ЧАЙКОВСКИЙ А.

Несколько исторических заметок о прежней военной организации Боснии и Герцеговины.

Ввиду восстания, охватившего в настоящее время Герцеговину и внушающего, по-видимому, много тревожных опасений турецким властям и соседним государствам считаем нелишним сказать несколько слов о военном устройстве как этой страны, так и самой Боснии, часть которой она составляет.

Вследствие соседства двух вышеупомянутых стран с мадьярами и соприкосновения с немцами, феодализм и кастовое устройство проникли в Боснию и Герцеговину гораздо ранее и привились в них гораздо сильнее, чем в других славянских землях. Что касается Сербии, то в ней укоренению феодальной системы препятствовало как уложение короля Душана, так и проистекавший из этого уложения монархически-патриархальный образ правления, систематически поддерживавшийся сербскими королями.

Летописи боснийских францисканцев — единственной религиозной корпорации в Боснии, — представляющие для истории этой страны такой же ценный материал, каким для истории Франции служат летописи бенедиктинцев, свидетельствуют, что уже при введении в Боснии христианства основою местной формы правления была олигархия. Наиболее мужественные, ловкие и популярные личности выдвигались вперед в качестве начальников вооруженных отрядов и присваивали себе звание каптана (comes); затем выборный король, избрание которого зависело от них же самих, утверждал их в этом звании.

Каждый из таких каптанов учреждал себе по собственному выбору придворный штат, причем входившие в состав последнего лица получали наименование коняников (всадников); впоследствии из этого персонала образовалось сословие мелкого дворянства. Стражу каптана составляли пешие войники, которые затем преобразились в крестьянское сословие. Такова была первоначальная организация вооруженных сил, при помощи которых Босния вела наступательные и оборонительные войны. В случае надобности король требовал людей от своих вассалов, а иногда нанимал [135] их за деньги, на определенный срок; феодальные владельцы приводили к нему свои отряды сами, либо присылали их под командою своих сыновей, родственников иди уполномоченных.

В летописях францисканцев уже при описании событий, относящихся к эпохе возникновения политической жизни Боснии, встречаются имена нескольких известных каптанов, как, например, Алтомоновичей, Бранковичей, Соколичей, Бабичей, Куленовичей и др., воевавших в средние века в Германии и Италии. Каптаны служили в то время и германским императорам, и разным князьям, и гуситам, и католикам, и гвельфам, и гибеллинам; всюду оставили они следы своих нашествий, проявляя мужество и храбрость. Воспоминание о них весьма долго сохранялось в Германии. Так, в 1833 году, мой отец (Михаил Чайковский — Садык-паша), находясь проездом в Нюренберге, имел случай видеть народное представление, в котором главную роль играл боснийский герой Бабич; сидя верхом на вороном коне, он рубил мечом немецких рыцарей и разбивал крепостные ворота натиском своей лошади.

Такова была военная организация Боснии и Герцеговины в то время, когда разразилась битва на Косовом поле, имевшая столь роковые для славян и вообще для христиан последствия.

Францисканские летописи свидетельствуют, что каптан Вук Бранкович, предводительствовавший боснийцами в названной битве, и бывший зятем сербского короля Лазаря, был замечательным военачальником и отличался умом и неустрашимостью; вместе с тем он служил самым характерным представителем укоренившегося в Боснии и Герцеговине феодализма, которому и был предан всею душою. Он не любил сербов вследствие господствовавшей у них патриархальной формы правления и существовавшего между сербскими сословиями единения; равенство общественных классов, служившее основою сербской конституции, было ему ненавистно. Несмотря на свое родство с королем Лазарем, Бранкович давно уже задумал достигнуть окончательного отделения Боснии от Сербии, этой «страны мужиков», как он называл ее.

Из летописей видно, что основная мысль Бранковича состояла в том, чтобы всех славян подчинить владычеству одного правителя, не касаясь притом установленных в Боснии феодальных отношений. Такой план не представлял ничего удивительного: будучи воспитан на началах военного феодализма, Бранкович не находил ничего лучшего и более практичного. Сверх того, [136] воображение его было воспламенено блестящими победами мусульман; он проникся уважением к усвоенному турками способу ведения войны и закрепления за собою завоеванных областей, и считал этот способ наиболее пригодным для Боснии. Выступая на Косово поле, он задумал изменить Сербии. При этом между ним и турками были заключены следующие предварительные условия: все боснийцы, которые перейдут в исламизм, сохранят свое общественное положение и свои феодальные права; они станут султанскими спагисами (стражей) и, соответственно званию каждого, будут разделены на беев (потомственных дворян), эфенди (дворян, умеющих грамоте) и ага (ага — человек при сабле, мелкий дворянин). Кроме того, принадлежащие перешедшим в исламизм боснийцам крестьяне, если они останутся в христианской вере, будут приравнены к живущим в Турции райям, т. е. поставлены в зависимость от своих беев и ага. Такое же устройство введется и в Сербии, которая будет подчинена высшему боснийскому дворянству, принявшему мусульманскую веру.

Последствием вышеприведенного договора были: покорение Сербии и разрыв между сербами и боснийцами, чего собственно и желал Бранкович, достигший таким образом своей цели путем постыдной измены. Летопись уверяет, что в числе боснийских дворян не оказалось ни одного противника плану Бранковича; все были согласны с ним и выступили на Косово поле не с целью отстаивать свободу славян, но с намерением изменить ей и нанести ей окончательный удар. Удар этот действительно был нанесен и покрыл позором не только одного Вука Бранковича, во все боснийское дворянство, стремившееся удержать за собою свои привилегии и поработить низшие классы в пользу высшего сословия.

Совершив измену, привилегированные боснийцы, перешедшие в ислам, получили титулы беев, эфенди и ага. Новой религии они не понимали и для большинства из них вся она сводилась к известному речению: «ла иллах иль-иллах, Мухамед рессуль уллах» (един Бог, и Магомет Его пророк). Даже теперь, после стольких лет, мне случалось, во время моей службы в Турции, встречать поразительные факты. Случалось, что, проходя большую боснийскую деревню и завидев издали мечеть (что свидетельствовало о принадлежности населения к мусульманскому исповеданию), я приветствовал выходивших мне на встречу жителей по-турецки; они отвечали мне соответственным турецким же приветствием, но затем нередко оказывалось, что этим и ограничивались все их [137] познания по части турецкого языка и обычаев. Приходилось завершать беседу на славянском наречии, что, однако, нисколько не отталкивало от меня моих собеседников и не влияло на их гостеприимство.

Правительство Порты, разделив Боснию, Герцеговину и впоследствии Сербию на военно-территориальные участки (спагилики), роздало последние новообращенным мусульманам, причем возложило на них обязанность служить своим оружием и крестьянами турецкому султану. Но новые беи дали себе обет никогда не обращаться в истинных турок и, оставаясь славянами в душе, до последней возможности отражать всякое покушение на их национальность и привилегии.

После сражения на Косовом поле, Вук Бранкович и его соумышленники, поддерживаемые беглербеями, али-беем Михаил-Оглу и исса-беем Эвреносом, добились от султана Баязета согласия на то, чтобы боснийцы и герцеговинцы были обязаны службою лишь в отрядах легкой конницы, носивших название акинджи, и в завоевательных войнах Турции употреблявшихся в качестве передовых войск. Начальниками этих отрядов были назначены исключительно боснийцы; некоторые высшие должности, как, например, должности алай-беев, были розданы, в качестве наследственного звания, членам знатных боснийских фамилий. Отчасти, различные титулы давались также за заслуги, военные достоинства; но весь состав отрядов акинджи, начиная от офицеров и кончая рядовыми, был пополняем боснийцами. Таким образом, это было национальное войско, снаряжаемое, вооружаемое и снабжаемое лошадьми на собственный его счет; акинджи получали жалованье и рационы от казны лишь в военное время или в тех случаях, когда они были созываемы по распоряжению султана. В мирное время, легкоконным отрядам этим производились, не менее двух раз в год, смотры; равным образом, командиры (алай-беи) привлекали их к участию в больших военных упражнениях, на которых нередко присутствовали и сами беглербеи. Этим путем чины акинджи обучались службе, составлявшей их назначение: производству разведок, набегов, форсированных переходов и т. п. Подобные ученья производились по расписаниям, которые составлялись беглербеями.

Если сравнить завоевательные войны Турции против Венгрии и Австрии. где в дело были употребляемы боснийские акинджи, с ее же войнами против Польши и России, в которых употреблялись [138] татары, то нельзя не заметить существенной разницы в способе ведения войны в том и другом случаях. Действия отрядов акинджи в этих войнах показывают, что они постоянно и неуклонно следовали известным боевым правилам.

При нападениях, отряды акинджи вторгались в неприятельскую землю небольшими группами и, пользуясь быстротою бега и силою своих лошадей, разведывали ее во всех направлениях, причем повсюду оставляли грозные следы своего пребывания. Когда турецкая армия подступала к Пешту, отряды акинджи появились по обеим берегам Дуная, доходя до Вены и даже далее; затем, когда армия направилась к Вене, они проникли в Каринтию и Тироль. Все старинные постановления, положенные в основание практического воспитания отрядов акинджи и их действий в военное время, носят на себе отпечаток большой предусмотрительности и опытности в деле ведения наступательных войн.

Благодаря счастливой случайности, войскам акинджи удалось, с самого их возникновения, обзавестись хорошими лошадьми, что составляет первостепенное условие для хорошей кавалерии. Дело в том, что Вук Бранкович и другие боснийские вельможи получили в дар от султана и турецких сановников значительное число арабских лошадей отличной крови; сверх того, султаны постоянно заботились об устройстве в Боснии хороших конских заводов, для чего заводчикам давались разные льготы, земли и породистые лошади для приплода. Таким образом, возникла боснийская раса лошадей, получившая впоследствии громкую известность и державшаяся в Турции до последнего времени, пока существовали отряды акинджи.

Боснийское дворянство, принявшее мусульманскую веру, не прерывало, однако, своих близких отношений к католическому духовенству, которое, не навлекая на себя подозрений со стороны турецкого правительства, могло содействовать боснийцам в сохранении их национальности. При содействии этого духовенства, было создано особое, правильно организованное войско войников, набиравшихся из христиан, и, в случае надобности, формировавших пехотные отряды, которыми нередко предводительствовали священники. До последнего времени, т. е. до 1846 г., священники и монахи францисканского ордена всегда ходили при сабле и с пистолетом за поясом; на время богослужения они снимали с себя оружие, но, отслужив обедню, снова надевали саблю, стоявшую тем временем у алтаря. [139]

Военная организация Боснии и Герцеговины представлялась в то время в следующем виде. Первым, основным делением народа был онбашлык (десяток), во главе которого стоял су-баши (унтер-офицер); затем следовали деления: юз-башлык (сотня) и бин-башлык (тысяча). В административном отношении страна делилась на санджаки, население которых простиралось до 10,000 человек; во главе их находились наследственные начальники акинджи, алай-беи. Первыми наследственными алай-беями, которых считалось 12 человек, были назначены члены боярских фамилий: Алтомоновичей, Соколичей, Бабичей, Видаичей, Фирдус и др. Участок, занимаемый чинами акинджи, состоявшими под начальством одного алай-бея, получал наименование по фамилии этого наследственного начальника; так, от фамилии Куленовичей, измененной турками в прозвище Кулен-бей, произошло название участка Кулен-бей-вакуф; вотчина Бабичей получила название Бабич-оджак, вотчина Алтомоновичей названа Алтомона-планина, и т. д.

Из донесений беглербеев, хранящихся до ныне в константинопольских архивах, видно что Босния и Герцеговина поставляли более 80,000 человек (акинджи и войников); но в действительности провинции эти могли поставить вдвое и втрое более людей, что и бывало несколько раз. Люди эти почти исключительно употреблялись в качестве передовых летучих отрядов; при турецких же войсках шли спагисы (румелийцы и анатолийцы), составлявшие кавалерию. Каждый из алай-беев, избрав себе часть неприятельской территории, направлял туда свои войска и заботился лишь о том, чтобы, на случай взаимной поддержки, не прервать сношений с ближайшими к нему алай-беями. Не имея надобности в обозе, летучие отряды акинджи могли как нельзя лучше исполнять свою обязанность, состоявшую в разведках позиций неприятельской армии, а также в том, чтобы, производя как можно более опустошений, тем самым заставить неприятеля разъединить свои силы. Сражались они с замечательным мужеством, и стремительностью своей атаки отряды акинджи составили себе репутацию отчаянных храбрецов.

Вооружение их состояло из кривой сабли, ятагана и пистолета; к своим турецким седлам они прикрепляли саквы, в которые укладывалось все необходимое для них в военное время. Одежду их составляли: доломан, потуры (шаровары, сильно суженные у щиколки) и сапоги со шпорами; костюм этот походит на одежду гусаров. Люди богатые носили преимущественно костюм [140] ярко-красного цвета, шитый золотом и осыпанный драгоценными каменьями; люди же бедные одевались в серое платье толстого сукна, украшенное нашивками ярких цветов. Головной убор состоял первоначально из каски, причем надевались также стальные латы; но впоследствии каска была оставлена и заменена красною чалмою.

Боснийцы и герцеговинцы усердно и ревностно служили султанам. Они дали Турции нескольких замечательных людей, (великого визиря Ахмета-Соколи), славных сераскиров (главнокомандующих) и других выдающихся сановников; при всем том, они никогда не покидали, однако, стремления к ограждению своей национальности от всяких, как внутренних, так и внешних покушений на нее. В этом отношении их поддерживала своеобразная военная организация, придававшая им единство и политический вес в Турецкой империи. Сохранение дарованных дворянству привилегий и, вместе с тем, боснийской национальности — таков был их девиз, которому они всегда оставались верны.

Говорят, что Ахмет-Соколи, замышляя произвести нападение на Вену, повторял своим приближенным: «Если мне удастся разрушить Беч (так называли Вену боснийские мусульмане), не оставив в нем камня на камне, то из развалин я велю насыпать гору, на вершине которой поставлю себе киоск. И созову певцов со всех славянских земель, и пусть они воспевают славу и подвиги славян; послушав их пения, я умру спокойно».

Центральное константинопольское правительство всегда относилось неодобрительно к национальным стремлениям мусульманских боснийцев, так ревниво поддерживаемым теми самыми людьми, которые, ради ограждения своей народности, отреклись от прежней религии. Правительство не раз пыталось подорвать и искоренить эти стремления, и только необходимость сохранения отрядов акинджи вынуждала его против воли воздерживаться от решительных мер в этом отношении. Тем не менее, оно употребляло все средства для привлечения на свою сторону симпатии влиятельных людей Боснии и Герцеговины. Знатным людям двух этих национальностей оно жаловало высокие титулы и давало различные льготы; члены разных местных фамилий были возводимы в наследственное звание пашей (генерал-губернаторов). Так, звание губернатора Герцеговины было даровано фамилии Столчевичей, которые и приобрели наименование «Столчевич-герцег». Возникли наследственные «начальники правоверных» (эмир-уль-умара), почетный титул, присвоенный фамилии Шерифичей; «начальники спагисов» (титул рода Бабичей); [141] «паши-губернаторы Тузлы» (род Алтомоновичей); губернаторы Цворника (род Видаичей) и мн. др.

По окончательном установлении мирных отношений между Турциею, с одной стороны, и Австриею и Венгриею — с другой, отряды акинджи утратили не только прежнее свое значение, но даже и самое название; боснийская и герцеговинская кавалерия получила иное назначение, под именем боснийских спагисов; впрочем, прежняя организация бывших отрядов акинджи оставлена была без изменений. Равным образом, в боснийцах сохранились и прежние национальные стремления. Неприкосновенными остались также рыцарски-воинственные нравы; боснийский вельможа, окруженный слугами и спагисами, жил в своем укрепленном замке, одном из тех, остатки которых доныне виднеются на вершинах гор в Боснии.

Привычка к грабежу и подвижности до такой степени проникла в нравы боснийцев, что с начала нынешнего столетия и до преобразования корпуса янычаров боснийские вельможи, жившие на границе, ежегодно делали набеги на австрийскую территорию; турецкое правительство, не находя средств воспрепятствовать подобным набегам, неоднократно разрешало австрийским войскам вступать в Боснию и осаждать беспокойных бояр в их замках.

По своим наклонностям боснийские дворяне во многом напоминают собою прежнюю шляхту: подобно последней, они страстные любители веселых пиров, больших охот, бурных собраний, нередко проводят время в попойках, и за каждую безделицу готовы схватиться за оружие; одним боснийское дворянство отличается от шляхты — это глубокою привязанностью к своему славянскому происхождению.

Следующий факт может служит лучшим образчиком господствующего в среде дворянства взгляда на простой народ. Войники были такими же храбрыми бойцами, как и их господа, и во время войны оказывали весьма важные услуги. Дворянство решило вознаградить их каким либо военным отличием, и по обсуждении этого вопроса постановило единогласно украсить головной убор войников колокольчиками или бубенчиками, наподобие того, как привязывают их соколам и борзым собакам, потому что первые отличаются, как и последние, одинаковым достоинством — служить своим господам. Из этого можно заключить, какое место отведено было простолюдину в сфере социальной жизни народа. Христиане, удостоенные такого отличия, назывались «челенка чорбаджи», [142] подобно тому, как «челенка копой» называлась хорошо дрессированная борзая собака.

Султан Селим пытался было, в начале нынешнего столетия, преобразовать войников в регулярное войско и, таким образом, создать себе войска, отвечающие современным требованиям войны; но, встретив оппозицию против осуществления своих планов, жертвою которых он сам сделался впоследствии, Селим отказался от них и все осталось по-старому.

При восшествии своем на престол, султан Махмуд намеревался уничтожить спагисов Боснии и Герцеговины, как уничтожил янычаров; но восстание в Сербии помешало в самом начале исполнению его намерения, и, нуждаясь в войсках для подавления восстания, он двинул против Сербии боснийцев. Впрочем, последние сражались против сербов с гораздо меньшим одушевлением и охотою, чем против австрийцев и мадьяров. Почти все боснийские паши и алайбеи, сражавшиеся против восставших сербов, говорили: «если бы они признали нас за своих бояр и господ, мы бы были с ними за одно, потому что они славяне и братья наши по происхождению».

Мне удалось слышать от г. Лазаря Феодоровича, бывшего сербским капу-кияей в Константинополе в 1844 году, следующий рассказ. Будучи еще юношей при начале восстания, поднятого Милошем Обреновичем, Феодорович призван был однажды к Видаичу Ибрагим-паше, боснийскому спагису и ленному владетелю города Колумбары. Видаич спросил его, намерен ли он присоединиться к сербам в Шумадье (провинция Сербии, откуда началось восстание) и, не получив ответа, сказал молодому человеку: «иди, сын мой, ты серб, а теперь идет борьба за независимость славян; если бы ваши сербы были поразумнее, они признали бы нас за своих господ, и все было бы покончено с турками; но, видно, время еще не пришло». Затем, Видаич повел юношу в погреб, в котором находилось несколько бочонков золота и серебра, и, указывая на них, сказал ему: «вот мое богатство; я распоряжусь им, как подобает Видаичу; все эти деньги ты отвезешь Милошу и скажешь ему, что это дар брата славянина. Чтобы вести войну, необходимы деньги, и я даю их, но с условием: пусть сербы дерутся мужественно и покажут туркам, что такое славяне; да не посрамят они наше племя. Сегодня же я покидаю свой дом вместе с моими спагисами; вот ключ от погреба. Смотри же, исполни в точности мое поручение; в противном случае, я [143] возвращусь, чтобы повесить тебя, как последнюю собаку. С Богом»! Молодой Феодорович исполнил данное ему поручение, и вклад Видаича послужил первым основанием казны Милоша для ведения войны. По окончании войны, г. Феодорович свиделся с Видаичем, который подарил ему шубу и лошадь, и послал через него Милошу великолепного арабского жеребца и дамасскую саблю, сказав при этом: «я доволен тобою и Милошем; ты свято исполнил свое поручение, а Милош сражался храбро, как истый славянин, хотя народ его не более, как мужицкое племя».

Кулен-бей-Али (Куленович) начальствовал боснийскими войсками, вторично двинутыми в пределы восставшей Сербии. Он действовал вяло, бесцельно двигаясь то в одну, то в другую сторону, и не помышляя преследовать шайки инсургентов, скрывавшиеся по лесам и горам. Всю тяжесть войны предоставил он турецким войскам Анатолии, не оказывая им никакой помощи, так что, наконец, правительство обвинило Кулен-бея в тайном содействии инсургентам.

Вскоре но окончании войны, обеспечившей Сербии известную самостоятельность, султан Махмуд снова взялся за свой проект уничтожения боснийских и герцеговинских ополчений, с целью образовать из них регулярное войско и, вместе с тем, отомстить им за ту неохоту, с которой они сражались против сербов. Ввиду этого, турецкое правительство вошло даже в переговоры с Милошем о том, чтобы он воздержался от оказания боснийцам помощи оружием или другими средствами.

Из Малой Азии и Албании притянуты были значительные силы башибузуков для устрашения боснийцев; но последние успели вовремя предупредить опасность. Они решились избрать одного общего главу для обеих провинций, и выбор их пал на каптапа Гусейна, алай-бея Травника; он пользовался репутациею мужественного человека и храброго воина, и был известен под прозвищем «боснийского змея». Гусейн призвал к оружию спагисов и войников Боснии и Герцеговины, так что в короткое время все население обеих провинций было вооружено с головы до ног. Турецкие чиновники и войска были вскоре изгнаны из края, и каптан Гусейн провозглашен своими соотечественниками визирем Боснии от имени султана. Вместе с тем, он отправил в Константинополь следуемую с Боснии подать и доклад султану, в котором доносил, что так как турецкие чиновники и солдаты в Боснии [144] никуда не годны, то он выгнал их, но страна остается по-прежнему верною султану.

Гусейн неоднократно разбивал азиатские войска визиря Веджи-паши, назначенного султаном губернатором обеих боснийских провинций, и в течение более года с успехом держался на своем посте. Султан Махмуд, обескураженный постоянными поражениями своих военачальников, готов уже был издать фирман, утверждающий Гусейна в незаконно присвоенном им звании визиря Боснии, как последний добровольно решился на шаг, окончательно его погубивший.

Подстрекаемый мадьярами, Гусейн отправился в Австрию с целью исходатайствовать для себя заступничество императора. Едва он перешел границу, как австрийские власти задержали его и подвергли стольким притеснениям, что он решился сам отдать себя на милость султана и явился в Константинополь, где скоро внезапно и умер. Все это было устроено, как говорили тогда, старым Меттернихом, опасавшимся за участь славянских владений Австрии.

Удаление и смерть Гусейна не подвинули, однако, задуманного султаном дела реформы, и визирь Веджи-паша встретил в осуществлении планов правительства такие препятствия, что принужден был поспешно удалиться из страны, спасшись в Сербию, откуда и пробрался в Константинополь. Преемника его, Тагира-пашу, бывшего до того генерал-адмиралом, постигла та же участь. Он был человеком образованным, воспитывавшимся в Италии и говорившим лучше по-итальянски, чем на своем родном языке; Тагир особенно отличился в борьбе с греками и был известен твердостью своего характера и настойчивостью, с которою умел достигать своей цели. Но и он потерпел неудачу против боснийских спагисов и также должен был удалиться ни с чем в Константинополь.

Приводим здесь в кратких словах способ, к которому прибегали боснийцы, чтобы избавиться от турецких пашей. Страна разделялась на два лагеря: один делал вид, будто бы держит сторону визиря и турок, другой составлял оппозицию. Превосходная военная организация страны давала ей армию, далеко превосходившую по своим качествам турецкие войска того времени, и этим-то пользовались боснийцы для достижения своих целей. Та партия, которая наружно держала сторону визиря, сражалась против своих соотечественников, не причиняя им, однако, большого вреда, причем [145] обе партии пользовались этими кажущимися раздорами для постепенного очищения страны от всех, кто только был предан правительству. В конце концов визирь оставался почти один лицом к лицу с боснийцами, и совершенно в их власти; затем, уже не трудно было принудить его удалиться, и он или сам бежал из края, или его выпроваживали до границы.

Та же участь постигла бы, без сомнения, и назначенного в 1849 году боснийским визирем черкеса Гафуз-пашу, того самого, который проиграл сражение при Незибе против египетских войск Ибрагима-паши, если бы, по счастию для него, в числе подчиненных ему генералов не находился Омер-паша, впоследствии генералиссимус турецких войск. Войска Омера не отличались ни многочисленностью, ни особыми боевыми качествами: они преимущественно состояли из иррегулярных албанцев, но находились под непосредственным начальством многих офицеров из поляков и мадьяров, перешедших в турецкую службу после неудачного для них исхода венгерской кампании.

Истинными вождями восстания были в то время: Али-паша Столчевич, наследственный губернатор Мостара и Герцеговины, и Мустай-паша (по-турецки Мустафа) Бабич, наследственный начальник боснийских спагисов. Первый из них, следуя примеру магнатов других стран, действовавших, обыкновенно, из-под руки, избрал главою восстания своего кавас-башу (начальника жандармов), снабдил его деньгами и другими необходимыми средствами и предложил ему поднять восстание в мостарском пашалыке. Сам же Столчевич заперся в своей крепости Столаче и выдавал себя за преданного и верного слугу султана, не имеющего, однако, средств бороться с восстанием.

Эта уловка губернатора не обманула, впрочем, константинопольское правительство, которое ясно видело, в чем заключаются тайные стремления Столчевича. Следующий факт, случившийся за несколько лет до восстания, дал повод турецкому правительству не доверять мостарскому губернатору и зорко следить за ниш. При вступлении своем на престол, султан Абдул-Меджид обнародовал свой хати-шериф из Гюль-ханэ; все губернаторы провинций получили предписание публично прочитать султанский указ, и Али-паша Столчевич приказал прочесть его в Мостаре перед собравшимся народом. В этом указе заключалась следующая фраза: «перед законом всякий чобан (пастух) равен паше». Когда чтец дошел до этого места, Али-паша приказал трижды повторить его [146] чтобы народ хорошенько усвоил себе его смысл. Затем, по заранее условленному знаку, спагисы и жандармы накинулись на собравшуюся толпу народа и начали бить ее палками; испуганный народ стал кричать: аман, аман (пощада)! Спустя несколько минут, Али-паша остановил палочную расправу и, обратясь к народу, сказал: «Вы слышали чтение султанского ирадэ, утверждающего, что всякий чобан равен паше. Теперь вы видели, как я поступил с вами. Если кто либо из вас желает так же поступить и со мной, согласно предоставляемому ему, по-видимому, султанским указом праву, то я разрешаю ему воспользоваться этим правом». Народ отвечал ему: «аман, аман, ты наш паша и наш господин». Тогда Али Столчевич продолжал: «Одно из двух: или указ султана лжет, или же вы глупцы, не могущие уразуметь его смысла, – сказав это, он разорвал указ и прибавил: – Пусть же не будет речи о нем, а мы останемся, по-прежнему, при наших старых обычаях, завещанных нам предками».

Эта выходка Столчевича прошла безнаказанною, так как у него под начальством были до пятнадцати тысяч пехоты и десять тысяч всадников.

Второй из вождей восстания, Мустаи-паша Бабич, снабдил также одного из своих спагисов, Али-Кедича, надлежащими инструкциями и средствами, и поручил ему войти в соглашение с дворянскою фамилиею боснийской Крайны, Беширевичей, пользовавшейся большою популярностью, чтобы призвать к оружию всю крайнскую милицию. Сборным пунктом избран был город Бигач, столица Крайны и лучшая крепость страны.

Сам же Мустаи с своими боснийскими спагисами присоединился к войскам Омера-паши, с тайным намерением провести и выпроводить его как и прежних визирей. Мустаи был красавец собой, испытанной храбрости, и отличавшийся почти безрассудною отвагой; спагисы его состояли из превосходных всадников, привыкших к смелой и быстрой езде и обученных по примеру прежних акинджи. Славянское сердце Омера-паши, по происхождению кроата, было очаровано видом новых союзников, и он сразу вполне доверился предводителю этой блестящей славянской конницы.

К счастию Омера-паши, одно обстоятельство благоприятствовало ему и помогло расстроить замыслы его тайного врага. Проживавшие в Боснии монахи францисканского ордена, освободившись от навязанного нм Австриею епископа, благодаря участию турецкого [147] правительства, питали к последнему искреннюю признательность. Желая выказать свою благодарность, францисканцы, прежде всего, стали удерживать христиан-католиков от участия в восстании, чем нанесли ему первый чувствительный удар, лишив инсуррекцию контингента пехоты, без которой, даже при существовании отличной кавалерии, не могли обойтись повстанцы в столь пересеченной стране, как Босния. Инсургенты пытались было призвать к оружию и заменить войников православными христианами (называемыми у боснийских мусульман рынчанинами), но получили от них мало пользы, так как последние были мало привычны к оружию и к военной организации. Сверх того, францисканский орден отрядил к Омеру-паше трех из известнейших своих членов для оказания ему содействия своими советами и опытностью. Эти три ксендза были: Филипп Пашалыч, Марциан Шумич и Лаврентий Караула.

Однако, несмотря на преграды со стороны францисканцев, Мустаи сумел склонить Омер-пашу в пользу составленного им плана кампании, который, по-видимому, был вполне целесообразен и. состоял в том, чтобы атаковать Бигач — центр инсуррекции и местопребывание фамилии Беширевичей —одновременно с двух сторон. Для исполнения этого плана назначены были два отряда: один, под начальством Дервиш-паши и Скиндер-бея (Антоний Илинский), состоявший из нескольких батальонов регулярной пехоты и значительного числа конных албанцев, имел целью действовать против Бигача с юга, по дороге в Мостар, и отрезать его от Герцеговины; другой, под начальством самого Омера-паши, состоял из всех остальных войск, и назначался для действия со стороны австрийской границы и для отрезания Бигача от крепости Тузлы, бывшей также на стороне инсургентов. Здесь кстати заметить, что пачалышком штаба в армии Омера-паши был Мехмед-бей (поляк Лаский), а начальником кавалерии Якуб-ага (Якубовский).

Цель Мустаи-Бабича заключалась в том, чтобы привлечь войска Омера-паши, имевшие плохую и немногочисленную кавалерию, на равнину, где они были бы подавлены превосходною конницею инсургентов, к которой могли бы и присоединиться и спагисы Мустаи, числом до 2,000 человек.

При движении к Бигачу, войска Омера-паши встретили в Тузлукских горах значительное число пеших инсургентов, которые, однако ж, действуя без должного единства, не долго держались на высотах и начали быстро спускаться на равнину. Тогда Мустаи [148] стал еще более настаивать на том, чтобы Омер-паша со всеми войсками спустился в равнину, рассеял бы отступавших инсургентов и, пользуясь паникой, быстро завладел бы крепостью. Но осторожный Омер-паша, поддержанный своим начальником штаба, решился остаться в крепкой позиции, на высотах. Тогда Бабич, наскучив ожиданием, произвел со своими спагисами блистательную, по-видимому, атаку против инсургентов, причем получил две, правда легких, раны. Атака спагисов рассеяла последние опасения Омера-паши, который, будучи свидетелем лихого набега, назвал спагисов лучшею кавалериею в мире.

Несмотря на это, Омер-паша не решился на дальнейшее преследование, и оставался на месте, поджидая известий от Дервиш-паши и Скиндер-бея. Но известий не приходило. После шести дней бездействия, Мехмед-бей, начальник штаба, убедил Омера-пашу послать Якубовского на рекогносцировку. Якубовский, двинувшись с небольшим кавалерийским отрядом на равнину, и не встречая неприятеля, пошел к Бигачу, где слышалась довольно сильная канонада, перешел в брод высохшую от летних жаров речку Уну, и подошел к самой крепости. Здесь он узнал от детей, что инсургенты вышли из Бигача, соединились с гарнизоном Тузлы и разбили турецкий отряд, который теперь и преследуют, но что к вечеру они возвратятся в Бигач. Воспользовавшись этим счастливым случаем, Якубовский занял крепость, водрузил на ее стенах знамя султана, спешил своих кавалеристов и поставил их к пушкам, сжег предместья крепости и дал знать Омеру-паше о случившемся.

К вечеру того же дня инсургенты действительно стали подходить к крепости, но, неожиданно встреченные сильным огнем с ее стен, пришли в расстройство и рассеялись в горы. Несколько часов спустя, Омер-паша вошел в Бигач, и тут получил достоверные сведения об участии Бабича в восстании. Сведения эти, доставленные францисканцами, заключались в переписке Бабича с Али-пашой Столчевичем и другими вождями восстания, в которой Бабич (в то время уже раненый) советовал инсургентам обрушиться всеми силами сначала на Скиндер-бея и Дервиш-пашу, а потом обратиться против Омера-паши. Те же францисканцы доставили Омеру-паше доказательства участия в восстании Али-паши Столчевича и в желании его провозгласить себя самостоятельным визирем Герцеговины. Тогда Бабич был приглашен к Омеру-паше, был принят им с обычным гостеприимством, но, по выходе [149] из шатра, был арестован. В то же время его спагисы были обезоружены турецкою пехотою и под сильным конвоем отправлены в Травник.

Затем, туркам, имевшим горную артиллерию, уже не трудно было справиться с инсургентами Герцеговины; они вскоре были рассеяны: частью взяты в плен, частью бежали в пределы Австрии. Али-паша Столчевич с своими тремя сыновьями попал в руки Скиндер-бея и Дервиш-паши, которые, захватили в его дворце значительное количество золота, серебра и драгоценных каменьев, множество дорогого оружия и превосходных лошадей. Все это, равно как и достояние других вождей инсуррекции, было безжалостно разграблено турками. Столчевич, приведенный в турецкий лагерь, был убит, как говорили, нечаянно, одним солдатом; этой нечаянности, конечно, никто не верил, так как смерть Столчевича, человека влиятельного и могущего сообщить султану о грабительских действиях его военачальников, как нельзя лучше «хоронила концы» расхищения, произведенного в Боснии. Остальные зачинщики и руководители восстания были арестованы, отвезены в Константинополь и присуждены к ссылке в Малую Азию. Бабич, сосланный в Бруссу, вскоре умер. Словом, поход Омера-паши, окончившийся грабежом и опустошением страны, нанес сильный моральный и материальный удар Боснии и Герцеговине.

Наиболее дальновидные и благоразумные мусульмане осуждали образ действий Омера-паши и глубоко сожалели об уничтожении превосходной кавалерии, неоднократно принимавшей на себя первые удары немцев и мадьяр, направленные на владения султана. Во время войны 1854 года, само турецкое правительство раскаялось в уничтожении старинной военной организации Боснии и Герцеговины, так как турецкие войска уже не пополнялись более превосходною боснийскою кавалериею и стойкою пехотою, составленною из христиан. Рекруты, набранные в этих местностях, служили неохотно и при первой возможности бежали на родину.

После войны, правительство, сильно затрудненное набором рекрутов в Боснии и Герцеговине, организовало там четыре местных батальона, которые предназначались для службы на границе и пополнялись исключительно босняками и герцеговинцами. Но этот опыт не имел успеха; боснийские аги и беи не хотели служить в турецких батальонах и требовали восстановления их прежней военной организации, напоминавшей им славные времена спагисов и акинджи. [150]

В таком положении оставались дела до назначения на пост великого визиря Гусейна Авни-паши, который, уничтожив пограничные боснийские батальоны и отменив подать, платимую христианами взамен рекрутства, предоставил последним право отбывать военную службу на границе наравне с своими земляками-мусульманами. Боснийские аги и беи с восторгом приняли эту реформу, видя в ней возвращение к старым временам, и начали вооружаться и организоваться; но увлечение их скоро было охлаждено: боснийские христиане, под влиянием духовенства, не желали иметь общения с мусульманами, не хотели служить вместе с ними. Таким образом, проекты Авни-паши и его надежды на возрождение прежних спагисов рушились.

Тут кстати сделать небольшое отступление, чтобы с большею отчетливостью выяснить исторические причины восстания, театром которого, в настоящее время, служит Герцеговина.

Различные провинции, находившиеся под властью Порты, весьма часто были охватываемы инсуррекцией и внутренними войнами. Было бы ошибочно считать все эти беспорядки последствием неудовольствий, возбужденных в местном населении тою или другого административною мерою; для правильной оценки этого явления следует, усвоив себе более общую точку зрения, бросить беглый исторический взгляд на самое происхождение провинций. Тогда станут ясными причины волнений, для возникновения которых нередко бывало достаточно ничтожного повода, что, впрочем, не препятствовало им принимать размеры, угрожавшие иногда спокойствию Европы.

Турецкая империя, подобно всем большим государствам, образовалась из различных стран и провинций, имевших, до покорения их турками, каждая свою историю, свои предания, свой язык и собственную религию. В силу принципа ислама, усвоенного первыми турецкими завоевателями и состоявшего в том, что не все должны быть мусульманами, но что следует быть и райям, (Райями называются у мухамедан лица всех прочих исповеданий; в буквальном переводе слово это означает стадо, и первоначально давалось христианам, которых мусульмане вообще уподобляли скоту.) необходимым для земледельческих работ, в покоренных Турциею областях никогда не велось, в широких размерах, религиозной пропаганды. Напротив, подвластным ей нациям Порта даже давала различные привилегии и льготы, имея целью способствовать развитию их благосостояния и, тем самым, общему [151] обогащению империи. Так, между прочим, покровительственное отношение турецкого правительства к иноверцам выразилось в поступке султана Мухамеда II, который, после взятия Константинополя, посетил греческого патриарха и, обошедшись с ним весьма ласково, назначил его духовным главою греко-православного населения. Лишь впоследствии, с изменением взглядов в правительственных сферах Турции, благоразумная политика эта по отношению к покоренным народностям была оставлена.

Итак, каждая из присоединенных к Турции областей сохраняла в начале свои особые нравы и предания, что, в сущности, не причиняло империи никаких неудобств, пока она обладала достаточною силою, чтобы подавлять всякое выражение неудовольствия в самом зародыше. Затруднения не замедлили, однако, возникнуть, когда могущество Порты начало падать и когда она оказалась уже не в силах отражать удары внешних врагов, — удары, результатом которых (хотя и не непосредственным) было внутреннее потрясение ее провинций. Прочность турецкой власти оказалась поколебленною в разных провинциях в более или менее скором времени, смотря по степени живучести той или другой национальности. Так, греческие провинции неоднократно делали попытки освободиться из-под власти турок, прежде чем им удалось достигнуть этого путем долгих усилий и при содействии европейских держав. Затем поднялись сербы, также достигнувшие успеха вследствие того, что, умев выбрать удобное время и полагаясь исключительно на свои силы, они тем самым отчасти привлекли на свою сторону сочувствие своих славянских соплеменников, мусульманских боснийцев, и оказались в положении, дававшем им возможность войти в соглашение с правительством султана Махмуда. Даже азиатские колонии, и те не были чужды этому движению, хотя там оно носило скорее местно-феодальный, чем национально-политический характер, почему оно и не имеет того важного значения, как революционные попытки в европейско-турецких провинциях.

Что касается Боснии и Герцеговины, то они не раз уже служили театром восстания; нужно, впрочем, заметить, что прежние восстания имели совершенно иной характер, чем нынешнее. В царствование султанов Махмуда и Абдул-Меджида происходили возмущения в различных отдельных пунктах обеих названных стран; несколько раз волнение распространялось на всю Герцеговину. Мятеж был окончательно подавлен лишь в 1850 году. С тех пор, [152] по преобразовании внутреннего устройства этой страны, волнения хотя и возникали вновь, но уже отличались новым характером. Султан Махмуд, стремясь установить строгую централизацию власти, решил лишить боснийское и герцеговинское дворянство предоставленных ему исключительных прав. Ввиду этого, дворянство, преследовавшее сперва эгоистические цели, принуждено было искать содействия прочих славянских племен, чтобы быть в состоянии противодействовать турецким нововведениям. Таким образом, отпор, делаемый герцеговинцами туркам, получил оттенок общеславянской борьбы с мусульманским элементом, а при таком условии численный перевес оказался на стороне герцеговинцев, так как, не считая прочих симпатизирующих им славян, население Герцеговины уже само по себе представляет невыгодные для мусульман данные (По «Руководству к сравнительной статистике» Кольба (немецкое изд. 1875 года), из числа 290,000 жителей Герцеговины всего 68,000 принадлежат к мухамеданскому исповеданию; в Боснии, имеющей 810,000) жителей, мухамедан числится 316,000 человек, т. е. также меньше, чем христиан).

Помимо численного перевеса христиан над турками, инсуррекция каждый раз находила весьма важную опору и в топографических условиях, присущих Герцеговине. Страна эта, как известно, перерезана несколькими горными хребтами, тянущимися преимущественно с северо-запада к юго-востоку и образующими множество продольных долин, сообщение по которым, вследствие дурного состояния дорог, крайне затруднительно. Такой характер местности, очевидно, представляет много выгод для инсургентов, знакомых со всеми ущельями и привыкших к суровому горному климату. Уже одних этих условий, в связи с стремлением герцеговинцев к сохранению своей славянской национальности, было бы достаточно для того, чтобы восстание, однажды вспыхнув, могло держаться долгое время; но существуют еще и многие другие причины, препятствующие Порте окончательно успокоить эту воинственную нацию. Из них главнейшею служит отсутствие единства в действиях высшей администрации Турции.

Нужно заметить, что еще в царствование султана Махмуда возникла мысль преобразовать Турцию в государство европейское, т. е. такое, в котором все подданные пользовались бы одинаковыми правами, несмотря на принадлежность их к той или другой национальности и религии. План, составленный в этом смысле Махмудом, был завещан им, в неосуществленном виде, сыну и [153] преемнику названного султана, Абдул-Меджиду. Последний, будучи поддерживаем своим великим визирем Решид-пашою и военным министром Риза-пашою, употреблял все усилия к тому, чтобы доставить Турции место в ряду европейских держав. Осуществлению его желаний в этом отношении способствовала война 1854 года: путем трактатов, Турция приобрела связь с общеевропейскою политикою. Таким же успехом увенчались бы, вероятно, и другие стремления султана, касательно уравнения национальностей, если бы турецкий кабинет вдруг не изменил своей политики. Проект устройства Турецкой империи по европейскому образцу, продолжателем которого был великий визирь Фуад-паша, был, по смерти последнего, оставлен. В Турции возникла сильная партия, противная этому проекту; признавая за христианским населением некоторые политические права, она устраняла его, однако, от участия в сферах административной и военной деятельности, в противность проекту Махмуда. Главою этой партии, существующей и доныне, явился бывший великий визирь и ныне вновь призванный на политическое поприще, Гусейн Авни-паша. Партия эта, стремящаяся к учреждению чисто турецкой, мусульманской империи, не допускающей христиан до административных и военных должностей, пополняется турками нового поколения, которое, получая в правительственных учебных заведениях самонадеянно-патриотическую закваску, желает, чтобы будущее благосостояние Турции было создано усилиями исключительно одних турок. Можно предполагать, что преобладание системы, представителем которой является Гусейн Авни-паша, в значительной степени содействовало усилению брожения в славянских землях, нашедшего ныне новое выражение в объявшем Герцеговину восстании. Впрочем, судя по последним известиям, можно надеяться, что волнение утихнет, благодаря посредничеству европейских держав. Дарование герцеговинцам личных и общественных нрав, вероятно, успокоит страну, если волнение останется местным и не примет какого либо иного характера.

Штабс-ротмистр А. Чайковский

10 августа.

С.-Петербург.