БРОНЕВСКИЙ В. Б.

ЗАПИСКИ МОРСКОГО ОФИЦЕРА

В продолжении кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

1806 год.

Путешествие на горы

По рассмотрении призовой комиссией бумаг и патентов, взятых Венусом судов, не имея никакого занятия и будучи свободен от должности, предпринял я объехать Катарскую область и Черногорию. Прибыв во-первых в Катаро, ездил оттуда в Доброту, Перасто, Ризано, Персано и Теодо, и возвратившись в Кастель-Ново, провел страстную неделю в [185] монастыре Савино, в посте, молитве и христианском смирении. На третий день Пасхи с семейством Белодиновича вторично отправился в Катаро, и как в сей областной столице не было ни одного трактира, где бы можно ночевать, то пристал я у вдовы протопопа Петровича, который рекомендован был Белодиновичем. Не могу не похвалиться гостеприимством, усердием и доброжелательством сей почтенной старушки. Принадлежа к фамилии Петровичей, она пользуется уважением, имеет состояние и свой дом и за всем тем живет весьма умеренно и уединенно. У ней нет ни слуг, ни служанок; дочь ее Мария, с которой познакомился я еще прежде в доме Кастель-Новского моего знакомца, отправляла все должности и расторопностью своей удивляла меня более, нежели слуги в английских трактирах: она прибирала комнаты, стряпала на кухне, подавала кофе, успевала к обеду как можно лучше нарядиться, и будучи очень пригожа, находила время уделять мне часть своего внимания. Старушка отменно полюбила меня по одному случаю. Она получила письмо от сына из Смирны и с крайним нетерпением ожидала другого утра, когда на один час приходил работник, для услуг, дабы послать его за попом для прочтения ей письма. Возвратясь из замка к обеду, хозяйка моя, по обыкновению матерей, выхваляла мне редкие достоинства [186] своего сына и в доказательство, что он очень учен, подала мне его письмо. Я прочел адрес, старушка сплеснув руками, с радостью спросила: не уже ли я грамотной? И когда научился читать по-славянски? Я не противореча в первом, развернув прочел ей письмо, в котором, кроме нескольких слов почти ничего не понял. На другой день, пригласила она на скромный ужин всех своих знакомых и со слезами на глазах представляла меня каждому, уверяя, что я великой человек и даже знаю грамоте!

Добрая моя хозяйка доставила мне случай побывать в Черной горе. Отец Спиридоний, прихода ее священник, сыскал мне проводника, и я по данным мне наставлениям спешил сделать маленькие приготовления. Взял с собой фунтов десять пороху, купил кремней, бисеру, стаканов и рюмок, синего стекла, и несколько кусков сахару положил в карман, дабы сими безделушками, дарить в знак памяти, тех хозяев, у коих буду ночевать. В продолжении моих сборов митрополит приехал в город, я за долг почел просить его соизволения. Его Высокопреосвященство охотно согласился на мое желание, убеждал иметь снисхождение к обычаям народа, всем сердцем и душою любящих русских. (Собственные его слова). Приказал одному витязю из своей гвардии, ростом почти в сажень, провожать меня всюду, куда бы я ни [187] пожелал, и отпуская меня, уверил, что я буду принят с усердием и должным уважением. Первый проводник мой не хотел уступить чести охранять меня митрополитскому; они долго спорили, сердились и не знаю как успел помирить их отец Спиридоний.

Чтобы казаться более военным, взял я с собою одну шинель, препоясал длинную саблю, которою мог бы отрубить нос в сажени от себя расстоянием, а кортик, вместо кинжала, заткнул за пояс. В четверг святой недели к вечеру, пешком и с посохом в руках отправился я в путь с одним матросом, весьма смышленым, проворным, и на храбрость коего при случае мог совершенно положиться; я говорю сие последнее по тому, что черногорцы дорогих гостей своих любят встречать и провожать ружейными выстрелами, так что пули свистят мимо самых ушей. В Скальяри деревне, лежащей в прекраснейшей долине близ Катаро, дали мне лошака и мы начали подниматься на гору, которой вершина упиралась в облика. По тропинке, извивающейся улиткой, достигли мы до крепости Тринита (Святая троица или лучше до четвероугольной башни, стоящей на границе Черногории и защищающей дорогу от Катаро в Будуа. Гора, на которую отсюда нам должно было всходить, стояла еще выше первой, вершина ее терялась в облаках. Солнце заходило, [188] становилось темно; до Цетина, где располагал ночевать, оставалось еще верст 18; дорога шла на такую крутизну и мимо таких ужасов, что я прилегши на шею лошака, качался над краем бездонной пропасти, голова у меня закружилась и я просил остановиться в первой деревне. Проводник уверял, что нет никакой опасности, и что я непременно должен ночевать у него в Цетине, как вдруг услышали пронзительные дикие крики; со мною бывшие отвечали такими же голосами; невольный страх овладел мною и еще более увеличился, когда догнали мы у ключа Кровавац называемого, партию черногорцев, возвращавшихся с торгу из Катаро; они обступили меня, один спрашивал: точно ли я русский? Другой: христианин ли я? А третий подозревал: не католик ли я? Однако ж, удовольствовавшись моими ответами и уверениями митрополитского витязя, хотели, чтоб я пересел на их осла, целовали руки мои и полу платья, а между тем тащили меня долой; начался между ими жаркий спор; я боялся, что начнется драка; наконец посадив матроса на осла, меня оставили на лошаке и мы спокойно продолжали путь. Около 10 часов провожатые мои сделали несколько выстрелов и вдруг все закричали, потом телохранители мои уведомили меня, что мы скоро остановимся в селений Мирац. Подъезжая к оному, услышали мы смятенные [189] крики, ночь была довольно темна, и я обрадовался, увидев близко несколько зажженных светочей, это была толпа мальчиков с пуками горящей соломы; при въезде в деревню, меня стеснили, остановили лошака. Первый, который подошел ко мне, был князь (титл принадлежащее сельским начальникам), он решительно объявил мне, что я должен ночевать у него.

Мне нечего было тут рассуждать, и я, повинуясь приказанию, пошел за ним. Князь остановил меня пред воротами, вошел в дом, скоро возвратился, взял меня за руку и ввел в избу. Представить должно мое изумление, расположение очень похоже на наши крестьянские светлицы. Меня посадили в угол под образа, возле меня матроса, который беспрестанно вставал с лавки, я насилу уверил его, что здесь он должен делать что нам прикажут. Вошла молодая женщина (младшая в доме невестка), поставила на пол к ногам моим деревянную чашу воды, с робостью поклонилась, пожаловала у меня полу мундира, у матроса руку, он вскочил и чуть не засмеялся, потом стала на колени, сняла с меня сапоги, посмотрела их с любопытством, сняла чулки, словом, мне и матросу вымыли ноги. После сего князь предложил мне Пасху, которая стояла на накрытом столе, и все его семейство христосовалось со мною равно и с товарищем моим. Подали умыть [190] руки, зажгли свечку пред образами, принесли вареную курицу, и конченую баранину, помолились и один хозяин сед между нами за стол, дети служили, а пришедшие смотрели на нас и говорили между собою. После ужина тотчас положили нас спать в особом чулане, на доски покрытые ковром, князь лег возле нас, а сын с оружием и не раздеваясь повалился у дверей, и сей час оба захрапели. Я долго не мог заснуть и смотрел на кровлю, сквозь которую свистел ветер. Всякое движение моих хозяев, не знаю по чему, приводили меня в страх: я подвинул к себе длинную мою саблю, и хотя в воображении моем не находил причины опасаться, однако ж был готов к обороне; но утомление сомкнуло глаза и я часа три спал очень крепко.

Рано с солнцем, громкий голос моего князя, разбудил меня. Вопрос его, хорошо ли я отдыхал? Считал я приказанием, почему встал и пошел за ним, располагая немедленно отправиться в дальнейший путь; но я ошибся и скоро удостоверился, что не могу ничем располагать. Несколько старейшин из семейств ожидали уже меня на дворе и лишь я показался, просиди удостоить их посещением, и так я пошел за первым, который подошел ко мне, матрос пошел за другим. Насилу избавили меня от омовения ног, подали яичницу и пшеничный только что испеченный и весьма вкусный хлеб. [191]

Представьте мое удивление, я должны был обойти 20 дворов и везде непременно есть или, по крайней мере, всего отведать. При входе и выходе из дому я должен был перецеловать все семейство, а если я дарил ребенка кусочком сахара, то все целовали меня. Наконец перецеловав по нескольку раз всю деревню, мне подвели лошака, посадили, пожелали доброго пути и начали стрелять; матрос мой напился так, что его принуждены были положить поперек на спину осла. Я позабыл сказать, что когда переходил из дому в дом, меня сдавали с рук на руки, точно так, как бы какую вещь, и напоминали хранить меня, как зеницу ока!

Дорога до Цетина, шла мимо ужасных пропастей и глубоких оврагов, кое где, видны были виноградники, маленькие сады, и площадки хлеба, уже с четверть вышиною, с права и с лева были Коложун и Ловчин высочайшие из гор, коих кремнистая цепь с висящими скалами на каждом шагу представляли трудные дефиле и так сказать непреодолимые твердыни вольности черногорцев. В монастырь Цетино, местопребывание митрополита, прибыл я в полдень, и остановился в доме первого моего провожатого. Не смотря на убедительное приглашение монахов, я не прежде мог посетить их, как начали звонить к вечерне. Цетино лежит в глубоком долу, [192] покрытом зеленью и садами. Монастырь, окруженной зубчатыми стенами с башнями и пятиглавая церковь, напомнили мне окрестности Москвы; я забыл, что нахожусь так далеко от оной. Тут показывали мне грамоты Императоров наших от Петра, и подарки, состоящие в богатых ризах, сосудах, образ Божией Матери, принесенный в дар Екатериной Великой, обложен жемчугом и брильянтами дорогой цены.

Не стану входить в подробности гостеприимства черногорцев; оно должно удивить и русского, но скажу, что наиболее сделало на меня впечатление. Я видел Спарту, видел в полном смысле слова республику, отечество равенства и истиной свободы, где обычаи заменяют закон, мужество стоит на страже вольности, несправедливость удерживается мечем мщения, удивлялся возвышенности духа, горделивости и смелости того народа, которого имя наводит страх всем их соседям. Образ же их жизни, не испорченность нравов и отчуждение всякой роскоши, истинно достойны всякой похвалы. Три дня, проведенные мною между ими, я так сказать перенесен был в новый мир и познакомился к предками моими 9-го и 10-го столетия, видел пред собою простоту Патриаршеских времен, беседовал с Ильей Муромцом, Добрыней и другими богатырями нашей древности. Дикость характера, жестокость против [193] неприятелей, побуждает их весть беспрерывную войну против всех соседей, ибо довольствуясь своими произведениями, и не имея в них надобности находят для себя оную полезным упражнением. Сей обычай, проистекающий от необразованности, перевешивается чистотой нравов, повиновением к родителям и семейственным счастьем. Собрав подробные сведения о Черногории и Катарской области, я постараюсь с точностью изобразить свойства народа, по происхождению и вере, столь к нам близкого, а по преданности, любви и усердию к России, тем более достойного внимания моих соотечественников, что страна сия еще ни одним путешественником не была описана.

Вместо того, чтобы ночевать в Станевичах, меня отпустили из Цетине, на другой день после обеда, гораздо уже за полдень. Боясь темной ночи остановился ночевать, не доезжая первого монастыря, в Белоши, большем селении и уже на пятый день, проехав не более 70 верст, чрез Станевич, Будуа, возвратился в Порто Розе, а оттуда в Кастель-Ново, где стояла моя требака. Таким образом объехал я Катарскую область, и в продолжении времени собрал достаточные сведения для вернейшего ее описания; за всем тем, оные были бы несовершенны и поверхностны, если [194] бы не старался я, собственные мои суждения поверить с показаниями многих знающих особ; наиболее же обязан К. В. Р.......у, который доставил мне самое подробное описание одного австрийского инженера, сочинившего и карту (смотри в конце книги). Но как сей офицер, увлекаясь духом католицизма, представил характер народа совершенно в искаженном виде, то я заимствовал от него только статистическое и частью историческое описание.

Не могу умолчать о двух случаях, которые могут показать до какой степени Черногорцы набожны и преданы Государю. В Белоши приходской священник принес святцы, дабы сказал я ему, Киевской ли они печати? Я развернул и стал читать. Все бывшие в избе встали, и когда я перестал, просили, чтоб еще прочел несколько молитв. Я обратился тогда к образам, все начали молиться, сделалась тишина и слышны были вздохи, которые до того растрогали меня, что едва мог удерживать слезы. По окончании чтения, умиление изображено было на лицах каждого, разговор кончился сожалением, что они так далеко живут от России, и не могут видеть великолепия [195] наших храмов и молиться в них Богу. Другой случай доставил мне удовольствие столь же великое. Первому моему провожатому подарил я портрет Государя. Узнав чье изображение держит в своих руках, затрепетал он от радости, обнял меня с восхищением, целовал руки, благодарил несвязными словами, приложил портрет к груди, потом перекрестился, поцеловал оный с благоговением, дал приложиться своим домочадцам, показывал каждому и наконец прилепя к дощечке поставил к образам.

Описание Провинции Боко ди Катаро

(Некоторые называли ее Венецианской Албанией и под сим именем разумели славян греческого исповедания, но сие несправедливо, ибо албанцы суть греки.)

Провинция сия составляла часть Венецианской Далмации и лежит вокруг залива, который в древние времена известен был под именем: Sinus Rissonicus. Ныне называют его Боко ди Катаро, т. е. вход в Катаро, или устье Катарское, от него и жители именуются Бокезцами. Залив простирается от запада к востоку на 40 верст. Устье его [196] образуется мысом Остро от севера и мысом Яница от юга; посреди находится голый островок Яница, а ближе к южному мысу, еще меньший, называемый Maдона ди Яница. Сии два острова составляют, три входа. Корабли должны держать ближе к Остро, идти прямо на Кастель-Ново, и на 18 и 18 саженях глубины, где грунт ил, бросать якорь. Купеческие суда останавливаются у карантина на 7 и 8 саженях глубины и в Порто-Розе, что против города, где прикрепляются к берегу канатом. Глубина во всем заливе достаточна и для военных кораблей. У самых стен Катиро 7 сажен, грунт везде ил. Широта Кастель-Ново 420, 21 северная”

Пространство, число жителей и границы.

Область лежит вокруг залива (почему жители также называются приморцами) и имеет вид треугольника, которого самая большая сторона 120, а меньшая 70 верст. Население ее полагают одни до 40.000, другие около 60.000. Граничить к северу с Герцеговиной, к востоку с Черногорией и Албанией а к югу и западу с Адриатическим морем. Рагузинская республика, боясь более венециан, нежели турок, купила у первых [197] с одной и другой стороны полосу земли в две мили шириною, дабы тем удалить границы свои от Катара и Далмации.

Разделение.

Область разделяется на следующие восемь коммунитатов или округов: 1) Кастель-Ново, 2) Катаро, к коему причисляются Персано, Сталиво и Теодо 3 Доброта, 4) Перасто, 5) Ризано, 6), Картоли и Лустица, 7) Зупа, 8) ипри округа и Пастроеичи. Первые четыре не имеют большего населения; в них живут католического и греческого исповедания славяне; последние же округи гораздо многолюднее первых и жители оных вообще греческой веры.

Кacтел-Ново.

Несколько полуразвалившихся домов составляют строение в Кастель-Ново; в нем нет ни одной лавки, и крене бедного трактира с изорванным бильярдом, нет никакой приманки офицерам. Католическая церковь и Капуцинский монастырь служат только для 400 городских жителей; для Славян же греческого исповедания, составляющих большую часть населения сего округа, монастыри Савино и Топла, недалеко от города находящиеся. Предместье имеет лучшие [198] здания. Окрестности, особенно долина Кути, представляют живописные места. Кастельновцы отправляют значительную торговлю.

Король Боснии Гварлео построил сей город в 1373 году, и с того времени сохранил он название новой крепости. Он претерпел многие несчастья от осад и землетрясения. Испанцы с помощью венециан взяли оный в 1538 году. В следующем году, едва испанцы окончили крепость Еспаньолу славный турецкий адмирал Барбаросса, прибыв с 200 галер и 30000 человек войска, взял ее штурмом. Без успеха покушались возвратить ее венециане и крепость находилась во власти турок 46 лет. Наконец в 1584 году венециане, соединенно с мальтийскими кавалерами, под предводительством генерала Корнера, принудили крепость сдаться на капитуляцию.

Крепость составляет неправильный четвероугольник с высокими по углам башнями. Верхняя часть, называемая сухопутный замок (castel di terra), находится на горе, имеет круглую башню Сан-Кьяро с двумя ярусами пушек и с казематом, безопасным от бомб, но стены между башен, служащие только для ружейной обороны, так высоки, что когда неприятель приблизится, вредить ему не можно. Нижняя часть крепости или морской замок (castel di mare) от [199] землетрясения совсем почти разрушен. Подземные ходы, сообщения по стенам и казематы большею частью упали. Крепость Еспанола, лежащая на высоте, господствующей над окрестностями, составляет лучшую защиту Кастель-Ново. Еспаньола квадратное укрепление с 4-мя по углам башнями, со рвом и полумесяцем с северной только стороны. Каждая сторона в 30 сажен длины; высота стен, которые очень тонки и сделаны для ружейной обороны, 23 фута. Одни, только башни вооружены пушками в два яруса; казематы в них безопасны от бомб. Внутри крепости пороховой магазин, чистерна (высеченный в камне колодезь, в которой наливается вода) и развалившаяся часовня. По трудности дорога, которыми не возможно почти доставлять артиллерии, осада Кастель-Ново останется безуспешной, если только неприятель не будет иметь во власти своей море. Впрочем, без защиты флота составляет она весьма неважное укрепление. Адмирал Сенявин укрепил Еспаньолу наилучшим образом.

Залив от Кастель-Ново до Катаро называется каналом. Оставя большую Кастельновскую рейду и обогнув мыс Кулибур, увидишь обширный плёс Теодо, которого [200] левый берег украшен прекрасными домами, мелькающими в густоте плодоносных садов, и виноградников; правый низок, и также усеян загородными домами; а к северу возвышаются крутые, голые утесы. Вдали на южной стороне плеса, на не большом острове Страдиоти, видна древняя готическая церковь Св. Марка, окруженная полуразвалившимися стенами. Далее залив составляет узкий проток воды, называемый Ле Кащене (по-славянски верига, т. е. цепь и назван так потому, что некогда запирался цепью); ширина его местами не более версты; горы, стоящие по обеим сторонам, кажется, сходятся между собою и представляют огромные ворота; течение от востока туга очень сильно. Проходя сим каналом шлюпка кажется упавшей с неба. С сего места залив поворачивается к югу; в самом углу его показывается Катара. Я не видал ужаснее и прелестнее сего места. Огромные, кремнистые красноватого цвета горы в беспорядке навалены одна на другую; черная гора и Ловчин, самые высочайшие из них, выказывают из облаков свои снежные вершины. Продолговатый морской залив представляет озеро, лежащее на дне глубокого и темного оврага, которого берега почти сплошь усеяны крепостями, городами и селами. [201] Прекрасные строения, множество кораблем и зелень плодоносных садов, в узких долинах скрывающихся, украшая сие истинно романическое место, составляют очаровательную противоположность с унылым видом бесплодных гор.

Катаро.

Не видя еще укреплений, один взгляд на Катаро наводит ужас. Высокая, почти падающая скала, обнесена каменными стенами, по оврагам и чрезмерной крутизне неподражаемым образом улепленными. Крепость как будто опущена в котел, над которым голые горы стоят наклонившись. На вершине виден замок; что бы взглянуть на него, надобно нагнуть назад голову, и устремить глаза вверх. Там под облаками развевает императорский флаг, а лучи солнца играют на русских штыках.

Город построен при подошве горы у моря; две узкие улицы и небольшая площадь составляют лучшую его часть. Тут находятся хорошие и огромные строения. Дома очень темны, ибо с одной стороны заслоняет их гора, а с другой высокая крепостная стена. Прочие дома разбросаны по косогору и стоят один над другим. Что бы перейти из дома в дом, надобно лазить вниз и вверх по дурным лестницам, высеченным в горе. Некоторые дома половиною [202] прислонены к горе, а другие стоят над горою так, что с верхней улицы имеют один этаж, а с нижней три и четыре. Во время дождя опасно ходить, ибо вода по сим лестницам течет очень быстро, но сие неудобство доставляет ту выгоду, что дворы и улицы становятся после дождя чисты, и грязи в городе никогда не бывает. В Катаро считается три женских монастыря, один францисканской и один странноприимной, всего 17 церквей и одна греческая церковь Евангелиста Луки. В соборной католической церкви Св. Трифона хранятся части мощей. В день сего святого венецианское правительство, в память мужественной защиты города гражданами, угощало их публичным столом и на этот день вручало им ключи, и караулы крепости в полное распоряжение. Жителей, большей частью поселившихся здесь итальянских семейств, считается до 4000. Хотя дамы и стыдятся явно иметь у себя кавалеров сервенте: но строгая нравственность славян много уже испортилась; однако ж все еще далеко до разврата больших городов. Дворянство вежливо и гостеприимно; в Казино (кофейный дом) собирается лучшее общество. Тут бывают и балы. Разумеется, их дают русские офицеры; Бокезцы не любят танцевать, а еще менее тратить [203] деньги только для того, как говорить они, что бы вспотеть. Увеселительные поездки на лодках в Доброту, Мулу и Перцаньо ими предпочитаются. Вообще жить здесь скучно; кроме прогулки на валу и к деревне Скальяри, лежащей в прекрасной долине, нет другого места к защите себя от солнца. Летом в полдень камни так раскаляются, что зной в городе бывает несносен; зимою же, от высоты гор, солнце показывается только на несколько часов, и когда на горах еще день, в городе уже вечерь. Каждую субботу и воскресенье у ворот Фыомьеры собирается на базар множество черногорцев. Удивляться надобно, какие тяжелая ноши по ужасным горам носят бедные женщины, а еще более тому, что дюжие и сильные мужья их идут за ними, с одним только ружьем на плече.

Что бы избавиться жару, пошел я еще до рассвета на гору, где находится замок Сан Жуани. Дорога, высеченная уступами, шла самыми крутыми излучинами. Скала сия гораздо круче Гибралтарской. Я начел более тысячи ступенек, устал, наскучил считать и не был еще на половине горы. Усилия мои, взойти до восхождения солнца на вершину горы, так утомили меня, что мне сделалось бы дурно, если бы стакан холодной как лед воды, которой подал мне караульный унтер-офицер, не оживил меня. Ключ. бьющий из камня на самой вершине скалы, [204] составляет величайшую удобность для крепости, лежащей под облаками. Укрепления тут удивительны и лежат выше горизонта воды на 600 футов. Между замком и крепостью, по положению горы, сделаны стенки или брустверы таким образом, что защищая одна другую, отделяют город от замка. За сими брустверами, два укрепления каземата, и Пьяца Саранцо построены так, что защищаясь сами собою и взаимно помогая друг другу, способствуют и нижней городской крепости. В каждом сделана чистерна и казематы; для защиты довольно 8 пушек и 100 солдат. Отсюда можно скатывать в город большие каменья. Замок же, лежащий на самой вершине, по высоте своей, мало способствовать может крепости. Стены его тонки и удивительным образом улеплены по оврагам и пропастям; в них сделаны прорезы для ружейной обороны. Пушки большей частью медные, длинные и малого калибра. Некоторые из них, утверждены в стенах на вертлюгах, как фалконеты, и в казенной части имеют длинные четвероугольные прорезы. Здесь есть несколько таких пушек, какие употреблялись в самом начале изобретения огнестрельного оружия, то есть, кованые из железных прутьев. Большая пушки 48 фунтового калибра и мортиры поставлены к стороне Доброты и тут стены гораздо толще. Удивления достойно какой силой венециане встащили их сюда. [205]

Пороховой погреб и арсенал покрыты толстым сводом и безопасны от бомб. В последнем показывали мне длинные ружья (тромбоны) на вертлюгах; они заряжаются фунтовым ядром и весьма удобны для гребных судов, также на кораблях во время абордажа. С южной стороны замка возвышается крутая скала, на которую одни только Черногорцы могут взбираться. Иногда они забавлялись, стреляя в австрийских часовых; но выстрелы по чрезмерной высоте не действительны. Если и город будет взят, то замок не иначе можно принудить к сдаче, как одним только изнурением.

С одной стороны, опираясь о стену, с другой удерживаясь за низкие перила, по лестнице узкой и крутой, взошел я на самую верхнюю часть замка, и лишь ступил последний шаг, то от невольного страха закрыл глаза. Представьте себя на такой высоте, куда не смеет всползать змея, а разве взлетать может только орел, прямо над глубокой, никогда не освещаемой солнцем пропастью, на дне которой с ужасным ревом, с камня на камень падает река (Fiumiera называемая), подмывающая подошву горы и впадающая по северную сторону города в море. Над головою, подымается другая скала столь высокая, что не скинувши шляпы, не можно видеть ее вершины. Бесплодные горы, в беспорядке набросанные одна на другую, одна другую превышающие, бурный шум [206] падающей реки, представляли природу во всей ее дикости и ужасе; но опустя глаза вниз, видишь ее во всем величии и красоте: зелень, сады, строения и корабли, представляющиеся в углублениях между гор и в заливах, оживляя унылое местоположение, заставляли удивляться столь близкому соседству плодородия и бесплодия. Город лежал у меня прямо под ногами, в нем не видно было улиц, а все казалось домиками. Скат горы, на вершине коей я стоял, был столь крут, что если б бросить ядро, то оно должно бы скатиться до домов. Катарская губа в отдаленном краю, подобна была блюду, налитому водою, в котором, для забавы детей, расставлены маленькие кораблики. Фрегат “Михаил”, стоявший близ крепости, казался моделью, которую одной рукой можно поставить на стол; купеческие суда, вдали лежащие на якорях, чуть заметны были черными пятнами, а лодки, идущие под парусами, уподоблялись мушкам, над поверхностью воды летающим. Холодный ветер, не смотря на солнечный жар, принудил меня оставить замок, и я сошел вниз или лучше покатился и покатился так скоро, что в полчаса пробежал то пространство, по которому всходил вверх около двух часов.

Неприступное положение и прекрасная ключевая вода понудили построить тут город, и замок был первое его укрепление; когда же город распространился, то и его [207] обнесли валом и соединили с замком стенами, которые составляют треугольник. В 1667 году, после большого землетрясения, венециане укрепили город сенью бастионами или платформами; куртины между бастионами защищаются тонкими стенами для ружейной обороны; высота их от 25 до 28 футов, толщина же 5 и 6 футов. Природа сделала здесь больше, нежели искусство; крепость можно атаковать только с одной стороны от севера; но тут два фаса с земляными валами окружены водяным рвом, а за ними речка, в которой зимою бывает 6 футов воды. Детом она высыхает, но ложе реки шириною в 60 сажен, препятствует делать траншеи, ибо на полтора фута показывается вода. Высоты над деревней Доброта представляют возможность построить на оных батареи; причем необходимо, что бы неприятель господствовал над морем, ибо другим путем нельзя привезти артиллерию. Дикой тесаной камень так искусно сложен, что хотя в некоторых местах стены от землетрясения и треснули, но особенной прочности известка держит их и они конечно простоят в сем положении еще несколько веков. У южных ворот, которые защищаются башней и стеною, построенной сзади башни, под арками подъемного моста, обширным жерлом шумит ключ, способный обращать колесо мельницы. Вода летом бывает холоднее, [208] чем зимою. Не сам ли Моисей ударом жезла источил здесь воду из камня?

Катаро, до построения нынешних его укреплений, много раз был осаждаем. Соединенное в 1301 году нападение турок, венециан, рагузинцов и кроатов было неудачно. Еще до изобретения пороха в 1378 году венецианский адмирал Бетор Пизана взял город штурмом. Ограбив оный, он увез с собою уважаемые народом мощи Св. Трифона. Нынешние грабители Европы, взяв Рим и Лоретту, брали одно только серебро и золото — вот как нравы переменяются! В 1420 году с помощью пасторовичан, жителей сей провинции, римский король Сигизмунд взял вторично Катаро. В 1539 турецкий адмирал Барбаросса, взяв Кастель-ново, два раза штурмовал крепость, но с великой потерей принужден был удалиться. В 1565 году землетрясение разрушило почти весь город; две трети жителей погибли в развалинах. В 1570 году турецкий адмирал Пертаре с большим флотом приступил к крепости, и после значительной потери, опасаясь прихода венецианского флота, который мог бы запереть его в узком заливе, не высаживая войск, поспешно отплыл. В 1571 году турки, овладев Черногорией, осадили Катаро с сухого пути и в канале Ле-Катене построили крепость с 18 пушками, которой развалины и теперь еще видны; но венецианский адмирал, [209] прибыв из Корфы с 25 галерами, взял эту крепость и принудил турок сиять осаду Катаро. В 1667 году 20000 турок осаждали крепость два месяца; но как при крепости была небольшая флотилия, то гарнизон, получая посредством оной съестные припасы, мужественно защищался, и хотя со стороны Доброты сделан был бреш, однако турки при штурме с великим уроном были отбиты. В 1667 году другое землетрясение погребло под развалинами города более половины народа. После сего не было уже столь сильных, а изредка, почти чрез каждые два года, бывают небольшие потрясения, не причиняющие вреда, и жители привыкли к оным так, что и не думают об них. Язва также два раза посещала сей город; она завезена была на судах из Леванта. С берегу охраняют от сего бича человеческого рода черногорцы, не имеющие сообщения с турками.

Персано, Столиво и Теодо составляют Коммуниптат Катарский, иначе Миочевическим называемый. Он населен большей частью итальянскими выходцами и весьма хорошо обработаны дома, построенные у моря, имеют прекрасную наружность; горы до двух третей у Персано сделаны уже плодоносными, а уезд Теодо, лежащий в долине, представляешь самый живописный вид. Богатые граждане Катаро живут здесь летом в своих загородных мызах. Всякого рода [210] плоды родятся здесь в изобилии; отсюда же отпускаются сладкие вина и ликеры, не уступающие испанским. Крепость Св. Тринита, или лучше башня с четырьмя малыми пушками, защищает дорогу из Катаро в Будуа и стоит при входе в трудную ущелину, известную под именем святой тропины.

Доброта

Лежит при подошве крутой цепи Черногорских гор и простирается от речки Глюйта до стен Катаро, длиною от 6 до 7 итальянских миль, а шириною не более полуверсты. Хотя природа не доставляет жителям сей страны никаких почти выгод; но трудолюбием своим и промышленностью сделались они богатейшими из бокезцев. Добротцы и персанцы имеют самое большое число судов. Дома хорошей архитектуры и построены почти сплошь при самом береге, сады возникающее на голых камнях, окружающих длинное сие селение, и множество судов, лежащих на якорях против окон, составляют прелестный вид. Граждане с посредственным воспитанием, предприимчивы в торговых оборотах, мужественны в сражениях, и честность их заслужила доверенность от черногорцев, с которыми преимущественно ведут они торг, и получают от того знатные выгоды. Доброта имеет 1700 жителей и три церкви, [211] из коих Св. Евстафия, новая, прекрасная и богатая, могла бы украсить большой город. Добротны гостеприимны, но ревнивы до чрезвычайности: жены их и дочери всегда заперты и не показываются даже друзьям. Другие бокезцы, которые вообще придерживаются сего турецкого обычая, редко соглашаются отдавать за них дочерей своих в замужество, ибо и монахини имеют более свободы. Добротцы самые ревностные Католики: при прежнем правительстве не позволяли они славянам греческого исповедания оставаться у них в селении долее суток, и ни один работник, как бы он ни был исправен и верен, не мог более трех лет служить в одном дом.

Перасто

Занимает у берега узкую, бесплодную полосу земли. Перастцы довольно просвещены, богаты от морской торговли и носят по большой части французскую одежду. Город, имеющий 1800 жителей, построен амфитеатром и издали с моря кажется лучше, нежели на самом деле. Над городом на горе, выше поверхности воды на 200 футов, построена иждивением граждан цитадель, служившая единственно для защищения их от набегов черногорцев. Против города, ближе к Ризано, есть два острова: на одном из них Maдона д'Агосто, или Дель [212] скальпелло, находится довольно богатая церковь с чудотворною иконою Божией Матери. 15 августа, в Успеньев день, собирается туда много богомольцев, и в сие время жители отправляют так называемый круговой танец.

Русский, будучи в Перасто, непременно должен посетить дом принадлежащий Mapтиновичу: там увидит он следы попечений ПЕТРА Великого. Государь, предприняв устроить флот, отправил во многие места лучших фамилий боярских детей для изучения науки мореплавания, в том числе шестнадцать человек, как думать должно, отправлены были в Перасто к тамошнему ученому дворянину Марку Мартиновичу. В доме его хранится картина, которую г. Maжарович, уроженец Перастский, так описывает: “Мартинович сидит за столом, на котором лежат карты и математические инструменты. Дети, в богатых боярских одеждах, стоят вокруг стола и слушают учителя со вниманием. Внизу картины подписаны следующие имена: Борис Иванович Куракин; Яков Иванович Лобанов; князья: Петр, Дмитрий и Федор Голицыны; Григорий и Михайло Хилковы; Иван Данилович; Андрей Иванович Репнин; Абрам Феодорович Лопухин (брат Царицы); Владимир Шереметев (брат Генерала); Иван Ржевский; Михайло Ртищев; Никита Ланович (Lanovich) Григорий Бутурлин, и Михайло Матюшкин”. [213]

Для сих детей вооружено было судно, на котором крейсировали они в Адриатическом море, что бы обучаться вместе и теории и практике. Мартинович написал род поэмы, где описывает случаи, встретившиеся во время сих плаваний, и шутливо рассказывает, как некоторых из них укачало, и как другие пленялись разнообразием предметов” Сие творение напечатано на славянском языке в Венеции.

Сии три последние коммунитата производят значительную торговлю, жители в оной католического исповедания и частью последуют итальянским обычаям.

Ризано

Древний город сей построен изгнанной из Сербии Королевой Теока. Надобно полагать, что тут была некогда довольно важная пристань; ибо весь залив именовался по ней Sinus Risonicus. Ризано построен на берегу моря, а как чрез него идет единственная дорога из Герцеговины в Катарскую область, то жители, коих в одном городе полагается да 1800 человек, производят значительную торговлю рогатым скотом, баранами, шерстью и воском. Округ Ризанский принадлежит к числу греческих коммунитатов, почитается лучшим и населенным людьми более образованными; ибо Ризаноты имеют несколько торговых судов; [214] но в богатстве уступают жителям вышеупомянутых католических округов. Напротив более известны храбростью: при правлении венециан и австрийцев, они и пастровичане лучше прочих сопротивлялись набегам черногорцев. Во время нашего здесь пребывания, ризаноты и вообще славяне 4 греческих коммунитатов, оказали примерное к нам усердие и отличное мужество. При нападении генерала Мармонта на Кастель-Ново, без помощи наших войск, вызвались они защищать дефилеи и дороги, ведущие чрез их округ в Катаро. По преданности к России, которую они почитают матерью своего отечества, многие отличились в нашей военной службе, и из одной только фамилии графов Ивеличей, мы имеем трех генералов. Первый граф Марко: ныне генерал-лейтенант и сенатор, три раза имел важные поручения по делам здешнего края; второму, генерал-майору, отлично служившему в шведскую и последнюю отечественную войну 1812 года, графу Петру Ивановичу обязан я многими сведениями, мною здесь предлагаемыми.

Ризаноты полагают свое происхождение от римлян. Несколько сходствующая одежда, остатки моста и часть мозаического пола, показываемого в окрестностях, делают сие мнение их вероятным. Село Царине, неподалеку от Ризано находящееся, сохранило название свое от местопребывания царицы Теоки; тут был ее дворец и [215] замок, коих едва стены приметны, от упомянутого же моста осталось шесть столпов, а мозаический пол покрыт только 3 футами земли. Гора, при подошве которой лежит Царине, имеет огромный грот или лучше длинную подземельную пещеру, называемую Спила, заслуживающую особенное внимание любителей чудных произведений природы. Устье пещеры имеет в поперечнике 20, высоты 8 сажен, под огромными ее сводами ничем не поддерживаемыми, угловатые весьма тяжелые камни, висят на прилепе. Проход во внутренность горы простирается 400 сажен: там удивленному взору представляется лагун наполненный водою, глубина у краю 4 сажени, длина сего лагуна не известна; ибо свод пещеры в сем месте опускается низко, никто не осмеливался измерить, далеко ли простирается оный, но вероятно сие собрание воды наполняет обширную пустоту горы. Поселяне из Царине, при свете факелов, берут отсюда воду; оная летом холодна как лед, а зимою тепла. Пол пещеры от устья до лагуна, так ровен и гладок как будто бы оный был высечен человеческими руками, Во время жаров жители из Ризано и ближних селений любят здесь прохлаждаться, множество, малых пещер изрытых водою, летом служат вместо погребов. У лагуна на левой руке, выглажена часть стены, на коей путешественники подписывают, свои имена. В конце [216] осени пещера наполняется испарениями, и от начинающей капать со свода воды делается неприступной; когда же начнутся: дожди, представляет ужасное и редкое зрелище. Вода выступает во всю ширину отверстия, с такой силой, что вся обращается в пену, брызги летят в обе стороны на большое расстояние. Подобно большой реке, не имеющей падения, втекает она в море в полуторе версте от Спилы находящееся, с таким стремлением, что никакое судно не может устоять против его на якоре. Развалившийся замок, лежащий на вершине горы над самой пещерой, дополняет представление вида сего, в живописном изображении: пар подымаясь от воды одевает стены замка легким туманом и скрывает от глаз вершину скалы; облака, во время дождя спускающиеся до зубцов башен, представляют замок вознесенным к небесам и от прохождения тумана и туч колеблющимся в воздухе. Шум воды продолжительными отголосками повторяется в ущельях, от того основание горы у Спилы кажется сотрясается.

Против Ризано, чрез залив у селения Витоглав, другая пещера, называемая Сопот, представляет грозное и еще величественнейшее зрелище; вода в обрубистой скале, на высоте около 400 футов, имея отверстие узкое, и вырываясь подобно огромному Тифонному столпу рассыпается [217] широким кристальным куполом, и с сей ужасной вышины падает прямо в море в виде молочного водопада; она тяжестью своей выбивает в море у подошвы скалы круглый большой котел, в коем кипящая, клокочущая вода бьет через край, а вокруг с ужасным ревом гремит пучина. Некоторые думают, что воды пещер сих имеют подземное сообщение с теми, которые находятся под Катарой. Частые землетрясения здесь бывающие, и сие великое собрание вод в утробе гранитных гор, есть предмет достойный точного исследования естествоиспытателей.

Остальные три греческие коммунитата занимают южную сторону залива. В Картоли и Люстице довольно лесу. Жители не имеют судов; но долины их изобилуют хлебом, садоводством же занимаются немногие. Зупа, по-славянски Гербаль называемая, имеет большие преимущества. Сей округ разделяется на четыре графства: Лазаpoвuчи, Бойковичи, Клюбановичи и Тюйковичи. Отсюда-то произошло такое множество Графов Бокезских, которое титло вместо Князя дано им венецианским правительством. В Клюбановичах находится монастырь Ластуа, обнесенный каменным бруствером. Он выгодно может держаться против регулярных войск.

Будуа древний город. Плиний называл его Балва, Бутуа, а Гомер Будиум. [218] Крепость построена на полуострове; стены ее, равно как и цитадели, лежащей на крутой скале, большей частью развалились. Гавань защищается островом Сан-Никола; рейд открыт южным ветрам. В городе находится одна греческая и одна католическая церковь. В 1687 году Солиман, Паша Скутарский, с 10000 осаждал Будуа; но генерал Корнер, с помощью граждан и окрестных жителей, принудил его снять осаду. После сего несколько раз крепость взята была турками и греками; разорения их до сих пор видны. В 1797 году, по желанию жителей, митрополит черногорский Петр Петрович занял Будуа; но когда Бокеацы, получив от императора римского прежние права, отдались в его покровительство, то митрополит оставил сей город.

Жители трех округов: Побори, Браичи и Майки, при малейшем нарушении их преимуществ, вместе с другими славянами греческого исповедания часто бунтовали против венециан, и особенно австрийцев, которые укрепленный монастырь Св. Марии ди Маини подарили митрополиту черногорскому, дабы влиянием духовной его власти удерживать народ в повиновении.

Пастровичи самый дальний пограничный округ Боко ди Катаро. Жители оного, до прибытия Российских войск в Катаро, вели беспрестанную войну с черногорцами и [219] турецкими албанцами. Они отличаются храбростью и часто побеждали самых черногорцев. Пастровичане особенно пристрастны к своим нравам, закону и древним обычаям. Частые набеги турок и черногорцев совершенно их разорили; но ныне, когда черногорцы сделались им друзьями, главнокомандующий адмирал вежливыми сношениями с Пашой Скутарским и строгими мерами умел заставит их уважать народ, подданный Российскому Императору. Хищные албанцы не смели после того ни однажды сделать на них нападения. Таким образом, с появлением россиян, прекратились, несчастья сего мужественного народа, страдавшего под бременем бедствий войны во время мира. Должно отдать справедливость пастровичанам: они не остались неблагодарными столь милосердому и попечительному правительству. Они и ризаноты первые выходили в поле, сражались в первых рядах и отличили себя во всех сражениях с французами. Римский король Сигизмунд, при завоевании Катаро, получил от них помощь, за что многие возведены в дворянское достоинство; по сему-то и предки их верны были австрийскому правлению. Имя Пастровичан некоторые несправедливо производят от pastori-vecchi, то есть древние пастухи. Это одна из тех многих ошибок, которые делают иностранные писатели, не зная славянского или русского [220] языка и основывая свои догадки на сходстве слов и т. п. (Так на пример один Французский путешественник утверждал, что Алексей есть уменьшительное Александра, а имене любимой напиток русских. Однажды кто-то при нем попросил кваса, а бывшие тут в один голос сказали: и мне, и мне. Вот на чем именно догадливый француз основал последнее свое заключение. — В Английском Географическом Словаре, издания Гордона, в статье редкостей России, помещен следующий вздор: “Из главных редкостей страны сей должно почитать странный род дынь (Melon), растущих близь Астрахани, Казани и Самары. Некоторые природные жители называют эту дыню баранец (Baranez) или ягненок (Littele lamb), другие зуфитон (Zoophiton), что означает животное растение. Первое название более оной прилично, ибо вид ее совершенно сходствует с бараном, и жар сего растения столь велик, что следуя народному выражению: оно съедает всю траву, около его растущую. Когда созреет плод, наружность стебля покрывается веществом, похожим на короткую и курчавую шерсть. Часть шкурки сего удивительного растения хранится в кунсткамере короля Датского в Копенгагене, и никто не может отличить се от обыкновенной бараньей. Из сего-то редкого прозябания русские шьют себе шубы”. — Подлинно теплые). Подлинное имя пастровичан на славянском языке означает по сторону, или на границе живущие, ибо в самом деле земля их составляет крайнюю грань, разделяющую славян от греков. [221]

Крепость Сан Стефана, в графстве Пастровичи, лежит на скалистом полуотрове, соединяющемся с твердой землей низ-ким песчаным перешейком. С моря могла бы она защищать вход в бухту, но кроме уцелевшего порохового погреба, стены ее совсем упали. Жители производят маловажную торговлю. Против города, на высоте, находятся греческий монастырь Прахвица под управлением архимандрита.

Произведения.

Высокие, бесплодные горы, окружающие залив, свидетельствуют скудость страны сей. Только у прибрежия видны сады и огороды, которые, украшая дикость места, не доставляют однако ж нужного продовольствия. Далее, между гор, долины к земледелию удобны; но беспрестанные войны жителей с черногорцами и недостаток рук препятствуют обрабатыванию сих мест. Малые поля обделываются киркою и едва на три месяца дают хлеба; недостаток оного заменяет картофель. По берегам виноград, масличные, фиговые, частью же померанцовые и лимонные деревья растут, как в Италии, на открытом воздухе. Каменные скалы, увеличивая жар, способствуют созреванию, [222] и потому климат сходствует с африканским: после томительного зноя, зимою идут дожди иногда шесть недель сряду. По неимению лугов скотоводства совсем нет. Пчеловодство могло бы принести большие выгоды, если бы доставая мед, не истребляли пчел. Шелк, в малом количестве обрабатываемый женщинами, имеет особенную доброту. Толстые сукна, полотно и пестрые тики делаются для домашнего только обихода. Скудость земных произведений заменяется изобилием рыбы, и бокезцы весьма искусно бьют ее острогой. У прибрежных жителей, особенно у католиков, дома покойны; чисты и хорошей наружности; далее же внутри гор, крыты плитою и имеют посреди очаг без трубы. По неудобности дорог нет телег и тяжести перевозят на вьючных ослах.

Торговля.

Бокезцы производят значительную торговлю в Адриатике, Леванте и Черном море. О приращении их благосостояния можно заключать по числу судов, которое в последние годы знатно увеличилось. В 1798 году они имели 264 судна; в 1806, 381; а в 1807 до 500. Исключая малых, все они вооружены пушками от 6 до 28. На сих судах употребляется до 7.000 человек весьма хороших матросов. Шкиперы не знают науки [223] мореплавания и управляют судами по одной привычке и знанию мест. Бокезцы, соперники рагузинцам, подобно им перевозят чужие произведения и сим промыслом содержат свои семейства, которые, по бесплодию земли, должны бы влачить самую несчастную жизнь. Без торговли они существовать не могут. Собственных произведений вывозится: 4000 баррель деревянного масла, 12.500 пуд винных ягод, столько же восковых свеч, 125 пудов шелку и 175 пудов

меду. Из Черногории и Герцеговины пригоняется ежегодно около 110.000 баранов и коз, и 15.000 быков и свиней, мясо которых, под именем копченой и соленой кастрадино, отправляется из Катаро в Венецию и Триест. Бараньи и воловьи шкуры отпускаются невыделанные. Из Черногории получается 15.000 пудов сыру, и столько же чрез Ризано из Герцеговины, который вместе со 150.000 пуд. Морейского развозится в Италию и Левант. Бокезцы не уступят деятельным нашим промышленникам в сметливости и проворстве.

Вера.

При владычестве венециан и австрийцев греческая вера была в крайнем утеснении. Нетерпимость римских католиков простиралась до того, что не только не позволяли жителям греческого исповедания [224] отправлять свободно богослужение, но даже запрещали ввоз из России церковных книг. Хотя в последние годы и печатались сии книги в Вене и Буде; но славяне не имели к ним доверия и доставали себе тайным образом Библии, Молитвенники и т. п. киевской и московской печати. Гонение, приличное, суеверию XI и XII столетия, принудило весьма немногих Славян переменить веру, что и укоренило взаимную ненависть между католиками и греками. Кровопролития между ими бывшие, не оправдывают политики нашего просвещенного века, особенно потому, что жителей греческого исповедания гораздо больше, нежели католиков: сии последние едва ли составляют четвертую часть населения. После сего должно ли удивляться исступленному восторгу бедных славян, когда, при занятии провинции россиянами, греческая вера сделалась главной; когда они свободно могли отправлять свои торжества, могли получать священные книги, столь у них редкие; когда они слились в один народ с черногорцами, с которыми до сих пор вели беспрерывную, гибельную войну, и наконец когда увидели предел своим бедствиям и начало своего благоденствия. При появлении русских наступил для бокезцев золотой век; освобождение от всех повинностей, мир с черногорцами и торговля с Герцеговиной и другими турецкими областями обещали им [225] многие выгоды. Кротость и истинно христианское веротерпение Российского Монарха, позволив свободное богослужение католикам, затворили уста гордому духовенству, которого честолюбие было причиною всех зол. Сия мера заставила умолкнуть вражду, разделявшую в продолжение нескольких веков народ одного, происхождения. Церкви, монастыри и духовенство содержатся прихожанами. Каждое семейство в назначенное время доставляет хлеб, масло, вино, свечи и все нужное. Посему здешние священники, обеспеченные в своем продовольствии, служат молебны, крестят детей, венчают свадьбы и исправляют прочие требы без всякой мзды. Таким образом лишены будучи всякого повода к корыстолюбию, они сохраняют важность своего сана и живут в истинном духе христиан.

Нравы, обычаи и одежда.

Бокезцы католического исповедания, ведут не столь строгий образ жизни, как прочие их соотечественники греческой веры; хотя те и другие от обращения сии иностранцами, имеют некоторый просвещенный навык; но будучи крайне привязаны к древним своим обычаям, в характере мало еще изменились, и почти во всем сходны с черногорцами, почему при описании нравов и обыкновений сих последних, должно [226] разуметь всех приморцев, особенно греческого исповедания. На чужой стороне бокезцы тоскуют, подобно Швейцарами, по своей родине. Публичные увеселения им неизвестны; временем только приезжают в Катаро труппы странствующих актеров. Иногда приглашают они к себе гостей; но как женщины не допускаются в такие общества, то собрания сии бывают довольно скучны. Изобретение ревнивых мужей, покрывало, которое женщины носят вне дома, мало-помалу переменялось из непроницаемого шелкового в кисейное, из кисейного в флеровое, и наконец носили их только для виду, опуская при встрече с своими. Женщины вышнего состояния статны и пригожи: крестьянки здоровы, но не могут похвалиться красотою. Характер бокезцов, как и всех торговых народов, весьма важен. Гостеприимны с расчетливостью, однако ж и не совсем скупы. Музыка и пляска точно такие же, как и у черногорцев. Последнее увеселение не согласуется с чрезвычайною ревнивостью бокезцев и грубостью их в обращении с женщинами, которых они почитают своими невольницами. В военной тактике сходствуют с черногорцами и хотя не могут сравняться с ними в искусстве стрелять, однако же бокезцы, особенно греческого исповедания, столь же храбры как и они, сражаются с большим порядком и знают лучше подчиненность. [227]

В пищу наиболее употребляется у них полента (кукурузная каша), рыба и мясо.

Поселившиеся здесь итальянцы носят свою одежду. Приморцы одеваются отлично от всех иллирийских славян. Широкие греческие шаровары опускаются до половины икры: фуфайка с дутыми серебреными пуговицами, выложенная позументом или снурками; сандалии в походе, полусапоги дома и круглая шляпа; под ней католики носят черную бархатную, а греки красную шапочку (смотри картинку). Фуфайки их украшаются медными и серебреными бляхами (по-славянски токе), которые вместо лат носят также на груди и на ногах. Жители Зупы одеваются как Черногорцы. К сим двум нарядам принадлежит трехгранный кинжал Анжар, серпообразный ятаган, пара пистолет, длинное ружье и древний славянский меч, или турецкая сабля на серебренных цепях и патронные сумки на образец албанских. Самый бедный имеет оружие; украшенное насечкой, перламутром и каменьями в азиатском вкусе; богатые же сверх того имеют малиновые или черные бархатные фуфайки, обложенные позументом, и весь прибор, как то пуговицы и бляхи на ногах серебряные. Одежда женщин единообразна; короткое белое платье с [228] полными рукавами подпоясывается широким поясом, который, как рукава и низ платья, вышивается прекрасным узором; на ногах сандалии, подвязанные цветными лентами; на голове повязка из платка и турецкий тюник без рукавов. Наряд девушек весьма сходен с национальным нашим костюмом (смотри картинку). Монетное или коралловое ожерелье составляет лучшее их украшение. Синий и красный цвет более прочих употребляются. Все сии наряды делаются дома; кроме лент и платков нет ничего привозного. Бокезки весьма искусны в вышивании, особенно в крашении сукон и полошен. Болезни, происходящие от роскошной жизни, неизвестны даже и по имени бокезцам: они так здоровы, что в Катаро была одна только аптека и один доктор. Другой лекарь, живший в Кастель-Ново, выехал оттуда, опасаясь, как видно, умереть с голоду.

Науки, язык и ремесла.

Здешнее греческое духовенство ведет самую строгую жизнь и довольно просвещено: большая часть из духовных говорит по-итальянски и занимается словесностью. Имея великое влияние на простой народ, они [229] прекращают все его распри и приводят в исполнение повеления правительства. При каждой церкви есть школа, где мальчики обучаются закону и славянской грамоте. Всякой праздник, во время службы, дети сии становятся по два в ряд, по обе стороны пред царскими дверьми; четверо в белых одеждах прислуживают в алтаре, а двое стоят у крылосов и читают очень громко то, что следует петь дьячкам. По окончании обедни, священник испытывает детей в Катехизисе, потом объявив им какой завтра праздник, или в котором часу собираться им в класс, благословляет их и распускает по домам. Впрочем большая часть бокезцев, особенно тех, которые живут не при море, а далее в горах, по недостатку священников, лишены и сего воспитания. Богатые из католиков посылают детей своих в итальянские университеты. Некоторые из дворян занимают должности адвокатов и не учась правам, так как и в других местах, по одному только навыку умеют запутывать, дела и наживаться. Бокезцы говорят славянским языком, смешанным с итальянскими словами. Католики пишут итальянскими буквами; греки же, из которых немногие умеют грамоте, употребляют в письме церковные буквы. Приморцы и городские жители говорят по-итальянски венецианским наречием. Кроме слесарного мастерства, [230] делания ружей и одной красильной фабрики, находящейся в Катаро, мыла и дурных струн, обрабатываемых в Перасто, нет никаких мануфактур. Самые лучшие здесь ремесленники женщины.

Дворянство.

В прежние времена, когда страна сия была республикой, начальники округов, избираемые народом, пока занимали общественный места, назывались князьями; после того, при Венецианском правлении, переименованы в графов, то же, на время, и как при утверждении их в это звание, или должность, платили они по 25 талеров, то к почли себя в праве присвоить титул сей и детям своим. Таким же точно образом и занимавшие нижние гражданские должности называли себя дворянами; но ни те, ни другие не признавались в Венеции таковыми. Настоящие дворяне умеют у себя грамоты, и те из них, в коих нет сиятельных титулов, почитаются самыми древнейшими, ибо графское достоинство дано бокезцам венециянами уже в новейшие времена. Фамилии Медынь, графы Ивеличи и графы Воиновичи самое почетное дворянство. Впрочем сие звание не дает никаких преимуществ: самый последний из черни имеет точно такие же права, как и первые дворяне. Здесь истинное достоинство [231] основывается на всеобщем уважении, и кто заслужил оное, тот гораздо более, нежели дворянин. Выбор в народные начальники, обыкновенно остается при лучших и знаменитых фамилиях, однако ж и самый простой поселянин, заслужив уважение своих сограждан, может быть выбран в Капитаны Комунитата, которого власть впрочем весьма ограничена.

История.

В архиве Катарской хранится данная иллириянам Александром Македонским гратмота, которою за храбрость и мужество, оказанное ими в войнах сего великого завоевателя, подарена им в вечное и потомственное владение часть земли Аквилонской до самых полуденных границ Италии с тем, что коренные жители должны быть их рабами (Я имел случай читать сию древнейшую привилегию славян, помещенную в заглавии дипломов графов Ивеличей). Хотя ученые и не могут согласиться в древних происшествиях сей страны; но всего вероятнее кажется, что Королева Теока, изгнанная из Иллирии со многими приверженцами, избрала сначала для пребывания своего то самое место, где ныне Ризано, и вскоре после того желая [232] удалиться от опасных границ, укрепилась в Катаро, которую Плиний называет римской колонией под именем Ascrivium. Как и сие не слишком достоверно, то станем говорить о новейших происшествиях. В Ризано и Катаро жили морские разбойники, которые, господствуя над морем, наводили ужас жителям берегов. В 866 году Катаро, Будуа, Ризано и Розе разрушены были до основания Агавенами, народом жившим в окрестностях Карфагены. По отшествии сих варваров, оставшиеся жители, соединясь с боснийцами, изгнанными из отечества венгерцами, построили Катаро и основали республику. В 1115 году Король Сербский Георг подарил сей республике остров Привлака, что ныне Страдиоти, и места, где ныне Лустица, Картоли, также долины Зупа. В 1250 году Король Родослав, за приверженность к отцу и сыну его Симону Немейгва, укрепил сии места катарцам. При Короле Урозио и Королеве Елене в разные времена подарено катарским жителям и дворянству верхний и нижний Зупа (по-славянски Гербаль, т. е. равнина), Ложица, Миакс, Доброта, Леденица, Бианка и Крушевица до Фиумьеры (речки, что у стен Катаро). В 1361 году Король Сербский Стефан Нейманья укрепил грамотою право владения на все подаренные прежде места. В 1368 году, когда Сербия разделилась на четыре части, то республика, будучи [233] во все время под покровительством сего Королевства, заключила союз с Людвигом I, Королем Венгерским; в том же году венециане, имея войну с Венгрией, взяли Катаро и разграбят город, удалились. В 1382 году, дочь Людвига I, Мария, отдала республику, Тварку, Королю Боснии; но по двухлетней войне храбрые катарцы возвратили свою свободу. После сего воевали они с албанскими князьями и с рагузинцами. В 1391 году катарцы заключили союз с Рагузой, Дульциньо и Антивари; жители сих двух последних городов были известные морские разбойники. В начале XV столетия, когда турки завоевали все пограничные провинции, катарцы опасаясь их, добровольно отдались в подданство Венецианской республики на следующих между прочим условиях: 1) права, вера и закон остаются неприкосновенными; 2) на строение общественных зданий и жалованье гражданским чиновникам употреблять деньги из областных доходов; 3) Венецианская республика не может уступить их другой державе, и если не в силах будет защищать их, то народ снова остается независимыми и властен избрать других покровителей. Венецияне в точности исполнили договор сей; бокезцы жили счастливо под их правлением и всегда были верными их подданными, венецияне, владея Катарой, в разные времена покорили Кастель-Ново с тремя округами, а [234] Пастровичи и Ризано, сохраняя свои преимущества, добровольно отдались в покровительство Венеции. По уничтожении в 1797 году Венецианской республики Кампо-формийским трактатом, область Боко ди Катаро уступлена римскому императору, но мужественные славяне воспротивились ему и отправили от себя в Вену депутатов. Венский Кабинет утвердил все их преимущества, и Генерал Луковина принял область от народных начальников коммунитатов (округов) на тех же самых условиях, на каких принадлежала она Венеции. В 1804 году французское правительство вознамерясь занять Черногорию, назначило для сего восемнадцатитысячный корпус, который должен был выйти на берег в Зупе у Будуа. Французские агенты, что бы не иметь препятствия от жителей сего округа, не довольных австрийцами, уверили было их, что на то есть воля Императора Всероссийского; но когда славяне узнали от посланного к ним по сему случаю в звании доверенной особы генерал—лейтенанта графа Ивелича, что такового согласия Государь Император отнюдь не давал, то они вооружились и французы принуждены были оставить свое коварное предприятие. По Пресбургскому миру вторично и также несправедливо область сия отдана итальянскому королевству или лучше сказать, Франции; народ вооружился, и как описано выше, безусловно [235] отдался в верноподданство Российскому Императору. В 1807 году, по Тильзитскому миру, область сдана французским войскам. В августе месяце 1812 года жители Боко ди Катаро, узнав о вторжении Французов в Россию, столь нечаянно и согласно напали на французские войска, что оные не могши соединиться, были частью побиты, а остальные положили ружье. По желанию жителей всех округов подняли они на крепостях своих российский императорский флаг. И наконец по решению Венского конгресса область отдана Австрии.

Военное обозрение провинции Боко ди Катаро.

Участь Катаро зависит от того, кто повелевает морем; без флота ни взять, ни удержать ее не возможно. Я уже сказал выше, какую превосходную военную позицию представляет сия провинция в отношении к политическим видам; теперь скажу сколько нужно войск для защиты оной и с которой стороны взять ее можно.

2.500 солдат, сколько мы шуга их имели, весьма недостаточно; но 6.000 егерей, приобыкших к горной войне, с помощью черногорцев и приморцев, которые во время опасности могут выставить до 20.000 человек, в состоянии, кажется, будут отразить сильного неприятеля так, что [236] самый искусный и решительный генерал с 30.000 человек лучшего регулярного войска ничего тут не успеет сделать. — Рассмотрим теперь возможность нападения с рагузской и турецкой границы, полагая французов и турок неприятелями, не имеющими морской силы.

Со стороны республики, Кастель-Ново есть самый слабый пункт; для чего должно от старой Рагузы сделать дорогу и привезти артиллерию, которую поставив на высотах Сан Кьяро и Св. Анны, отогнать бомбами флот от крепости; после сего взять ее нетрудно. От Кастель-Ново в Катаро ведут две дороги: первая идет по берегу, к коему корабли, как и во всем канале, могут приближаться на картечный выстрел, и потому войску тут пройти не возможно; другая дорога чрез долину Камено, деревни Морине, Кривошие, оставя в леве Леденицу, к Велинце представляет тропинку, удобную только для мулов, проложенную с горы на гору, с утеса на утес и с высоты ибо сажен по отвесу в пропасть, где не только должно подрыванием делать дорогу для артиллерии, но и ставить мосты для прохода людей. От селения Велинце в Катаро остаются еще две дороги: первая берегом Добротой, где также нельзя колоннам идти мимо кораблей, а делать под картечным выстрелом дорогу для провоза артиллерии очевидно не возможно. Последняя [237] дорога от Велинце чрез высокие горы, принадлежащие Черногории на расстоянии пятидесяти верст представляет трудности неменьшие перехода чрез Чертов мост: туга должно поднимать пушки машинами, и потом, когда достигнешь вершины горы, лежащей против Катаро, спускаться к деревне Скальяри по скату в 40 саженях от крепостных выстрелов. Положим, что неприятель уже пред Катаро, которая может быть атакована только со стороны Доброты; но тут горы, будучи отлоги к морю, открывают войска и траншеи (кои вырубать должно в камне) выстрелам кораблей; и потому ясно, что осада крепости, защищаемой флотом, есть химера. Скажут, что нет ничего невозможного и приведут в доказательство, что Наполеон провел армию и артиллерию чрез Симплон и Ценис. Согласен; но он там делал дорогу и все, что ему было угодно, не быв ни от кого обеспокоен: здесь же, на каждом шагу, принужден бы он был сражаться с жителями, гораздо искуснейшими стрелками, нежели его волтижеры; при том место не позволяет воспользоваться превосходной силой или искусными маневрами; по всей дороге нет воды, нет возможности жить на чужой счет, ибо жителям собственно для себя едва достает продовольствия на 4 или на 5 месяцев, а для перевозки провианта и амуниции на тридцатитысячную армию [238] потребно 12 или 13 тысяч мулов и лошадей: чем же их кормить? Кажется самый честолюбивый полководец не предпримет такого похода, ибо и покорение провинции не принесет столько пользы, сколько потребуется на то жертв. Я не стану уже говорить, что могут предпринять турки: с некоторого времени сделались они очень благоразумны, а если бы пришла им охота к завоеванию сей провинции, то решительно сказать можно, что 50.000 янычаров положат тут свои головы.

Неприятель, господствующий над морем, высадив войска в порте Трасте, поспешив занять канал Ле-Катене, может, обойдя трудную дефилею у Скало-Санто, осадить Катаро и отрезать сообщение ее с Кастель-Ново. Словом, покорить Катаро гораздо легче с моря, нежели с сухого пути, ибо и жители, народ воинственный, охотно будут помогать тому, кто имеет флот для защиты их торговли, а тому, кто не имеет, сопротивляться.

Описание Черногории.

Черногорцы, ведя беспрестанную войну со своими соседями, не впускают ни одного иностранца в свою землю. Путешественник, который пожелал бы снять местоположение, подвергся бы опасности потерять жизнь; они почли бы его за шпиона какой-либо державы, намеревающейся завоевать их. [239]

По сей причине из множества путешественников, нет ни одного, которой бы посетил Черногорию, и нет ни одного творения о произведениях ее, о правлении, нравах и обычаях жителей.

По занятии провинции Катарской нашими войсками, бокезцы с черногорцами слились в один народ, и прежняя вражда их прекратилась. Один доктор из приморцев, человек весьма просвещенный, будучи призван во внутренность земли для вспомоществования больным, оказал. некоторую услугу губернатору Черногории и самому Митрополиту, и не упустил воспользоваться доверенностью, которую внушали жителям его звание, и знание языка. Знакомство его со мною было для меня полезно; он охотно сообщал мне свои замечания. Доверенность черногорцев к россиянам, мое путешествие на горы и обращение с ними во время пребывания флота в Адриатическом море, доставили и мне случай собрать другие сведения, касающиеся до характера их и правления. Сличив замечания доктора с своими, поверил я мои записки на месте, и воспользовавшись показаниями архимандрита Вукотича, природного черногорца и еще некоторых сведущих бокезцов, которые имели частые сношения и родственные с ними связи, особенно считаю себя обязанным многими верными подробностями о Черногории равно и Катарской провинции, графу П. И. [240] Ивеличу. При таковой помощи, будучи в состоянии составить точное и верное описание я осмеливаюсь здесь оное предложить. Новость предмета вознаградит негладкость слога. Земля черногорцев не представляет ни надписей, ни развалин; известия о ее жителях не вмещают столь любопытных предметов, какие читатели находят в описании древней Греции; но часто полевой цветок бывает столь же душист, как другой, воспитанный в цветнике и оранжерее.

Границы, пространство и число жителей.

Самое название Черногория, означает гористую землю. Вся провинция покрыта горами, и ограждена цепью высоких скаль, которые, будучи покрыты еловыми лесами, придают им черный вид, от чего произошло название Черной горы (Monte Negro). Она лежит между Герцеговиной и Албанией и примыкается западной стороной к провинции Катарской. Нельзя точно положить пространства ее, ниже верно определить число ее жителей; но приближенно можно сказать, что она имеет в окружности около 300 верст, до верст в длину, 50 в ширину, и вмещает 500 квадратных миль земли; она разделяется на следующие пять округов, называемых жителями Наия: 1) Катунекая, 2) Лешанская, 3) Плещинская, 4) [241] Риечкая, 5) Черницкая, к оным в 1796 году по разбитии Митрополитом Махмута Паши Скутарского; округ 6) Берда от Герцеговины присоединился к Черногории. Бердяне занимаются с успехом земледелием, не ходят на грабеж, и защищают границы нового своего отечества с мужеством, заслужившим им уважение самих черногорцев. К сему округ находится большое село Белопавличи, где каждую неделю бывает торг.

Черногория единственная земля в Европе, в которой нет городов. Во всей области считается 116 селений, самое большое не имеет более 1000 душ. Население каждого села считается по числу могущих поднять оружие: и таким образом во всей Черногории полагают 15.000 воинов, могущих выйти в поле, а как они ведут жизнь совершенно военную и носят оружие с 16 лет до глубокой старости, то умножая число воинов в четверо, целое народонаселение полагать надобно до 60.000. Уверяют, что в собственной земле, они могут выставить 30.000 оруженосцев.

Деревни строятся в долинах и близь рек, в коих вода превосходна; дома в один этаж разделены на две части: в одной половине помещается домашняя скотина, в другой, где посреди поставлен очаг без трубы, живет семейство. Стены складываются из камней просто один на другой; [242] только для малого числа двуэтажных и монастырей употребляется известь и черепица; прочие, будучи покрыты соломой, представляют бедные шалаши, коих лучшую мебель составляют черепа голов и оружие неприятелей, напоминающих молодым людям славу их отцов.

Монастырь Цетине, главное место пребывания Митрополита, окружен стеною с прорезами и имеет несколько малых пушек. Тут собирается народный сейм. Здесь хранятся грамоты, данные черногорскому народу, при каждом восшествии на престол наших Императоров.

Монастырь Станевичи, подаренный венецианами, находится в округе Побори на границе Черногорской; он также укреплен каменной стеною с бруствером, защищаемым пушками. Положение его от натуры неприступно. Церковь, построенная венециянами, украшена многими дарами Российских Монархов.

Климат.

Суровость погоды, стужа и зной мало тревожат народ сей. Воздух свеж и здоров; он очень сух зимою, и сие вспомоществуя гибкости тела, укрепляет и соделывает черногорцев способными к перенесению неимоверных трудов. Летние жары умеряются восточным ветром, [243] который, начинаясь в полдень, прохлаждает и освежает жителей. Черногорцы достигают глубокой старости: я видел 70 летних при осаде Рагузы; меня уверяли, что многие из них живут и за сто.

Болезни.

Болезни очень редки между черногорцами: они обязаны сим своей воздержности, чистоте воздуха, а более порядочной жизни. Они не танцуют по ночам на балах до утомления; страсти их не возбуждаются театральными представлениями; они не знают никаких наших прихотей модной жизни. От сего многие болезни даже и по имени им неизвестны. Лечение головной боли, простудной горячки, колотья, и других болезней, случающихся во время походов их, от ударения солнечных лучей, или от ветра, останавливающего вдруг испарину, оставляют они природе или употребляют полезные травы и коренья. Опыт научает некоторых простыми средствами вылечивать тяжкие болезни, и сие знание переходит от отца к сыну. Между ими есть искусные костоправы. Лечение ран заслуживает особенное внимание. К легким прикладывают паутину, мох и трут: к порезам лист плюща, или скорлупу чеснока. К тяжелым ранам, делают катаплазм из травы, известной у нас под именем Иван да Марья [244] (или иначе стенная трава), сжимая ее между двух каменьев; некоторые посыпают катаплазм солью, и от сего простого средства раны закрываются чрез 15 дней. Они не знают употребления ланцета, а отворяют кровь, как у нас лошадям, за ушами и в икре ноги бритвой. Когда от солнечных лучей болит голова, они пускают сами себе кровь из носа, перетянув шею туго снурком, толкают в нос свернутой бумажкой или травой. Не взирая на грубую пищу, беспрестанные войны, лишение пособий и недостатки, которым подвергаются в частых походах, они до самой смерти живут не чувствуя почти никаких припадков. Простая жизнь, чуждая сует и напряжений ума, сберегает их здравие. Просвещенный или лучше сказать светский человек скорее делается жертвою страстей вредных ему и противных природа. Обязанности обычаев, сидение за науками, редкое на открытом воздухе пребывание, неумеренность в употреблении жирной и лакомой пищи, излишество забав, прихотливость, изнеженность, славолюбие, стыд. зависть, и многие другие страсти, сильнее в нем действующие, мало-помалу изнуряют телесные силы его. Даже самые добродетели, чувствительность, сострадание, чадолюбие обращаются во вред, когда при расслаблении жил сильно потрясают душу. Но черногорец, ограниченный в [245] своих желаниях, которые удобно может удовлетворить, живет счастливо и довольно” Когда отечество в опасности, драгоценная независимость его угрожается рабством, он без размышления поспешно берет ружье, сражается, освобождает его, и тем оканчивает свою заботливость. Душа его, хотя также причастна страстям, подвержена добродетелям и порокам, но не с такой степенью чувствительности: он помогает ближнему, но не мучиться его страданиями; умирает за отечество, но умирает за него в сражениях, а не от уныния или сердечного сокрушения о его бедствиях; смерть друга, потеря жены, или единственного сына, хотя и наводит ему сильную горесть, однако ж не такую, которая бы лишала его всей душевной твердости и разрушив крепость здравия соделала его жертвой сего живого, и нежного чувства. Словом, воспитание приближая его к природе, которой он есть простое чадо, избавляет от множества болезней, проистекающих от образа нашей жизни и нашей чувствительности.

Произведения.

Не взирая на частые набеги на своих соседей, отвлекающих от земледелия и при всей бесплодности гор, несколько, долин, удовлетворяют достаточно нуждам [246] жителей, производя хлеб, вино, винные ягоды, груши, яблоки, сливы, которые превосходны, коровье масло, сыр, кожи, шерсть, лень, воск, мед и пр. и пр. Нынешний Митрополит, научив обрабатывать картофель, ввел его во всеобщее употребление.

Земледелие.

Земледелие ограничивается простыми приемами, утвержденными опытом, и без улучшения, по одной привычке, пашни и сады довольно хорошо обработаны. Где нет дорог и земля очень гориста, работа должна быть многотрудна. Хлебные поля возделывают они киркой, а тяжести перевозят на лошаках и ослах. Лошади и быки очень редки. Овцы, в особенности же козы, которых содержат в большом числе, составляют главнейшее их богатство. По неимению лугов и недостатку корма, зимой принуждены они бывают продавать часть домашней скотины в Катаро, но весною, отнимая стада у своих соседей; они всегда заменяют свой убыток. По множеству и дешевизне домашних птиц, приносимых в Катаро на рынок, должно заключит, что они имеют их очень много. Черногорские собаки весьма уважаются в Италии и во всем Леванте; головы их похожи на телячьи; они проворны, злы и так смышлены, [247] что в самую темную ночь по обонянию далеко слышат чужого человека, и горе постороннему, который бы хотел ночью тихонько пробраться в селение! Днем стерегут они стада, и столь свирепы и сильны, что нападают сами собою на хищных зверей; ночью же охраняют деревню от внезапностей.

Торговля.

Степень просвещения народа измеряется успехами земледелия и торговли. Сии два искусства подают одно другому взаимную помощь, и одно их соединение составляет силу и благосостояние царств; но какую деятельность могут доставить торговле черногорцы, которые не терпят сообщения с изобильными областями, их окружающими, и у коих хлебопашество находится в младенчестве? Они имеют сношения только с Катаро, единственным местом их торговли; да и сии заключаются в небольшой продаже и еще меньшей покупке. Сверх плодов, хлеба и масла, они привозят бокезцам, шерсть, шелк в куклах, лес, уголья, и много соленой, и копченой баранины и сыру, которые отправляются в Триест. Умеренность черногорцев сохраняет от собственного их продовольствия большую часть сих произведений. В обмен получают они ружья, пистолеты, свинец, [248] порох, ножи и ятаганы, черепицу, коей зажиточные покрывают крыши своих домов, железные инструменты, писчую бумагу, соль, глиняные горшки, простую стеклянную посуду; еще покупают они пестрые лоскутья ситцу или шелковые платки, красные шапочки, венецианской бисер для женщин, и другие мелочные вещи. Вот чем ограничивается вся их торговля, которой выгоды всегда в их пользу и постоянно одинаковы с давнего времени. Из сего заключить можно, что золото скопляется со дня на день в их земле и что тот, коего платье бедно, имеет небольшое сокровище, которое не обращаясь лежит зарыто в углу его дома. Торг производится меною или наличными деньгами, способа самый простой и верный; ибо опасался обмана, они никогда не заключают договоров с людьми мало им известными. Жители коммунитата Доброты заслужили их доверенность; они берут от них наперед деньги или товары и обязуются доставлять в приличное время, хлеб, рыбу или другие припасы, И верно держать данное слово. Обыкновенно они имеют таковые сношения с кумовьями и крестными братьями (в залога дружбы они меняются крестами, и сие называется между ими побратемо, то есть крестный брат, почитаемые не менее родного); сие дальнее родство делает условия их священными и [249] ненарушимыми. Кроме мелкой турецкой монеты, венецианских червонцев и австрийских серебряных талеров, они не берут никаких других денег.

Науки, ремесла и язык.

Черногорцы совершенные невежды. Умеющие читать и писать почитаются между ими людьми учеными. Высшее духовенство и те дворяне, кои служили в российской армии довольно сведущи. Кроме священных книг, печатаемых в Киеве, они не читают никаких других. Свободные ремесла, кроме необходимых в жизни, также вовсе им неизвестны, ибо предметы роскоши становятся не нужными в грубом образе жизни, какую ведут они, подобно самым необразованным народам. В каждом доме из собственной шерсти и льну делается толстое сермяжное сукно и холстина. Одежда их не подвержена непостоянству мод: она всегда проста и одинакова, почему и не трудятся они для обрабатывания других изделии, им излишних. Имея необходимое, зная отчасти кузнечное и слесарное мастерство, служащее для починки ружей, они живут в совершенном неведении других искусств и художеств. Женщины суть лучшие их ремесленники. Черногорцы, удержав вольность свою и имея мало сообщения [250] иноземцами, сохранили в полной чистоте коренной славянский язык. Выговор их мягче и приятнее нежели сербов, кроатов и далматов, ибо первые мешают славянские слова с турецкими, вторые с немецкими, а последние се итальянскими. Пишут они церковными буквами.