РОВИНСКИЙ П. А.

ОЧЕРКИ ЧЕРНОГОРЬЯ

I.

У границ Черногорья.

На пути от Дубровника до Котора; два герцеговинца, вид местности, арестант. — Котор.— Новая дорога от Котора до Цетиньи.— Отношение Австрии к Черногорью.— Характеристика жителей Бокки.— Исторический очерк Бокки в связи с историею Черногорья.— Вывод из прошлого и настоящего.

1-го мая, в 2 ч. по полудне, вышли мы из Гравозы, прелестной гавани и предместья Рагузы, любимого места прогулок и дачной жизни рагуаннских жителей. Погода тихая; море чуть колышется. Наш пароход «Султан», один из самых больших пароходов австрийского Лойда, идет спокойно, и легкая встречная зыбь серебряной пеной разбивается об его крутой нос, не оказывая ни малейшего влияния на его ход. Пассажиры весело толпятся на палубе; пароходная команда метет и моет палубу, убирает такелаж.

Каютные пассажиры — одни тотчас принялись за еду; другие, успели пообедать на берегу, предаются отдыху, растянувшись на диванах; а иные успели уже составить партию в карты.

Палубная публика больше идеальничает: любуется морем и берегами и разговаривает о всевозможных предметах.

Между прочим, один герцеговинец, с австрийским гербом на шапке, с важностию и увлечением рассказывает, как теперь хорошо стало в Боснии и Герцеговине, как теперь там человек умный и неленивый может и жить в свое удовольствие, и деньжонки скопить. «Наш царь любит всех, кто ему служит, тех он хорошо и награждает», прибавил он в заключение к своей поучительной речи.

— Все он лжет, тихо говорит мне другой герцеговинец, он был когда-то нашим повстанским четоводьем, а потом стал австрийским булюкбашой над пандурами; делал, что хотел, награбил порядком, да и возвращается домой в Суторину, чтобы после перейти в Требинью и открыть там торговлю. Видишь, вон два тюка лежат: это все с награбленным добром. Хорошо ему проповедывать. А мы вот, чтоб [2] получить по мешечку муки, должны были жить в Рагузе два дня, с утра до ночи дожидаться у магазина когда его откроют.

Это один из числа тех герцеговинских вождей, которые во время восстания потеряли все свое имущество и теперь, не имея с чем воротиться на родное пепелище, кое-как перебиваются в различных местах Далмации, получая продовольствие от австрийского правительства. В одном Костельнове проживает до 20 таких бедняков с семействами, получающих ежемесячно известное, весьма небольшое, количество муки. И за этою ничтожною порцией они должны непременно ходить в Рагузу, как будто нельзя было устроить эту выдачу в месте их жительства.

Погода отличная, но любоваться кроме моря, нечем; потому что цепь островов кончилась, а берега материка крайне однообразны. Это серые, не особенно высокие и не особенно крутые конусы, голые или едва прикрытые скудною растительностию. Кое-где только во впадинках зеленеют лоскутами нивы и плантации «бувачи», или, едва выделяясь из общего фона, выступают рощицы серовато-зеленых дерев маслины. Но все это тоще, скудно; а жилья почти никакого.

Подойдя к берегу ближе, можно, впрочем, любоваться нагромождениями скал,— то стеною спускающихся в море, то нависших шатром и образующих пещеры: темно-синие волны вечно колышащегося моря с шумом разбиваются у их подошвы или забираются в зияющую пасть их темных отверстий, откуда слышатся их плеск и глухое рокотанье, и с шумом стремительно возвращаются назад, как будто злобствуя на то, что не нашли там себе добычи.

Не представляет особенного вида ни Цавтит (древняя Рагуза); и только с приближением к Бокке, берега становятся выше и интереснее. Из общего уровня гор выступает снежная вершина, так называемой, Белой-горы, а впереди темною стеной поднимается Черногорье, и из его массива выделяется Ловчен со своею, также покрытою снегом, вершиною, имеющею форму шапки.

«В Белой-горе Лука-Вуколович шесть месяцев держался против турок, подсказывает мне герцеговинец, послужит она еще и нам против австрийцев; в ней и теперь скрываются наши люди. За нею лежат Зубцы, а далее Грахово. Эх, какие дела были!... какие дела были юнацкие; а теперь вот до чего мы дожили!» добавил он со вздохом и чуть не со слезами.

Какие то были дела, будет случай поговорить об том после, а до чего дожили, лучше всего выражало положение моего собеседника и его вздох, в котором слышалось и личное страдание, и общая скорбь, обманутые надежды, во имя которых герцоговинец сам первый зажег свой дом и принес в жертву всего себя, думая не об своей голове, а об освобождении родной земли от чужого ярма.

Известно, что цель каждого герцоговинца была соединиться с [3] Черногорьем, и вдруг их отдают австрийцам! И это сделано в то время, когда цель была почти достигнута. Более жестокого удара нельзя было нанести юнацкому наррду. Безучастное, но могучее слово дипломации изрекло в одном конце свободу, в другом совершенно произвольно наложило на народ новое ярмо, вместо сброшенного им старого. Но действительно ли так могуче это слово дипломации даже и тогда, когда она решает вопросы вопреки национальному самоопределению и справедливости? Не показывает ли уже и теперь практика несостоятельность большей части постановлений берлинского конгресса? А может быть, весьма недалекое будущее разобьет их в прах и тем докажет свету бессилие дипломации перед высшими законами, которые управляют народами.

Идет еще с час; делаем крутой поворот влево и вступаем узким проливом в Которский залив или, как его обыкновенно называют, в Бокку (Bocca di Cattaro).

На левой стороне, на значительной высоте, стоит крепость, составляющая как бы монолит со скалою, на которой она построена, и тут же маяк; на противуположной стороне такая же крепость, и еще крепость на островке, стоящем посередине. Мы идем прямо на Кастельново.

«Видишь, с левой стороны идет долина, поясняет мне герцеговинец, это Суторина. Какая там родится кукуруза! табак лучше требиньского; да и все там родится отлично; неурожая никогда не знают; когда-то здесь соль добывали. А вон остаток турецкой крепости; по самой же горе все шанцы; и все это в наших руках-было, а теперь....»

И опять глубокий вздох.

Кастельново — чистенький городок, с весьма оживленною пристанью, у которой находится множество парусных судов: он развивается как бы в ущерб главному городу, Котору; здесь сошло много пассажиров, в том числе и мой чичероне.

Отсюда мы снова вступаем в какое-то узкое горло, и, выйдя из него, начинаем бродить по заливу туда и сюда: миновав Перасто, прошли дальше в Ризано, потом обратно идем в Перасто. Когда мы взяли направление в Ризано, стоящий в узком заливе, врезавшемся глубоко на север, погода вдруг изменилась. Небо нахмурилось; вершины гор задымились; из гор ударил страшный ветер: засвистал в снасти, захлопал дверьми кают, завыл в вентиляционные трубы; море зашипело, как вскипяченное; на волнах показались белые гребни; но вал мелкий, как будто не морской, и пароход едва колышет.

Перемена эта произошла так быстро, можно сказать, в несколько минут, и также быстро прекратился ветер, как только мы повернули на юг, миновав Перасто. Это явление, говорят, здесь постоянно: причина его чисто местная, заключающаяся в слишком резкой разнице температуры воздуха, сильно нагретого внизу у моря, и принимающего чрезвычайно низкую температуру вверху, от окружающих, покрытых еще снегом, гор. [4]

Общая картина местности мрачная и импозантная: мы идем по какому-то узкому корридору, бока которого составляют упрающиеся в небо горы, стены эти голы, а под ними, у подножия, живописно расположились маленькие села и городки. Белыми каемками тянутся по узкой окраине ряды домов, сзади затеняемые, хотя не особенно щедро, зеленью садов и маслинных рощ; или же дома громоздятся в гору и лепятся по скалам; сложенные из местного серого камня, они как бы приросли к своим скалам, как полипы, и вы едва разберете, где кончается скала, а где начинается постройка. Какими ничтожными являются все эти жилища, творенье рук человека, перед грандиозною природой! Как мало здесь простора для человека: горы и море совсем притиснули его физически, а съуженный горами до минимума горизонт, производит гнетущее впечатление на душу.

Тяжела должна быть здесь жизнь; она требует много труда, энергии и отваги. Действительно, бокезы самые отважные моряки; но за то сколько их и гибнет! Перасто постепенно пустеет, и большая половина домов уже брошена: взрослое мужское поколение гибнет в море, а женщины и дети вступают в чужия семьи; частью бродят, а частью также исчезают с лица земли, настрадавшись от физической нужды и нравственных ударов. Население Бокки поэтому должно бы было постепенно исчезнуть, если б не было доселений из гор, где природа также не балует человека. Невеселую картину представляла и наша пароходная сцена.

В Кастельнове сели к нам два жандарма с арестантом, которого они вели на цепи и со скованными руками. Арестант этот был мальчик, лет 16 или 17, прилично одетый, нежного сложения, с тонкими чертами лица, бледный, с быстрыми порывистыми движениями: взгляд конфузливый и нахальный вместе: он то смотрит вниз, то бравирует всех окружающих, довольно неделикатно заглядывающих ему в лицо. Его везут в Котор в окружный суд, и он интересует всех. Некоторые стараются дознать об нем от жандарма и с этою целью предлагают последнему угощение в буфете, но тот отказывается.

По всему видно, что преступник важный, может быть, политический. Иные как-то дознали, что он убил свою мать; другие предполагали, что это один из похитителей, каковых в последнее время оказывается множество, что он пробирался в Турцию, чтобы оттуда удрать в Америку; была даже молва, что это предводитель разбойничьей шайки.

«Мальчишка, а какой дьявол!» тут же выражались некоторые, рассматривая его, как дикого зверя в клетке.

Грустно было подумать, что в таких молодых летах человек может быть до такой степени испорчен; и в тоже время возмутительно было поведение публики, которая забывала, что перед нею не зверь, а такой же, как она, человек; возмутительна была и выставка человека на позор, когда суд еще не произнес ему своего осуждающего приговора.

Дней 10 спустя, я имел случай разузнать об этом великом [5] преступнике от одного из членов которского суда. Оказалось, что он вовсе не подлежит суду, и должен был подвергнуться дисциплинарному наказанию при городской милиции за дерзость, совершенную им в кофейне под влиянием излишне выпитого вина и подстрекательств бывшей с ним компании.

Что-же это такое? Неужели возможно такое безчеловечное обращение с человеком в Европе, в западной, цивилизованной Европе, дерзко распространяющей свою культуру в народах, которые еще не вполне примкнули к ее жизни? При этом мне невольно думалось: что-же теперь делается в Боснии и Герцеговине, где культурная миссия проводится с яростью и азартом, если подобные вещи совершаются в Бокке, где еще так недавно власть должна была уступить перед народным нетодованием, где поэтому всякий должен быть более огражден от неправды и насилия? Какое облегчение принесла Европа несчастным боснякам и герцеговинцам, заменив грубой работы турецкие кандалы тонкою, но такою-же крепкою, изящно отделанною цепью австрийскою?

Котор, составляющий главный пункт в Бокке, занимает в ней и самое лучшее положение: здесь горы расступаются, и вы можете заглянуть вперед, где открывается перед вами не широкая, но роскошная долина, вся в зелени, обработанная и заселенная, по которой можно ехать в дилижансе до Будвы, находящейся уже на открытом море. Самый город невелик; но он окружен селами, которые составляют с ним как бы одно целое: с одной стороны Доброта, населенная почти исключительно черногорцами, которые однако все до единого обратились в католиков; с другой Пуч, Шкаляры, Мула. Одно это указывает уже на некоторый простор. Надо всем этим, однако, висят опять безжизненные скалы, резко контрастирующие с расстилающеюся у их подножия растительностью. Первое впечатление могло быть весьма приятное: только вы вступили с парохода на берег, перед вами чистенькая набережная, полная прогуливающейся публики; впереди вы не видите домов из-за зелени парка, с цветниками, окружающими город и снизу до верху задрапированными плющем, свешивающимся над аркою ворот, чрез которые вы должны проходить. Впечатление это отравляет вонь от выведенных к морю канав для стока нечистот. Вообще, здесь воздух удушлив; не освежает даже ветер, который дует только порывами. А впереди, над городом все те же, почти отвесные горы, и вы в недоумении смотрите, где же та дорога, которая должна вас привести в тот заветный край, где горсть героев, в продолжение ряда столетий, отстаивала свою свободу и теперь делится ею со своею братиею по языку и по вере? Дорога эта однако так мало отличается от тропинки, протоптанной людьми и животными, что издали ее никак нельзя заметить, так она загромождена и замаскирована окружающими ее скалами, хотя для пешеходов и вьючных животных она вполне удовлетворительна. Есть, однако, уже другая дорога: широкие и длинные зигзаги ее вы видите еще на [6] пути с парохода; она будет окончена в этом году к зиме, а в будущем году можно будет от Котора до Цетиньи ехать в экипаже, и, пародируя слова Лермонтова, спокойно декламировать:

Уж проходят дилижансы
Через те скалы,
Где носились лишь туманы
Да цари-орлы.

Нет сомненья, что Черногорье скоро перестанет быть страною замкнутою и мало доступною. Цетинья, можно сказать, уже связана хорошею дорогой с Боккой; в этом же году начнется дорога от Бара, с другой стороны Черногорья, которая, помимо пути через Баяну, находящуюся еще в руках турок, соединит с морем долину Зеты. Эти две линии окажут, без сомнения, большое влияние на развитие Черногорья,— торговое и промышленное. Австрия, как ближайшая соседка, извлечет из этого свои материальные выгоды и в тоже время получит больше простора и для своего культуртрегерства. Поэтому она принимает самое живое участие в постройке черногорских дорог: кроме того, что она охотно примкнула свою линию от Котора до черногорской границы, она дала Черногорью своего инженера, которому и платит от себя постоянное жалованье. Такое одолжение, конечно, весьма важно для черногорцев, так как без посторонней помощи им трудно выплачивать жалованье своим постоянным служащим. Но при этом невольно припоминаются, пророчески оправдавшиеся, слова Калхаса: Timeo Donaos et dona ferentes.

За те ничтожные одолжения, какие когда-нибудь Австрия оказывала, черногорцы платили им слишком дорого: их кровью она добыла часть Герцеговины, от них же оттягала Спицу; а что говорить об том, что она оттягала в прежния времена! Действительно, до сих пор всякая помощь Австрии была оказываема не только с целями своекорыстными, но всегда убыточными для Черногорья. Точно так и с дорогой от Котора до Цетиньи: Австрии теперь уже неприятна эта дорога, потому что идет не по тому направлению, какое желательно было ей, и какое она предпос целями стратегическими, направленными именно против Черногорья. Простые черногорцы и теперь уже смотрят на эту дорогу с недоверием: они не без основания говорят, что эта дорога больше всего нужна для Австрии, потому что открывает ей путь в Черногорье, как для лучшего эксплоатирования ее, так и для военных операций; сами же они и теперь будут ходить своею старой дорогой, сокращая еще и без того короткие зигзаги. В прошлом году, когда совершилась оккупация Боснии и Герцеговины, граф Андраши, в порыве-ли откровенности, или вследствие трусости перед нападавшею на него финансовою делегацией, высказал, что до присоединения этих провинций Австрия была слишком небезопасна со стороны Далмации; вы не знаете, говорил он, что все тамошния укрепления никуда негодны. В таком точно положении в настоящее, время находится южная часть далматинского приморья; для [7] обеспечения этой части Австрии ничего не остается, как аннектировать себе Черногорье. Тогда ей подпадет все пространство между Архипелагом и Адриатическим морем, и распространению господства на всем Балканском полуострове помех не будет никаких.

L'appetii vient en mangeant, говорит французская пословица, но известно также, что в конце концов большие прожоры все делаются жертвами своего обжорства. Австрии, проглотившей такую массу разнородных элементов и не ассимилировавшей их своему немецкому организму, предстоит та же участь, и ее покушение на Черную-Гору может быть последние покушение, после которого ей приведется поступать с поглощенными ей народами, как некогда Сатурн с поглощенными им собственными детьми.

Не забегая вперед, а только по пути, там сказать, оставовимся на характеристике жителей Бокки и ее отношений к Черногорью в старое время и теперь, так как от этого зависит оценка современного политического положения последнего.

Внутренность страны, занимаемой бокезами так же, как и Черногорье, состоит из гор, между которыми находятся только весьма незначительные площадки земли, годные для обработки; та же сухость климата и безводье, что заставляет жителей искать средств к жизни в заработках на стороне. Скупая природа, где вы больше имеете дело с камнем, чем с землей, выработала из них каменьщиков, делающих из камня надгробные памятники, цистерны, различные принадлежности в домах, как столы, скамьи и т. п., производителей разных каменных построек: домов, магазноов, церквей и т. д. зауряд они принимают на себя малярные и столярные работы. Козы и овцы составляют такую же важную статью в хозяйстве бокеза-земледельца, как и у черногорца; у обоих их кукурузная мука и молоко, в разных видах, составляют главную пищу.

Из прибрежных жителей пользуются землею весьма немногие и при этом, главным образом, разводят плантации маслины и отчасти виноградников; большинство же живет морем: содержат свои небольшие суда, поступают в капитаны и простые матросы на чужия суда; но никто из них не составил тем большого капитала; домашняя торговля слишком незначительна, а во всемирной торговле, конечно, они не могут выдерживать конкурренции. Они славятся только предприимчивостью и отважностью, качествами, которые воспитала в них нужда. Завлюченный в тесных пределах Бокки и тут притиснутый горами, чуть не загнанный в море, он, по неволе, ища выхода, кидается в море, где единственно может свободно дышать и чувствовать себя на просторе.

Подавляемый природой он все добывает с боя, и за то с каждой одержанной победой ростет и крепнет телом и духом. Таким образом в нем выработался характер твердый, стойкий, неустрашимый, как на море, так и на войне, и в борьбе с обстоятельствами или на [8] политической арене. В них не мог развиться меркантильный дух, которым всегда отличались венецианцы и их прямые наследники и воспитанники — дубровчане; поэтому между теми и другими всегда был антагонизм, который однако не нужно смешивать с инсургенцией; нет, тут просто было несходство характеров; и наоборот, самая тесная связь постоянно существовала между бокезами и черногорцами.

Бокез не любит роскоши, поэтому не гонится за большим богатством; но ему дороже всего его самостоятельность и независимость; поэтому он более консервативен во всех сферах жизни: крепко держится своих старых прав, преданий и нравов, тогда как рагузинцы, более склонные к наживе, роскоши, неге, легче поступаются своею стариной и народностью, легче подпадают чужому влиянию.

Так сложился тип бокеза под влиянием естественных условий жизни; посмотрим теперь, что завещала ему история.

______________________________________

Славяне заняли восточное побережье Адриатического моря во второй половине VII ст. и застали там римский мир, который в то время подвергся значительному видоизменению под влиянием принятой им христианской веры и столкновений с новыми народами. Но каждый пришлец подвергался, конечно, влиянию римской культуры, которая здесь, на новой почве, под наплывом новых, освежающих идей достигла высокого развития. Как глубоки были корни этой культуры, видно из массы памятников, оставшихся до настоящего времени, несмотря на самые разрушительные опустошения, и преданий, живущих по ныне в населении совершенно иной народности. Как сильно было римское влияние, свидетельствует легкость, с какою впоследствии водворяются там венецианцы. Но в тоже время нельзя не признать силы наплыва славянского элемента: в IX веке мы застаем уже готовые славянские государства, именно сербские жупанства, захватившие Адриатическое побережье от устьев Бонны на юге до устья р. Цетины на севере (между Силетом и Макорской). Впоследствии сербо-хорваты захватили всю нынешнюю Далмацию.

Это не было одно сплоченное государство, но, как мы сказали, отдельные жупанства, которые по временам признавали одного великого (главного) жупана под сюзеренством греческого императора, а по временам отказывались от того. Одну из таких частей составляла Зета или Диоклея, границы которой составляли: на севере Захлумия и Траверсия (нынешняя Герцеговина), на западе Которский залив и Адриатическое море до устьев Бонны, затем по Бонне до Скутари и далее по р. Дримцу к северу, а на восток от рашского жупанства отделяли ее горы, идущие к озеру Плавы и по р. Ламу.

Вся приморская часть от Скутари до Котора, заключенная между западным берегом Скутарийского озера, далее между горами, отделяющими нынешнее Черногорье от моря и Бокки, называлась Нижнею-Зетой, остальная — Верхнею. [9]

Средоточием этой области были попеременно то Скутари, то Диеклеи (при слиянии рек Зетты Морачи) или Подгорица.

Вообще, между всеми сербскими землями связь была весьма слабая; а Адриатическое побережье еще более обособлялось, потому что было поприщем пропаганды римской церкви, тогда как сербские земли оставались в тесной связи с Византией.

Дубровник скоро сделался независимым: сначала он платил некоторую дань сербским владетелям, а после отказался от всяких даней, и платил только за помощь, которую они оказывали ему против его неприятелей. В таких же отношениях находилась и Бокка. С прекращением династии Немана, которяне, в ответь на претензии новых земских владетелей из дома Балши, заявили свою решимость скорее все погибнут, чем признать их своими государями. Оскорбленные этим Балшичи сталм поддерживать дубровчан в их гегемонических стремлениях и неоднократно принуждали Котор к покорности Дубровнику.

Все это побудило которян стать под защиту венгерского короля Лудовика I (1371 г.); это однако им нисколько не помогло: объявив дубровчанам войну, в том же году, они опять были побеждены последними при содействии Бальшича Георгий I, при чем Котор подвергся со стороны последнего страшному раззорению.

В это время, с одной стороны, наваливают турки, покоряя одну за другою провинции, входившие в состав византийской империи и сербского царства, с другой, берегами Адриатического моря стремятся завладеть венецианцы и, конечно, успевают, потому что Зета сама собою распадалась. Южные части ее, особенно приморские, всегда стремились к обособленью; а в то время, не надеясь на силу зетских владетелей, спешили стать под защиту Венеции. Скутари попеременно переходит из рук в руки: то к зетским правителям, то к венецианцам, и в тоже время те, и другие то спорят из-за господства над Приморьем, то общими силами защищают его против турок. В 1474 г. зетский воевода Иван Черноевич и венецианский капитан Антонио Лорендано отразили и поразили семидесятитысячную армию Магомета II, посланную им под предводительством румелийского беглербега Сулеймана-паши для взятия Скутари: турок погибло более 7000. И еще един раз турецкое войско было разбито Иваном Черноевичем в союзе с венецианцами; но силы турок росли, и в 1484 г. они ударили на самую Зету, завладели крепостью Жабланом; а венецианцы без особенной крайности продали им Скутари.

Иван Черноевич, иначе называемый Иваном-бегом, вытесненный из зетской равнины, удаляется в горы и устраивает себе резиденцию на Цетинской равнине, куда со временем переводится и митрополичья ка?едра. В это время он заключает союз с Котором. Союз этот не повел ни к чему. Видя возрастающую силу турок, которые отреклись от союза с Черноевичами и закончили тем, что ограбили всех @монахов (числом 72), в православном монастыре, арханг. Михаила, который находился в их владениях на острове Превлоке, в одном из заливов Бокки близ Грбаля. Исполнителем такого ужасного дела был которский гражданин Дружко.

Из этого видно, какой дух веял в Которе: это был не только политический разрыв с зетскими владетелями, но разрыв со всем сербством, с православием и со всем, что напоминало его прошлое.

С 1420 г. Бокка отреклась от покровительства Венгрии и на место его, вместе с Далмацией, признала господство Венеции под следующим, однако, условием: «Если венецианская республика вследствие какого-либо политического события будет не в состоянии защищать Котор, то она не может его никому другому ни уступить, ни продать, но должна оставить его при его старой свободе».

С того времени бокезы действовали совершенно за одно с Венецией, которая,во время войн с турками, всегда имела своими союзниками черногорцев, состоявших в то время под управлением своих владык (митрополитов), что и помогло новому сближению их с черногорцами.

Положение бокезов и черногорцев в это время в сущности было одинаково: одни были подчинены чужой власти, но территория их была неприкосновенна; их положение экономическое и торговое не страдало, и благосостояние развивалось; другие были вполне свободны, но загнанные в бесплодные горы, отрезанные от целого света, материально пропадали.

В конце XVII в. Турция достигает зенита своего могущества, а с этого времени в ней начинается внутреннее разложение, которому помогают внешния обстоятельства, и между последними самое важное составляет, конечно, выступление на европейскую политическую арену нового государства — России.

Черная-Гора, если и не получает от того в начале особенно важной помощи, зато поднимается духом, получив надежду на эту помощь в будущем. Владыки ее являются не только предводителями ускоков, защитниками личной свободы без всяких выгод жизни гражданской, но начинают придавать этой горсти храбрецов и их тесной территории облик политического тела; а к концу XVIII в. они представляют собою уже политическую силу, с которою ведаются великие европейские державы. С того времени возвращается черногорским владетелям влияние на Котор и, при содействии особенных обстоятельств, восстановляется постепенно их связь между собою, с годами становящаяся все крепче и теснее.

В 1797 г., как известно, французы завладели Венецией и, уничтожив республику, как полные хозяева, стали распоряжаться землями_? бывшими под ее верховною властью, и в том числе Бокку Которскую по Кампоформийскому договору передали Австрии.

Это однако была противно договору 1420 г., на основании которого она признала суверенство Венеции. Не желая покориться такому [10] насильственному и беззаконному решению, но в то же время, не зная каким образом отклонить его осуществление, они сделали собрание своих главарей, которое решило обратиться за советом к черногорскому владыке. Владыкой тогда был славный и многострадальный Петр I. Он им посоветовал установить временное правительство и народную гвардию, чтобы с помощью этих двух учреждений вершить закон и поддерживать порядок, что нисколько не будет противно венецианской республике, если она воскреснет; а еслиб республика погибла окончательно, то советовал признать власть австрйского императора, под теми же самыми условиями, под какими установлена была связь с Венецией. Бокезы приняли этот совет, а жители Будвы (в том же приморьи) упросили владыку приехать к ним и тотчас избрали его своим временным правителем.

Австрийское правительство заняло уже Далмацию и начало вводить там свои законы и порядки, а по делам Котора сносилось с его правителем — черногорским владыкой.

Бокезы, между тем, видя, что нет никакой надежды на восстановление венецианской республики, окончательно решили отдаться австрийскому императору на тех же условиях, на каких находились под Венецией. Австрийцы тотчас являются и занимают войсками всю Бокку.

Но в это же время контр-адмирал французского флота, генерал Брюнс, стал перед Дубровником и послал курьера к австрийскому правителю Бокки гр. Турну с требованием немедленно вывести оттуда все свои войска, угрожая в противном случае вытеснить их оттуда силой.

Турн не нашел ничего лучшего сделать, как обратиться с просьбою о помощи опять к черногорскому владыке; при чем в письме своем добавлял: «Как находящееся на лицо войско его величества, так равно и то, которое придет, я поручаю отеческому, христианскому попечению и мудрому распоряжению вашего высокопреосвященства с уверенностию в добром успехе».

Уверенность была ненапрасная: бокезы и черногорцы не впустили французов, которые в то самое время без боя заняли всю Далмацию. Мало того: они приняли самое деятельное участие в операциях русского флота в далматинских водах против французов: несколько раз побивали их, а под час, и сами терпели большой урон. Они овладели городом Дубровником, и крепость, занятая французами, готова была к сдаче; как вдруг Австрия передает Бокку французам, и для занятия ее является маршал Мармон.

Россия, приостановившая было военные действия, снова начала их; это ободрило бокезов, и оборона была самая энергичная: французский флот занял уже часть Бокки, но, в конце концов, принужден был оставить ее и удалиться. Мир, заключенный в Тильзите между Россией и Францией, в 1807 г. нанес окончательный удар храбрым бокезам, в братском союзе с Черногорцами, отстаивавшим свободу: в одно время с письмом от ген. Ларистана командиру русского флота Баратынскому [11] прибыл русский фельдъегерь с приказом императора Александра передать Бокку французам.

Передача совершена была беспрекословно: французский генерал вступил в Котор, и черногорский владыка одновременно удалился в свои горы. Это произвело чрезвычайно тяжелое впечатление как на бокезов, так и на черногорцев. Такое действие России было тем страннее, что незадолго перед тем русское правительство подозревало владыку Петра в умысле предаться французам и, не стесняясь ничем, по одному ложному оговору послало ему письмо, исполненное оскорбительных выражений; потом оно призывает его к участию в войне, в которую он вступает, забыв все прошлое, несет в жертву самого себя и благо своего страждущего народа; а в заключение тоже самое правительство одним почерком пера уничтожает плоды всех побед и победителя заставляет возвратиться домой, где за его отсутствием и под впечатлением проигранного дела перевернулось все вверх дном.

Петра мы считаем великим человеком именно за то, что он всегда стоял выше всех обстоятельств, умел владеть собою до изумительности и, обладая необыкновенною прозорливостью, не терялся ни на минуту и тотчас же принимался со всею энергиею за внутреннее устройство, уверенный, что час его прийдеть, помощь его снова потребуется против тех же французов, и предвиденье его сбылось. Его снова призывают; снова черногорские орлы слетают с своих скал и продолжают кровавые бои с французами. На этот раз место русского флота заступил английский. Французы держались только в Которе и то с большим трудом. Им изменили уже хорваты; которые, в числе 256 рядовых и 4 офицеров, находились там во французской службе: они тайно вышли унеся с собою 3 французских знамени и ключи от крепостных ворот, которыми можно было войти с моря с южной стороны. Они отправились на Перцаньо и предали орущие аббату Брунаци, который однако известил об том владыку, находившегося на противоположной стороне в селе Доброт, под самым Котором, только на другой день в полдень.

Если-бы это известие пришло к владыке тотчас же, Котор был бы взят в ту же ночь; это хорошо понимал лукавый аббат и потому промедлил, как вообще старался делать всевозможныя помехи союзникам, находясь почти в самой связи с французами. Таким образом, удобный момент был упущен, и осажденные, не смотря на всю стеснительность своего положения, не хотели и слушать о переговорах. Тогда, не видя пользы тратить силы на штурмы, от которых неожидалось успеха, союзники решились принудить неприятеля к сдаче медленной осадой.

Между тем, необходимо было установить хоть временно внутреннее устройство, так как неустановленность вредно отзывалась на всем. Для этого собрана была скупщина из бокезов и черногорцев, на которой в заключенье, 29 октября 1813 т., составлен был следующий акт: «Две [12] пограничные провинции, Черная-Гора и Бокка, взаимно клянутся Господом Богом быть верными и неразлучно составлять одно целое, какие бы события и обстоятельства не случились. Становясь под высокое и могущественное покровительство трех союзных держав: России, Австрии и Великобритании, обе упомянутые провинция со своими законными главарями изъявляют, что в том случае, если бы одна из этих двух провинций, по каким-либо политическим обстоятельствам, должна была стать под власть исключительно одной из упомянутых держав,_; тогда и другая вместе с нею подвергается той же судьбе, т. е. обе провинции должны подчиниться той державе с сохранением тех условий и прав, которыми оне пользовались прежде, и которые надеются сохранить и впредь». Акт этот был подписан владыкой и губернатором Вуком Родоничем во имя Черной-Горы и Берд, затем представителями всех обществ Бокки, и, наконец, Францем Лепонили, который этот акт и написал на итальянском языке. В смысле этого акта учреждено было временное правительство, названное центральною коммиссией, которая и начала действовать. В тоже время решено было отправить депутации к европейским дворам, прося о покровительстве и признании упомянутого договора, Тут оказалось разногласие между католиками и православными, и выбор депутатов не состоялся. Тогда, чтоб не терять времени, владыка сам послал депутата Савву Пламенца к русскому императору, прося его принять под свое, покровительство Бокку и Черную Гору. В тоже время он уполномочил Пламенца, в случае отказа со стороны русского императора, просить об этом двух других союзных государей — австрийского и английского.

Как только отправился Пламенец, католическая община тотчас отправила своего уполномоченного ж австрийскому императору, прося его защитить Бокку своим оружием. Было-ли это следствием того, что вообще в то время мало верили, в возможность помощи слишком удаленной России, или следствием вероисповедного предубеждения, мы не знаем. Но дело решилось, конечно, не по просьбе тех или других, а но соображениям чисто дипломатическим трех союзных держав.

Австрия тотчас двинула свое войско для занятия Бокки. Смущенный тем владыка упросил австрийцев приостановиться до получения ответа от России, и она остановилась. Между тем, в Бокку снова прибыл английский капитан Хосте и поставил баттарею, чтоб начать бомбардирование Котора. Генерал Готье, командовавший осажденными французами, не видя возможности к дальнейшему сопротивлению, сдался ему на капитуляцию. При этом ключи от крепости приняли два депутата центральной коммиссии — черногорский губернатор и бокез Виченцо Ловренчич. Вслед затем английская эскадра и прибывший для занятия Бокки австрийский генерал Милутинович с войском отправились к Дубровнику, чтобы и оттуда изгнать французов. [14]

Владыка вступил в Котор и вместе с центральною коммиссией управлял Боккой, дожидаясь рокового ответа.

Пламенац еще не воротился, как снова явился с войском Милутинович для занятия Бокки: 27-го мая 1814 г. он занял Кастельново, а 2-го июня, вошел в Котор и вступиль в управление Боккой.

Пламенац прибыл в то время, когда владыка воротился из Бокки в Черную Гору: он привез и письмо императора Александра, от 21-го мая, в котором русский император препоручает ему передать Бокку австрийцам и уверяет бокезов, что все права и преимущества, которыми они искони пользовались, будут им сохранены вполне.

Политическая деятельность владыки Петра, главным образом, направлена была на создание одного целого из Бокки и Черной Горы, и весь рассчет этого плана основывался на содействии и покровительстве России. Россия тогдашняя, однако, не оценила этого плана, осуществление которого имело бы громадные последствия в будущем; ее политика оказалась менее предусмотрительною, чем проницательный ум черногорского владыки.

Владыка Петр два раза отброшен был от достигнутой уже им цели, не неприятельской силой, а рукой своей покровительницы — России. До глубины души оскорбленный лично и скорбящий за весь свой народ он однако умел стать выше личного чувства, и презрев как свое личное чувство, так и скорбь народную, остался верен своей основной идее, которая заключалась в убеждении, что цель может быть достигнута только в союзе с Россией, и потому в своем завещании в заключение говорит: «вечное проклятие и да анафема постигнет того, кто, не послушав моего завещания, решится произвести какую-нибудь смуту и раздор между народом — словом или делом, а равно и всякого, кто бы замыслил отступиться от русского покровительства.»

______________________________________

Почти трм четверти столетия, протекшие с тех пор, значительно изменяли физиономию Европы, Бурбоны снова прогнаны Бонапартом; обязательство священного союза, вовлекшее Россию в войну 1848 года для спасения Австрии, самым циничным образом осмеяно последней в 1853 году; парижский трактат обращен в нуль войнами Австрии с Италией, Пруссии с Австрией и потом Франции с Пруссией; во Франции безкоролевье; Италия соединилась в одно королевство; в средней Европе появился новый император; Испания колеблется между монархией и республикой, а Турция, сделавшаяся каким-то enfant gate de l‘Europe, падает и разбивается, как дитя у семи нянек. Смотря на эту превратность судеб, на такую неустойчивость политического положения Европы, на быстроту постигающих ее изменений, недоумеваешь при вопросе: что ожидает ее еще, в недалеком будущем? Начатое уже разрушение Турции разве может остановиться? Что будет тогда с землями, которые до сих пор находились в ее безалаберном управлении? При чем останутся те 7 нянек, которые наперерыв заботятся о сохранении ее [15] целости, теперь, кат черт над душой, стоят у изголовья умирающей империи? В этом хаосе событий и лабиринте дипломатических комбинаций, мы видим постоянства в одном только: в торжестве идеи национального объединения, которое подчас идет наперекор общеполитическому и гуманному развитию. Это противоречие, впрочем, временно, а отчасти только кажущееся. Ни один чистый национал не может быть противником принципа гуманности и политической свободы, так как только политическая свобода и вполне гуманная цивилизация дают обеспечение как всякой индивидуальности, так и народности. Поэтому, если верить в прогресс человечества, в цивилизацию и политическое развитие, то нельзя не верить в торжество национальной идеи.

Применяя эти общие положения к Бокке и Черногорью и к их взаимным отношениям и отметивши в историческом очерке момент их соприкосновения, мы предугадываем их объединение, которое должно совершиться под щитом того, кто окажется более либеральным в политическом смысле и более гуманным, более толерантным в культурной миссии.

На основании представленных в историческом, очерке отношений Бокки и Черногорья, в которых резко обозначается стремление их к объединению, мы не хотим сказать, что Бокка непременно должна присоединиться к Черногорью; мы только указали, как крепко Бокка держится принципа своей автономии и в Черногории в этом отношении ищет опоры и помощи, не допуская в принципе совершенного подчинения. Бокка и Черногорье — это два брата, два союзника, которые соединяются в борьбе против общего врага. Вопрос в том, кто этот общий враг? Что касается Турции, то для бокезов она враг настолько, насколько они принимают участие в своей христианской братии, угнетенной турками; для черногорцем турки также не настолько ненавистны, насколько поддерживающие их европейцы.

Бокезам история их напоминает, что они незаконно отданы Австрии, которая во многом лишила их свободы, но кое-что из своей старой автономии они хранят, как святыню, как залог их бытия, и будут защищать до последней возможности. Это доказали они в восстании 1869 года. В это время им значительную помощь оказали черногорцы, отчасти своим сочувствием, отчасти фактическим содействием частных лиц, испытанных в бою и, вообще, в военном искусстве, точно так, как бокезы всегда оказывали черногорцам помощь против турок сочувствием, средствами и личным участием.

Австрия, в последнее время, слишком явно оказывает желание задушить Черногорье; она слишком явно старается убить национальное чувство в боснякх и герцоговинцах, в защиту которых черногорец не одно столетие бьется с турком. Все это далеко от того, чтобы внушить черногорцам дружественные чувства, по отношению к Австрии.

Религиозно-национальная интолеранция Австрии, по отношению к своим [16] старым подданным и вновь занятым землям, чувствует и сознает во всех ее частях, в Цислейтани одинаково, как и в Транслейтании. Экономическая и политическая эксплоатация подлежащих ей земель и народов, пораждающая громадный пролетариат и доводящая до раззорения даже людей зажиточных, дает еще больше поводов к недовольству.

Эти два зла, порождаемые австрийской политической системой, ведущею за собою об руку всеобщую деморализацию, всего больше чувствуется в Бокке.

Она наводнена австрийскими войсками, преимущественно не местного происхождения; школы ее отданы в руки людей, которые действуют в духе одной только части населения и дерзко оскорбляют другую его половину; заботы о благосостоянии края никакой: грустно смотреть на ее города и села, где вы видите большие дома, иногда изящные палаццо, разрушающиеся рукой времени, тогда как их хозяева или эмигрировали, или погибли в море, или сделались нищими и пролетариями. Австрийский Лойд, ставший на ноги вследствие данных ему Правительством больших привиллегий, совершенно убил судоходную промышленность Бокки. Австрия не делает ровно ничего для ее благосостояния; помогает всякому обстоятельству, которое может ее свести ниже; она, одним словом, поступает с Боккой и, вообще, с Далмацией, как некогда поступила с Венецией, которую совершенно принесла в жертву Триесту. Не приготовляется-ли она к тому же по отношению к Бокке, что постигло ее в Венеции? Очень вероятно, хотя с совершенно другой целью: из Венеции она, так сказать, заблаговременно выбиралась и поэтому, приготовила взамен ее, свое собственное гнездо; Бокку и Приморье она хочет придавить чтобы из них сделать оплот Черногорья. Но бокезы и приморцы не такой народ, чтобы скоро поддались; для этого нужно много времени; много силы нравственной и материальной, какой у Австрии весьма немного; а чтобы заглушить Черногорье, нужно действовать против него решительно и не откладывая в долгий ящик, покуда оно не организовалось и не окрепло. А в настоящий момент, всякое действие Австрии против Черногорья непременно встретит отпор со стороны своих подданных в Бокке и Приморьи.

Что же делать?

Закон истории, который называют также судьбою народов, решит и этот вопрос, конечно, не советуясь с великими политиками и дипломатами. Мы, посторонние наблюдатели, собирая и анализируя факты из современной жизни народа и из его прошлого, можем только наметить направление и ту отдаленную цель, к которой эта судьба ведет народ, вопреки частным усилиям и временным, случайным обстоятельствам.

Тому-же, кого этот вопрос непосредственно касается, остается, вооружась твердостью и терпением, спокойно ждать и действовать в этом направлении, с полною верою в непреложность этого, единственно справедливого решителя судеб человечества.

П. Ровинский.