МАРКОВ Е.

В БРАТСКОЙ ЗЕМЛЕ

(Очерки путешествия по Сербии)

____________

1. Салоники, древняя Солунь.

Салоники, наша старая славянская Солунь, показались на холмистом берегу в глубине просторного круглого залива... Направо, к Афону, неясно вырисовывались далекие горы, влево, теперь уже позади нас, все еще поднимался поэтическим миражем воздушный голубой Олимп. Издали с глади моря он кажется как бы еще выше и величественнее, чем от берегов Фессалии, видный во всей цельности своих очертаний трехглавою зубчатою пирамидой... Серединная вершина его выше, боковые ниже; когда смотришь на это правильное распределение вершин священной горы древности, невольно приходит в голову что стремление строить храмы с несколькими куполами окружающими один главный, заметное не у одних византийцев и индусов, было прямо подражанием священным горам древности.

Салоники между тем вырастают пред нами не по часам, а по минутам и все больше приковывают наше внимание. С нами на пароходе едет весьма говорливый господин Моло, первый драгоман персидского посольства как стоит на его визитной карточке. Он один из богатых негоциантов богатого Солуня и, кажется, считает свой город счастливейшим и первейшим городом мира. По крайней мере, он не устает расхваливать нам его климат, плодородие его полей, его кипучую торговлю и талантливость его жителей.

— Вы, пожалуйста, не думайте, что Салоники – турецкий город и что там турецкое варварство! - горячо рассказывал [24] он. — У нас только губернатор турецкий — паша — и больше ничего; турецкие ли солдаты поддерживают порядок, другие ли, — не все ли нам равно? Кому-нибудь надо же охранять безопасность жителей. Во всем остальном у нас свободная республика своего рода; мы все делаем сами...

— То есть, кто же «мы»? Греки или славяне? - спросил я.

— О, нет! - с некоторым презрением отвечал синьор Моло. — Греки, конечно, живут в Салониках, и славяне тоже есть, но славяне — это простой народ, мужики... И все-таки славянский и греческий языки вы услышите у нас меньше, чем испанский.

— Испанский?! - с удивлением переспросил я.

— Вы удивляетесь? Вы разве не знаете, что Салоники населены главным образом испанскими евреями? Это наше кровное гнездо; еще с XV века, со времени королевы Изабеллы, которая изгнала нас из своих владений. Из 800.000 евреев уцелело тогда не больше 10.000-15.000, — все остальные погибли в море; те, кто спаслись, высадились в Салониках, где им дали приют. С тех пор они здесь размножились до пятидесяти тысяч и, слава Богу, не жалеют о том, что здесь поселились. Наш народ очень богат и просвещен гораздо больше, чем греки... Бедных у нас редко встретите.

— Не знаю как у вас, но я видел многие еврейские центры и, признаюсь вам, везде встречал массу бедноты, - заметил я.

— Ах, пожалуйста, не смешивайте нас с русскими или австрийскими евреями; между нами решительно нет ничего общего, - несколько гадливо отозвался драгоман; — вот вы сами увидите, что салоникские евреи — настоящие передовые европейцы, друзья свободы, прогресса, образования, люди в высшей степени деятельные и предприимчивые и нисколько не фанатики... Есть, конечно, и у нас партия староверов; они продолжают носить старинные одежды, держаться средневековых обычаев и средневековой нетерпимости; но их уже гораздо меньше, и руководят всем не они, а мы, партия просвещенных евреев...

— Чем же торгуют Салоники? - спросил я.

— О, Салоники богатейший порт! - восторженно отвечал Моло. — Вся торговля Балканского полуострова идет через нас. Весь хлеб вывозится отсюда. У нас одних паровых мельниц для перемола пшеницы целых тридцать! Кроме того [25] есть бумагопрядильные и разные другие фабрики. А если б англичане ввозили в Европу индийские товары через наш порт, а не через Бриндизи, то мы стали бы еще вдвое богаче. Для них это дало бы огромный барыш: на десять часов короче путь. Теперь ведь из Салоник по железной дороге куда хотите везите товар — в Вену, в Париж, в Берлин, — вся Европа открыта... Впрочем, договор англичан с Италией скоро кончается, и они, вероятно, перейдут к нам.

— И неужто ж турецкие порядки не мешают вашему процветанию? - усомнился я.

— Поверьте, что нет... Конечно, паша может всегда чем-нибудь повредить, но для этого у нас есть простое средство — деньги. Он доволен, молчит и не мешает нам жить и действовать, как мы знаем, лишь бы не затевали чего-нибудь политического... Знаете, если бы в Турции ввести свободу печати да хорошую администрацию, Восток затмил бы своею торговлей и богатством западную Европу... Здесь народ удивительно способный на все. У нас чуть не каждый извощик и лодочник говорит и по-испански, и по-гречески, и по-турецки, и по-славянски, и по-итальянски... Мы настоящая космополитическая нация. Где нам хорошо,— там и отечество наше... Кто с нами хорош, с теми и мы хороши...

— Русских вы не особенно долюбливаете?

— Я человек откровенный и скажу вам прямо, что мы не любим русских... Не за что их любить. Конечно, они народ храбрый и не без способностей, но они думают не об образовании, не о торговле, а только о войне, о том, чтобы захватить у кого-нибудь побольше... Хоть бы вот вспомнить последнюю войну с нашею Турцией. Разве она была справедлива? Разве Турция трогала вас? А притом и победы-то ваши не особенно почтенные: ведь вы победили рублем, а не штыками, и Керима-пашу на Дунае, и Сулеймана-пашу на Шипке...

— И вы верите этим бабьим сказкам? - засмеялся я. — В русской истории много таких Шипок и таких дунайских переправ, — по-вашему, все они добыты рублем? У нашего народа гораздо больше геройского духа, чем серебряных рублей...

Вода залива по мере приближения парохода к берегу делалась из прозрачно-голубой какою-то матовою и светло-[26]зеленою от примеси пресных вод бурного, водообильного Вардара — этой самой большой реки Европейской Турции, начинающейся еще в горах Албании и стремительно вливающей свои струи в морской залив.

Моло сообщил нам, что у них есть проект исправить глубокое русло Вардара и пустить по нему пароходы вглубь страны.

Длинный плоский язык земли протягивается слева в залив, подстерегая своими подводными мелями корабли и пароходы, которые то и дело, бывало, разбивались здесь в темные бурные ночи, пока портовая администрация не догадалась купить у американцев большой корабль, тоже попавший здесь на мель, и устроить на нем предохранительный маяк, который краснеет теперь перед нами.

К правой косе подходить тоже опасно, поэтому пароход наш старательно держится середины залива, все больше и больше заворачивая вправо, где, наконец, раскрывается перед нами, ясно, как на ладони, весь город.

Мы с женою не нахвалимся этим пугавшим нас сначала греческим пароходом. Машина его работает без шума и толчков, как хорошо устроенные часы; нигде нас во всем этом длинном переезде не тряхнуло, не качнуло ни раза.

Салоники сходят к морю с гребня холмистого берега, далеко не столь высокого и крутого как в Воло, и широко растекаются потом вдоль полукруглой окраины залива. Кругом его разноцветные карточки хорошо обработанных полей и виноградников. Справа дачи в садах, трубы фабрик, а прямо пред нами длинная набережная совсем европейских больших и красивых домов. Над этою набережной, маскирующею своею цивилизованною внешностью тесноту и грязь старого турецкого города, толпятся его живописные кварталы, поднимаются куполы мечетей и стрелы минаретов. Греческие церкви хотя и есть в Салониках, но они как-то не видны и ее нарушают общей магометанской физиономии этого древнего центра христианства, заложенного еще труженическими руками апостола Павла. Есть здесь и католическая церковь, но и она тоже скромно прячется где-то, уступая господство турецким мечетям.

Это турецкое владычество, которое в таких розовых красках изображал нам цивилизованный испанский еврей, выражается характернее всего в старинной цитадели Еди-[27]Куле, забравшейся на самый верх берегового гребня и венчающей этот обширный и богатый город своими зубчатыми стенами, башнями и высоким минаретом мечети, что торчит над завоеванною христианскою Солунью, словно водруженное копье победителя-мусульманина. Характерна также белая средневековая башня венецианцев, окруженная стеною с маленькими башенками, прежде жестокая темница турецких пашей, а теперь только казарма для их солдат, так как тюрьма переведена еще выше, в казематы Еди-Куле — по-русски Семибашенного замка. Большая круглая мечеть св. Георгия, превращенная, конечно, из старинной христианской церкви того же имени, да огромный конак турецкого вали, в котором помещаются все присутственные места, особенно бросаются в глаза среди тесноты городских кварталов...

Синьор Моло оказался прелюбезным знакомым. Он, очевидно, хотел показать нам, иноземцам, не имевшим понятия о культурных нравах испанского еврейства, всю его галантность и гостеприимство как истого хозяина. Он усадил нас в выехавший за ним щегольской баркас, познакомил нас со встретившим его братом, и потом, когда мы высадились, отправился в турецкую таможню хлопотать о нашем багаже, поручив провожать нас своим родственникам. К удовольствию моему, его предстательство за нас оказалось весьма действительным, потому что до наших чемоданов даже и не прикоснулись, а прямо наклеили разрешительные ярлыки.

Те же обязательные господа проводили нас в Hotel de la Turquie, на видном месте, тут же сейчас над морем, где нам за 5 золотых франков отвели чистую комнату с покойными постелями и весьма приличным убранством.

Едва напившись кофе, я отправился в Оттоманский Банк за деньгами для дальнейшего нашего путешествия; обсчитали было меня на десять золотых ливров, но когда я, проверив счет дома, явился опять в великолепный отель Банка с мраморными статуями и фонтанами и довольно резко потребовал недоданные деньги, кассир беспрекословно выдал их мне, как будто он уже вперед знал, что надул доверчивого иностранца. Из банка я отправился к нашему генеральному консулу. Пять расшитых золотом кавасов встретили меня у его дверей. Консула я застал и поспешил расспросить обо всем, что мне было нужно. Когда я объяснил ему, что мы с женою собираемся посетить Ипек, [28] Косово и вообще Старую Сербию, консул безнадежно махнул рукою.

— Помилуйте, и думать нельзя... - решительно объявил он. — Ведь это гнездо самых буйных албанцев. Там постоянная резня и грабеж между племенами. Как нарочно, смуты опять только что начались там. Мутасериф турецкий просто-напросто бежал из Ипека, под предлогом каких-то дел, потому что у него нет достаточно сил справиться с ними, и теперь не хочет совсем возвращаться туда. С дамою особенно опасно. Сейчас же в горы уведут, чтобы выкуп получить. Турецкая власть ведь там только по имени; арнауты в грош ее не ставят. А тут еще, как на грех, нашего консула в Ускюбе нет: послан временно исполнять должность в другой город. Нет, вы и помысл всякий оставьте о Старой Сербии... Туда положительно невозможно ехать при теперешних обстоятельствах...

Пришлось, хотя и с большим огорчением, отказаться от давно лелеемой мысли посетить древнюю колыбель и древнейшие святыни Сербского царства, могилу геройства народа сербского, которая так глубоко заинтересовала меня при чтении превосходного путешествия Гильфердинга во время его бытности консулом в Сараеве.

Перетолковав с женою, мы решились ехать через Македонию на Ускюб и Ниш прямо в Сербское королевство и объехать хотя его интереснейшие исторические уголки.

Любезный консул наш дал нам для этого письмо в Ниш к тамошнему русскому консулу.

Отдохнув порядком в гостинице, мы наняли коляску, чтоб объехать город и хотя наружно познакомиться с ним. Салоники — большой, богатый и благоустроенный город. Он уже теперь насчитывает вместе с пришлым людом до 130.000 жителей и разрастается с каждым днем. Новые улицы — прямые, широкие, обсаженные деревьями, хорошо вымощены, хорошо обстроены. Но и старые тоже, хотя тесны и извилисты, однако вымощены прекрасно, несравненно лучше наших русских; здесь уже истая Турция — крытые базары, бесчисленные кухоньки и лавчонки на улицах и сплошные реки красных фесок. Феска здесь все одолела и вместе с многочисленными минаретами сообщает городу совсем турецкую физиономию; но вы сильно ошибетесь, если подумаете что весь этот люд в красных фесках — действительные турки. Тут, конечно, порядочное число турецких солдат и офицеров, [29] которых сейчас узнаете по их красным поясам и их варварским, часто настоящим зверским физиономиям. Но все-таки огромное большинство составляют израелиты и греки. Израелитами здесь зовут сами себя в публике испанские евреи, не желающие, чтоб их смешивали с обыкновенными евреями, заслужившими себе не особенно блестящую репутацию. Израелитов тут 50.000 изо ста тысяч коренного населения, остальные 50.000 — греки и турки, каждых поровну. Извощики, лодочники здесь все израелиты, оттого везде слышится испанский жаргон. Интересны наряды израелиток старинного закала, еще не поддавшихся модным новшествам; их пока встречаешь целые толпы. Одеты они очень богато, даже роскошно. Обыкновенно у них на голове шелковый платок какого-нибудь яркого цвета, сложенный шарфом и спадающий с темени на спину расшитыми концами; яркая шелковая лента другого цвета, подвязанная под подбородок, придерживает этот бросающийся в глаза головной убор; на груди жемчуг, может быть и фальшивый, и всякие другие разноцветные ожерелия; яркая талия вырезана так, что совершенно отчетливо обрисовывает груди, прикрытые белою рубашкой. Поверх всего надет в рукава шелковый полосатый бешмет, тоже очень яркий, едва покрывающий одну только спину и оставляющий на виду платье и фартук, все необыкновенно яркое и многоцветное... Нужно думать, что этот совсем восточный наряд, может быть, заимствованный еще у испанских мавров, удержался здесь со времен королевы Изабеллы.

Более культурная часть населения в обыкновенных модных платьях Европы, только особенно кричащих и разнообразных цветов и не совсем скромной пышности.

Теперь здесь сезон ягод и плодов, и в бесчисленных лавочках, к удивлению нашему очень чистых, навалены горы бархатистых черных черешен, румяных абрикосов, кровавой земляники, крупной как дикие яблочки. Но, кажется, всего больше здесь кофеен, как и вообще, впрочем, в южных городах. Здешние кофейни очень приличны. Просторные, большею частию сквозные, со стеклянными стенками на улицу, с бесчисленным множеством мраморных столиков — и внутри, и снаружи, в тенистых садиках и прямо на тротуарах улицы. Давно я не видал такого движения толпы по всем улицам, площадям, переулкам, садикам, кофейням. От этого безостановочного прилива и отлива красных голов [30] делается красно в глазах. Но я с трудом мог вообразить себе, что нахожусь не в Смирне и не в Бейруте, а в том самом Солуни, где апостол язычников насаждал одну из первых христианских церквей и где потом, много веков спустя, жили и действовали его верные последователи, первые просветители славянства...

От времен римской древности в Салониках уцелело не много памятников. Интереснее других триумфальные ворота в центре старого города. Они и теперь еще очень красивы и типичны, хотя серединная арка их уже разрушена и заменена новою, совсем голою аркою возмутительного безвкусия. Зато массивные боковые столбы из серого мрамора, на которых покоилась арка, каждый аршин по пяти ширины, сохранились прекрасно. Все три яруса их сплошь покрыты мастерскою скульптурою битв, торжественных шествий и жертвоприношений.

Ворота эти называются аркою Константина и построены в память его победы над сарматами. Арка Константина пересекала знаменитую некогда военную дорогу via Egnatia, проходившую в римские времена от Босфора до Адриатики по всему южному побережью Балканского полуострова.

Шагах в полутораста от этих ворот недавно стояла другая античная арка, но англичане понемногу раскрали ее, подкупая соседних жителей растаскивать по ночам и продавать им камни, конечно, со скульптурою.

От коринфской колоннады осталось тоже немного. Зато древняя греческая церковь, до сих пор слывущая у народа под именем «айя Георгиос», хотя она уже целые века тому назад обращена в турецкую мечеть Орта-Султан-Османджами, уцелела вполне, благодаря этому обстоятельству. К этой «Ротонде» мы чуть проехали на своей коляске сквозь узенький переулочек. По-видимому, церковь эта была вместе и сильною крепостною башней, судя по чрезвычайной массивности ее стен и бойничным отверстиям кругом третьего яруса. Во втором этаже еще есть по одному полукруглому окну с каждой стороны, но низ башни совсем глухой, как подобает крепости. Внутри мечети на высоко приподнятом своде купола превосходные древние мозаики, теперь уже полуразрушенные. Три притвора на грубых безвкусных колоннах, по-видимому, прилеплены к ней уже турками. На таких же колоннах и фонтан посреди двора, — неизбежная принадлежность мусульманской мечети. Около него обломок [31] очень изящного памятника с античною скульптурою и следами ступеней. Местное предание уверяет, будто с этого камня апостол Павел проповедовал солунянам воскресшего Христа. Многовековые тенистые платаны, может быть, еще современники эллинов, приосеняют этот безмолвный дворик, за которым тянется турецкое кладбище с большими и богатыми мраморными памятниками.

Салоники играли важную роль и в истории классических народов, и в Средние века. Это легко объясняется их удивительно выгодным положением, с одной стороны, у моря, соседнего с Азиею и Африкою, с другой стороны, у естественного выхода плодородных равнин Балканского полуострова. Еще в самые древние времена через Салоники шел большой торговый и военный путь от Босфора и Малой Азии в Иллирию, Фессалию и Эпир. Ксеркс Персидский вел этим путем свои сухопутные полчища к Марафонскому полю и Фермопильскому ущелью, а Александр Македонский двигал свои победоносные фаланги в далекую Азию, к Иссе и Гранику. Цезарь и Помпей водили по вышеупомянутой via Egnatia свои легионы? чтобы вблизи этой исторической дороги, у Фарсала, мечом решить вопрос — кому из них быть владыкою Рима. Помпей даже обратил Салоники в своего рода временную столицу свою, где он собирал не только войска, но даже и римский сенат.

У эллинов и македонян Салоники, впрочем, носили в древности другое имя — Фермы, или Термы, вероятно, по причине каких-нибудь теплых ключей. Новое же имя свое город получил только при царе Филиппе Македонском, который назвал свою дочь Фессалоникой (Thessalo-nike), в честь своей победы (nike) над фессалийцами. Фессалоника вышла замуж за Кассандра, который возобновил древние Фермы, назвав их в честь своей жены Фессалоникою, что было переделано впоследствии, краткости ради, в Салоники.

Во дни римлян это был очень обширный торговый порт и сильная крепость; гавань была углублена и укреплена; в городе считалось более 250.000 жителей, и он по праву присваивал себе значение царицы Эгейского моря.

В Средние века кто-кто не перебывал под крепкими стенами этого богатого и людного города: и славяне, и арабы, и норманы нападали на него и грабили его. Осаждал его и знаменитый Танкред, герой крестовых походов. Во время вероломного расхищения Византийской монархии латинянами [32] Салоники со всею Македониею и Фессалиею попали под власть маркиза де Монферрано, «короля Фессалоникского». Потом греки продали Салоники венецианцам, а за 23 года до покорения Византии турки отняли их у венецианцев и владеют ими с тех пор вот уже почти пять столетий.

Перед вечером мы зашли в городской сад; он не велик и далеко не роскошен по своей растительности; ни цветников, ни редких деревьев, все только обыкновенный кипарис, белая акация да олеандры. Но зато много тени, много павильонов для музыки и кофеен, беседок для публики; есть даже летний театрик. По бесчисленным стульям и столикам сейчас видно, что публика посещает его очень усердно. Мы пришли несколько рано и притом в будний день, но все-таки публика уже начинала набираться. Бродили по аллеям даже несколько групп турчанок, безобразно закутанных в белые шелковые саваны с башлыками; старухи были в таких же черных капотах. Впрочем, лица всех были почти открыты и из-под шелковых навесов на нас очень смело смотрели огромные черные глаза, казавшиеся еще более черными среди бледно-матового лица. Одна из этих дам оказалась отвратительною, губастою негритянкою. Откровенность их объяснилась тем, что вблизи не было ни одного турка-мущины. Гуляла тут и жена одного из европейских консулов с своими разряженными детками и нянюшкою; сзади их важно шагал расшитый золотом кавас, без сопровождения которого считается неприличным появляться в публику дипломатическим дамам.

Мущины, как и у нас на Руси, сидели за столиками, уставленными бутылками и резались в карты, не стесняясь соседством чудного голубого моря и глядевшей из-за него воздушной пирамиды Олимпа. Мы зато упивались этою непривычною нам прохладою и негою южного моря.

Домой мы поехали вдоль по набережной, — самой цивилизованной и самой людной артерии города.

Коляска должна была шагом протискиваться сквозь толпы двигавшихся во все стороны красных фесок, между стульев и столиков, расставленных пред кофейнями и тоже залитых теми же красными фесками. Море, взволнованное вечернею зыбью, колышется тут же у наших ног, и бесчисленные пустые баркасы, ялики, каюки, лодки, привязанные к столбам берега, потешно пляшут на волнах, будто рассыпанная ореховая скорлупа; корабли раскачиваются даже и [33] очень серьезно, пробуждая в нас радостное сознание, что мы теперь надолго спасены от несносной морской качки, так часто мучившей нас у берегов только что покинутой Греции.

Воздух чудный, вид восхитительный: Олимп со своими прозрачными снегами дает господствующий тон всей панораме моря; а тут простор, движение везде, все кругом как-то смело, весело, открыто, — свободная жизнь прямо на улице, какой не знает наш угрюмый, холодный север. В толпе фесок встретился нам и наш знакомец Моло. Он очень дружелюбно приветствовал нас и обещал зайти к нам вечером. Действительно, когда мы сидели за чаем в многолюдном ресторане, занимавшем нижний этаж нашей гостиницы, Моло явился к нам вместе со своим братом и кузеном, провожавшими нас в таможню. За стаканами пива и рюмками мастики, которыми я угощал их, долго ораторствовали эти словоохотливые израелиты, описывая нам все прелести Салоник и все выгоды турецкого подданства.

— Вы знаете, что весь хлеб, все мясо и скот, которые потребляют Афины и Греция, вывозим к ним мы, салоникцы! - С гордостью уверял нас почтенный драгоман персидского посольства. — Мы вывозим кроме хлеба массу кож, опиум, красный перец, кунжут, масло кунжутное, шелковичный кокон, бумажные ткани! Словом, решительно все. У нас в Салониках имейте только голову на плечах и небольшие деньги — и заработаете наверняка на чем только хотите... Для торгового человека это идеальный город...

— А из России получаете что-нибудь? - спросил я.

Моло слегка поморщился и сказал довольно презрительно:

— Что же нам из России получать? У нас у самих все есть... Ну, ввозим икру, муку самую тонкую из Одессы — все вещи не важные. Наш главный ввоз — это восточные товары; то уж совсем другое дело!.. На этом мы много наживаем; одна таможня наша по два миллиона ливров в месяц собирает. И знаете, что я вам скажу? Мы вам, русским, в одном действительно очень обязаны. Наш город поднялся настоящим образом только после вашей последней войны с турками, вследствие Берлинского трактата. Дали нам свободную торговлю и вообще во всем гораздо больше свободы стало; турки за нами начали больше ухаживать... Я уж говорил вам, что здешняя администрация ничему не мешает, а скорее даже помогает; делайте себе что [34] хотите, только не затрагивайте правительства и платите исправно налоги...

— Я думаю, и железная дорога, соединившая вас с Веною, то есть со всею Европою, тоже много помогла развитию вашего города? - заметила моя жена.

— Ну, нет, мы вовсе не обрадованы этим соединением с Европою! - отвечал Моло. — Вот железная дорога в Албанию, в Монастырь, действительно много увеличила нашу торговлю, потому что оттуда к нам везут массами всякое дешевое сырьё, и туда мы можем теперь поставлять всевозможные товары, а дорога на Белград и Вену отняла у нас огромный и очень выгодный рынок — северную Албанию; теперь она все вывозит на Вену и все получает из Вены, а Салоники остаются в стороне.

Наутро нам предстоял далекий путь через всю Македонию до Ниша, откуда мы решились начать свои странствования по королевству Сербии; поэтому мы отправились к себе на верх укладывать свои вещи и укладываться спать самим, как только покинули нас общительные израелиты древних Фессалоник.

___________

2. По Вардару и Мораве.

Скорый поезд Македонской железной дороги отправляется из Салоник в 5 часов утра, поэтому нужно было встать в четыре. Турецкие порядки сейчас же дали себя знать: вокзала не отпирают ранее положенного часа, и вся публика терпеливо толпится на улице, свалив прямо в пыль или грязь, смотря по погоде, свой громоздкий багаж. Иные посиживают за столиками соседних кофеен и кабачков, хотя в такой ранний час даже кофе на ум не идет. Отперли вокзал, — пошла возня с паспортами; турецкий офицер или полицейский весьма сомнительной грамотности, окруженный солдатами, подозрительно осматривает всех нас и записывает к чему-то наши паспорты, производя свои операции с возмутительною медленностью и бесцеремонностью, как и подобает, конечно, в Турции.

После греческих гор и ущелий дорога напомнила нам родную русскую равнину: хлебные поля кругом, зеленые [35] луга, скот на лугах; даже дворы по-нашему обнесены кругом заборами, ворота под навесом и избы низкие, только подлиннее наших, с двумя высокими деревянными трубами. Издали деревни производят совсем русское впечатление. Вероятно, это болгарские деревни.

Скоро железные змеи рельсов поползли вдоль берега Вардара. Это самая большая река Европейской Турции после отобрания от нее Дуная. Вардар здесь довольно широк и катит свои коричнево-глинистые волны хотя и в низких берегах, но с большою стремительностию, так что поверхность его вся изборождена резкими складками и потоками.

Кругом бесконечные поля кукурузы, пшеницы, мака, овса; жатва во всем разгаре, и вереницы навьюченных осликов тянутся во все стороны, как наши телеги со снопами в страдную пору. Тут хлеб жнут, а не косят, и это лишает картину поля того боевого и оживленного вида, который так радует русский глаз, когда дружины косарей, молодецки взмахивая косами, напирают на золотые стены спелого хлеба. Ряды шелковиц с обрубленными наголо ветвями провожают все время течение реки.

Мало-помалу, однако, русло Вардара сдавливается все больше и теснее надвигающимися с обеих сторон холмами, а потом и настоящими горами, оставляющими уже немного места хлебам, виноградникам и садам.

На станциях, в вагонах — тут везде турецкие солдаты, турецкие офицеры. Сейчас видна завоеванная страна, хотя насильственный владыка чувствует себя здесь далеко не прочно и не спокойно; вероятно соседство Греции, Болгарии, Сербии, пожалуй, и Австрии, — всех этих соревнующих одно с другим государств, давно разевающих рот на лакомую добычу, которую они считают неизбежною не нынче, так завтра, — побуждает Порту Оттоманскую обратить в военную дорогу этот международный торговый путь громадной важности, не говоря уже об албанских разбойниках, еще более близких соседях, не привыкших особенно церемониться с провинциями Высокой Порты.

Солдатские казармы, солдаты под ружьем на каждом шагу. Турок в своем национальном наряде красив и величествен; но турок, переодетый в европейского солдата, отвратителен и смешон. Вся восточная нечистоплотность его выступает здесь наружу. Куртка на нем какая-то узенькая и коротенькая, словно не с него, штаны так опущены что, [36] кажется, сейчас же слезут наземь. Зато они вооружены, как на битву, и весь кожаный пояс их сплошь усеян патронами.

У Темир-Хапу, — «железных ворот», — Вардар пробивается сквозь теснину диких голых скал. Очень живописный и большой город Квирчили разбросан по горам с обеих сторон реки. Это совсем турецкий город, судя по наивно-милой архитектуре его построек. Крыши с широкими плоскими навесами, верхние ярусы, будто на кронштейнах, на подпорках узеньких нижних этажей, мелкие решеточки в окнах, карнизы, углы, балкончики расписаны с восточною пестротой. И тут тоже огромные солдатские казармы и конюшни, — сейчас видно, что стоянка какой-нибудь крупной части войск.

То и дело выдвигаются в сдавленную стремнину реки утлые клетушки мельниц на сваях, колеса которых вертятся ее течением; еще больше видно по берегам колес с черпаками для поливки полей; а туннели между тем все чаще пересекают нам путь своими черными, беспросветными дырами, и среди полноводной реки все чаще начинают торчать камни подводных скал. Но вот мы, должно быть, прорезали цепь гор и пред Ускюбом опять несемся через равнину. Горы эти, в сущности, много ниже Парнаса, а между тем они тут почти совсем голы, хотя могли бы быть обращены, как в Греции, в сплошные виноградники. Местность вообще довольно пустынная, кроме немногих долин; деревеньки попадаются редко, дома низкие, с прилизанными соломенными крышами, напоминающими Галицию. По равнинам живописно разбросано много старых тенистых вязов и орешин, а у берегов реки засела во множестве наша родная матушка ракита. Здесь невольно оценишь значение дерева среди поля и поймешь, почему на юге поля постоянно усеяны деревьями, маслинами, шелковицами, орехами. В полдень эти одиноко разбросанные деревья превращаются в настоящие природные шатры, под тению которых укрываются отдохнуть от солнечного зноя и стада овец, и пахари, и косари, и проезжие всадники со своими конями и осликами. Здесь уже вы видите и буйволов, которых мы ни раза не встречали в Греции.

Порядки на здешней железной дороге все-таки довольно сносны: во 2-м классе ехать очень прилично; кондукторьг объясняются и по-французски, и по-немецки, потому, конечно, [37] что компания, устроившая дорогу — европейская, а не турецкая; обед на станциях заказывается, как в Германии, заранее, через кондуктора, по телеграфу. Нам пришлось обедать в Ускюбе, откуда мы хотели было начать свое странствование по Старой Сербии, и куда отговорил нас ехать наш генеральный консул.

Пред самым городом мы проехали превосходно возделанною широкою равниною полною садов, полей, огородов, покрытою скромными славянскими деревеньками, — не знаю, сербскими или болгарскими, с вымазанными серою глиною низенькими избами. Их серый цвет и полное отсутствие крестов и церквей, так привычных глазу русского, придавали какой-то скучный и приниженный вид этим поселкам православного народа. По-видимому, у них церкви — такие же низенькие неприглядные избы, как и все другие.

Зато город Ускюб, живописно раскинувшийся по вершинам и скатам капризно изрезанных холмов, весь ощетинился стрелами своих стройных минаретов и куполами своих мечетей. Единственная видная нам христианская церковь с колокольнею, несколько католической внешности, едва заметна среди множества этих напоказ выставленных, везде высоко торчащих, знамен ислама.

Кто бы мог представить себе, что этот город, глядящий маленьким Каиром или Дамаском, — одно из старейших гнезд славянства. Это — Скопля, или Скоплица, где родился знаменитый полководец Юстиниана славянин Велисар, или Величар, названный потом Велизарием. В VI-м веке по Р. Хр. вся западная часть Забалканья уже была населена славянскими племенами; сам император Юстиниан, как известно, был славянин из Дарданьи, местности соседней с Вардаром, именно из деревни Ведряны, звучащей совсем по-русски, и назывался по-русски же Управдою, так что его царское имя Юстиниан было только буквальным переводом на латинский язык его родного славянского имени. Точно так же отец Юстиниана назывался Исток, а мать — Бегленица.

Многие полководцы Римской империи того времени, помимо Велизария, тоже были славяне; так, напр., известный Хвилибуд, охранявший при императоре Юстиниане переправу через Дунай и бывший грозою соседних варваров, Доброгост и Всегорд, воевавшие против Персов во главе римских полков. Так было велико уже и в те далекие времена значение славянского племени в империи греков. [38]

На ускюбском вокзале нас ждал очень недурный табль д'от из четырех кушаньев с прекрасными черными вишнями для десерта, с вином и кофе; за все взяли по 10 пиастров с человека. Хорошенькая молоденькая жидовочка из Солуни со своим молодым мужем, женихом или возлюбленным, обедавшая визави с нами, все время, однако морщилась и капризничала, презрительно отодвигая от себя подносимые блюда и давая всем понять, что она не привыкла к подобным скромным трапезам; вместе с тем она всячески старалась показаться обеденной публике не жидовочкой, а истою француженкой, что, к ее несчастию, сейчас же коварно опровергал ее типический еврейский акцент.

Выезжая из Ускюба, мы любовались характерною картиною его мечетей и громадных загородных кладбищ, в которых стоячие серые камни, увенчанные чалмами и женскими повязками, торчат настоящим частоколом по всем скатам и гребням холмов. Умирают же, должно быть, массами в этом на вид цветущем уголке, если судить по бесчисленным полчищам могильных памятников. Плодоносная долина тянется еще на много верст за Ускюбом, оттененная на заднем фоне внезапно появившимся хребтом снеговых Албанских гор.

Вардар, зато, навсегда исчез из наших глаз; от Ускюба мы слегка своротили к северо-востоку на линию Ускюб-Ниш, прорезающую несколько дальше другую длинную речную долину — Болгарской Моравы, которая по вступлении в сербские пределы носит уже имя Сербской Моравы. Долина же верхнего Вардара резко поворачивает в сторону от Ускюба, так что другая железнодорожная линия Ускюб-Митровица уже идет долиною его протока Лепенаца и потом долиною реки Ситницы, впадающей у Митровицы в р. Ибар. Линия эта пересекает самые исконные, самые интересные области древнего Сербского царства, давно уже заселенные разбойничьими племенами арнаутов и албанцев, так называемую «Старую Сербию». К западу от Митровицкой железной дороги лежат все исторические и религиозные святыни сербов, когда-то славные в целом христианском мире, но вот уже 500 лет бессильные вырваться из мусульманского пленения. Тут и Призрен — «Сербский Цареград», и Печ (теперешний Ипек) — некогда пребывание самостоятельных сербских патриархов, и Дечаны — эта Троицкая Лавра сербов; тут роковая равнина Косова поля, [39] где почти одновременно с Куликовским побоищем Дмитрия Донского, этою зарею русского освобождения от мусульманского ига, мусульманство сокрушило на долгие века сербскую силу и свободу сербского народа, где рядом с турецким султаном Амуратом пал геройский царь Сербии Лазарь и все его герои-богатыри...

Центр старого царства Сербского был вовсе не там, где теперь новое сербское королевство, а именно здесь; сам Белград был долгое время в пределах Болгарского царства и к Сербии присоединен был только в конце ее истории.

Сербский король Стефан Душан, поднявший свое царство на вершину могущества и славы почти накануне его гибели, владел в половине XIV столетия целою половиною Балканского полуострова от Дуная до Эгейского моря и Адриатики; Рагуза была его вассалом и величала титулом «покровителя»; Арта, Янина, Босния, большая часть Македонии и Албании, все земли по Вардару и Марице были в его власти, Болгария считалась почти областью Сербии; Стефан видел себя владыкою почти всех бывших владений Римской империи на Балканском полуострове, так что принял горделивый титул «Ромейского кесаря», «христолюбивого царя Македонского» и даже надел на себя императорскую тиару.

Родовым же гнездом Сербского царства собственно была маленькая область около нынешнего города Нового Базара, тоже в Старой Сербии, на южной границе теперешнего Сербского королевства, по рр. Рашке, Ибару, Ситнице. Замечательно, что р. Рашка, а через нее и вся окрестная страна, называлась в старину Рась или Рось; Рашка это уже прилагательное от Рась (Рашка земля, Рашка река). Сербские государи долго назывались «кралями Сербских и Рашских земель». У итальянцев и венгров Сербия чаще всего называлась Рассией или Расцией (Rassia, Rascia), а народ сербы — rasciani, т.е. почти что россияне. Мадьяры и до сих пор зовут сербов — «рац». Трудно сомневаться, чтоб эти созвучия имен не указывали на тесное былое родство двух славянских народностей — росов, русов с расами, тем более что пребывание сербов в малорусских равнинах России прежде их появления на Дунае — едва ли может встретить сомнение, а язык их и до сих пор поразительно напоминает малорусский, так что простые хохлы [40] из наших добровольцев во время последней сербской войны с турками отлично понимали сербов, и сербы без труда понимали хохлов.

Тем интереснее было бы для нас поближе познакомиться с этою глубоко историческою и близкою русскому сердцу местностью, которую так всесторонне изучил и так подробно описал наш талантливый славяновед Гильфердинг, геройски проделавший в 1857 году, во время своего консульства в Сараеве, опаснейшее и труднейшее путешествие по Старой Сербии в такие времена, когда появление европейца в этих диких разбойничьих местностях считалось почти небывалым событием. Но я уже рассказал выше, что наш генеральный консул в Салониках энергически воспротивился этому давно замышленному мною путешествию по Старой Сербии, где, как нарочно, в это самое время происходили кровавые раздоры между албанскими племенами.

Сербы королевства, как я не раз слышал потом от них, утешиться не могут, что Европа так жестоко обидела их, заставив их по Берлинскому трактату возвратить туркам древние города и области Старой Сербии, — их кровное достояние, которое они отбили было у турок мечом и кровию своею во время Болгарской войны России с Турцией. Сербы винят в этом историческом несчастии своем более всего Россию, которая будто бы в переговорах о мире совсем забыла Сербию, храбро восставшую ей на помощь, а хлопотала только об одной своей возлюбленной Болгарии, ничего никогда для нее не сделавшей и отплатившей ей потом самою черною неблагодарностию.

Эти горькие упреки России я слышал в Сербии десятки раз от простых крестьян, от офицеров, от профессоров и бывших министров...

___________

— Какая это река? - спрашиваю я кондуктора-серба, стараясь сломать на сербский лад свою русскую речь.

— Это Мурава! - отвечает самодовольно серб, улыбаясь моему оригинальному сербскому языку.

Стало быть, Морава — только немецкая выдумка, искажающая ясный смысл славянского имени и безраздумно, однако, повторяемая нашими российскими географами. [41]

В долину Муравы мы въехали очень скоро по переезде Сербской границы в городе Ристоваце, где наши чемоданы подверглись самому снисходительному осмотру. Здесь уже все надписи, вывески, объявления — писаны родными русскими буквами — кириллицею — и почти русскими же словами. Так приятно почувствовать себя среди народа, близкого и понятного вам, — одной веры, одной крови, одной почти речи. Да и вид всего кругом какой-то русский. Бабы в юбках, часто красных, как у нас, и в белых рубашках; много родной ржи и конопли рядом с кукурузою; бедные, совсем хохлацкие мазанки под соломенною крышею, сарайчики, пуньки, плетни, — все как в наших деревнях; а если встречаются часто порядочно выбеленные домики, то они смотрят скромными жилищами какого-нибудь мелкопоместного помещика или зажиточного казака. Только церкви тут — дома с крестиками, не наши обычные величественные православные храмы. Это, конечно, потому, что мы едем пока чрез южную область Сербии, прирезанную к ней только после Турецкой войны и Берлинского трактата и находившуюся многие века под гнетом ислама. Оттого-то, вероятно, и здесь как в Греции старинные часовенки белеются на вершинах гор и холмов, подальше от турецкого глаза. Коса уже сверкает здесь в полях вместо серпа, тоже по-русски. Изумительна эта стойкость и однообразие племенных вкусов и привычек. Сколькими веками, сколькими сотнями верст раздвинуты были друг от друга два родственные народа, какие различные исторические, климатические, этнографические влияния воздействовали на них, а в существенных условиях быта своего они все-таки сохранили одни и те же черты.

Не могу не вспомнить при этом, что послы из Рима и Константинополя, посетившие в V-м веке Аттилу в его придунайской столице, видели там окружавших его скифских ратников с бритою в кружок головою, называвших на своем варварском языке «медом» туземный напиток, заменявший вино; это, конечно, были славяне, тем более что и главный помощник Аттилы, «второй человек после него», Оногость, уже судя по одному имени, был очевидно славянин.

Приск рассказывает про него, что, захватив в римском городе архитектора, он приказал ему выстроить рядом со своим домом каменную баню, до которой до сих пор [42] такие охотники русские и другие славяне. Описание жилищ этих аттиловых скифов у Приска поражает своим сходством с русскою деревнею: бревенчатые избы, украшенные резным тесом, дворы обнесенные заборами, с тесовыми воротами, — все то же, одним словом, что и до сих пор мы видим в каждом родном селе нашем.

Долина Муравы все суживается, лесные горы стесняют ее все больше и делаются все живописнее.

Мурава здесь очень запущена, обмелела, затянута илом и песком. Мы несколько раз с громом переносимся по мостам через ее многочисленные излучины, несколько раз ныряем в черные туннели.

В Ниш — древнюю Ниссу — поезд примчался только в 10-ть часов вечера. Погода к ночи переменилась, надвигался дождь, сверкала молния. Может быть, от этого въезд в город произвел на нас довольно печальное впечатление. Долго тащили нас по скудно освещенным и плохо обстроенным улицам с редкими домами в больших садах, но за то по очень покойной мостовой, к которой не приучили нас наши родные губернские города, — пока довезли до рекомендованной нам гостиницы Hotel de l’Europe. Гостиница довольно скромная; прямо с улицы дверь в коридор, без сеней и швейцарских; нумера, впрочем, просторные, кровати чистые, прислуга — венгерки из Австрии. На дворе в садике — ресторан и кофейня, полные народа, полные звуков музыки. Нам дали чаю и поужинать — все очень прилично.

Выспавшись хорошенько, мы с утра отправились бродить по городу. Город неказист и не успел еще усвоить себе определенной физиономии. Турецкий городишко с узкими и длинными неметеными улицами, с грязными маленькими лавчонками господствует пока над зачатками нового сербского Ниша, силящегося сделаться сколько-нибудь европейским городом. Ниш был присоединен к Сербии тоже по Берлинскому трактату, так что времени для перерождения его было еще очень немного. А между тем и по политическому значению своему как второй резиденции короля и скупщины, и по своему торговому положению в узле двух очень важных железных дорог — Константинопольско-Венской и Салонико-Венской, отчасти также и как близкая к границе крепость, Ниш должен и может вырасти в богатый и благоустроенный центр южной Сербии. [43]

Дворец короля — старый плоховатый конак турецкого паши, оштукатуренный по деревянным стенам, очень смахивающий на скромные купеческие дома наших глухих губернских городов. Тут же рядом и офицерский дом, а напротив, по берегу реки Нишавы, разбит довольно тенистый городской сад.

На другом берегу Нишавы — большая крепость, омываемая с нескольких сторон рекою, через которую построен отличный широкий мост. Ждут сюда королеву Наталию, любимицу сербского народа, и потому на крепости и на устраиваемой триумфальной арке — короны и вензеля.

Большой пятиглавый собор Ниша — на другом конце города. Он был начат постройкою еще при турецком владычестве, но обманом. Пашу уверили, что строят большую каменную баню; когда же возвели купол, то вознегодовавший турецкий администратор прекратил дальнейшую постройку и обратил собор в сеновал для кавалерии.

Рядом с новым собором полуподземная старинная церквочка св. Николая, единственная, в которой турки дозволяли молиться презренной христианской райе. В соборе служба кончалась, и из него выходил местный владыка, седобородый старик в черной бархатной камилавке с панагиею на груди. Его провожали три священника в черных шапочках и несколько дам, тоже вышедших из собора.

За собором, уже на краю поля, трехэтажный дом скупщины; простота и тут полная, никаких эмблем и украшений, каменный сундук с окнами и ничего больше.

Отсюда хорошо видны окрестности, и нам показывали холмы, на которых так недавно проливалась кровь наших русских героев-добровольцев, бившихся вместе с сербами против наступавших турок.

Мы зашли было по дороге к нашему консулу Н.И. Домерико, к которому имели письмо от генерального консула в Салониках, но он еще спал, а когда мы вернулись в свою гостиницу, сам пришел к нам познакомиться и предложил показать нам все, что еще оставалось для нас интересного в таком малоинтересном городе, как Ниш.

Зашли мы в «Русский Кружок» — маленькую комнатку с маленьким шкафиком, за стеклом которого стоят несколько десятков случайно собранных русских книг, с маленьким столом, на котором лежат несколько нумеров русских газет. Тут Новое время, Московские ведомости, [44] Свет, Нива, Разведчик, Кормчий. Врач и другие. В комнатке никого, даже никто не сторожит ее; по-видимому, охотников украсть русские газеты и книги в Нише не находится. Консул говорит, что иногда собираются сюда поболтать, поиграть в шахматы, но читают мало, по-русски говорить мало кто умеет, а понимают книги многие. Кружок и библиотека устроились стараниями местного префекта — по-нашему губернатора — Генчича, большого русофила, бывшего офицера Сумского полка русской армии и отлично говорящего по-русски, как мы скоро убедились сами, познакомясь с ним в тот же день у консула за обедом. Генчич недавно подбил здешних любителей даже сыграть на сцене «Ревизора» Гоголя, но, по словам консула, вышло не совсем удачно.

Позавтракав у себя в гостинице, мы с женою отправились познакомиться с m-me Домерико и устроить оттуда поездку в Еланшичи, как мы уговорились с консулом.

Е.А. Домерико тоже русская, и при том малороссиянка, как и моя жена. Дом их очень мило убран, частию в восточном вкусе, частию в чисто русском, с изобилием красиво вышитых рушников и занавесок. Горничная тоже русская, самовар и чай русские, и милая хозяйка гостеприимна по-русски, так что мы совсем хорошо провели часок за чашками чаю, вспоминая в оживленной беседе далекую родину.

Ехать в Еланшичи мы наняли просторную коляску; поехали только мы с консулом, г-же Домерико нездоровилось, и она осталась дома. Еланшичи — живописное ущелье верстах в 12 от Ниша по дороге в Болгарию, Софию, Константинополь. Горожане любят ездить туда летом подышать прохладным воздухом гор, полюбоваться дикими пейзажами.

Мы проехали мимо недавно выстроенного прекрасного дома городского училища. Мы потом во множестве простых сел видели у них такие же большие и удобные дома, выстроенные для училищ. Сербы придают огромное значение народному образованию и теперь стараются усиленно наверстать то, что было прежде упущено. За городом консул велел кучеру завернуть к башне «Челе-куле», — этому крайне оригинальному памятнику из недавней еще истории сербов.

Новое каменное строение покрывает собою как футляром остатки старой башни, скорее похожей на толстый каменный столб покрытый кругом густейшим слоем [45] отвердевшей извести; известь эта вся сплошь изрыта гладкими внутри, круглыми углублениями странного вида. В одном из таких углублений еще торчит голая мертвая голова. Такими черепами была недавно еще утыкана кругом вся эта башня, и круглые углубления в извести — следы этих черепов.

Сербы уверяют, что в 1809 году, когда под Нишем разразилась кровавая сеча между турками и сербами, турки водрузили срубленные головы сербов в виде боевого трофея на стенах Челе-куле...

Характерный монумент характерных времен и характерных нравов!

Мы были довольны, что проехались населенною зеленою долиною Нишавы, знакомясь, так сказать, в лицо с сербскою деревнею и сербским сельским населением. Глубокая тенистая долинка вся наполнена ореховыми и тутовыми садами, огородами, крестьянскими домиками, мельницами, живописно притулившимися у подножия обрывов к гулко-бегущему внизу ручью. Хаты совсем хохлацкие с такими же плетеными, глиной смазанными широкими трубами со щитком наверху; повозки тоже хохлацкие — с дышлом, с тяжелым ярмом, под которым спокойно шагают такие же сивые волы, как и у нас в Полтаве; и рожь, и ракитки хохлацкие, и бабы и дети те же хохлушки и хохлятки, — цветущего и очень приятного типа. Старики на вид изрядно хмурые в широких синих кушаках, в коричневых широчайших шароварах — тоже смотрят «дидами» наших казацких хуторов.

Ущелье Еланшичи за этою долинкою в верховьях ручья «Студенца». Тут уже одна дикая красота горной теснины: отвесные обрывы скал, пещеры, капризно выточенные утесы и пики, водопадом низвергающиеся ключи. Надо всем царит на заднем фоне громадная «Суха Планина» — «Сухая Гора». Иностранные консулы часто устраивают свои летние пикники среди этой картинной обстановки.

На возвратном пути, не доезжая нескольких верст до города, мы заехали в так называемые «бани», то есть в заведение минеральных вод. Сербия особенно богата минеральными водами и в ней, как мы убедились потом, вы решительно везде наталкиваетесь на эти «бани», которыми народ привык пользоваться еще со времен далекой старины. Нишские «бани» содержатся правительством; тут хорошее здание с нумерами для больных, с мраморными и кафельными ваннами в углублениях пола. В галерейке, обросшей [46] ползучею зеленью, компания местных жителей распивала что-то за столиками, а под развесистым дубом у ключа отдыхала около распряженной тележки своей проезжая крестьянская семья, полудничая домашними снадобьями. Красавица сербка в красном очипке, увешанном золотыми монетами, в золотых монетах на шее, раскрасневшаяся от солнца, сверкала в зеленой тени дерева, будто какой-нибудь махровый алый цветок...

Мы тоже уселись под тению дерева вблизи фонтана за чашками турецкого кофе и проболтали довольно долго, любуясь закатом солнца и вольною грудию вдыхая бодрящий горный воздух.

В доме консула ждала нас с обедом не одна любезная хозяйка, но и префект Генчич, всегда особенно приветливый к русским. Это еще молодой и очень энергичный, рослый и красивый юнак, совсем некстати наряженный в европейское платье. Он совсем свободно говорит по-русски, хорошо знаком с русскою литературою, любит и знает Россию. Консул сообщил нам о нем, что он приверженец Милана, как и весь вообще Ниш, бывший всегда любимым местопребыванием экс-короля, перетаскивавшего сюда за собою и скупщину, чтоб удалить ее от враждебных ему влияний белградского населения. За свою ловкость и смелость в избирательной борьбе Генчич получил место префекта, обойдя гораздо более заслуженных и старших сотоварищей своих.

Мы очень оживленно и дружественно проговорили за послеобеденным чаем до двенадцати часов ночи. И консул, и префект одинаково неутешительно отзывались о сербских порядках и современном состоянии сербского общества.

— Сербы слишком привыкли к лени и беспорядочности, жаловался консул. — Они воображают, что все сделается само собою и не умеют быть настойчивыми. Ожидали вот, что с железною дорогою в Салоники богатства сами потекут со всех сторон в Ниш, что здесь разовьется громадная торговля, а ничего не вышло: никакой торговли в Нише нет, потому что в Сербии не существует никакой промышленности, ни заводов, ни фабрик. Только и сбывают сырье — хлеб да свиней, а этого добра везде кругом много, самим деть некуда. В Салоники отсюда товары совсем не идут, — нет никакого расчета возить так далеко. [47]

Я перевел речь на нравственные свойства здешнего народа. Консул оказался пессимистом и в этом направлении.

— Общество собственно — очень жалкой нравственности; принципов ни у кого никаких, никакой основательной подготовки ни к чему, религиозности следа нет, церкви всегда пусты, попы и архиереи занимаются больше политиканством, чем своими религиозными обязанностями; печать — совершенно ничтожна, правительство постоянно поглощено борьбою партий, а не нуждами страны...

— Ну, а простой народ, крестьяне? - спросил я.

— В крестьянине, пожалуй, только и сохраняется еще сколько-нибудь историческая сила сербского народа, - отвечал консул. — Здешний пастух, хлебопашец еще трудолюбив, честен, прост, но и он портится ежедневно политиканством и партийностью. За его голосами ухаживают, его всячески сбивают с толка, а вместе с тем и разоряют налогами. Теперь крестьянин уже пристрастился к газетным сплетням, к болтовне в кофейнях, вместо того, чтобы по старому ходить за плугом или пасти овец...

Префект был так любезен, что по нашей просьбе отыскал нам довольно образованного проводника из проторговавшихся местных купцов, который живал подолгу в Вене и Белграде, знал в Сербии все и всех и говорил свободно по-немецки, так что мог служить нам переводчиком при сношениях с туземцами. Мы договорились с ним по 5 франков в день с проездом и содержанием на наш счет и с оплатою ему обратного пути из Белграда. Генчич дал нам, кроме того, рекомендательные письма и карточки в разные города Сербии, да еще, как потом оказалось, предупредил о нашем проезде телеграммами некоторых своих товарищей префектов и подчиненных ему уездных начальников.

Все это отлично устраивало задуманную нами круговую поездку по историческим местностям Сербского королевства, которая, признаться, немало меня смущала, и мы с женою с облегченным сердцем возвратились в свой Hotel de l’Europe, чтобы с раннего же утра двинуться в давно желанный путь.

(Продолжение следует)

Евгений Марков