БРОНЕВСКИЙ В. Б.

ЗАПИСКИ МОРСКОГО ОФИЦЕРА

В продолжении кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1807 год.

После продолжительных крепких противных ветров и пасмурных погод, 10 февраля подул попутный ветер и эскадра, состоящая из кораблей: 1. “Твердый” под флагом вице-адмирала, 2. “Ратвизан” под флагом контр-адмирала Грейга, 3. “Сильный”, 4. “Рафаил”, 5. “Мощный”, 6. “Скорый”, 7. “Селафаил”, 8. “Ярослав”, фрегата “Венус” и шлюпа “Шпицберген” вступила под паруса. На эскадру посажено было два батальона Козловского полка, имевших под ружьем 850 солдат, артиллеристов 36, легиона легких стрелков 270 человек.

По причине сильного ветра, корабли снимались один за одним, и выходя в канал ложились в дрейф: когда же последний иступил под паруса, тогда на “Твердом” поднят сигнал: построиться в походный строй, и весть возможные паруса; поставили брамсели, на ходу вытянулись в линию, и быстро пройдя Корфу и Паксо вышли в море. На другой день ветер несколько стих, [4] но был довольно свеж, чтобы удовлетворить обыкновенному нетерпению мореходцев, эскадра шла в две колонны, фрегат наш для повторения адмиральских сигналов держался на ветре корабля “Твердого”.

На рассвете 11 числа, Левкадская скала, славная смертью бессмертной Сафы, утопала в волнах. Зант, покрытый зеленью, и по справедливости названный Золотым островом и цветком леванта, шел к нам на встречу, за ним, как бы для разительной противоположности, приближались голые Строфадские острова, обиталище баснословных гарпий. Вот и Пелопонес. С крайним любопытством рассматривал я все места, которые мы проходили, ибо они ознаменованы каким-нибудь происшествием. Здесь у Наварина, древнего Пилоса, афиняне одержали победу над Спартанцами, там Модон, прикрытый с моря островами Кабрерой и Сапиенцой, по имени последнего море названо морем премудрости, к коему однако ж по причине морских разбойников опасно приближаться купеческим судам. Отсюда Морейские берега кажутся унылыми и неплодородными; в некотором расстоянии внутри, беловатые голые горы, Тайгет называемые, являют пустынной вид. На них-то, сохранили свою независимость Майноты, потомки Спартак. Они также суровы, также любят вольность, оказывают уважение старцам, поют одни военные песни, не страшатся опасностей и [5] бестрепетно умиряют; но что всего важнее, когда Магомет II, счастливый завоеватель Константинополя, не осмеливался испытать своего счастья против сих храбрых Республиканцев, они с вершин своих утесов наблюдают плавающие мимо их российские корабли, и нетерпеливо ожидают появления войск наших, дабы принять их как братьев, и вольность свою повергнуть к стопам Российского Монарха.

12 февраля, когда подошли мы к мысу Матапану, ветер стих, но только для того, чтобы перемениться и сделаться опять попутным. Два течения от Дарданел и Адриатики встречаясь здесь, действуют попеременно то в ту, то в другую сторону весьма сильно. При том ветра от запада и востока, протекая обширное пространство моря и отражаясь от гор, усиливаются; от чего здесь часто бури бывают. По сему-то греческие стихотворцы, изобретшие прекрасные мечты баснословия, мыс Тенар, возвеличили рождением Геркулеса, а течения сии, обратив в ужасные пучины, назвали адскими вратами, чрез кои провели своего героя для поймания пса Цербера.

Я ожидал, что Цитера, остров, где Венера вышла из недр моря, где родилась прелестная Елена, должен быть наипрекраснейший; думал, что природа должна украсить его наилучшей наружностью; воображал его романической очаровательной страною; но [6] остров сей, называемый ныне Цериго, представлял обманутому взору одни бесплодные скалы. Если положить, что вид его не изменился против прежнего, при начале веков бывшего, то богиня любви имела причину переселиться на Кипр; но если древние поэты полагали красоту более в душевном, внутреннем превосходства, то они справедливо почтили Цериго местом рождения богини радостей. В самом дел Цериго, столь безобразный по наружности, внутри под кровом обнаженных гор, наполнен плодоносными долинами и приятными местоположениями. Оливные и цитронные рощи, благовонные цветы и виноградники, орошенные чистыми ручьями, достойны быть местом рождения богини прелестей, и Елены, которой красота была причиной разорения Трои.

Подходя к Цериго, ветер совершенно стих, корабли разнесло течениями, и мы окружены были как некоей волшебной чертою, за которою ветер хотя малый, но пестрил море и суда шли там с разных сторон и разными ветрами. Перейдя же черту, вдруг останавливались, и их носило вместе с нами. Дабы слух о прибытии нашего флота на Архипелаг не прежде мог распространиться как флаг наш явится пред Константинополем, все купеческие суда, шедшие туда, были удержаны при флоте.

Наконец 12 февраля к вечеру слабый ветер подул, и крепость Цериго, [7] умещенмая на скалистом берегу, с немногими домами своими и башнями, поплыла на встречу нам. Пройдя другую крепость Сан Николо, увидели мы множество островов и вступили на Архипелаг. Солнце текло к последним пределам горизонта, алая заря румянила небо; но когда солнце закатилось, заря угасла, то чуть колеблемое море осветилось луною и блеском светлых звезд. Первая ночь, проведенная под небом Греции, была приятнейшая. Небесный свод, зримый в море, казалось отдыхал на поверхности его, только изредка небольшой ветер, возмущая море, потрясал изображение небес и колебал созвездия.

На рассвете, 13 февраля, мы были по восточную сторону Морей близ мыса Сант-Анжело; в правой стороне простиралась длинная цепь Цикладских островов, из коих один Мило представлял, как и берега Мореи, яркую зелень; прочие не иное что суть, как голые камни. На Кандии коническая вершина горы Иды, покрытая снегом, превышая течение облаков, в баснословные времена конечно могла подать мысль, прославить ее местом рождения Юпитера. Угрюмый вид гор, покрывающих Кандию, соответствует нравам жителей. Кандийские турки почитаются отважнейшими и храбрыми мореходцами; они промышляют разбоем и подобно флибустьерам нападают на суда абордажем. [8]

14-го февраля показались цветущие берега Аттики, где под светлым небом, вместе с вольностью процветали науки и художества, а ныне все в ней изменилось, кроме развалин, славных памятников искусства, те же греки, которые удивляли свет своими Солонами, Ликургами, Сократами, Периклами и Леонидами, те же греки в скорбном уничижении рабства более уже не познаваемы.

15 февраля, на корабле “Твердом” поднят сигнал приготовиться стать на якорь. Ожидание, куда нас поведут, и чем начнутся военные действия, занимали каждого; но обогнув восточный мыс острова Идро, мы весьма мирно бросили якорь между сим островом и матерым берегом.

Остров Идро.

Остров Идро, есть не иное что как длинный голый камень, лежащий от Аттическаго берега в 8 верстах; не видно на нем ни одного дерева. Город построен по крутой скале. От краю берега, где видна небольшая гавань, до вершины горы, представляется амфитеатр строений, разбросанных по косогору. Чистые белые домики, из коих есть и двухэтажные, с красными черепичными крышками, восходя по уступам выше и выше, издалека кажется занимают все пространство между неба и моря. Множество ветреных мельниц, [9] стоящих одна подле другой, окружают город или лучше составляют рамки хорошей картины, помещенной не у места в неопрятном доме; ибо сия громада красивых строений делает разительную противоположность, с голыми унылыми окрестностями.

Идриоты по всей справедливости заслуживают имя лучших, проворнейших и отважных матросов. Обитая на бесплодной земле, они всю жизнь проводят на море, торгуют чужими произведениями, и очень любят перевозить запрещенные товары, Суда их, строимые по одному навыку, удивительно как легки на ходу, и кажется построены только для контрабанды. Не смотря на искусство европейского кораблестроения, едва ли какой мастер, может построить подобное Идриотскому судну. Греческие суда вообще, в подводной части, чрезвычайно остры, подымают мало груза, и при том члены их так тонки и слабо скреплены, что для больших и бурных плаваний, они вовсе неудобны; словом все качества мореходного судна пожертвованы в них одному ходу, и в сем особенно при умеренных ветрах и в бейдевинд не имеют себе соперников.

Вид довольства и изобилия идриотов не показывает никакого притеснения турецкого деспотизма, который неумолкаемо бранят все путешественники. На всех Архипелажских островах, где не живут [10] турки, жители управляются сами собою, и заплатив годовую подать, весьма умеренную, пользуются всей возможной свободой и даже такой, что можно смело сказать, ни под каким другим самым кротким правлением, нельзя иметь равной. В правилах торговли идриотов замечательно то, что каждый матрос и даже мальчик, служит без жалованья, но по месту, им занимаемому, получает известную часть в грузе; иногда же матросы складываются, строят судно, выбирают капитана, и на общий капитал покупают груз. Таким образом, имея на корабле или грузе свою собственность, и будучи большей частью ближайшие родственники, в барышах и убытках каждый равное принимает участие, от чего и должность исполняется с большим рвением. Суда их вооружены пушками и варварийцы никогда не осмеливаются нападать на них.

Прибытие российского флота на Архипелаг скоро сделалось известным. Начальники островов Идро, Специи и других ближайших, с восторгом и редкой готовностью предложили свои услуги (от островов Идро и Специи, на третий день прибытия нашего, 5 судов вооруженных от 18 до 36 пушек присоединились к флоту.). По взятии Тенедоса, со всех прочих островов, [11] независимые майноты, сулиоты, в потом жители Морей и древней Аттики, предложили собрать корпус войск, словом вся Греция воспрянула и готова была при помощи нашей освободиться от ига неволи; но адмирал, действуя осторожно, отклонил сие усердие до времени, и даже турок, поселившихся на Архипелаге, которые малым числом своим не могли вредить грекам, оставил покойными и сим избавил христиан от ужасного мщения их жестоких властителей. В прокламации, изданной в Идро, жители Архипелага объявлены принятыми под особое покровительство Всероссийского Императора, а порты на матером берегу, равно и острова Кандия, Негропонт, Метелин, Хио, Лемнос, Родос и Кипр, занятые турецкими гарнизонами, признаны неприятельскими; для отличения же христианских судов от турецких, определено выдать оным новые патенты на Иерусалимской флаг, под которым, по соглашению с Английским Правительством, могли они пользоваться торговлей с союзными державами. Затем греки освобождены были от всякой повинности, кроме того, что они по собственному их вызову, и на их содержании, с 20 прекрасно вооруженными судами от 10 до 26 пушек, присоединились к флоту и отправляли военную службу с усердием и ревностно. Таким образом при появлении флота, Архипелаг сделался достоянием России, и [12] флаг наш не с кровопролитием и смертью, но с радостью и благословением от жителей встречен был. Множество корсеров вышли под ним для крейсерства, и не только на Архипелаге, но и на всем пространстве от Египта, до Венеции, развевал российский флаг. Варварийцы, узнав о столь грозном вооружении, отказались от союза с Турцией, и наш купеческий флаг на Средиземном море без постыдной подати был ими уважаем.

Соединение с английским флотом.

Сильный противный ветер, продолжавшийся четверо суток, удержал эскадру у Идро, в которое время корабли налились свежей водою на Афинском берегу; наконец 21-го февраля при попутном маловетрии снялись с якоря. Ночь была тиха, паруса чуть наполнялись, и корабли подвергались сильному течению Еврипской пучины, находящейся между Негропонтом и Ливадией, но к свету, когда эскадра миновала остров Андро, ветер посвежел. Заря занималась у нас в правой руке, в левой к югу от Негропонта простиралась длинная цепь островов, коих зеленые вершины, утопая в море, заливались колеблющимися волнами. В полдень ветер стих; но к вечеру сделался опять свежий, [13] и обрадовал нас воображением, что скоро достигнем тех мест, где надеемся вложить в уста славы новую трубу для возвещения о наших деяниях. Пушечные выстрелы, раздавшиеся в чистом воздухе, возвестили нам повеления адмирала, исправить ордер, сомкнуть линию и несть возможные паруса. Корабли не уступали в ходу, один другому. На всей линии, как бы по взаимному согласую, раздались звуки музыки и веселые песни с бубнами и барабанами; в ночь прошли большее расстояние, а утром 23-го февраля обсервационный корабль “Селафаил”, посланный вперед для открытия неприятеля, уведомил сигналом, что видит флот из из кораблей состоящий; ему ответствовано вопросительным, какой нации? С “Селафаила” отвечали, “по не имению флагов не известно”. Тогда на “Твердом” подняты сигналы, построить ордер баталии, задним прибавить парусов и приготовиться к сражению. Подходя к острову Генедосу, увидели мы военный корабль, а ближе к Дарданеллам целый флот. На опознавательный сигнал, оный корабль отвечал поднятием английского флага, потом снялся с якоря и пошел вместе с нами. Когда открылась крепость Тенедос, то на адмиральском корабле сделан сигнал изготовить десант для штурма. Адмирал повел флот мимо крепости на картечный выстрел; свернутый сигнал [14] начать бой виден был на стенге его корабля; мы смотрели во все глаза, когда оный будет развернуть, ожидали того с нетерпением, но обманулись; адмирал Сенявин думал иначе; проходя мимо, он не считал полезным убить несколько человек без цели, а потому ожидал первого выстрела с крепости. турецкий комендант, не смотря на желание своих янычар, также не хотел начать сражения первый, и к немалому удивлению нашему флот прошел мирно. Великодушный турка даже не сделал ни одного выстрела по последнему кораблю нашей линии тогда, когда оный не мог уже вредить крепости. Эскадра наша бросила якорь подле английской, состоящей из двух. 3-х дечных, пяти 2-х дечных кораблей, 4-х фрегатов, 2-х бомбандирских и брига, под начальством вице-адмирала Дукворта.

Тут узнали мы о действии английской эскадры против Константинополя. Вице-адмирал Дукворт 7-го февраля, дождавшись крепкого попутного ветра, с 7-ю кораблями, 2-мя фрегатами и 2-мя бомбандирскими судами, пустился в Дарданеллы. Турки не были еще в готовности, и хотя палили с некоторых батарей; но не сделали англичанам никакого почти вреда. У Пескис пли Нагера-бурну, последней батареи на азиатской стороне, стояла турецкая эскадра, состоящая из одного 64-х пушечного корабля, 4-х фрегатов, 4-х корвет и 3-х канонирских [15] лодок. Англичане без сопротивления взяли одну корвету и лодку, корабль сожгли сами турки, а прочие суда бежали в Константинополь. 9-го февраля Дукворт достиг Константинополя, и 9 дней потом имел всегда штиль или противное маловетрие. Между тем Константинополь и Дарданеллы сильно укрепили. Набережная уставлена была более 200 пушек, корабли и фрегаты подле берега поставлены были так, что во всяком пункте нападающие английские корабли были бы подвержены выстрелам с трех сторон. Бомбардирование не могло также устрашить Султана; ибо Константинопольские жители так привыкли к пожарам, что если бы сгорело и 100.000 домов, то это не принудило бы столицу, населенную миллионом, просить мира. Известно, что в Константинополе дома строятся из тонкого леса, не украшаются дорогой мебелью, и как во всякое время года можно жить здесь на открытом воздухе, то при пожарах, турки, вынести через с деньгами, шубу и ковер, составляющие всю их роскошь, не думают гасить своего дома. Но сим причинам английский адмирал, не могши вступить в переговоры, и ничего не сделав, за лучшее признал удалиться от Константинополя, 19-го февраля проходя обратно Дарданеллы. Турки открыли огонь со всех батарей, ядра, особенно мраморные, имеющие аршин в поперечнике (28 дюймов), пробивали корабли [16] на вылет сквозь оба борта, одно такое ядро, на корабле Виндзор-Кестл вырвало более 3-х четвертей диаметра грот мачты. Корабль Помпей, на коем был флаг Сиднея Смита, получил каменное ядро в бархоут, которым сделало столь чрезвычайной пролом, и столько вдавило и расслабило члены, что корабль неминуемо бы утонул, если б ядро попало на один фут ниже. Легг капитан корабля Репольс, за два месяца пред сим, быв в Константинополе, и в сопровождении Капитана-Паши осматривая арсенал в Топхане удивлялся величине мраморных ядер, и на вопрос Паши отвечал, что по мнению его, “такие ядра годятся только для украшения ворот”. “Не желаю, —возразил Сеид-Али, —чтобы мы имели когда-либо с вами дело; если же случится сие, то вы увидите какой вред они могут причинять”. При обратном возвращении чрез Дарданеллы, мраморное ядро попало, в капитанскую каюту Репольс, пробило оба борта насквозь и сделало в оных такой пролом, что два юнга могли в оной вместе пролезать. Два фрегата так раздроблены были в корпусе, что не могли более быть в открытом море. Потеря в людях также была значительна, оная простиралась до 600 убитых и раненых. Сей бесполезной экспедицией, англичане имели в виду предостеречь турок от нас, открыть [17] им глаза; и уверить, что Дарданеллы их не непроходимы.

Не взирая на все сии невозможности, вице-адмирал Сенявин, по точному повелению Государя Императоре, идти по получении помощи от англичан, с большей частью флота к Константинополю, дабы силой принудить Диван подписать мир, предложил Дукворту вторично атаковать сию столицу общими силами; но английский адмирал представлял, что и с 50-ю кораблями едва ли можно в чем-нибудь успеть. Сенявин двое суток упрашивал его всевозможно. Славный Сидней Смит и храбрые английские капитаны, называемые у них огне-едами (Fire-Eaters) соглашались, что бы еще раз испытать; но Дукворт решительно и письменно от сего отказался. Мы сначала удивлялись, что понудило английского адмирала, не дождавшись нашей эскадры, идти с малой силой к столице, но недоумение наше еще более увеличилось, когда на представление Сенявина оставить для подкрепления нашего флота 2 корабля и 2 бомбандирских судна, Дукворт 1-го марта объявил, что он имеет другое назначение, снялся, ушел и оставил нас одних. После сего адмирал пригласил капитанов на совет и сообразив настоящие обстоятельства, положил взять Тенедос, и содержать Константинополь в тесной блокаде. Бог нам помог, мы имели во всем успех, а [18] англичане вместо того, чтобы быть с нами вместе у Дарданелл и освободить Данциг от осады, повезли войска свои в другую сторону и как в Буенос-Аиресе, так и в Египте разбиты были и ни в чем успеха не имели.

Взятие Тенедоса.

В тот же самый день, как английская эскадра ушла от нас, контр-адмирал Грейг с кораблями: “Ретвизан”, “Рафаил” и фрегатом “Венус” отряжен был к острову Тенедосу, с предложением турецкому начальнику сдать крепость. После учтивых сношений, 5-го марта, Паша решительно отвечал, что будет защищаться до невозможности. 4-го и 5-го числе дул сильный ветер, а 6-го адмирал оставил для наблюдения неприятельских движений пред Дарданеллами корабли “Скорой” и “Селафаил”, с остальными пришел к Тенедосу. 7-го сделаны были распоряжения для высадки. 8-го марта ночью корабли заняли назначенные им места. С рассветом “Мощный”, “Венус”, и корсер начали действовать из пушек по турецким пикетам, которые и оставили берег. Крепость открыла огонь по “Рафаилу”; корабль ответствовал с совершенною исправностью, так что редкое ядро не причиняло вреда неприятелю. Тотчас повезли десант; 160 албанцев и несколько идриотов [19] с Корсера сбили турецкие передовые посты, и тем очистили место регулярным войскам, которые во всем порядке вышли на берег, устроились, разделились на две колонны и пошли вперед. Первая колонна из 900 человек Козловского полка, под командой полковника Падейского с 4-ю полевыми орудиями пошла влево горами, а вторая из 600 солдат 3-го морского полка, под командой полковника Буаселя, с 4-ю пушками и 6-ю фалконетами вправо по морскому берегу. Албанские стрелки с охотниками регулярных войск и матросов наступали, дрались впереди колонн. Турки отступали по мере наступления. Контр-адмирал Грейг находился при первой колонне. Главнокомандующий располагал всеми движениями при второй.

Колонна Буаселя, прибыв к шанцам, атаковала засевших там турок стрелками; легкие орудия, управляемые морскими офицерами, отважно подвезены были на картечный выстрел и с отменной удачей действовали против неприятеля. Майор Гедеонов, отряженный от первой колонны, прогнал турок с горы, господствующей от северной стороны над городом. Полковник Падейской, устроив свою колонну под выстрелами крепости, со словом “ура!” на штыках ворвался прямо в предместие; 2-я колонна в тоже время штурмовала ретраншемент, и по упорном сопротивлении овладела оным, отняв у неприятеля 5 знамен. [20]

Турки бросились в крепость. Первая колонна, выгнав неприятеля из города, встретила бегущих из ретраншемента залпом, тут подоспели 2 пушки, и турки, стеснившись на площади и на мосту, кидались в ров; солдаты обеих колонн, поражая штыками, гнали неприятеля с площади до самых ворот. В самое сие время отряд от второй колонны взял штурмом маленькую крепостцу с 7-ю пушками. Мичман Салморан поднял на оной Императорской флаг. Неприятель заключился в главную крепость; по оной немедленно открыли пальбу из полевых орудий и из малой крепостцы, сражение сим кончилось, но перестрелка с крепости и в предместии еще продолжалась. Турки в домах защищались упорно; греки же, с семействами своими скрывшиеся в своей части города, с доверенностью вышли, и отведены в безопасное место; скоро и турки потребовали пощады, и им не отказано было в возможной помощи. Для гречанок поставлены были палатки, и караул, дабы не допускать до них любопытных. Три турчанки, попавшиеся в плен, отвезены на адмиральский корабль, и сие внимание, как увидим в последствии, принудило турок скорее сдаться.

В тот же день начали строить 4 батареи, каждую с 4 пушками с тем, что бы оными и двумя кораблями атаковать крепость. К вечеру с крепости почти [21] перестали палить, а наши войска расположились вокруг города, которой ночью турки зажгли, дабы очистить крепость и избавиться от вреда, нашими стрелками им наносимого. 9-го числа адмирал предложил капитуляцию, с условием на честное слово отпустить турок с их имуществом на Анатольский берег; на что они и согласились. Письмо в крепость носила одна из пленных турчанок.

10-го марта гарнизон в числе 1200 человек и до 400 женщин и детей немедленно были перевезены на Анатольский берег, а войска, вступив в крепость, подняли на оной российский флаг. Греки приступили к тушению пожара и с великим равнодушием перенесли сие несчастие, будучи обрадованы тем, что они избавились турок, которых дома, оставшиеся неповрежденными, провиант и провизия, полученные в добычу, розданы жителям потерпевшим разорение.

В сем деле убито с нашей стороны албанцев 2, ранено: офицеров 6, нижних чинов солдат и матрос 73, да на корабле “Рафаиле” убито матросов 2, ранено: гардемарин 1, матросов 6; всего убито 4, ранено 86, турок убито и ранено около 400 человек. В обеих крепостях взято пушек 79; в том числе 48 медных, сверх оных 3 мортиры и довольное количество снарядов. [22]

Приобретением острова Тенедоса, эскадра обеспечена была в главнейшей потребности пресной воды и доставлено оной удобное пристанище, которое, находясь от Дарданелл в 25 верстах, дало возможность наблюдать пролив, и лишить Константинополь сообщения с Архипелагом.

Описание острова Тенедоса.

Остров сей был сборным местом греков, осаждавших Трою, и как повествует Виргилий, местом, куда удалились греки, дабы оставить троянцев в пагубной безопасности. Часть ворот, несколько торчащих колонн и высокие кучи камней, видимые с кораблей наших, составляют бедные остатки столицы Илиона. Конечно, сии развалины не принадлежат к древней Трои, ниже к той Троаде, которая Александром Македонским построена была на могиле Ахиллесовой; но вероятно суть остатки Трои, возобновленной уже в позднейшие времена. Однако ж некоторые путешественники с помощью воображения, нашли тут часть дворца Приамова, а три кургана, видимые близь развалин, назвали Ахиллесовой, Патрокловой и Аяксовой гробницами. По причине, что турецкий 20.000-ый корпус стоял лагерем близ развалин, не можно было осмотреть их, но я часто и с удовольствием любовался прекрасным положением окрестностей. [23] Обширная равнина, распестренная многими деревнями, тщательно обработана и примыкает к зеленым хребтам Идалийских гор, между коими выше всех стоит славный Олимп.

Остров Тенедос, длиною 18, шириною 12 верст, имеет почти круглый образ. Исключая три горы, в северной части лежащих, прочая поверхность его плоска. Взойдя на Торо, гору более других возвышенную, где устроен был телеграф, весь остров с городом, крепостью и гаванью виден кругом как на чертеже; по чему турки и называют его книжка остров. Кроме небольшого дубового и плодовитого леса на юго-западной, и несколько пашен и лугов на западной, и северной стороне, весь остров покрыт виноградными садами, кои дают сланное Тенедоское вино, вкусом и крепостью не уступающее портвейну.

Город не велик; улицы в нем узки и кривы. На трех площадях и во многих домах есть водометы с прекраснейшей водою. Турки могут похвалиться одним только искусством проводить и иметь всегда хорошую воду. Водоемы в городе, водопроводы в виноградных садах, показывают, что турки довольно знающи в сем роде строений. Греческая часть города, лежащая на север, имеет плохие каменные дома с подвалами для вина. Осматривая греческий монастырь, признаюсь, пожалел я о нынешних [24] греках, видя дурные строения, бедность и унижение их духа; тщетно предавался я великолепным мечтаниям о славе их предков. Смотря на все, греческим ныне называемое, все прелести воспоминаний исчезают, и горестная истинна ясно показывает несчастие тех, кои с гордостью всех, не носящих имя грека, некогда именовали варварами! Турецкая часть города с прекрасными мечетями и минаретами, украшенными позлащенной луною, не могут не понравиться тому, кто их в первой раз увидит. Смесь греческого и арабского зодчества, витые колонны, множество весьма не совершенной резьбы, какая то странная, но приятная несоразмерность и разнообразие бросаются в глаза. Турецкие дома имеют верхний этаж сделанный из тонких досок, с окнами обращенными на двор, и целые улицы состоят из одних только высоких заборов. Здешние греки, столь долго живши с турками, приняли их обыкновения, носят чалмы и кажется мыслят подобно чалмоносцам. С начала нашего здесь пребывания гречанки не показывались на улицах, все их удовольствие состояло в том, чтобы вечером выйти на террас своего дома, и закрыться шалью так, чтобы никто не мог видеть их лица, но в короткое время они ознакомились и с нашими обыкновениями. Сперва хотя и удушали себя покрывалами, но стали, оставляя одни только глаза не закрытыми, выходить на [25] прогулку, потом сидели на террасах несколько открывши лицо, потом, когда увидели, что это нашим офицерам нравится или может и услышали похвалу красоте своей, уже без робости занимались рукодельем у открытых окон; а где их не было, там их пробили, и потом скоро сбросили покрывала, нарядились, стали выходить всюду, и город оживился.

Кладбища турок и христиан представляют печальную противоположность. Первое, осененное кипарисами, прохлаждаемое журчащим водоемом, украшается надгробными памятниками в виде гробниц, пирамид, а большей частью мраморных столбов, увенчанных грубо иссеченными чалмами, из коих на тех, кои умерли насильственной смертью, надписано: по повелению какого Султана они были казнены. Турки убитого по воле Монарха не почитают преступником, ниже приписывают какое-либо бесчестие его детям, но чтут память его как мученика!.... Христианское же кладбище, вместо надгробных камней, между дикой травы покрыто иссохшими костями и черепами. Нет ничего грустнее, как сравнение сих двух кладбищ, где даже в равенстве смерти замечается отличие между властителем и рабом.

Сохранившаяся от пожара турецкая баня заслуживает особенное внимание. Оная нагревается с низу, так что теплота одной комнаты бывает более или менее [26] другой, по мере удаления от печи. Каждый пять зал покрыты стеклянным куполом, а в стенах нет ни одного окна. Внутри пол и стены выложены белым мрамором. В первой зале, и в нескольких особенных малых покойцах раздеваются. Во второй по средине поставлен водоем холодной воды. В третей, в вазах беспрестанно струится чистая холодная вода, а чрез кран получается горячая. В последних залах, где пол очень горяч и воздух довольно жарок, сделаны низкие мраморные полки, на коих греки, не хуже наших парильщиков, умеют мыть и выправить кости, посредством жестокого трения куском грубого стамеда или кокой-то травы. Турки по закону обязаны часто мыться, и ничего не жалеют для украшения бань, сделавшихся для женщин театром роскоши и щегольства; это одно удовольствие, которое им предоставлено, и они умеют им пользоваться. Турчанки, идущие в баню, наряжаются как можно лучше, проводят в них по целым дням, и сии собрания между женщинами, лишенными всякого удовольствия, конечно могут почесться некоторой отрадою; ибо в банях только, хотя пред особами своего пола, могут похваляться своей красотою, смеяться, петь и играть без запрещения.

Крепость Тенедосская построена генуэзцами; она четвероугольная, имеет цитадель с башней, находящейся в стенах главного [27] вала, отделяется от города сухим рвом и небольшой площадью, бруствер низок, стены ветхи, нет казематов от бомб, никакого строения для гарнизона и один только пороховой погреб. Крепость, находясь у моря и под горою, во время осады с моря или с сухого пути не может долго выдерживать оной; ибо навесные с горы выстрелы, даже и ружейные могут перебить всех людей, и с сей стороны крепость совершенно открыта и беззащитна. Пушки также неисправны; некоторые подобные Дарданельским стреляют мраморными ядрами или заряжаются мешком каменьев. Малый редут защищает с южной стороны гавань, в которой поместиться может до 20 малых судов. Пролив между островом и Анатольским берегом, имен глубину от 9 до 12 сажень, грунт везде ил, составляет хотя открытый, но хороший рейд.

Плавание до Салоники и обратно в Тенедос.

По взятии Тенедоса, турецкая эскадра, состоящая из 8 кораблей, 6 фрегатов и 50 лансонов и канонерских лодок, спустилась к устью Дарданелл. Главнокомандующий, желая уменьшением своих сил выманить неприятеля из крепкой засады, приказал контр-адмиралу Грейгу с кораблем “Ретвизаном”, фрегатом “Венусом” и одним [28] идриотским корсером, идти к Салоники, дабы сей богатый торговый город лишить сообщения с Архипелагом и если представятся какой либо к вреду неприятеля случай, то нечаянно появиться и оным воспользоваться. Вследствие сего 19-го марта отряд оставил Тенедос. На другой день совершенное безветрие остановило нас у Афонской горы. Высота ее 2,5 версты уменьшала расстояние, в каком мы от ней находились, и когда солнце начало заходить, то длинная тень ее далеко ал нас простиралась на восток. Во время солнцестояния конец тени достигает до Лемноса, во 100 верстах от нее лежащего. Эллиан повествует, что на вершине горы воздух особенно здоров, от чего живущих там некогда называли Макробии, то есть долголетные. Чрезмерная высота горы делает, что солнце при восхождении показывается на вершине гораздо прежде, нежели у подошвы по западную сторону горы. Филострат в жизни Аполлония пишет, что многие философы удалялись на сию гору, дабы лучше наслаждаться зрелищем небес, столь к вершине ее близких, и приятным положением окрестностей, на дальнее расстояние видимых.

В самой глубочайшей древности, гора Афон посвящена была Аполлону, коего капище стояло на том мраморном верху, где ныне сооружена церковь Преображения Господня. Еще более она была известна тем, что Ксеркс, хотя и мог обойти ее, хотел для [29] сокращения пути своему войску перерыть ее; а другие уверяют, что Александр Великий предполагал сделать из нее статую, изображающую всадника на коне, и на каждой руке выстроит по городу. Во время гонений, отшельники построили там монастыри, коих теперь считается 20, и с тех пор Афон называется святой горою.

Монастыри расположены по покатости горы один ведь другим от вершины и до самого моря, так что издали представляют они огромную лестницу ведущую на небеса. Белые стены, коими окружены монастыри наподобие замков и златоверхие главы церквей, столько поражали зрение и говорили чувствам, что я не мог свести с них глаз, желал поклониться сим святым местам, думал, что, быв столь близко, не простительно русскому, не посетить их; но море зарябело, ветерок подул, и мелькающие в кельях огоньки скоро скрылись и угасли. Огорченный, со стесненным сердцем, должен был расстаться с набожными мыслями, и плыть против воли туда, куда веял ветер.

Ночь была светла, день последовал за ней прекраснейший и ветер дул самый умеренный; мы плыли вдоль берега Македонии и чем ближе подходили к Солоникскому заливу, тем места становились более прелестны. Когда миновали мы город Кассандрию, окруженный каштановым лесом, то по обе [30] стороны залива открылись нам два совершенно различных вида. Восточный берег являет взору равнину, легким скатом от горизонта склоняющуюся к морю, покрытую полями, лугами и небольшими перелесками плодоносных рощ. Малые ручьи, искривленным направлением текут к морю, рисуют, так сказать, по земле узоры и украшаются многими селениями, рассеянными на берегах их. Западная сторона, берег Фессалии, представляет высокие голые свалы, уныло склонившие главы свои к морю. На них не видно было и малейшего следа жилища; славная гора Олимп, величественно восходя до небес, поражала взор своей огромностью; печальные сосны, растущие на ее вершине, колеблемые ветром, качались над пропастями, со всех сторон ее окружающими. И в сих то вертепах, засыпанных вечным снегом, ночует воинственное племя Епиротов, кои подобно Майнотам, до сих пор сохранили свою независимость. 15.000 сих воинов, ежегодно, когда поспеет жатва, сходят на долины и предают все огню и мечу, во избежание чего Солоникский Паша, удовлетворяет их нужды, починивает им ружья, дает порох и свинец, и сия горсть людей, под щитом непроходимых гор и дикой храбрости, не боится ни наказания, ни мщения. Кроме Олимпа, горы: Осса, Пелион и Пинд, последняя с раздвоенной вершиной, прославленные древними [31] стихотворцами, также Темпейская долина, Термские теплицы и река Пеней тут же находятся, словом на каждом шагу и на обоих сторонах залива, места ознаменованы каким-нибудь знаменитым именем и происшествием.

22-го марта в вечеру, не доходя Солоники, корабль и фрегат бросили якорь, а корсер с контр-адмиралом пошел далее для осмотру крепости, и в туже ночь возвратился назад, 23-го на 15 саженях глубины в семи верстах от города, отряд бросил якорь; против нас в устье реки видно было несколько лодок. Вооруженные гребные суда взяли их и привели к кораблю контр-адмирала; с оных лодок предположено было бомбардировать город.

Солоника лежит в конце залива между двумя реками, обнесен высокой четвероугольной стеною и бойницами, окружность сих стен, по-видимому, может простираться от 20 до 30 верст. С морской стороны город защищается только двумя башнями, вооруженными 19-ю большими пушками, стреляющими мраморными ядрами; амбразуры их очень велики и запираются железными затворами; между башнями, которые несколько выдались вперед, на городской стене поставлено 20 орудий обыкновенного калибра; тут останавливаются купеческие суда. С сухого пути, от северо-востока, город защищается замком, называемым [32] Семи-башенной; он стоит внутри главного вала, и отделяется от города большим полем. Солоникский рейд окружен ровными местами, цепь Фессалийских гор тут прерывается, но вдали другой хребет гор окружает равнину, орошаемую пятью реками, из коих Вардар и Вистрица судоходцы; от сих рек вода на рейде пресна. Мыс Бернус защищает рейд от южных ветров; оный будучи закрыт и с прочих сторон берегом, и притом имея глубину от 5 до 9 сажень, грунт ил с песком, удобен и безопасен. В городе считают 48 мечетей, 30 греческих монастырей и 36 синагог. Обширный купол соборной церкви Св. Дионисия превышает все здания. Евреи, богатейшие из жителей, производят значительную торговлю хлебом, лесом, рогатым скотом, вином и хлопчатой бумагой.

24-го марта шлюпка с контр-адмиральского корабля ездила два раза в город; были переговоры: контр-адмирал требовал выдачи французской собственности; но как губернатор города, населенного 100.000 жителей, и защищаемого 10.000 янычар, словесно в оном отказал, то после полудня фрегат наш снялся с якоря, дабы приблизиться к крепости, но не дойдя к оной на пушечный выстрел, приткнулся к мели, и хотя скоро, и, по мягкости грунта, без вреда сошел с оной, но предприятие было сим [33] замедлено. На другой день подул крепкий северный ветер, почему контр-адмирал принужден был оставить предприятие. Отряд снялся с якоря, и, по причине мрачности и сильного ветра, не выходя из залива остановился у деревни Паноми. 26-го поутру, когда ветер уменьшился, отряд снова вступить под паруса; корсер пошел в Скополу, для взятия там нагруженных пшеницей турецких судов, а корабль и фрегат 30-го марта соединился с флотом у Тенедоса.

На передовом посте у Дарданелл.

2-го апреля корабль “Мощный” и фрегат “Венус”, назначенные для блокады и наблюдения неприятельских движений у Дарданелл, сменили корабли “Рафаил” и “Ярослав”. Отряжаемые в авангард корабли обыкновенно в 8 верстах от крепостей, останавливались у пустого острова Маври, где могли наливаться водою. Поелику наши суда находились весьма близко от пролива, были всегда в готовности сняться с якоря, и вступить в сражение; то со времени прибытия нашего флота на Архипелаг, не только судно, ниже одна лодка не осмеливались приблизиться к Дарданеллам; торговля совершенно прекратилась, и многолюдная столица, наводненная проходящими войсками, и обремененная содержанием другой армии, собранной для защиты Дарданелл и [34] Константинополя, скоро истощила все запасы; недостаток и в сем месяце был уже чувствителен.

Дарданелльский, (смотри карту Дарданелльского пролива) в древности Геллеспонтский пролив, получил свое название от царя Дардана, построившего на нем город своего имени (ныне малые Дарданеллы). Не возможно поверить, чтобы на таком течении, которое иногда бывает по 6 миль (10,5 вер.) в час, мог Ксеркс утвердить чрез пролив мост; по сей же причине еще менее вероятна прекрасная история Геро и Леандра. Устье пролива между европейской и азиатскою крепостью, имеет 10 верст ширины, у крепости Сестос и мыса Барбиери суживается до 2,5 верст; далее за крепостью Абидосом и мысом Пескис до крепости Галиполи ширина 4,5 версты. Первые укрепления построил Магомет II, возобновил их Магомет IV, а последние построены в 1770 году кавалером Тоттом. Теперь поставили новые рикошетные батареи наравне с поверхностью воды, (a fleur d'eau) так что прорывающийся корабль, во всю длину канала на расстоянии 65 верст (56 миль) должен будет сражаться на оба борта, а часто выдерживать огонь с четырех крепостей вдруг. За всеми сими грозными укреплениями излучистое направление канала, сильное течение, бьющее из стороны в сторону, отмели у многих мысов находящиеся, наконец спорное [35] течение в устье, идущее у одного берега к северу, а другого к югу, делает проход чрез Дарданеллы весьма опасным, и дате непроходимым.

Остров Имбро.

В ночь на 3-е апреля, три вооруженные шлюпки “Мощного” и “Венуса” с 120 солдатами, матросами и албанцами, отправились на остров Имбро, для покупки провизии, и для приглашения жителей привозить оную в Тенедос. На рассвете мы пристали по южную сторону острова. Пастухи без робости встретили нас на берегу; потом пришли и поселяне ближней деревни и с радостью предложили, хотя не многое, но все, что они имели, не требуя платы; но как от них ничего не хотели взять даром, то тут обнаружилась сметливость греков, кои за то, что прежде отдавали за 10 копеек, стали требовать рубль. При всем том, несколько домов не могли снабдить нас нужным; поэтому лейтенант Рикорд отправил мичмана Поздеева в город, в 20 верстах от берега лежащий. Я оставлен у судов.

Имбро горист и плодороден. Горы покрыты дубовым и Карагичевым лесом; долины, орошаемые многими небольшими источниками, покрыты плодоносными деревьями, виноградниками и частью производят пшеницу, ячмень и кукурузу. Не смотря на богатство природы, жители бедны. Дома их [36] сложены из камней без всякой связи, плоские крыши покрыты плитой или хворостом. Каждый начальник селения, турка, требует подарка. За свободу Богослужения, начальник острова требует ежегодно иногда произвольную подать. Если тотчас не внесут ее, приказывает сломать церковь. Сие несчастие случилось и с здешними жителями, Не знаю почему думал священник будто бы я имею право позволить жителям возобновить церковь. Он в длинной речи, изъявил свое прошение. Когда переводчик, мало разумевший итальянский язык, пересказал мне, что он от меня хочет, то я удивился; не имея в мысли внушения начальства, “сколько можно снисходительно обходиться с греками”; и притом полагая, что отказ мой не будет им понятен, (ибо не только офицера, но и простого солдата почитают они существом гораздо их превосходнейшим) я дал мое согласие и принужден был идти вместе с народом туда, куда меня повели. Мы спустились в овраг, со всех сторон закрытый сплошной густотой деревьев. Внизу под скалою не без сожаления увидел я одни стены часовни. Священник прочел молитву, окропил святой водою, и прихожане ревностно приступили поправлять стены, принесли дверь и солому, чтобы сделать крышку; люди наши также им помогали; я подарил попу медный складень; он столь был обрадован сим подарком, что не знал как [37] благодарить, и всем его показывал. Когда исправление церкви приходило к концу, вдруг прибегает молодой человек и с испуганным лицом уведомляет, что турки напали на наших в город, и почти всех побили. Я воротился к шлюпкам, собрал своих людей, лейтенант Рикорд, начальствовавший отрядом, приказал поставить по возвышениям часовых, и дабы дождаться вернейших сведений, перевести баркасы к одному мысу, где на случай удобнее было защищаться. Между тем люди, возвращавшееся из города с провизией, сказывали, что в северной части острова отряд турок точно набирает матросов для флота. Начальник селения отправил в Тенедос лодку уведомить о сем адмирала. Около полдня несколько турок показались в отдалении на горе, но скоро отступили и скрылись за горы. Между тем все наши люди собрались, и баркасы в 6 часов по полудни отправились к Маврам.

День был жарок, и море тихо, но заходящее солнце предвещало бурю; небо покрылось мрачностью; южный горизонт горел молниями, и от сей же стороны шла зыбь. Слишком нагруженный баркас начало заливать, ветру еще не было, но сильным волнением выбивало весла из рук гребцов. Не успевая отливать воду, принуждены мы были бросить в море купленную провизию, ядра, порох, и все другие тяжести. После [38] полуночи ветер подул, но противный, и нас несло к Дарданеллам. Матросы, другой день не имея покоя, и 10 часов сряду гребя без отдыха, напрягали последние усилия, но баркас мало подвигался вперед против зыби. К утру ветер начал свежеть: на рассвете сделалась буря, но к счастью я успел взять выше островов Маври, и мог полным ветром пристать к кораблю “Мощный”. Ночь сия стоила мне великого беспокойства, ибо не имея с собою компаса, не был точно уверен, так ли держу, и если б не удалось достигнуть к Маври, то бы должен искать спасения в Дарданеллах, что и случилось с двумя катерами корабля “Мощного”; но к счастью корабль “Скорый” и “Венус”, отправленные адмиралом к Имбро, увидели их, спустились и спасли; у “Венуса” под самыми батареями Европейского мыса изорвало марсели, и фрегат с крайней опасностью едва мог обойти мыс Грео.

“Скорый” и “Венус” прибыли к северной оконечности Имбро, высадили там 300 солдат и албанцев, но турок не нашли; ибо они уже переехали на лодках в залив Сарос; поэтому “Скорый” возвратился в Тенедос, а “Венус” занял свой пост в авангарде. На фрегате меня встретили как воскресшего из мертвых; ибо греки, посланные с Имбро, уверяли, что нас всех побили.

10-го апреля турецкая эскадра из 7 кораблей и 6 фрегатов пришла из Мраморного [39] моря, и остановилась в устье Дарданелл у азиатской крепости, а 2 корабля стали у европейского берега. Сего числа 4 наших корсера прошли за остро в Имбро к западу.

Офицерской запас уже давно истощился, морской провизии матросам выдавали также скупою рукою; надеялись что-нибудь достать на Имбро; но я возвратился оттуда по пословице: ездил ни по что, привез ничего. В полночь, на праздник Пасхи, слушали заутреню, любовались пальбою с флота и Тенедоской крепости, и сами, при громе артиллерии, обнялись, похристосовались по братски, поздравляли друг друга с великим праздником; а разговелись черным размоченным сухарем. Не привыкнув в такой день столь строго поститься, хота мы и шутили, но не долго; скоро все разошлись по каютам философствовать, предаваться романическим мечтаниям, один лег спать, другой пел заунывные песни. Матросы также сбивались с ладу, прохаживались на шканцах в новых мундирах, воспоминали как в России в сие время уже все веселы, и также шутили с горем пополам. К вечеру с флота виден был идущий баркас; оный пристал к нашему борту, наполненный баранами, бочонками вина, корзинами яиц и зелени. Какая радость! Адмирал вспомнил о нас и уделив из своего запасу прислал нам разговеться. Подарку этому мы так обрадовались, что тотчас развели на кухни огонь, [40] часто посылали торопить поваров и наконец в полночь сели обедать. На рассвете и матросы разговелись, начались игры и песни, все были довольны, забыли прошедшее и с большим удовольствием наслаждались настоящим. Турки в Дарданеллах что-то суетились, корабли переходили с места на место. Может они думали воспользоваться нашим праздником, но как бы они обманулись; у нас кроме великого изобилия воды получаемой с островов Маври, вино в бочках очень повысохло.

1-го апреля корабли “Уриил” и “Скорый” сменили нас в авангарде, а мы возвратились к Тенедосу, где флот наш усилился двумя кораблями, прибывшими из Адриатики, и 20 корсерами, кои получив военные флаги, отправились в разные места Архипелага для крейсерства.

Залив Сарос.

21-го апреля, дабы уничтожить сообщение чрез залив Сарос, находящийся по северную сторону Дарданелльского полуострова, откуда могли перевозить провиант, капитан получил повеление идти между Имбро и Румелийском берегом. контр-адмирал Грейг в тоже время с 4 кораблями отправился к Смирне, где должен был крейсировать пред входом сей гавани между Хио и Метелином. Главнокомандующий имел [41] в предмете, как блокаду сего богатейшего торгового города, так и то, что бы развлечением сил поощрить турок выйти из Дарданелл. К нам присоединился Идриотский корсер, курьер Архипелажский, капитан Кириако Скурти.

22-го. По прибытии в залив взяли два судна, и пройдя до самого конца его остановились на якоре у островков, на одном из коих находится укрепленный монастырь. Турки сделали по нам несколько безвредных выстрелов. 23-го апреля, возвращаясь назад у пунто Журонто, заметили два судна, называемые здесь Соколевы, они были отвартовлены (привязаны канатами) к берегу, толпа турок были готовы защищать их. Маневр, который сделал капитан Корсера, заслужил общую похвалу и принес бы честь наилучшим матросам. Ветер был свеж, корсер близ берега под всеми парусами, дал залп, пустил беглой огонь картечью, уменьшил парусе, задержал несколько ход, придержался как можно ближе к Соколеве, и в то время баркас бывший на бакштове пристал к ней, греки вскочили на судно, в одно мгновение ока обрубили канаты, и таким образом вытащили оное кормою на бакштов из гавани в море. Два пленных, взятых на Соколеве, показали, что в сем местечке, [42] находится Султанский магазин, и пекут хлебы для армии, посему фрегат бросил тут якорь, несколькими выстрелами очистили берег и все гребные суда, тотчас были туда посланы; греки также не замедлили к нашим людям присоединиться, и в полчаса, когда неприятельская конница, артиллерии и пехота начали спускаться с высот, успели нагрузить другую Соколеву хлебами, мукою и всем, что попало под руку, остальное зажгли и возвратились без потери.

Прибытие наше в Сароский залив причинило туркам не малое беспокойство. Большая их армия, которой вверена была защита Дарданелл и столицы, соединилась, и заняла кругом берега залива, ибо тут они ожидали высадки наших войск. Главнокомандующий, найдя средство иметь сообщение с Константинополем, и даже с армией генерала Михельсона, действовавшею на Дунае, с намерением распространил слух, будто бы 100.000 наших и английских войск, вместе с греками и славянами, выйдут на берег всем заливе, и таким образом оставив Дарданеллы в стороне, пойдут прямо на столицу, которая от конца залива находится только в трех днях марша. Слуху сему столько поверили, что 5000 албанцев взбунтовались, заклепали в одной Дарданелльской крепости пушки, и видя свою ошибку, после [43] кровопролитного сражении, пробились и ушли в свои горы, предав на пути все турецкие селения огню и мечу. К сему присоединился недостаток в хлебе, которой прежде получали из Египта и Архипелага, и с сего времени Константинополь был свидетелем кровавых происшествий. Многие Паши были казнены, а потом и сам султан Селим был свержен с престола.

Обойдя кругом Сароский залив и отправив призовые суда в Тенедос, мы пошли к западу вдоль Румелийского берега. За мысом Енио у города Нино видно было в устье реки на мелководью и под крепостью 30 лодок; на них не возможно было напасть, однако ж корсер наш возвратившись к ним ночью взял своим баркасом 2 лодки, а мы проходя близь берега, и не встретив ни одного судна, бросили якорь в открытом море, на глубине 34 сажен по западную сторону Самондраки, куда на утро 24Апреля пришел и Корсер.

Остров Самондраки.

Самондраки, имеющий в окружности от 30 до 40 верст, лежит по западную сторону Имбро, против Румелии. На нем нет ни одной пристани, кроме якорных мест по западную и южную его сторону находящихся. Вид острова с запада, где мы стояли на якоре, представляет один из [44] прекраснейших проспектов в природе. Холмы, возвышения, наконец горы раздельно стоящие, наполняют все его пространство. Высокие горы имеют голые вершины, изредка поросшие строевым лесом, меньшие составляя уступы первых, покрыты плодоносными рощами, между ими зеленые долины, тучные луга, и хижины, разбросанные поберегу малых источников, подобно блестящим точкам, показывались в отдаленности.

Турки, бывшие на острове, бежали в Румелию. Новый начальник из греков приехал на фрегат, поднесь подарки, состоящие в плодах и вине, и неотступно просил капитана послать в город, лежащий от берега верстах в 15, несколько солдат, дабы тем обрадовать народ и устрашить турок, которые узнав, что русские заняли город, и по отбытии фрегата не осмелятся из Румелии возвратиться на остров. 40 солдат и столько же греков с корсера, рано поутру отправились двумя дорогами в город. Мне поручен был сей отряд с таким наставлением, чтобы пригласить греков возить съестные припасы в Тенедос, а турок, если какие попадутся по дороге или приведены будут жителями, взять в плен.

Мы шли с пригорка на пригорок, с горы на гору, везде встречая прелестную природу, в полном цвете, разнообразии и [45] богатстве. Тут проходили мы бор дубовых, ореховых и каштановых деревьев; там густой лес смоковничных, миндальных и черешневых, коих ветви переплетены диким виноградом и жасминными лозами. Спускаясь с гор, мы входили в прекрасные долины. Зеленые ковры лугов, поля, виноградники и сады, дремлющие под тению гор, свежесть утра, красота и дикость мест, удовольствие встречать на каждом шагу неожиданное зрелище, видеть необыкновенных птиц, обонять запах неизвестных у нас цветов, словом чувствовать себя перенесенным в другой мир, где каждый взор, сообщая сердцу новое и живое впечатление, часто останавливал меня, и я в мечтании блуждал в очарованных садах Армиды. Иногда дорога шла узкой тропинкой, пробитой на отвесе, тут скалы висели над головою, там пропасти зияли под ногами, но пройдя сей опасный путь и взойдя на гору, с одной стороны открылось шумящее море, с другой прелестная долина. Разбросанные в беспорядке, хижины, скрывающиеся под тенью пирамидальных тополей; виноградные сады, и большее поле хлопчатой бумаги, разделенное обширным ровным лугом, примыкавшим к скале, на коей в половине ее высоты, в пустынном уединении показывалась бедная церковь с кладбищем, осененным кипарисами; а ниже ее водопад, обширным жерлом как бы [46] пролитый из урны, вырывался из свалы, падал и издали представлял светящееся зеркало, за коим обильный поток, стекая вниз по долин, изгибался по лугу светлой чертою; наконец рогатый скот, спокойно щиплющий мураву, стадо овец, бродящих под скалою и отдыхающих вокруг водопада, и козы, прыгающие по обрывам, довершали картину, и составляли совокупно прелесть сельской жизни.

Наконец пройдя тесное ущелье, между двух каменных утесов заключенное, вправо открылись развалившиеся стены крепости, а за нею и город. Дабы известить жителей о нашем прибытии, провожавший нас начальник города просил сделать несколько выстрелов, после коих с барабанным боем пошли вперед. Вскоре мы увидели толпу народа, вышедшую к нам на встречу. Священник в ветхой рясе окропил нас святою водою, подал мне в руки кипарисный крест, и когда я приложился к нему, то взяв у меня обратно оный, благословлял солдат; потом сказал краткую речь, в которой я и переводчик мой поняли одно имя Александра, за тем принимая от мальчиков букеты цветов подал мне и каждому солдату, прося украсить ими шляпы и киверы. После сей церемонии, гражданские как казалось чиновники, ибо в платье их не было от других различия, поднесли мне медовые хлебы и соль. При восклицаниях народе, да здравствует Александр, вступили [47] мы в город вместе с народом, на лицах которого ясно изображена была радость, смешенная с каким-то священным благоговением. У дверей каждого дома, хозяин, кладя руку на грудь и не много наклонившись, подносил хлеб и соль, женщины с великим любопытством и робостью, может быть происходившей от стуку барабанов, смотрели на нас с террас домов. Впереди шел священник и начальники, они вывели нас за город на одно возвышение, где небольшое четвероугольное место, огражденное перилами, было услано коврами; меня просили войти и сесть там на подушку, солдаты стали вокруг, началась новая церемония; начальник города с 6 другими и попом, вошли и в почтительном отдалении опустясь на колена сели предо мною. Один из стариков с жаром говорил длинную речь; но переводчик мой худо знавший по-гречески и еще менее по-итальянски, сказал мне: они просят, чтобы мы оставили несколько солдат для защиты их от турок, что содержание берут на себя и желают дать присягу в верноподданстве. На сие я отвечал, что Архипелаг уже объявлен под покровительством нашего Императора, что присяга не нужна там, где нет сомнения в верности и преданности, что впрочем с особенными просьбами они могут отнестись к главнокомандующему, а я имею только поручение установить цену [48] съестным припасам, и пригласить жителей доставлять оные в Тенедос. На сие начальники отвечали, что некоторое количество провианта и скота, собранного турками для армии их в Румелии расположенной, мы можем взять, как собственность неприятельскую; сверх того желая доказать готовность свою, они обещали собрать к вечеру еще несколько провизии собственно от себя. Впредь же, как не имеют удобных лодок для перевозки скота в Тенедос, они будут отпускать дров сколько угодно, а провизии сколько могут на корабли для сего присылаемые, по цене условленной и самой умеренной. Они сдержали слово: глашатаи обвестили всех начальников семейств, что именно каждый из них должен к вечеру доставить на фрегат.

И тут, как на Имбро, я должен был позволить возобновить разоренную церковь, но священник здешний был счастливее прежнего. Капитан подарил ему рясу, и образ Николая Чудотворца в окладе. Начальник города пригласил меня к себе обедать, и после того, как у нас на святой неделе попы, должен был переходить из дома в дом, и непременно чего-нибудь откушать; солдаты также усердно были угощаемы. В одном доме найдя женщину раненую турком, у которой пуля остановилась в ноге, за неимением у здешнего лекаря инструментов, послал я на фрегат за своим, [49] которой вынул пулю, дал наставление как лечить, и снабдил лекаря некоторыми медикаментами.

Местоположение города мне очень понравилось. Три каменные бесплодные горы, сходясь подошвами, составляют узкой треугольник, с двух углов которого быстро текут два источника, соединяются и одним течением вертят несколько колес, обращающих небольшие жернова, весьма просто устроенные и без всякого над ними строения. С двух сторон по хребту гор, построены ветряные мельницы, которые служат и для защиты; с третьей стороны стоит крепость. Обойдя угол ее, тотчас увидишь город, разделенный по скатам на три слободы. С первого взгляда нравится он диким, уединенным своим положением. Строения представляют кучу разбросанных хижин, низких мазанок с плоскими крышами. Все они каменные без полов, с двумя малыми окнами, и в средине составляют одну нештукатуренную комнату. Дом лекаря, почитающийся лучшим, обит в средине резными кипарисными досками.

Крепость построена генуэзцами; от стен ее осталась только одна круглая бойница и развалившееся строение, в погребах коего лежала пшеница. Зерна, почерневшие от времени, можно было отделить одно от другого; но как скоро сожмешь их в руке, то они обращались в земляную пыль. И [50] пшеничное зерно, столь тленная вещь, чрез несколько столетий, подобно мраморной статуе, торжествует над временем и разделяет с ним вечность.

Самондраки изобилует хлебом, плодами, скотом и табаком. Как турки, поселившиеся здесь, не составляют и четвертой части жителей, то греки не все еще утратили свои обычаи. Одеваются по-турецки; женщины ходят с открытым лицом; он прелестны, но не столько красотою, сколько кротостью, целомудрием, и особенной склонностью к мирной семейственной жизни известны на Архипелаге. Все женихи, и богатые и ревнивые и благоразумные, ищут здесь невест своих. Самондраки издревле славился капищем, которого предвещания уважались не менее Елевзинских.

Получив на сем малом острове более запасов, нежели ожидали, 26-го апреля снялись мы с якоря, и пользуясь тихим попутным ветром плыли близь Румелийского берега. У местечка Макри несколькими выстрелами пустили ко дну три лодки. Тут был укрепленный шанцами лагерь; турки по-пустому стреляли в нас из ружей и даже из пистолетов; не много далее корсер наш взял одну лодку, а другую сжег; суда же, бывшие у города Нино и Чиберже, разгрузились и вытащены были на берег. Таким образом лишили мы неприятеля последнего средства доставлять сим путем что-либо из [51] Архипелаг. Обойдя отмель у мыса Енио, находящуюся по левую сторону при входе в залив Сарос, и миновав другой камень близ острова Имбро, мы спустились к Тенедосу, куда и прибыли 28-го апреля.

Румелия очень изрядно обработана, отсюда получается лучший курительный табак; берега ее населены Кержиалами, или лучше сказать, военными помещиками. Они неплатят никакой подати, и только в военное время обязаны служить на коне на своем содержании. Судя по множеству селений, видных у набережной, и особенно по большим табунам лошадей, должно думать, что Кержиалы зажиточны. Дома их в вид беседок и павильонов, обыкновенно выстроенные на берегу реки и под тенью купы деревьев, нравятся взору, и обещают прохладу и удобство.

Остров Скиро.

Капитан фрегата Венуса с двумя корсерами, прежним Курером и другим Ирида называемым, получил повеление идти, к островам Св. Евстратия и Скиро, где изготовлено было для флота несколько съестных припасов и скота, 2-го мая, приняв на фрегат 20 албанцев с офицером, снялись мы с якоря, и подойдя к острову Св. Евстратия легли в дрейф. Старшина острова тотчас приехал на фрегат, привез в подарок несколько зелени, плодов, вина и обещал на [52] другой же день отправить в Тенедос на своих лодках 100 баранов, и столько зелени и вина, сколько собрать может, с обещанием каждую неделю отправлять на флот по две лодки с провизией. От острова Св. Евстратия 5-го мая в полночь, прибыли в гавань Сан Жоржио, находящуюся на южной стороне острова Скиро. Один из Корсеров наших пошел к Негропонту, а другой к Тино, откуда последний прислал нам два грузовых судна.

Гавань Сан Жоржио защищается от западных ветров длинным островом Фрикю, и тремя небольшими островами, между коими и берегом Скиро простирается большой рейд, где на глубине от 10 и до 30, а далее и 40 сажен, корабли безопасны от всех ветров. Самое лучшее место, где грунт ил, на глубине 10 саженях, находится против одного развалившегося строения, вокруг которого на малое пространство берег покрыт белым песком.

Тихое утро, день прекраснейший, вокруг нас не видно было никакого селения, но зелень лесов, растущих на небольших возвышениях, луга и поля, манили выйти на берег. Сев в шлюпку и приближаясь к берегу приметили мы, что вода на глубине 6 сажен, сделалась прозрачна как стекло; там на чистейшем песке дна плавали тысячи многообразных полипов, морских ежей, звезд, [53] коньков и всякого рода рыб, столь прелестно испещренных, каких нельзя и вообразить в нашем климате. Кажется, будто рукою можно достать растения, плавающие в глубине; но по точном исследовании, они лежали на дне. Но что меня более удивило, то это были играющие на поверхности моря рыбы. Семь довольно больших гонялись за стаей малых, делали различные обороты, из коих некоторые имели сходство с маневрами войск и эволюциями флота.

Как начальник острова, приезжавший на фрегат, обещал не прежде двух дней доставить скот и провизию, а между тем должно было ожидать возвращения корсеров, то для отдыху капитан приказал на берегу раскинуть палатки, и половину экипажа свезти к оным. Тотчас из балласта сделали походную баню: русскому во всех климатах баня необходима. Люди наши одни ловили рыбу, другие с ружьями пошли в леса, и та и другая охота была более, нежели удачна. Жители приходили к нам с подарками, и столько обрадованы были нашим прибытием, что оставались в палатках до самого нашего отбытия. Мы угощали и ласкали всех равно, ибо начальника от земледельца ничем отличить было не можно.

Скирос имеет в окружности около 150 верст, покрыт невысокими горами. Почва земли на каменистом грунте весьма [54] плодоносна. Виноград дает прекрасное вино, в лесах без всякого призору растут плодовитые деревья. Жители занимаются земледелием, и хлебные поля дают им изобильные жатвы. На всем острове считается не более 400 семейств, разделенных на три селения; большое из них, называемое городом, лежит в северной части острова, в миле от моря, и занимает такую высоту, что строения кажутся висящими над водою; таким он представлялся с моря, когда мы его проходили. Любопытство побудило меня с тремя товарищами идти в город пешком; но проводник наш в 5 верстах от рейда, показал нам развалины древнего Скироса, это нас остановило, мы предпочли древний новому, и после сожалели о сем предпочтении. Куски мрамора, глубокие ямы, означающие места строений, колючий кустарник, и черепки от сосудов багряного цвета, вот что осталось от великолепной столицы, где родился Ферекид, где Ахилл в женском платье воспитывался между дочерями царя Hикомеда, и где наконец умер Тезей.

Великолепные здания, нравы и даже образ людей подвержены переменам; все истребляется временем и варварами, в руках которых искусства, науки и художества мертвеют. Но природа остается не изменяемой, мы видим ее в том же великолепии, какова [55] она была при сотворении мира. — Возвращаясь назад другой дорогой, мы вошли в лес, обремененный плодами столь редкими, что воображение перенесло меня в счастливые острова Тихого Океана, где человек без знания искусств, роскошествует в избрании богатых даров земли уединенной и никем не посещаемой. Шум воды привлек наше внимание, мы обратились в ту сторону, и увидели прекрасный водопад. Падая с небольшой высоты и разбиваясь о мшистые каменья, весь обращенный в пену, он течет после спокойно, разделяется на два рукава и тем образует островок, поросший огромными деревьями, корни которых, подмытые водою, склонились с обеих сторон речки, соединились ветвями и составили таким образом живой мост. Далее по берегу реки не можно было пройти: терновник, вьющийся виноград, утлые пни и упавшие деревья принудили нас идти кратчайшей дорогой. Зеленый луг привел нас к палаткам.

7-го мая по прибытии корсеров, и по принятии 70 быков и 400 баранов, снялись мы с якоря, лавируя к северу при переменном тихом ветре. 8-го в полдень слышны были пушечные выстрелы, а спустя несколько греческая лодка, вышедшая из Тенедоса, уведомила нас, что турецкой флот вышел из Дарданелл; посему сделав корсерам сигнал держаться соединенно, мы [56] поставили все паруса, и 9-го мая рано по утру, в густом тумане сошлись с флотом нашим, состоящим из 10 кораблей и 7 корсеров по западную сторону Тенедоса, и вместе с ним стали на якорь на прежнем месте против крепости.

Высадка турецких войск на остров Тенедос.

7-го мая по захождении солнца, телеграф дал знать, что турецкая эскадра снимается с якоря, к полудню вышла оная из пролива и расположилась на якорях выше островков Maври к Анатольскому берегу, всех числом кораблей восемь, между которыми один 120-ти пушечный и три 80-ти пушечные, фрегатов с 50-ти пушках —шесть, шлюпов— 4, бриг— 1, лансонов и канонерских лодок до 5-ти; флагманы были: Капитан-Паша Сеид Али, Капитан-Бей (адмирал), Патрон-Бей (вице-адмирал), и один адмирал, начальствующий гребной флотилией.

Главнокомандующий будучи уверен, что турки и с большими силами не возмогут скоро овладеть крепостью Тенедоской, на вечерь того же числа при северном ветре, с 10-ю кораблями вступил под паруса и обойдя остров Тенедос по южную сторону, направил путь к острову Имбро. В [57] движения сем адмирал имел в предмете, чтобы дать неприятелю более способа устремиться на остров и тем самым отвести его далее от пролива: притом если бы Северной ветер подул хотя сутки постоянно, чего и ожидать должно было по настоящему времени, то флот наш мог бы выйти у неприятеля на ветер, отрезать его от пролива и принудить в битве, которой он тщательно старался избежать; но 8-го числа во весь день случились штили и переменные противные от севера маловетрия.

9-го мая поутру ветер был противный от северо-востока свежий, небо облачно и временно дождь, к тому же и лунное затмение при полнолунии, все сие обещало продолжительную ненастную погоду или бурю; то, чтобы не подвергнуть корабли какому неприятному приключению, в 9-ть часов утра флот спустился к острову Тенедосу, и при самом положении якоря нашел от севера жестокой шквал с дождем, дул с полчаса с великой силою, потом ветер, дождь и мрачность начали упадать и погода прояснилась. В полночь ветер стих, и к досаде нашей опять сделался от NO легкий.

8-го мая, когда флот наш находился у Имбро, турки поспешно высадили десант в 4-х верстах к северу от крепости Тенедосной. Майор Гедеонов с 2-мя ротами и 2 пушками прейдя на место после малой [58] перестрелки, первой неприятельской отряд принудил отступить. Турки отошли к лежащему на ружейной выстрел от Тенедоса, маленькому голому островку, и под прикрытием сильного картечного огня гребной флотилии, вторично и в большей силе вышла на берег. Майор не давая им осмотреться и устроиться, немедленно на самом берегу отважно вступил с неприятелем в ручной бой. Турки не могли выдержать такого натиска, и не имея места к отступлению, бросались в воду и на лодки; новые толпы заступали их место и имели туже участь. Высадкой располагали французские офицеры; три раза под защитою канонерских лодок Турки выходили на берег и не взирая на решительность и мужество, в великом беспорядке наконец отступили и отплыли л Анатольскому берегу. Жители Тенедоские и греки других островов, по случаю бывшие тогда в городе, показали в сем случае храбрость и отважность похвальную. Турок убитых на берегу сочтено 200 человек, 30 выбросило морем, сверх того потонуло две лодки и с людьми. А как при каждом их отступлении, поражаемы они были картечью из 4-х пушек, то вся их потеря должна простираться до 300 человек. С нашей стороны, по выгодному положению, коим люди были укрыты от картечных выстрелов неприятельской флотилии, потеря состояла только в 5 раненых солдат и 4 греков. [59]

Дарданелльское сражение 10-го и 11-го мая.

10-го мая с утра ветер был от NO самый удобный для турок, если бы они расположены были атаковать нас; но не удачное покушение на Тенедос лишило их бодрости, и два флота стояли в виду друг друга во всякой готовности. В полдень два судна под парусами шли на нашу линию. Почитая их брандерами, “Венус” по сигналу вступил под паруса, но по осмотре оказалось, что то были австрийские; шкиперы просили адмирала позволить возвратиться им в Триест. Наконец после полудня в 2 часа, к общей всех радости ветер сделался от SW, который в летнее время бывает здесь очень редко. Едва оный начал навевать, то на “Твердом” раздался пушечный выстрел и поднят сигнал сняться с якоря. Радость, надежда сразиться с турками была общая на всем флоте; не думали о опасностях предстоящей битвы, боялись только штиля и перемены ветра. В полчаса все корабли были уже под парусами и в ордере баталии. Мы ожидали, что турки, не осмелившись атаковать нас, примут нападение наше стоя на якоре; но они вскоре также снялись, потом пять кораблей их близ крепостей бросили якорь, и снова отрубив канаты, вступили под паруса, весь флот их направил путь на Дарданеллы. На “Твердом” [60] поднят сигнал несть всевозможные паруса и напасть на неприятеля каждому по способности. Легкие корабли пошли вперед, но ветер начал стихать, наконец переменился, подул от W и довольно свежий, Турецкая эскадра поспешала на всех парусах войти в Дарданеллы, ветер им к тому весьма способствовал Хотя в узком месте пролива не можно было надеяться чем-нибудь овладеть, но храбрый наш адмирал решился дать им удар при дверях самых крепостей.

В 6 часов, когда день клонился уже к вечеру, “Венус”, бывшему впереди, сделан сигнал атаковать отделившийся корабль (см. план сражения). Мы подойдя к нему под корму открыли огонь. Вскоре “Селафаил”, “Ретвизан”, “Рафаил” и “Сильный” напали на другие корабли и сражение началось за полчаса до ночи. Корабли наши, упреждая неприятельские, проходя между ними вперед, обходя с кормы или носу, бились временно на оба борта. “Селафаил”, первый догнав 100 пушечный корабль Капитан-Паши, дал ему залп в корму и когда оный стал приводить на правой галс, дабы избежать сего огня, то корабль наш, поворотив чрез фордевинд, упредил его и снова напал на него с кормы. “Уриил” столь близко миновал турецкий вице-адмиральский корабль, что такелажем своим сломал у него утлегарь. Сенявин стремился [61] на Сейд-Али, и пройдя под корму корабли Бекир-Бея, вступил с ними в бой с обеих бортов; потом спустившись атаковал Капитан-Пашу так близко, что реи с реями почти сходились. Сеид-Али показав сначала желание драться, отпаливался тут весьма редко и на всех парусах уклоняясь от корабля “Твердого” несся под свои крепости. Все турецкие корабли также на всех парусах спешили за своим адмиралом в Дарданеллы, вовсе не помышляя о сражении; многие на них опустив борта даже не защищались; напротив того наши корабли, каждый по способности своей, то спускаясь, то приводя, то убирая, то прибавляя парусов, преследовали и поражали на самом близком расстоянии, стреляя наиболее вдоль их кораблей. В восьмом часу наступила темнота, ветер начал уменьшаться, в самом устье пролива флоты смешались, и от двойного течения одни наши корабли, у азиатского берега бывшие, выносило из Дарданелл, другие прижимало к европейским крепостям и несло в пролив, с обеих берегов коего мраморные ядра поражали друзей и неприятелей без разбору. Для отличия на наших кораблях подняли на мачте по три фонаря; турецкие корабли, бывшие близ нас, сделали тоже; и от сего несколько времени были биты своими и нашими кораблями. Дабы в темноте и в узкости не вредить друг другу, корабли наши стали выходить из пролива и сражение в 9 часу кончилось, но [62] с некоторых перестрелка продолжалась до 11 часов. Бегство неприятельского флота столь было поспешно и беспорядочно, что три корабля стали на мель у азиатской крепости. В первом часу по полуночи, при совершенном штиле, эскадру нашу вытащило течением из Дарданелл, и все корабли по сигналу стали на якорь, где кто находился.

Во время сражения, адмиральский корабль “Твердый” столько приблизило к европейской крепости, что пули стали вредить. Адмирал приказал закрыть фонари и буксировать корабль шлюпками. Потеряв из виду огни, отличающие корабль главнокомандующего, весь флот чрезмерно был сим обеспокоен, и как в сие время лавировали мы пред входом в Дарданеллы, то проходя, спрашивали друг друга, где адмирал? Но скоро среди неприятельского флота, начался весьма правильный беглый огонь, дым прочистился, показались три фонаря, и мы крикнули ура! это был Сенявин. На другой день, когда корабль “Сильный” поднятым с флагштока в половину брейд-вымпелом, известил о потере своего капитан-командора, мы сожалея о славной смерти сего достойного начальника, обещавшего отечеству хорошего адмирала, еще более опечалены были не видя на стеньге “Твердого” вице-адмиральского флага. Не могу описать общего при сем смущения. Я, будучи при повторении сигналов, первый заметил сие и смотря в [63] зрительную трубу, не видя на стеньге флага, воображал или лучше мне казалось, что оный развевает. Капитан, вахтенный лейтенант и другие офицеры, бывшие на палубе, также смотрели, и ни чего не видя, бледнели и не смели спросить друг друга: жив или убит адмирал. Матросы один за одним выходили на шканцы, смотрели, также боялись сообщить друг другу свои мысли, искали предлога сойти на палубу и там в печальном молчании клали земные поклоны у образа. В таком расположении духа, подошли мы под корму “Твердого”. Капитан наш, вместо обыкновенного рапорта, спросил: “здоров ли адмирал?” Нам отвечали: “слава Богу!” Мы еще сомневались; но Дмитрий Николаевич показался в галереи, в одно слово раздалось у нас на фрегате громкое радостное “ура”; адмирал сделал знак, что хочет говорить, но матросы не скоро могли умолкнуть и он, поклонившись, ушел.

11 мая поутру три турецких корабля были довольно подавшись от устья Дарданелл в море; два из них буксировались гребным флотом. До 10 часов было тихо; когда же в сие время ветер подул попутный, то эскадра снялась с якоря, начала соединяться, а в полдень, когда ветер несколько прибавился, сигналом контр-адмиралу Грейгу с кораблями: “Ретвизан”, “Селафаил”, “Скорый”, “Ярослав” и фрегатом “Венус” приказано видимые неприятельские корабли [64] стараться отрезать, взять или истребить. Между тем турецкие корабли на всех парусах поспешали в пролив; наш отряд догнал их почти у самых крепостей и не возмогши никак взять их выше под жестоким на себя огнем, действовал на проходе по кораблям и флотилии отменно удачно. Корабли турецкие после первых залпов, отпаливались весьма слабо; истребление парусов, подбитие снастей и разрушение корпусов их, видно было глазами. Неприятель, имея в выгоду свою попутный ветер, который в то время установился так свеж, что и при противном течении, они подавались вперед; наш же отряд, обращенный бортом к течению, выносило из пролива; но за всем тем трижды успели мы сделать обороты к нанесению большего вреда неприятелю. Гребной флот, защищавший неприятельский корабль, стоявший, на мели ниже азиатской крепости, бежал. Другой корабль, догнанный “Селафаилом”, а после и “Ретвизаном”, бросился на мель под прикрытием европейских крепостей и своего флота. Вице-адмиральский, желая пробраться в пролив у азиатского берега, будучи сильно обит, бросил якорь; потом снялся и уклоняясь от огня нашего отряда также стал на мель; близость оной к азиатской крепости препятствовала атаковать его как должно. Между тем ветер начал тихнуть, течением корабли наши снесло ниже турецких; почему сигналом приказа [65] но отряду контр-адмирала соединиться с эскадрой. 12-го, флот наш стоял на прежнем месте у Тенедоса.

В сие сражение убито: матросов 26, ранено: офицеров 5, гардемарин 1, албанских офицеров 2, нижних чинов 50 человек; повреждения же, какие случились, все на другой день были исправлены. Турецкий флот, невзирая на крепости, тесноту пролива и ночь, уклоняясь от сражения, был сильно разбит. Три корабля их оказались неспособными к службе, потеря в людях простиралась до 2000 человек. Капитан-Паша удавил вице-адмирала и двух капитанов на корабле своем. Спустя несколько дней после сражения, он принял вице-адмирала очень ласково, но лишь вышел он из каюты, вмиг был задавлен. Поступок сей покажется сначала слишком жестоким; но входя в причины, оный не есть таков и напротив в нем заключается доброе намерение. Турки думают иначе о исполнении смертных приговоров, и говорят, что лучше умереть нечаянно, нежели продолжительно страдать в ожидании определенной казни. В Турции не объявляют преступникам о решении их судьбы, и выводя его из тюрьмы на казнь обыкновенно объявляют милость, прощение Султана, а как многие в самом деле получают оные, то осужденный вместо страха, конечно мучительнейшего самой смерти, надеется, [66] радуется и вдруг без торжественного шествия на эшафот, без грозного приготовления, нечаянно умерщвляется, и необходимая смерть, определенная законом, тем самым по возможности облегчается.

Если в сражении на сухом пуши, человек оказывает всю силу мужества, то в морском должен иметь всю неустрашимость; и хотя в обоих управляет нами рука Божия, но в последнем воля его очевиднее. В первом мы сражаемся и умираем только от руки сопротивника, не боимся, что земля расступится под ногами нашими, не думает, взлететь на воздух, и если проигрываем битву, то укрываемся в крепостях, или находим спасение в выгодном занятии месть и искусстве своего полководца. Мореходец же, отделенный от смерти одной доскою, заключенный в тесной плавающей по воде крепости, в коей нет места, где бы укрывшись можно было с выгодой поражать неприятеля, сражаясь с которым, еще должно бороться с ветром и волнами. Близость земли и удаление от нее равно могут быть бедственны. Подводный камень и отмель уничтожает его предприятия, и то, что препятствует одному, служит в выгоду другому. Сей выгодой пользуется только тот, кому ветер благоприятствует, или как говорится по морскому, кто на ветре. Часто самый опытный и храбрый адмирал, завися от силы и [67] перемены ветра, не может победоносного флота своего ни от бури спасти, ни воспользоваться одержанной и бедою. В морском сражении смерть является во всех видах. Кроме ядра, картечи и пули, бьет людей обломками и щепами, летящими от бортов и мачт. При взорвании и потоплении, все погибают, счастливый только спасается. Абордаж превосходит ужас кровопролитного штурма тем, что побежденный в отчаянии может зажечь свой корабль, и тогда враги вместе летят на воздух

12-го мая, в то время, как тело капитан-командора Игнатьева с военными почестями предали земле в Тенедоском монастыре, капитан наш получил повеление, для наблюдения неприятельских движений, идти к Дарданеллам. Турецкий флот устраивался в линию близь крепости Ченак-Колеси, один же корабль, как думать должно, более поврежденный, на буксире канонерских лодок шел далее в пролив. 16-го мая корабль “Мощный” соединился с нами, 18-го же контр-адмирал Грейг с пятью кораблями остановился пред устьем Дарданелл, так что не только судам, ниже лодкам, не можно было пройти в пролив. Фрегат наш с “Мощным” возвратился в Тенедос.

Капитан-командор Игнатьев убит был ядром в голову в то самое время, [68] как он намеревался свалиться с неприятельским кораблем. Отечество лишилось в нем человека просвещенного, мореходца осторожного и воина неустрашимого. Честолюбие его было основано на истинном достоинстве, при обширных познаниях, дух его стремился ко всему изящному и благородному. Пышность в домашней жизни, совершенное бескорыстие по службе были отличительнейшими чертами его характера. Он был горд, но любил отличать, награждать своих подчиненных; был к несчастью иногда вспыльчив, но в сем искренне раскаивался; никогда власть свою не употреблял во зло и боялся быть несправедливым.

Остров Ипсера.

21-го мая получили мы с корсером “Иридой” повеление сделать поиск над появившимся в Архипелаге французским о 28 пушках корсером, и потом под Смирною простоять несколько времени для наблюдения 10-ти купеческих судов, готовившихся оттуда выйти. В ночь на 23-е число корсер “Ирида” отстал от нас, а мы, пройдя весьма близко южный мыс острова Ипсеро, легли в дрейф. Поутру находясь против порта Сан Николо, капитан приказал мне с 2-мя вооруженными гребными судами осмотреть, нет ли в числе 18 судов, стоявших в гавани, французского корсера. Старшина [69] острова, ехавший на фрегат, встретился со мною и уверял, что если бы французский корсер осмелился прийти к ним, то непременно был бы взят. Не взирая на его уверения, я осмотрел все суда и не найдя ничего подозрительного, вышел на пристань. Город Сан-Николо построен на мысе; улицы в нем прямы; посреди города лежит площадь, с прекрасной церковью; дома каменные двуэтажные европейской архитектуры; нижние жилья служат для складки товаров. Псариоты, также как и идриоты, почитаются искусными морскими промышленниками. Остров их бесплоден; они живут морем, имеют прекрасные суда и очень зажиточны. На их содержании два корсера служили при нашем флоте. Порт не велик, открыт только юго-восточным ветрам, и суда на глубине от 5 до 9 сажень, грунт ил, находят в нем хорошее пристанище. Хотя было еще очень рано, одна коже народ толпился вокруг нас. Я, чтоб увидеть город, только пробежал по нем, и по усильной просьбе принужден был войти в один дом, где подали мне завтрак; другие также просили сделать им честь, но торопясь возвратиться на фрегат, я отказался и пошел к пристани.

Оставив Ипсеро, мы плыли вдоль западной стороны острова Хио, где представляется взорам обрывистый каменный утес, и дойдя до Никарии поворотили на восток. За сим островом виден был Патмос, где святой [70] Иоанн в заточении написал “Апокалипсис”. Остров сей, как и Никарин, покрыт прекрасной зеленью и лесом. Никария получил имя свое от Икара, дерзостного сына Дедалова, который приблизившись к солнцу растопил восковым свои крылья и упал в море близь острова Иктиозы, с того времени названного Икара, а ныне Никария. Хотя день был очень жаркий, однако ж наши крылья не растопились, и мы продолжая плыть по северную сторону Самоса, 24-го мая в вечеру бросили якорь в небольшой серповидной гавани, называемой Вохти. Она открыта от северного и западного ветра и имеет 22 сажени глубины, грунт ил.

Остров Самос.

Лишь только положили мы якорь, посланные от города поздравили нас с прибытием и на двух лодках в подарок для команды привезли зелени, плодов, мяса и вина; они ходатайствовали за доброго своего турецкого губернатора, который узнав о нашем приходе, оставил город в намерении удалиться с острова. Капитан приказал уверить его, что бы он, если греки им довольны, не опасался русских. Чтобы узнать достоверно, где находится французский корсер, послали гонцов во все гавани острова.

На другой день нашего пребывания в Самосе было воскресенье; мы поехали к обедне в город. Оный выстроен на горе в [71] двух верстах от гавани, вокруг набережной коей, видно несколько магазинов и лавочек. Церковь только что отстроена, снаружи приятного вида, а внутри живопись на образах столь дурна, что лики святых не иначе как по надписям узнать можно. Иконостас расписан золотом, голубой и красной красками и украшается маленькими одна на одной поставленными витыми колоннами. Для женщин хоры с решеткой, закрыты занавесом. Для стариков по сторонам сделаны род кресел, в которых не сидеть, но прислониться можно. При выносе упоминали имя Государя, которое распространило в церкви молчание, и все слушатели положили земной поклон с благоговением. Сколь нам было сие приятно, всякий русский сердцем удобно может себе представить. Здешний дьячок, старик лет 60-ти, славится своим пением, голос его чист и громок; он пел с такою страстью, силой и напряжением, что труд его по справедливости немаловажен. Голова его беспрестанно обращалась к небу, руки попеременно прилагал он к сердцу или простирал к алтарю, весь дрожал и находился в полном исступлении. Носовой напев его имеет нечто особенное, ибо всех слушателей приводил в священный восторг.

Город, называемый Копа, расположен неправильно; в нем есть кривые, прямые, широкие и узкие улицы, каждая площадь с фонтаном. Дома итальянского и восточного вкуса, [72] кто имеет прекрасную жену и ревнив, то по-турецки окна на двор; кто редко бывает дома и имеет доверенность к своей любезной, у того окна на улицу; дом с балконом и террасой. Словом всякий строится как ему вздумается. Тут подметено, там куча мусора, тут прекрасный раскрашенный дом, возле него хижина без окон, которые заменяются деревянными решетками. Базар закрыт от солнца полотном; в низких лавочках, где едва можно сидеть поджав ноги, разложены пестрые шелковые товары, а возле них мясная лавка.

Архонт, славное титло, которое носят греческие начальники городов, пригласил нас к себе. Когда проходили мы городом, толпа народа или лучше весь город шел за нами. На площади у фонтана девицы, (ибо их узнать можно по заплетенным и опущенным косам), оставляя свои кувшины, подносили нам букеты цветов, коими они украшают головы. Архонт богат, дом его убран великолепно, но без вкуса. Каменные стены обиты резными кипарисными досками. Резьба не много лучше той, которой наши ямщики украшают свои ворота. Нас ввели в большую комнату, кругом в окнах, стекла в них круглы я и разноцветные как в мечетях; потолок испещрен красными, голубыми и золотыми полосками, исходящими от одного круга, в центре коего подвешена хрустальная люстра. [73] Прекрасные ковры и пестрые шелковые диваны на полу по-турецки составляют лучшее убранство в восточном вкусе, и угощение было также по азиатски. Во-первых подали кофе и трубки, потом облили всех розовой водою, накурили комнату ладаном и мастикой, наконец сама хозяйка поднесла медовые миндальные пирожки, варенье с первом, шербет с амброй, ликеры и вино также с ароматами, а в заключение сушенные дынные семечки. При прощании каждого из нас одарили, даже и вестовых — кому достался цитрон, кому шитой кисет для табаку, кому позолоченная трубка, кому мастиковые четки или резной образок трудов затворников афонских, и наконец одному синего стекла стаканчик, а последнему горсть табаку.

Архонт просил удостоить присутствием нашим их праздничные забавы. Мы пошли к пристани, и на лугу возле города увидели толпы женщин мужчин. Нас привели в загородной дом английского консула и посадили на балконе. Наряд женщин и, сохранивший нечто от древних одежд, нравится еще более по тому, что молодые вообще пригожи, и даже из пожилых нет ни одной дурного лица. Тюник достигает только до колен, и держится на белом шелковом или серебряном парчовом поясе. Широкие шаровары из полосатого весьма прозрачного флеру, подвязываются розовыми [74] лентами к желтым или красным мештям (турецкие башмаки). Женщины носят небольшой тюрбан и шаль, два конца от тюрбана вышитые шелком или золотой битью, опускаются сзади, два локона впереди их падают на открытую шею. Девицы плетут волосы в мелкие косы и опускают их но плечам. Шея и руки у всех нагие, грудь едва прикрыта розовой дымкой. Черные волосы при белизне и свежести лица, глаза полные огня и стыдливости, величавый рост, тонкий стан, брови дугою, как бы нарисованные, стройность всех членов, и правильные черты лица, делают наружность женщин столь необычайной и прелестной, что несмотря на неловкость их, воображение находит в них подобие с теми образцами, коими греческие ваятели и живописцы без сомнения руководствовались для совершеннейшего произведения умственной красоты в изображаемых ими богинях и нимфах. Начались пляски, и я могу сказать, что видел Олимпийские игры. Скрипка, тимпан и бубенчик, сопровождаемые унылым и тихим пением, составляли музыку. Пляшущие держались рука за руку. Вожатый пел с расстановками стих, прочие повторяли только последние его слова. Между тем все вдруг и согласно, подымая руки вверх, плавно переступая с ноги на ногу, и всем корпусом из стороны в сторону наклоняясь, медленно обходили кругом. За сею [75] паитониною, также при унылой по несколько скорой музыки, последовала круговая пляска, в которой танцующие, кружатся разными оборотами, развиваются и опять сходятся в круг. Сия пляска совершенно подобная тем, кои мы видим в греческих барельефах, может быть одна только сохранилась от времени учреждения Олимпийских игр. Она-то по глубокой ли старине своей, или по особенной некоей приятности, производит великое действие над зрителями; ибо и те, кои не пляшут даже старики, сопровождают сидя каждое движение пляшущих, или умильным взглядом, или движением ног своих.

Самос лежит против Ефеса, и отделяется от малой Азии Микальским проливом. Остров сей посвящен был Юноне. В великолепном ее храме ежегодно отправлялось торжество в воспоминание бракосочетание ее с Юпитером. В сие время юношество всей Греции стекалось в Самос. Антоний и Клеопатра, приготовляя флот против Октавия, в одно таковое празднество расточали столько сокровищ на театрах и играх, что и самые Самосцы, чрез меру любившие забавы, говорили; что ж они будут делать одержав победу, если так веселятся прежде сражения? Кучи камней и мраморов, близ порта Вохти показываемых, мраморная стена, упавшая в море, обломки [76] колонн, капителей, водопроводов, как уверяли меня, суть остатки древнего Самоса. В 3-х верстах от города сохранились от Юнонина капища только три колонны Ионического ордена; я их не видал, и не имел любопытства видеть, потому что множество мраморных столпов, без сомнения также составлявших храмы, или иные здания, валялись близ самой гавани. Самос славился рождением в нем философа Пифагора, ревностного защитника переселения душ; Сивиллы, предсказавшей рождение Иисуса Христа, и тирана Поликрата, который после преблагополучной жизни, познал из опыта, что никто не должен себя почитать совершенно счастливым прежде смерти.

Самос почитается из числа изобильнейших Архипелажских островов. Поверхность его покрыта горами, называемыми Ампелос, на скатах коих произрастает виноград, дающий мускатное вино, известное у нас под именем Малвазии. Самые вкусные плоды поспевают здесь два раза в год. Палящий зной, освежаемый морскими ветрами и ночной росою, содержит землю всегда влажною. Хлопчатая бумага, шерсть и масло, доставляют жителям значительные выгоды; сверх того здесь делают шелковые материи и легкое полусукно, употребляемое греками и турками. [77]

Греки, строго наблюдая посты, большую часть года питаются рыбой, с отменным вкусом ее приготовляют и с отличным искусством умеют ее ловить. Они употребляют намет или круглую шелковую сетку. В тихую погоду, молодые люди, вместо прогулки ходят по берегу, и заметив рыбу, бросают намет с руки, так искусно, что оный расстилается по воде, помощью грузил тотчас опускается и стягиваемый снурком становится мешком. Надобно иметь привычку, ловкость и проворство, что бы сим образом поймать рыбу.