавии и Валахии, Оттоманской империи и империи Габсбургов видело в России своего защитника и покровителя. В Москве часто гостили представители константинопольского, антиохийского и других патриархов, митрополиты, епископы, настоятели монастырей. Одни вели дипломатические переговоры, другие получали задания политического характера от русского правительства, третьи, и таких было большинство, приезжали в Москву, чтобы добиться материального вспомоществования для своих монастырей и кафедр.

Именно, с последней целью предпринял в 1701 г. путешествие в Россию настоятель афонского Павловского монастыря Василий (Согласно официальным источникам, “в роспросе тот архимандрит сказал, что он приехал бить челом великому государю по жалованной грамоте в монастырь о милостыне...” (ЦГАДА, ф. 52, 1701 г., № 20, л. 6)). Павловский Георгиевский монастырь на Афоне был основан в X в. (Порфирий Успенский. История Афона, ч. III. Афон монашеский, отд. 1. Киев, 1877, стр. 66.). В XIV-XVI вв. он разбогател за счет земельных вкладов сербских феодалов (Святогорец (С. Веснин). Путеводитель по св. горе Афонской и указатель ее святынь и прочих достопамятностей. СПб., 1854, стр. 109-111.), но затем пришел в упадок. В первой половине [360] XVII в., монастырь получил жалованную грамоту от царя Михаила Федоровича, по которой монастырским властям разрешалось приезжать в Москву за “милостыней” (ЦГАДА, ф.52, 1654 г., № 3, л. 2.). Впоследствии это право неоднократно подтверждалось русским правительством (Там же, л. 3; 1701 г., № 20, л. 4.). Наиболее колоритной, фигурой из всей братии Павловского монастыря, когда-либо посещавшей Россию, был игумен Исайя. С его именем связаны довольно серьезные международные дипломатические осложнения, в свое время подробно описанные Н. Ф. Каптеревым (Н. Ф. Каптерев. Приезд в Москву Павловского Афонского монастыря архимандрита Исайи в 1688 году с грамотами от преждебывшего Константинопольского патриарха Дионисия, сербского патриарха Арсения и валахского господаря Шербана с просьбою, чтобы государи освободили их от турецкого ига — “Прибавления к творениям святых отцов в русском переводе”, ч. 44. М., 1889, стр. 302-320.). После приезда игумена Исайи в 1688 г., неудачи возложенной на него князем В. В. Голицыным миссии — добиться от вселенских патриархов признания царевны Софьи царицею, и холодного приема в 1691 г. власти Павловского монастыря долго не решались показываться в Москве. И только в 1701 г. здесь вновь появился очередной настоятель монастыря св. Павла, на этот раз Василий. В русских документах он именовался архимандритом, хотя в действительности был лишь игуменом. Дело в том, что в Москве весьма строго следили за рангами приезжавших просителей, назначая “милостыню” соответственно чину просившего. И в надежде получить побольше все настоятели монастырей Афонской горы выдавали себя за архимандритов. Игумен Василий не являлся среди них исключением.

Первое известие о его приезде содержится в отписке киевского воеводы (губернатора) Юрия фон Менгдена в Посольский приказ в Москву. В отписке говорилось, что “в нынешнем 1701-м году декабря в 29 день приехал в Киев Афонские горы Павловского Георьгиевского монастыря архимандрит Василей, а с ним иеръмонах Сидор да два человека служек” (ЦГАДА, ф. 52, 1701 г., № 20, л. 1.). Далее сообщалось, что все они отпущены к Москве “генваря в 7 день нынешнего 1701-го году” (Там же.). Воеводский подьячий, писавший отписку, явно перепутал дату: и декабрь 1701, и январь следующего, 1702 г., он отнес к одному 1701 г. В отписке киевского воеводы были перечислены, однако, не все старцы Павловского монастыря, приехавшие в Россию. В документе от 14 февраля 1702 г., направленном из Посольского приказа в Ратушу бургомистрам о выдаче, кормов приезжий, упомянуты архимандрит Василий, иеромонах Сидор, иеродиакон Симеон и 2 человека челядников (Там же, л. 5.). Корм должен был выдаваться с 3 февраля в течение 6 недель пребывания [361] старцев в Москве и на 2 недели дороги (Там же.). По приведенным расчетам Посольского приказа архимандрит Василий и приехавшие с ним монахи Павловского монастыря должны были выехать из Москвы примерно 16-17 марта 1702 г., и в конце марта — начале апреля покинуть пределы страны. Но уже 13 марта Посольский приказ отдал распоряжение об отпуске из Москвы архимандрита Василия (Там же, лл. 11 об.-12.). Этим исчерпываются сведения официальных источников о приезде старцев монастыря св. Павла

Указанные документы весьма скупо и односторонне рассказывают о пребывании в России афонских монахов. Русские должностные лица занимались прежде всего приемом и устройством приезжавшего духовенства, выдачей ему кормов и “милостыни”, иногда русское правительство интересовалось политической ситуацией в тех странах, из которых приезжали или которые проезжали просители, в ряде случаев им давались некоторые деликатные поручения, вроде того, что было дано игумену Исайе. Эти заботы и интересы русских официальных кругов находили свое отражение в документации, откладывавшейся в правительственных учреждениях. Именно по такого рода источникам судят теперь о характере взаимоотношений России с православным Востоком в XVI-XVIII вв. Однако существовали и существуют памятники другого, неправительственного происхождения, которые позволяют по-иному оценить давние связи русских со своими единоверцами, в частности, из славянских стран. Имеет свое продолжение и история пребывания в России посланцев Павловского монастыря.

В одном из сборников рукописной коллекции Государственного архива Калининской области (ГАКО, рукоп. колл., № 488.) сохранился любопытный рассказ дьякона Павловского монастыря Симеона, родом серба, о своей стране. Симеон сопровождал игумена Василия в его поездке в Москву и, видимо, здесь, на отведенном им подворье, встречался с русскими людьми, живо расспрашивавшими иноземного гостя о самых разнообразных вещах на его родине. Рассказ старца Симеона сохранился в сборнике, небольшом по формату, всего в восьмую долю листа, но довольно объемистом — в нем насчитывается 436 листов. Написан сборник разными почерками, полууставом и скорописью, в начале ХVIII в. (Водяные знаки рукописи: 1) герб города Амстердама и литеры RG под ним, датируется 1702-1740 гг. (С. А. Клепиков. Бумага с филигранью “Герб города Амстердама”. — “Записки Отдела рукописей ГБЛ”, вып. 20. М., 1956, стр. 343-344, № 252), Хивудом подобный знак зафиксирован под 1669 годом (там же); 2) тот же герб с литерами AI (курсив) под ним, датируется концом XVII — первой третью XVIII в. (там же, стр. 331, №№ 14-18а); 3) тот же герб с литерами GVH (лигатура) под ним и литеры I VILLEDARY на другой половине листа, С. А. Клепиков датирует такой водяной знак 1691-1706 гг. (там же, стр. 339, № 159). Судя по встречающейся в рукописи дате — 7214 г. (л. 272), рукопись была написана не ранее сентября 1705 г.). Повествование [362] сербского монаха занимает лл. 402-406. Среди других памятников, включенных в сборник, встречаются послание Герасима Фирсова, головщика Соловецкого монастыря, к архимандриту Савво-Сторожевского монастыря Никанору (лл. 340-400 об.), отрывки из посланий протопопа Аввакума к священнику Стефану (лл. 411-412 об.), Авраамия к митрополиту Крутицкому Павлу (лл. 412 об.- 423 об.), обиходник Троице-Сергиева монастыря (лл. 427-436 об.). В рукописи есть написания “Исус” и “Иисус” (л. 250). По-видимому, составитель сборника имел отношение к старообрядцам. Рассказ приезжего старца записан, несомненно, русским человеком. Его встреча с сербским монахом произошла весной или летом 1703 г, точнее между 6 мая и 31 августа (Указание на 7211 г., т. е. на 1 сентября 1702 г. — 31 августа 1703 г., встречается в самом начале рассказа. Далее сообщается что “нынешняго лета на Сырной недели у нас трава и лук зеленыя поспели, а на Вознесениев день и овощи поспели”. Сырная неделя приходилась в 1703 г. на 7 февраля, а Вознесеньев день — на 6 мая.). Дата подтверждается указанием того же источника на время пребывания в России игумена Феофана из Фрушской горы: “прошлаго году бывый с нами зде”. Настоятель Раковацкого монастыря Феофан приехал в Москву 8 марта 1702 г. (ЦГАДА, ф. 52, 1702 г., № 3, л. 15 об.), или 7210 сентябрьского года по старому русскому летосчислению. Этот год был действительно прошлым по сравнению с тем временем, когда дьякон Симеон делился своими воспоминаниями. Но дата 6 мая — 31 августа 1703 г. противоречит приведенному выше свидетельству об отпуске из Москвы павловского игумена Василия 13 марта 1702 г. Для устранения противоречия можно подобрать различные правдоподобные объяснения, но при отсутствии твердых фактов любое из них будет чисто умозрительным. Важно лишь отметить, что сохранившаяся приказная документация ничего не знает о пребывании в России монахов Павловского монастыря после весны 1702 г.

Судя по рассказу сербского монаха, его русский собеседник был весьма, любознательным и интересовался многим. Старцу пришлось отвечать на вопросы о географическом положении своей страны, ее климатических условиях, путях туда, управлении, церковной организации, цели своего приезда в Москву и т. д. Сведения, сообщенные дьяконом Симеоном, представляют значительный интерес как для характеристики умонастроений русских людей начала XVIII в., так и для истории Сербии и близлежащих стран того времени. Из рассказа заметно, что несмотря на существовавшую тогда политическую чересполосицу, серб ясно сознавал единство своей страны: “страна же наша ова частью под властию турскаго, ова же под цесарскою, а иное есть у нас и особныя свои князи”. Правда, к своей стране наряду с Сербией, Боснией и Далмацией Симеон относил и Арбанасов, т. е. Албанию, и Афон. Сербов он (или его русский интерпретатор) помещал у Белого моря. Белым морем [363] русские в средневековье называли, по-видимому, все моря, лежавшие за Дарданеллами. Так, инок Варсонофий, совершивший в 1456 г. паломничество в Иерусалим, называл Белым морем Средиземное (“От града Берута есть вдали его яко миля на восток лицем лимень Бълаго моря...” (“Хожение священноинока Варсонофия ко святому граду Иерусалиму в 1456 г.” — “Православный Палестинский сборник”, вып. 45. М., 1896, стр. 1)). По представлениям русских конца XVII — начала XVIII в., остров Патмос в Эгейском море также находился на Белом море (А. Дмитриевский. Патмосские очерки. Киев, 1894, стр. 9, прим. 1; см. также ЦГАДА, ф. 52 (опись), стр. 173. Современные болгары и македонцы Белым называют Эгейское море.).

Обычный путь из Сербии в Россию шел через земли Габсбургов и Речи Посполитой. Но в 1702-1703 гг., когда дьякон Симеон находился в Москве, в Польше шла война польского короля и саксонского курфюрста Августа II с королем Швеции Карлом XII. 10 августа 1702 г. шведские войска взяли Краков — важный пункт на пути следования из Сербии и Австрии в Россию (В. Д. Королюк. Русская дипломатия и подготовка вступления Речи Посполитой в Северную войну — “Ученые записки Института славяноведения”, т. VII. М., 1953, стр. 221.). И указание павловского дьякона на то, что “итти в нашу страну Сербскую ныне чрез Польшу ради ратнаго времени нелзя”, было точным. Поэтому Симеон предлагал другой путь: “на Киев чрез волохи и мутьяны”. О последних он говорил, что они в отличие от сербов и болгар “не рускаго роду, но цыгане римские и в вере непостоянны”. Видимо, сербский монах был знаком с довольно распространенной в средние века теорией о происхождении румын и молдаван из Италии (А. В. Болдур. Славяно-молдавская хроника в составе Воскресенской летописи — “Археографический ежегодник за 1963 год”. М., 1964, стр. 75-77.).

Любопытны сведения Симеона о растениях и культурах, произраставших и возделывавшихся на его родине. В рассказе прямо или косвенно упоминаются кипарисы, кедры, смоквы (инжир), финиковые пальмы, масличные деревья, различные сорта винограда, ореховые деревья, “горохи и бобы разныя”, пшеница, ячмень, рожь, просо, лук и овощи. Помимо этого Сербская страна, по словам Симеона, “и рыбою, и медом вельми изобильна, весела и красовита”.

Русского собеседника Симеона, очевидно, интересовало, чем питаются в стране у Белого моря. Сербский монах называл -вина, приготовленные из разных сортов винограда, масло из масличных ягод, пшеничный и ячменный хлеб, о ржаном он говорил, что его “мало ядим, с подмесом, понеже утроба у нас мало ево подъемлет”, квасы пшенные и просяные.

Значительное внимание в рассказе монаха Павловского монастыря обращено на вероисповедание разных народов и их благочестие. Население Молдавии и Валахии Симеон упрекнул в религиозном непостоянстве. Сходно отозвался он и о греках — жителях Константинополя, часто ездивших в Москву: “то недобрая сущия и [364] в Цареграде от турскаго (султана. — В. К.) суть не (в рукописи, вероятно, ошибочно “те”, — В. К.) обруганы”. Столичным грекам он противопоставлял греков, “которые по островам и по дальним странам живут”. Видимо, именно их он считал “крепкими и разумными”, “что и на свете таких поискать”. Очень резко сказано у Симеона о греках “плутоватых, брадобрийцах и табашниках”, которых “у нас ненавидят, и священники наши их отлучают”. Подобная характеристика нарушителей древнего благочестия скорее всего выражала отношение к ним не самого Симеона, а его русского собеседника, озлобленного появлением домашних “брадобрийцов и табашников” и жаждавшего услышать осуждение им подобных от приезжего монаха. По всей видимости, и некоторые другие ответы Симеона были продиктованы желанием сказать то, что хотели бы от него услышать русские собеседники. Например, рассказывая, по каким книгам ведется богослужение у сербов и болгар, какие иконы у них в почете, Симеон замечает, что “у нас и у болгаров говорят и служат по печатным книгам московским, а сторопечатныя у нас лутше любят, понеже новая печать плюгава А икон у нас живописи киевския вельми не приемлют, понеже по латинъски пишут; а латынских за се не приемлют, понеже не по подобию пишут”. Можно сомневаться в том, что на Афоне и в Сербии столь четко различали старопечатные и новопечатные русские книги. Посланцы сербского патриарха и настоятели афонских монастырей никогда не отказывались от русских книг, с удовольствием принимая книги и старой, и новой печати (С. К. Богоявленский. Связи между русскими и сербами в XVII-XVIII вв. — “Славянский сборник”. М., 1947, стр. 243.). Едва ли их интересовал вопрос, когда, собственно, кончилась в Москве печать старая и началась новая. В России же подобные тонкости знали хорошо, и прежде всего раскольники. Именно раскольники ввели понятие старой, т. е. дониконовой, и новой печати. Именно они противопоставляли старую печать новой. И подобное противопоставление в рассказе Симеона может свидетельствовать о том, что его собеседник был старообрядцем.

Правда, дипломатичный иеродиакон монастыря св. Павла усматривал существенную разницу между старопечатными и новопечатными русскими книгами только в самом характере печати. Новая, по его мнению, была “плюгава”, т. е. слишком мелка. Но русского старообрядца и такое осуждение иноземным схимником новой печати было целебным бальзамом. То же самое можно сказать и относительно имеющегося в рассказе приезжего старца рассуждения об иконах украинского письма.

Еще более показательным для характеристики русского окружения посланца афонского монастыря является следующее место повествования: “Как был во Афонской горе старец премудр философ и добродетелен, и брада у него до ног была, книги он старопечатныя московския [читал] и крестилъся он так, как в них [365] напечатано. И тем он всю Афонскую страну возмутил, и власти греческия собравшися ево потязали”. Премудрый философ с бородой до ног — лицо отнюдь не мифическое. Речь идет о сербском иеромонахе Дамаскине, у которого действительно была борода до земли, и он носил ее, “в мешечик склав, и тот мешечик з бородою” привязывал к поясу (“Прения с греками Арсения Суханова”. — “Православный Палестинский сборник”, вып. 21. СПб., 1889, стр. 343.). Дамаскин отправлял церковную службу по русским печатным книгам, в которых были многие несходства с греческими. В 1649 г. он был осужден афонскими властями. Известие об этом сохранилось в русских и сербских источниках (Там же, стр. 342-343. См. также запись на сербской рукописи, воспроизведенную в книге В. Григоровича “Очерк путешествия по Европейской Турции” (Казань, 1848, стр. 97)). Воспоминание Симеона о своем “премудром и добродетельном” соотечественнике отнюдь не случайно. Ведь Дамаскин крестился так, как было напечатано в старопечатных московских книгах, т. е. двоеперстно. Несомненно, что этим чрезвычайно интересовался собеседник Симеона, поскольку он разделял учение старообрядцев. Показательно, что обличители раскольников также вспоминали этот эпизод из истории Афона, и подчеркивали не то, что Дамаскин крестился по старопечатным московским книгам, а то, что его осудили греческие власти (“О сношениях русской церкви с святогорскими обителями до XVIII-го столетия” — “Прибавления к творениям святых отцов в русском переводе”, ч. 6. М., 1848, стр. 165, прим.). Характер освещения религиозных вопросов в рассказе Симеона позволяет понять, почему этот памятник попал в один сборник вместе с некоторыми раскольническими сочинениями.

Нет возможности подробно останавливаться на всех фактах, сообщенных старцем Симеоном, но и сказанного вполне достаточно, чтобы судить об их ценности. Само существование подобного источника свидетельствует о живом общении русских людей с выходцами из славянских и иных стран, общении, благодаря которому русские ближе узнавали историю, культуру, нравы и быт других народов. Любопытно также, что большой интерес к жизни в чужих землях был проявлен старообрядцами. Быть может, такое внимание преследовало практические цели. Известно, что в 1705 г. несколько палешан, а также крестовый дьяк царицы Прасковьи — вдовы Ивана, брата Петра I, некто Возгласов предприняли длительное “хожение” в Валахию и Сербию. С собой для “промена” они взяли несколько тысяч икон (С. К. Богоявленский. Указ. соч., стр. 243-244.). Их путь в Сербию совпадал с путем, рекомендованным старцем Симеоном. А касаясь цели своего приезда в Москву, сербский монах показал, что он “послан же сюды... ради нужды церковных вещей; нужда же у нас печатных книг и икон”. И подчеркнул еще раз: “иконники же по подобию пишущия вельми нам требе”. [366]

Приводим текст памятника. Публикация подготовлена по правилам издания документов XVII-XVIII вв.

/л. 402/ Лета 7211 бе на Москве Святыя горы Афонския монах диякон Семион сербин обители же святаго Павла, яко же сам поведа Сказание его, яко же ваша страна разделяется и глаголется Великая и Малая и Белая Русия, такожде и наша разделяется и нарицается Сербия, Босния, Далмацыя и Арбанасы А итти в нашу страну Сербскую ныне чрез Польшу ради ратнаго времени нелзя, но итти на Киев чрез волохи и мутьяны. А волохи /л. 402 об./ и мутьяны по сю страну Дуная, а сербы и болгары за Дунаем, болгары к Черному морю, а сербы к Белому морю. Афонская же гора Сербскыя страны. А страна Сербская до Белаго моря простирается, хлебом и овощем, и виноградом, и рыбою, и медом вельми изобильна, весела и красовита. И леса, и пустыя обители, и пустынники в ней есть. А то и пустынники, у которых ни церкви, ни обители несть, горы и разселины каменныя есть. Древа же у нас есть кипарисы, /л. 403/ кедры, финики, маслицы, смокви, винограды. Ягоды же виноградныя различныя видом, потому же и вина из них изгнетенныя разныя видом обретаются. А масло древянное из ягод масличных у нас изгнетают. Смокви же у вас на Москве винными ягодами нарицают, а виноград изюмом. Орехи большия, грецкия нарицаемыя, и малыя у нас, и горохи и бобы разныя родятся. Хлебы же у нас и пшеничныя и ячменныя, ржанова же мало ядим, с подмесом, понеже утроба /л. 403 об./ у нас мало ево подъемлет. Зимы у нас месяца с два бывает, снеги мало лежат, а иногда зимныя дороги у нас и не бывает. А нынешняго лета на Сырной недели у нас трава и лук зеленыя поспели, а на Вознесениев день и овощи поспели. Квасы у нас пшонныя, просяныя. У нас и у болгаров говорят и служат по печатным книгам московским, а сторопечатныя у нас лутше любят, понеже новая печать плюгава. А икон у нас живописи киевския вельми не при/л. 404/емлют, понеже по латинъски пишут, а латинских за се не приемлют, понеже не по подобию пишут. А венгры недавно к римской вере склонены. А греки того ради книги в Веницыи печатают, понеже турской у себе им печатати не дает. Мы же сербы и болгары словенскаго роду и языка, токмо наречия у нас свои. А волохи и мутьяне не рускаго роду, но цыгане римские и в вере непостоянны. И греки есть /л. 404 об./ такие крепкие и разумныя, что и на свете таких поискать. А к Москве которыя ездят — то недобрыя сущия и в Цареграде от турскаго суть те (Так в рукописи.) обругали, но те добрее, которые по островам и по дальним странам живут. А греков плутоватых, брадобрийцов и табашников у нас ненавидят, и священники наши их отлучают. А под цареградцким (В рукописи цареградцим.) патриархом митрополитов с 70. Болгары же и волохи и мутьяны /л. 405/ под цареградцким патриархом епархиею. У болгаров же когда у них был князь, тогда и патриарх бе, а ныне несть. У нас же в сербах свой патриарх, ныне Арсений, уже бо древен. Игумен Феофан, прошлаго году бывый с нами зде, в горе Фрушской живет. Гора же сия на Дунае, монастырей в ней с 20. Еще памятухи у нас есть. Как был во Афонской горе старец премудр философ и добродетелен, и брада у него до ног была, книги он /л. 405 об./ старопечатныя московския (В рукописи сказуемое пропущено, вероятно: читал.) и крестилъся он так, как в них напечатано (В рукописи: напечано.). И тем он всю Афонскую страну возмутил, и власти греческия собравшися ево потязали (Написано тем же почерком и теми же чернилами над зачеркнутым: прокляли.). Еще же у нас в нынешния [367] времена святыя нетленныя мощи обретаются такия, которых я зазнал (Так в рукописи) живых, и чюдеса от них доныне есть. А я десяти лет пострижен. Послан же сюды отец (Так в рукописи) за послушание, ради нужды церковных вещей. Нужда же у нас печатных /л. 406/ книг и икон. Иконники же по подобию пишущия вельми нам требе. А егда ваш государь на турскаго войском своим собирался, тогда наши сербы начальников и людей турских, держащих землю нашу, порубили. Царь же турской отмстити им не дерзнул. Страна же наша ова частью под властию турскаго, ова же под цесарскою, а иное есть у нас и особныя свои князи.