БРОНЕВСКИЙ В. Б.

ЗАПИСКИ МОРСКОГО ОФИЦЕРА

В продолжении кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

1806 год.

Содержащий кампанию против французов на Адриатическом море.

Посылка брига “Летун” в Превезу

По извещению министра при Ионической республике графа Моцениго, вице-адмирал Сенявин дал повеление командиру брига “Летун” взять французский корсер, захвативший российское судно в Превезе. Начальник брига, лейтенант Ив. Будаков, 8 февраля, прибыв к устью Превезкого залива, потребовал, что бы российское судно было возвращено. Корсер по настоянию правительства, оставив российское судно, отошел в противолежащую бухту, и на другой день напал на бриг; сражение продолжалось полтора часа и ядрами корсера город немало поврежден был. Хотя французская шебека была сильнее нашего брига, однако ж пользуясь тишиною принуждена была отойти на веслах во внутренность губы, где выгрузив с одного борта пушки, и поставив оные на две батареи, стала на мелководье между оными. По возвращении брига “Летун” с российским судном в Корфу, командир брига “Феникс” капитан-лейтенант Сулменев вместе с Будаковым, получил повеление истребить французский корсер. Оба брига 13 февраля пустились в губу; при входе [4] их вышел им на встречу турецкой бриг о 14 пушках и следовал за ними; неприятельский корсер стоял при местечке Салагоре, в устье реки Луру и, как выше сказано, защищался двумя батареями. Бриги по мелководью не могли подойти на решительную дистанцию, ядра их едва доставали; почему и оставили нападение, а корсер вошел далее в реку. Во время сражения турецкий бриг был спокойным зрителем. Вице-адмирал представил турецкому начальству, что если позволяют неприятельскому корсеру строить батареи на их берегу, допускают задерживать суда, нагруженные разного провизией для российской эскадры, и впредь не примут надлежащих мер, для удержания своевольства неприятельских судов; то принужден будет взять строгие меры, коими может прекратить подобные злоупотребления власти начальников союзной с Россией державы. В сем происшествии видны происки неприятеля, но Али-Паша, знакомый с вице-адмиралом, по первому сему опыту узнав, что невыгодно ему будет делать подобные непонятности, воспользовался первым случаем уверить Сенявина в своей дружбе и расположении. Паша по турецкому обычаю прислал адмиралу некоторые подарки, за которые должно полагать получил гораздо значительнейшие; ибо не взирая на умыслы неприятеля, искавшего, лишением подвоза съестных припасов, вредить нам в Корфе, Али-Паша [5] во все время был добрым соседом и хорошим приятелем вице-адмиралу.

Действия эскадры капитана 1-го ранга Белли

Вице-адмирал прибыл 15 марта в Катаро и лично удостоверился в преданности к Государю Императору бокезцов, объявивших чрез депутатов готовность свою жертвовать не только собственности своей, но и жизнью. Уважая такую искреннюю приверженность народа, в коей не было ни какого сомнения, положил защищать и помогать им сколько возможно. Учредив полицию и конвой до Триеста и Константинополя, выслав 30 судов, вооруженных от 8 до 20 пушек, для блокады портов неприятельских в Адриатическом море, предписал капитану Белли с кораблями: “Азия”, “Елена”, “Ярослав”; фрегатами “Венус”, Михаил”; бригом “Летун”, шебекою “Газард” и шхуной “Экспедицион”, стараться овладеть островами, лежащими против Далмации.

Взятие крепости Курцало

Вследствие сего повеления капитан Белли с кораблями: “Азия”, “Ярослав”, “Елена” и 9 купеческими судами, 29 марта вышел из Катарского залива. В канале [6] Каламота присоединил к себе шхуну “Экспедицион” и шебеку “Газард”, а 30 марта в полдень “Ярослав”, “Экспедицион”, “Летун” и “Газард”, положив якорь на пистолетном выстреле от крепости, открыли по оной сильный огонь. Менее нежели в полчаса пушки на стенах были сбиты, и неприятель защищался только ружейной стрельбой. Когда Корабль “Азия” становился на якорь, а десант, состоявший из 2 рот морского полка и нескольких матросов, на гребных судах повезли прямо к крепости; то неприятельский комендант, видя себя атакованного с моря и сухого пути, и полагая, что корабль “Елена” с 9 купеческими судами, приближавшимися к крепости, имеют другие высадные войска, которых в самом деле не было (суда сии долженствовали идти в Триест и находились при эскадре единственно для того, что бы тем обмануть неприятеля.), спустил на крепости флаг, вышел из оной с гарнизоном, положил ружье, и сдался без условий на власть. В плен взято: подполковник—1, капитанов—2, офицеров—5, унтер-офицеров—20, барабанщиков—5, рядовых—227, убитых было— 85. В крепости досталось пушек медных разного калибра—12, в магазинах же достаточное количество амуниции и запасов. В приз взято 9 судов.

По взятии острова Курцало, капитан [7] Белли, узнав, что на острове Лиссе находится несколько французских солдат, послал туда немедленно “Экспедицион” и “Газард”, что бы ваять их. Командир шхунами, быв против порта Луке и увидев 3-х мачтовое судно под парусами, догнал и взял на оном 39 французских солдат с офицером и некоторыми военными припасами. Лейтенант Сытин, командир шебеки, взял еще в крепости Лиссо, несколько человек и 7 медных пушек, а 5 апреля из крепости Камисса, что в порте С-т Жаржьо на том же ос. Лиссо, взято медных пушек 12 фун. калибра две и одну 8 фун. После сего крейсеры наши, продолжая поиски над неприятелем, перехватили еще несколько солдат, взяли значительное количество амуниции и провианта, и тем принудили оставить во власть нашу все острова, которые довольно были удалены от матерого берега Далмации. Мелкими судами эскадры Белли, только по 9 апреля, взято 14 судов.

17 апреля капитан Белли прибыл к крепости Лезина; 19 числа, пользуясь темной ночью, послал построить батарею, на небольшом островку, лежащем против устья гавани. Как скоро приметил неприятель, что занят островок, открыл сильной огонь из ружей; но вооруженная требака под командой мичмана Харламова, шебека “Газард”, бокезский корсер Лазаря Жуановича, баркас с 24 фун. каронадом, и два катера [8] с фальконетами, картечными выстрелами скоро их прогнали. Не смотря на перестрелку, продолжавшуюся всю ночь, 20 апреля к 5 часам утра матросы под командой мичмана Милона и артиллерии унтер-лейтенанта Палеологи, устроив батарею из двух 12 фун. и одной 6 фун. пушек открыли пальбу. Неприятель отпаливаясь несколько, вскоре замолчал. В половине 7 часа повезли с острова десант на берег, состоявший под начальством штабс-капитана Скоробогатова из 100 солдат и 42 матросов под командой мичмана Башуцкого. Оный десант под прикрытием наших судов выйдя на берег, ударил в штыки, и скоро занял ограду католического монастыря; но французский гарнизон, выйдя из крепости в превосходных силах, по долгом сопротивлении, вытеснил наших из ограды и принудил отступить на суда. Урон наш состоял: убитых —11, раненых —53, в плен попавшихся: штабс-капитан Скоробогатов, гардемарин—1 и 32 нижних чинов, кои, защищая ретираду, не могли на катере, ставшем на мель, отвалить от берега. Неприятель должен иметь значительнейшую потерю, ибо пока не смешались французские войска с нашими, тогда действовали по ним, в продолжении двух часов, со всех судов не токмо ядрами, но и картечью. 25 апреля, капитан Белли заметил, что неприятель очень усилился людьми, [9] и поставив большие пушки на выгодных местах, начал вредить корабли наши, потому и решился он оставить предприятия слои на крепость Лезино, а продолжать поиски в других местах, где, по неимению большего числа высадных войск, можно ожидать успеха.

Главнокомандующий, сделав нужные в Корфе распоряжения для защиты республики против неприятеля предприимчивого, и утвердив Али-Пашу в тех мыслях, что ему выгоднее остаться с нами в добром согласи, нежели помогать видам Наполеона, с большей частью флота прибыл в Катаро 19 апреля, и получив рапорт об успешных действиях эскадры Белли, отправился к острову Курцало с кораблями “Селафаил”, “Петр”, и фрегатом “Автроиль”. 27 апреля адмирал, подходя с эскадрою к крепости, удивился не видя на оной никакого флага. Вскоре по том показались несколько французских часовых, почему сигналом приказал он кораблям лечь на якорь. Весьма свежий ветер, препятствовал в тоже время сделать десант. К вечеру адмирал узнал, что в ночи на 26 число прибыли из Макарска на 7 судах около 350 человек французов, напали невзначай на оставленный капитаном Белли при подпоручике Воейкове малый отряд солдат, полонили их и заняли крепость. Из семи тех судов, два еще до прибытия эскадры ушли [10] обратно, а прочие пять взяты фрегатом “Автроиль”, одно из них имело две 18 фут. пушки. К вечеру ветер утих, гребные суда посланы были в разъезд около крепости, а пред светом сделан был десант; но французы также пред светом оставили крепость, и бежали с разных мест острова на обывательских лодках на супротивный рагузский берег, откуда нейтральными владениями республики без сопротивления возвратились в Далмацию. Гребные суда успели перехватить одну только лодку с 16 французскими солдатами. Сверх крепостных пушек найдено еще семь и достаточное число провизии и военной амуниции. Солдаты наши, бывшие в плену, кроме подпоручика, возвращены.

29 апреля оставив у острова Курцало фрегат “Автроиль”, адмирал отправился к острову Лезино. Около полудня, быв между островами Лезино и Лиссою, корабль “Азия” соединился с эскадрой. Адмирал, получив рапорт от Капитана Белли о положении неприятеля в крепости Лезино, усмотрел, что с малой силой, по настоящим обстоятельствам, трудно удержать остров за собою; ибо французы из Италии в Далмацию переходят чрез владения австрийские беспрепятственно и каждом почти день умножают свою силу; следственно завладев оным, должно будет оберегать большим числом военных судов и гарнизона, а [11] неприятель, по близости острова к Спалатро, всегда может напасть, на крепость с превосходной силой. По сей причине адмирал возвратился с эскадрою к о. Курцало, где оставив для охранения корабль Азию, шебеку “Газард”, и три канонерские лодки, обращенные из призовых судов, отплыл в Рагузу. По желанию жителей Курцало, утвердив графа Гризогона гражданским начальником острова, который и при австрийском правлении управлял сей частью, адмирал не только не потребовал от жителей никакой подати; но все доходы предоставил в их же пользу.

Генерал Лористон занимает Рагузу, и уничтожает республику

Рагузский Сенат, узнав о прибытии главнокомандующего в Катаро, отправил сочлена своего сенатора Владислава Сорго изъявить ему свое почтение и просить о благодушном покровительстве республики. Адмирал на возвратном пути из Курцало в Кастель-Ново 6-го мая принят был в Рагузе с великими почестями и торжеством. Он, желая отвратить от Республики неприятности, коим она ежедневно подвергалась по злостным распоряжениям неприятеля, всегда ищущего случая притеснять те независимые области, которые [12] по слабости своей, не могут делать им никакого сопротивления, не только предал забвению нарушение нейтралитета свободным пропуском чрез свои владения бежавшего из курцолы французского гарнизона; но приказал консулу Фонтону отступиться от требования приза, взятого французским корсером в Рагузском порте, и сверх того снисходя на просьбу сената, позволил 10 республиканским судам идти в блокированные порты Пулии, для покупки там пшеницы и деревянного масла. Таковой знак великодушия и снисхождения Сенат принял с признательностью, но вслед за сим, в порте Зулиани неприятельский корсер ваял бокезскую требаку, и как по прошению ректора французский генерал с нарочно посланным даже не отвечал на письмо его, то и должно было думать, что неприятель не намерен щадить Республику, состоящую под покровительством Отоманской Порты, столь же им, как и нам дружественную. По чему главнокомандующий принужден был, дать приказание, равномерно брать французские суда, не только близь берегов; но и в самых портах Рагузы. Сей мерой все неприятельские корсеры были взяты или истреблены, и рагузцы остались спокойными. Во время пребывания в Рагузе, адмирал сделал с сенатом следующее условие: при первом получении известия о вступлении французских войск в [13] Республиканские земли, главный город и крепость Новая Рагуза примет российский гарнизон, и правительство вооружит тогда граждан, дабы действовать соединенно с нашими войсками. С сим намерением фрегат Михаил поставлен был в канале Каламото. После такового соглашения можно было ожидать, что ректор и сенаторы, видя различность поступков российских и французских генералов, и не имея возможности сохранить нейтралитет, должны были решиться принять еще скорее сторону России; ибо, приняв сторону Франции, не имеющей морской силы, они лишились бы торговли, без которой существовать не могут. Притом зная, с какой милостью поступлено с Бокезцами, и даже с покоренными силой оружия жителями Курцало, и противного сему ожидая от владычества Наполеона, должны бы не нарушать своего условия, но два или три сенатора, соблазнясь обещаниями французских агентов, и полагая, что Франция имеет более способов защищать их от неприятелей, нежели российский флот и войска, в Средиземном море находившиеся, не смотря на возражения, предала Республику во власть французов. Политика, с покорностью принимать повеления сильного, которая до сего времени сохраняла существование Рагузы, на сей раз не удалась и Республика погибла. 14-го мая, в то самое время, как адмирал на кануне отправился в Триест [14] генерал Лористон с 3.000 корпусом перейдя чрез турецкую границу, прибыл в Слано, а 15-го числа занял Новую Рагузу. 16-го мая французский генерал именем Бонапарта объявил, что не прежде независимость и нейтралитет Рагузской республики будет признан, пока российские войска не оставят Калсаро, Корфу (?) и другие прежде бывшие Венецианские острова! И пока российская эскадра не удалится от берегов Далмации! А как российский адмирал не намерен был исполнять желаний неприятеля, то Республика присоединена к Франции. Таким образом, хотя сенаторы скоро увидели ошибку свою; но народ лишился уже своей вольности, торговли и благосостояния.

Взятие Старой Рагузы.—Сражения в горах.— Разбитие генерала Лористона.— И осада Новой Рагузы.

Узнав, о занятии Рагузы французскими войсками, митрополит Петр Петрович с черногорскими и приморскими своими войсками, с двумя ротами Витебского и одной 13-го егерского полков, под командой майора Звягина, пошел на встречу неприятелю. 21-го мая французы совокупно с рагузскими жителями, встретились с войсками нашими в пяти верстах от Старой Рагузы, и началось сражение. Передовые посты тотчас были сняты, неприятель [15] устроившись в линию баталии не мог выдержать быстрой атаки нерегулярных войск, был расстроен и прогнан в Старую Рагузу. При сем случае с нашей стороны убит егерь— 1. раненых— 5, черногорцев и приморцов— 9, раненых —7; а французов и рагузинцев побито до 250 человек. Один французский офицер бросился в море и утонул. 22-го мая майор Забелин с 4-ю ротами Витебского и 4-ю егерей соединился с митрополитом, а французы ночью оставили Старую Рагузу с 4-ю заклепанными пушками. Наши войска тотчас заняли их место! 23, 24, и 25 числа черногорцы и приморцы с подкреплением наших войск, имели беспрестанные стычки с неприятелем, всегда прогоняли его назад, и заняли все пространство, находящееся между Старой и Новой Рагузой. Как сражения сии происходили у морского берега, то корабль “Уриил”, бокезкий корсер, канонерские лодки и вооруженные гребные суда, поставленные тут контр-адмиралом Сорокиным, помогали черногорцам картечными выстрелами. В сражения сии убито и ранено: черногорцев—13 человек, а неприятеля побито: офицеров—8, солдат до 300 человек. 25 мая черногорцы ваяли знамя, барабан и 150 ружей. После сего французские генералы, устрашенные храброй встречей войск наших, особенно дерзостью черногорцев, которых мужество возросло от удачи, и которые не давали пощады [16] и не брали в плен, сделали пред Новой Рагузой на горе Баргарт, в разных почти неприступных местах укрепления, и не выходили далее оных. Передовые посты их, несмотря на храбрость французских волтижеров, всегда были побиваемы черногорцами.

Главнокомандующий, узнав в Триесте о занятии французами Рагузы, прибыл 27 мая в Катаро, а 28 в Старую Рагузу, и получив полное сведение от митрополита, принял намерение простирать поражение далее. 31 мая, сделав в Катаро нужные распоряжения, 11 июня со всем флотом и Бокезскими вооруженными судами возвратился к Рагузе. 2 июня адмирал обще с митрополитом, положил отнять у неприятеля два пункта гору Баргард и остров Сан-Марко, и если откроется возможность и силы наши будут соответствовать силам и положению неприятеля, то взять крепость Новую Рагузу. Вследствие сего 3-го числа митрополит, предводительствуя черногорскими и приморскими войсками с отрядом майора Забелина, двинулся к Новой-Рагузе. Дойдя к передовым постам сбил французов с места, убил 80 человек, принудил бежать в укрепление, и в близком от них расстоянии расположил свои и наши регулярные войска. К 4 числу, генерал-майор князь Вяземский, шеф 13-го егерского полка, с батальоном своего имени, прибыл [17] из Корфы, и вместе с пришедшими с ним из Катаро нерегулярными войсками, перевезен на гребных судах из Старой Рагузы в лагерь перед Новую, где принял регулярные войска под свою команду. 4-го июня главнокомандующий, митрополит и князь Вяземский, осматривали положение неприятеля, с моря и сухого пути.

5-го июня, весь день погода была ясная и весьма тихая. В 4 часа утра по сигналу стали верповаться (тянуться завозами) к Новой Рагузе корабли: “Селафаил”, “Параскевия”, “Св. Петр”, “Елена” и фрегат “Венус”; а шебека “Азард” и пять канонерских лодок шли на веслах. Чтобы узнать, где и какие на острове Санто-Марко и в крепости находится сильные и слабые стороны, контр-адмирал Сорокин с отрядом, на сей случай ему препорученным, открыл пушечную перестрелку, и стал на якорь против высот, где стояли войска наши. Того же числа произошло в виду флота весьма важное и славное для храбрых войск наших сражение. Не взирая на палящие лучи солнца, не смотря на неравенство сил и неприступное положение, избранное неприятелем, битва сия справедливо уподобиться может переходу чрез Сент-Готард, ибо и здесь должно было сражаться с самой природой и надлежало взбираться на крутые, голые утесы, защищаемые пушками. [18]

Неприятель расположился на неприступных каменистых высотах Рагузских, устроил там батареи на выгоднейших местах и готов был к принятию атаки. Он занимал линию от моря до турецкой границы, не весьма пространную, и тем оная была крепче. Природа и искусство обеспечивали его совершенно. Правое крыло его прикрыто было морем и крутым берегом; левое турецкой границей, где не надлежало быть сражению. Пред фронтом его отвесные высокие скалы; занимаемые им четыре важнейшие пункта, были один за другим сомкнуты и соединены так, что каждый из них мог защищать один другого. Число неприятеля простиралось до 3.000 регулярных и до 4.000 рагузцов, исправных и хорошо вооруженных стрелков. Наших регулярных войск было 1.200 человек, да черногорцев и приморцев до 3.500. С таким числом весьма трудно было атаковать неприятельский фронт; ибо известно, как французы умеют укреплять места, и как искусно выбирают выгодное положение для батарей: не смотря на все сии с нашей стороны невыгоды, главнокомандующий положил сделать нападение, и рано по утру 5-го июня митрополит отрядил на перестрелку часть черногорцев, дабы захватить передовые французские посты. Черногорцы бросились храбро, и пред самым важным пунктом, на самокрутейшей горе, тотчас взяли один передовой пост и, [19] ободрясь сей удачей, напали на другой с запальчивостью. Князь Вяземский заметив, что неприятель предпринимает заманить черногорцев, отрядил для подкрепления их три роты егерей под командой капитана Бабичева, который с чрезвычайной поспешностью взошел на гору, сколь ни препятствовала ему крутизна ее. Неприятель усилясь прогнал было черногорцев, но прибытие Бабичева удержало его стремление. Черногорцы, соединясь с егерями, вступили храбро в бой. Положение сих трех рот и отряда черногорцев было опасно, они стояли на краю пропасти.

В сие время князь Вяземский, имея в виду повеление главнокомандующего, непременно овладеть высотами, обще с митрополитом приступил к исполнению оного. И тем более поспешил начать атаку, что в ту минуту турецкий Паша уведомил, что неприятельское подкрепление приближается. Митрополит с нерегулярными войсками тотчас взошел на занятую высоту. Изумленный неприятель, не ожидая атаки с сей стороны и считая сие невозможностью, весьма отчаянно защищал сию позицию, и усилившись устремился на отряд капитана Бабичева; но три его роты и черногорцы, ободренные личным присутствием митрополита, не уступили ни шагу отчаянному неприятелю. Между тем как митрополит сражался на краю пропасти против [20] превосходных сил, на него устремленных, князь Вяземский, разделив малый отряд свой на две колонны, и выслав пред оными охотников под командой храбрых офицеров Красовского, Клички, Рененкампфа и Мишо, пошел на неприступную высоту, укрепленную батареями, с решительностью, свойственною герою и возможною только для русского воина. Лористон, заметив общее движение, всей силой теснил охотников наших и ударил на митрополита, которого особа была в крайней опасности; колонны восходили на крутизну и были уже близь вершины. В сем положении отступление было уже не возможно; шаг назад и все потеряно. Мы, смотря с кораблей, с которых место сражения было видно, не смели спустить глаз, и в мучительном беспокойстве ожидали, чем кончится. Наконец на вершине горы показались наши знамена, эхо повторило громкое ура! И войско наше, подвинувшись вперед, скрылось в ущельях.

Неприятель, будучи вытеснен из-за каменьев, остановился между своих батарей. Обе наши колонны, соединившись с Митрополитскими войсками, после малой перестрелки, пошли на штыки; французы защищались упорно, но принуждены были отступить. Митрополит и князь Вяземский, не давая опомниться неприятелю, теснили его беспрестанными нападениями. Офицеры наши, будучи всегда впереди, оказали себя достойными [21] сподвижниками Суворова (15 дивизия, находившаяся в Средиземном море, служила под предводительством Суворова в Турции, Польше и Италии). Черногорцы соревновали нашим солдатам и с таким жаром бросились штурмовать первое укрепление, что редут с 10 пушками был немедленно взять открытой силою. Таким образом преоборя укрепления, природой устроенные и не смотря на картечи, коими искусственно хотели отразить хитрые храбрых, французы уступали одну за другою три свои линии и батарей, оные защищавшие; тут генералы их старались показать свое искусство, обходили наши фланги; но ни что им не помогало, они везде были предупреждены, русский штык и дерзость черногорцев повсюду торжествовали. Будучи преследуем по пятам, неприятель успел однако ж остановиться сзади четвертой своей позиции на самом хребте горы над Рагузой; но и тут не мог удержаться ни десяти минут, совершенно разбитый и расстроенный обратился в бегство; черногорцы, приморцы и все охотники спешили отрезать его от города; страх родил в нем быстроту, темнота и стены крепости скрыли беспорядочное его отступление. В сие время прибывший неприятельской сикурс хотел остановить победителей, но при первом [22] натиске обращен был в бегство. Проворные черногорцы, забежав вперед и залегши по обе стороны дороги, поражали неприятельской арьергард даже на самом мосту под картечными выстрелами крепости. Кроме перестрелки нерегулярных войск, начавшейся с утра, сражение при палящем зное продолжалось от 2 часов по полудни до семи, последние выстрелы умолкли в 8 часов вечера. И так помощью Всевышнего, горстью людей одержана достославная победа, над неприятелем превосходным, предводимым искусным генералом Лористоном, и укрепленная неприступная гора Баргарт над Рагузой занята.

В сем сражении взято пушек разного калибра— 19; убито: генерал Дeльгoг (Delgogue), штаб- и обер-офицеров—18, в том числе полковник-адъютант Лористона, рядовых до 400, пленных взято 23, да на другой день скрывшихся в пещерах и ущельях горы— 68 человек. Рагузцы потеряли убитыми и ранеными до 400 человек. С нашей стороны урон состоит в убитых: портупей-прапорщик—1, рядовых—6, раненых: офицеров—3, солдат—30, без вести пропавший—1; черногорцев и бокезцев убитых и раненых около 100 человек.

Пленные сохранены нашими войсками. Черногорцы, не взирая, что адмирал обещал им за каждого пленного по червонцу, столь озлоблены были, что не давали французами [23] пощады, и тотчас резали им головы, в том числе не пощадили и генерала Дельгога. Впрочем должно отдать им справедливость за редкую неустрашимость и должно упомянуть об отличившихся, которых рекомендовал митрополит. Брат митрополита Савва Петрович, секретарь его Владевич, губернатор черногорский Вуколай Радонич, протоиерей Иоанн Пророкович, священник Лазаревич, черногорцы Вуко-Юра и Мило.

6-го числа пред светом, высажен был на остров Санто Марко десант до 600 морских солдат с матросами и рота егерей, под командою 2-го морского полку полковника Буаселя. Корабли: “Параскевия”, “Петр”, фрегат “Венус”, шебека “Азард” и 5 канонерских лодок, приближавшись к острову на пристойное расстояние, действовали по укреплению из пушек. Десант во всем порядке разделясь на три колонны скорым шагом подошел к подошве весьма каменистого, заросшего колючим кустарником высокого кургана, на вершине которого стояло укрепление, обнесенное довольно высокими каменными стенами и защищаемое 5-ю большими пушками. Неприятель начал стрелять по колоннам из 3 пушек, сперва ядрами, потом картечами; и наконец, когда наши рассыпались и окружили укрепление, открыл сильный ружейной огонь. Егеря и матросы, подбежав под самые стены и скрыв себя за каменьями [24] и кустами наносили немалый вред неприятелю. Наши наступили было с чрезвычайной храбростью штурмовать укрепление; но положение места, весьма выгодное для неприятеля и возвышенный бруствер, окопанный рвом, остановили их. Адмирал, имея в предмете сделать только рекогносцировку и увидя невозможность без чувствительной потери овладеть сим редутом (ибо остров не представлял удобного места для построения батарей против города, откуда ядра палили навесными выстрелами, а французы из города свободно могли получить помощь), поспешил сам на остров, и приказал отступить; войска во всем порядке, не будучи преследуемы неприятелем, сели на гребные суда и возвратились на корабли. Дабы более притеснить город с занятой уже позиции, 4 роты морских солдат подкрепили отряд князя Вяземского. Во время приступа было убитых у нас 13, да раненых 57 человек

Князь Вяземский в тот же день отрезал воду у города, в котором, кроме цистерн, оной не было. Дабы обеспечить правый фланг наш от нечаянных нападений и открыть сообщение с морским отрядом, находящимся в порте Санто Кроче, нужно было отнять у неприятеля одну высоту. Для сего того же 6-го июня в полдень отправлен был майор Забелин с двумя ротами и частью черногорцев. Наши, подойдя к высоте, ударили на неприятеля в штыки, [25] принудили отступить и гнали до самых ворот крепости, убив до 80 человек. В тоже время капитан 2-го ранга Михаила Быченский, немедленно удалил от берега все суда, стоявшие в порте, и таковой поспешностью предупредил намерение неприятеля сжечь оные. Кроме 69 пушек, взято 20 больших купеческих судов совсем вооруженных, верфь и морской арсенал со знатным количеством всякого рода запасов. Сверх сего, немалое число требак и малых грузовых лодок.

Таким образом, заключив неприятеля в одной Рагузе, обложив город с моря кораблями, а с берегу войсками, лишив его воды и подвозу съестных припасов, адмирал, осмотрев 7 числа положение вокруг крепости, приказал устроить две батареи на средине высоты, занимаемой нашими войсками. Два картаула и две 24 фун. коронады, доставлены были с кораблей с чрезвычайною трудностью. 500 матросов тащили их верст 10 по скалам и крутым горам. Первая батарея из двух коронад окончена 10, а последняя 12 и с сего числа начали действовать весьма исправно, так что каждый выстрел причинял вред неприятелю; ибо город находится у подошвы горы весьма крутой, откуда было очень удобно стрелять. Оные батареи вскоре усилены были еще 3 мортирами.

Батареи действовали беспрестанно с [26] отменной исправностью. Искуснейшие черногорские стрелки, засев в развалинах домов, под самыми стенами бывших, наносили величайший вред неприятелю, который высылал малые отряды для удаления, их от крепости. С первых дней осады, жители начали чувствовать во всем недостаток. Никогда еще рагузцы за политическую ошибку или лучше сказать неудачный расчет не были наказаны так жестоко. Черногорцы и бокезцы по своим обычаям и правам войны взяли все, чего не успели унести или истребить рагузцы. Ни убеждения митрополита, ни власть главнокомандующего, не могли спасти тех, кои сражались против их вместе с французами. Мщение храбрых, но не знающих ни какой подчиненности, черногорцев, было неумолимо и ужасно. После сражения 5 июня жители, скрывшиеся в крепость, нашли там новые утеснения от своих друзей с которыми они надеялись весьма легко покорить Катарскую область и разорить черногорцев. Лишась торговли, утратив вольность, они принуждены были заплатить контрибуцию и уступить французам богатую казну республики. Генерал Лористон, по похвальной привычке своего правительства жить на чужой счет, не имел ни какого запаса; почему при начале осады, принужден был отобрать от жителей хлеб, сколько его нашлось, и цистерны с водою берег только для [27] гарнизона. Таким образом угнетенные мстительной рукою древних своих врагов и соперников, и в призванных ими друзьях не найдя добрых защитников, а властителей жестоких и корыстолюбивых, слишком уже несчастные рагузцы умирали от меча, огня, голода и жажды. Только те из жителей, кои по счастью не успели уйти в город, нашли благодушное, истинно христианское покровительство у своих неприятелей. Как нельзя было сохранить оставшуюся часть республики от набегов черногорцев, то адмирал предложил жителям удалиться на острова рагузские, к которым капитанам кораблей не приказал допускать бокезцев и черногорцев, и объявил их под покровительством Императора Всероссийского. Рагузцы, поздно раскаявшись, хотели дать присягу в верноподданстве; но адмирал, не желая подвергнуть их гонению французов, отвергнул оное, но позволил однако ж пользоваться торговлей, и к изумлению их, особенно французов, не только не требовали контрибуции, но избавил их от всякой подати.

Плавание к берегам Далмации

Капитан Венуса получил повеление идти вдоль берегов Рагузских для поиска над неприятелем, поэтому 17 июня перешли мы в Каламоту, откуда на другой день [28] вместе с шебекой “Азард”, пошли сим каналом близь берега, и у Станьо соединились с фрегатом “Автроиль”. Капитан оного Бокман вчерашнего числа поутру высадил несколько матросов для разведывания, которые у Слано встретились с французами, идущими из Станьо числом до 500 человек, с коими перестреливаясь отступили без потери. Черногорский отряд имел в тот же день сражение с сими французами, которые, по уверению жителей, отошли к Станьо, где, как думают, соединятся они с большим числом войск, назначенных для освобождения Рагузы.

К вечеру 18, отряд наш прошел весьма тесный пролив, между двумя высокими островами, крутые берега коих почти сходясь составляют род разрушенных ворот. День был очень жарок, и к вечеру сделалось безветрие. Голубые облака, украшавшие небо, отражались на светлом зеркале воды; море было совершенно спокойно; солнце на чистом горизонте, какого на земле никогда не можно видеть, являло взору великолепную картину захождения. Длинные лучи осыпая черту, где небесный свод соединялся с морем, позлащали близкие к горизонту облака; море горело пурпуровым огнем; огромный золотой шар, постепенно понижаясь, опустился наконец в море, и алый цвет неба, мало-помалу [29] бледнея, потушил блеск зари. Ночь наступила, небо украсилось новой одеждой, луна вышла из за высоких гор, и неисчислимые миллионы ярких звезд возжглись и изобразились на спокойной, чуть колеблющейся поверхности коря. 19 числа при тихом ветре отряд наш мало подвинулся вперед, с полуночи же подул свежий ветер, и мы по утру 20 июня положили якорь у крепости Курцола.

Остров Курцола

Входя в пролив, увидели на Рагузском берегу несколько солдат; ударили тревогу, зарядили пушки картечью, и уже готовы были дать полной залп, как капитан приказал бить отбой; это были австрийцы. Комендант острова Курцолы прислал уведомить нас, что 3.000 солдат под командой фельдмаршала-лейтенанта графа Беллегарда, по соизволению Государя Императора, идут принять Катаро для сдачи оной области французам. 23 судна под конвоем двух военных бригов стояли у Рагузского берега в порте Розе. Граф Беллегард скоро прислал к нам своего адъютанта спросить, не имеем ли мы от адмирала каких к нему бумаг. Лейтенант Насекин, по болезни капитана, ездил к австрийскому генералу, и объявил, что нет ни какого повеления от главнокомандующего, а потому [30] конвой не может продолжать далее своего пути; ибо Рагуза находится в осаде, и все порты республики блокируются; австрийцы принуждены были согласиться дожидать повеления адмирала.

Остров Курпрла, в древности известный под именем черной Корциры, отделяется от полуострова Сабиончелло, принадлежавшего Рагузской республике, проливом того же названия. Ширина его версты 4, а местами не более версты. Зимою хотя и дуют здесь боры, но как на глубине от 25 до 11 сажен, грунт везде ил, то рейд и для больших кораблей довольно удобен. Курцола представляет небольшие горы, покрытые дубовым лесом и кустарником. Сей остров производит знатное количество хорошего красного вина, а лов анчоусов и сарделей составляет главную ветвь торговли. Сверх сего он отпускает много дров, и жители особенно занимаются строением небольших судов. Крепость Курцола лежит на мысу, плохая высокая четвероугольная стена заключает в себе несколько домов, и лежит при подошве возвышений, командующих крепостью. Город полагают построен Диоклитианом. Положение его близ неприятельских портов и возможность при нашей морской силе защищать одной ротой солдат, делают его для нас весьма важным пунктом; ибо корабли, имея у него пристанище и получая тут вино и дрова, [31] которых нет в Катаро, могут во всякое время блокировать порты Далмации. Жителей на всем острове 6.000.

Ровное прибрежие Сабиончелли, где в древности находился город Онеум, осеняется высокими бесплодными скалами; прекрасные сады, лежащие у подошв их, и прохлада вечера, побудила нас съехать на берег. Не удивляйтесь, что так смело выход им, на неприятельскую землю. Славяне и вообще другие здешние подданные Франции, почитают нас своими друзьями; ибо по милосердию Российского Монарха, они имеют в нас истинных своих покровителей. Сколько ни старались внушать им недоверенность к россиянам, сколько ни уверяли их в счастье принадлежать великой и просвещенной нации! Однако ж одних русских принимали они с уважением, а французов боялись как чумы. Лишь вышли мы на берег, хозяин первого сада пригласил нас в свой дом; оный стоял на покате зеленого холма, в середине плодовитых дерев, рассаженных широкими рядами. С одной стороны плющ и мирт покрывал стену дома, с другой виноградные лозы осеняли вход в него, одна крытая аллея вела к морю, другая к деревне. Недалеко от дома, мелкий ручеек, пробираясь с журчанием между миндальных, фиговых, рожковых и шелковичных деревьев, то показывается, то опять теряется в густой тени. Уютный домик представлял во всем приятную [32] простоту сельской жизни; мебель была грушевого дерева на образец английской; в углу стояла ручная мельница, в другом девушка, одетая довольно щеголевато, разматывала шелк на самопрялке. Розина (так звали девушку), по приказанию отца, вышла, и скоро принесла кофе, и подала каждому по трубке табаку, потом почивала ликером и плодами, только что снятыми с дерева. Девушка была очень пригожа и потому мы не хотели, чтоб она была нам служанкой. Догадливый рагузинец, приноравливаясь к нашим обычаям, приказал ей что-нибудь спеть. Опустив вниз глаза, дрожащим, но весьма нежным голосом, начала она итальянский романс (Vieni o nice! Аmato bene), аккомпанируя себе на гитаре. Подумать можно, что отец ее богат. Напротив сад, несколько птиц и коз, прыгающих по утесам, составляют все его имущество. При сем справедливо можно заметить, что рагузцы много упредили в просвещении соседей своих, одного с ними происхождения, славян. Не смотря на то, что небо покрылось тучами, приятность местоположения и свежесть воздуха, поощрила нас идти на гору. Древний монастырь св. Франческа, окруженный стенами и печальными кипарисами, весьма украшает вершину дикой голой скалы; но как стало очень темнеть, и вдали блистала молния, то мы, не много не дойдя до вершины, [33] ворошились назад. Сойдя вниз, гора, которая была ниже других, казалась им равною и закрыла собою гораздо ее высочайшие. Не так ли и в свете ничтожный и порочный кажется равным добродетельному человеку? Не так ли дерзкий льстец и невежда затмевает достоинства, скромного неискательного человека?

Крейсерование у Далмацких берегов.- Взятие двух шебек и возвращение в Катаро.

По прибытии нашем на фрегат, рагуззкие пастухи вслед за нами приехавшие объявили, что они видели пред захождением солнца несколько французских военных судов, остановившихся в бухте по северную сторону Сабиончелло. По причине темной ночи и проливного дождя, два офицера, посланные на вооруженных баркасах осмотреть положение неприятеля, воротились без успеха. Комендант Курцолы прислал подтверждение первого известия, почему отряд на рассвете 21 июня снялся с якоря. Лавируя, благополучно вышли мы из пролива и в 10 часов утра близь песчаной отмели мыса Гомена, увидели 11 французских шебек и канонирских лодок.

Неприятель отрубив канаты пошел на веслах против ветра, и обогнув длинный мыс, не преставая грести, распустил [34] паруса, направляя путь свой к Спалатре. В то время, как мы при небольшом противном ветре принуждены были для обхода отмели сделать несколько оборотов, флотилия, идущая уже попутным ветром, успела удалиться от нас на довольное расстояние. Войдя в большой плес, называемый малое море, находящийся между Рагузским берегом, Далмацией и островом Лезино, фрегаты начали нагонять флотилию. Но в то самое время, как “Венус” был не много далее пушечного выстрела, ветер стих, фрегат остановился и мы, имея пред глазами неприятеля, ни чего не могли предпринять. Французы, убрав паруса, опять пошли на веслах, и скоро совершенно от нас скрылись. Штиль продолжался до вечера.

К ночи заметив по компасу положение неприятеля и воспользовавшись легким ветром вместе с “Автроиль” лавировали успешно; шебека, по тяжести хода, далеко отстала. На рассвете 22 июня, вновь открыли флотилию, под берегом у местечка Подгорье называемом между Макарском и Нарентой. Утренний довольно свежий ветер наполнил паруса, фрегаты двинулись, полетели и не более как чрез полчаса “Автроил” открыл огонь. Вскоре потом и “Венус” вступил в сражение. Неприятель, рассеялся во все стороны; три к нам ближайшие лодки бросились к берегу; погнавшись за другими двумя, одну пустили ко дну, а другая села на мель. [35]

Тут подошли мы близко к берегу и за тихостью ветра принуждены были бросить якорь. Неприятельские суда, воспользовавшись сим, успели на веслах и бечевой одни уйти в Спалатро, другие в устье реки, при Наренто в море впадающей. “Автроиль” также стал на якорь; оба фрегата послали шлюпки взять оставленные неприятелем суда. Шебека, именуемая “Генрих” с 14 медными пушками взята “Автроиль”, а “Венус” досталась полушебека, именуемая “Тременда” с 2 медными пушками. Осматривая потопленную “Венусом” лодку, нашлось, что хотя оная и не годилась, в продолжению службы, но можно было снять с нее пушки. Капитан поручил мне поднять их. Едва водолазы успели достать несколько ружей и другого мелкого оружия, а боцман приступил к поднятию пушек, вдруг из дома и из садовой стены сделали по нас несколько выстрелов, мы им отвечали картечью с баркаса, и скоро французы, бежавшие со взятых судов, сильно нас атаковали; продолжая работу мы перестреливались и уже одну пушку достали из воды. Во время сильной пальбы с обеих сторон, вышел на набережную поселянин, и смело пошел между двух огней к шлюпкам. Люди наши заметив, что он был безоружен и беспрестанно крестился, пропустили без вреда. Французы обратили на него все выстрелы, старик бросился в воду, начал тонуть; но как он [36] был уже недалеко от потопленной лодки, то работавшие на ней люди спасли его и представили ко мне. Я спросил: “что побудило его подвергнуться такой опасности”. “Господин! —отвечал славянин,— я не боюсь смерти и пришел просить вас пощадить дом мой; в нем все мое состояние. Оно неважно, но Далматины ожидают от вас своего спасения, не уже ли вы первый шаг свой желаете ознаменовать угнетением того народа, который по крови, вере и предкам вам родные братья; мы и без того слишком несчастливы!” При сем он залился слезами. Хотя он был весьма просто одет, но объяснение его на итальянском языке понудило меня спросить: кто он таков? “Я граф Ивечевич и гражданский начальник сего округа”, —отвечал он, показывая на горы. “Поезжайте скорее на фрегат, —сказал я ему,— конечно капитан прикажет мне отступить; мы имеем повеление щадить во всех случаях далматцов; будьте уверены, что дом ваш будет цел”. Чрез полчаса, как граф отправился на фрегат, сзади садов я услышал пальбу. Французы побежали, а капитан в тоже время прислал мне сказать, чтобы: я не преследуя их, поспешил доставить пушки на фрегат.

Едва французы оставили сад и дом, как множество народа вышло на набережную. Тот же граф предложил мне помочь поднять лодку, и действие вдруг переменилось. [37]

Мы окружены были добрыми поселянами, на лицах коих сияла искренняя беспритворная радость. В несколько минут последовала полная доверенность; женщины и дети без робости смешались с матросами. Слыша ещё в первый раз иностранцев, говорящих понятным для них языком, они улыбались от восхищения. Старушки, стоя в отдалении, творили молитву; старики, с любопытством осматривая нас с ног до головы, плескали руками и с восторгом произносили, вот наша братья христиане. Между тем, как работа продолжалась, гостеприимные славяне, принесли вина, хлеба и плодов и разложили костры, дабы лучшим, что они имели, угостить нас. С сердечным удовольствием видел я, как добродушно люди наши обращались с жителями, и можно сказать, что ни одно сражение, ни одна знаменитая победа, не кончилась лучшим и приятным сельским пиром. Не должно ли сожалеть, что народ столь нам приверженный и однородный повинуется чуждому властителю?

К вечеру возвратились те далматы, кои напали на французов, и объявили, что они успели сжечь еще одну лодку, которая также была повреждена и стояла на мели. Люди при оной бывшие (так они нас уверяли) вместе с теми, которые бежали со взятой нами лодки и шебеки, все побиты. Когда пушки и другие военные [38] снаряды потопленной: лодки, называемой Battaglia di Marengo, подняты, а лодка подарена жителям; отряд снялся с якоря и 23 июня лейтенант Насекин, назначенный командиром шебеки “Генрих”, на острове Лезино у селения Св. Георгия взял на батареи а медных пушки и судно с вином, собранным на острове для французов.

24 июня, прибыв к Станьо, отряд расположился так, что неприятель не осмеливался перевозить войск своих из Далмации в сей рагузской город, а принужден был обходить по берегу, и по крутым горам, где нет дорог, перевозить провиант на ослах. От Станьо, перешли мы к Наренто, где успели перехватить несколько судов с провизией. 29 июня, получив известие о снятии осады Рагузы, при свежем ветре, прибыли мы в Курцолу, а оттуда 3 июля в Кастель-Ново. Пленные шебеки, имея российский вверху, а внизу французский флаги, салютовали адмиралу каждая по 9 выстрелов. При осмотре их, адмирал переименовал “Генрих” —Забиякой, а “Тременда” названа Ужасной.

Снятие осады Новой-Рагузы

Когда 4 июня получено Высочайшее повеление сдать Боко ди Катаро австрийцам, то до того времени, пока можно было содержать сие в тайне, войска черногорские и [39] приморские весьма дружно и храбро содействовали нашим; но после, когда стат. сов. Санковский, как доверенная особа от Двора, начал приуготовлять народ к принятию с повиновением решения Его Императорского Величества, то народ, пребывая в совершенном унынии, не оказывал уже прежнего усердия. Узнав же, что австрийцы должны передать их французам, они потеряли всю свою бодрость. В таковом состоянии, имея надежду на одни регулярные войска, совершенно нельзя было ничего предпринять в рассуждении штурмования Рагузы, крепости довольно сильной и такой, которая имеет превосходный гарнизон, считая одних французов, кроме жителей хорошо вооруженных и готовых защищаться до последних сил своих. По сим обстоятельствам должно было заниматься одной только осадой, во ожидании не сдастся ли неприятель, истощив свой запас или по не достатку воды. Здесь надобно отдать справедливость неутомимым войскам нашим, которые, быв всегда на открытом воздухе, почти непрестанно под ружьем, могли с достойным истинных героев терпением держаться столько времени в совершенном бдении.

Линия, занимаемая регулярными войсками, подкреплена была еще одним батальоном 13 Егерского полка, доставленным из Корфы; сия линия весьма пространна была для [40] 2300 человек, из чего весь отряд состоял; но за всем тем оставалось одно только опасение, чтобы турки не пропустили неприятеля чрез свои, земли, откуда можно поставить войска наши между двух огней; но они уверяли, что без кровопролития ни как не пропустить. Каждое ядро и бомба с батарей наших причиняли некоторый вред в городе. Неприятель, приноровив все свои пушки на оные, только повредил у нас один картаул, попав ядром в средину дула, и убил одного морского канонира и двух черногорцев. Во уважение несчастного положения городских жителей, которые, по причине, что французы отняли у них хлеб и воду, истаивали от голоду и жажды в разрушенных бомбами домах своих, адмирал предложил французам капитуляцию и два раза были переговоры; но Лористон, не имея нужды в продовольствии и ожидая с часу на час своего сикурсу, ни как не хотел сдаться, а склонял переговоры к тому, чтобы оставить нам Боко ди Катаро, а он оставит рагузскую республику.

16 и 21 июня французы делали вылазки. В первый раз в полночь числом до 350 человек напали они на наш правый фланг, но тотчас были прогнаны с потерею 10 убитых и 23 раненых, в плен попавшихся. Во второй раз перед вечером, митрополит послал отряд черногорцев зажечь в предместье ближайшие в крепости дома, [41] из коих французы обеспокоивали их, что ими и учинено; по сей причине французы выслали человек до 400 под прикрытием картечных выстрелов с крепости. При сем случае, как по взятым черногорцами ружьям полагать можно, потеря неприятеля простиралась до ста человек, наша же в оба раза состояла в 5 рядовых морского полка и 8 черногорцев. После сих неудачных покушений французы не выходили из крепости, и в таком состоянии осада продолжалась до 24 июня.

В ночь с 23 на 24 июня, посланные для разведывания положения неприятеля 250 черногорцев встретились с французами в 8-ми верстах от Рагузы. Не взирая на превосходное число, черногорцы напали на французов, и перестреливаясь отступали. В 4 часа утра 24 числа получено известие, что неприятельской сикурс около 500 человек идет от Станьо к Рагузе. Митрополит отправил часть черногорцев к речке занять неприятеля перестрелкой, а князь Вяземский послал полроты мушкетеров в редут для наблюдения движений неприятельских. Черногорцы лишь только успели прийти к речке, как неприятель (кроме тех, кои только для виду шли от Станьо, дабы сим уверить нас, что сикурс не придет чрез турецкую границу) в трех колоннах; числом до 3.000 человек, под начальством генерала Молитора, показался на высотах, [42] принадлежащих Султанскому владению. Он шел около самой их крепости, поднявшей в сие время турецкой флаг, прямо на нашу линию в тыл. Главнокомандующий, видя превосходного неприятеля в тылу нашего отряда, дал повеление митрополиту и князю Вяземскому, отступить к Старой Рагузе. Черногорцев и приморцев, сколько можно было собрать, с двумя ротами 13-го егерского полка, под командою капитана Бабичева, отправили на встречу идущему неприятелю. Черногорцы предупредили нападением, прогнали передовых неприятельских волтижеров и остановили первую колонну. Молитор, удивленный мужеством малого числа нерегулярных войск, двинул против их всю свою силу. Приморцы и черногорцы, по выше приведенным причинам, не оказали тут прежней своей отважности, и начали, отступать к Старой Рагузе. Осталась малая часть ризанотов с графом Ивеличем и несколько черногорцев с губернатором Радоничем. Сей отряд, подкрепленный капитаном Бабичевым, на выгодном положении мужественно сопротивлялся до последних сил; наконец, после упорнейшего сражения, отступил во всем порядке к Старой же Рагузе. Храбрый капитан Бабичев, прикрывая отступление, успел взять, еще 30 человек в плен. Между тем князь Вяземский, дабы Лористон не мог приметить его движения, оставив несколько часовых по хребту горы [43] у батарей, сомкнул войска налево в две колонны на покатости; узнав же, что Молитор отрезал ретираду к Старой Рагузе, князь Вяземский, по предложению митрополита, сделал славный маневр, избавивший войска наши от очевидной и неизбежной опасности. Дабы уверить Молитора, что он предпринял ретироваться к Старой Рагузе и дать тоже мнение гарнизону в крепости, оставил он на высотах егерский батальон под командой майора Велизарева, для прикрытия отступления от Лористона, выходившего из южных ворот города; прочие войска, сделав контр-марш, пошли по лощинам скрытым от неприятеля на север к порту Санто-Кроче. Франнуские генералы, полагая напасть на наши войска с трех сторон, вышедшие из крепости на правой, а пришедшие на левой фланг и тыл, обманулись вышеописанным маневром, и ожидая войска наши со стороны Старой Рагузы не нашли их там. Князь Вяземский прейдя к Санто-Кроче, и не видя никакого помешательства, начал садиться на присланные со флота гребные суда. Таким образом войска сели на суда в двух верстах от неприятельской крепости и ввиду со всех сторон неприятеля. Когда уже войска наши были на кораблях, то передовой неприятельский отряд напал на майора Велизарева, но сей храбрый офицер штыками обратил оный в бегство и под [44] прикрытием канонерских лодок и вооруженных гребных судов без потери сел на другие. Когда митрополит и князь Вяземский при громком “ура!” и уже последние отвалили от берега, тогда Молитор и Лористон с двух сторон приблизились к пристани, и капитаном 2-го ранга Мих. Быченским, под распоряжением коего садились войска наши на суда, встречены были картечным залпом.

При сем славном отступлении потеря с нашей стороны оказалась в одном раненом, и 10 егерях, оставленных у батареи на часах. Дабы не потерять большого числа людей и не сделать остановки в отступлении, 4 орудия, из которых один караул был уже разбит, а прочие совсем растрелены и три мортиры оставлены заклепанными. Сие приобретение дорого стоило неприятелю; потеря его, в продолжение осады с 5 до 24 июня и в сей последний день, считая в том числе и Рагузнев, по показаниям пленных, простиралась да 2.000, но вероятно, что он потерял более 3.000; ибо жители умирали от болезней и изнурения.

Великодушное намерение бокезцов

25-го июня главнокомандующий послал в порт С. Кроче контр-адмирала Сорокина с 3-мя кораблями, для порядочного размещения войск, а сам на корабле “Селафаиль” отправился прямо в Катаро, для сделания там [45] распоряжений и предупреждения всяких беспокойств, по случаю известной уже жителям сдачи области их австрийцам, а потом и французам. По прибытии его в Кастель-Ново народные депутаты от 8 комунитатов подали письмо следующего содержания :

“Ваше Высокопревосходительство!

Наш препочтенный Начальник и Покровитель!

Услышав, что Государю Императору угодно область нашу отдать французам, мы именем всего народа объявляем: не желая противиться воле Монарха нашего, единодушно согласились, предав все огню, оставить отечество и следовать повсюду за твоим флотом. Пусть одна пустыня, покрытая пеплом, насытит жадность Бонапарте, пусть он узнает, что храброму славянину легче не иметь отечества и скитаться по свету, нежели быть его рабом. Тебе известна любовь и преданность наша к Монарху нашему, ты видел, что мы не щадили ни жизни, ни имущества для славы России; к тебе же благодушный великий амирант наш (так обыкновенно называли адмирала), именем старцев, жен и чад наших, прибегаем и просим, предстательствуй у престола Монарха милосердого и сердобольного, склони его к молениям нашим, да не отринет он народа ему верного, народа жертвующего достоянием и отечеством, любезным [46] каждому гражданину, для малого уголка земли в обширной его Империи. Там под его державой в мирном и безопасном убежище уверены будем, что святотатственная рука грабителей Европы не коснется праха костей наших, к нам, посвятив себя службе нового, но родного нам отечества, мы утешимся, поза будем потери наши и вовеки благословлять будем имя его. Если же противно ожиданию и надежде, мы должны повиноваться злейшим нашим врагам, врагам веры и человечества, если ты не можешь позволить нам следовать за тобою, то останься спокойным зрителем нашей погибели. Мы решились с оружием в руках защищать свою независимость и готовы все до единого положить головы свои за отечество. Обороняя его, пусть кровь наша течет рекою, пусть могильные кресты свидетельствуют позднейшему потомству, что мы славную смерть предпочли постыдному рабству, и не хотели другого подданства кроме российского”.

Уже многие семейства отплыли в Корфу, другие перебирались на суда и готовили дома свои к сожжению; несколько корсеров предположили напасть на 3.000 австрийцев в Курцоле, защищаемых только двумя военными бригами. Ужасное мщение их некоторым образом отнеслось бы к нам. На столь редкую решимость конечно равнодушно смотреть было не возможно. Отовсюду [47] слышен был вопль женщин и детей; приморцы в глубоком унынии смотрели на адмиральский корабль, который, как думали они, пришел проститься с ними, а флот с войсками отправился уже прямо, в Корфу. Главнокомандующий был в затруднительнейшем положении. С одной стороны, в деле столь важном, обращавшем на себя внимание многих держав, собственная безопасность его требовала, чтоб повеленное немедленно исполнить; с другой, столь решительная отчаянность и погибель целого народа, столь преданного России, налагали на него долг человечества и любви к славе отечества, не приступать к сему без нового донесения о сих повстречавшихся обстоятельствах. Сенявину предстоял подвиг смелый, благородный и он не долго колебался в выборе. Депутаты, подав ноту, стояли пред ним заливаясь слезами, и рыдая неотступно просили быть заступником их пред Государем. После краткого размышления, адмирал сказал им: пошлем к Государю избранных из именитейших граждан (архимандрит Вукотич с тремя депутатами милостиво и благосклонно были приняты Государем Императором), будем вместе надеяться на Его милосердие или на перемену неприятного положения политических дел. До тех пор, сколько мне будет возможно, не оставлю вас храбрый и великодушный народ, я [48] приемлю на себя всю ответственность; готов защищать вас всей силой и охотой; успокойтесь и не предавайтесь отчаянию. Сей подвиг Сенявина вывел его из чреды обыкновенных людей, и поставил наряду с теми, кои не страшатся жертвовать собою пользе и славе отечества. С сего времени имя его сделалось известным Европе, и может более, нежели собственному его отечеству; ибо скромность, чуждая самохвальстве, всегда была добродетелью великих мужей, утешающихся правотой знаменитых дел своих, не заботясь о том, больше ли они или меньше известны.

28 июня контр-адмирал Сорокин с флотом пришел на рейд, и по мере, как корабли становились на якорь, войска немедленно свозились в крепости Кастель-Ново и Эспаньолу. На другой день главнокомандующий сам сделал распоряжения, назначил некоторые работы, дабы крепость Кастель-Ново привести в порядочное оборонительное состояние. В Катаро и Ризано поставлены были только 3 роты; сами жители вызвались защищать их. Войска поставлены были в таком положении, что в случае надобности могли выйти навстречу неприятелю; флот в тот же день снова вышел для притеснения неприятеля с моря. Народ видя; с нашей стороны таковую деятельность и усердное попечение на оборону их, уверившись, что россияне всегда будут с [49] ними не разлучим, приняли прежнюю свою бодрость. Все дороги впереди нашить постов, заняли отборные отряды приморцев и черногорцев, партии их снова появились под стенами Рагузы. Благодарность и усердие бокезцев были беспримерны: вся область представляла военный лагерь и везде раздавалось да здравствует Сенявин! Где бы он ни показался, многочисленные толпы с почтением сопровождали его, кланялись до земли и лобзали прах ног его. Черногорцы в знак почести беспрестанно стреляли и сколько ни убеждали их, чтобы берегли патроны для французов, они добродушно отвечали: у нашего батюшки Государя больше червонцев чем фисс (патрон). Дмитрий Николаевич, в душе кроткий, уклонялся от почестей и от всех изъявлений любви и благодарности к нему народной. Подчиненные его, на опыте познав личное его мужество, беспристрастную справедливость, не могли не удивляться благородной его решимости, и смею сказать: сия эпоха в жизни адмирала представляла истинное торжество гражданских и военных его добродетелей.

Лористон и Молитор, хотя и получили еще помощь, умножившую число их войск до 8.000; но не осмелились выйти в поле и по-прежнему сидели запершись в крепости. Усердные им рагузинцы не могли похвастать пребыванием у них французов. Лишившись торговли, они не имели чем себя [50] содержать, быв принуждены платить беспрестанные контрибуции, и раздевая себя, одевать нагих пришлецов. Они испили всю чашу горести; большая, часть судов их, находившихся в портах России и Англии подвластных, были задержаны, другие достались в руки их крейсерам. Бокезские корсеры обогатились на счет тех, кои искали их разорения. С другой стороны французы брали все, что только им оставалось. Научась таким печальным опытом, многие из капиталистов бежали из отечества, и только у неприятелей своих нашли покой и покровительство.

Крейсерование в малом море. — Ветер Сироко.

По новому распоряжению, сделанному для пресечения сообщений неприятельских войск из Далмации в Рагузу, корабли “Ярослав”, “Венус” и шебека “Забияка” 5 июля отправились в крейсерство в малое море или иначе Парентский залив. Настало то жаркое время, которого конечно не превзойдет и палящий зной Африки. Роса и легкой ветерок ни мало не прохлаждали воздуха ночью, духота заменяла огненные лучи полуденного солнца. После штиля, подул довольно свежий юго-восточный ветер, которой скоро наполнил воздух влажными парами. Берега покрылись мглою. Лучи солнца, проникая и преломляясь в туманных облаках, золотили края их, [51] и являли взору черные тучи с краев зажженные. Вся атмосфера казалась пламенеющей, и представляла удивленным глазам нашим обширный с погасающими углями горн, с коим горящие по краям и черные в средине облака совершенное имели подобие. Сильно дующий ветер, называемый итальянцами Сироко, (shirocco) (по итальянскому произношению Широкко) скоро преобразился в знойное удушающее дыхание. Жар сделался так велик, что до крашеных стен фрегата и чугунных пушек дотронуться было не возможно, смола как бы разогретая капала со снастей. Самун, как сказывают путешественники, имеет свое действие в 2 футах от земли, дуновение его сходно с шумом пламени, выходящего из тесного жерла; оный ветер продолжается не более 10 минут. Человек, умерщвленный огненным сим вихрем, походит на покоящегося сладким сном. Поелику Аравия и песчаная степь Саара, где свирепствует Самун, лежит от Италии на юго-восток и юго-юго-запад (SSW) (в Сицилии и Италии Широкко дует с сей последней стороны горизонта и прямо от залива Сидро, за коим находятся песчаные степи); то конечно проходя великое пространство моря и напитавшись испарениями вод, здесь теряет он смертельность свою. Не смотря на сие [52] прохлаждение, Сироко, порождение Самуна, особенно в Сицилии, Мальте и Корфе причиняет великий вред. К счастью не каждый год оный бывает, и продолжается не более часов двух; но если продолжится он сутки, что иногда случается, то поля засыхают, растения пропадают, древесные листья и плоды увядают, желтеют и опадают, стены каменных домов раскаляются, малые источники высыхают и наконец вода повсюду делается теплой. Скот предчувствует приближение Сироко, он бежит и укрывается в прохладных пещерах или в тени лесов, где тотчас ложится или стоит, повесив голову. При появлении первых знаков сего ветра, в городах, спешат запирать ворота и ставни, прячутся в погреба и в самые прохладные покои. Пыль, поднятая на улицах, проходить в самомалейшие, скважины, портит в несколько минут мяса, овощи, хлеб и все съестное. В людях особенно тучных и полнокровных, Сироко производит болезненные припадки, при изобильной испарине, бросает в жар, кружится голова, краснеют глаза и непреодолимо клонить к сну. Уснувший обливается потом, спит беспокойно, и встает, чувствуя слабость, как бы после горячки. Хотя в море, Сироко меньшую имеет силу, и не слишком ослабляет здорового человека; но крайне нужно преодолевать сон, не делать большего движения, и строго [53] запрещать людям спать на палубах открывшись; ибо изобильная роса, падающая в следующую ночь, производит опасную простуду.

С небольшим час продолжался Сироко; потом небо прочистилось, ветер стих, и к вечеру воздух прохладился. У Меледы нашли шебеку “Азард”; остров сей лесист, и изобилует вином. Аббат Лавока полагает, что тут, а не у Мальты, Апостол Павел претерпел кораблекрушение; на сие не справедливо; ибо Апостол, построив новый корабль, отплыл в Рим и на пути проходил Сиракузы и Мессину, что и доказывает ошибку Лавока, которая конечно произошла от того, что Мальта и Меледа в древности назывались Мелита. 8 июля простояли мы в Курцоле, где нашли корабль “Петр” и те же 23 судна с 3.000 австрийских войск; 9-го же числа прибыли на назначенный пост в малое море.

Отряд расположился так, что сообщение Рагузы с Далмацией, и сей с островами к ней прилежащими совершенно прекратились; корабль, фрегат и шебеки попеременно находились под парусами. В первые дни перехватили несколько судов, а напоследок и рыбаки, которым мы не препятствовали заниматься их ремеслом, не показывались. Французские войска занимали берега вокруг, беспрестанно ходили взад и вперед, и по малейшему подозрению [54] притесняли приверженных к нам жителей. В один день шебека “Забияка”, проходя близь монастыря Заострог, была атакована французами, засевшими в садах. “Венус” прейдя к ней на помощь, картечным залпом прогнал их, и за сие взяли они с монахов контрибуцию! Собранная и на малом пространстве расположенная 20.000 армия, опасаясь высадки и бунта народа, стояла под ружьем, и терпела крайний недостаток в продовольствии; ибо доставление из Италии берегом было крайне затруднительно, а Далмация бесплодная, существовавшая только торговлею, и ныне лишенная оной, не имела хлеба и для продовольствия жителей. Французы брали контрибуции до тех пор, как уже нечего было брать. От жары, изнурения, в продолжении сего лета, по уверению жителей, умерло солдат до 8.000 человек; таким образом тесная блокада стоила неприятелю гораздо более, нежели сами сражения и сила наша столь не значащая, имела преимущество над превосходным числом французов. Бонапарт, которому ничего нет не возможного, дабы облегчить доставление провианта берегом, приказал сквозь цепь кремнистых гор пробить дорогу. Несчастные жители, не различая никакого состояния, были собраны и подобно невольникам, провожаемые солдатами, сделали оную до Зары, и сия та дорога названа Наполеонов путь. Путь сей, сделанный [55] заплаченными трудами жителей, сверх сего тягостные налоги, конскрипция и всякого рода угнетения, довели бедных далматцев до самого бедственного состояния. Негодование сделалось повсеместно, и в некоторых местах народ взялся за оружие, деревни пылали, и возмутители, так французы обыкновенно называют истинных сынов отечества, расстреливались. Сие принудило генерала Мармоцта объявить Далмацию в военном состоянии, и бедствия народа еще более увеличились.

От жаров вода испортилась, и сей смрадной воды выдавалось матросам и офицерам по стакану в день. Во все плавание в Средиземном море, только здесь имели мы крайней недостаток в оной. Открывши в пустом месте ключ, послали под прикрытием шебеки, гребные суда с бочками; неприятель пришел воспрепятствовать, но поручик Вечеслов с 80 морскими солдатами, заняв выгодную высоту, не допустил их вредить рабочим людям, кои без потери, по налитии водою, возвратились на фрегат. 31 июля, французы известили нас о мире, заключенном между Россией и Францией, а 1 августа получили повеление прекратить военные действия; почему отряд прибыл, 2 августа в Курцолу, где соединясь с кораблем “Петр”, и забрав гарнизон, прибыли в Катаро 5 августа, куда к 11 числу и весь флот собрался. [56]

Переговоры о сдаче Боко ди Катаро

4 июня фельдмаршал-лейтенант граф Беллегард и полковник граф л'Епин, полномочные австрийские комиссары, доставили адмиралу Высочайшее повеление, которым Государь Император, в уважение дружбы к Австрийскому Императору, приказал для передачи французам сдать Катаро цесарцам. Главнокомандующий рассуждая, что Государь еще не получил уведомления о новом нарушении прав народных, завладевшем Рагузской республики, бывшей под покровительством Турции, союзницы России, объявил обоим графам, что “пока Рагуза не оставлена будет французскими войсками, и независимость республики не будет обеспечена верным поручительством, до тех пор Катаро не будет сдана Австрийцам”. Вследствие сего Граф л'Епин старался склонить генерала Лористона оставить Рагузу; но он отклонил сие не совместным предложением, “ему занять Катаро, а русским Рагузу”. Поелику же бокезцы, клятвой между собою обязались не отдаваться ни австрийцам, ниже французам, и отправили о том прошение к нашему Двору, то адмирал нашел новую причину до вторичного повеления, на многие отношения австрийских полномочных не дать решительного ответа. 19 июля граф [57] л'Енин, описав стесненное положение своего Двора удержанием крепости Браунау и угрожением занять Триест и Фиуме, предложил, чтобы французские войска отступили до Станьо, австрийцы же заняли бы новую Рагузу, и находясь таким образом между нами и французами, подали бы нашим войскам возможность безопасно опорожнить Боко ди Катаро, после чего французы примут область от цесарцов. Адмирал, дабы выграть время и зная, что и оное предложение не могло быть исполнено, согласился для одного вида. Между сим временем прибыл из Анконы французский капитан Техтерман с письмом от статского советника Убри с приложением выписки из мирного договора, подписанного им 8 июля в Париже между Россией и Францией. Как сей Офицер не имел никакого виду от г. Убри и необыкновенным образом спешил возвратиться в Анкону, а бывши отпущен, и воспользовавшись штилем на своей требаке вошел в Рагузу; то сей поступок внушил адмиралу подозрение касательно достоверности бумаг ими привезенных, и понудил отвествовать графу л'Епину, что до получения новых повелений Государя Катаро не может быть сдана. Австрийские полномочные, огорченные может быть безуспешными переговорами, объявили, что они имеют повеление силой занять Катаро, жаловались на умышленное промедление, [58] огорчались, что наши гребные суда ходят дозором около австрийского брига и заключили ноту свою тем, что не вступят ни в какие дальнейшие рассуждения. По причине сих угроз капитану Белли приказано препятствовать высадке австрийских войск и наблюдать их как неприятельские. А как в числе судов, на которых войска привезены были из Триеста, нашлось несколько Бокезских, принужденно там взятых, то, пока продолжались переговоры о сем новом оскорблении российского флага, генерал Беллегард совершенно лишен был способов приступить к насилию.

27 июля артиллерии штабс-капитан Магденко, находившийся в плену, прибыл из Люневиля с дубликатом мира и изустным подтверждением от Убри поспешить сдачею Катаро. С ним приехал французский капитан с письмом к адмиралу от вице-короля Итальянского; на другой день от него же полковник Сорбье доставил другое письмо и третью депешу г. Убри, подтверждающую мир им подписанный. Не зная полномочий, какие даны были сему министру, адмирал хотя не мог более сомневаться о точности мира, однако ж желая дождаться как оный будет принят Государем, предположив медлить сдачей до точного повеления Двора, приказал как и французские генералы прекратить военные действия, единственно с тем только [59] намерением, чтобы обеспечив на всякий случай отступление, быть готов с большей силой противостать наступлению, чего от французов, и во время, мира можно всегда ожидать. По новому требованию австрийских полномочных, которые по случаю мира с Францией думали, что нет уже препятствия приступить к сдаче им области, адмирал отвечал, что оная сдача по сему миру остановлена, и ничего не упомянул, что следует отдать ее французам; встревоженные сим они требовали объяснения. Адмирал поручил отвечать г. Санковскому, которому по гражданской части дано было повеление сдать Катаро австрийцам, но г. Санковский сказался больным и не хотел вступить ни в какие переговоры.

30-го июля прибыл в Кастель-Ново генерал Лористон с поручением от главнокомандующего генерала Мармонта для распоряжений касательно опорожнения провинций. После обыкновенных приветствий начались переговоры. Лористон просил уверить бокезкий народ, что Наполеон обещает забыть все прошедшее. Адмирал отвечал, что лучший образ успокоить жителей был бы тот, чтобы торжественно обнадежить, что они не будут обременены налогами, контрибуциями, деланием дорог, поправлением крепостей без платы, избавлены будут конскрипций, словом, что они будут наслаждаться тем же спокойствием [60] и благоденствием, каким пользовались под управлением российским. Лористон дал слово, конечно не с тем, чтобы его исполнить, ибо правительство его приняло систему содержать солдат на счет жителей. Со своей стороны Лористон требовал, чтобы возвратить все взятые рагузские суда; поелику республика пребывала будто бы всегда нейтральной; на сие адмирал отвечал, что сам он издал прокламацию, и объявил, что глава французского народа, присоединяя республику к своим владениям, не прежде признает нейтралитет ее, как когда российские войска оставят Катаро и Корфу, да к тому ж само французское правительство не задолго пред тем повелело считать доброй призой суда Ионические, именно за то, что оная республика занята российскими войсками. В следствие многих сему подобных переговоров, адмирал положил срок сдачи 15-го августа, уповая до того времени получить подтвердительные наставления от графа Разумовского из Вены, и по наружности сделал приготовление и вид согласия на опорожнение области. Потом объявил австрийским полномочным, что Катаро, во исполнение статьи мира, сдана будет прямо французам, а не им. Встревоженные таковым объявлением они 31 июля прислали ноту, в коей сильными и справедливыми доводами протестовали против непосредственной сдачи Бока ди Катаро французам. В [61] след за нотой сами приехали на адмиральский корабль, прежние угрозы, переменив на ласковые убеждения, признались откровенно, что причина, для коей они столь сильно настаивали на сдачу, была та, что Мармонт и Лористон уверяли их и честью своею ручались, будто бы адмирал пригласил англичан для занятия Катаро.

Адмирал, получив столь нужный ему протест, объявил Лористону, также и г. Санковский, что до получения Высочайших повелений никогда и не думал приступить к опорожнению провинций, тем более, что еще нет примеров в истории, чтобы выполнение мирных статей когда либо могло иметь место прежде размены ратификаций. Лористон, удивленный такой переменой, прекратил переговоры, и свидетельствуя личное свое уважение адмиралу, сожалел о потерянном времени, и прощаясь, по обычаю французских дипломатиков, сказал: “что он от сей остановки опасается весьма бедственных для Европы следствий и что адмирал сим отлагательством навлечет Государю своему и отечеству большие неприятности”.

Австрийские дипломаты благодарили адмирала за участие, принимаемое им в трудном их положении. Однако ж, хотя и прибыл 13-го августа от посла графа Разумовского курьер с депешей министра морских сил, в коей содержалось [62] подтверждение воли Государя относительно сдачи Ново ди Катаро австрийцам; но как депеша, сия была отправлена до получения донесения о заключении Убрием мира; то адмирал отвечал им, что решился ожидать новых повелений Императора, и прежде, получения оных, Катаро не будет сдана ни французам, ни австрийцам.

Митрополит, известный своей тонкостью в политических делах, представлял в сие время, хотя и стороной, немаловажную особу, и не допустил обмануть себя, ни ласкательством, ни щедрыми обещаниями. Французы, кроме гласных переговоров, употребляли все тайные способы. Митрополит нужен им был как для удержания в повиновении бокезцов, так и для будущих их видов на Герцеговину и Албанию, где он по духовному своему сану имел великую власть. Митрополит, хитро узнав о намерении французского правительства, открыл глаза соседственным Пашам, так что значительные подарки, данные от французов Скутарскому и Требинскому Пащам, не послужили ни к чему. Лишь только адмирал возгласил к жителям Герцеговины, депутаты, их явились с предложением услуг, а Паши, подобно Али-Паше Албанскому, остались добрыми нам приятелями и ничего, по внушению французов, к вреду нашему не предпринимали.

По отъезде Лористона, австрийские полномочные снова подали несколько нот, [63] просили, убеждали, настоятельно требовали, снова потеряли границу умеренности и позволили себе неприличные выражения; адмирал нашел благоразумным не входить с ними ни в какие дальние пояснения. Наконец 26 августа фельдъегерь привез Высочайшее повеление от 31-го июля о всемерном продолжении военных действий, и если Катаро сдана, взять и занять все прежние позиции, какие до мира, подписанного Убрием, но не утвержденного Императором (ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР, не утвердив сего мира, повелел предложить французскому правительству возобновить негоциацию, на новых условиях, в числе коих состояли, чтобы Далмация и Боко ди Катаро не были во владении Франции.), флот и армия наша имели. Должно себе представить, сколько обрадован был адмирал таким повелением, которое оправдывало его осторожность, и все распоряжения, предпринятые им по собственному усмотрению. Дабы иметь время собрать нерегулярные войска, адмирал, пригласив митрополита и всех частных начальников, объявил им волю Государя и на другой же день часть флота и все корсеры отправились в море, имея повеления в отдаленных местах от Рагузы брать неприятельские суда.

Таким образом усильное троекратное приглашение Убри, лестные убеждения [64] Евгения вице-короля Итальянского, настояния Лористона, Беллегарда и л'Епина не поколебали твердости Сенявина и доказывали притом, коликую важность Бонапарте приписывал удалению нас от Далмации и занятию поисками его Катаро. Цель его при заключении мира конечно была только та, чтобы обмануть бдительность Сенявина, занять Катаро и усилить прочие пункты, приближающие его к Герцеговине и Албании, а потом наводнив Далмацию войсками открыть явно свои виды на владения Порты, завладеть оными, либо заставить державу, сию содействовать ему в злобе его против России; но осторожное и благоразумное поведение адмирала, поставило непреодолимую препону всем его замыслам. Старание французов разгласить скорее о мире, заключенном между Россией и Францией, в другой стороне доставило им великую пользу. Неаполитанский Двор почитал себя совершенно оставленным Россией и англичане думая тоже, оставили Калабрию мщению французов и мир сей для несчастных Калабрийцов имел действия весьма противные тем, которые Сенявин умел отклонить от бокезцов. Наполеон, узнав о нападении на его войска, как сие видно будет, негодовал, гневался и ложь Монитера, изобличая его неудачу, каковую он не привык переносить, служила Сенявину наилучшей похвалой и наградой. Напрасно наемные журналисты старались всех уверить, что [65] Катаро взята, о чем в Венеции в театре при барабанном бое объявили, напротив того скоро везде узнали, что Сенявин, не дав обмануть себя переговорами, разбил славных его генералов и остался спокойным обладателем провинции Катарской.