Депеша А. Я. Италийского А. Я. Будбергу об уклонении Порты от выполнения русско-турецкого договора и ее отказе пропускать русский флот через проливы

Ваше сиятельство! Со времени моей последней депеши вашему высокопревосходительству 3 (15) сего месяца ¹ я не переставал настаивать перед оттоманским министерством на получении ответа на мою ноту от 16 (28) августа ² и копии ноты, врученной послом Себастиани ³, что было обещано реис-эфенди, о чем упоминалось в моем донесении за № 164 ⁴.

Мне представлялось важным сократить срок, отведенный Портой для объяснений по моим требованиям. Было не менее важно точно знать требования, выдвинутые послом Себастиани ⁵.

От моих настойчивых просьб отделывались ссылкой на болезнь Вассиф-эфенди. Мне казалось, что им было приятно, что можно сослаться на этот предлог; одновременно пытались убедить меня в том, что посол Франции не менее настойчив и одна и та же причина задерживает ответ, которого добивается Себастиани. Я сомневался по поводу мотивов этой задержки. Эти подозрения не могли не усилиться, когда сведения, переданные мне князем Деметриусом Мурузи и подтвержденные другим источником, убедили меня в том, что влиятельные лица действовали в этом деле в согласии с послом Франции, что прежний кяхья-бей подстрекал Себастиани усилить угрозы, чтобы обеспечить Порте средства против российской миссии; что оттоманское министерство склонно под давлением французов полностью уничтожить наше политическое влияние, надеясь не подвергать себя опасности войны, в невозможности которой его убеждали французы; что нота посла Франции была составлена на тайном собрании под председательством господаря Алеко Суцо; что главная цель его состояла в том, чтобы посредством требований и деклараций Себастиани устрашить меня, дать почувствовать, что дело безнадежно; что эти мотивы определили решение сообщить мне французскую ноту; что, наконец, речь шла о затяжке ответа, который в конечном счете не будет таким, какого я добивался.

Эти сведения оказались весьма ценными для меня. Они даже позволили мне определить мое поведение и формулировки. Поскольку мои настояния стали более активными, то начали с того, что мне дали копию ноты Себастиани, здесь прилагаемую. Передача была поручена драгоману Порты—Ханжерли. [282]

Я указал прежде всего, что нота датирована 16 сентября по новому стилю, тогда как Вассиф-эфенди говорил мне об этом демарше Себастиани, начиная с 11-го числа того же месяца. Я не видел, чтобы посол Франции угрожал выехать, как заявил мне об этом реис-эфенди. Статскому советнику Жозефу Фонтону было поручено задать несколько вопросов на сей счет драгоману Ханжерли. Тот ответил утверждением, будто нота, упомянутая Вассиф-эфенди, была возвращена Себастиани потому, что содержала весьма шокирующую султана угрозу, поскольку посол Франции говорил, что Бонапарт, сумевший продиктовать законы стольким монархам, смог бы сделать это и в отношении султана Селима; этот повелитель был настолько задет этим пассажем, что, отправляя ноту [Франции] Порте, велел ее вернуть, что Вассиф-эфенди, выполняя повеление своего государя, скрыл от драгомана Франции Франкини недовольство государя и ограничился замечаниями против этого параграфа ноты и просил убедить, посла переделать его, ибо невозможно представить его на рассмотрение султана; Себастиани удовлетворил ходатайство реис-эфенди.

Мне было бы трудно гарантировать правдивость утверждений драгомана Ханжерли. Я еще до сих пор не имел ни малейшего доказательства достоверности его донесений и мнимо-доверительных сообщений и заверений о приверженности к системе союза Порты с Россией; я также еще не убежден в его непричастности к охлаждению отношений между нами и французами, а поэтому мне дозволено питать сомнения на его счет.

Как бы то ни было, драгоман Ханжерли, передавая статскому советнику Жозефу Фонтону копию французской ноты, пытался его уверить в крайне затруднительном, положении, в котором находится в данный момент Порта, он заметил, что ей угрожает самая большая опасность, чем когда-либо, и, несомненно, что ее союзники снизойдут до согласия не увеличивать сейчас ее трудности. Он объявил о намерении Порты вручить нам ноту относительно прохождения судов и, наконец, хотел оправдать задержку с ответом на мою ноту, направленную три недели тому назад. Он добавил, с видимостью доверительности, будто Себастиани, также встревоженный задержкой, мотив которой тот же, т. е. — болезнь реис-эфенди, пришел ночью к нему, Ханжерли, горько жаловался и сказал, что хочет пойти к великому визирю, ко всем членам оттоманского, правительства, чтобы получить ответ на свою ноту. Однако на следующий день Себастиани ограничился письмом к великому визирю, чтобы передать пакет для султана с просьбой немедля передать его этому властителю.

Доверительность Ханжерли этим и ограничилась. Одновременно от князя Деме-триуса Мурузи я узнал, что в действительности Себастиани передал султану новую ноту, составленную в весьма сильных выражениях, и содержащую жалобу на реис-эфенди по поводу чинимых им промедлений; что посол откровенно сказал в своей ноте, что его государь направил его не к Вассиф-эфенди, а к султану, который должен между прочим подумать над тем, что с момента прибытия в Константинополь он не мог послать ни одного курьера с удовлетворительными и определенными донесениями, что, наконец» Себастиани настаивал на письменном и быстром ответе.

Князь Мурузи добавил по этому поводу, что султан вообще повелел заручиться возможностью добиться желанного ему нейтралитета, т. е. согласно его идее Турция будет склонять Россию к отказу от всякой претензии по выполнению статей договора о союзе и попытается затем заставить сделать это и французов, выпрашивая их согласие на формальное сохранение подобной ситуации. Но князь Мурузи в то же время справедливо добавил, что даже если допустить, что это фантастическое произведение получит такую странную форму, какую хотят ему придать, французы, осуществив этот первый шаг, будут немедленно настаивать на формальной и полной отмене самого договора, ибо они не перестанут держаться того же принципа, которого придерживались с самого начала: те же враги, те же друзья.

Независимо от первоначальных замечаний, которые я поручил статскому советнику Фонтону высказать драгоману Ханжерли относительно даты ноты Себастиани и пр., я указал, насколько было бы мне легко отклонить лживые обвинения этой ноты касательно Рагузы, Республики Семи Островов, черногорцев, сербов, Грузии и доказать многочисленными фактами и, в частности, поездкой полковника Беллье из Янины в Сербию и его предложениями Георгию Черному, что сами французы пытаются возбудить и привлечь на свою сторону сербов, как они хотели сделать в Морее и в Черногории, но что я оставлю в стороне без сомнения бесполезные обвинения ввиду известной пристрастности Порты.

Я не вижу причин, почему Порта направила мне ноту в связи с нотой Себастиани. Я заметил, что необходимо было по возможности скорее дать ответ на мою собственную ноту, чего я просил и ждал уже в течение трех недель; болезнь реис-эфенди оказалась лишь предлогом для того, чтобы уклониться от ответа, так как во всех правительствах мира заболевшего министра замещают, а между прочим, я не менее Себастиани тороплюсь получить ясный и точный ответ, потому что его императорское величество должен также принять свои меры, подобно Бонапарту, и я официально заявляю, что [283]

если этот ответ не будет дан через несколько дней, то я буду рассматривать последующее молчание, как абсолютный отказ, и немедля доведу об этом до сведения его величества императора.

Драгоман Ханжерли обещал довести до сведения оттоманских министров все мои замечания и требования об ответе.

Несмотря на его заверения и руководствуясь также различными соображениями, я задумал обратиться непосредственно к султану и воспользоваться бывшим кяхья-беем, дабы довести ноту до монарха. Уверенный, что султан Селим немедленно поставит в известность Ибрагим-эфенди, я не видел каких-либо неудобств в обращении к бывшему кяхья-бею и вместе с тем разработал план попытки повлиять на этого человека боязнью ответственности, ибо всякий совет по своим последствиям мог бы подвергнуть султана самой большой опасности.

Моя нота, обращенная непосредственно к монарху, была составлена в выражениях, о которых свидетельствует приложенная к сему копия.

Статский советник Фонтон от моего имени просил бывшего кяхья-бея взять на себя передачу ноты султану Селиму.

Не стану утруждать ваше высокопревосходительство изложением всех замечаний, с помощью которых статский советник Жозеф Фонтон пытался поколебать Ибрагим-эфенди, показать ему, в чем единственно главный интерес султана Селима, истинные цели Франции, хотя французские агенты и хотели бы представить их в привлекательном виде, и насколько нельзя доверять их обещаниям.

Ибрагим-эфенди, прочитав мою ноту к султану и выслушав статского советника Жозефа Фонтона, по своему обыкновению стал возражать, но все же, казалось, согласился со справедливостью моих замечаний и признал выдвинутые мною соображения; он говорил о своей неизменной привязанности к системе союзов, ибо такова также воля его государя; начал поносить французов, и особенно высказывался против Бонапарта, но в конце добавил, что каждое правительство имеет собственную политику, что политика Порты состоит в осторожном отношении к Бонапарту, ставшему ныне ее соседом, но что, если в адрес его правительства говорятся ласковые слова, то они обманчивы и что нет веры ни его обещаниям, ни искренности помыслов.

Затем Ибрагим-эфенди перешел к главному вопросу, а именно — к проходу наших военных сил через Босфор, и выразил желание, чтобы он был приостановлен на некоторое время в надежде на то, что тем временем, возможно, будет достигнут мир.

Статский советник Жозеф Фонтон возразил, что проход не может быть приостановлен, если мы должны оставаться союзниками и друзьями, в противном случае союз существовал бы только по имени и был бы фактически разорван ввиду невыполнения одной из его основных статей, к тому же единственной, которая интересует в данный момент императорский двор.

Ибрагим-эфенди повторил на это те же самые замечания, уже столь часто делавшиеся им и реис-эфенди заявив, что это вовсе не право, на осуществление которого претендует Порта, а милость, благосклонность, испрашиваемая ею у императорского двора; наконец, он довел до сведения статского советника Фонтона, что накануне на рекмале было решено дать мне ответ, который выразит желание и необходимость, чтобы военные суда и войска не проходили более через канал, и бывший кяхья-бей добавил, что Исмет-бей должен был в тот же день явиться в Порту, дабы вручить мне ответ.

Статский советник Фонтон изложил несколько соображений, дабы побудить Ибрагим-эфенди немедля передать султану ноту, адресованную мною непосредственно монарху, чтобы был отдан контр-приказ Порте или же чтобы он тут же написал записку будь то Исмет-бею или кяхья-бею, чтобы они задержали вручение ответа.

Ибрагим-эфенди ссылался на невозможность ни того, ни другого, он сказал, что не может своею властью приостановить вручение официальной ноты, предложенной монархом, и что хотя он в хороших отношениях с государем, он связан формами и этикетом и должен их соблюдать, дабы передать по назначению мою ноту, но что, конечно, она будет верно и быстро доведена до сведения султана и что именно я должен был бы приостановить передачу ответа, который будет дан Исмет-беем до того, как я буду знать ответ султана на мое прямое обращение к нему.

В разгар разговора пришел Челеби-эфенди. Разговор продолжался в его присутствии. Статский советник Фонтон повторил ему основные замечания, сделанные Ибрагиму-эфенди.

Челеби-эфенди держал себя так же, как Ибрагим-эфенди. Поэтому было бы утомительным для вашего высокопревосходительства, если бы я повторялся, излагая высказывания этого члена совета. Отношение этого бывшего министра к французам умеренное и достаточно сдержанное, насколько меня в этом уверяли.

Статский советник Жозеф Фонтон, отправившись затем в Порту, встретил там Исмет-бея с новым кяхья-беем в комнате реис-эфенди. Исмет-бей начал разговор, не упоминая о ноте, которую ему поручалось передать. Этот человек, который держится всегда сурово и чопорно, перестал хмуриться и, пытаясь быть любезным и приятным, [284] стремился оправдать задержку болезнью реис-эфенди. Он просил меня потерпеть еще два-три дня, добавив, что надеется, что я не откажу ему в этом выражении личной дружбы.

Драгоман Франции Франкини был также вызван этими же министрами и получил от Исмет-бея, во всяком случае по словам драгомана Ханжерли, те же самые наставления.

Все эти действия, эти объяснения с Ибрагим-эфенди и Исмет-беем, имели место 11-го числа сего месяца.

В тот же день я получил сведения, что совсем недавно Себастиани предложил оборонительный и наступательный союз и что Исмет-бей явился в Порту ради того, чтобы заняться этим предложением с великим визирем и кяхья-беем.

Князь Деметриус Мурузи подтвердил мне эти сведения, добавив, что до настоящего времени влиятельные лица не осмелились приступить к завершению дела, потому что всегда думают о формальном сохранении союзов, чтобы на деле сводить их к нулю, соглашаясь во всем и повсюду с желаниями французов до тех пор, пока последние показывают преимущество в военных действиях против России, полагая, что при этих условиях Порта могла бы без риска позволить себе расторгнуть договоры; такая химера является сегодняшним планом на случай, если бы французы, приобретя влияние над Портой, оставили бы ее в покое.

Настоящим информирую ваше высокопревосходительство, что среди членов совета и бывших министров Порты Хаджи Ибрагим-эфенди, по почти всеобщему мнению и ту сведениям, достойным известного доверия, является человеком разумным, беспристрастным, который всегда довольствовался тем, что оставался министром, верным своему государю, но ныне он крайне настроен против французов и их пособников. Хаджи Ибрагим к тому же принадлежит к партии Юсуф-аги и связан с ним семейными узами: в прошлом году сын Юсуф-аги женился на дочери Хаджи Ибрагим-эфенди.

Последний заявил сегодня достаточно откровенно, что сторонники французов навлекли на Порту бесчестие и позор своим низким и недостойным угодничеством в отношении Себастиани; что он видит дерзкую заносчивость французов, чего он никогда не замечал у русских, в отношении которых столь злословили некоторое время. Приходится тревожиться за [Оттоманскую] империю, если объявят войну России или же вынудят ее объявить войну. И даже, если допустить, что здесь или там могут оказать сопротивление России в пользу мнимой поддержки Франции, остается узнать, какие силы Франция и Порта могут противопоставить английскому флоту. Всего пять английских кораблей, появившись в Дарданеллах, опрокинули бы вверх дном столицу. Он полон решимости твердо придерживаться этого мнения на мушавере, если там будет обсуждаться этот вопрос, но нынешние руководители, понимающие, с какой оппозицией они встретятся, воздерживаются изложить свое мнение; ныне на мушавере говорят лишь о внутренних делах, тогда как в прошлом не было политических мелочей, по которым не приходили бы к согласию.

С другой стороны, я узнал также, что многие выдающиеся личности, бывшие министры и другие, делают такие же замечания, как и Хаджи Ибрагим-эфенди о поведении Порты и последствиях, с которыми она, несомненно, встретится. Они открыто осуждают смещение господарей и добавляют, что все разумные и беспристрастные лица, с одной стороны, опасаются за честь Порты, но в глубине души желают, чтобы мы силой заставили восстановить смещенных господарей.

Я добавил бы также, что мнение о значении, которое произвело бы появление английского флота в Дарданеллах, является единым и непоколебимым.

Князь Деметриус Мурузи предупредил меня, впрочем, что над этим уже задумывались влиятельные лица. По его словам, Ибрагим-эфенди, бывший кяхья-бей, некоторое время тому назад выражал даже мнение, что при одном этом обстоятельстве можно было бы лишь сказать французам, что, не имея что-либо противопоставить английскому флоту, они должны замолчать, ибо это не сухопутные войска, которым можно было бы Противопоставить другие силы, якобы лучшие; в таком случае Порта была бы потеряна и победы на суше не могли бы ее восстановить.

Я не почел для себя за труд довести это мнение до посла Арбутнота, поскольку он давно такого же придерживается. С одной стороны, все его демарши перед Портой направлены к тому, чтобы склонить ее к согласию с Англией в случае войны России против Порты, а с другой — посол, отдавая отчет двору о своем поведении, не перестает подчеркивать необходимость посылки флота и как средство поддержать наши демарши, и как средство, могущее стать решающим для политики Порты. Он шлет курьера за курьером, но, к несчастью, не знаю, по какой причине, уже почти восемь месяцев он не получает из Лондона никаких депеш.

Это обстоятельство весьма неприятно потому, что оттоманское правительство, которое вплоть до настоящего времени не видело ни одного демарша Арбутнота, подтвержденного его двором, и могло быть также осведомлено о полном и продолжительном молчании, которое двор хранит по отношению к послу, может счесть его шаги как [285]

следствие особого влияния, которое я оказываю на него, и бывший кяхья-бей даже высказывался по этому вопросу, и я повторяю его обычное выражение, что все это ничто иное как горчица, приготовленная в Буюкдере. Ибрагим-эфенди даже делал вид, будто напугал драгомана Англии — Пизани, заметив ему, что Порта решила послать нарочного в Лондон с личным письмом султана королю с запросом, по его ли повелению посол Арбутнот говорит здесь и угрожает объявлением войны совместно с Россией.

Поэтому представляется делом первостепенной важности сделать лондонскому двору надлежащее представление, чтобы поведение г. Арбутнота было одобрено свыше и чтобы их корреспонденция стала более активной, так как этого настоятельно требуют обстоятельства. Это мне представляется тем более неотложным, что посол, до сведения которого я довел указания вашего превосходительства от 26 августа, обещал поддержать мои демарши такими энергичными заявлениями, какие позволяет тягостное и неприятное положение, в котором он находится ввиду отсутствия определенных инструкций.

Возвращаюсь к главному вопросу этой депеши, т. е. к ответу, требуемому от Порты и откладываемому столькими способами и под столькими предлогами.

Поскольку драгоман Ханжерли сказал статскому советнику Жозефу Фонтону, что Вассиф-эфенди чувствует себя лучше, но врачи еще не разрешают ему выходить, я поручил Фонтону посетить его.

Он нашел Вассиф-эфенди крайне подавленным и, не предупреждая о моем прямом обращении к султану, заговорил с ним по основному вопросу об ответе на мою ноту от 16 (28) августа; он сказал ему, что та же самая причина привела его от моего имени к бывшему кяхья-бею, и повторил ему то же самое, что говорил последнему.

Вассиф-эфенди показал себя мягким, любезным, сговорчивым, соглашающимся со справедливостью наших просьб и замечаний, язвительным в отношении смещенного визиря, который, по его замечанию, был полностью профранцузским, и в отношении Себастиани, которого он расценивал как пылкого, необузданного и легкомысленного молодого человека; в остальном он высказал такие же соображения, что и Ибрагим-эфенди. При переходе к важному для Порты требованию [французов] относительно отказа в прохождении наших кораблей, он сказал, что он будет сопротивляться всем экстравагантным претензиям Себастиани. Но единственное требование, которое поставило Порту в затруднительное положение, касается прохождения судов. Он добавил, что тешит себя надеждой, что найдется примирительное и дружеское средство, чтобы, с одной стороны, не причинить неприятность императорскому двору, а с другой — не раздражать французов.

Статский советник Жозеф Фонтон изложил по этому вопросу те же замечания, что и ранее. Вассиф-эфенди ответил, что Порта обращается с такой просьбой лишь по долгу дружбы.

По этому вопросу завязалась разумная и дружественная дискуссия, в ходе которой Вассиф-эфенди стремился доказать заинтересованность России в удовлетворении просьбы Порты, а статский советник Фонтон старался убедить оттоманского министра в невозможности для нас отказаться от прохода судов — единственного результата союза — ив заинтересованности Порты предоставить нам возможность полностью и без возражения им пользоваться, ни в чем не противореча взглядам французов, их требованиям, всевозможным интригам и проекту, столь желанному для Бонапарта, при проведении которого в жизнь он мог бы заняться осуществлением своих планов против Оттоманской империи, а именно — оторвать Порту от ее союзников, а затем предложить ей союз, чтобы в дальнейшем иметь возможность легко достичь своей цели.

Статский советник Фонтон сделал это последнее замечание с тем, чтобы попытаться лучше узнать о предложении, сделанном Себастиани относительно союза.

Вассиф-эфенди подтвердил по сути дела ранее данную мне информацию, поскольку признался, что французы действительно уже делали предварительные предложения по этому поводу. Ибрагим-эфенди сделал почти такое же признание во время второго визита, который нанес ему статский советник Фонтон 14-го числа сего месяца, чтобы узнать об ответе султана на мое непосредственное к нему обращение.

Ибрагим-эфенди позволил статскому советнику Фонтону прочитать хатт султана, написанный относительно моей ноты, и передал его копию. Перевод его при этом прилагается.

Его содержание представляет по вторение уверений, столь часто выражаемых султаном и столь же часто опровергаемых поведением его правительства, и дружеской просьбы о непрохождении кораблей.

По сему случаю статский советник Жозеф Фонтон должен был сделать замечания, вызванные хаттом, и, со своей стороны, Ибрагим-эфенди ответил на них повторением всего того, что он говорил столько раз, и потоком обычных возражений.

В конце концов статский советник Фонтон резюмировал все услышанное, чтобы спросить, намерена ли Порта передать мне официальный ответ, который запрашивают почти месяц. [286]

Ибрагим-эфенди сказал, что ответ готов, что Исмет-бей должен его передать на днях и отправиться для этого в Порту.

Уйдя от бывшего кяхья-бея, статский советник Фонтон явился в Порту и получил от Исмет-бея ответ в форме ноты. Спешу представить вашему превосходительству ее

Полагаю возможным обойтись без сопровождения этого сообщения каким-либо другим замечанием, однако скажу, что более не следует строить иллюзий и тешить себя надеждой убедить турок доводами.

Согласно словам Ханжерли, французам также дана ответная нота. Он сказал, что она очень короткая и содержит, по существу, утверждение, что поскольку Порта является другом и союзником как России, так и Франции и придерживается системы полного нейтралитета, проход вооруженных сил через ее владения был бы по сути дела его нарушением; что Порта ранее просила российский двор не проводить более военные корабли через Босфор; что она подтвердила сейчас это требование и не примет в будущем обязательств, наносящих ущерб Франции.

По словам Ханжерли, просьба касательно обеих Сицилии обойдена в ответе полным молчанием, а драгоман Франкини, получая ноту Порты, заметил, что она нисколько не отвечает на ноту его посла, но что впрочем его поручение ограничено получением ноты и передачей ее послу.

Я не счел удобным просить копию ноты, поскольку уверен, что если она задумана иначе, мне передадут подделку.

Г-н Арбутнот предполагает запросить ноту и, несомненно, передаст мне копию, которую получит, равно как и я при этих обстоятельствах не стану ничего скрывать от него. Поэтому он отправил морем депешу своему двору, воспользовавшись находившимся здесь фрегатом.

Закончу мое донесение, уже и так слишком пространное, которому я вынужден был придать такие размеры, сообщением вашему высокопревосходительству о том, что недавно в столицу прибыл французский офицер Фальковский, по происхождению поляк, посланный курьером из Парижа. Он направился в Яссы; ныне возвращается тем же путем, и ему поручено, как меня уверяли, попытаться собрать сведения о нашей Днестровской армии. Я передам такую же информацию действительному статскому советнику Родофиникину, о прибытии которого в столицу и отъезде в Яссы я уже имел честь сообщить вашему высокопревосходительству.

Персидские эмиссары прибыли несколько дней назад. Порта подготовила им помещение. Все время ожидают посла, назначенного в Париж, который должен проехать здесь. Уверяют, что французский эмиссар Жубер, — и это возможно, — сопровождает его. Согласно сведениям наших командующих в Грузии, представляется возможным, что имеретинский князь Александр присоединился к этому посольству, чтобы также отправиться в Париж. Постараюсь удостовериться, связан он с прибывшими эмиссарами или с ожидаемым посольством. Я знаю его приметы.

Почтительнейше пребываю, ваше сиятельство, вашего высокопревосходительства нижайший и покорнейший слуга

А. Италийский

АВПР, ф. Канцелярия, 1806 г., д. 2259, л. 31—49 Подлинник.

Комментарии

1 См.: ВПР, т. III, с. 314—319.

2 См.- ВПР, т. III, с. 273—278.

3 См. док. № 154.

4 См.: ВПР, т. III, с. 319—321.

5 Русско-французские дипломатические отношения от Прессбургского мира 26 декабря 1805 г. (см. коммент. 2 к док. № 125) и до начала русско-французской 1806—1807 гг. и русско-турецкой 1806—1812 гг. войн характеризовались резкой активизацией политики Франции на Балканах и Востоке в целом, стремившейся разрушить русско-турецкий союзный договор 1805 г. и сколотить тройственный союз Франции, Турции и Персии, чтобы втянуть их в войну с Россией. Наиболее четко эта программа видна из инструкции Наполеона новому послу в Константинополе Горацию Себастиани от 20 июня 1806 г. «... Тройной союз — я, Порта и Персия — против России...; я нигде не буду поддерживать бунтовщиков...; закрыть Босфор для русских, закрыть все порты, возвратить Турции ее абсолютное господство над Молдавией и Валахией; я не хочу раздела Константинопольской империи, даже если мне предложили бы три четверти ее..., я хочу укрепить и усилить эту великую империю и использовать ее такой, какой она есть, как противовес России» (цит. по: Driault Ed. La politique orientale de Napoleon. Paris, 1904, p. 60).

Себастиани передал султану Селиму III личное письмо Наполеона. Сербское восстание, писал в нем Наполеон, инспирировано Россией; никакого русского посредничества в переговорах султана с вождями «бунтовщиков» (см.: Correspondence de Napoleon, t. XII, N 10382, p. 580—581).

Занятие французскими войсками Далмации (кроме Котора, где успешно оборонялись русско-черногорские отряды под командованием вице-адмирала Д. Н. Сенявина) значительно укрепило позиции посла Франции в Константинополе. Уже в феврале 1806 г. Селим III официально признал императорский титул Наполеона, от чего Турция под давлением России и Англии отказывалась целых два года (см.: Shupp P. F. The Eastern Powers and the Near Eastern Question 1806—1807. New York, 1931 p. 48— 49; ВПР, т. III, примеч. 85).

С января 1806 г. османское правительство при участии французских военных инженеров начало спешно укреплять крепости Хотин и Измаил и подтягивать подкрепления к русско-турецкой границе на Днестре, в апреле того же года под давлением Наполеона («закрыть Босфор для русских») Османская империя предложила прекратить проход военных судов из России через проливы на русскую военно-морскую базу на о. Корфу (см.: Горяинов С. М. Босфор и Дарданеллы: Исследование вопроса о проливах по дипломатической переписке, хранящейся в Госуд. и СПб. Глав, архивах. СПб., 1907 с. 6—8; ВПР, т. III, примеч. 133).

В этот же период резко активизировалась деятельность французских генеральных консулов по созданию «французских партий» в Яссах, Бухаресте, Травнике, Видине, Янине и других балканских центрах Османской империи.

Аналогичные усилия, хотя и без видимого успеха, предпринимались французскими эмиссарами в Сербии и Черногории (см.: Арсениjевиh-Баталака Л. Историjа српског устанка, кнь. 1, с. 204—207; Лекиh Д. Спольна политика..., с. 213—244).

Россия оказывала противодействие французской экспансии на Балканах. Она предприняла попытку ослабить давление Франции путем прямых переговоров с Парижем (миссия П. Я. Убри в июле 1806 г.), предложив включить в условия русско-французского мирного договора статью о «полной или частичной эвакуации французами Далмации и создании одного или нескольких независимых государств между Оттоманской Портой и Италией» (ВПР, т. III, док. № 45; Соловьев С. М. Император Александр I. Политика. Дипломатия. СПб., 1877, с. 112).

Аналогичное предложение содержалось и в инструкции П. А. Строганову — специальному уполномоченному на лондонских переговорах с английским правительством— в феврале 1806 г. В этой инструкции были определены следующие «независимые государства»: «великая Сербия» (с Которской областью) и Республика Семи соединенных островов с прилегающим к ней адриатическим побережьем Албании и Эпира (Николай Михайлович, вел. кн. Граф П. А. Строганов. СПб., 1903, т. III, с. 9—11; ВПР, т. III, док. № 17).

Петербург предпринял также попытку направить на Балканы в противовес французским русских эмиссаров, из которых наибольшую активность развернули С. А. банковский в Черногории и Герцеговине и К. К. Родофиникин в Молдавии (ВПР, т. III, док. № 190; новые материалы о миссиях Санковского и Родофиникина см.: там же, док. № 37, 79, 91, 92, 110, 190, 191, примеч. 173, 174, 308, 309).

Третьим направлением русской политики на Балканах в этот период было военное противодействие объединенных русско-черногорских отрядов под командованием Д. Н. Сенявина французским войскам, пытавшимся продвинуться из Далмации в Рагузскую республику (формально считавшуюся нейтральной), Черногорию и Албанию. Подробно о русско-французских отношениях на Балканах в 1806—1807 гг. см.: Тарле Е. В. Экспедиция адмирала Д. Н. Сенявина в Средиземное море (1805—1807).— Соч. М.: Изд-во АН СССР, 1959, т. X; Сироткин В. Г. Франко-русская дипломатическая борьба на Балканах и планы создания славяно-сербского государства в 1806—1807 гг.— Учен. зап. Ин-та славяноведения и балканистики АН СССР, 1962, т. XXV, с. 171—192; Станиславская А. М. Русско-английские отношения и проблемы Средиземноморья, . 1798—1807. М: Изд-во АН СССР, 1962, с. 411—451; Достян И. С. Россия и балканский вопрос, с. 42—62; Гросул Г. С. Дунайские княжества в политике России 1774—1806 гг. Кишинев: Штиинца, 1975; Павичевиh Б. Стваранье Црногорске државе. Београд: Рад, 1955; Джopджeвuh M. Политичка историjа..., кнь.1.