ВУК КАРАДЖИЧ И РОССИЯ

В жизни и творчестве выдающегося сербского ученого-самоучки Вука Стефановича Караджича, 100-летие со дня смерти которого широко отмечали в 1964 г. во всех славянских странах, Россия в самом широком значении этого понятия занимала довольно большое место. Вуку по необходимости приходилось иметь дело с двумя Россиями — официальной и неофициальной, однако все его симпатии целиком и полностью были на стороне второй, демократической, народной России, с которой он был тесно связан духовно, идейно и творчески. На роль России в жизни Караджича указывали все без исключения биографы и исследователи его творчества, в частности Любомир Стоянович, автор первой монографии о нем «Живот и рад Вука Стеф. Караџића (26 октября 1787 — 26 января 1864)». Београд-Земун, 1924, и особенно Миодраг Попович, написавший фундаментальное исследование «Вук Стеф. Караџић 1787-1864», увидевшее свет в 1964 г., в канун знаменательного юбилея.

И хотя о Караджиче за 100 лет создана огромная литература, тем не менее еще нельзя утверждать, что тема «Вук Караджич и Россия» изучена полно и исчерпывающе. Объясняется это, прежде всего, широтой и многогранностью творчества сербского просветителя. Вук был выдающимся филологом-реформатором, писателем, историком и публицистом, неутомимым собирателем и издателем памятников народного творчества, видным общественным деятелем. Нет такой области в развитии науки и культуры сербского народа первой половины XIX в., в которой бы Караджич не оставил глубокий и неизгладимый след.

Однако до сих пор еще не выявлены все источники о связях В. Караджича с Россией. Настоящая публикация преследует цель ввести в научный оборот некоторые новые материалы, которые в известной мере помогут исследователям жизни и [209] творчества Караджича полнее и объективнее решить означенную в заголовке проблему.

В архиве Сербской Академии наук и искусств в Белграде хранится дело под № 8697, озаглавленное: «Биография Виктора Петровича Балабина». Знакомство с содержанием дела показало, что в нем речь шла совсем о другом.

В деле оказалось четыре документа, написанных отчетливым писарским почерком на русском языке и занимающих 16 листов большого формата:

1. Записка е. в. российскому посланнику при австрийском дворе Виктору Петровичу Балабину. Вена, 1862 г.

2. Краткий очерк биографии Вука Караджича, взятый из V тома «Конверзационс лексикона» Брокгауза.

3. Благодарственное письмо Вука Караджича В. П. Балабину за содействие в получении ордена св. Анны 1-й степени с короной.

4. Перевод на русский язык статьи Вука Караджича «Голос одного серба из Сербии. К г-ну Издателю Народной Сербской Пештской газеты», напечатанной в четвертом номере за 1842 г.

Все документы — копии. Подлинники этих документов хранятся в Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде, в фонде министерства народного просвещения (ф. 733, оп. 5, д. 322, стр. 3-19). При сличении оказалось, что тексты оригинала и белградских копий идентичны. Кроме того, оригинал «Записки» содержит точную дату ее написания — 26 июня (8 июля) 1862 г.

Во время поисков оригинала названного документа удалось обнаружить другой доселе неизвестный документ: «Вук Караджич. Письмо его с предложением своих услуг министерству иностранных дел по доставлению сведений о Сербии», который под таким названием хранится в фонде Главного архива МИД («Политический отдел», 1842 г., д. 1, лл. 1-2 об.). Письмо является подлинником, написанным рукой Караджича на русском языке, и занимает 2 листа бумаги большого формата.

Кроме этого документа, в архиве МИД СССР хранятся и другие материалы, прямо или косвенно связанные с Вуком Караджичем. Среди них неизвестное ранее исследователям дело «О принятии сына сербского литератора Караджича в какой-либо из кадетских корпусов и об увеличении ему пенсионата» (ф. Главный архив, Ш-1, 1833 г., д. 17, лл. 1-84).

В этом деле находятся подлинники двух ранее опубликованных документов:

1) Собственноручное прошение В. С. Караджича на имя русского царя об определении сына Саввы в какой-либо из кадетских корпусов от 23 июня 1833 г. (л. 2) ¹. [210]

2) Подлинник письма черногорского митрополита Петра II Петровича Негоша на имя русского посла в Вене Д. П. Татищева от 17 декабря 1834 г, с просьбой ходатайствовать перед российским монархом об увеличении пенсии В. С. Караджичу (л. 41-42) ².

Документы о зачислении Саввы в русский кадетский корпус позволяют не только уточнить некоторые детали из жизни Вука Караджича, но, и дополнить новыми фактами его биографию. Вот один из них. Когда ранней весной 1837 г. состояние здоровья кадета Саввы Караджича резко ухудшилось, было решено уволить его из института корпуса горных инженеров и отправить для лечения к родителям в Вену. 6 апреля 1837 г. Николай I разрешил выдать Савве Караджичу из казенных средств 250 червонных на проезд в Вену и лечение. 19 апреля 1837 г. Савва умер. Тогда с разрешения царя из суммы в 250 червонных 20 червонных было израсходовано на его похороны, а 230 червонных (2438 руб. ассигнациями) были пересланы в Вену и в июне 1837 года вручены Вуку Стефановичу Караджичу (л. 82).

Упомянутые выше документы архива Сербской Академии наук уже побывали в руках исследователя. Л. Стоянович в монографии кратко излагает их содержание и даже цитирует заключительный абзац «Записки», правда без точной ссылки на источник и указания, где он находится.

В «Трудах Института славяноведения» (т. II, Л., 1934) К. А. Пушкаревич опубликовал автобиографическую записку Вука Стеф. Караджича (стр. 154-158), обнаруженную дочерью ученого Миной (Вильгельминой) Караджич-Вукоманович в бумагах покойного отца и присланную ею через В. Богишича в Санкт-Петербургский отдел славянского благотворительного комитета в 1874 г. Ссылаясь на упоминания о «Записке» у Л. Стояновича, Пушкаревич пишет: «Печатаемая здесь «Записка», по-видимому, один из вариантов автобиографии Вука Караджича, приложенной им к его ходатайству перед русским правительством через русского посла Балабина об увеличении получаемой им от русского правительства пенсии» (стр. 150). В заключение Пушкаревич отмечает, что «В печатаемой «Записке» нет приведенного Стояновичем конца, и в печатаемых документах отсутствует упоминаемая [211] статья» (имеется в виду статья Караджича в Пештской газете. — В. К.).

Поскольку «Записка» Караджича никогда не печаталась полностью, мы приводим ее целиком. Все документы, о которых шла речь выше, тематически связаны между собой. Они интересны тем, что дают яркое представление об отношении Вука Караджича к России на протяжении 20 ле.т, с 1842 по 1862 г. Особенно любопытен в этом отношении первый документ («Записка»), написанный за два года до смерти сербского просветителя и подводящий итог всей жизни и деятельности Караджича, его отношениям с официальной и неофициальной Россией.

Все документы, за исключением краткого очерка биографии Вука Караджича из т. XV словаря Брокгауза, который мы опускаем, помещены в хронологической последовательности, без сокращений и изменений, с сохранением характерных особенностей их стиля и орфографии (опущен лишь твердый знак).

1

Сия статья была напечатана в 1842 г., во втором номере Пестской Сербской газеты.

Ваш корреспондент Военной Границы говорит в 92-м номере Вашей газеты истекшего года, ноября 11-го, что Россия для Сербии не сделала ничего доброго, но, напротив, причинила ей много вреда, и желает он, «чтобы сербы в это мгновение (когда Россия заключила с Турциею трактат о Сербии), сделали решительный шаг и протестовали бы против всякого русского благодеяния», — и доказывает, что русские все сделанное для Сербии сделали только для собственной своей пользы.

Я думаю, что этот Ваш корреспондент или совсем не разумеет дела, или говорит такие вещи только назло России. Кто желает доказать, что Россия не принесла Сербии никакой пользы и не оказала ей никакого благодеяния, тот хочет доказать, что для Сербии было бы гораздо лучше находиться до сих пор под турецким игом, как, например, Босния. Ибо как Греция не могла бы быть королевством без помощи трех Великих держав, так и Сербия не могла бы без помощи России быть княжеством, но до сих пор оставалась бы турецким пашалыком, где во всех судах заседали бы кадии, муселимы и спагии ³.

Человек без размышления может обо всем так говорить: «Это очень легко сделать». — Так рассказывают об одном цыгане, который будто бы сказал: «Легко пахать и копать, а вязальную [212] спицу трудно сделать». — А пусть он попробует сам это сделать, тогда узнает на деле, что легче говорится, чем дело делается. Так Ваш корреспондент упоминает о русских трактатах с Турциею, то он должен знать, что турки подписали свободу и права сербского народа в Букаресте в 1812 г. ⁴, а потом и знать об этом ничего не хотели; потом они подписали сию свободу и сии права в Аккер-мане в 1826 г. ⁵ и медлили и длили временем, чтобы привести сей трактат в исполнение; в 1829 г. они опять подписали сию свободу и права сии в Адрианополе ⁶, но как скоро русские войска удалились, то они снова не хотели знать о многих пунктах сего трактата и, таким образом, еще проволокли этим делом четыре года, и тогда уже, наконец, едва кое-как исполнили сей трактат ⁷. Зная все это дело, как может умный человек еще говорить или думать, что сербы сами одни могли бы все это добыть себе, тогда как они даже с помощью России едва-едва получили свободу и права свои.

Что же касается до того обвинения Вашего корреспондента, что Россия помогла сербам только из собственной своей выгоды, то, конечно, нельзя этого совсем отрицать, если этот вопрос рассматривать со всею точностию. Но кто же на свете делает что-нибудь без собственной выгоды? Например. Самый благочестивый и самый сердобольный друг бедных помогает им с большею для себя выгодою: благодарность, или мир душевный, даже простое сознание своего доброго дела приобретают ему много выгод, если не земных, то, по крайней мере, небесных. Герой, проливающий кровь свою и умирающий за свое отечество, имеет для себя большую выгоду: бессмертную славу, или радостное сознание своего доброго подвига, — эти возвышенные чувства также награждают его, и тому подобное.

Разве это справедливо и благоразумно, если кто-нибудь из нас, получив помощь в нужде, станет своего благодетеля и хулить и порицать, и еще более, станет протестовать против его благодеяний, потому единственно, что благодетель его имел в этом пользу? [213]

Равным образом и другой Ваш корреспондент Военной Границы, ноября 27 в 94-м номере Вашего журнала, не имеет права говорить, что «Россия причина тому, если в Сербии ненавидят австрийских сербов». Если это правда, что в Сербии ненавидят австрийских сербов, то в этом никто другой не виноват, как они сами, ненавидящие и ненавидимые.

Ненавидящие думают, что это совсем несправедливо, чтобы люди из другой земли, хотя и братия наша, но совсем другого покрою и по языку и по образу мыслей, не только втерлись к нам незваными гостями, но даже своевольно завладели нашим достоянием, за которое в годину зол мы проливали нашу кровь и принесли столько жертв, и даже изволят рядить суд и расправу между нами и повелевают нами. Эту ненависть можно оправдать тем, что во всяком месте, даже во всякой деревне, всем людям не по нутру, если бы кто пришел к ним из чужи и стал бы повелевать им. Это уже в натуре человека, что он любит самого себя больше, чем другого, и таким же образом он больше любит своих, чем чужих. В отношении к другим народам мы все суть сербы, говорящие одним и тем же языком, хотя и разной веры и разной страны, мы все суть братья в отношении к туркам и к немцам, а когда мы станем считаться между собою, тогда и выдет, что для природного серба свой серб милее, чем австрийский серб; точно так, как для австрийского серба свой серб милее, чем серб из собственно так называемой Сербии, или из Черногории.

Но более виноваты в этой ненависти сами австрийские сербы: ибо между ними всякий сброд, надо правду сказать, между австрийскими сербами можно найти довольно честных, образованных и способных людей, но никто же не может отвергать (как и в Вашем журнале об этом упоминается), что между ними наберется довольно бродяг, врунов, банкрутов и пьяниц, и вся эта сволочь так перемешана, что добрые и худые люди, все без разбору, суть чиновники и господа, и весьма часто случается, что самому большому негодяю, как пролазу, легче удается получить самое важное место в службе. Но от этой ненависти терпят не только честные люди с худыми, как, например, говорится: «В огне с сухим деревом горит и сырье», но даже, надо правду сказать, они коварствуют между собою и роются друг под друга.

Это в Сербии очень известно, что слово: швабурща, как величайшая брань для австрийских сербов, выдумано одним уроженцем из Сирмии, который потому только ругал так своих земляков, чтобы тем закрыть свое австрийское происхождение.

Несмотря на все тут приведенные доказательства, нельзя, впрочем, по всем правилам строгой справедливости сказать, чтобы сербское правительство ненавидело австрийских сербов: ибо мы видим между ними министров, сенаторов, членов верховного суда, председателей и членов уездных судов, секретарей и писарей и бесчисленное множество других разных чиновников, так что [214]

в сумме чиновников в Сербском княжестве находится, может быть, более австрийских, чем природных сербов.

Поэтому, я думаю, Ваши корреспонденты, как истинные друзья австрийских сербов, живущих в Сербии, должны бы в этом случае лучше молчать и совсем не обвинять ни Россию, ни сербского народа и ни его правительства.

* * *

Текст этой статьи на сербском языке был опубликован Матицей Сербской в книге: «В. С. Карапип. Критике и полемике» (Нови Сад, 1960, стр. 169 — 172) без каких бы то ни было доказательств, что автором статьи является В. С. Караджич. Правда, упоминание о статье, как уже отмечалось, содержится у Л. Стояновича («Живот и рад Вука Стеф. Караџић а», стр. 717 и в библиографии, под № 107) и у К. А. Пушкаревича («Автобиографическая записка Вука Ст. Караджича», «Труды Института славяноведения АН СССР», т. II. Л., 1934, стр. 150). В печатном тексте публикации Пушкаревича вкралась явная опечатка; статья В. Караджича была напечатана в 1842, а не в 1848 г., как сказано в публикации. Сербский текст и русский перевод сверены по изданию Матицы Сербской (1960 г.). Отдельные слова и фразы статьи набраны в сербском тексте курсивом. В русском переводе Караджича они но выделены; возможно, это сделала редакция газеты.

2

Ваше превосходительство, милостивый государь
Густаф Генрихович!

Со времени пришествия князя Михаила ⁸ в Сербию я часто имел честь говорить с Вашим превосходительством о разных обстоятельствах оной земли, покровительствуемой императором всероссийским. Теперь же при отправлении Вашем в С.-Петербург и при ежедневном возвращении замешательств в отечестве моем ⁹ осмеливаюсь некоторые из главных моих мнений по сему предмету написать Вам рго memoria. [215]

От самого начала возмущения против Вучича ¹⁰ и его партии, как известно Вашему превосходительству, мое мнение было, чтобы Россия решительно приняла сторону молодаго князя и народа. Главные причины к тому я наводил следующие: во-первых, что с князем большая часть народа, или прямо сказать целый народ; во-вторых же, что начальники противной партии ¹¹ сами по себе не имеют для их положения нужного доверия и уважения в народе: Авраам Петрониевич ¹² и Стоян и Алексий Симичи ¹³ рождены в австрийских владениях и по праву австрийские подданные (первого отец был в Оршаве австрийский унтер-офицер, а последнего в Сирмии австрийский обер-офицер), и посему их в народе можно считать иностранцами; Вучич, правда, родился и вырос в Сербии, но он по суровости своих нравов и характера принадлежит тем особам, которые ничем иным не знают людей себе привлекать, только одним страхом. Таковое мнение мое о сих людях было прежде два года, с того же времени они, с одной стороны, предавшись совсем туркам, навлекли на себя новую мерзость народа, с другой же стороны, не достигши своих намерений, они теперь явно выражаются против России, угрожая: «что европейские силы не оставят одну Россию делать в Сербии по ее произволению».

Кроме сих домашних возмущений, величайшим несчастием для Сербии можно почесть умножение австрийских сербов, наипаче так называемого ученого класса в оной. Оны там умножаются беспрестанно, и теперь, при отставлении карантина и при деятельности здешняго правительства, Белград сделался почти австрийским городом. В статуте ¹⁴ стоит, чтобы отменные звания могли занимать только сербы, рожденные в Сербии или прирожденные по законам, но таковых постоянных законов еще нет, а рожденных вне Сербии есть между советниками, попечителями (министрами), членами апеллационного суда; меньшим чиновникам ни числа нет и повседневно умножаются. Правда, можно сказать, что сии австрийские сербы ученее рожденных в Сербии, но ни об этом не можно спорить, что они, воспитався между немцами и венграми, не знают ни того народа сербского, где родились, кольми паче оного в Сербии; приходят в Сербию без выбора (большею [216] частию авантуристы), и в Сербии правительство не зная их выбирать и различать, можно сказать, оны самы себя выбирают и звания между собою разделяют, и таким образом делают разныя замешательства и несчастие. Кроме того, без всякого сомнения можно положить, что в Сербии рожденные простые сербы для нынешнего правления народа онаго способнее и надежнее венгерских адвокатов. Во время Черного Георгия ¹⁵ очень мало было в Сербии подобных иностранцев в службах, однако ж думаю, что в архиве российского министерства иностранных дел известны имена: Ивана Юговича ¹⁶, Михаила Груйовича ¹⁷, Рада Вученича ¹⁸, Девича и пр. Вашему превосходительству известно, какие мнения об России нынешние австрийские сербы выражают в пештанских газетах (н. п. в числах 92 и 94 прошлого года) ¹⁹. По всему этому я почитаю неотложно нужным, как можно скорее прибавить к уставу ²⁰, чтобы никаковое звание настоящего чиновника, управляющего народом и судящего оному, ни под каким условием не .могло быть занято иным лицем, кроме рожденного в Сербии; так, чтобы для иностранцев остались только звания писарей, учителей, лекарей, инженеров и сим подобная; но и в тех званиях, чтобы они не могли пользоваться правом несменных чиновников, а чтобы были наемны по условиям. Прибавление сего рода к уставу принесло бы народу сербскому в Сербии величайшее удовольствие и предохранило бы его в будущее от многих замешательств и преждевременных и пагубных европейских или, прямо сказать, студентских и адвокатских постановлений.

Не меньшее преходящего средства к восстановлению в Сербии мира и к удовлетворению и успокоению народа есть возвращение столицы князя и правительства в Крагуевец, в средоточие нынешней Сербии. Кроме того, что народ сие по важным причинам желает и требует беспрестанно, в Белграде, на границе австрийской и между консулами разных держав, что по утру в заседании [217] заключится, в тот же самы день до вечера это знают в Землине, а через несколько дней и в Вене. В Крагуевеце же не только чтобы можно было не позволить бродягам и бездельным авантуристам ходить, но и многие и самы боялись бы того, и естьли бы правительство предприняло сие преселение, может быть, чтобы многие из австрийских сербов, находящихся в службе, своевольно подали отставку. Российский же консул мог бы из Белграда с правительством в Крагуевце дела свои легче совершать, нежели в нынешних обстоятельствах.

Прошу покорнейше Ваше превосходительство извинить смелость мою в сем деле, и по благорассуждению Вашему сообщить сие мнение мое министерству иностранных дел. Вы знаете, что меня к сему шагу ничто иное не побудило, кроме любови к народу и отечеству моему и приверженность к превозвышенному престолу всероссийскому. Одушевленный сими чувствованиями, почел бы я величайшим счастьем, естьли бы министерству иностранных дел угодно было располагать мною в подобных делах отечества моего Сербии, и таковым образом доставить мне случай принести более пользы оному и показать себя достойным указанных мне милостей его императорского величества.

При сем уверяя Ваше превосходительство о истинном моем почтении и преданности, честь имеет быть Вашим покорнейшим слугою

Вук Караджич

Вена 13 апреля 1842 г.

Предложение Караджича своих услуг русскому министерству иностранных дел по доставлению сведений о Сербии осталось без последствий. Письмо не содержит на себе никаких пометок, на основании которых можно было бы судить о его результатах. Официальные круги России по-прежнему относились с недоверием к Караджичу, безосновательно подозревая его в связях с австрийским правительством. [218]

3

ЗАПИСКА

Его высокопревосходительству российскому посланнику
при австрийском дворе Виктору Петровичу Балабину

Для пояснения и для лучшего уразумения моей жалобы и прошения моего, которые я имел честь недавно изустно представить Вашему высокопревосходительству и которые Вы удостоили Вашим благосклонным вниманием, я, повинуясь Вашему желанию, имею честь представить Вам вкратце требуемую Вами записку с приложениями, которых предмет есть литературная моя деятельность, ея цель и стремления, а также и всеобщая признательность, которую стяжал я, и борьба, мною выдержанная.

В 1814 г. я сделался сербским писателем. Тогда сербская литература была почти в том же состоянии, в каком и русская до Петра Великого. Тогда у нас было всего около сотни книг, изданных сербами, но ни в одной из них не было народного чистого сербского языка, но более или менее они отличались неправильною смесью церковнославянскаго с народным сербским языком, испорченным до смешного. Причины тому были следующие: 1) потому что мы имели два языка в употреблении, церковный и народный, и были между нами такие люди, даже из высшего сословия, и умные люди, например, архиепископ Карловицкий Стратимирович ²¹ и архимандрит Кенгелац ²², которые думали, что церковный язык есть собственно сербский, а народный язык есть нечто иное, как испорченный древний славянский, и потому надлежит его совсем покинуть и на место его возвысить и ввести в употребление между народом церковный язык. 2) Сербские писатели того времени исключительно были австрийские уроженцы и подданные, воспитанные в городских, чужеземных училищах и совсем не знавшие народного языка.

В таком состоянии я нашел сербскую литературу, когда я пришел в Вену, вытеснен будучи из Сербии турками со многими [219] современниками Кара Георгия; тут я познакомился со знаменитым Копитарем ²³ и с двумя сербами, Давыдовичем ²⁴ и Фрушичем ²⁵, с издателями одной тогдашней сербской газеты.

Так как я родился в сердце Сербии, вырос между настоящими сербами и знал их чистый язык со всей точностию, то я предположил себе непременную цель: показать свету сербский народный язык во всей его первоначальной чистоте, таким, каков он есть.

Водимый и одушевляемый сею мыслию, я начал мое литературное поприще в 1814 г. сперва маленькою попыткою, издав Сербскую грамматику и маленькую книжицу сербских народных песен, которыя я знал наизусть еще в родительском доме.

С моею деятельностию, однажды став твердою ногою на этом поприще, я решился неутомимо продолжать начатое даже до настоящего времени, прилежно и заботливо собирая слова, песни, пословицы, сказки, нравы и обычаи, одним словом, все, что только могло служить к познанию сербского народа и языка его, все это записывая и мало-помалу издавая в свет.

В 1815 г. издал я вторую книжку собранных мною сербских песен и в 1818 г. Словарь, заключающий 26 000 чистых сербских слов; многие из них пояснены подробным описанием сербских нравов и обычаев. В начале 1823 г., чтоб издать вновь собранные сербские народные песни, я принужден был ехать в Лейпциг, ибо враги мои в Вене еще в 1821 выдумали клевету, что я песни печатаю с той целию, чтобы возмутить сербов против турок, приводя им на память прежнее их величие, прежних сербских героев и их падение, и таким способом помочь грекам, воевавшим тогда с турками. Эта клевета имела своим следствием то, что венская цензура запретила печатать здесь сербские народные песни, собранные мною в Сербии.

В Санкт-Петербурге и в Москве мой Словарь приняли с восторгом, ибо из него только узнали там, что такое сербский народ. Императорская Российская академия наградила меня за то фунтовою серебряною медалию, а Вольное Санкт-Петербургское общество любителей российской словесности избрало меня в члены и в корреспонденты свои. В 1852 г. издал я второе издание сего Словаря, который я умножил более 20 000 словами, собранными мною самим из уст сербского народа, в землях, им населяемых, также пополнил я его многими примечаниями о нравах и обычаях сербов и географическими замечаниями. [220] Два экземпляра сего издания я имел честь вручить при словесном и письменном прошении г-ну барону Мейендорфу ²⁶, дабы переслать их в Санкт-Петербург, — один его величеству государю императору, а другой его высочеству великому князю Константину Николаевичу, что г-н барон обещал мне премилостиво. Однако ж, несмотря на сию милость, как я позже узнал, эти книги не были отосланы и, может быть, доселе лежат где-нибудь в углу посольской канцелярии, если они, при частом переселении посольства, не заброшены куда-нибудь.

Об этом втором издании моего Словаря Измаил Иванович Срезневский ²⁷ в свое время так выразился: «Ни у какого народа не находится словаря столь сообразного с целию, и желательно было бы, чтоб и на других языках при издании словаря имели бы сию книгу в образец для подражания».

Кроме вышеупомянутых и многих других, разных моих трудов, чисто филологического содержания, я написал также разные исторические очерки, из коих некоторые были очень хорошо приняты в России, как, например;

1. Биография князя Милоша Обреновича, которую я в рукописи послал в Санкт-Петербург, в министерство иностранных дел, и там перевели ее на русский язык под заглавием: «Жизнь и подвиги князя Милоша Обреновича, Верховного вождя и предводителя народа сербского. Санкт-Петербург, в типографии Н. Греча. 1825 г.».

2. Сербское восстание в 1804 г. описал подробно Леопольд Ранке ²⁸, которому я сообщил все источники, как он и сам говорит в своем предисловии в первом издании. Эту книгу, по желанию российского посла Димитрия Павловича Татищева ^2Э, для министерства иностранных дел перевел на русский язык посольский священник Гавриил Тихонович Меглицкий с моею помощью, и я снабдил сей перевод особенною географическою картою Сербии. За этот труд переводчик был награжден, между прочим, и орденом св. Анны второй степени. Позже эта книга является в Москве в другом переводе ³⁰, в предисловии которого переводчик превозносит меня похвалами.

3. На немецком языке написанная мною брошюрка: [221] «Montenegro und die Montenegriner» в 1837 г., как вспомогательная статья для истории Европейской Турции и сербского народа, заслужила особенное внимание со стороны русских, как видно это из следующего. Эту брошюрку, как единственный тогда экземпляр во всей Вене, я ссудил для чтения русскому полковнику Якову Николаевичу Озерецковскому ³¹, а через него она попала в руки князя Александра Михайловича Горчакова ³², бывшего тогда советником посольства здесь в Вене и исправляющим должность посла за отсутствием Димитрия Павловича Татищева. Князь без моего ведома немедленно отправил ее в Санкт-Петербург в мин. иностр. дел; к этому понудило князя занимательное в то время значение черногорского владыки, который намеревался тогда посетить Париж.

По поводу Сербских народных песен лейпцигского издания, коих первый том я имел честь посвятить великой герцогине Веймарской Марии Павловне, тогдашний русский посол в Вене Д. П. Татищев сам лично предложил мне наградить меня ежегодною пенсиею в 100 червонцев, ибо ему известно было о крайне тесном тогда состоянии моих финансов; однако же сие предложение осталось без желаемого успеха, — меня наградили только 50 червонцами единовременного пожалования ³³.

В 1826 г., вследствие вторичного представления со стороны господина министра народного проев, адмирала Александра Семеновича Шишкова ³⁴, я получил обещанную мне Д. П. Татищевым ежегодную пенсию в 100 червонцев со следующим выражением в присланной бумаге по оному предмету: «Во уважение засвидетельствования министром народного просвещения о пользе, приносимой славянской словесности». [222] Впоследствии времени за различные мои труды я получил бриллиантовые кольца от г. им. Николая Павловича, от гос. насл. Александра Николаевича и от вел. князя Константина Николаевича.

В первую бытность в Вене ныне благополучно царствующего гос. имп. Александра Николаевича еще наследником я получил от него в подарок 100 червонцев за различные книги моего издания, по ходатайству Василия Андреевича Жуковского. В 1842 г. за мои умноженные Сербские народные песни я получил от госуд. Николая Павловича золотую медаль в 64 червонца с надписью: «Premia digno».

Впоследствии времени я был избран в члены Академии наук и Географического о-ва в С.-Петербурге, Об-ва истории и древностей при Московском ун-те и Об-ва любителей российской словесности при том же ун-те, Одесского общества русской истории и древностей и был избран в почетные члены Харьковского университетского совета.

Измаил Иванович Срезневский в заключение моей биографии, которую он напечатал в московском сборнике, говорит: «Караджич принадлежит к малому числу славянских литераторов, которыми славяне могут и должны гордиться».

Николай Ивановича Надеждин ³⁵ в своем путешествии по южным славянским землям в 1841 г. называет меня самым лучшим и первейшим знатоком современнаго Сербства.

Хомяков ³⁶, сообщая мне в письме своем о том, что Москов. о-во люб. российской словесности избрало меня в свои почетные члены, говорит: «Об-во люб. рос. слов., отдавая справедливость Вашим славным трудам и заслугам, в заседании 11 февраля, по предложению временного председателя Михаила Петровича Погодина ³⁷, положило внести Ваше имя в список своих почетных членов».

Вне России я состою членом Ученого общества в Кракове, Королевского ученого об-ва в Геттингене, Ученого об-ва в Белграде в Сербском княжестве, Импер. Ак. наук в Вене, Королевской Академии наук в Берлине. Также я состою почетным членом об-ва югославянской истории в Аграме, почетным членом комитетов Аграмского и Пожегского, почетным гражданином Королевского вольного города Аграма.

Тогда как и русский двор, и русские ученые за мое стремление и за труды мои награждали меня многократным и весьма лестным образом, а некоторые господа члены русского венского посольства [223] почитали меня австрийским шпионом на большом жаловании 38. Эту клевету я приписываю одному старанию моих личных врагов, которым она послужила верным способом повредить мне; они простерли ее даже на мою орфографию, крича и наушничая везде, где только они почитали нужным и возможным, что я изобрел ее на зло и из вражды к русским, и что с помощью этой орфографии я домогаюсь отторгнуть сербов от православной церкви и соединить их с римско-католическою.

Что касается до австрийского шпиона на жалованье, то в этом случае я воспрещаю себе защищаться, во-первых, единственно из страха оскорбить те лица, которые поверили этой клевете и Стараются распространять ее, а во-вторых, я предполагаю, что Защищаться в этом отношении перед В[ашим] в[ысоко] превосходительством] есть вещь совсем лишняя и неблагоразумная, потому что В[ашему] в[ысокопревосходительст]ву весьма легко на месте увериться в нелепости клеветы, и тем легче, если Вы узнаете, что я со стороны австрийского правительства, кроме запрещения печатать в Вене мои сербские народные песни, претерпел много огорчений и преследований.

А насчет клеветы об орфографии моей я почитаю нечто сказать тут. При моем вступлении на литературное поприще сербская орфография стояла на одной степени с языком сербским. Всякий серб, что-нибудь писавший, держался всегда более или менее церковнославянской орфографии, всякий на свой лад, так что не только одно и то же слово писалось различно в двух книгах того же писателя, но даже часто в одной и той же книге, те же самые слова писались различно. Сами писатели находили невозможным писать по-сербски по правилам церковнославянской орфографии; многие из них говорили об этой невозможности и о необходимости иметь новую, чисто сербскую, звукам сербского языка вполне сообразную орфографию, и всякий предлагал тот или другой способ. Когда я начал собирать правила сербского языка и приводить их в систему, то я почти невольным образом должен был придумать сообразный и соответственный способ писать; таким образом [224] составилась моя орфография, при составлении которой я совсем не имел в виду ни старого славянского языка и ни русского, но единственно только один чистый сербский язык, каким он представляется в устах народа. Смотря с этой точки зрения, я выпустил все те буквы старого славянского языка, которые мне казались излишними, точно так, как поступили русские, когда они начали печатать церковныя книги, выпустив в старославянских рукописях находящиеся буквы: ж, 1Ж, I*, ю и в гражданской печати выпустили в нынешних церковных книгах существующие буквы: ?, 8\ и), <Ь, хл, |, \[г.

Выпустив излишние буквы, я притом изобрел необходимые знаки: ђ, љ. њ как древние сербы за 500 лет прежде изобрели п и ц и как русские для гражданской печати изобрели э. К сим вновь изобретенным буквам я присовокупил латинскую букву j, которая для этимологических склонений и спряжений во всех славянских языках гораздо необходимее, чем в латинском и немецком языках.

Николай Иванович Греч ³⁹ в своей Истории русской литературы очень жалуется, что при введении гражданской печати, при Петре Великом, никого не нашлось, кто бы мог составить русскую азбуку соответственно свойствам русского языка. А если бы нашелся такой человек, то он не иначе поступил бы, как я, при составлении моей орфографии, сообразуясь со свойствами сербского языка.

Само собою разумеется, что сия моя новая орфография, как обыкновенно все новые, многим не понравилась и нашла своих противников. Но сведущие сербы и даже русские филологи, как, например, Срезневский, Надеждин, Кеппен ⁴⁰, хвалили ее и в началах ея совершенно согласны со мною.

Но самый величайший повод бранить меня, даже до сего времени, подала моим врагам и завистникам латинская буква ], тогда как сии безсмысленные люди, из ненависти ко мне, не хотят и думать о том, что мы, кроме латинского ], приняли в нашем письменном языке еще также латинские буквы: а, е, i, о, м, т, и что Петр Великий, по словам Греча, для того только велел русскую гражданскую печать сделать из кирилловской, чтобы азбуку русского языка приблизить к латинскому письму.

Вот вся простая, истинная история моей орфографии. Если я тут погрешил, то это случилось совсем не в угождение и не назло кому-нибудь, но потому только, что нет человека без ошибки. Все же прочее, что против меня говорено, или писано было, есть не что иное, как одна злобная, пустая выдумка врагов моих, о которых, раз упомянув, я почитаю нужным яснее обозначить их путь. [225]

Очень натурально, что всякий человек, отличающийся от массы чем-нибудь добрым, имеет уже своих противников — мои злейшие противники суть слабоумные писатели из австрийских сербов, которые злобствуют на меня единственно из зависти, только за то, что я рожденный в Сербии, под турецким владычеством, в деревне, не учившись, подобно им, в чужеземных школах, моими литературными трудами принес столь большую пользу, и во всей Европе стяжал себе признательность. От такой подлой причины происходит вся их ненависть ко мне, и они, ко сраму своему, не стыдятся своими пустыми клеветами марать моих обще одобряемых трудов, которым я посвятил все силы жизни моей. Но к утешению моему, как выше сказано, это только слабоумные писатели, которых нападение на меня суть смех пред целым светом и грех перед богом, ибо значительные сербские литераторы, как в Австрии, так и в самой Сербии, суть друзья и признательные последователи мои, которые приняли мою орфографию и употребляют ее во всех своих изданиях и даже в журналах своих. Очень ошибается тот, кто думает, что противники мои пишут по правилам русской орфографии... Боже сохрани... Совсем неправда. Это можно доказать многими грамматическими примерами. Но чтобы не наскучить столь сухим многословием, я приведу здесь, по сему предмету, слова одного из первых русских славянистов. Вот что говорит насчет этого Николай Иванович Надеждин: «... Конечно, больше отыщется выходок и намеков антирусских в книгах сербских, печатаемых будто бы по русской орфографии, чем в тех, которые напечатаны со всею строгостью системы Вука Стефановича» («Северная пчела», № 77-78, 1842 г.).

Как бы прискорбно ни было для меня несправедливое подозрение русской дипломатии, но я не хочу тут теряться в подробностях о том, сколько вреда я потерпел от того, и какое презрение было плодам моих самых честных домогательств!!! .. Я ограничу себя здесь только представлением некоторых примеров моей природной любви, моей благодарности, моей приверженности и преданности к России во всякое время.

1. Во всех моих исторических трудах я с чрезвычайною заботливостью охранял имя России от всякой черной тени, и часто даже к ущербу исторической истины, например, в вышеупомянутой моей брошюре «Montenegro und Montenegriner» я не хотел упомянуть о том, как в 1804 г. прибывший в Бока-ди-Каттаро русский генерал-лейтенант граф Марко Ивелич ⁴¹ намеревался низложить владыку Петра I и провозгласить себя черногорским князем. Далее, я не хотел рассказывать, как русский поручик [226] Иванович, прибыв в Черногорию, в 1832 г., по смерти владыки Петра I, с помощью фальшивого документа выдавал себя за русского генерала, которого будто бы император Николай I послал устроить Черногорию, и как он потом, чтобы легче сделаться черногорским князем, выгнал из Черногории семейство Радоничей, в котором, по древнему обычаю, светское достоинство правителя Черногории было наследственным ⁴².

2. Я имею честь приложить здесь в русском переводе одну статью, которую я на сербском языке напечатал в Пестском сербском журнале, в 1842 г., в четвертом нумере, на защиту России, Один напечатанный экземпляр этой газеты я доставил русскому генеральному консулу в Белграде господину Милошевичу, дабы он препроводил его к В. в-ству, потому что он в С.-Петербурге говорил, с кем следует, об увеличении моей пенсии, но получил там в ответ, что об этом он должен снестися с В. в-ством.

При сем случае я не могу удержаться от выражения той моей горестной мысли, что если бы господа русские дипломаты мою искреннюю любовь и приверженность к России почтили своею соразмерною доверенностию, то я мог бы им, России и сербскому народу, гораздо более принести пользы, чем доселе. Я могу открыть и по совести моей сказать, что они ни в каком отношении не имели основательной причины почитать меня ниже, чем русские ученые.

После сего краткого, но весьма добросовестного представления о моем служении пользам славянства, которого глава и надежда есть Россия, я осмеливаюсь здесь в заключение еще раз повторить пред В. в-ством то, что я уже имел честь высказать Вам устно: Совесть моя и общее мнение обо мне в Европе и в России уверяют меня и укрепляют меня в той мысли, что я заслуживаю вполне пред всемилостивейшим монархом России орден св. Владимира 3-й степени и приличное и соответственное увеличение моей пенсии, состоящей из 100 червонцев, как награду за полувековые литературные мои заслуги и за мою ничем непоколебимую приверженность к России и как, некоторым образом, удовлетворение за те страдания и за тот вред, какие я незаслуженно претерпел вследствие упомянутых тут оклеветаний. При сем имел честь приложить:

1. Краткий очерк моей биографии, взятый из КонверсационсЛексикона Брокгауза 1855 г. Десятое издание. XV том.

2. «Голос одного Серба из Сербии», как одну выше уже упомянутую статью, которую я напечатал в одном журнале на защиту России. [227]

С чувством высокого уважения и преданности я имею честь поручить сие искреннее изложение моего дела просвещенному и великодушному предстательству В. в-ства.

***

Отдельные фрагменты «Записки» уже опубликованы: Л. Стоянович в своей монографии (стр. 716-718), помимо краткого изложения содержания «Записки», процитировал предпоследний ее абзац, начинающийся словами «Совесть моя и общее мнение обо мне в Европе и России...». К. А. Пушка-ревич опубликовал ее часть, начиная со второго абзаца («В 1814 г. я сделался сербским писателем...») до обзора, начинающегося словами: «Вне России я состою членом ученого Общества в Кракове...» включительно. В этом отрывке публикации Пушкаревича опущен один абзац: «Два экземпляра сего издания я имел честь вручить..., заканчивающийся словами: «...не заброшены куда-нибудь».

4

Ваше высокопревосходительство, милостивый государь Виктор Петрович!

Днесь живейшая благодарность и радость движут моим чувствительным и признательным сердцем о получении мною царской милости, состоящей из знаков ордена св. Анны 2-й степени с императорскою короною!

… ⁴³Я почитаю священным для себя долгом изъявить сию благодарность Вам за Ваше высокое покровительство, каковым Вы удостоили мое сколь праведное, столь же и искренное дело, и господину министру народного просвещения Александру Васильевичу Головину ⁴⁴ за его милостивое участие в оном и, наконец, его величеству государю императору Александру Николаевичу за монаршию его милость. [228]

В знак моей этой живейшей благодарности я осмеливаюсь повергнуть к стопам его императорского величества, как выражение моего признательного славянского сердца, навеки преданного российскому престолу, следующие мои труды для библиотеки его императорского величества, которые труды я еще не имел честь представить туда:

1. Српске народне приповиjетке (Сербские народные сказки).

2. Примjери српско-славенскога jезика (Примеры сербскославянского языка. О различии между древнейшими сербско-славянским и булгарско-славянским языками. О древнейших печатанных церковных книгах в Сербских краях, и о том, как оныя книги читались тогда).

3. Правительствующий Совет Сербской за времена Кара-ђорђевићева или отимање ондашњиjeх великаша око власти (Споры Начальников того времени о власти. 1804-1813 гг.)

4. Српске Народне Песме (Четвертая часть Сербских народных песен, на днях только вышедшая из печати).

Ваше высокопревосходительство, упираясь на Вашу благосклонность, я изволяю себе также смелость просить Вас, дабы Вы соблаговолили засвидетельствовать мою живейшую благодарность и господину министру народного просвещения Александру Васильевичу Головину за его милостивое содействие в оной монаршей милости.

С высокою благодарностию имею честь быть, Ваше высокопревосходительство, Вашим покорным слугою

доктор философии, сербский литератор,

Вук Стефанович Караджич

* * *

Благодарственное письмо В. С. Караджича В. П. Балабину служит документальным подтверждением результатов, которые имела «Записка» 1862 г. Оно интересно также содержащимся в нем перечнем книг, которые Вук Караджич подарил в библиотеку русского царя.

Комментарии

1. «Вукова преписка», т. VI. Београд, 1912, стр. 356. 14 Славянское источниковедение

2. «Вукова преписка», т. VI. Београд, 1912, стр. 737-738. Необходимо отметить, что при сличении подлинника письма Петра II Негоша с его публикацией, в последней обнаружены две неточности. Во-первых, письмо в оригинале датировано 17 декабря 1834 г., а не 15 декабря 1834 г., как значится в публикации. Во-вторых, собственноручная подпись автора письма гласит: «Владыка Черногорский П. Петрович Негош», а не «Петр Петрович Негош, владыка Черногорский и Бердский», как значится в публикации.

Кроме того, необходимо сделать и одно уточнение. Публикаторы письма полагали, что оно адресовано А. С. Шишков, в действительности же, как явствует из упомянутого дела, оно было адресовано русскому послу в Вене Д. П. Татищеву.

3. Кадии — турецкие судьи; муселимы — турецкие полицейские чиновники; спагии (спахии, сипахи) — турецкие помещики.

4. Имеется в виду Бухарестский трактат, подписанный 16 мая 1812 г. (ст. ст.), после окончания русско-турецкой войны 1806-1812 гг. В трактат была включена ст. VIII, обеспечивавшая сербам Белградского пашалыка внутреннюю автономию.

5. Конвенция была заключена в Аккермане 26 сентября 1826 г. (ст. ст.) между представителями России и Турции. В ст. V и специальном Отдельном акте, приложенном к конвенции, значительно расширялись автономные права Сербии.

6. Имеется в виду трактат, заключенный в Адрианополе 2 сентября 1829 г. (ст. ст.) после окончания русско-турецкой войны 1828-1829 гг. Ст. VI трактата обязывала Турцию немедленно выполнить принятые ею обязательства в отношении Сербии по Бухарестскому трактату и Аккерманской конвенции.

7. Вук Караджич имеет в виду хатт-и-шерифы 1830 и 1833 гг., которыми Турция признала автономные права Сербии, определенные трактатами 1812 и 1829 гг., а также Аккерманской конвенцией 1826 г.

8. Михаил Обренович (1823-1868) стал сербским князем в 1839 г., вскоре после отречения Милоша. Утверждая Михаила сербским князем, султан назначил ему двух советников: Вучича и Петрониевича. Между князем и советниками началась борьба, завершившаяся изгнанием последних из страны вместе с наиболее влиятельными сторонниками партии уставобранителей.

9. В самом начале 1842 г., по настоянию Порты, Вучич и Петрониевич вернулись в Сербию. В письме описываются события острой борьбы, развернувшейся с новой силой в этот момент и завершившейся в августе 1842 г. восстанием против Михаила, которое возглавил Вучич.

10. Вучич Тома (1787-1859) — государственный и политический деятель Сербии первой половины XIX в.; обладал необычайной личной храбростью, с помощью демагогии умел привлечь на свою сторону крестьянские массы. Жестокий и беспринципный в политическом отношении человек.

11. Вук Караджич имеет в виду партию уставобранителей (защитников конституции), во главе которой стояли тогда А. Петрониевич, братья Симичи, Т. Вучич и др.

12. Петрониевич Аврам (1791-1852) — видный государственный деятель Сербии.

13. Братья Симичи: Стоян (1799-1852) и Алекса (1800-1872), родом из Срема — государственные деятели Сербии.

14. Караджич имеет в виду Устав (конституцию) 1838 г,

15. Карагеоргий Петрович (Черный Георгий) (1752-1817) — вождь первого сербского восстания 1804-1813 гг.

16. Югович Иван (Савич Йован, ок. 1775-1813) — уроженец Сомбора, получил высшее юридическое образование в Пеште, в конце 1805 г. перешел в Сербию. Писарь и секретарь «Правительствующего Совета», профессор Великой школы в Белграде; после смерти Досифея Обрадовича стал министром просвещения. Вук считал Юговича самым ученым и даровитым сербом. В 1810-1812 гг. Югович был тайным агентом австрийского правительства, но Караджич этого не знал.

17. Груйович Михаил (ок. 1780-1842) — брат знаменитого Божидара Груйовича, главного инициатора создания «Правительствующего Совета» во время первого сербского восстания 1804-1813 гг. После смерти брата Михаил Груйович занял его пост секретаря «Правительствующего Совета».

18. Вученич Рада — бывший сербский представитель в Париже (см. упоминание о нем в письме Стефана Живковича Караджичу от 18/Х 1818 г. из Бухареста: «Вукова преписка», т. I. Београд, 1907, стр. 63).

19. См. статью «Голос...»

20. Имеется в виду конституция 1838 г.

21. Стратимирович Стеван (1757-1836) — карловацкий митрополит, видный деятель сербского просвещения. Идейный противник и личный враг В. С. Караджича.

22. Кенгелац Павел (ок. 1770-1834) — архимандрит монастыря святого Георгия (Банат), естествоиспытатель, автор знаменитой книги «Естествословие» (1811), историк и широко образованный человек своего времени,

23. Копитар Ерней (Варфоломей) (1780-1844) — знаменитый филолог славист, родом словенец.

24. Давидович Димитрие (1789-1838) — публицист и историк, с 1813 по 1822 г. издавал в Вене сербскую газету «Новине Српске».

25. Фрушич Димитрие (1790-1837) — сербский публицист, вместе с Д. Давидовичем в 1813 г. начал издавать в Вене «Српске Новине», друг В. С. Караджича

26. Мейендорф Петр Казимирович (1796-1863), барон — русский дипломат; в это время посланник в Вене.

27. Срезневский Измаил Иванович (1812-1880) — русский филолог-славист.

28. Ранке Леопольд (1795-1886) — немецкий историк, автор книги "Serbische Revolution" («Сербская революция»), первое издание которой вышло в 1829 г.

29. Татищев Дмитрий Павлович (1767-1845) — русский дипломат, посол в Вене.

30. Караджич имеет в виду перевод книги Ранке Бартеневым. Книга вышла в Москве в 1859 г. под названием «История Сербии по сербским источникам».

31. Озерецковский Яков Николаевич (1801-1864) — сын русского естествоиспытателя, акад. Николая Яковлевича Озерецковского (1751-1827). Известный деятель Новороссийского края, беллетрист, автор записок «Плавание по Белому морю в Соловецкий монастырь». СПб., 1836.

32. Горчаков Александр Михайлович (1792-1883), князь — видный русский дипломат, с 1856 по 1882 г. — министр иностранных дел России.

33. В своей книге «Жизнь и деятельность Вука Стеф. Караджича» Л. Стоянович, не найдя документального подтверждения этому факту, полагал, что престарелый Караджич на 75 году жизни, по-видимому, ошибся, смешав события, «... и свое письмо Нессельроде принял за письмо Татищеву, а 500 рублей Румянцева, как дар от России...» (стр. 490). Но прав оказался Караджич. В письме от 9 ноября 1824 г. русскому министру народного просвещения Шишкову Караджич сообщает об отправлении через русского посла в Вене Д. П. Татищева одного экземпляра «Народных сербских песен» для поднесения государю. Последний распорядился подарить за это Караджичу 50 червонцев, которые уже были получены им в Вене. Это письмо Караджича было опубликовано в 1946 г. («Научн. бюлл. Ленинградского ун-та», № 11-12, стр. 7-12).

34. Шишков Александр Семенович (1754-1841) — русский реакционный писатель, государственный деятель, вице-адмирал; в это время министр народного просвещения.

35. Надеждин Николай Иванович (1804-1856) — русский критик, журналист, этнограф.

36. Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) — русский общественный деятель и писатель, один из теоретиков славянофильства.

37. Погодин Михаил Петрович (1800-1875) — русский историк, писатель, публицист, сторонник панславизма.

38. Подозрения русских дипломатов, что Караджич был «австрийским шпионом на большом жаловании», преследовавшие сербского ученого на всем протяжении его жизни и деятельности, были совершенно неосновательны. Теперь это доказано неоспоримыми данными архивных документов. В 1908 г. Л. Стоянович опубликовал статью: «Вук Караджич и венская полиция» («Zbornik u slavu Vatroslava Jagica». Berlin, 1908, 456-463), в которой показал обратное, а именно, что венская полиция очень серьезно подозревала в Вуке иностранного агента и считала его поэтому врагом австрийского государства. В ее глазах Вук Караджич являлся не только агентом сербского князя Милоша Обреновича, но и русского государства. Попытка Караджича противопоставить русский двор и членов русского Венского посольства носила тактический характер, поскольку его прежние недоброжелатели либо сошли с политической арены, либо их уже не было в живых. Но, как известно, и это не помогло, так как царский двор и III отделение в отношении Караджича держались прежнего мнения.

39. Греч Николай Иванович (1787-1867) — русский реакционный журналист и беллетрист.

40. Кеппен Петр Иванович (1793-1864) — русский ученый, географ, этнограф и статистик.

41. Ивелич Марк (Марко) Константинович (1740-1825), граф — генерал- лейтенант. Неоднократно посылался в Черногорию со специальными заданиями царского правительства.

42. Комментируя эти факты в истории русско-черногорских отношений, биограф Караджича Л. Стоянович заметил: «На самом деле Вук здесь переоценивает свои услуги, становясь слишком ревностным, так как за поступки этих людей никак не несет ответственность русское правительство, а лично сами эти люди» (стр. 722).

43. По-видимому, в тексте копии пропуск.

44. Головин Александр Васильевич (1821-1886) — министр народного просвещения в 1862-1866 гг.; проводил относительно либеральную политику.