СРЕЗНЕВСКИЙ И. И.

ФРИУЛЬСКИЕ СЛАВЯНЕ

Два новых труда г. Бодуэна о резиянах («Опыт фонетики резьянских говоров» «Резьянский катехизис» 1875 г.) обращают внимание филологов на особенное ответвление наречия хорутанских словенцев, любопытное и по внутренним особенностям, и но внешней обособленности и вместе с тем по малоизвестности. К тому же исследования г. Бодуэна привели его к такому этнографическому выводу, который и сам по себе любопытен.

Считая небесполезным остановиться на этих трудах почтенного исследователя, нахожу нужным представить несколько данных о народе.

Чтобы обозначить местность, в которой живут резияне и их южные соседи, загорные словины, позволю себе припомнить, что близь границы Италии и Австрии на север от Адриатического моря, по земле, принадлежащей Австрии, из Карнитийских гор в море течет довольно значительная и вместе живописная горная река Соча пли Изонцо, в которую, как с востока так и с запада втекают горные потоки. Выше этих потоков на запад идут пограничные горы. За этими горами на западе воды стекают в другие ложа, в долины и полугорья Венецианской области. На этих-то западных склонах гор, издавна принадлежавших Венеции, живут словины, отделенные от своих восточных соплеменников не только горами, но и управлением и строем общественной образованности. До 1796 года земли их постоянно входили в черту венецианских владений. От [2] мира Кампо-Формийского до 1805 г. и за тем от падения Наполеона I до присоединения Венеции к Итальянскому королевству они были под властью Австрии; но это нисколько не помешало им остаться при прежнем устройстве.

Из путешественников, занимавшихся славянами, мне прежде других случилось проникнуть в этот затаенный уголок славянства и вместе с тем узнать, что кроме резиян, занимающих одну из известных долин этого уголка, живут на юг от них и другие их соплеменники. Посетив эти погорья, я собрал на месте несколько сведений о народе и языке его. Позже были там и другие путешественники, но немногие и сообщили немногое. Думая по этому, что и теперь не совершенно излишни будут сведения, мною собранные, представляю их в том виде, как я их записал скоро после посещения края. К данным, мною собранным, прибавлено кое-что под строкою, кое-что в приложениях — по замечаниям И. А. Бодуэна и частию по другим сообщениям. Считаю особенно важными прибавления И. А. Бодуэна, которые не только добавляют новыми любопытными данными мои заметки, но и исправляют их. Подстрочные прибавления все сделаны им.

______________________________________________

РЕЗИЯНЕ

Отрывок из дневника

Дуньа. Жар, пыль; нельзя думать, что еще апрель. В Тарфисе я нанял извощика до Резиуты, которая своим названием напоминает мне Резию: одна от другой не должна быть далеко, хотя на все мои расспросы никто не мог до сих пор отвечать ничего для меня утешительного. Пускаюсь на авось. Хоть мне и говорят, что фурланы иногда довольно своевольно поступают с одинокими путниками, но я что-то плохо этому верю. Во всяком случае Резия недалеко, никак не [3] далее 6-7 часов пути, и смешно было бы воротиться. В Слованке Добровского так мало о Резии, что надобно кому-нибудь узнать ее ближе.

Дорога из Тарфиса в Понтеббу и оттуда далее идет по узкой долине; в глубине ее широкое каменистое сухое ложе потока, у потока искусно проделана дорога; зелени мало, и та сера под густою дорожною пылью, а горы почти всюду голы. В Понтеббе начинается итальянская архитектура: крыши плоские, самые бедные домики в 2-3 яруса, а около домиков деревья, которых ветви прибиты плотно к стене, и над крыльцами хворостяные пологи, по которым начинает расстилаться зелень винограда. В Дуньи я остановился обедать. Хозяин гостиницы фурлан, но говорит несколько слов по-немецки. Я спросил его о Резии, — и он отвечал, что эта долина в 1? часа ходьбы от Резиуты, и что проводника достать можно легко. «Да и на что вам проводник», — прибавил он, и, показавши на молодого человека в черном длинном сюртуке, сидевшего с другим за салатом и вином, спросил меня: «Вы его знаете»? — «Я тут сроду в первый раз». — «А-а! Ну-с, это капеллан из Резии». В восторге радости я бросился к синьору капеллану, и насказал ему разной дичи, как умел, по-немецки. Веселое, полное, красивое лицо синьора капеллана месяцем глядело на меня, слушало меня со всем вниманием равнодушия, и потом сказало так же равнодушно: «non capisco» (не понимаю). Что было делать: языком Гольдони я еще не говорил никогда. К счастью капеллан понимал хорутанское наречие, и мешая итальянский с хорутанским, я объяснил кое-как капеллану, что мне нужно. «Прекрасно, прекрасно!» — отвечал мне капеллан, пожимая мою руку. Я буду в Резиуте не более как через три часа. Мы там встретимся, и пойдем в долину вместе». Облобызавши меня, капеллан доел свой салат, допил вино и отправился. А я жду, пока мой конь выест свой овес и напьется воды. Пишу, слушая болтанье фурланов, вой нищих, крик продавцов и покупщиков, фурланов и гостей; и от радости нет охоты ни писать, ни слушать.

[4] Резия. Вот я и тут. Резиута маленькое местечко, лежащее у гор на большой Миланской дороге. Я нашел тут капеллана в гостинице. Нанявши провожатого для переноски моей сумки, я пошел с капелланом в долину вверх по течению Резии по дороге, хоть и узкой, но покойной для самых тяжелых возов. За три года была тут тропинка, очень узкая. Долина мало-помалу расширилась; показались деревеньки, а потом и все серые горы, между которыми долина кажется дном котла или городища. По дороге я расспрашивал названия деревень, гор, растений... С нами шла женщина из деревни Нивы, и, глядя на меня, беспрестанно смеялась... «Что же это смеешься ты, так странно оглядывая синьора русса?» — «Да как же? — отвечала она простодушно: «вы говорите, что синьор живет за 800 что ли миль от нас, и пришел поглядеть на нас, и говорит так, что все понимаешь, как будто родился в Корушкой (Каринтии). Мне и верится и не верится, и смешно!». И она опять начинала смеяться. В Беле мы зашли в один из дворов отдохнуть и освежиться вином. Старушка встретившая нас, вынесла нам треножник и стул, и подала по кружке вина; я хотел было ей заплатить, но она оттолкнула руку мою и отвечала: «Вот-на! Я не продаю вина, а для добрых знакомых у меня есть его довольно. Пейте на здоровье, синьор». Через четыре часа, мы были в борге Равенце у приходской церкви. Сумку я оставил в гостинице, а сам с капелланом пошел к плебану (приходскому священнику), в сад. Патер Одорико Буттоло, добрый старик (ему уже 73 года), всем сердцем обрадовался моему приходу. «Резия и Русия одно и то же»: это его любимая поговорка, и он начал ею. Он говорит по-немецки, по-французски, по латыни. Мы заговорили было по-немецки; но старик скоро очнулся: «Мы русские; для чего же будем говорить по-немецки?». Вечерело. Опираясь на мою руку (старик уже очень слаб на ноги), он повел меня к своему домику, и усадил себя и меня на широкой каменной скамейке перед домом, противу лип, которые стоят на площадке рядом с моей [5] гостиницей, у самого спуска вглубь долины. Тут разговор наш тянулся довольно долго. Плебан сообщил мне между прочим, что Резия должна быть известна в России. Граф Потоцкий, проездом из Италии, остановился однажды в Резиуте. Резиянки случились там с виноградом, и обратились к нему с вопросом: купите вина? Славянский вопрос изумил графа; он стал расспрашивать их, откуда они, велел себя провести в долину, провел в ней ночь и записал «Отче наш». Солдаты Русские заходили также в Резию, и говорили с жителями по-русски. Позже мы перешли со стариком в кухню: огонь в ней раскладывается на полу, над огнем висит котел, в котором варится полепта, над котлом широкая труба, спускающаяся к низу все шире, к стенам; близь огня горшки и вертел для жаренья мяса. По стенам скамьи для сиденья. Перед этою частию кухни другая часть, гораздо больше, где развешена и расставлена посуда. Расположившись у огня, я записал несколько пословиц, слов и песенку, которую плебан позволил пропеть только из уважения к русскому моему любопытству. «Петь, впрочем, не годится, — заметил он: - мы должны не петь, а молиться Богу». На ужин подали бръжолю (печеные кусочки мяса) и супу. Потом я пошел в гостиницу. Комната моя невелика; на одном столе приготовлена мне постель; на другом лежит мой портфель; один соломенный стул поломан, и на нем сумка, на другом могу сесть. Окно в долину; полумесяц освещает дикую серину и серебрится по снеговым коврам, которыми глубоко покрыты горы почти до половины; огня уже нигде невидно; Резия гремит.

На другой день. Целый день ходил по долине утром один (потому что и плебан и капеллан были в училище), после обеда с капелланом. Деревни почти пусты: все на полях, кто копает груды, кто срезывает молодые листья с лип, кто таскает камень; другие, сидя у работающих на нивах, прядут или шьют. Все тихо. Несколько старушек, которых заставали мы дома, рассказывали нам, как умели, об обычаях. Вечер [6] опять с плебаном.

Завтра иду далее. Проводника из резиан, выбранного плебаном, я взял до самой Горицы (Gorizia, Gorz), платя в день по два цванцигера (двугривенный): «Он верный человек и бывал в тех местах», - сказал мне плебан. Завтра он должен придти чуть свет; капеллан обещался меня разбудить.

______________________________________________

Проезжая по большой Вено-Миланской дороге из Дуньо через Кьюзо в Белу-Резиуту (Resiuta), видишь влево над собою стремнины гор: за этими горами долина Резиянская = Val di Resia. У Белы-Резиуты горы раздвояются, давая проход речке Резии, впадающей тут в Клюшку воду (Название Клюшка вода не удалось слышать) (Fela=Бела? она втекает слева в Тальяменто). Здесь над каменистым ложем речки по отлогости гор слева проделана за три года перед этим довольно покойная шоссейная дорога в долину. Идя этой дорогой четверти три часа, встречаешь крест с образом Богоматери: святая дева изображена сидящею па облаках, поддерживаемых двумя ангелами, а два другие сверху венчают ее короной. Под образом подписано: «S. madonna е protetrice del commune di Resia». Тут граница собственно долины Резиянской.

Дорога идет далее через деревню Белу (ta na Вili) (Теперь «ta na Вili» употребляют резьяне для названия фурланской местности Резиуты (Resiutta). Первую же со входа в долину Резианскую деревню (по-итальянски S. Giorgio) они зовут «tu u Вili» или «to u Вili», смотря по говорам.) и через борго Липовец (Ljipowec), и оканчивается на середине долины в борго Равенце (ta na Rawanci), иначе называемом Prato della madonna (Теперь просто «Sul Prato»). Около небольшой площади стоят тут приходская церковь Успения = di S. Maria Assunta di Resia, дом приходского священника, приходское училище, три гостиницы [7] (osterie), и две липы, священные в предании резиян (В настоящее время с этими липами не связано никакое предание, и они просто только липы (lypa)). Гостиница у лип лучшая; тут путник может получить довольно покойную комнату с видом в долину.

Лучше, впрочем, оглядеть долину с колокольни Успенской церкви. В длину она не более 6 верст, в ширину в самом широком месте не более 2-х верст. Горы, из которых некоторые до июня покрыты снегом, поднимаются стремнинами со всех сторон. (Вот названия этих вершин, начиная от входа в границы обчины: под пограничным крестом поднимается Rustja, далее следуют Zahata, H'sla, Pysty hozd, Sart, Tianin, a против них с другой стороны долины идут к границе: Baba, Kyla, P'rwalo, Muzac=Muzy (Muzac есть название резианское, Monte de’Muse – итальянское), Skarbina). Все они составляют высокий вал, кое-где более поднявшийся, кое-где несколько залегший, повсюду в вершине своей голо-каменистый и утесистый. Между вершинами Тианином и Бабой берет начало свое Резия и искривленным полукругом с востока к юго-западу (Скорее к северо-западу) течет вдоль по долине. В трех верстах от ее истока спадает в нее Поток (Potok), не много ниже другой поток Бермен (Лучше, может быть, было бы назвать его по-русски Барман или же Борман) (Barman) и верстах в двух ниже его Черный поток (Carny potok), все три – слева. Меньшие потоки горные текут в Резию с обеих сторон, меж камнями и зеленью, приметные только по журчанию. Каменистые дикие побережья Резии и потоков, в нее впадающих, как и вообще всех вод в этих местах, раз в десять шире самого ложа. От побережья поднимаются зеленистые наклоны (brjelii), потом выше — равницы (rawnice), во всей долине одинаково возвышенные над водою, далее поднимаются полонины (planine), плодоносные отлогости, покрытые травой или лесом (hozd), а за ними начинаются утесы гор (klanci, roby), кое-где поросшие редким лесом, а более [8] голые. Жилища большею частию помещены на равницах, окруженные полями и деревьями, из которых прежде всего бросаются в глаза липы, поднимающиеся вверх как тополи высоко столбами (боковые ветви их подрезывают для корма коровам, и от этого они растут вверх). Все вместе представляет картину прекрасную, но и пустынную, дикую; серого цвета камня вдвое более, нежели зелени, а вода блестит едва заметно.

Русский войдет в эту долину не как чужой: его поймут хотя сколько-нибудь, его примут ласково, радушно. Правда, что почти никто в Резии не слыхал о России (Теперь все резияне знают о России), но многие с родственным чувством услышат русские звуки.

Жителей в Резии, по схиматизму 1841 года, 2767. Каждогодно рождается от 70 до 90, умирает от 60 до 70, браков бывает около 10-12 (По народной переписи 31 декабря 1871 г. всех резьян оказалось 3275, из них 2537 было налицо в Резьянской долине, остальные же 738 ушли за заработком в разные места Италии, Австрии и Германии. В 1872 году родилось в Резьи 113, умерло же 100 человек).

Народ большею частию среднего роста, хорошо сложенный, довольно красивый, впрочем, без особенной характеристики физиогномии; крепкий, здоровый. Зобастых и кретинов, которых так много в соседних немецких горах, тут вовсе нет.

Люди веселые, добрые, без сильных страстей. Месть была когда-то подчинена особенному закону, но теперь и этот закон и она сама остаются только в предании: место мести заняла теперь любовь помогать друг другу, и все жители долины кажутся как бы одним большим семейством.

Все они свободны, платя обычную подать. В церковном отношении они составляют один приход. Кроме главных четырех деревень (ta na Solbici, ta w Oseani, ta na Njiwi, ta na Bili) есть еще в долине четыре борга (ta na Rawanci, ta u Ljipowci, ta na Kuryte, еa w Ucji) и несколько малых поселений (ta na Kryzacich, ta za Mlyn, Holistje, Martin na Lazu, Hozd, [9] Ljistjaca, Stary mlyn, na Carnym potoci, u Carnym potoci, pod Rustju, na Hospodnyci). Из этих поселений замечательно Успенское (na Hospodnyci): оно близь пограничного креста; жители сохраняют о нем предание, что тут жил их общий предок, пришедший из какой-то «Руссии»; дети его поселились в Белу и построили церковь во имя св. Юрия, который до сих пор остается народным патроном всей долины.

Постройка домиков (khjisa) и домашнее устройство почти как и всюду во Фриуле. Все домики выстроены из камня (potj) и покрыты черепицей (crepica). Бедные довольно бедны: прямо с надворья входишь в избу (ispa), совершенно закоптелую; кругом лавки (mize, deske), над лавками полки с посудой (poljice za posodbo); в середине или в стороне каменный помост (ohnjistje), на котором раскладывается огонь, а над ним висит котел (stanjeda), в котором приготовляется полента. Утром и вечером изба наполняется дымом так, что невозможно войти. Рядом с этой избой, тоже прямо с надворья, другая небольшая, с постелью, без печи (kryzica curanata). Подле домика стоит хлев (chljiwе) для коровы и свиней, обваленный хворостом для топленья. Впрочем, только у бедных такие жилища. У зажиточных домик строится в три яруса: внизу чуланы и кухня с огнищем; в середине жилые покои (chrambe) со стульями (stoli) и столами (mize) (Miza означает по-резьянски скамью, стол же они зовут tawola), иные с печьми (farni); вверху горище, служащее и вместо чулана (chljiw); хлев сбоку; дворик обнесен каменною стеною, с воротами, нередко очень красивыми, с внутренним замком (kjucanica); иной добрый хозяин имеет и цистерну с водой (pec). Улички (stahnice) (Слово stahnice я вовсе не слышал, узенькие же улочки позади домов известны, если не ошибаюсь, под названием jindrinice) между домами так тесны, что не только возом, но и лошадью повернуться было бы негде. Садовые деревья — яблоки, груши, вишни, черешни — около жилищ; за ними нивы (njiwe). [10]

Каждое семейство (kutja) (Слово kutja мне совершенно неизвестно) живет отдельно. Немногие имеют прислугу, и то из бедных родственников и сирот. Работают все всё, без различия пола: мужчины и женщины вместе — и обделывают гряды для посева, и косят, и жнут, и собирают виноград, и варят кушанье, и ткут, и прядут, и строят домы. Бедность долины заставляет, впрочем, многих из мужчин уходить из долины в Краину, Каринтию, даже в Вену, и заниматься там продажей плодов и т.п., или поденщичать. В Вене резиянин не редкость: по аллеям гласиса они продают апельсины, орешки, разные сласти; в Краине их можно видеть с их крозмами (krozmo) — ящиками, наполненными разным мелким товаром: Резиянин носит его на плечах, как словак, заходящий к нам из Турда, свою аптечку. Женщины — или продают в окрестностях домашние мелкие изделия, или даже и просят милостыни у соседних краинцев. Дома никогда не бывает более ? жителей.

Земледелие в бедном состоянии. Нив очень мало, да и те очень дурны, каменисты, и, сколько не унавоживаются, дают очень малый прибыток, недостаточный для прокорму жителей. Сеется более всего пшеничка (fromentin) и картофель (kartjufle) (Слова fromentin для названия пшенички я не слыхал; картофель же резияне зовут krampir), кроме того немного ржи и пшеницы, горох, бобы, огородная зелень и лен (njil) (Теперь лен зовут lan, а не njil). Гряды (siraci) для посева — настоящие огородные гряды, обделываются руками с помочью лопат, мотык, молотов (pаla (Лопата по-резьянски lapata, а не pala), motyka, kjac), так что ни плуга или сохи, ни лошади, ни вола нет в целой долине. Садов (wаrti) нет почти; лучшие принадлежат священнику. Виноградники (ghrazdowniki) дают вино довольно порядочное, но мало (Теперь резьяне вовсе не получают вина из своих виноградников. Виноград здесь не может созреть в следствии того, что Резьянская долина закрыта с юга громадными горами (Monte de’Musi и т.д.) и солнце видно в ней далеко не целый день, а только известную часть его). Охота бедная: [11] кое-когда попадется заяц, а уловить серну — праздник для целой долины (Не так давно водились в Резьи медведи, про охоту на которых существует много занимательных рассказов). Скотоводство тоже бедное: счастливо семейство, имеющее десятка полтора ягнят, коз и свиней, да корову или две; а бык всегда есть общее имущество нескольких семей. Некоторые жители разводят пчел (becule), но и им тут не житье, не приволье: хозяин должен лелеять их больше родных детей. — Холст (part) белый, черный и цветной, сукно (sukno) больше белое, и полусукно серого цвета (tjumazat) (Слово tjumazat, сколько мне известно, обозначает не полусукно серого цвета, но известную часть женского платья) жители приготовляют сами, и довольно искусно, делают посуду и проч. Деятельность всюду, но не много проку от этой деятельности.

Главная пища — полента (polenta, волошская мамалыга). Ее приготовляют каждый день утром и вечером: кусок поленты с солью и зеленью, кусок сыра (syr), яичница с кусочком хлеба да стакан вина, — и резиянец сыт. Мясная похлебка (minjestra) и мясо, из которого они приготовляют боржолю (b'rzola-Rostbraten) — праздничная вещь. Природа приучила резиян к умеренности так, что и получая вдвое-втрое доходу против обычного, он остается при поленте, яйцах и вине, и улыбается, разрезывая кусок мяса. Полента и белый хлеб (chljibac) приготовляются как и во всей северной Италии и нравиться могут только привыкшему к такой пище. Резиянам известны и водка (zganje), пиво (ul), мед (start); но лакомиться могут понемногу только последним.

Мужчины одеты по-фурлански и по-немецки: куртка или полуфрак (kobonj) на жилете (pet), узкое исподнее платье (chlace) (Слово kobonj мне неизвестно. Брюки же они зовут barhese, между тем слово chlace служит у них исключительно для обозначения чулков), сапоги (skornice) или башмаки кожаные (criwje) или деревянные (cokline) и шляпа (klobuk) или шапка (bareta), — вот и весь наряд. Женщины надевают на короткую рубашку (srak'ca) корсет (pеt) с пуговками под шею, сверх него черное платье без [12] рукавов (tjumazat), расстегнутое на груди и со складкой у колен, перепоясанное черным поясом (pas); на голове или цветной платок (facolet) или белый платок (petja), красиво повязываемый длинным узлом сбоку так, что концы висят и лоб до половины закрыт (К теперешнему костюму резьянок принадлежит не цветной или белый, но черный шелковый платок, так что резьянка должна быть одета с ног до головы в черном), а правое ухо и затылок открыты; на ногах белые чулки (skufony) и башмаки (criwje). В ненастное время сверх «помажата» надевается короткая кофта (suknja), суконная цветная с рукавами. Иные носят на груди платочки, но это не народная украса. В ушах серьги (retjine). Перстень (parstan) носят только замужние (Кольца (parstan) носят теперь не только замужние, но и многие девушки). Волоса заплетают на затылке венцом. В старину наряд невесты отличался венцом узким из зеленого бархата, обвитого золотою ниткой (wjinc) и сзади прикалывалась к нему кисейная фата (petjina) длинная, широкая, так что можно было огорнуться ею как плащом; это уж вышло из обычая.

Резияне (все римо-католики) очень религиозны. Кроме главной церкви Успения есть еще четыре в каждой из главных деревень. Влияние священника чрезвычайно сильно. Все называют его своим господином (nas ghospod), и всякое слово его считают законом (В настоящее время влияние священников гораздо меньше. «Своим господином» их теперь вовсе не называют. Общее название для всех священников есть jcero или cero (в некоторых деревнях на юге от Резии – jero), и затем отличают плебана, капеллана и т.д. Слово gospud или fe hospud произносится в резьянских говорах с ударением на первом слове).

На 1-е мая, в день освящения главной приходской Успенской церкви, бывает у резиян праздник — Майник (Majnyk). В прежнее время совершались в этот день особенные обряды; но они мало-помалу влиянием священников вытеснены, так что теперь не дозволены в этот день, по крайней мере в Равенце, ни танцы, ни музыка, ни пенье. В каждой из четырех [13] деревень бывает свой храмовой праздник, в дни св. Юрья, Флорияна, Вита и Карла. Особенно празднуются дни Витов и Юрьев. Вечером бывают танцы и песни, что, впрочем, скрывают от священника. Резияне ждут с нетерпением этих дней. В старину в день Юрьев деревянный лик этого святого носился на высоком шесте, украшенном бумажными цветами и лентами, по всем деревням. Из Белы, где празднуется этот день, после обедни его несли в Ниву, и там ставили на поле в середине между столами, за которыми все собравшиеся вместе обедали; потом в Осеан и Солбицу, жители которых должны были потчевать всех вином. В Солбице лик ставился в церковь, а народ пил, пел песни, плясал до вечера; вечером же при свете зажженных хворостин ворочались все с ликом св. Юрия в Белу, и снова пили, пели, плясали — до полуночи. С ударом полуночного колокола пелась всеми духовная песнь св. Юрью, и потом расходились по домам. В день Витов (15 июня) было тоже что-то подобное, между прочим вили венки из плюща (tarpytyka). Теперь все это запрещено, — и в памяти осталось, вместе с светлым образом народного праздника, сожаление об утраченных радостях. Накануне Иванова дня по горам раскладываются огни (kres), молодежь сходится смотреть на огонь, болтать; ни обрядов, ни даже песен и пляски уже нет. Перед праздником Рождества Христова (Winachty) празднуется коляда (koljida), но без особенных обрядов.

При рождении, свадьбе и похоронах бывали прежде также обряды, но теперь почти ничего не осталось, кроме печения белой булки — «погача» (pogaca).

Священники старались заставить народ разлюбить и пенье песен, и успели. Песни народные почти все забыты, а вместо них поют фурланские. Немногие оставшиеся имеют странные мелодии вроде южнорусских обрядных и свадебных (Теперь резьяне поют значительное количество песен; но у них есть для этого только два напева: один меланхолический, заунывный, другой же веселенький, напоминающий собою хорватское коло, венгерский чардаш, [14] галицкую коломыйку, польского краковяка и т.д. Под этот последний напев резьяне танцуют свою народную пляску: священники теперь не запрещают резьянам ни петь, ни танцевать, и если б даже запрещали, то никто бы их не слушался. Другое дело их южные словинские соседи, которые вполне подавлены деспотическим авторитетом священников, и которые под благотворным влиянием этих последних забыли во многих местностях и народную пляску и народные песни).

[14] Музыкальные инструменты — гусли ('oslje) вроде цитры и флейта. Была прежде и волынка (dudy), теперь остается только одна в целой долине у одного нищего старика в Осеани (Названий 'oslje и dudy я не слыхал. Теперь употребительны в Резьи cifira (скрипка), bunkalica (виолончелла? Бас?) и rimonica (гармония?)).

Пляска резиян (Rezianka) оригинальна и прекрасна. Танцующие становятся в два ряда шагах в 10-ти ряд от ряда, мужчины против женщин, те подбоченясь, а эти сложа руки на груди и опустивши голову; ряд подходит к ряду два раза; сошедшись в третий раз, пары кружатся на одном месте; потом снова расходятся, но уже так, что в правой каждый мужчина держит женщину, и каждая пара подает руки двум другим. Составивши круг, идут кругом сначала направо, потом налево; потом пары распускаются и идут шагом одна за другою, напевая песню. Прошедши круга два-три, мужчины опять отделяются от женщин, становясь одни против других рядом, — и танец начинается снова.

Священники, имея сильное влияние вообще на народную старину резиян, не могли оставить и суеверий; а истребляя их, истребили с тем вместе из памяти народной и много доброго, что считало суеверием их собственное суеверие. Немногое осталось у старух, но и те стараются забыть, что знают. Так, медицина народная совершенно исчезла; а капелланы, принимающие на себя должность лекарей, далеко не могут заменить ее своим незнанием. [15]

______________________________________________

СЛОВИНЫ

— Куда же пойдете от нас? — Как-то спросил меня добрый священник резиянский, когда мы сидели с ним на камне перед его домиком, и любовались видом гор, поднимающихся огромным утесистым валом на юг от долины резиянской. — Мне бы хотелось, — отвечал я, — пробраться к словинам; в Каринтии слышал я, что где-то во Фриуле есть какие-то словины. — Как же. Вон видите — старик указал на гору Музец — справа от горы тропинка вьется вверх по зелени, мимо леска, еще выше меж скал, и потом по снегу. Идучи по ней, наш брат резиянец в три часа (Три часа слишком мало; нужно по-настоящему 4-5) ходьбы приходит к этим словинам. Только теперь она опасна, где скользка, где и завалилась свежим снегом. Если пойдете и на обход, то все-таки за день будете по ту сторону Музца. — И потом старик рассказал мне, что слышал о словинах; сам он не был у них никогда: — Да, побывайте у них, — говорил он мне, — у них, забытых всеми, будто их и нет на белом свете.

30 апреля (1841) я вышел из долины Резиянской тою же дорогой, какою пришел, и из Белы-Резиуты повернул налево по дороге в Чивидаль, с тем, чтобы с нее свернуть, где будет лучше, в горы и пришел на ночь в Терчет (Tarcento).

Кто ездил по дороге из Вены в Милан, тот, может быть, вспомнит и реку Tagliamento или, как там называют, Tajamento-Tajo, на теченье которой можно было полюбоваться с холмов Венцонских, как она, вырвавшись на волю из гор Фриульских, по которым собирала свои воды, красиво и вольно разливается по Фриульской приморской долине. На этой долине, по левую сторону Тая лежат города Видем (Udine) и Чивидаль (Cividale). За ними далее на запад поднимаются горы: с Миланской дороги можно видеть их вершины, из которых иные и в июне покрыты еще снегом. Эти горы идут с севера на [16] юг между водами Сочи (Isonzo) и Тера (Тогге) к Градишке (Gradisca), и далее, где они сливаются в одно русло. В этих-то горах живут словины, или штяви (Schiavi), как их называют их западные соседи. Часть их принадлежит к графству Горицкому (Gorizia-Gorz), а часть к Фриулю. На север они поднимаются к горе Музцу (Muzac-Muzy), на юг за Чивидаль. На западе, где только начинается долина, словинов уже нет. Так, нет их вовсе направо от дороги, идущей из Жемоны (Gemona) в Чивидаль; нет кое-где и налево от этой дороги, где только горы образуют пологие склоны: все места, более других привольные, заняты фурланами.

В горы словинов легче всего прийти из Чивидаля, поднявшись к св. Петру (S. Pietro) и далее вверх по потоку Надиже (Natisone), выходящему из высоких гор Серненицы и отделяющему своим теченьем северных словинов от южных (Поток Серненица берет свое начало не из высоких гор Серненицы, но довольно далеко от этой местности, на юго-запад от нее, возле деревни Briezja (Montemaggiore), почти на границе Италии и Австрии, но еще в Италии. Затем он течет на юго-восток, сначала отделяя Италию от Австрии, а впоследствии прорезывая австрийские владения. После двух изгибов, одного под Лугом (Lonch) к северо-востоку и, затем, под Кредою (Creda) решительно к югу, он промеж гор Меи (М. Мiа) и Матаюра (М. Matajur) врезывается в Св. Петровский уезд Италии, разделяя его на две половины, западную (меньшую) и восточную (гораздо более значительную). Северных словинов от южных он вовсе не отделяет.). Я, впрочем, идучи с севера, из долины Резиянской, должен был выбрать другую дорогу. Начавши с вершин Тера, я прошел горы Словинские по направлению на юг к Надияче и св. Петру, и в Чивидале уже отдыхал от горной прогулки. По всему этому пути моим проводником был Тоне Бобец, резиянец, не раз уже проходивший эти горы. Как человек бывалый, он легко понял, чего ищу я, и, знаком будучи довольно хорошо с бытом народа, знакомил и меня с ним. Тем важнее была мне его помочь, что я не мог надеяться найти много образованных «домородцев» (патриотов) в краю, где итальянцы и фурланы прибрали к рукам всю власть, оставя [17] за словинами только тягости сельского быта без надежд и часто без возможности помочь себе в самых необходимых нуждах. Только в селениях Тере (Lusevera) и Нимисе (Nimis) есть священники из природных словинов (Lusevera зовут славяне не Тер, но Бардо (Bardo), Тер (Ter) же служит неславянским названием для местности, известной под официальным именем Pradielis. В «Нимисе» (Nimis, по слав. Niemc) славян нет и, кажется, никогда их не было; но они есть немножко повыше в Романдоле (Romandolo), Чернее (Cergneu) и т.д.). Им-то и особенно Себастиану Адами, священнику нимисскому, обязан я за сведения о словинах, дополнив их только тем, что мог сам видеть или что было мне замечено моим проводником.

Одна только нужда могла заставить людей привыкнуть к этим диким погорьям. Каменистые громады опускаются там одни на другие то крутым скатом, едва прикрытым зеленью или лесом, то голой стеною. Между ними прорыли себе и все глубже прорывают ложе гремучие потоки, редко выходя из неприступных скалистых берегов. Кое-где образовались в венце гор долины, но и они покрыты грядами высоких холмов, каменистых и крутых, скатывающихся в глубокие увалы. Долин, как мы их привыкли себе рисовать, вовсе нет. Человеку негде вольно разложиться со своим хозяйством; он должен занять или крутую покатость холма, или прижаться к утесу, или забиться в трущобу, и часто своими руками обделывать свою бедную ниву, будто грядку цветов. В ином месте он едва держится на ногах, вспахивая крутизну холма и рад еще, если эта крутизна может быть удобрена сажень на 15 или на 20 в длину. Он должен дорожить каждым шагом, и часто стоит в раздумьи у остатка леска, в овраге, сам не зная, им ли пожертвовать для нивы, или остаться без хлеба. С каждым годом его положение может перемениться: весенняя вода может его довольно плодородную ниву покрыть грудами каменьев, взрыть пласт чернозему, переломать до деревца всю его бедненькую рощу, или прикрыть его каменистое поле слоем земли, которая взрастит хлебное зерно там, где прежде не [18] было и моха, запасти его целой скирдой топлива, нанести на его землю обломков деревьев, или отвести в другую сторону русло потока, на котором стояла мельница, его питавшая, разрушить его хижину, лишить его последней пары овец. Глядя па эти погорья и даже не зная о бедствиях, которым в них подвергается селянин, подумаешь невольно, что только одна неволя, одна нужда укрыться от неприятеля, приютиться хоть в бесприютьи, могла завести сюда человека и заставить его свыкнуться с природой.

Всех словинов в этих погорьях во Фриуле можно считать около 19,000: приходу св. Петра Терчетского принадлежит около 7,200; к приходу Нимисскому — 3,700; к приходу св. Петра Словинского (S. Pietra dei Schiavi) — 7,400; кроме того, к приходу св. Леонарда – около 500 и к приходу города Чивидаля – около 200. Каждогодно рождается около 30-32 на 1000, и умирает из 1000 около 22-25.(По народной переписи 31 декабря 1871 г. всех славян в северной Италии (за исключением резьян) было около 27,000: из них 15,588 в уезде св. Петра (S. Pietro degli Schiavi); остальные же в уездах в Cividale, Tarcento и Gemona Точных данных о численности этих последних я не в состоянии сообщить теперь, так как у меня нет под рукою подходящих материалов; но число их будет во всяком случае не меньше 10,000 и не больше 12,000. Равным образом мне трудно было бы сообщить численное распределение славян не св. Петровского уезда по всем общинам и приходам; ибо только некоторые из них чисто славянские, другие же — смешанные, состоящие из славян и фурланов).

Народ более чем среднего роста, так что есть много и очень высоких. Лица вообще по размеру роста малы. Физиогномия выражает какую-то смелость, самоуверенность, но вместе и доброту. Привыкнув переносить тяжкие труды, словины равнодушны и к болезням. Зобастых и кретинов между ними нет: думая, что это принадлежность немца, они и самому зобу на горле дали имя «немчика» (njemck).

Словинов нельзя назвать людьми простодушными: они ласковы, радушно гостеприимны; однако и осторожны, недоверчивы, привыкли глядеть на жизнь с ее черной стороны, и может быть [19] от этого кажутся злопамятными. Притом они горделивы, насмешливы и нередко буйны. Нет случая, чтобы словин убил словина; но убитый фурлан в горах Словинских не большая редкость (Теперь ничего подобного не случается. Убийства очень редки, и вообще без оттенка международной вражды. Кажется, что сведения, сообщённые на этот счёт священником Нимским были и для того времени ужасно преувеличены и обязаны своим происхождением слишком опрометчивому обобщению единичных и очень-очень редких фактов.). Словин смотрит на фурлана и итальянца как на существо, которому хотя и помогает счастие (sritja), по которое тем не менее как будто не вовсе человек, и убивает его без угрызения совести, убивает и не за важную обиду, всегда оставя при нем кошелек и все, что при нем было. Такая жалкая судьба постигает иногда управителей, особенно если они забывают быть уважительными к нравственности девушек или к старикам. И потом, если бы было в убийстве и десять свидетелей или участников, нет средства узнать их: «Найден труп», «убийца должен быть словин», этим и оканчивается следствие. Словин даже и не донесет о трупе: он пройдет мимо, не дотронувшись до него, и никому и не намекнет, что видел его. Не мудрено, что находят уже одни кости.

Словин терпелив и настойчив, мало промышлен и не бережлив, а несчастье переносит с твердостью, никогда не унывая. Никакие злоупотребления не изумляют его: он ко всяким привык под венецианским правлением, и многое считает в порядке вещей, впрочем не для себя, сам строго храня правила старой нравственности.

Платя узаконенную подать, словины живут деревнями, боргами и хуторами, разделяясь на обчины (communi). (Вот названия некоторых из деревень: Флайпан (Flaipano), Чижирья (Ciseris), Седила (Sedilis), Самарденкья (Samardenchia), Терн (Stella), Заверх (Zawarch, Villanova), Берег (Brjeg, Pers), Подбердо (Podbardo, Ccsariis), Тер (Ter, Pradielis), Музец (Muzac, Muzi), Бердо (Bardo, Lusevera), Мякота (Mekota, Micottis), Becкурша (Wiskursa, Monteaperto), Карнахта (Karnachta, Cornappo), [20] Дебелиши (Debelis), Тайпано (Таiраnо), Брезье (Brjezia, Monte maggiore), Платища (Platistis), Просник (Prosnik, Prosenico), Субид (Subit), Малина (Malina, Forame), Чернея (Carneja, Cernjeu), Корниче (Karnice, Monte di Prato), Визонт (Wizont, Chialminis), Луг (Loh, Lonch), Баргин (Barhin, Bergogna), Седло (Sedlo, Sedulla), Подбела (Podbiella), Бурьина (Boreana), Креда (Creda), Старое Седло (Staro Sedlo), Каборид (Kaborid, Caporetto), Лучка (Lucka, Lugian), Дрека (Dreka, Drenchia) (Луг, Баргин., Седло, Подбела, Бурьяна, Креда, Старое Седло, Каборид и Лучка(?), лежат в Горицкой земле в Австрии, и тоже по отношению к языку не представляют ничего общего с другими рядом с ними исчисленными деревнями. Что же касается Дреки (Drenchia), так это есть единственная названная в этой записи деревня св. Петровского уезда, между тем как населенных местностей в св. Петровском уезде около ста (100).). Многие из этих названий принадлежат и горам, у которых деревни лежат).

Домики (khise) из камня беднее, нежели у резиян, но того же устройства. Богат мужик, если у него кроме кухни (khisa za 'honj) есть еще отдельная изба (komora, cumnata) или спальня (tjamera za spat) и чулан (zachljewk, kljet). Иной домик украшен галереей или ходом (pojow); а в дворе всегда есть хлевы (chljew za ziwino). Двор очень часто не отгорожен от двора соседа ничем, кроме кучи навоза; настоящие заборы (hraje) редки. В лабиринте тропинок, идущих по деревне через дворы, можно запутаться, — и мне нередко случалось просить, чтобы меня вывели на тропинку, ведущую в то или другое село, на ту или другую гору. Дорог вовсе нет; улички похожи на проходы. «Ох уж эти мне штяви! Живут как воры, ни входа к ним, ни выхода»: так мне обрисовал один фурлан бедных словинов, не зная, что и они, в долине, жили так же еще недавно.

Большие семейства часто живут не делясь с отцом или матерью по нескольку женатых сыновей или замужних дочерей. Работают, как и в Резии, все всё без исключения, лишь бы силы достало. Так на одной горе случилось мне видеть [21] девушек, топорами вырубавших из земли и камней пень дерева; они же должны были сами спустить его с горы вниз и дотащить до дому: дружно, весело, напевая песни, они трудились, облитые потом, поднялись на минуту, чтобы указать нам дорогу, и потом, пожелавши нам доброго пути, опять согнулись над пнем. В св. Петре видел я, как женщины сами складывали дугу свода под крыльцо дома, как добрые домострои. Не редкость застать и мужчину за стряпней или за льном. Несмотря на бедность, нищих очень мало, может быть потому, что по старинному обычаю самый далекий родственник будет принят как близкий родной в дом, если не имеет своего. Словин как будто стыдится просить милостыню: это не то, что фурланы, у которых всё от мала до велика радо богарадничать без всякой нужды.

Нивы и земледелие в бедном состоянии. Пшеничка – главное продовольствие, а там, где она не растет, сеется рожь, просо или еще чаще один овес. В некоторых боле счастливых местах словины могут свои нивы пахать плугом (plug) и боронить бороною (lireba), запрягая в них кто лошадей или мулов, кто и вола с коровой. Нивы льна (lany) обделываются с большим прилежанием. Есть огороды (zahraje) с зеленью, есть и садики (warti) близь деревень с каштанами, фигами, яблонями, грушами, черешнями; а виноград (wenika) дает в иных местах хорошее вино. Охота в горах довольно прибыльна: еще не перевелись ни волки, ни лисицы, ни олени и серны. Особенного рода сетью (strjetka) ловят лисиц и женщины; выступать же против оленя или серны они не имеют права, если бы даже имели случай убить его без всякой опасности. Стада словинов состоят большею частию из овец и коз. Не всякое, впрочем, семейство в силах иметь их. У иного корова и молоко дает, и пашет, и везет на рынок воз. Приготовление холста (part), сукна (sukno) и полусукна (medzelana) отлагается более на зиму; летом готовят деревянную и глиняную посуду (posoda), шьют платье и т.п.; осенью многие заняты [22] деланьем и возов (wozk), и горных салазок (pasanje). Как ни легко смастерить эти салазки, женщине, однако запрещает это обычай, хоть и не запрещает скатываться на них с гор. Иные ходят добывать работу на фабриках; впрочем, немногим это нравится. Трудолюбие словинов стоит подражания: случалось видеть, как женщина, идучи по полю за коровой, тянущей борону, и кормит дитя, привязанное к груди полотенцем, и тут же прядет, заткнувши прялку за пояс; или как пастух, и наблюдает за своими овцами или козами, и вяжет себе чулок или что-нибудь шьет, не забывая и песни.

Пища словинов незамысловата, как и весь быт их. Кроме поленты (polenta, волошская мамалыга) или за неименьем ее, словины приготовляют толстые лепешки (mjecike) из овсяпых или гречневых круп: особенно их любят пастухи. Мясо жарят на вертеле (razelj) или в золе. Золяное жаркое (popjewcka) приготовляют они очень искусно, особенно птиц. Вместо похлебки едят какие-нибудь разваренные крупы, заправленные маслом и сыром. Горные пастухи пригоговляют еще особенного рода зеленое масло (maz) из козьего молока: оно горьковато, но со ржаным хлебом довольно приятно.

Одежда мужская почти та же, что и у фурланов: сверх рубашки (srajca), подвязанной по шее платком (rubac), они носят на ногах довольно узкие брюки (br'hese), чулки (chlace) или онучи (p'rtice), надевая на них сапоги (karjanke) или башмаки (skarpe), а в горах и деревянные башмаки (zlekule); на стане коротенький камзол (kamzol) без рукавов, и куртку (dzjakela) тоже без рукавов, или короткую свитку (zobon) с рукавами, а зимою или в непогоду плащ (plastj) или кожух (kozus); на голове шляпа (klabok), или меховая шапка, похожая на южнорусскую (mejchaca). У пастухов есть еще плащ из зеленой циновки (drahelj). Усы и бороду бреют, волоса стригут, иные, впрочем, только спереди, оставляя сзади очень длинные волосы. Женщина поверх рубашки (srajca) с вышитыми рукавами и воротом (rokawy cinjeny, wratk cinjeny), носят [23] черную полусуконную юбку (medzelana) на помочах (nardinke), или юбку с лифом (cimezot), спереди па пуговках, повязываясь белым широким поясом (cimosa), висящим спереди; иные носят темную кофточку (jolajsk=dzjaketa) или белую суконную кофту (krozat), а зимою суконный плащ (chalja); на ногах чулки и башмаки (nese); на голове косы (kosnice) связываются сзади большою иглою (jehwa) и затыкаются под гребень (сеrjenk), — девушки привязывают к косе ленту (kordela), а женщины носят особенную белую повязку (partja=opjeck) или цветочный платок (facolet), в ушах серьги (recjine), на шее монисто (wez), на пальцах перстни (p'rstan), на руке выше кисти наручье (zlatica).

Словины все римо-католики и довольно религиозны. Священников (plowon) считают они своими господами, но доверия к ним нет, может быть потому, что они все, исключая двух, фурланы (Это могло относиться только к словинам, живущим в уездах Тарчентском и Джемонском; потому что в приходы уездов св. Петровского и Чидадского всегда назначались и назначаются только священники славянского происхождения). Иногда и священники пропадают без вести, сами на себя накликая беду слишком свободным поведением. В главных деревнях находятся приходские, в менее важных филиальные церкви; во многих, не говоря уже о боргах и хуторах, нет не только церквей, но и часовень. Иной словин полгода и более не бывает в церкви, молясь подорожному кресту.

Некоторые старинные обычаи соблюдаются словинами довольно твердо, несмотря на все старание священников и самих управителей мешать их исполнению. Самый важный народный праздник словинов — Юрьев день: в этот день встречают они весну и молятся Богу об урожае. Перед этим в масляницу (pyst) они провожают зиму. За Юрьевым днем следует майник (majnik) — 1-го мая: в этот день девушки приходят в церковь в цветочных венках, а женщины с цветком на голове. Накануне Иванова дня празднуется «крес» [24] (krjes); особенно торжественно празднуют его у Мякоты, где есть прекрасное поле: на нем раскладывается костер, около костра пляшут, взявшись за руки кружком, и поют песни; огни раскладываются и по горам. Перед началом зимы есть еще в горах праздник, называемый «оленицей» (jelenica), для которого каждый юноша должен приготовить для себя красное знамя (khoroj). Зимою перед новым годом (nowe ljeto) бывает тоже крес с огнем, но только в далеких горах, потому что он строго запрещен.

Песен народных немало, но словины неохотно вверяют их чужеземцам, поют сами про себя. Поют почти одни женщины. Напевы похожи на краинские; впрочем, напевы обрядных песен совершенно другого характера, почти те же, что и у сербов. Между песнями должны быть и исторические, по крайней мере, мне удалось слышать о песне, в которой воспеваются дела какого-то «Видемского воеводы», родом словина. Как бы важно было собрать эти песни: они были бы единственным источником для истории словинов и, может быть, раскрыли бы если не причины, то, по крайней мере, обстоятельства выхода словинов из долины Фриульской, с берегов Тая в горы.

Может быть, есть об этом хоть что-нибудь и в их сказках и домашних преданиях, особенно в памяти горных пастухов, но слышать такие рассказы еще труднее, чем песни.

Пляска словинов (ta dowhi ples=kolo), известная у фурланов под именем «штявы» (la schiava), очень похожа на русский хоровод или на сербское «коло»: взявшись за руки кругом, ходят то вправо, то влево и припевают. Есть еще пляска, в которой мужчины ловят женщин (ta zenskilow): женщин должно быть вдвое меньше, нежели мужчин, и они составляют малый круг внутри большого мужского; и те и другие ходят кругом вправо и влево; вдруг женщины разрываются, и каждая старается пробиться из-под рук мужчин, но не может, — две руки всегда готовы ее словить; когда же все женщины переловлены, идут по трое — женщина посередине, а двое мужчин [25] по бокам, мужчины – подпрыгивая и напевая веселую песню, женщины – повеся голову и напевая другую, печальную песню, которая, впрочем, совершенно гармонирует с веселою. Этот танец особенно пляшется на свадьбах.

Музыкальные инструменты: флейта (pistjalka) и «гусли» (goslje), под именем которых иногда понимают скрипку, иногда – род мандолины. Волынка (dudy) и свирель (zweglica) только у пастухов в горах. Есть и ворганы (brunda). Другие обыкновенные инструменты заносятся к словинам бродячими музыкантами.

Народная наука словинов оцвечена многими суевериями, как и всюду; тем не менее, в ней многое есть, на что бы должна была обратить внимание и ученость. Пастухи искусно угадывают погоду по воздушным явлениям, из стариков и особенно старух есть многие, знающие лекарственную и ядную силу множества трав и некоторых минералов; другие умеют нашептывать, магнитизировать, живить водою. Эти тайные знания, правда, общи всем хорутанским словенцам: впрочем, нельзя не предположить, что словины знают все это если не лучше, то сколько-нибудь иначе: их знахари и знахарки (carownik, carownica) считаются искусными у всех соседей, и не об одном и одной рассказывают, что они могут сделать все, чтобы ни захотели, и знают, что делается на всех четырех странах света.

А между тем — грустно глядеть на словинов. Отчужденным от своих одноплеменников, ненавидимым или презираемым своими господами и соседями — фурланами, им тяжело сохранять свои обычаи, свою народность; а народ, не сохраняющий народности своей, едва ли может остаться при своих правилах нравственности... Фурланизм все более вторгается в Словинские погорья, с ним вместе, как следствие борения двух народностей; является и равнодушие ко многому, что прежде было святым и возбуждало в душе святое чувство.