Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ПОПОВ А. Н.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЧЕРНОГОРИЮ

ГЛАВА VI

Отъезд из Цетина, Нахия Рецкая, Скутарское озеро, расказ о битвах под Жабликом, Черница, походы чет, переезд в Приморье

Наконец пришло время оставить Чepнoгopию; через несколько дней должен был придти пароход в Каттаро, на котором мне следовало отправиться обратно в Триест. Чтобы более познакомиться со страною и не вдруг ее оставить, я выбрал дорогу через нахию Рецкую и Церницкую, и потом берегом моря до Каттаро. На другой день рано был положен отъезд, чтобы поспеть на базар в Речку. По обыкновению я провел вечер с Владыкою, нисколько не приготовляясь, ибо нечего было приготовлять, и не думая об отъезде. Но когда, прощаясь со мною, Владыка сказал, а завтра простимся навсегда, может быть уже никогда не увидимся, – мне стало грустно не на шутку, как будто я оставлял родную сторону. Возвратясь в свою комнату, я долго не мог заснуть [166] и сидел под открытым окном, смотря на долину. Ночь была тихая и прекрасная, месяц горел в полном свете и фантастически освещал окрестные горы. Серые горы казались прозрачными и уходили в даль, их вершины еще дымились паром от вчерашнего дождя, и в этом светлом тумане оне совершенно сливались с небом, кое-где покрытом облаками. Узкая долина как будто раздалась и стала шире, но вместе с тем вся наполнилась темными, странно-прихотливыми образами: тени от горных впадин и ущелий, казалось, выступили вперед. Ярко рисовались, как на воздухе, белые здания монастыря, построенного на полугоре, да башня на Орлем верху, на ней торчали Турецкие головы. Гул источников, произведенных вчерашним дождем, странно оживлял картину. Мне в первый раз пришла, в голову мысль, что я нe на родине, и скоро должен буду оставить, и может быть навсегда, ту сторону, где пожил как на родине. Тут только представились мне те особенности, которые отделяют Русского от Черногорца. Вся их жизнь, вся история рядом картин проходила в моей голове; дойдя до настоящего, мысль, не стесняемая временем, шла далее и далее и превращалась в мечту. Живо представлялись мне те ступени народного бытия, по которым пойдет эта жизнь, развиваясь последовательно из начал существующих; и далеко видилась та степень внутреннего развития, до которой дойдя, южный славянин подаст руку северному и вместе пойдет по пути исторической жизни. Но внешняя оболочка [167] истоpии, люди и события врывались в светлую область мысли и пестрили ее образами. Мысль замолкала и оставались одни образы; мечта переходила потом в сонную грезу, которая покинула меня только тогда, когда в мою комнату вошел, прислуживавший мне Черногорец.

«Ты уже встал, пора ехать!» – «Пора», отвечал я и стал собираться в дорогу. Через несколько минут я уже простился с Владыкою, сел на лошадь и окруженный провожатыми ехал к Pеку. Дорога шла через хребет гор, разделяющий Катунскую и Pецкую нахии, и потому называющийся границею. Узкою тропинкою изгибаясь, вбегала она на вершину, между утесами. На вершине я остановил коня и обратился назад, чтобы в последний раз взглянуть на Цетинскую долину. Ровным, зеленым ковром лежала перед нашими глазами глубокая долина. Здания и кое-где груды камней пестрили ее различными узорами, а серые горы окружали как коймой. День был пасмурен; вершины гор дымились паром, а небо покрылось облаками, которые все более и более сгущались и грозили сильным дождем; с другой стороны уже виднелась новая узкая долина Рецкая, прорезанная по средине рекою Черноевичь. Прежде эта река называлась Обод. С тех пор, как Иван Черноевичь на одной из гор, близь ее истоков, построил крепость, река прозвалась его именем. Она выходит из гор, отделяющих ее долину от Котунской нахии и впапает в Скутарское озеро; она глубока, быстра и полноводна. Развалины крепости [168] Черноевича видны до сих пор, и против них, на другом берегу, село Река. Кроме того, в этой долине еще два села – Цеклин и Доброе. Окрестные горы не были похожи на горы Катунской нахии, они большею частию покрыты зеленью, и кое-где уже видны были сады. Долго опускались мы по изгибистой дорожке, и через несколько часов приехали в Реку. Это небольшая деревня; на самом берегу реки ее разбросаны хижины, живописные и довольно чисто выстроенные в несколько рядов. Узкие улицы были покрыты народом – был базарный день. Рис, кукуруза, оружие, платье и табак, вот главные предметы торговли. Шумная толпа мужчин и женщин двигалась мирно и порядочно. На лицах многих я заметил кровь, и спрашивал старика Спиро, который вместе с переником Джуро был дан мне постоянным проводником: «Что это значит?». «Разве ты не слыхал, – отвечал он, – кукования (плача), когда мы проезжали мимо Доброго, там были похороны». Во время похорон и вообще всякого горя, для большего его выражения, Черногорцы имеют обычай до крови царапать себе лица, как древние Греки.

Пройдя по улицам Реки, мы вошли в дом Воеводы. Он принял нас радушно и угостил по своему, кофеем и вином. Между тем начинался дождь, а я должен был ехать, чтобы не опоздать к пароходу в Каттаро. Мы перешли в небольшую гостинницу, которая стоит на самом берегу реки, откуда должна была отправиться наша лодка. Между тем дождь усиливался все больше и больше, и лил как из ведра. [169] Черногорцы собирались в кружки и толковали между собою о том, что нельзя ехать: я не слушал их слов, сидел на узкой скамейке, положив ноги на бочку с вином и смотрел в маленькое окошечко, из которого меня обдавало брызгами дождя. «Вишь ты какая киша (дождь), божати вера, словно море прорвалось, теперь и вода прибыла, небось и озеро разлилось, нельзя ехать!» – толковали между собою Черногорцы с трагическими жестами, а женщины стояли возле подгорюнясь, и поддакивали им. Толковали громко и посматривали на меня, в ожидании моего решения, но я молчал. Наконец Сердарь и Воевода подошли ко мне: «люди говорят, нельзя ехать, лучше ночуй!». «Надо ехать», отвечал я хладнокровно. «Надо ехать», повторил он, обращаясь к другим с повелительным тоном. Но снова начался разговор, и опять они стали упрашивать меня ночевать; «ехать», отвечал я снова, и встал, чтоб идти на лодку. «Ехать, так ехать», повторил громко воевода, давая знак гребцам. «Какая киша», приговаривали они, надевая капоты, «и капот пробьет насквось». «У вас и капоты есть, – отвечал я, – да вы боитесь; а у меня ничего нет, да я не боюсь, едем, Черногорцы!». «Едем, едем», закричали они, хлопая меня по плечу. В самом деле, в одном макинтоше, с легким зонтиком в руке, дерзко было отважиться в путь, во время проливного горного дождя. Мы сели в маленькую плоскодонную лодку, и отправились с четырьмя гребцами. Дождь не только не переставал, но усиливался [170] более и болee. Река поднялась выше. Она течет между утесистыми горами, и наполняет всю узкую долину; вид и так стеснен, а теперь ничего нельзя было видеть, в двух шагах едва можно было заметить встречавшиеся лодки – так силен был дождь. Но между тем никто не обращал на него внимания; мои спутники шумно смеялись и толковали между собою; а ко мне подсел молодой монах из Дечан, православного монастыря в Герцеговине, и рассказывал мне о состоянии тамошних христиан православных. Он приехал для сбора милостыни в Черногорию! Довольно сказать это, чтобы видеть каково их положение. Когда я был в Цетине, он пришел к Владыке с письмом от своего игумена, и принес в подарок ковры, работы братии. Игумен просил позволения пройти Черногорию для сбора милостыни. Прочтя письмо, Владыка обратился ко мне, говоря: «досадно; а должно отказать; я знаю, что все будут давать ему, но между тем, вот несколько лет у нас неурожай; после ко мне же придут за хлебом». «Неужели же он прошел даром?». «Как можно даром! Я сам дам ему за народ». Получив милостыню от Владыки, этот монах возвращался домой. Подобные монастыри рассеяны по всей Боснии и Герцеговине, как остатки прежнего православного Сербского царства: прошли прежние люди, положение новых изменилось. С одной стороны Турки гнетут христиан, с другой сами христиане – католики. Убить, ограбить христианина Турок считает за святое дело, и это часто повторяется внутри Боснии [171] и Герцоговины; только на границах Черногории не смеют нападать явно на христиан. Каждое насилие Черногорцы осветят (отмстят), и Турки за одну голову поплатятся десятью. Сотни ходят об этом рассказов. Недавно в одном селе, недалеко от крепости Никшичи, Турки убили христианина, чрез несколько дней в виду крепости Черногорцы повесили 12 Турок. Несколько лет тому назад, один Черногорец из села Доброго – Вук Радоничь пошел на базар в Подгорицу. На базаре один Турок обругал веру пограничного раяса, которые все православные и единоверны с Черногорцами. Радоничь вступился, и обругал в отмщение магометанскую веру. Турок не выдержал обиды, и ударил его чубуком. Черногорец выхватил ятаган, и хотел разрубить ему голову; но Турок отшатнулся в сторону, и он отрубил ему руку. Весь базар взволновался, и окружил Черногорца. Но он ятаганом проложил себе дорогу через все село и ушел в дом Бея. Бей был сам потурченный Черногорец, родом из Цетина, и потому не выдал его разъяренному народу, а заковал, и на другой день обещал предать суду. Но Радоничь ночью ушел, и невредим возвратился домой. Этим не кончилось; за оковы снова началось мщение, и десятки чет отправились к Подгорице. Понятно, что подобное положение держит несколько в узде необузданный фанатизм пограничных Турок.

Монах рассказывал мне, сколько рукописей и грамот хранится в монастырях, и особенно в Бече, [172] бывшей Митрополии Сербской. Но Русскому путешественнику нет никакой возможности туда проникнуть. Постоянные победы Русских над Турками внушили страх и ненависть, а католические пропагандисты развили и усилили это чувство до высшей степени. Они объясняют Туркам, что покоренные ими Сербы единоплеменники и единоверцы Русским, и этим развивают в них подозрение ко всякому Русскому путешественнику.

Так длился наш разговор под шум дождя. Его прерывали только частые остановки; беспрерывно мы должны были причаливать к берегу, чтобы вылить воду из лодки. Наконец, не оставив на нас сухой нитки, дождь начал прекращаться. Реже и крупнее падали капли, река покрылась волнами подул свежий ветер со Скутарского озера, к которому мы приближались; облака редели, и ясное, голубое небо выглянуло из-за туч. Горы раздались, и река становилась шире, массы воды прибывали, и через час, обогнув горы, мы вошли в озеро. Юго-западная сторона неба прояснилась совершенно, между тем, как на противоположной лежали густые тучи. День склонялся к вечеру, но солнце еще ярко горело на голубом небе, и освещало пред нашими глазами все блиставшее под его лучами пространство Скутарского озера. Озеро лежало тихо, зеленовато-голубое и прозрачное; только изредка из гор вырывавшийся ветер взволновывал его поверхность, но когда затихал порыв ветра, снова улегалось озеро, и проникалось все теплым светом вечернего солнца. Скопившиеся на [173] юго-востоке тучи отражали назад лучи и, казалось, весь свет падал на озеро. Я встал, чтобы посмотреть на вид. Мой спутник, переник, встал также и начал мне объяснять окрестные места. «Смотри, вот, далеко Скадр, как белая звезда блестит!». В самой глубине озера, – где особенно как-то сосредоточивался свет и горы также стали прозрачны, как небо, и легкою волнистою тканью лежали на горизонте, – виднелась белая светлая точка: это – Скутари.

Высокие горы со всех сторон окружали озеро, и оно, как глубокая долина, лежало между ними. Кое-где оно было покрыто темными пятнами. «Смотри, полосы-то, – говорил мне переник Джуро, – это на дне горы», и стал объяснять, как у одного Турка в Скутари, потурченного Серба, есть Сербские книги, которые писаны еще тогда, когда вовсе не было Скутарского озера. На право от Скутари, до самой реки Морачи, протянулась гряда высоких снежных гор, отделяющих озеро с прибрежными долинами от горной Албании. После дождя поднявшийся туман, просвеченный лучами солнца, придавал прозрачность этим массам; волнистою, голубою тканью поднимались оне над поверхностью озера. Снег, лежавший на вершинах, ярко блистал. Горы походили на ряд густых облаков, за которыми скрывалось солнце, и лучи его освещали только их края. Проехав немного, мы обогнули горы с левой стороны, и перед нами открылась далекая перспектива второй половины озера, противоположной Скадру. На этой стороне лежали облака, и бросали густую тень на дальний берег. [174] В голубом прозрачном дыму едва заметны были окрестные горы, и широкая Зентская долина утопала в тумане. Эта долина, самая большая во всей Черногории, составляет границу между собственною Черногopиeю и Бердою. Она образуется рекою Зетою или Зентою, впадающею в озеро в противоположной оконечности Скутари. По имени этой реки некогда вся Черногория называлась Зетою, и делилась на горнюю и дольнюю. Когда дольняя Зета подпала под власть Турок, и независимые Черногорцы удалились, в горнюю; когда река Зета досталась также Туркам, – это первоначальное название исчезло. Неприступная горняя Зета остановила силу Турок. Укрепленная природою и свободными духом народа, она отразила все нападения; беспрерывно посылаемые войска уже не возвращались назад – все погибали в горах неприступной Зеты. И эти горы прослыли у Турок ужасными, черными (Карадаг). Это Турецкое имя Черных гор распространилось, и стало общим названием Черногории.

Прямо перед нами, высокими горными верхами выдавались из воды, два острова: Вранина и Лисендре; на правой стороне от них виднелся неприступный Жаблик, а далее монастырь Ком. «Видишь, это нашa куля», говорил мне мой спутник, указывая на маленькую белую башню на острове Вранине, который с недавнего времени принадлежит Черногорцам; «и остров, весь наш и Лисендре». «Знаю, – отвечал я, – но прежде и Жаблик был ваш и Скадр, а теперь турецкий». Мой спутник задумался. «Придет [175] время, – продолжал я, – Сербы осветят Туркам Косово поле» (битва в которую пало Сербское царство). «Придет», отвечал он, гордо смотря на Турецкую сторону, и стал мне рассказывать про последния битвы под Жабликом.

Несколько лет тому назад (1835 г., 10 Марта), после сражения под Мартыничами, Турки нарушили заключенное с Черногорцами перемирие. Неожиданно напали на пастухов Кучской нахии, и отрубили 20 голов. Такой поступок не мог остаться без отмщения. Но племя Кучи было слишком слабо, чтобы отважиться на осаду крепкого Жаблика. Он стоит почти на неприступном утесе, окружен со всех сторон рекою Морачею, снабжен гарнизоном и пушками. Потому прошло несколько времени, пока собрались другие племена, чтобы отмстить за собратий. Но при всем этом Черногорцев собралось не более 2 000. Отважиться на правильный приступ почти неприступной крепости для простых ятаганов и ружей было невозможно. Но поступок Турок требовал отмщения. Жаблик должно было взять, во чтобы то ни стало. После нескольких совещаний, чтобы облегчить предприятие, решились на хитрость. Выбралось трое юнаков: Кене Янковичь, Милош Янковичь и Перишта Радовичь; к ним присоединилось еще девять и положили заклятье между собою на жизнь и смерть отмстить Туркам. Часто прибегают Черногорцы к этой отчаянной мере, ибо часто и почти всегда находятся в неравном отношении к силе Турок. При хладнокровном разборе обстоятельств всегда [176] оказывается, что Турки несравненно сильнее Черногорцев, а эта посылка ума противоречит неизменному правилу Черногорца – защитить свободу и победить Турок. Нет иного средства, как твердою волею укрепить внешнюю силу, чтобы привести ее в равенство с силою врагов, а при равенстве сил – победа несомненна. Решились ночью ворваться в крепость, и выбрав дождливую, пасмурную ночь, перебили стражу, и завладели крепостными воротами. Народная песня о войне под Жабликом рассказывает, что в эту ночь приснился странный сон жене Юсуфа, Паши Жаблицкого. Ей казалось, что неверные завладели Жабликом, умертвили ее друзей и родных и сожгли дома. Проснувшись, она стала будить мужа, но он спал крепко. Она заплакала с горя и слезы падали на него. С гневом Юсуф проснулся. «Верно, сильный дождь прокапал кровлю моего дома», говорил он. «Не дождь, а мои слезы разбудили тебя», отвечала Турчанка, и рассказала сон свой. «Нечего бояться мне; есть у нас пушки и десять тысяч по первому зову могу я собрать войска и крепок Жаблик, Черногорцам ли взять его»:

Не мучи ми да починем трудан. 98

Он заснул, а турчанка вышла на кровлю дома. Едва занималась заря, она взглянула на городские ворота и видит – Черногорцы держат стражу и брат ее мужа связан и в их руках; она воротилась и снова начала будить мужа. [177]

Щтo ми недашь спавать на уранку. 99

Он отвечал ей с досадой; но когда услышал что Черногорцы уже в крепости, быстро вскочил и сзывал дружину:

На ноге е мое Соколове
Власи нама Жабляк уграбили.
100

Внутри крепости началась битва. Возбужденные отчаянным поступком собратий, остальные Черногорцы, под предводительством Филиппа Сердаря Рецкой нахии, двинулись в крепость – выручать их из опасности, и подоспели в то время, когда они напали на гарнизон. Турки заперлись в башнях; Черногорцы сожгли и разрушили башни, и Диздаря со всем гарнизоном взяли в плен. На другой день из соседних крепостей собрались Турки, и выступили против Черногорцев в несравненно большем числе. Под стенами Жаблика завязалась битва и продолжалась 6 дней беспрерывно. Наконец Турки были разбиты и бежали в крепость; Черногорцы взяли ее снова, Вук Лешевичь первый вошел в нее. К Туркам пришла новая помощь, 3 тысячи Албанцев; но и к Черногорцам подоспел Мило Мартынович, Сердарь Катунской нахии, с отрядом. Черногорцы разбили Турок, сожгли все предместья, и с огромною добычею и с пленными воротились домой. Владыка отпустил назад всех пленных мужчин и женщин, отобрав [178] только оружие у первых. Со стороны Черногорцев убитых и раненых было 70 человек, со стороны Турок гораздо более. В числе добычи было взято 4 пушки; две из них и теперь лежат в Цетине, на площадке около монастыря, с следующими подписями, на одной:

Жабляк мя Цетиню
Дарова на силу.
101

На другой большой чугунной:

Черногорцы кад оно витешки
Жабляк твердый турский похараше,
Он да мене старца заробише
На Цетине Себско довукоше.
102

Это сражение было очень важно для Черногории, ибо с того времени все поля, обширные и плодородные, с селом Додоше – до самого Жабляка принадлежат им, равно и часть Скутарского озера с островами Враниною и Лисендре. На Вранине построена башня, и снабжена одною из пушек отнятых у Турок. Черногорские поля подходят теперь под самый Жабляк, и отделяются от него только рекою Морачею. Но после этого сражения на крепости оставалась пушка, и Черногорцам никак нельзя было обработывать земли на пушечный выстрел от крепости. Это смущало Черногорцев: земля завоевана; а обработывать [179] нельзя; как быть в этом случае? Несколько человек решились украсть пушку с крепости. Выбрав темную и ненастную ночь, они как-то пробрались в крепость, свалили пушку со стены и переправили через Морачу. Дело кончилось благополучно; но нет, этого было мало: лишь только притащили пушку на луг, как зарядили ее ружейными патронами, и начали палить в крепость. Турки послали выручать пушку, но Черногорцы ни как не хотели выдать, говоря: что раз взято от врагов, того не отдают. На другой день Турки, собрав войско, нагнали Черногорцев и начали войну; но Черногорцы устояли и принесли пушку в Цетин. Слух об этом смелом поступке навел на ум и Пиперов. Им также мешала пушка на Калашине. Точно также собралось несколько человек, ночью пробрались в крепость, украли пушку, вытащили на луг, и тоже зарядив ружейными патронами, открыли пальбу на крепость. Из крепости выступили войска и началась битва; она решилась в пользу Черногорцев; но не было ни какой возможности большую, тяжелую пушку перенести через горы. Между тем как одни дрались, другие нарубив дров, на костре растопили пушку. Медь унесли, и после продали в Каттаро.

Завоевание земель и особенно села Додоше Черногорцами после битвы под Жабляком возмутило Турок, и потому вслед за тем почти беспрерывно были небольшие стычки, пока наконец Турки не открыли настоящего похода на село Додоше. В Сентябре 1840 года, предводитель Албанского племени Мелесия, [180] живущего вокруг Скутари, Гасан-Хот, соединившись с Муселимом, Пашею Подгорицким, и Мехмедом-Спахием, Капиджи-Пашею из Спужа, у которого была пушка, собрали до 7 000, и выступили на село Додоше. 8-го числа перешли через Морачу, готовились неожиданно ударить на Додоше и пограничные селы Эрваши и Друшичи. Но Черногорцы накануне узнали об этом предприятии: Вук Лешевич, отличившийся и в первую битву под Жабликом, собрал до 300 человек, в ночь пошел предупредить Додошан, и помочь им. Рано на заре они пришли в Додоше, и едва успели им рассказать об опасности, как Турецкие войска уже показались в долине Салковине, прилегающей к Додоше, – мешкать было нельзя, едва успели собраться, выступили в поле. Обе стороны встретились на берегах узенькой речки Катуни, перерезывающей эту долину. Турки выпустили калаузов (первенцев, засстрельщиков), но первый залп Черногорский смешал их, и они обратились в бегство. С криком бросились 400 Черногорцев в брод через реку и ударили на все силы Турецкие. Турки, смущенные поражением первенцев, и считая Черногорцев только передовым отрядом, стали отступать, Черногорцы преследовали их, но не слишком подавались вперед, боясь на ровном месте быть окруженными со всех сторон. Последующее обстоятельство придало особенную силу их нападению. У Черногорцев считается особенным знаком храбрости, когда войска стоят друг против друга не более как на ружейный выстрел, и перестреливаются [181] общими залпами: выдти из ряда своих, броситься на противников, вырвать из их ряда одного и на средине, под выстрелами, отрубить ему голову. В этом случае делают такой маневр: тот, кто схватит противника, сам падает, закрываясь им от выстрелов, и во время падения отрубает ему голову. Совершивший такой подвиг Черногорец уже беспрекословно пользуется названием юнака. В новое время Владыка завел медали, которые даются только за подобное дело. Эти медали величиною с наш серебряный рубль, на одной стороне двуглавый орел, под ним лев – герб Черногории; с другой надпись: вера, свобода, за храбрость. Разумеется, что подобная награда возбуждает к таким подвигам, и ее имеют уже многие Черногорцы. Вук Лешевичь,

У Турки е загон учинио
Да уграби главу Арбанашку
. 103

Как говорит народная песня, воспевающая эту битву. Но Турки обратили на него выстрелы, и он упал, покрытый ранами; Турки окружили его со всех сторон. Отбить тело храброго юнака и отмстить за его смерть, священная обязанность Черногорцев. Смерть Лешевича возбудила их силу, и с отчаянною храбростью бросились они на Турок. Между пограничными Турками, особенно Албанцами, отличающимися своею храбростию, считается безчестным отдавать тела убитых в руки врагов. Потому во время [182] битвы, когда дерутся одни, другие уносят тела убитых своих собратий. С другой стороны отбить тела противников считается особенною храбростью. Черногорцы отбили тело Лешевича, который не был еще убит, а сильно ранен, и умер после, потом преследовали Турок до самого Жабляка. Они бежали без оглядки, но Жаблицкие женщины вышли им на встречу и укорили их в трусости. Так говорит песня, и мой расскащик подтверждал действительность этого произшествия, которое не может показаться странным человеку, знающему характер Черногорских женщин: а пограничные Турки в том же положении, как и они.

Но жаблячке буле излазише
Укорише три турске сердара,
Пи! Сердари женске страшльивице
Буди ли сте силу сакупили
Сакупили Дженар и Крайну
Седам хиляд люте Арбание;
Што бежите главом без обзира.
Не чера вас, но двеста момчада
Од Додоше и Брде крваве,
Како чете Жабляк оставити
И несречко робле у Жабляку.
104

Когда услышали это Турецкие предводители, [183]

Изъеде их укор и срамота.

Они собрали силы, повернутись назад, с ожесточением ударили на толпу Черногорцев, и обратили их в бегство до села Салковины. Тут выбралось шесть человек юнаков: Милош Янковичь, Даица Савичев, Поп Дайковичь, Никола Казивода, Даица Костичь и Керцун Янковичь, крикнули товарищам, укоряя их за бегство, и заключили между собою заклятье умереть, к ним присоединилось еще 20 человек, и все заперлись в развалинах одного дома. Большая часть селений Черногорских не строятся сплошными рядами и улицами, чему препятствует и самая местность: но дома разбросаны отдельно. В селах пограничных, некоторые дома, принадлежащие главарям и более богатым Черногорцам, строятся в роде укреплений, и называются кулями; в противоположность с простыми не укрепленными избами (куча). При нападении в них запираются, если мало силы, и так защищаются от врагов. Но 26 юнаков заперлись не в кулю, а в простую и притом полуразрушенную избу. Турки окружили ее со всех сторон, и началась жестокая резня. Дружным залпом отбили Черногорцы нападение, нo предводители Турок упрекнули Албанцев в трусости; чтобы смыть обвиненье, с жестокою яростью бросились они вновь на приступ. Черногорцы стреляли сквозь отверстия стен, но Албанцы подступали так близко, что руками схватывали ружья за дула и згибали их. Стрелять уже было невозможно и началась резня в двух дверях, которые вели в избу. В двери избы грянул [184] залп Албанских ружей и пять человек Черногорцев упало мертвыми, а 6 было ранено. Около избы стояли 2 стога кукурузной соломы; Албанцы зажгли их; изба наполнилась дымом, и Турки снова ударили в двери. Черногорцы втащили несколько человек в избу, отрубили им головы, а туловища выбросили через стены. Это еще более возбудило ярость Албанцев; они бросились к дверям, но их встретил дружный залп, и мертвые тела грудой завалили двери. Между тем, как Албанцы очищали двери, изба начала загораться: погибель Черногорцев казалась неизбежною. Но в эту минуту остальные Цеклиняне, собравшись с новыми силами, ударили на Албанцев, выгнали из села, и преследовали до самого Жаблика. Так кончилась эта битва. Турки потеряли 250 человек убитыми, а Черногорцы 11; все остальные, защищавшиеся в избе были изранены. Пришедши домой, они ругали Турок, за то, что дрались безчестно стреляли дробью; ибо все они были покрыты мелкими ранами, но это от того, что пули, ударявшиеся в стены тесной избы, раздробляли стены, и брызгами камня обдавали их. После этого поражения было заключено перемирие, которого Турки уже нe нapyшали. Срок этого перемирия приближался в то время, когда я был в Цетине, и Паша Скутарский присылал к Владыке просить настоящего мира. Это мирное время не было нарушаемо, исключая походов чет, которые часто бывают с обеих сторон.

Во время моего пребывания в Цетине, Визирь Герцеговинский писал к Владыке, жалуясь на [185] Черногорцев, которые убили двух Турок на озере Скутарском, и просил его рассудить это дело, чтобы помирить семейства убитых и убийц. Это случилось вслед за тем миром, который был заключен в Дубровнике. Владыка призвал виновных, обе стороны вместе, они должны были объяснить свое дело. После долгих споров оказалось, что Черногорцы встретили их на лодках, не далеко от Жаблика и приняли за Албанцев; потому и убили. Но если бы они знали, что Турки были из Герцеговины; то никак бы не решились нарушить мира. В самом деле Черногорцы никогда первые не нарушают мира. Владыка заставил их клятвою подтвердить верность показания, объяснив наперед Туркам, какое важное значение имеет клятва. В вознаграждение же семейств убитых, положил глобу (пеню) на убийц, предоставив ее количество определить Сенату.

Между тем мы проехали почти половину озера и готовились повернуть к Церницу; пройденные нами острова Вранина и Лисендре закрыли Жабляк, и едва едва можно было видеть Ком. Этот монастырь построен Стефаном Черноевичем, внуком Баоши, и отцем знаменитого Ивана Черновича. Он в нем погребен, и до сих пор цела гробница. «А в Коме ставили Владыку», говорил мне мой спутник, заметив, что я всматриваюсь в ту сторону. По смерти святого Петра, его племянник Радо, по завещанию умершего и общему желанию народа, был провозглашен Владыкою, когда ему было еще 16 лет, и он не имел никакого духовного сана. По избрании, он [186] писал к Паше Бушатлию в Подгорицу, чтобы он прислал в Ком епископа Захарию, который и постановил его в Архимандриты в 1830 году, 8-го Октября, назвав Петром, по имени предшественника. Ком стоит на берегу озера, недалеко от Жабляка; это место называется остров; может быть, прежде тут была речка, которая отделяла его от твердой земли; но теперь он стоит уже на твердой земле, и окружен лесами, которые считаются у Черногорцев заповедными. «Всякий, – говорил мне мой спутник, – может пользоваться лесом на месте, сколько хочет; но если осмелится вывесть, то непременно умрет, или утонет в озере». И когда я смотрел на него с видом некоторого сомнения, он продолжал, сомневаясь уже сам: «говорят, что это правда, рассказывают, что так бывало».

Между тем мы повернули направо. Высокий хребет гор с левой стороны, идущий от самого озера до Бара и оканчивающийся Сутурманом, одною из высочайших гор Черногории, сокрыл от нас одну часть озера до Скутари. Перед нами лежала низкая, глубокая долина Церницкая, между двумя высокими горными хребтами. Скаты гор, наклоненные к долине, почти до самых вершин покрыты были виноградными садами, смоковничными и гранатными деревьями, а вдали между зеленью кое-где виднелись разбросанные избы Церницы. Глубоко лежала ровная и тесная долина, покрытая тенью от горного хребта, за которым закатывалось солнце. Но еще ярко блистала зелень на противоположных горах под [187] желтовато-красным освещением заходящего солнца и лиловели голые и каменистые верхи. Самую средину долины прорезывала речка Черница. Мы повернули в нее; весла гребцов почти касались берегов этой узкой реки; она была полноводна, как и все горные реки, а теперь после дождя вода прибыла еще более, и она текла совершенно в ровень с берегами; густая прибрежная зелень купалась в воде и гранаты, растущие по берегам, во многих местах были залиты. Во время сильных дождей вся эта долина покрывается водою, и образует как бы один из рукавов Скутарского озера, сливаясь с ним совершенно. Несколько минут мы ехали молча, как вдруг все мои спутники встали, и закричали в один голос, «причаливай!». Мы причалили к правому берегу, где стояла маленькая изба – это была гостинница; тут продается ракия; – село же гораздо далее. На этом месте каждую пятницу бывает ярмарка, и потому построены жилища. Эта ярмарка такого же роду, как рецкая, сюда сходятся пограничные Турки и Черногорцы разменивать свои товары. Хозяин гостинницы, уже давно заметил лодку и хорошо зная причину остановки, вышел на берег, только что мы причалили, с глиняным кувшином ракии (водки) и маленьким стеклянным стаканчиком.

Между тем, как мои товарищи пили ракию, я нечаянно взглянул назад, на Скутарское озеро, и долго, не мог отвести глаз. Вид был сужен высокими горами, окружающими долину; небольшая часть Скутарского озера, оканчивающаяся снежными [188] Хотскими горами, терялась в дали. Вид горел под чудным освещением зари. Весь пожар запада отражался в озере и оно блистало пурпурным светом, как бы выходящим из воды и падающим на горы; горы утопали в розовом тумане, покрытые безчисленными тенями от изгибов и впадин; только снежные вершины горели, и яркою, блестящею полосою разграничивали небо и землю. Небо, еще светлое становилось бледно; только облака блистали желтым лиловым и пурпурным светом; а выше ночь уже спорила со днем. Нас, промокших совершенно, обдавал вечерний холод, и тень от горы покрывала густым сумраком, между тем вдали казалось и тепло и светло.

Наша лодка двинулась дальше. Сумерки становились гуще и гуще, было холодно от воды и ночного тумана и еще холоднее от ветра, который изредка дул, прорываясь сквозь горы. Наконец мы причалили к левому берегу; отсюда должно было продолжать путь пешком до Черницы. Некоторые из наших спутников пошли по долине, но эта дорога была немного длиннее горной и потому мой Переник, не смотря на ночь, отправился через горы; я шел за ним. Не прошли мы пяти минут, как дорога сделалась просто непроходимою. Между тем деревня еще была далеко, а наступала глубокая ночь и было холодно. Тропинки были смыты дождем и должно было идти по грудам острых камней; то взбираться вверх между колючими кустами гранат, то спускаться вниз во рвы, покрытые водою, на дне которых с шумом бежали [189] горные ручьи. Мой Переник шел скоро, изредка сердясь на ружье, которым цеплялся за кусты. Наконец вдали мелькнули огоньки и через несколько минут мы уже были в куче князя Пламенца: хозяина не было дома, когда мы вошли в избу. В первой комнате, она же составляет и кухню, в средине на каменном полу был разведен огонь; вверху навешана рыба и разные съестные припасы: они сушились и коптились; в углу широкая печь в роде Русской, и вокруг узенькие скамейки. Мы нашли маленькие стульцы и уселись у огня, чтобы просохнуть и отогреться, а услужливая хозяйка хлопотала чем бы угостить нас. Из разных предложений мы избрали два ракию, да кофе. В несколько минут поспело и то и другое. Пришло еще несколько Черногорцев; мы сидели вокруг огня, пили кофе, читали песни и разговаривали. Наконец Джюро обратился ко мне с вопросом: «Ты никогда не резал Туркам голов?». «Никогда», отвечал я; «так ты проживешь век девойкой», сказал он, помолчав немного и потом прибавил, заботясь о моей славе: «вот скоро пойдет чета в Скадру, поди с ними!». Походы, чет не смотря на мир часто случаются на границах: частные обиды большею частию бывают причиною таких походов; а иногда просто за пирушкой после рассказов об юноцких подвигах, закипит южная кровь, соберутся несколько человек, и пойдут на промысел.

Название чета уже показывает значение подобных дружин. Это несколько людей соединенных между [190] собою взаимным договором на жизнь и смерть. Бесчисленное множество ходит рассказов про геройские поступки чет; многие из них воспеты в народных песнях. Сохранились имена некоторых героев, особенно прославившихся в подобных походах. Например, много лет тому назад жил пастух Никац Томановичь, Катунской Нахии из племени Цуцы, лице славное в народных песнях, угроза соседних Турок. Он прозывался Чайкою. В год смерти Митрополита Даниила, Чехай Паша с 20-ю тысячами войска напал на Убли, так называлось место где были пастбища и несколько хижин пастухов. Пастухи убежали, потеряв стада и все имущество. В их числе был и Никац. Он уговорил своих товарищей, (их было 40 человек), заключить, между собою заклятье, чтобы отмстить Туркам, пойти в лагерь и убить Пашу. Пастухи согласились, и Никац повел их в Турецкий лагерь. Войдя туда, он объявил Туркам, что они Дробняки и пришли помогать им, и хотели бы видеть Пашу и поцеловать у него руку. Паша был доволен этим предложением, видя в нем покорность Дробняков, Ускочьского племени, которое всегда бунтовало против Турок. Лишь только размахнули полы палатки, чтобы их ввести туда, они выстрелили общим залпом, ранили Пашу и перебили всех его окружавших Турецких предводителей! Турки напали на них, убили 13 человек, остальные возвратились домой. Никац получил 6 ран. Турки отложили поход на Черногорию. [191]

Так начались подвиги Никаца, – воспетого во многих песнях. Я расскажу одну из них известную под именем Четский заям. «Прилетели два черные ворона от рудины Никшицкой горы, сели на кровлю дома Сефера Пипера. Никто не видал птиц, только увидела их жена Сефера, и так говорила: к счастью, или к горю прилетели вы птицы так рано от Рудины, не видали ли там моего Сефера Пипера и с ним Шукича знаменосца и их храбрую чету? Они пошли встретить чету Черногорскую. Удалось ли им встретить и победить ея? Видели, отвечали птицы, мы Сефера и знаменосца и чету; видели мы как прилегли они в траву и посреди дороги лег Сефер, когда увидал вдали чету Черногорцев, перед нею был Никац. Чета возвращалась из Герцеговины и была утомлена, но Никац шел впереди и попевал: Ах! Если бы Бог да Бoгородица послали мне встретить в горах Сефера Пипера или знаменосца Шукича, славно поздравствовался бы я с ними. Лишь только ближе подошел Никац, Сефер выстрелил в него, но не попал и убил за ним молодого Черногорца, потом бросился было отрубить ему голову, но Никац защитил его и убил твоего Сефера. Другой Черногорец убил знаменосца и вся чета разбежалась или побита, если же нам ты не веришь посмотри в окно. Взглянула в окно Турчанка и видит по двору несут несколько носилок, на одних убитый муж ее а за ним идет его конь, на других Шукич знаменосец, не сдержала горя Турчанка бросилась из окна и [192]

Без духа е землю дочекао.

Наконец дерзость Никца дошла до такой степени, что он потребовал подати с Турецкой крепости Никшичи. Он требовал ста баранов и оружия. Беи собрались на совет и уже соглашались исполнить его просьбу, как вышел Якша Бабичь, Бей отличавшийся наздничеством и просил 600 человек воинов, обещаясь привести голову Никаца. Турки дали ему 600 человек и с ними в расплох ночью, он напал на жилища пастухов, ограбил их и отбил стада. Подойдя к хижине Никаца, добро утро, сказал ему Бей отворяя дверь и прицеливаясь в него. Никац уже был вооружен и вместе с выстрелом отвечал ему: добра среча! Но их выстрелы раздались в одно и тоже время и оба они упали мертвыми в дверях хижины.

По всем границам ходят четы, но нигде не развился этот способ войны так сильно, как на границе Боснийской. Племена ускоков, которые после последних войн присоединены к Черногории, все образовались из подобных чет. Самое название ускоков говорит об их произхождении; это единоверцы и единоплеменники Черногорцам, перебежавшие из Турции в Черногорию. Когда гонения против христианских славян, которые продолжается и теперь, были соединены с сильною пропагандою Мухамеданизма, множество Босняков и Герцеговцев убежали из своего отечества. С одной стороны безземельная и бедная Черногория не могла им дать земли, где бы они могли поселиться и жить трудами, с другой жажда [193] отмстить своим врагам и вместе врагам всего христианства, препятствовала их оседлости. Они собирались и только зимовали у пограничных Черногорцев и лишь начиналась весна разделялись на небольшие отряды и отправлялись на грабеж в Боснию, Герцеговину и Албанию. Обыкновенно весенний Юрьев день считается началом походов чет.

Кад веселый джюрджев данак доиде
Тесе гора изоджеде листом,
А рудине травом Джетелином,
Да пролиста шума буковица
И за кука уньой кукавице,
За Гайдука дойде Четоване.
105

Марко Королевичь обыкновенно празновал:

Од године честит динак джюрджев. 106

Такой образ жизни, продолжавшийся постоянно и частию продолжающийся до сих пор, произвел некоторого рода правильное устройство чет. Каждая чета соединена общею клятвою ее членов и составляет одно целое, у них все общее и добыча и жизнь и смерть. Только по приходе назад делют они между собою добычу, поровну. Часто одна и та же чета сделает несколько походов в одно лето. Количество добычи только заставляет их возвращатся, если наберется так много, что нельзя нести с собою, то [194] они скорее сожгут или бросят в воду, нежели оставят Туркам. Если одна чета, богатая добычею, встретится с другою, у которой вовсе нет добычи, то эта последняя не имеет никакого права на притязание чужей добычи; но всегда имеет право требовать столько, сколько нужно для ее пропитания. Богатая чета всегда должна накормить бедную, но дать сверх того, еще что нибудь, зависит от ее воли. По возвращении домой, начинается дележ добычи, которая большею частию состоит из стад, оружия и платья. Само собою разумеется что подобные дележи не всегда у вспыльчивых Черногорцев обходились без крови, часто подавали они повод к войнам целых сел между собою. Каждый продавал лишнюю часть добычи и этим жил зиму. Богатые рассказами про подвиги чет и праздные во время зимы, Ускоки принадлежат к самым поэтическим племенам. У них возникла большая часть народных песен. Во время зимы развалясь с трубкой у огня, Ускок рассказывал свои похождения или, гудя на однозвучных гуслях, пел песни. В последствии, умножаясь более и более они отодвинули Турок от границ и заняли и заселили место между Клобуком и Никшичи. Теперь их образ жизни частию изменился, но в них есть что-то особенное от других Черногорцев. Между ними встречал я лица необыкновенно красивые и особенную вольность и развязность в движеньях. Они большею частию наездники. В последнее время Ускоки вместе с Граховым сделались предметов споров и войн между Босниею, Герцеговиною и Черногориею. [195] Издавна были небольшие стычки на границах, а в 1836 году начались настоящие войны. Туркам надоело наконец неопределенное положение Грахова и Ускоков, которые сделались независимыми между тем как они считали их своими, и Турки решительным ударом хотели окончательно присоединить их к себе. Мехмед Паша, Визирь Боснийской соединившись вместе с Визирем Герцеговины Али-Пашею, стал собирать войска. Черногорцы услышав об этом приготовлялись к защите. Собрали около 5-ти тысяч войска, но в то время как Владыка хотел послать их на подкрепление к Граховлянам, пришло исвестие из Грахова, что Турки отступили. Владыка распустил войско. Лишь только Турки узнали об этом, как ночью напали и ограбили Грахово. Только для стражи на границе оставлено было от 2-х до 3-х сот человек. Услышав о нападении пограничная стража вместе с некоторыми жителями Грахова, в числе 340 человек бросилась преследовать Турок. Смаил Ага-Ченгичь встретил их с 15-ю тысячами войска. 40 молодых юнаков ворвались прямо в средину войска. В их числе был 14-ти летний брат Владыки, Иоанн, который был на границу послан не для сражения, но чтоб посмотреть за стадами, и племянник Стефан, тоже молодой человек; они были убиты и с ними других семь человек; остальные смешались с Турецким войском и после возвратились домой. Турецкое войско, не дожидаясь новых битв, оставило Грахово. Отмстить за убийство брата Владыки и освободить Граховлян зделалось [196] обязанностью. В следуюшем году 2 000 Черногорцев отправились из Грахова, пожгли пограничные села ожидая сражения, чтобы отмстить Туркам, которые хвастались первым поражением. Но Турецкие войска не пришли, а вместо их явились уполномоченные посланники от обоих Визирей в Цетин, просить заключения мира; 20 Октября 1838 года заключен был мирный трактат. В этом трактате область Черногорская признается Турками прямо за независимую. Условия трактата были следующие: каждый Граховлянин может возвратиться в свой дом и владеть тем, чем владел до сих пор. За те земли, которые отняли Граховляне у Турок, должны платить им дань как и прежде платили. Но визирь не смеет собирать ее сам, а принимает от Якова Даковича, который избирается на вечное потомственное воеводство над Граховым. Турки не должны иметь никаких притязаний на Грахово, но вместе с тем и Черногорцы. Таким образом Грахово осталось в свободном, но вместе неутральном положении.

Вскоре Турки нарушили договор, зделавши насилие при собирании дани. Черногорцы отмстили, и в 1841 году Сентября 23-го Ага-Ченгичь с войском пришел в село Млетичек, принадлежащее Ускокам. Владыка писал к Новице, известному своею храбростию, который в это время жил между ускоками: «вспомни что сделали мне Турки под Граховым, собери по границам войско и отмсти им». Немедленно было исполнено повеление Владыки и 500 человек [197] соединились под предводительством Новицы; 23-го Сентября решились напасть на Турецкой лагерь, который был расположен в равнине, на расстоянии двух часов от Босанской границы. 200 человек было оставлено на границе, как арриергард, а 300 двинулись в Боснию. Не долго искали Турков, скоро показался вдали отряд конницы – вероятно посланный разведать о неприятеле, Черногорцы окружили его и разбили на голову. На заре они подошли к лагерю. Турки не ждали нападения. Лагерь пировал и тогда лишь узнал об опасности, когда грянул первый залп Черногорских ружей. Едва собрались защищаться, как лагерь уже был взят. 72 Турка легло на месте и сам Измаил-Ага, со всеми Кадиями и Беями – остальные разбежались; 150 лошадей и лагерь достались в добычу.

Спустя несколько времени Турки собрали войско от 15 до 20 тысяч и двинулись к границе, чтоб наказать Ускоков. Услышав об этом Черногорцы начали собирать войска, а по границе поставили стражу, около 500 человек. Эта стража, увидав приближающееся войско Турков, не выдержала, перешла границу и напала на него. Разумеется небольшая толпа, не могла противостоять силе Турок. После двухчасового сражения Турки их разогнали. Все успели перейти границу и их не преследовали, но осталось шестьдесят человек, отрезанных Турками. Все силы окружили их у подножия горы – и требовали чтобы они здались. Черногорцы отказали и обрекли себя на смерть. Из мертвых тел построили вокруг себя [198] укрепления, запели песни и до глубокой ночи, не переставали драться. 27 человек было убито, остальные ночью прорвались сквозь Турок и пришли домой, почти все израненые. Особенно отличались, по сказанию товарищей, Марко Браевичь и Марко Пилетичь, оба переники, Сердарь Морачский Пилета Рамовичь, Джикон Ландуб, Ускок и Иоан Мегметовичь Дробняк, во все время войны они пели песни, – 4 из них остались живы.

После Граховского дела Владыка приказал укреплять границы, построили несколько башен и снабдили их пушками, раставили стражу, всем велели быть в готовности и по первому знаку с горных вершин двинуться к Грахову. Но Турки услышав о приготовлениях вступили в мирные переговоры. В начале Июля Али Бей писал к Владыке и потом Визирь и просили мира. Владыка согласился на предложение и этот мир заключен в Рагузе 1842 Сентября 24 числа. Его заключили между собою Владыка Черногорский и Визирь Герцеговинский Али-Паша Ризван-Бегович, при двух Австрийских Депутатах и постановили следующие условия:

1) Границы остаются на прежнем основании, все споры должны быть прекращены до 1-го Января 1844 года.

2) До этого времени предлагается Визирю Герцеговинскому исходатайствовать у Порты уполномоченных, чиновников, которые бы, вместе с депутатами Русскими и Австрийскими, решили спор между Турциею и Черногориею. [199]

Этому третейскому решению, обязаны повиноваться как Владыка Черногорский, так и Визирь Герцеговинский.

Если подобного третейского суда не будет, то Владыка и Визирь должны сами собою заключить новый договор.

3) В продолжении этого времени перебеги с одной стороны на другую запрещаются и как Визирь, так и Владыка, обязуются назначить особых чиновников на границу, которые бы разбирали и судили дела между пограничными жителями. Так в 1842 году окончились, или лучше сказать замолкли, на время военные действия на границах Герцеговины.

Говорят этот мир не состоялся и снова была война. Но не смотря и на мир походы чет и перебеги из Турции будут продолжаться постоянно.

Пограничные Турки также ходят четами. В Черногорских преданиях сохраняются имена их храбрых предводителей и особенно славно имя Албанца, потурченного Серба, Бея Зотовича. Он жил в конце прошлого столетия, был славный наездник и отличался храбростию. Часто ходил он с четами на Черногорию, но не смотря на вражду, они уважили в нем храброго. Однажды Албанская чета, настигла Черногорскую лодку на Скутарском озере. В ней был один черногорец Суйо Джанович. Надо было здаться, он отдал оружие, спрятав под плащем небольшой кинжал и войдя в Турецкую лодку спросил: кто Бей Зотович. Встал кто-то другой ударил его и сказал: я не хуже Бея Зотовича! Но [200] Джаковичь в эту минуту так сильно ударил его кинжалом, что не мог вынуть его назад и был убит Турками. Любопытен расказ о смерти Зотовича. Он взбунтовался против Кара Махмуда. Несколько Черногорцев соединились с ним; но его дружина не была велика и потому он избегал сражений с целым войском Кара Махмуда. Но как-то случайно все его войско окружило их. Долго шла перестрелка, наконец со стороны Албанцев выехал наездник и спрашивал где Бей Зотович, вызывая его на ратоборство. «Если бы он был здесь, тебе не нужно бы и спрашивать, когда он выйдет сам узнаешь», отвечали ему. Скоро на белом коне он явился, они съехались и выстрелили оба; ловкий Зотовичь пригнулся к коню и пуля пролетела мимо, а его противник упал мертвым. Это раздражило Албанцев все войско двинулось, до ночи продолжалась битва, но небольшой отряд Бея не мог устоять и был разбит на голову. Зотович с немногими черногорцами был придвинуть к реке; чрез нее переходил небольшой мост и подле моста стояла изба. Зотович решился не пускать Турок на мост и заперся в этой избе с Черногорцами. Ночь была темная и густые облака беспрестанно закрывали месяц. Когда месяц покрывался облаками Албанцы делали приступ; лишь только снова выходил месяц, стреляли Черногорцы и меткими ударами рассеевали толпы. Долго длилась перестрелка; наконец надоело Кара Махмуду упорное сопротивленье ничтожной толпы. Он велел выкатить 100 ведр вина, напоил Албанцев и сам повел на [201] приступ, но и тут не поддавался упорной Бей. Наконец Албанцы обложили соломой избу и зажгли. Молча Зотович вышел из дверей с своими товарищами. В эту минуту луна выглянула из за туч, грянули ружья Албанцев и они были убиты.

Между тем как мы разговаривали и читали песни сидя вокруг огня – воротился хозяин дома. Он пригласил нас в другую, чистую комнату. Скоро поспел ужин и опять за стаканами черницкого вина, завязались разговоры и продлились далеко за полночь. Уже рассветало когда я вошел в назначенную мне комнату, хозяин уступил мне свою спальню. Не смотря на то, что очень хотелось спать, я радовался рассвету, хотя на другой день рано собирался выехать. Моя спальня походила на часто встречающиеся у нас на постоялых дворах, где напрасно усталый путешественник думает отдохнуть. Я не мог сомкнуть глаз – и вышел на балкон дожидаться восхода солнца.

Куча Князя Пламенца стоит высоко на утесистом скате горного хребта. Глубоко внизу лежит долина, ограниченная с другой стороны горными верхами, отделяющими Черногорию от Приморья. Черногорцы берегут долины и никогда не селются в них; все деревни разбросаны на скатах гор. Но в Черницкой долине нельзя поселиться и потому что очень часто, во время дождей, вода прибывает в Черницу из Скутарского озера и она, разливаясь, покрывает всю долину. Потому все домики Черницы живописно разбросаны на чрезвычайно крутом скате гор, [202] покрытом виноградными и оливковыми садами. На противуположных скатах гор также кое-где выглядывали хижины из густой зелени гранат и винограда. Черницкая долина принадлежит к числу самых плодородных в горней Черногории. Она производит много плодов, овощей, которыми торгуют с приморцами и вина. Этому благоприятствует климат; в Черницкой долине климат также хорош и тепл, как в приморье; между тем как в Катунской нахии, – она лежит очень высоко над морем, – гораздо холоднее и там не ростет ни виноград, ни оливы. Вино продают Черничане в другие нахии. Вообще Черногория выделывает запас вина, который достает ей не более как на восемь месяцев и то только потому, как говорит г. Милаковичь, что Черногорцы «су одвечма умерини у пичу, не би га доста било ни за 4 месяца». Потому Черногория ежегодно покупают известное количество вина у Приморцев.

Черница составляет средоточие нахии названной тем же именем. Она присоединена окончательно к Черногории только в 1796 году, после поражения Кара Махмуда и теперь разделяется на 7 племян: Балевиче, Лимяни, Глухи-до, Брчеле, Дупило, Сотоничи и Подгор.

На другой день рано мы отправились в Кастель-Ляству. Нужно было перейти только одну гору Грбаль, но этот переход был труден и требовал добрых 6-ти или 7-ми часов. Воевода послал своего сына провожать нас, он заменил собою Переника Джуро, который остался у родных. Спустясь с горы, [203] мы вскачь пустили коней по долине, но это удовольствие продолжалось не долго. Скоро кончилась узкая долина и нам предстоял безконечной взход на утесистую гору. На первых скатах горы было весело пробираться с камня на камень по узеньким тропинкам, пролегавшим между виноградниками. Тут еще кое где попадались хижины; у крыльца лежал лениво развалясь Черногорец, куря трубку или чистя ружье, между тем как женщины или работали в садах или вокруг дома. Иногда увидев издалека путешественника хозяин дома выходил с вином и подносил нам, проезжающим. Этот признак славянского гостеприимства, еще сильно сохраняется в Черногории. Выше сады прекратились, кое-где росли деревца, едва цепляясь корнями за груды беспорядочно набросанных камней. Их глодали козы и овцы звеня колокольчиками. Иногда встречалась Черногорка, относившая пищу пастухам, но и та встретясь старалась спрятаться за камень или дерево; или издали рисовалась гордая фигура пастуха. Жизнь пастухов Черногорских самая опасная, чаще всего на них нападают Турецкие четы, они всегда ждут нападения и всегда настороже и это дает им какой то беззаботно геройский характер и презрение всякой опасности. Часто начинали они и решали целые войны. Никац Томановичь, прославленный четоводец был пастух. И много о них ходит песен и рассказов. Лет 20 тому назад еще при Св. Петре, племянник воеводы Радонича повел стадо на пастбище, под Спуж. Одна женщина, отпуская с ним своего единственного [204] 14 летнего сына говорила: «Перо Джеломе он пойдет с тобою; я поручаю его тебе, смотри чтобы не убили его Турки». «Если он погибнет, – отвечал Перо, – то вместе со мною». Они привели стадо и не прошло двух дней, как напал на них Турецкой отряд из 300 человек, взял стадо и двое пастухов и этот юноша были убиты; Перо ушол. Но дорогой вспомнил свое обещание, возвратился назад с кинжалом в руке врезался в средину Турецкого отряда. Турки так тесно окружили его со всех сторон что не могли стрелять, опасаясь перебить своих. Начался бой кинжалами, 10 человек легло у ног Перо. Бюлюк Паша Ахмет Бачарович предводитель отряда, велел раступиться и кричал Перо, чтобы он подождал его. Подбежал к нему и ударил кинжалом, рассек кожанный пояс и ранил, но Перо сильным ударом кинжала разрубил ему голову до плеч. Но кинжал его сломался по самую рукоять и Турки убили его. Одна из песен рассказывает подвиг ста пастухов решивших сильную битву. Мехмед Паша подгорицкий требовал большой подати с Пиперов; они отказали. Получив отказ паша

Пушта у войско телари:
Кое пешац обувай опанке,
Кое коньик коня хазурае,
Я хочемо удрить на Пипере.

Собралось войско и напало на село Рогаме. Пиперы не устояли; Турки взяли Рогаме и двинулись на Подпелле, подоспели на помощь Белопавличи, но и они не [205] устояли. Турки сожгли Подпелле и взяли Завалу и Радечу. Пришла помощь с Кома и от Загорчан, но и эти не устояли – Турки сожгли Стиеллу; пришла помощь от Кчевлян и Плешиваца; но и они начали отступать – как вдруг подоспело сто пастухов.

Аль им нова помочь пристигнула
Доче има стотина чобонах,
Мечу собом веру уфатили,
Да по едном пале джевердане,
Па с ножевма юриш учинити;
Како рекли, тако содржали,
Еднокупно пуца сто пушаках
Мало мане оборе Тураках;
Иош пламенне ноже повадише
И часним се крестом прекрестише,
Пак у Турке юрш учинише;
Доксе Брадски войска приступила,
Халакнула, Бога поменула
Ка юноци Пипереки чобаны
Сви у Турке юриш учиниши,
Чераючи Турки сиекучи
Разогнали Мехмед Паши войску.
Една беже низ Стрганицу,
Друга войска зайде на Стиену,
Кто погибе ту се несломио,
А сви здрави Пеперы юнаци
Сви Брдчани и сви Црногорцы
И кто чуе, на часть нека му е.
107 [206]

Недавняя стычка Черногорцев с Австрийцами также сделана пастухами. Давно Черногорцы косо посматривали на одну Австрийскую казарму и уверяли что она построена на их земле. Австрийцы предполагали измерить и определить свои границы с Черногориею, возникли споры и особенно эта казарма тревожила Черногорцев. Австрийцы опасаясь, чтобы Черногорцы ее не разрушили, поставили стражу. Дело может быть и кончилось бы мирно, но однажды Австрийцы заметили Черногорку, которая подходила к казарме с вязанкою кукурузной соломы. Им пришло в голову, что она хочет поджечь ея. Кто-то из солдат выстрелил и убил ее наповал. Убить женщину, когда в самых жарких войнах с Турками женщины всюду имеют свободный доступ и никогда рука юнака не подымется на женщину – это преступление выше всякой меры в глазах Черногорца. Несколько человек, видя это, не медля ни минуты, с ятаганами бросились на стражу, поднялась тревога, вышел Австрийский горнизон, а к Черногорцам подоспела толпа катунских пастухов. Завязалось не шуточное дело. К счастию скоро узнал [207] Владыка и отправил Сердаря Филиппа с несколькими перениками унять и помирить. Переговоры о границах не были кончены и Владыка не хотел начинать войны. Около сумерок прекратилась битва. Владыка послал своего брата Григория Петровича и он заключил перемирие. Когда разменивались убитыми, Черногорцы взяли своих и перешли на свою сторону, Сердарь предложил и Австрийцам взять своих, но Полковник гордо сказал, что у них нет убитых. «Какие то 13 человек лежат на нашей стороне, не в нашей одежде», отвечал Сердарь. Когда Австрийские солдаты пришли поднять убитых, многие из них падали в обморок при виде мертвых тел. Это очень сильно подействовало на Черногорцев и внушило им необыкновенное презрение к своим противникам.

После этого сражения в 1832 были измерены и определены границы Черногории и Австрийского приморья. Австрийцы за некоторые клочки земли внесли деньги Черногорцам. Заключен был трактат и мир с тех пор не прерывался.

Наконец мы взобрались на самую вершину, каменистую, без всякой зелени, покрытую в беспорядке набросанными утесами. Со всех сторон открылись нам обширные виды.

С одной стороны видны были беспорядочные массы голых утесов Котунской нахии и над ними высокий Ловчин – это Черногория. Невольно припомнился народной Черногорский рассказ о сотворении мира. Когда Бог создал землю, злой дух пронесся на нею и посеял горы. Когда пролетал он над Черногориею [208] мешок, в котором он нес утесы, прорвался и они упали беспорядочной грудой. Далее виделись прекрасно освещенные Хотские горы и часть Скутарского озера. С другой стороны, покрытые роскошною зеленью скаты гор Турецкого и Австрийского приморья, а за ними во всей красоте волновалось синее Адриатическое море. Глубоко внизу, едва были заметны несколько домов и башня, вдающаяся в море – это Кастель-Ляства. Противоположен был вид Черногории виду на Турцию и Австрийское приморье. Долго смотрели мы на густо синее небо, пропитанное лучами солнца и на такое же синее море, не обращая внимания на то, что сильный ветр пронизывал насквозь и едва не заставлял дрожать от холоду; я сидел на камне, а старик Спиро опершись на ружье стоял возле меня и сильно задумался.

«Ты устал Спиро?».

«Нет, – отвечал он, и помолчав немного с грустью прибавил, указывая на приморье и Турецкую сторону, – все взяли, Турки поле, а Латины море, Черногорцам одни камни остались!».

ГЛАВА VII

Приморье; суеверные предания сохранившиеся в Черногории; отъезд

Переход через горы был утомителен и хотелось отдохнуть; но вместо отдыха предстоял еще большой труд, сходить вниз почти перпендикулярно падающей горы, по узкой едва заметно пробирающейся между утесами дорожке, прыгать с камня на камень и цепляться за колкий терновник и гранаты. Ехать верхом казалось решительно невозможным, хотя мои спутники мне советовали; не смотря на трудность хотелось идти, есть какое то особенное удовольствие всходить и сходить с утесов почти неприступных. В продолжение двух часов Кастель-Ляства была возле нас и мы не могли ее достигнуть, беспрерывно кружась по узкой тропинке. Наконец миновались утесы и мы вышли на плоский скат горы покрытый садами, которые были огорожены стенами, между ними тянулись узенькие улицы, по которым можно было ехать верхом. Около стен вились виноградные [210] лозы и роскошно рдели на солнце гроздия или тянулись рядами густые кусты гранатов, покрытые яблоками и составляли вторую стену выше первой. Иногда улицы так узки, что ветви гранатов с одной стороны достигают до другой и иглы порядочно колят прохожего. Во всех садах были маслины – единственное имущество Пастровичан, так называется племя, населяющее Кастель-Ляству. От 50 до 60 дерев составляют сад. Кастель-Ляства лежит на узкой, отлогой долине, которая с одной стороны возходит на скат гор, называемых голый верх; с другой отлого сходит к морю, и море, врезываясь в нее, образует овальный залив. По берегу залива тянется ряд чистеньких небольших домиков, два обрывисто скатившиеся в море утеса, Катичь и S. Nicolo, с обеих сторон, ограничивают залив. К одному из них примкнута маленькая крепостца с башнею.

Пастровичи принадлежат к Катарскому округу и вместе с тремя деревнями, называемыми tre communi (Поборы, Майна и Браичи) составляют уезд города Будвы. Весь этот округ состоит из узкой береговой полосы земли, которой ширина от 1/2 мили не восходит далее 2-х италиянских миль, и граничит с Черногориею и Турецкою Албаниею. В нем около 30 тысяч жителей, все изключая 2-х арнаутских и 12 италиянских семейств, славяне сербского племени. Все православной веры, изключая 29 семейств из которых 28 живут в Будве. В нем 18 церквей и семь монастырей, но в этих монастырях по одному, по 2, или по 3 не более, монахов. Эта полоса [211] земли богата оливами, виноградом и вообще плодами, хлеб получают большею частию из Одессы, сухое мясо (Кастрадин) из Черногории, Черногорцы каждую середу и четверг сходятся на торг к Будве. Кроме того морские рыбы и другие, так называемые, Frutli di mare, составляют один из важных способов пропитания. Но приморцы не едят черепах и лягушек, в противуположность латинам. У них есть пословица и latini saranno tutti dannati, per aver rane e bovoli mangiati. Жители Кастель-Ляствы крепко сложены, все великорослы и стройны, ходят в своих народных костюмах и все мореходы. Венецианская республика дала им дворянство и они до сих пор называются: Nobili di Postrovitz. Мы остановились у одного зажиточного гражданина Кастель-Ляствы. Вводя меня в чистую, большую комнату, он говорил, что в той же комнате всегда останавливался у него святопочитавший Владыка Черногории и потом многие русские. Не стану описывать радушного приема, так принимают русского везде в Далмации. Причина этого заключается в гостеприимстве, обычае общем всем славянам и еще более в чувстве общеславянского братства.

В тот же день мне хотелось продолжать путь далее, чтобы иметь несколько времени для осмотра Каттаро; но был сильный ветер. Морем не брались везти, а ехать сухим путем мы не могли, ибо не нашли лошадей. Вечером, гуляя с моим хозяином в его саду нечаянно мы заговорили о суевериях, существующих у Черногорцев и приморцев. [212] Постараюсь передать собранные мною сведения об этом предмете.

Как поборник веры Православной Черногорец не мог много удержать языческих суеверий и преданий. В Боснии и Герцеговине, где те же Сербы, но окруженные Турками, под постоянным влиянием магометанства, их сохранилось более и если Черногорец говорит о колдунах и духах, то обыкновенно указывает на эти страны, говоря: там, у нас нет. С одной стороны, постоянная память о своей вере, с другой воинская жизнь уничножили суеверия; их питает и поддерживает чувство мнительного страха, которое развивается более у народов мирных. Постоянная война придала бесстрашие и решительность характеру Черногорцев.

Но во всяком случае, сохравшиеся здесь немногие остатки славянской мифологии, заслуживают внимания.

Наиболее распространенное поверие в Черногории, есть поверие о Вилах. Вилы, большею частию представляются прекрасными девами, обитающими в горах. Они часто называются горными вилами, Вила Планинкина, так в песне о битве при Царевом Лазе Владыки Даниилу: одговара Вила Планинкина. Но постоянно они называются белыми вилами, слово белая такое же необходимое прилагательное к Виле и употребляется почти в том же смысле, как у нас красная девица. Хочет ли певец Черногорский похвалить красоту девицы, он скажет она высока, как тонкая ель, хороша, как горная вила: [213]

Есть висока, како танка ели,
А биела како горска вила.
Алие Вила али е родила
Другие Виле ни у горе нема.

Но и нет такой Вилы, в горах какова эта будимка девойка, воспеваемая в песни. Черногорцы не представляют Вил существами выше человека; прекрасная девица может быть лучше Вилы и храбрый юнак, побеждать Вилу. Так поет песня про одного юнака, взявшего Вилу в плен:

Лов ловио Бан’-Секуле
И планином и горицом,
Намера га наниела
На юначко разбоиште,
На Вучие виялиште,
И Вилине игралиште;
Ту уфати Секул Вилу,
Богом куми бела Вило:
«Богом брате Бан’-Секула
Неводи ми Уйку своме,
Своме Уйку Угрин’-Янку,
Тры чу теби казат’ биля:
Да си честан у дружины,
Да ти люби роди сына,
Да ти сабля сече Турке».
Ал’ иoй вели Бан’-Секула:
«Муч’ нелудуй бела Вило!
Быо Секул юнак собом
Бы’ че частан у дружину;
Была здраво глава моя,
Роди’ че ми люби сына,
А и оштра сабля моя,
Здрава моя десна рука
[214]
Сече ми сабля Турке».
Пак одведе белу Вилу,
Дарива е Уйку своме,
А он нему крило златно
Крило златно и перятно.
108

Это показывает что учение о Вилах потеряло свое первоначальное религозное значение и сохранило одно поэтическое. Точно, Черногорец решительно не верит существованию Вил; между тем в большей части песен действуют вилы. Это изменение заметно и в том, что теперь Вилы представляются девами, между тем как в древности, они составляли особый мир, свое общество, жившее и умножавшееся, как люди. Этот мир, если сравнить его с мифологиею Греков не похож на олимп, где даже у языческих Славян было одно существо, один творец мира; это мир существ средних, между высшим божеством и человеками. Потому они живут не на небе, но между небом и землею, касаясь и того и другого. Потому этот мир, как средний, хотя в развалинах уцелел и в христианстве. Замечательна одна сохранившаяся доселе песня, в которой ясно видны следы ее древнего происхождения; вот она:

Град градила бела Вила
Ни на небу ни на земльи
, [215]

Heг’ на грани од облака;
На граду е трое врата,
Едно врата од скерлета,
Друго врата од бисера,
Трече врата сухог’ злата,
Што су врата од скерлета,
На та Вила шчер удава,
Што л’ су врата од бисера,
На та Вила жени сына;
Што ли врата сухог’ злата.
На та Вийла седи сама,
Виля гледа у облаке,
Десе муня з громом игра.
Мила сестра су два брата,
А невеста с два дерева:
Муня грома надиграла
Мила сестра оба брата,
И невеста два девера,
А то мило Вили было
. 109 [216]

Вилы обитали в воздухе, так Марку Кралевичу во время единоборства с Мусою Кеседжиа,

Яви се му из облака Вила;

Но вместе с тем сходили на землю, бегали по горам и сходились на игры в местах определенных и владели некоторыми реками и источниками. И эти источники считались заповедными, их воду не могли пить юнаки, ни поить своих коней, иначе платили тяжелою плату, юнак оба глаза, а конь все четыре ноги:

Наводици Вила баждарица
Те узима тешку баждарину, (подать)
Од юнака оба церна ока.
А од коня ноге све четыре.

Предание о Вилах существует только у Сербов и соответствует преданию о русалках у других Славян. Юнгман 110 принимает оба за местные изменения одного и того же общего предания. Еще Прокопий говорит, что Славяне почитали нимф и других духов, кроме одного высшего существа Творца мира. Эти существа составляли средний мир, духов стихийных; мир ни злой, ни добрый. Это одушевленные поэтическою фантазиею народа, силы природы, стихийные начала. Характер Вил совершенно народный, они покровительствуют юнакам Сербским, но не как высшие существа, а как равные; Вилы [217] делаются с ними посестримами, враги Сербом, враги и Вилам и Вила всегда предупредит об грозящей опасности и поможет в несчастии. Так Вила обещала победу своему побратиму Марку Кралевичу над Мусою Кеседжия. Они сошлись на бой, но после первых ударов изломались оружия у обоих; они вступили в рукопашный бой и Муса бросил на землю Марка.

Ал прозвиле Кралевичу Марко
Де си данас посестримо Вило?
Де си данас ниже те не било,
Еда си е криво заклинаше,
Дегочь мене до неволи буде.
Яви му се из облака Вила:
Зашто брате Кралевичу Марко
Я сам ли те болан говорила,
Да не чинишь кавги у неделю,
Срамота е двое на еднога.
Де се тебе гуе изпотае
Гледну Муса брду и облаку
Од куд то Вила проговара,
Маче Марко ноже изпатое,
Те распоре Мусу Кеседжиу
Од учкура до биела грла.
111 [218]

В этой песне видно Христианское влияние, Вила чтит воскресный день, говоря что не должен был Марко начинать в этот день ссоры. Так в песне о Царевом Лазе Вила, предупреждая Владыку о нападении Турок и поощряя на битву, говорит:

Бог че вама бити на помочи.

Это показывает на безразличный характер Вил, как духов стихийных. Они не выше и не ниже человека, но только существа другого рода и потому знают более его. Они ни добры ни злы, потому равно могут сделаться в человеческом представлении и добрыми и злыми. С одной стороны Вила чтит воскресенье, с другой зовет юнака к себе, которого при рождении прокляла мать говоря: да возмет его черт, как отданного им матерью. Они вредят только тогда, когда кто либо нарушает их законы, приходит на их игрище, пьет из их источников. В других же случаях они помогают человеку. Вила всегда уведомляла Черногорцев о нападениях которые готовили им Турки: так

Кличе Вила од кома планине
Дозивала Вила на поле Цетине,
На Цетине на средь горе Црне
По имену и по прозимену
Петровича Данилу Владыку:
О Владыко Црногорска главо,
Это на те иде сильна войска
Од онога Отмановичь Цара.
112 [219]

И Владыка спрашивает Вилу:
Кажи мене од планине Вило
Мош ли знати колико е войске,
Од кое ли земле и краине,
На коюче страну окренути
И сад коче на нас ударити.
113

И Вила рассказывает сколько войска, из каких стран, когда и на какие страны намерены ударить. По ее словам распоряжает Владыка действиями своего войска и одерживает знаменитую победу над Турками. Так в песне о битве при Додоше, бывшей два года тому назад, Вила уведомила храброго юнака Вука Лешевича, о грозящей опасности.

Биела е покликнула Вила
Со верх Везца брда высокого

И проклинала его, пугая несчастиями, если не поспешит уведомить других и не послушается слов ея. Вила смотрит на несчастия Черногорцев как на свои. Этот народный характер зависит от первоначального безразличного характера Вил, который может подвергнуться местному видоизменению по племенам. Потому весьма вероятно мнение Юнгмана что это одно и тоже предание с русалками, но измененное местным образом. Вилы занимают тоже место в Славянской мифологии у Сербов, какое русалки у [220] Русских и Чехов; самое название Вила, которое есть не иное что как била (bilа) белая, показывает, что собственное имя утратилось, в следствие его непреложимости к местности и сохранилось одно прилагательное. Русалки по преданиям большею частию представляются одетыми в белые рубашки без пояса, потому очень легко могли называться белыми. Как например, белая голова сделалась техническим названием женщины, потому что Славянские женщины носили белые покровы. Слово русалка не могло удержаться у Сербов, обитавших в стране горной, ибо по этимологическому слыслу означает существо водное 114. Потому и самое существо, превратившись в стране покрытой горами, касающимися до облаков, в существо которое живет в горах, носится в воздухе, и собирает в тучи облака. Изменив характер, оно потеряло собственное название и удержало одно прилагательное.

Кроме предания о Вилах которое теперь в Черногории имеет одно поэтическое значение, существует другое о Ведогонях. Это предание особенно распространено у Сербов, приближенных Адриатическому морю.

В отношении к преданию о ведогонях, мне удалось слышать два различные сказания. По одному из них ведогони суть духи людей и животных. Каждый человек имеет своего ведогоня и особенно люди родившиеся в рубашках. Этот ведогонь, [221] когда спит человек (или животное) выходит из него и бережет его имущество от воров, и его самого от нападения других ведогоней и всякого колдовства. Часто эти ведогони дерутся между собою и если кто из них будет убит, то человек или животное умирают во сне. Если воин умрет перед битвою во сне, то говорят, что ведогонь его дрался с врагами и убит. Прибрежные жители говорят, что ведогони прилетают с Италианского берега и дерутся с туземными. Другие рассказывали мне, что ведогони суть не иное что как домашние духи, оберегающие жилища и имущество каждого от нападения воров и других ведогоней. Когда ветер срывает листья с дерев и колеблясь они несутся по воздуху, говорят: дерутся ведогони.

Сохранилось также предание о море (кикиморе) в следующем поверии: когда во сне останавливается кровь, говорят, давит мора, как у нас говорят, давит домовой.

Предания о колдунах и колдуньях существуют во всей силе в Герцеговине. Там говорят, что колдуны не только могут вредить во время жизни, но и по смерти они встают из гробов и ходят к живым. В этом случае разрывают могилу того, кого подозревают в подобных походах и, если найдут не истлевшим тело, переворачивают навзничь и между плеч вбивают кол из белого терна. В Черногории где за подозрение в колдовстве каждый отмстит своим кинжалом, изчезло понятие о колдунах, ему нет места при всеобщем братстве [222] Черногорцев, в которое соединила их постоянная борьба с врагами. Но в отношении к женщинам существуют подобные подозрения и есть поверия об колдуньях, называемых у них вещицами. Вук Кариджичь в своем Сербском словаре 115 так объясняет это поверье, общее всем Сербам: «Под именем вещицы, разумеется женщина заключающая в себе какой-то дьявольский дух, который во время сна выходит из нея, превращается в Вампира, летает по домам и ест людей и особенно детей. Когда найдет он человека спящим, жалом прокалывает ему левую грудь, съест сердце и снова закроет рану. Некоторые люди умирают после этого, другие живут и столько времени, сколько присудила им жить вещица, когда ела сердце, и, потом умирают такою смертию, на какую она обрекла их. Вещица не ест и боится белого лука и потому носят лук с собою и намазывают им грудь, чтобы защититься от нея. Молодых женщин никогда не подозревают вещицами, но всегда старух. Говорят, если раз вещица исповедалась в этом грехе, она перестает вредить людям, становится лекаркою и лечит укушенных вещицою. Когда вещица летит ночью по воздуху, то блестит как огонь и наиболее они слетаются на гумнах. Говорят, когда она вылетает из своего дома, то намазывает грудь зельем приговаривая: ни о трн ни о грм, вечь на пометно гумно. Когда дух вылетает из вещицы, она остается, как мертвая. [223]

Если где нибудь многие умирают и народ подозревает какую нибудь вещицу в их смерти, то бросают ее в воду. Есть поверье что вещица не может утонуть. Когда брошенная в воду женщина тонет, то вынимают ее и пускают как невинную, если же не тонет, то убивают».

Некоторые дни в году празднуют особенным образом, например вечер под Рождество, называемой бадний вечер. В Черногории осталось только предание, самое празднество давно изчезло, но частию у приморцев и особенно у Турецких Славян и даже у Сербов, оно еще сохраняется. Этот вечер называется бадний от дерева бадняк, которое главным образом действует в этом празднестве. Вырубают большое полено из этого дерева, под Рождество кладут в печь, зажигая с двух концев. Когда внесут его в дом, то посыпают пшеницею и кто внес говорит: добры вечер и честиты бадни вечер. Хозяин отвечает: и с тобом заедно сречно и честито, и снова посыпают бадник пшеницею приговаривая: я тебя пшеницею, а ты меня мушкими главама, стоком и пченицом и сваком добром сречом. После такой встречи кладут его в печь и зажигают. Потом обходит круговая чаша, каждый пьет вино, и взяв чашу, прежде нежели начнет пить, плещет на бадняка приговаривая: будь здрав бадняче, веселяче, с великом и добром сречом у кучу улега. Это полено лежит в печи и тлеет 6 дней, до самого нового года. Первый кто войдет в избу после Рожественского вечера называется полазник и все [224] счастие в целой год приписывается ему. Если все было счастливо, то на другой год уже нарочно зовут его. Каждый гость входя в избу в продолжений этих 6 дней придвигает далее в огонь это полено и когда сыплются искры приговаривает: столько-то будь детей у хозяина, или столько-то денег и т. под.

На другой день, еще задолго до солнца, мой спутник разбудил меня, ветр утих и лодка нас ожидала. Однако не удалось выехать так скоро, как хотелось моему спутнику. Гостеприимные хозяева не отпустили нас без завтрака. Но все еще солнце не взходило, когда мы сели в четырех-весельную лодку; дружно ударили весла и лодка как птица помчалась по тихому морю. Море было темно и тяжело, небо прозрачно голубое и бледно, один только его край зарумянила зоря и отразилась на вершинах гор. Утро было прохладно, между тем светлое небо час от часу становилось темнее, один его край покрывался ярко пунцовым цветом зори, переходившим далее в лиловый, а наконец сливавшимся с яркою голубью неба; белели и становились прозрачными редкие полосы облаков, горы темнели и оттенялись зеленью, лиловил второй ряд гор и рисовался третий и четвертый в виде легких облаков. Наконец показалось солнце, бросив полосу огня по всему морю, и море как будто взволновалось сильнее, свет ярче оттенил волны и рассыпал по ним потоки, переливающихся искр. Дружно всплескивали весла и раздавался говор волн с прибрежными утесами. Наконец мы обогнули утесистую гору и вошли в [225] небольшой залив, на одном из ограничивающих его мысов стояла небольшая крепостца – это Будва.

Несколько минут мы пробыли в этом небольшем и незамечательном городке и пешком отправились в Каттаро. Вечером мы пришли туда и на другой день наш пароход уже мчался к Триесту. День был также хорош как и тогда, когда подъезжали мы к Каттаро, но не было также весело.


Комментарии

98. Не беспокой меня я устал и хочу спать.

99. Что мне не даешь спать в такую раннюю пору.

100. Вставайте мои соколы, Христиане отняли у нас Жаблик.

101. Силою оружия Жабляк подарил меня Цетину.

102. Когда храбрые Черногорцы сожгли твердый Турецкий Жабляк, тогда добыли меня старика и привлекли в Цетин.

103. Напал на Турок, чтоб достать Албанскую голову.

104. Но вышли женщины из Жабляка, укорили трех Турецких предводителей. Пи! Сердари трусливые как женщины вы ли силу совокупили, весь Дженар и Крайну, 7 тысяч лютых Албанцев и теперь бежите без оглядки, когда вас преследуют только 200 ребятишек из Додоше и Берды кровавой, неужели оставите вы Жабляк и несчастливую в нем добычу.

105. Когда придет веселый Юрьев день, горы оденутся зеленью и цветами, буковый лес покроется листами и кукушка закукует в нем, тогда для Гайдука настанет время Четованья.

106. Славный в году Юрьев денек.

107. Но к ним подошла новая помощь сто пастухов, они уговорились между собою, чтобы один раз выстрелив из ружей, броситься с ятаганами на Турок. Как сказали так и поступили, вдруг ударило сто ружей и едва не разогнали Турок, потом вынули кинжалы, перекрестились честным крестом и бросились на Турок. До тех пор пока Бердское войско опять приступило и ударило на неприятеля, храбрые Пиперские пастухи ударили на Турков, напирали на них и били, разогнали войско Мехмед Паши; одна его часть побежала в Строганицы, другая ушла в Стиену; многие погибли, а на здоровье Пиперам храбрецам и Берчанам и Черногорцам, и тому кто об этом слышит!

108. Бан Секуле охотился в горах, случайно он напал на разбойничье место, на волчий притон и на Вилино игралище. Тут поймал Секул вилу. Заклинала Богом Бана Секулу белая вила не отдавать ее его дяде Угрину Янку и говорила: обещаю тебе три вещи; ты будешь уважаем дружиною, твоя жена родит тебе сына, твоя сабля будет сечь Турок. Отвечает ей Бен-Секула: недурачся белая Вила, я и так юнак, уважает меня дружина, буду здоров, то жена родит мне сына, а сабля моя остра, здорова правая рука и сечет моя сабля Турок. Потом отвел ее к своему дяде, а он ему за то подарил крыло с золотыми перьями.

109. Белая Вила построила город не на небe и не на земле, но на границе облаков; в городе было трое ворот, одни из красного камня, другие из перлов третии из золота; на тех воротах, которые из красного камня, Вила выдала за муж дочь; на тех воротах, которые были из перлов, Вила женила сына; на тех воротах, которые были из золота, Вила сидела сама и глядела в облака, где молния играла с громом, милая сестра с двумя братьями, а невеста с двумя деревьями. Молния наигралась с громом, милая сестра с двумя братьями, а невеста с двумя деревьями.

110. Slownik V. 101.

111. Но завопил Кралевичь Марко: где ты ныне посестрима Вила, где ты, разве ты несправедливо клялась мне помогать в несчастии. Явилась ему из облака Вила и сказала зачем жалуется Кралевичь Марко, не я ли говорила тебе, чтобы ты не начинал ссоры в Воскресенье, стыдно нападать двум на одного, разве нет у тебя змеи за пазухой. Муса взглянул вверх на облако из которого говорила Вила, а между тем Марко вынул нож из-за пазухи и распорол Мусу от пояса до горла.

112. Кричит Вила с горы Кома, зовет из Цетинской долины, средины черной горы, по имени и по прозванию Владыку Даниила Петровича. О владыко, глава Черногорцев, вот идет на тебя сильное войско от Царя Оттоманов.

113. Скажи мне Вила, знаешь ли ты сколько войска, из каких земель и областей, на какую нападут сторону и когда хотят на нас ударить.

114. См. ст. Шафарика о Русалках.

115. См. стр. 74.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Черногорию. СПб. 1847

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.