№ 330

23 января 1814 г. Нейзац

Мир между Россиею и турками быв подписан, сербам сообщено, что и они в оной включены, что российский двор при переговорах об оном не оставил употребить в пользу их все то старательство и попечение, кои только могли позволить собственные тогдашние обстоятельства. Затем, что в силу статьи, в трактате особо об них помещенной, долженствовали они срыть воздвигнутые ими укреплении, сдать крепости с артиллериею и муницею, принять гарнизон турецкий как в оные, так и паланки и, словом, возвратиться в подданство Порты, которая с своей стороны во уважение к российскому двору, обещая им прощение и совершенное прошедшего забвение, обязалась дать те права и преимущества, коими пользуются архипелагские жители и другие турецкие подданные, оставить нации распоряжение внутренними делами касательно сбору податей и принять от народа депутатов для устроения и приведения в порядок всего того, что могло соделать безмятежною и спокойною жизнь народа. Каково показалось возвратиться в подданство людям, вкусившим сладость вольности и владычества, с коими должно было вследствие того расстаться, нетрудно отгадать.

Верховный вождь вследствие того отправил в августе м[еся]це 1813 года (Описка. Следует: 1812 год) депутатов в Константинополь — Йову Протича, Стефапа Ефтича и Милича, кнеза ресавского, назвав: первого земским судьею, второго своим казначеем (хазнадаре), а последнего – обер-кнезом Ресавской нахии (дистрикта). Наставления, данные им, заключали: выслушать требовании Порты, но отнюдь без предварительного ему донесения и соглашения народного ничего не заключать. Диван, продержав их несколько дней: в Константинополе без всякого дела под предлогом, что рамазан, в то время случившийся, не позволял оными заниматься, отправил к верховному везирю Хуршид Ахмет-паше, тогда в Шумне находившемуся, для переговоров с ним. Везирь принял их весьма сурово, укоряя нацию изменою и угрожая продать все огню и мечу, ежели не выполнят в точности всего постановленного в трактате и не отдадут и мелкого оружия; и, наконец, велел им оттоль ехать и в свое время о всем ведаться с Челеби Мустафа-ефендием, который по назначению Порты имел прибыть в Ниш для переговоров с сербами. Все сие донесено депутатами.

Такой прием везира, а особливо требование отдачи и мелкого оружия, о коем в условиях ничего не упомянуто, заставили старейшин заключить, что они не могли положиться на уверении Порты в рассуждении дарованного прощения и забвения прошедшего, что турки под разными предлогами не оставили бы излить свою ярость на народ и истребить большую часть оного. Так они рассуждали и вследствие того решили пренебречь спасительные советы (Г. посланника Италинского, который им велел сказать, что ежели бы они потребовали от него совета, то оный без сомнения не заключал бы в себе поощрения к воеванию. – Здесь и далее примеч. док) силою оружия устроить судьбу народа.

Между тем комиссар Порты Челеби Мустафа-ефенди, прибыв в Ниш, [361] пригласил верховного вождя отправить к нему вновь депутатов. Сии от имени его и народа предложили письменно следующее:

1. Что сербы соглашаются принять в Белград одного чиновника Порты с 50 человек свиты.

2. Чтоб позволено было им иметь в своих руках как города, так и прочие укреплении, а особливо редуты, воздвигнутые ими по границе.

3. Присоединение к Сербии восьми нахий (уездов), занятых ими в течение войны.

4. Назначение князя из нации наподобие господарей княжеств Молдавского и Валахского.

5. Наконец, оставить народ при оружии для хранения и защищения сих мест от неприятелей Порты.

Мустафа-ефенди, отвергши таковые предложении, постоянно требовал как тогда, так и при других случаях, когда только переговоры водились, выполнения статьи заключенных условий и отдачу и мелкого оружия, не упоминая, впрочем, никогда о правах и льготах, народу обещанных. Верховный вождь, видя непреклонность его, просил, наконец, за несколько перед открытием военных против их поисков, первое – оставить народ при оружии и второе — возбранить туркам заселяться по-прежнему между ими, соглашаясь принять одного пашу с 500 или более человек войска для составления гарнизона крепостей и паланок. и во всем прочем уложиться. Сие последнее предложение учинено в июне 1813 г. Турки никакого ответа на оное не дали, но, напротив, в первых числах июля месяца начали военные против их поиски.

По разным известиям число сил турецких, отряженных для покорения сербов, превосходило 200 тыс. человек ратников. Хоть и не толико, но наверно около 100 тыс. турок напали в начале, как выше сказано, июля месяца со всех сторон на сербов, кои в том критическом для них часе не могли противупоставить неприятельским силам более 49 тыс. человек и 64 орудия полевой артиллерии (По редутам, воздвигнутым сербами, находилось 124 орудия разного калибра, следственно, всего имели они 488 орудий, большая часть коих приобретены было неусыпными трудами Георгия Петровича, прочие отняты от турок и пр.). Сим числом должны были они оборонять пространство земли от впадения Дрины в Саву кругом на Ниш до впадения Тимока в Дунай. Босна-валесы Али-паша, перешед Дрину, атаковал укрепление Лешницу и два раза покушался приступом овладеть, но принужден был отступить с великим уроном. Наконец, остальные 370 человек гарнизону с их начальниками, потеряв надежду быть освобожденными от своих, и притом, не могши сносить смрад (Али-паша, рассказывали тогда, видя упорность сербов, бывших в Лешнице, велел не погребать тела турок, лежавших во рвах и около редута, дабы чрез смрад принудить их сдаться. Впрочем, известно точно, что гарнизон посылал к своим, стоявшим лагерем в 10 оттоль, сказать, чтобы постарались освободить оной, в противном случае принуждены будут сдаться, не могши сносить смрад трупов, кои турки нарочно для того не укопывали) от убитых турок, коими рвы были наполнены, сдались. Турки, оковав их в железы, отправили в Константинополь. Овладев Лешницею, паша обратил все силы против Лозницы, другого покрай Дрины редута. Гарнизон храбро защищался, но, к несчастию, обрушась одна стена редута от сильной канонады, принужден был оставить оной.

Падение сих двух укреплений, соделавших тщетными все пред турками учиненные с той стороны предприятии, отняло у сербов дух, и с того [362] времени начали они отчаиваться в спасении своем. К вящшему несчастию храбрый и неустрашимый воевода Велько Петрович, более известный под названием Гайдук (разбойник) Велько, защищавший Неготин, в то почти время убит ядром, пущенным из стана осаждавших. Гарнизон от 3 до 4 тыс. человек, состоявший под его начальством, как скоро проведал о смерти славного того в своем роде человека, и кою чрез 5 дней таили, оставив все, разбежался (Турки тотчас заняли Неготин, где нашли много денег наличными и разных товаров). Так, с падением Неготина или, лучше сказать, со смертию Велька, который наводил туркам страх и трепет (Вещь, не подлежащая сомнению, что Велько многократно с самым малым числом дружины толпу неприятелей 50 и более человек обращал в бегство. Турки, уважая храбрых людей, весьма сожалели о его смерти, даже и сам великий везирь, который предлагал ему обер-кнежевское достоинство над всею Краиною, лишь бы только оставил сербов, но Велько отвечал, что он ни за что в свете отечеству своему не изменит, напротив, с охотою желает за оное умереть), положение Краины и всех тех мест соделалось отчаянным. По взятии Неготина турки подступили под Кладову – Великий Остров и Бырза-Паланка были уже оставлены сербами. Командовавший там войвода Живко Константинович на третий день вступил с капитан-пашею в переговоры безо всякой нужды, ибо Кладова была приведена в такое положение, что можно было без труда не токмо противу сил, тогда осадивших оную, но и гораздо против вящших удержать, по крайней мере, два месяца. Он предложил, чтоб гарнизон и жители выпущены были с оружием и имуществом, но капитан-паша вместо того требовал, чтоб сдались пленными, что он отправит их к волоскому господарю до окончания дел с сербами и наконец, чтоб через 5 часов дали ответ. Живко, не имея ни твердости духа, ни способности, требуемой в подобных случаях, того же дня ночью ушел тайным образом из Кладовы с некоими из приверженных своих, оставив на жертву гарнизон и жителей, кои, не ведая о измене коменданта, спокойно в домах пребывали, стражи же «слушай» кричали в то время, как турки уже в укреплении находились. Раздраженные враги истощили всю ярость над павшими в их руки. Несколько десятков душ обоего пола сожгли в мечети, где несчастные надеялись спасение найти. Младенцев бросали в кипячую воду. «Вы наших, говорили турки сербам, – детей в холодной воде крестили, а мы будем ваших в теплой». Многие кончили живот на коле, а многих отвели в плен и продавали.

Сверх сухопутных сил турки имели против сербов и флотилию на Дунае, состоявшую из 50 до 60 разной величины лодок, в числе коих было и 5 бомбард о 8-ми орудиях каждая, которая в одно время с сухопутными силами подступила под Кладову. Флотилия сия найвящщий страх поселила в сердце народа, который, чувствуя невозможность противоборствовать неприятельским силам, не знал, что делать, защищать ли оставшуюся позицию на р. Мораве, до которой турки по падении Кладовы без всякого сопротивления дошли, предая все огню и мечу, или помышлять о спасении семейств прежде нежели флотилия пройдет Пореч, который только и мог оную удержать. Со всем тем, доколи остров сей был в руках сербов, малая надежда спасения поддерживала начавший ослабевать дух, но, к несчастию, недолго удержан и сей пункт. Комендант оного некто войвода Йово, одаренный столь же мало способностями и слаб духом, как и бывший в Кладове, но счастливее, ибо сему Георгий Петрович велел за то голову отрубить, после нескольких дней осады, оставив остров, бежал на немецкую сторону. [363]

Известие о падении Пореча в руки врагов нанесло последний удар. Все тогда пришло в совершенное расстройство. Народ, потеряв всю надежду удержаться против сил неприятеля, оставил почти совсем позицию на Мораве, так что турки перешли оную 20 сентября 1813 г. без наималейшего сопротивления, а 23-го заняли и Белград, оставленный в крайнем беспорядке, полувыжженный. От стороны Боснии дела сербов шли лучше, там защищались отчаянно и упорнее. По уверению самых турок, от Дрины до Шабца, то есть при взятии редутов Лешвицы, Лозницы и Рамня потеряли они до 20 тыс. человек, но, наконец, принуждены были и там уступить. Шабац, как Белград, оставлен был.

Так, во мгновение почти ока в менее трех месяцев исчезли плоды толиких бесчисленных трудов, и рушилось основание здания, которое искуснейшими архитекторами, нежели каковым досталось зиждеть, могло быть доведено по времени до совершенства.

По местоположениям Сербии, природою во многих местах укрепленным, и по военному жителей духу не токмо желаемой цели достичь можно было, но и много более того сделать. Но людям, принявшимся за толь великое дело, чужды были те добродетели, без коих великие дела не всегда могут быть приведены к концу. Сверх всего можно было заметить и то, что они в то время, как никли, начали и созревать. Не зная, чем дела кончатся, и как будто бы судьба обязалась предохранять их от всего противного, они бросились на разведение виноградных садов, на постройку хоромов, башен, на превращение от веков заросших мест в нивы, на приобретение земель и поместьев, и, одним словом, не помышляли как только о собственных выгодах и корыстях, что было причиною не только ропота в народе, который, воюя на собственном иждивении и нередко и хлебе, принуждаем был сверх того и последнему старейшине работать, но и от части преждевременного их падения, ибо некои из них, жалея лишиться стяжанного с жадностию имущества (Верховный вождь писал войводе Вельку Петровичу, чтоб он не допустил запереть себя в Неготине, но заблаговременно вышел бы, оставив оной. «Ты, – говорил он ему между прочим, – важнее для меня, нежели десять крепостей. Но Младен Милованович, боясь лишиться Бырзы-Паланки которая ему принадлежала, предписал Вельку, чтоб ни под каким не оставлял Неготина, но защищал бы), поставили на том, чтоб удерживать и все то, что в течение последней войны с турками приложено было к Белградскому пашалыку, как-то: Неготин, Краину, Гургусовац, Баню и прочее, вместо того, чтобы уменьшить оборонительную линию, как им советовано и как сначала и сами они заключили было. Следственно, ослабив силы в короткое время, потеряли все до Моравы. Не имели она к тому и способных людей на том краю, каковы были Миленко Кнежевич и Петр Добринец. Зависть и бродяг интриги изгнали их и лишили отечества, которому они в трудные времена много важных услуг оказали. Наверно, сказать можно, что турки ни Пореч от первого, ни Кладову от другого, коими они некогда командовали, не отняли бы так удобно. Следовательно, не прошла бы так легко флотилия, а не прошедши флотилия – и турки Мораву легко не перешли бы.

Георгий Петрович, отчаявшись удержаться, еще 30 августа, то есть без малого за месяц до перехода турок через Мораву, писал письмо верховному везирю, в коем представлял, что ежели не покорились они слепо участи, кою доставили им договоры двух высоких держав, то сему причиною было то, что в образе, с каковым Блистательная Порта учинила им на то позыв, не нашли они удовлетворительного залога беспечности для [364]

народа, о чем, говорил, неоднократно тщетно домогался; что тронут будучи бедствиями, чрез толикое время удручающими Сербию, и желая положить конец оным и кровопролитию, готов, отложив всякое сопротивление, искренно покориться власти и выполнить все, что от них требуется; что, прибегая к великодушию его, убедительнейше просит от имени всего народа исходатайствовать от е[го] с[ултано]ва величества прощение, а во-вторых, тем, кои пожелают оставить место рождения и искать инде пристанища, свободу выйти беспрепятственно со всем движимым имуществом, и, наконец, заключая, что от воли его зависит спасти толикий народ от погибели и возвратить край не пустынею, но цветущим вертоградом. Сие письмо дошло до рук великого везиря, бывшего тогда в Нише, как узнано достоверно от чиновника его свиты Чамашир-агасы Хусейн-аги. Везирь не ответствовал на оное сербам, но, по словам сего же Хусейн-аги, по прочтении оного сказал предстоявшим: «Семь лет водили меня обманами, теперь же, когда уже войска начали действовать, то пусть и довершают». Так Хуршид-паша вместо того, чтоб смягчиться и сжалиться над народом, который ежели и пал в заблуждение, то не от чего другого, как от своевольства и тиранства турок же, предал его в руки кровожаждущего своего воинства, которое по обычаю своему и любимой страсти несчастную Сербию, подлинно на цветущий вертоград походившую, превратило в пустыню. Долго раны ее не исцелятся.

Множество тогда пало под острием меча, множество отведено в плен, а особливо женска пола, жилища превращены в пепел, имущество разграблено, храмы господни поруганы (В белградской церкви долго стояли 400 лошадей). Кого же злой рок не постиг, оставив все раздраженным врагам, принужден был нагим спасаться в край, где вместо сострадания новые неудовольствия встречались. Правительство под личиною предосторожности или, как говорили, по условию венского двора с Портою, отобрало оружие, которое яко собственность всяк старался найлучшим иметь, а частные по ненасытной жадности похищали у несчастных последнее в возмездие странноприимства. Ко вящщему бедствию по случаю открывшейся моровой в Валахии заразы карантинный срок возвышен был на 20, а по местам и более дней. Более 100 тыс. душ, перешедших в Срем и Банат, принуждены были все сии дни, в кои редко дождь не шел, проводить на открытом воздухе в болотистом месте, и потому от ненастья множество перемерло. Наконец, большая часть утомлены бедствием, не находя где головы приклонить, принужденм были в отчаянии возвратиться в опустошенную отчизну и вручить в руки врагов судьбу свою.

АВПР, ф. ГА I-9, 1812—1814 гг., д. 7, л. 100—111 об. Автограф.