БРОНЕВСКИЙ В. Б.

ЗАПИСКИ МОРСКОГО ОФИЦЕРА

В продолжении кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

1805 год.

Приготовление к кампании. — Отбытие из Кронштадта. — Плавание до Ревеля.

В половине 1805 года политический горизонт Европы покрылся тучами. Непомерное честолюбие Наполеона Бонапарта было причиною великих к войне приготовлений. Россия, Англия и Австрия приняли в оной деятельное участие. Вследствие сего, к прежним силам (состоявшим из 15 пехотной дивизии, под начальством генерал-майора Анрена и 5 кораблей, 4 фрегатов, 6 корветов и 6 бригов под командой капитан-командора Грейга.) нашим, защищавшим Ионическую республику, повелено отправить еще пять кораблей и один фрегат. Начальство над сей эскадрой вверено контр-адмиралу Сенявину, который тогда же произведен в вице-адмиралы с властью Главно-начальствующего над флотом и сухопутными войсками, находившимися в Средиземном море. В тоже время вспомогательная армия, под предводительством знаменитого генерала Голенищева-Кутузова, двинулась к границам Австрии. Другой корпус под [2] начальством генерал-лейтенанта графа Толстого, назначен для освобождения Ганновера, занята го неприятелем.

В начале августа Кронштадт оживился необыкновенной деятельностью. Флот, состоящий из 11 кораблей, 9 фрегатов и 300 английских транспортов и малых военных судов, занимал весь рейд и гавань. Адмирал Тет, начальствующей над сим флотом, получил повеление принять войска, стоявшие лагерем близь Ораниенбаума и высадить их на остров Руген. 20 августа начали перевозить полки. Пехотные офицеры удивлялись огромности “Гавриила”, сто-пушечного корабля, на котором я служил. В самом деле наш “Гавриил” представлял целый город в малом виде. Вообразите огромное здание, длиною 32, шириною 10, высотою с мачтами 40 сажен, в 5 яруса со 110 пушками 48, 24, 18 и 12 фунтового калибра, вмещающее в себе на семь месяцев съестных припасов, воды, и всякого рода запасных и потребных в пути вещей; сия летающая по водам крепость, тысячью живущих на ней человек управляемая и защищаемая, должна поражать и удивлять ум человеческий.

25 августа был депутатский смотр эскадре, отправляющейся в дальний путь. Государь Император, в изъявление Своего благоволения, пожаловал офицеров и служителей полугодовым жалованьем. [3] Зрелище почестей, изъявляемых на море при появлении штандарта, то есть флага означающего Монаршее присутствие, столь великолепно, что едва ли имеет себе подобное: флот, состояний из многих разного рода и величины, украшенных разноцветными флагами кораблей, стоял в линии на семи верстах. Гребной катер, на коем находился Государь Император, шел под штандартом впереди длинного ряда шлюпок под шелковыми флагами адмиралов, трех дивизий. При проезде Его Величества мимо кораблей, матросы, расставленные по реям и мачтам, возглашали громко Ура! При всходе и отъезде с каждого судна, крепости и корабли приветствовали Государя пальбою из всех орудий по одному выстрелу.

Эскадра, назначенная в Средиземное море, состояла из следующих кораблей: 1) “Ярослав” о 74 пушках, под флагом вице-адмирала Главнокомандующего и под командою капитана Митькова; 2) “Москва” о 74, капитан Гетцен; 3) “Св. Петра” о 74, капитан Баратынский, 4) “Селафаил” о 74, капитан Рожнов; 5) “Уриил” о 84, капитан Мих. Быченский; 6) фрегат “Кюльдюин” о 32, капитан Развозов. Первые три корабля и фрегат построены мастером Курочкиным в Архангельске, и хотя не столь красивой наружности, но имеют все добрые качества военного корабля. Последние два построены в Петербурге мастерами Амосовым и [4] Сарычевым, и отличались чистотой отделки и легкостью на ходу. Флот наш строится теперь российскими мастерами, управляем российскими адмиралами, капитанами и офицерами. Петр Великий при заведении флота для построения и управления кораблей принимал в службу свою иностранцев; но он не долго имел в том нужду: россияне вскоре сами сделались искусными кораблестроителями и мореплавателями.

28 августа, по расписанию Коллегии, переведен я был с корабля “Гавриила” на корабль “Св. Петра”. По снабжении всем нужным для долговременного плавания и получа способный ветер, 10 сентября в полдень, корабль вице-адмирала снялся с якоря, а за ним последовал и весь флот.

Пошел—и следом пена, рвами!

Державин.

Тихий переменный ветер удержал эскадру во весь день в виду Кронштадта: казалось, что и корабли не охотно удалялись из любезного отечества; однако ж сие чувство сожаления умеряемо было в нас надеждою возвращения, и той восхитительной для молодого человека мыслью, что он в отдаленных странах увидит множество любопытных для него предметов. По крайней мере, о себе могу я сказать, что в этот [5] день мысль сия делала меня счастливейшим. Пред нахождением солнца подул благополучный ветер, и мы плыли по 14 верст в час (или восемь узлов, соответствующих восьми итальянским милям, коих 60 в градусе или 1,75 версты в каждой миле.), не чувствуя того: корабль наш как бы стоял неподвижно. Темная ночь не помешала нам благополучно пройти многие островки, мели и подводные каменья, в Финском заливе рассеянные. Море было спокойно, ветер навевал вверху и кроме легкого шума, производимого ходом, тишина ничем не нарушалась.

Оставим корабли спокойно продолжать путь свой. Сделаем небольшое отступление для тех, коим небесполезно знать, каким чудесным образом столь великие громады, каковы корабли, по влажным, непостоянным зыбям безопасно движутся, и кратким объяснением мореплавания, дадим им некоторое понятие о том искусстве, каким суда де края в край, от страны в страну надежно препровождаются.

Великолепное зрелище неба долженствовало привлечь внимание первых обитателей земли, особливо в тех счастливых странах, где всегдашнее благорастворение воздуха приглашало их к наблюдению светил. Созерцая беспрерывное обращение небесной [6] тверди, наблюдая в продолжение нескольких веков, в Азии, первом жилище человеческого рода и колыбели всех наук, халдеи, египтяне, персы и китайцы первые приобрели некоторое познание в астрономии, впрочем, весьма несовершенное. Сии сведения, открыли финикиянам море и наука кораблевождения восприяла свое начало. Они первые на слабых ладьях плавали только днем и в виду берегов, к которым приставами на ночь; но когда случайно относимы были от берегов бурей, то днем правили по солнцу, а ночью по звездам; средство весьма недостаточное, потому что при облачном небе и пасмурной погоде часто и надолго исчезает. Преемники их карфагенцы хотя и большие приобрели познания в науке мореплавания, однако ходили также не далее как в виду берегов, и все еще подвергались великим затруднениям и опасностям. В таком состоянии находилось искусство кораблевождения до изобретения компаса, которой ввел в употребление неаполитанец Флавио Жойа около 1300 года по Р. X. Мореплаватели, получив орудие, посредством коего могли они во всякое время узнавать страну, куда направляют путь свой, отважились на долгое время оставлять берега и переплывать моря. Дух открытий, возбуждаемый надеждой обрести богатые корысти, внушил тогда великие предприятия. В начале 15 столетия португальский принц Генрих, изобрел [7] первые морские карты, называемые плоскими (оные карты пригодны в малых широтах ближе к экватору, или на небольшое только расстояние в широтах, между тропиками и полярными кругами лежащих.); он же с помощью других математиков посредством астрономических орудий, астролябий и Ноктурлябий, научил наблюдать солнце и звезды: руководимые сими, весьма еще несовершенными пособиями, португальцы открыли великое пространство западного берега Африки, обошли мыс бурь (Доброй Надежды), нашли сообщение с Восточной Индией и тем лишили венециан и генуэзцев выгод их с торговли с Индией, через Черное море; взошли на верхнюю степень славы, сделались повелителями морей и обладателями великих богатств. В сие же время генуэзец Христофор Колумб, муж искусный в мореплавании и астрономии, размышляя о образе земноводного шара, сильно убедился, что к Западу от Европы должно быть новой неизвестной еще земле, и что найдя оную можно пристать к берегам Индии или Китая. Долгое время тщетно представлял он разным государям сию мысль и услуги свои предпринять такое путешествие. В то время никто не хотел верить, чтобы земля была кругла; но напоследок от Фердинанда и Изабеллы, государей Кастилии и Аррагонии, получил он три корабля, на коих отправясь, достиг одного из островов [8] называемых ныне Багамскими (Коломб пристал из оных ко Гвапани, названному им Сальвадором), прилежащих к новой части света, и сим обретением сделал к оной первый шаг. Вскоре после сего мореплавание обняло весь земной шарь, и наука постепенно усовершенствовалась.

Ни одна из наук, постепенно восходивших к совершенству, не поспешала такими исполинскими шагами, как наука мореплавания. Усовершенствование ее принадлежит 18 веку, по справедливости названному великим веком открытий. Точное определение течения магнитной материи, законы тяготения, обретенные великим Невтоном, новые открытия в астрономии, измерение земного градуса, определение истинного вида земли, исследование приливов, отливов и течения моря, и наконец усовершенствование карт, названных по имени изобретателя Меркаторскими (В Меркаторской карте градусы меридиана уменьшены в той соразмерности, в какой параллельные круги отстоят от экватора. Оная карта представляет весь земной шар как бы разогнутый на плоскость, на которой расстояние и положение миссии сохраняются в том самом виде, в каком они находятся на земле. Сии карты имеют преимущество перед плоскими к том, что они с совершенной точностью могут быть употребляемы во всех широтах и на больших пространствах), обезопасили, облегчили и умножили быстроту путешествий на море. [9]

Для счисления пути и определения места на карте, употребляются следующие средства: компас, самое простое орудие, есть необходимейшее для управления корабля во всякое время. Он разделен на 32 равные части, называемые румбами, каждому из коих присвоено название, для означения, с которой стороны дует ветер, и те же румбы показывают в которой части горизонта лежит от нас видимое, а по карте даже за несколько тысяч миль находящееся место. По сему-то устроению своему он определяет черту, по коей корабль от пристани в пристань должно править. По близости берегов, заметив по компасу два или три приметные места, и на карте проведя от них противные румбы, пресечением оных назначается место корабля на карте. Ход измеряется лагом. Оное орудие есть не иное что, как деревянная, дощечка в виде четверти круга, прикрепленная к длинной нити, размеренной на 48 английских фут, означаемых узлами. Бросив лаг в воду с кормы, по мере хода выпускают нить, и сколько выйдет узлов в полминуты, столько при той же силе ветра и тех же парусах, корабль пройдет итальянских миль в час. Например: если в полминуты выйдет 2 узла, то в продолжение часа корабль перейдет 2 итал. мили или 3,5 версты. Четверть компасного круга, начерченная на корме для замечания, сколько градусов след корабля удаляется от [10] радиуса, проведенного по длине корабля, означает дрейф или уклонение корабля от истинного пути. Каждые полчаса записывают ветер, направление пути, ход и дрейф, дабы по ним делать счисление и чрез каждые 4 часа положить место корабля на карте. Поелику средства сии подвержены погрешностям, а особливо при долговременных, не видя земли плаваниях, то прибегают к поверению сего счисления следующими Астрономическими средствами. Октаны, секстаны, и хронометры, сии астрономические инструменты, приведенные в возможное совершенство, служат первые два для наблюдения высоты солнца и звезд, по коим с математическою точностью определяется широта места, в то время, когда светила сии находятся на нашем меридиане; последний же, показывая время до малейшей терции, служит для вычисления долготы. Таким образом по широте и долготе, в больших океанах когда и не видят земли, назначают место корабля на карте.

Сими тремя, удивления достойными средствами, взор к звездам, к солнцу, на компас, на песочные часы (часы сии считаются скляпками, получасовыми и четырех часовыми. Напр. считая от полудил, три склянки значат втором в половине час, восемь 4 часа. После сего обе склянки оборачиваются, и время считается уже от 4 часов и так далее), счет, [11] пройденного плавания, и простое вычисление, показывает кормчему, во всякое время, место корабля его на земном шаре. Пользуясь великой точностью карт, мореплаватель заходит в пристань, лежащую на его пути и останавливается в ней как бы на станции для отдохновения и запасения провиантом.— Христофор Колумб без сомнения заслуживает имя великого мореходца, ибо, не имея нынешних средств, он приплыл обширный океан по одному математическому соображению и догадке; но в наши времена и обыкновенный кормчий, Совершая плавание вокруг света, достигает точно в то место, которое себе предназначил.

Ночью попутный ветер усилился, и 11 сентября к вечеру эскадра уже находилась на высоте Ревеля; но как юго-западный ветер препятствовал идти между островами Наргеном и Вульфом, то адмирал повел корабли к другому проливу и обойдя Нарген, по причине темной ночи, остановился на якоре между сим островом и Суронским маяком. С рассветом высокая колокольня Олай-кирки открылась и эскадра вступив под паруса и прилавировав (лавировать значит поворачивая то на ту, то на другую сторону, и при противном ветре идти помалу вперед) ближе к городу, стала на якорь. [12]

2 сентября

Ревель, также как и Кронштадт, имеет гавань и арсенал для флота. Гавань Ревельская, по низкости ее бруствера, худо защищала корабли от северных ветров, и не более 15 кораблей поместить могла; а как притом Кронштадтская гавань приметно мелеет, то для сего предназначено, оставя в Ревеле старую для купеческих судов, по строить новую, которая могла бы вместить весь Балтийский флот. Два крыла нового бруствера уже окончены; они стоили многих миллионов, и твердостью, искусством сложения своего, свидетельствовать будут память царствования АЛЕКСАНДРА I. Единообразие готических зданий и древнее зодчество высоких кирок, украшенных вместо креста петухом, знаком отречения, от Христа Апостола Петра, придают старому городу вид почтенной древности. Чистота прекрасных домиков предместья с первого взгляда показывает вкус немцев. Немногие места могут спорить с Ревелем в красоте окрестностей, которые в самом деле превосходны: со всех сторон находишь картины, приятные для взора. Проведя день в упражнении по должности, к вечеру съехал я на берег, и как было Воскресенье, пошел в Екатериненталь, прекрасный публичный сад. В длинной тенистой аллее, ведущей к морскому берегу встретил я [13] множество прогуливающихся. Далее на площадке в летней галерее услышав музыку—вошел. Стройные, румяные и весьма щеголевато одетые жены ремесленников, в вихре вальса казалось, забывали труды рабочих дней; мужья их, при наполненной кружке пива, занимались разговорами или играли в кегли. Вот образ жизни и занятий добродушных Ревельцев! Кроме праздничных дней, всякой сидит за своей работой, и в городе бывает так тихо, как в небольшой деревне.

В гавани было множество английских транспортов, пришедших для перевозок войск наших на остров Руген. Народ, смотря на видных воинов, всходящих на суда, толпился и покрывал всю набережную: слыша горькие рыдания жен и смотря на мужественные, но помраченные печалью лица солдат, чувство сострадания проникало сердце каждого. Казалось, вся Россия по мановению своего Монарха, шла для преграды честолюбивых намерений Наполеона. Сей всеразрушающий дух, беспрестанно замышляет новые войны, сей себялюбец, не имея ни одной добродетели, свойственной истинно великим мужам, попирая все права, пренебрегая благосостояние народа, избравшего его своей главою, соделался тираном Франции!

Получив в Ревеле некоторые вещи коих недоставало в Кронштадте, и укомплектовав экипаж недостающим числом [14] людей, мы отправились в дальнейший путь 17 сентября.

Плавание Балтийским морем

Конвои с десантными войсками, вышедший вместе с эскадрой, к вечеру уже едва был виден; миновав Оденсгольмский маяк, и на рассвете 18 сентября обойдя мыс Дагерорт, самый западный конец Российских владений, вступили мы в открытое море. Взорам нашим представлялись токмо мрачные облака, гонимые северным ветром и снежная белизна валов. В полночь вступя в отправление должности, я восхищался стремительным бегом корабля, зарывающегося в волнах, под носом на подобие водопада шумящих. Свист ветра, изредка прерывался голосом стоящего на страже Лейтенанта, которого бдительности вверены и ход и безопасность корабля. Матросы были в совершенном бездействии: одни, сидя у снастей, разговаривали про свои походы, другие, находясь на верху мачт, попевали протяжные песни, иные смешными рассказами забавляли своих товарищей. Что же причиною такой их беззаботливости? упование на знание начальника, уверенность в способности и прочности своего корабля.

Выдумка построения корабля есть поистине самое важнейшее, самое полезнейшее, [15] изобретение ума человеческого. Степень совершенства, до коего доведено ныне кораблестроение, принадлежит также протекшему столетию. По правилам высшей математики найдено, какой для какого назначения образ должна иметь подводная часть корабля, какую при известной длине корабль должен иметь ширину, сколько сидеть в воде, сколько над водою, сколько поднимать грузу, сколько иметь мачт, парусов и других принадлежностей, дабы, имея все нужные качества, способен был к быстрейшему, безопасному плаванию и удобному управлению. Таким образом глубокие исследования, постепенно улучшая, начертали превосходное строение корабля, которого совершенство изумляет и самое смелое воображение. Строение всякого мореходного судна соображено так, что никакая буря, никакая сила ветра не может его опрокинуть, и отважный мореходец, отделенный от смерти одною доскою, переплывая на нем моря, обтекая вселенную, не боится, ни бездонной глубины океана, ни бушующих ураганов, ни свирепой и непостоянной стихии. Нельзя не удивляться, какое сделалось различие в строении и управлении наших против древних мореходных судов! Чудовищные галеры римлян, о трех или четырех ярусах весел, имея худые, малые, слабо укрепленные паруса, двигались только руками гребцов, и при том не имея верных часов, не умея мерить скорости [16] хода, едва могли плавать близь берегов. Какая опасность таких кораблей на волнуемом море! Какое неудобство при поворачивании оных! Напротив того ныне сто-пушечный корабль, вдвое больший древней галеры, приняв на себя грузу многие тысячи пудов, в несколько недель переезжает из Старого Света в Новый, будучи управляем одною только рукою кормчего. Оснастка корабля столь же удивления достойна, как и его построение. Самая малейшая веревочка имеет свое название и составляет звено той цепи, которую, если вынуть, то весь состав ее разрушится. Высота мачт сама превеликая, и держа на себе великое число парусов, соразмерена так, что при тихом ветре, сохраняя всю огромность высоты своей, представляет ему самую большую площадь: когда же ветер начнет крепчать, тогда и она со всеми парусами своими по мере прибавления силы его уменьшается, и чрез то не допускает его нанести ей вред. Каждая из трех больших дерев, поставленных одно на другое, из коих два верхние могут подниматься и опускаться, верхняя называется Брамстеньга, средняя стеньга, которые вместе с мачтой, например стопушечного корабля, имеют 40 сажен длины или высоты. Сорок парусов растянутых на 12 реях и между мачтами, вися одни над другими в прекрасном равновесии составляют всегда при всяком направлении ветра такую [17] для напора его поверхность, что он, даже и противный, приносить мореплавателя б желаемой пристани.

Ветер дул постоянно, счастье нам не изменяло. 20 сентября прошли Готланд, ночью миновали Эланд, а 21-го были уже близ Борнгольма. Скоро увидели мы остров Меук. Белизна берегов его, мешаясь с синим цветом моря, представляла глазам прекрасное смешение красок. Обойдя мыс Фластербо, могли бы мы чрез час быть в Копенгагене; но вдруг ветер переменился, сделался противный и мы принуждены были остановиться у деревни Драке, в 30 верстах от столицы Дании.

Сильный противный ветер продолжался от 23-го до 30 сентября. Скучное стояние на якоре в дурную погоду, и притом так недалеко от столицы, старались мы разгонять приятностью бесед и разговоров. Как на кораблях наших находилась большая часть рекрут, то для обучения их, когда ветер немного утих, адмирал сделал сигнал, кораблю Уриилу и фрегату Кильдюину сняться с якоря. Выдумка сигналов, помощью коих управляется флот, заслуживает особенное внимание. Десять разных ярких цветов флагов, означающих цифры от 0 до 9, раздают все приказания адмирала, которые под нумерами напечатаны в особых книгах. Верхний флаг означат единицу, под ним второй десятки, третий сотни, и так [18] далее. Сими флагами составляются все возможные повеления, известия и тому подобное. Ночью и в туман сигналы делаются пушечными выстрелами и фонарями. Телеграфные сигналы показываются шарами и флагами, и основаны на лексиконе, заключающем в себе под номерами азбуку, и до трех тысяч самых употребительных слов. Сверх сих, есть так называемые опознавательные, которые по условленным знакам, показывают дружеский или неприятельский тот корабль, с которым в море встретились. Сии и секретные сигналы, поручаемые адмиралам и капитанам, не прежде распечатываются как в нужде, и притом хранятся как государственная тайна.

Копенгаген

(Считаю не бесполезным сообщить здесь прежние мои замечания о сей датской столице.)

Гавань Копенгагена всегда наполнена кораблями; биржа завалена тюками товаров, свезенных сюда от всех концов земного шара. Датчане, успели воспользоваться нейтралитетом, умели приобрести богатство тогда, как другие европейские народы разорились; и ныне одни они остались соперниками в торговле англичанам. Торговые общества, в которых по примеру [19] шведского и английского, сам король участвует, приносят им верные и великие выгоды. Принадлежащие короне купеческие суда отличаются вензелем короля, изображенным на флаге.

Насыпь разделяет гавань на две части: в одной стоят 30 военных кораблей, в другой помещается 300 купеческих судов. Военная гавань, адмиралтейство и верфь (место, где строятся корабли), могут служить образцом вкуса, порядка и бережливости. Магазейны наполнены всем нужным для вооружения кораблей, запас лежит готовый на несколько лет вперед. Леса, не прежде употребляются в строение, как по совершенном их осушении. Стапели, на которых строятся корабли, покрыты крышею. Корабли, стоящие в гавани, прикованы цепями к сваям, также покрыты дощатою крышею, а от солнца бока завешены парусиной; посему и не удивительно, что Датские корабли служат по 50 и более лет. Сия благоразумная бережливость конечно сохраняет Государственной казне многие миллионы. Каждый корабль поставлен против магазейна, в котором паруса, снасти и все его принадлежности разложены в порядке, и при вооружении не нужно разъезжать по разным местам. Датский, флот никогда почти не выходит в море, половина [20] матрос в мирное время отпускаются на купеческие суда, на коих служа, не только приобретают нужные познания, но обеспечивают свое состояние. Другая половина состоит на службе, работает в адмиралтействе, учится стрелять на батареях, а в свободные дни отпускается на свои работы на биржу. Чрез несколько лет, они сменяются первыми. И таким образом, находясь на службе и освобождаясь от оной, по воле и неволе, делаются в своем ремесле опытными, искусными матросами. Арсенал, прекрасной наружности здание, также в адмиралтействе находящееся, хранит всякого роду оружие для ста тысяч войска. В особой палате показывают древние шлемы, панцири, палицы и щиты. Иные латы весят от 4-х до 5-ти пудов. На клинке одного тяжелого меча, подписано золотою насечкой: “Петр Великий посещал арсенал сей во 1718 году”.

Биржевой дом, за адмиралтейством находящейся, обращает внимание огромностью своею и готическою наружностью. Здание сие представляет безмерную залу, всегда наполненную народом, где беспрестанно ездят огромные телеги, влекомые 12-ю лошадьми, и где товары всех родов и на многие миллионы лежать на столах, под шатрами, в особых лавках, вдоль стен построенных, и над головами висящих, куда всходят по подъемным лестницам. Вход и выход сего дома украшен портиком с [21] толстыми колоннами; длинные стороны обезображены несоразмерно высокими окнами, в коих стекла, круглые и разноцветные; крыша вся в углах, с множеством слуховых окон.

Главная улица и две площади украшены двумя конными статуями Христиана V и Фридриха V. Первая площадь составляет восьмиугольник, и обстроена прекрасными домами равной высоты. Частные здания Копенгагена, не могут сравняться с Петербургскими; они представляют смесь готической и новейшей архитектуры; но множество магазейнов, лавок и погребов показывает, что Копенгаген производить гораздо значительнейшую торговлю, нежели наша столица. Дворец и библиотека, которые украшали город, к сожалению сгорели. Королевский музеум почитается из лучших в Европе: оный разделяется на восемь зал, наполненных всякого рода редкостями. Животные, птицы, рыбы, растения, минералы, собранные от всех стран мира, составляют богатый кабинет естественных редкостей. Из искусственных произведений я замечу наиболее достойные примечания: 1. Человеческий скелет из слоновой кости, с малейшими артериями и жилами; 2. Модель корабля, с мачтами и парусами, и—3. часы из слоновой кости, отделаны с удивительной точностью; 4. Мраморный стол, с натуральным на нем изображением распятия; 5. Деревянная чашка, в которую вложены сто других, [22] столь тонких, что при легком к ним прикосновении, они гнутся, как бумажный лист; 6. В обыкновенной игольник, вмещена карета, запряженная шестью лошадьми, кучер, вершник и слуга, столь хорошо выработаны, что рассматривая их в микроскоп нельзя не удивиться совершенству их фигур; 7. Машина, представляющая сферу по Коперниковой системе, обращаемая помощью колес, показывает все движения небесных планет; 8. Одежды и оружия многих народов; 9. Несколько индейских и египетских идолов, деревянных, фарфоровых и из слоновой кости сделанных; 10. Несколько листов писанных на папире. Наконец в картинной галерее, одна из картин обращает на себя внимание. Она поставлена в темном углу и представляет старика, сидящего подле стола, окруженного его семейством, и при свечке, в очках, читающего книгу. Постепенное разлитие света, столь превосходно, что только одному Жирарду возможно столь чудесно живописать огонь. Не менее того, художник сей картины не известен. Знатоки расположение в ней теней и света поставляют примером искусства живописного.

Зунд

После долгого ожидания ветер сделался наконец попутный и эскадра на всех [23] парусах пустилась излучистым каналом в Зунд. Оный столь опасен, что хотя отмели с обеих сторон означены баканами и вехами, однако ж в деревне Драке все корабли берут Лотманов. Ветер был довольно свеж, и мы быстро промчались мимо датской столицы. Башни со шпицами, гавань с множеством кораблей, прибрежные крепости, а за ними огромные здания Копенгагена, представляют с моря прекрасный вид. Набережная Зеландии, которую проходят весьма близко, усеяна деревнями и загородными домами. Сады, рощи и луга отменно украшают местоположение. Другая сторона Зунда шведский берег, кажется не так населен, не так украшен; но золотистые его нивы показывают плодоносие. В двух милях от Гельзинора находится небольшой, Королевский домик, с плоской крышей. Сказывают, что оный построен на том месте, где жил Гамлетов отец, а ближний сад был местом, где сей несчастный отравлен ядом. Ни один англичанин не пропустит осмотреть оного: такова сила таланта славного Шекспира! По прелестным видам, плавание Зундом можно назвать приятной прогулкой. В сем проливе, стесненном двумя цветущими берегами, всегда, как на большой дороге, встречает большие караваны кораблей различной величины. Все движутся туда и сюда; одни летят, другие бегут, третьи едва идут; иные несутся [24] по ветру и течению, а другие противоборствуя им, медленно вперед подвигаются.

Некоторые путешественники рассказывают, будто бы остров Веен, лежащий среди Зунда, обратил внимание Петра Великого и будто бы он предлагал за него датскому королю столько серебряных рублей, сколько их на нем поместиться может. Если сие было, то бессомнения Петр Великий сей шуткой хотел означить великое число судов, ежегодно проходящих Зунд, и что ежели бы ему сей остров продали, то поставив на нем крепость и, собирая с них пошлину, он скоро бы ему окупился. Оный принадлежит теперь Швеции и Дании пополам, и едва населенный 200 или 300 жителей, представляет одно только удобство —торг запрещенными товарами.

30 сентября

В четыре часа эскадра пролетела Зунд и остановилась у Гелзинора. Тут всегда бывает великое сборище судов почти от всех стран мира, ибо все идущие в Балтику и обратно, для заплаты пошлины, должны здесь остановиться. Море пестреет от разноцветных флагов и вымпелов. Корабли беспрестанно то отходят, то приходят, и пушечные выстрелы и крик работающих матросов имеют в себе такую прелесть, что со шканец сойти не хочется. Город, [25] стоящий на низком берегу, представляется сквозь лес мачт, как будто бы за густым бором.

После обыкновенных посещений и поздравлений и с прибытием, офицерам позволено было съехать на берег. Шел небольшой дождь, на улицах было так грязно, а от множества иностранцев так тесно, что мы принуждены были войти в первой кофейной дом; но лишь только проглянуло солнце, как мы оставили дымной от цыгар и трубок трактир, не стали читать газет и вместо того пошли прогуливаться. Сыскав проводника, приказали вести себя за город,—и деревянные башмаки его застучали на мостовой. Прошли несколько улиц и весь тут город! Дома высоки и только три или четыре окна в фасаде, внизу везде лавки. Прейдя к воротам Кронборга, учтивый караульный офицер ввел нас на двор замка, подобного четвероугольной башне. Церковь с готическою колокольнею была заперта, мы сошли вниз в казематы, где содержатся преступники. Они не лишены воздуха, тюрьмы чисты, невольники по силам заняты работой и только смертоубийцы на ночь обременяются цепями. Стены замка дикого тесаного камня, весьма толсты и вооружены несколькими пушками. Лучшие его укрепления, морские батареи, вне стен построенные. Оные могут вредить кораблям, но флота, прорывающегося сквозь пролив, особенно при [26] свежем ветре, остановить не в силах. Лорд Нельсон в 1801 году доказал кажется датчанам, что Зунд их не непроходим.

Караульный офицер предложил нам идти в Королевский сад и приказал проводить туда одному из солдат своих. Был какой-то праздник, аллеи пестрели от женских нарядов. Мужчины мерными шагами ходили взад и вперед, снимали перед нами шляпы, или лучше только до них дотрагивались и курили цыгары. Хотя листья опали и оставалось уже мало зелени; но сад, расположенный на горе и близ моря, показался мне весьма приятным. С балкона летнего дома, построенного на открытом месте, вид Гельзинора и окрестностей представляет прелестную картину. Шумный Зунд, отделяя сей вид, от грозных крутых скал Швеции, сею самою противоположностью тем боле пленяет взоры.

Как ветер для отплытия в Англию был противный, а день прекрасный, то сев на шлюпку с несколькими товарищами, в полчаса переправились мы чрез Зунд и вышли на берег в Гельсинборге. Две улицы под горою, развалившаяся ветреная мельница на горе, и красные высокие крыши домов—вот все, что можно видеть в сем небольшом городке. Никто не обеспокоил нас на дороге, ибо прошедшие до средины города, не встретили мы ни одного человека. [27]

Далее хотя и попадались нам люди, но никто нас не понимал, все проходили мимо улыбаясь и мы не знали куда идти. Видим вывеску аптеки—портрет Галена—мы вошли. К потолку привешен крокодил и в чучеле ужасный! Какая находка! В чистых шкафах, вместе с лекарствами, в банках стоят конфеты. Купим их скорее, ибо надобно же иметь какую-нибудь причину зайти в аптеку. Наконец показали нам трактир, усыпанный песком, правильно укладенный ельником и мы очень обрадовались нашедши там играющих на бильярде прекрасных и видных шведских офицеров полка желтых гусар. Они как хозяева нас обласкали, мы познакомились, отобедали вместе и расстались дружески.

Плавание Немецким морем

3-го октября при тихом юго-восточном ветре эскадра снялась с якоря. По причине противного течения в продолжение ночи едва успели обойти мыс Куллен, и опасный остров Ангольт, окруженный мелями. На другой день ветер, отойдя к востоку, сделался очень силен, корабли пошли по 22 версты в час, и в 14 часов прошли весь Категат. При захождении солнца угрюмые дикие скалы Дернеуса, последнего мыса Норвегии были [28] против нас, а к ночи эскадра вступила в Немецкое море. Бурная, мрачная ночь, представляла великолепное зрелище: корабль, рассекая и вместе нисходя и восходя на валы, производил бегом своим струю и пену, обращенную в пыль. След, а паче близ руля, слался по хребтам волн рекою лавы, огненным змеем, который извиваясь казалось гнался за кораблем. Вода издавала блеск, подобный золоту, корабль по-видимому плыл в растопленном металле. Под носом, где наиболее сопротивления, раздробленные грудью корабля валы, подобно тифонному столбу, вздымаясь высоко, огненным дождем падают на палубу. Картина ужасная и вместе прекрасная! Морская вода, содержащая в себе множество селитряных, фосфорических, и других частиц, от трения о борт корабля, как будто возгорается, и в темную ночь при скором ходе производить сие явление.

На другой день, когда мы были посреди моря, то сожалели и о скучных кремнистых берегах Норвегии. Обнаженные скалы сии рождают вопрос, чем питаются жители, их населяющие? — Милосердый Промысл, дав верблюда аравитянам, оленя лапландцу, норвежцу приводит сельдь, так сказать к дому, ежегодно и в таком множестве, что бесплодие земли заменяется плодоносием океана. 1800 года я видел лов сельдей в Бергене, а прошедшего 1804 года [29] в Консбаке (залив, удобный для кораблей; в 30 верстах от Готепбурга к востоку лежащий), зрелище любопытное и приятное. Когда сельдь вошла в залив, море до сего светлое как зеркало, переменило цвет и заблистало рыбьей чешуей. Головы акул, нордкаперов и касаток, беспрестанно показывались на поверхности воды. Нордкаперы, род малых китов, имея горло обширнейшее исландских, суть злейшие неприятели сельдей. Они, пригоняя их к берегу, бьют хвостами; оглушенная сим попадает она в пасть их. Рыбачьи лодки, держась в двух линиях, черпают рыбу, саками, ведрами и берут даже руками. Ночью, лов всегда бывает успешнее, ибо рыбы, стремясь к огням, зажигаемым на берегу и на лодках, в великом множестве попадаются в сети, растянутые с лодки на лодку. При удачной ловле, один промышленник, в ночь, получает ее столько, сколько нужно на год для его семейства. Голландцы тотчас по вынутии сельди из воды, потрошат, вымывают морской водою, солят и укладывают в бочонки, и вероятно от сего приготовления, сельдь их лучше прочих; ибо англичане, шведы и наши архангелогородцы очищают ее, спустя уже некоторое время.

Вечная премудрость, которая печется о сохранении всех тварей, и здесь заметна [30] в жизни и разуме сельдей, если сим, можно назвать то тайное побуждение (instinct), которое заставляет их, предпринимать путешествие всегда в одно время, до известной широты, и в строе, порядке удивительном возвращаться в отечество свое, северный полюсь, где под льдом, от хищных рыб живут они в безопасности. Вот путь, по коему они следуют: в начале года, армия сельдей выступает и плывет к югу. В марте месяце, достигнув Исландии, разделяются на два корпуса. Первой, разными отрядами идет к Тенерифу, другой обращается к Норвегии и обойдя мыс Дернеус, разделяется на две колоны. Одна из них, чрез Зунд, другая чрез Бельты, входят в Балтийское море, где дойдя до шведских шхер, возвращаются назад, и плывут соединенно к берегам Голландии. Западная армия, всегда преследуемая хищными рыбами, обходит Шедландские и Оркадские острова, идет вдоль берегов Великобритании и Ирландии, обращается в Английский канал и отделяет от себя еще одну колонну в Атлантический океан, которая далее Бискайского залива редко является. Распространившись таким образом по всем северным морям, соединяются они в Немецком море, и в конце осени, возвращаются в свою отчизну. Естествословы, изыскивая причину такового правильного путешествия сельдей, [31] полагают искание пищи, состоящей в червях, коими северные моря преисполнены.

В сем путешествии сельдей представляется для наблюдателя зрелище сколь любопытное, толико же и удивительное. Впереди армии их идет авангард, в центре главного корпуса находится король, который отличается от прочих величиною, простирающеюся до аршина. Сей король управляет всеми движениями, и обыкновенно в море, плывут сельди фронтом; когда же придется проходить им пролив, тогда свертываются колонною. Если случится кому поймать короля, тотчас бросают его в море, ибо рыбаки думают, что без него лов не может быть так удачен; и самые хищные рыбы, как полагают, щадят его по той же причине. Сельди, так говорит красноречивый Бюффон, производят маневры свои, без малейшего замешательства. В походе, ни одна не оставляет своего места, нет между ими беглецов, ни отставших; они продолжают путь свой безостановочно, переходят от места к месту всегда в одно время, и всегда в известный срок возвращаются домой.

5 и 6-го октября ветер стоял в прежней силе, море подобно было снежному холмистому полю, корабли в ходе не уступали один другому и мы не имели приятности дожидаться заднего. Ночи были самые осенние, сумрачные, холодные с дождем. Облака [32] мчались быстро, луна изредка показывалась. Темнота, скрывавшая предметы, казалось усиливала ветер, который ужасным образом завывал в снастях. Корабль валяло с бока на бок подобно легкой лодке. Когда ветер дует с кормы, корабль имеет боковую качку самую беспокойную и вредную для его корпуса. По сему-то и самый благоприятный, хорош бывает только до некоторой степени.

7-го октября ветер несколько стих, и мы прошли английскую эскадру, лежащую посреди моря на якоре, на догер-банке. Отмель сия так соразмерно возвышается к средине, что когда придешь на нее, то бросив лот (свинцовая гиря) по числу сажен глубины и грунту определяют место корабля на карте. 8-го октября пасмурность очистилась, море успокоилось, день сделался прекрасный, стаи чаек носились уже в воздухе, что означало близость берега. Вскоре караульный матрос на верху передней мачты закричал: берег виден! Все со зрительными трубами бросились смотреть. Надобно быть на море, чтобы чувствовать радость при появлении земли. Переход от грозного вида моря, к зрению цветущей зелени, ни с чем сравнить не можно. Тут с жадностью рассматривают малейшие оттенки показавшегося строения; по мере приближения удовольствие увеличивается, предметы возникают, растут из [33] моря и мало-помалу от скучного единообразия неба и воды, переходит к множеству приятных видов, которые движутся, изменяются и представляют взору такое занятие, что зрением сим не можешь довольно насладиться. Прежде всего увидели мы Норд-фор-ландские маяки (считаю небесполезным заметить, что английские лоцманы ночью для лучшего рассмотрения маяка, направляют на него зеркало, и тогда не только огонь, но горизонт и окрестные предметы, расстоянием на 25 верст, очень ясно показываются). Вот Англия, вот и Франция, в землях сих двух народов, такое же соперничество и противоположность, как и по нравах. Беловатые берега Албиона, мало возвышены и покрыты веленью. Все видимое пространство разделено пашнями, лугами, рощами; усеяно городами, селами и прекрасными мызными домиками. Пристань Дувра наполнена кораблями, за ним к северу у Доунса, стоит большой военный флот. Напротив Кале, лежит печально на песчаной косе, в бесплодной пустыне, где невидно ни дерев, ни лугов и ни одного корабля, ни одной рыбачий лодки в гавани. Прекрасная ночь и благоприятный ветер способствовали нашему плаванию в Английском канале. 9-го октября на рассвете, эскадра прибыла в Портсмут. [34]

Октябрь

Лишь только эскадра стала на якорь, шлюпка со стопушечного корабля, на коем был флаг адмирала Монтегю, главного командира Портсмутского порта, пристала к Ярославу, для поздравления с прибытием и положения о салюте, в котором англичане пред всяким флагом требуют преимущества. С некоторого времени однако ж, с российскими адмиралами они сделались снисходительнее, и теперь на 15 выстрелов нашего, отвечали равным числом. Едва успели мы убрать паруса, уже множество любопытных взошли на корабль: толстые, опрятно одетые торговки, качаясь у борта на малых яликах, продавали свежую зелень, хлеб, сливки и плоды. Один из вошедших любовался русской постройкой корабля и веселым видом людей; другой приглашая в свои трактир называл его лучшим в. городе; купен с щегольским поклоном отдавал билет, по коему можно сыскать его лавку, и печатный лист с званием товаров и цен; театральный содержатель, приглашая удостоить посещением его сцену, обещал из уважения к русским офицерам, осветить ложи великолепно. Наконец бот с сотней прекрасных женщин, щеголевато одетых, желали взойти на корабль и видеть российских мореходцев; но мы не могли принять их и принуждены были отказаться [35] от посещения, которое впрочем было бы нам весьма приятно (по морскому уставу одним женам позволяется посещать мужей своих, и то только до пробития зори в своих портах). Вот с водою (вода наливается в трюм, обитый свинцом, и помощью насосов, когда бот пристанет к борту, скоро и удобно переливается в корабельные бочки), другой с мясом и зеленью, вскоре же прибыли к эскадре, и внимание английского правительства простиралось до того, что мы, не сходя с корабля, имели все нужное.

Спитгед

Так называется большой рейд Портсмута, заключающейся между островом Вайтом и городом. На нем удобно поместиться могут до 5.000 кораблей. Будучи главным сборным местом военным и купеческим флотам, может быть нет в свете гавани, где бы вдруг стояло такое множество судов, приходящих сюда со всех концов земного шара. Здесь во всякое время стоит эскадра или две, определенные для крейсерства в канале; сюда же приходят Ост и Вест-Индские транспорты для получения конвоя и выдержания карантина. Я никак не мог перечесть сколько на рейде стояло судов, мачты ближайших, закрывая дальние, уподобляют [36] рейд большому городу, весьма населенному, в котором все движется и действует беспрестанно. Нидельский пролив, по северную сторону острова Вайта лежащий, также прилив и отлив, обращая воду чрез каждые шесть часов, то к морю, то к берегу, дает возможность кораблям во всякое время и при противном ветре удобно приходить и отходить, что и составляет наилучшее преимущество военного порта. Глубина от 5 до 14 сажень. Рейд открыт южным ветрам.

Взгляд на город

Пасмурна, дождливая погода, туман и густые облака дыма покрывали город. Смрад от каменных угольев, доходил и до нас. На третий день, когда небо прояснилось, с великим нетерпением с тремя товарищами, сев на шлюпку, поехал я в город. Едва ступил ногою на пристань, первая встреча и первое происшествие, —пьяный рыжий матрос просил позволить одному из наших гребцов биться с ним на кулачки. Шитые наши мундиры, как казалось, привлекали внимание черни. Толпами, забегая вперед, беспрестанно окружали нас и мы насилу протолкались до большой улицы. Переходя по тротуарам, бродя сами не зная куда, на парадной площади встретили мы к мальчиков, с сумками и [37] книжками в руках; они, бегая и прыгая пред нами, кричали: рушин добра! рушин добра!.... Прекрасное приветствие, но как это одно слово, которым англичане думают говорить по-русски, то иногда оно принимается и в противном смысле. За ними шли маленькие англичанки: в капотцах, соломенных шляпках, с корзинками в руках; едва ли некоторые, и то закрасневшись, осмелились взглянуть на нас мимоходом. Позолоченная вывеска: на коей подписано предложение услуг гг. русским офицерам, остановила нас. Всходим на крыльцо и в просторные сени. Несколько мальчиков бросились одни чистить сапоги: другие обметать мундиры, и за такую услугу требовали по шиллингу. Взявшись за ручку дверей, услышали мы звон колокольчика, и на самом пороге, прекрасный мужчина, в башмаках, в шелковых чулках, расчесанный, распрысканный духами, с двумя часами или, может быть, только с двумя цепочками, является и учтиво кланяется. Мы остались бы в недоумении, за кого принять сего щеголя, если бы молчаливое, вместе почтительное и озабоченное лице не означало в нем трактирного слугу. Поклонившись еще в другой раз, показал он комнату: по столам, на окнах, везде разбросаны газетные листы. Посетители в шляпах, углублены были в чтение. При входе, никто не обратил на нас внимания, хотя мы и поклонились безмолвному их [38] собранию. Веселый шум с другой стороны привлек нас в комнату, где мы нашли наших офицеров почти со всей эскадры. Ненужно сказывать о чистоте и порядке английских трактиров; но должно заметить, что в них на каждом шагу надобно вынимать кошелек, которой, как бы тяжел ни был, скоро делается легким. В шесть часов подали обед; сам хозяин, вежливой, благовидной старик, угощал и при каждом блюде спрашивал: хорошо ли? нравится ли? Проворство слуги было удивительно; он один услуживал тридцати особам и везде успевал. Тут мы ночевали. Поутру вместе с чаем подали завтрак и газеты. Журнальные новости для англичан стихия, столь же необходимая как и воздух. Все утро занимаются политическим прением, и даже дамы столь твердо знают географию, что могут показать на карте место всякого сражения, и изъяснить план и движения войск.

Иностранца, приехавшего в первый раз в Англию, изумляют деятельность, трудолюбие и чистота. От утра до вечера, вы увидите каждого за своей работой; вы увидите в городе такое движение, какое редко где найти можно; всякой спешит к месту своему широкими шагами, которые кажется помогают обдумывать дела. Здесь не раздавить вас скачущий экипаж; даже дамы стыдятся ходить пешком, и это, [39] избавляя от неприятного стуку карет, сохраняет лучше здоровье. Фасады домов, мостовые и тротуары представляют удивительную чистоту; их беспрестанно то метут, то обмывают. Дома, в коих окна так чисты, что их кажется совсем нет, большею частью не штукатурены; но прекрасно выделанные кирпичи не отнимают вида. Некоторые построены из досок, но от каменных их отличить нельзя: стены снаружи по извести убиты острыми кремнями, и когда по утрам обливают их водою, при свете солнца блестят как дорогие каменья. Красного дерева или выкрашенная под лак дверь ведет на лестницу, и составляет вход каждого дома. Нижние этажи занимаются бесконечным рядом богатейших лавок. Товары разложены за большими стеклами столь искусно, что невольно подойдешь и купишь. Войдите в суконный магазин: купец, ни слова не говоря, подает книгу с образчиками и надписанной ценой, выберите, молча заплатите, и когда вас спросят, что вам угодно шить и когда прикажете, чтоб было готово? Отвечайте: фрак чрез два часа, и будьте уверены, что в назначенное время все будет готово. Если бы вы докупали на несколько тысяч рублей, выберите товар, заплатите по печатной таксе, и все доставлено будет на дом в настоящей мере и весе. [40]

Адмиралтейство

Портсмут почитается лучшим укреплением в Англии и состоит из трех частей или городов: Портсмута, Порти и Госпорта. Первый обнесен земляным валом, и к югу имеет укрепление, называемое Соутси-Кестель. Устье реки, служащей гаванью, защищается круглой крепостью Монктон. В Портси, лежащем возле Портсмута и на одном с ним острову, находится Адмиралтейство, может быть, лучшее и обширнейшее на свете. Гавань и доки всегда заняты починивающимися и строящимися кораблями, огромные здания наполнены всем нужным для флота, мастерские в беспрерывной деятельности. Не стану говорить о прекрасных строениях, в коих видна прочность и удобность; не упомяну о бесчисленных запасах всякого рода, коими наполнены арсеналы и магазины; не распространюсь о красоте и прочности кораблей, которые, как всякому известно, совершенны, но замечу только, что здесь, кажется, ничего не умеют делать дурного: каждый мастеровой искусен в своем деле. Простой плотник обрабатывает кусок дерева, для вставки в палубу корабля, по циркулю, линейке и угломеру. Это кажется уже слишком. Наш плотник, не имея в руках никаких инструментов кроме топора, оканчивает сию работу скорее: нежели три англичанина и ежели не так [41] чисто, то также точно. Где у нас употребляется сила людей, здесь производится машинами, огнем, водою и лошадьми. Стук и гром колес, треск и клокотание огня и воды, в беспрерывном движении находящихся, заменяют несколько сот работников, улучшают вещь и сокращают время. Не возможно описать всех машин, коих состав удивляет и самых мудрых механиков. Скажу об одной блоковой: она с помощью восьми человек и четырех мальчиков отделывает в день по 600 блоков. Француз, изобретший ее, награжден довольно щедро: ему выдается с каждого средством его сделанного блока по два пенса (4 копейки) по смерть. Как исчислить, сколько тысяч блоков сделают в день ко всей Англии и сколько тысяч рублей получит он в продолжение своей жизни? Вот способ, коим попечительное правительство достигло совершенства всех изделий! Дух английского народа стремится к приобретению богатства, к умножению избытков, и правительство, питая в нем сие рвение, вознаграждает щедро трудолюбие не только своих, но и чужеземных художников. Французы с пользой упражняются в механических искусствах: живое воображение делает их к тому способными; но сложные машины, в коих потребна геометрическая точность, нигде кроме Англии не могут быть так сделаны, ибо французы, не имея [42] английского терпения, не достигают совершенства в такой работе, которая требует постоянна го внимания,

Из адмиралтейства на ялике переправились мы в Госпорт. Посреди реки на вертлюжных якорях стоят разоруженные старые корабли. Бедные французы выглядывали из окон, другие танцевали на верхней палубе. Хорошо ли содержат сих пленных? спросил я у переводчика. Также как наших во Франции. Это значит, очень дурно. На сей вопрос француз может быть отвечал бы: также как и в Англии. Кому тут верить? Известно только то, что английское правительство посылает знатные суммы для содержания своих пленных во Франции, а Бонапарт не издерживает на сие ни копейки.

Госпиталь

Осмотрев в Госпорте Гасларский морской госпиталь, ботанический при ней сад и анатомический театр, всякой должен согласиться, что в Англии не жалеют издержек на человеколюбивые заведения. Здание имеет простую наружность; внутренность расположена удобно и покойно. Войдя в длинные палаты, дышишь столь же чистым воздухом, как и в саду. Занавесы у окон, белье, посуда, мебель, порядок и опрятность, не дадут заметить, что находится в больнице. В одной комнате помещены раненые; [43] кровати их с винтами, помощью коих можно больного посадить, не трогая раненой руки или ноги. В палате трудных, я рассматривал все с особенным удовольствием, и остался в ней долее нежели в других. Постели поставлены в нескольких шагах одна от одной; пред каждою столик с лекарствами; на черной доске, висящей у изголовья, написано, когда их принимать. Больные имеют то утешение, что смертный одр их окружают родственники, и последний вздох примут сердца чувствительные. Посмотрите, какое умиление в глазах этой девушки, подающей слабому старику пить! Посмотрите, с какою чувствительностью сия женщина читает молитву, и в сердце друга жизни своей льет бальзам утешения! Здесь все говорят шепотом, какая черта сострадания! Два лекаря сидят у стола: они всегда готовы подать помощь, какое милосердие! Женщины ходят за больными, раздают лекарства и пищу, какой присмотр и чистота! Перед передним фасадом на обширном дворе бьет фонтан, от коего, чрез трубы, вода проведена в кухню и во все сени. С удовольствием можно сказать, что присмотр и чистота в наших госпиталях ни мало не уступают английским. Больница же для обер-офицеров, бывшая в Кронштадте, может служить образцом. [44]

Дамский клуб

В один ненастный бурный вечер, когда при пылающем огне в камине, сидели мы вокруг чайного стола, Джамес, трактирный слуга докладывает о Директоре дамского благородного клуба. Молодой румяной попечитель дам, сделав по правилам танцевального искусства несколько пренизких поклонов, пригласил нас на бал, имеющий быть сего вечера, Как отказаться от такого предложения? Употчивавши г. директора по-русски, и отпустив его весьма довольного, мы не знали, как привезти с корабля платье; темнота и сильный ветер препятствовали послать шлюпку. Проворный Джамес избавил нас от забот: чрез час, несколько гиней, несколько портных и парикмахеров снабдили каждого всем нужным. Кареты поданы: мы приезжаем и входим в залу собрания еще во время. При звуках громкого марша, директор с плоской треугольной шляпой под рукою, встретил нас при входе. Зала не имела никаких убранств, кроме белых стен и нескольких ламп, ярким огнем освещавших всю длину ее. В противоположном конце от дверей, на стульях, поставленных рядами, сидели дамы, все в коленкоровых ослепительной белизны платьях; кавалеры стояли позади в отдалении. Директор представил нас некоторым, сидевшим в переднем [45] ряду, и нас тут же посадили между, девицами — девицами по тому, что не слыхал я, чтоб которую называли Lady; все были Miss, и в самой цветущей молодости. Обычай совсем новый для русских! Здесь девицам оставляется вся свобода, а женщина, мать семейства, напротив, сидит дома, и редко, очень редко является в большие собрания. Служащие офицеры были во фраках, как мне сказывали потому, что в обществах имя гражданина предпочитается военному званию. Мальчик в круглой шляпе и девочка, в хорошеньком платьице, прекрасные как два купидона, открыли бал менуэтом и жигой, и в сей последней девушка при самых смелых движениях сохраняла нежность и приличность. После начались премудреные кадрили в 12 пар, от которых мы отказались, но дамы хотели, чтоб мы танцевали, и сами вызвались научить нас чему-нибудь английскому. Одна девица, предложила мне быть ее кавалером во весь вечер, и это особенное снисхождение оказываемо было только, русским. Каждый из нас имел свою даму. За кадрилями последовали экосезы, в которых стройность стана, для живописцев и ваятелей представила бы прекрасные образцы и положения. В короткое время мы познакомились: кто говорил по-английски, окружен был дамами; разумевшие другие языки, также не остались без занятия; но можно было [46] заметит, что свой язык предпочитали иностранным, особенно французскому. Между собою все говорили по-английски. От того-то язык, столь бедный и на слух грубый, в устах женщины становится нежным и мягким, и от того-то англичане прежде всего стараются как можно лучше объясняться на своем природном языке, ибо в противном случае они в женском обществе были бы смешны, а быть смешным здесь, также как и везде, весьма неприятно. Несколько русских слов, вытверженных развязными англичанками, производили в собрании шум; друг друга учили как их выговаривать, смеялись, ломали язык и сею шуткой умножали общее удовольствие. В 12 часов дамы скрылись, и мы остались с одними кавалерами: нас замучили политикою и новостями. Что делают дамы? они пошли переодеваться, переменять чулки, башмаки и перчатки. Через полчаса двери отворились, дамы несли столы, скатерти; три и четыре вместе тащили превеликой самовар, столько же несли чайной прибор и разные закуски. Мы бросались помогать, но нам этого не позволили. В минуту зала уставилась столиками, вокруг коих дамы суетились в приготовлении чая. Когда сели по местам, из за каждого стола вышло по одной даме: они взяли наперед всех англичан, нас последних разобрали по одиночке и угощали точно так, как [47] в своем семействе. После приятного ужина экосезы продолжались до света и по желанию членов, нам предложили билеты на будущие собрания. Этот бал доставил некоторые офицерам знакомства самые приятные.

Окрестности Портсмута

В намерении сделать небольшую прогулку, избрав ясный октябрьский день, мы взяли три почтовые коляски и двух верховых лошадей. Мне досталась одна из последних, но я, как плохой ездок, на манежной лошади скоро отстал от товарищей. Выехав за город, и не могши догнать передовых колясок, тихим шагом ехал по прекрасной, гладкой и ровной, как пол, дороге. Обе стороны ее густо обсажены шиповником и ежевикой; проезды в поле заставлены рогаткой, так, что никто из проезжих не может ехать стороною. Трудолюбие видно на каждом шагу; нет и клочка земли необработанной. Каждая дача обрыта рвом и обсажена деревьями. Домик земледельца представляет удобность, вкус. и чистоту. Во всем видны порядок и устройство; везде встречаешь изобилие, довольство, и нигде взор не поражается бедностью. Крестьянин работает на прекрасной лошади; тучной рогатой скот и овцы пасутся на лугу его. [48]

Ничего нет худого, истомленного; ничего нет похожего на недостаток.

Через две мили, меня остановили, у шлагбаума. Безногий инвалид, узнав, что я русский, не хотел взять с меня нескольких копеек, положенных для содержания дорог. На четвертой миле лошадь сама остановилась у почтового двора. Не спрашивая, куда и за чем я еду, мне тотчас подвели другую, и три почтальона протянули ко мне руки. Каждый кратко и решительно объявлял свое требование: один просил за то, что подал лошадь, другой, что чистил седло, третий, что почистил шляпу. Пылкий конь, которого не смел удерживать, скоро доставил меня на другую станцию; тут узнал я, что коляски не проезжали, и следственно разлучась со своими товарищами, должен был воротиться в город, без всякого удовольствия, проскакав взад и вперед 16 миль. От верховой езды, к которой не привык, устал, почувствовал необыкновенной голод; и войдя в кухню, просил, чтоб подали скорее готового каплуна. Хозяйка не соглашалась, потому, что он изготовлен по заказу господина, который должен сей час приехать; но служанка решила наш спорь, взоткнув другого на вертел, жареного подала мне. Лишь только сел я за стол, коляска подъехала к крыльцу; хозяйка прибежала отнять мое жаркое, а служанка, держа [49] ее за руки, не допускала; между тем вошел в залу пожилой мужчина в мундирном сюртуке, и узнав причину шума, и то, что я иностранец русский, (так назвала меня в досаде трактирщица) успокоил ее тем, что он более был бы доволен ею, если бы она и весь его обед подала мне. Потом, обратись ко мне, просил вместе с ним откушать. Едва успел я поблагодарить за учтивость, как вбежала в комнату молодая девушка в соломенной шляпке. “Это моя дочь, сказал Полковник. Бетси! рекомендую тебе русского офицера: он будет с нами обедать, поди похлопочи, чтоб нам подали чего-нибудь получше, и бутылки две хорошего вина”. За столом полковник распространился о настоящих происшествиях. В откровенном разговоре превозносил бескорыстие нашего Императора, и сие нравилось мне более по тому, что англичане не слишком бывают на похвалы расточительны. Он довез меня до деревни, где по счастью нашел я моих товарищей, которые начали уже беспокоиться, и возвратясь в город хотели послать искать меня.

Остров Вайт

Хотя октябрь уже был в исходе, но погода стояла ясная и довольно теплая. Желая воспользоваться свободным от должности временем, согласились мы, (нас [50] было 8 человек) осмотреть Вайт и побывать в Нюпорт, главном сего острова городе, отстоящем от Спитгеда в 12 верстах. Дабы иметь более времени, рано поутру съехали мы в деревню Ковес, против которой недалеко стояли наши корабли. Содержатель кофейного дома, по знакомству, взял на себя труд изготовить экипажи, а между тем подали чай. Пастуший рожок вызвал меня на балкон, посмотреть на площадь, куда каждая хозяйка дома или девочка, сопровождаемая собакой, выгоняли скот. Род сих пастушьих собак заслуживает внимание: известно, что в Англии истреблены все хищные звери, особенно в местах, где наиболее занимаются скотоводством; сии собаки столь понятливы, и хорошо приучены к скоту, что почти во всех случаях заменяют Пастухову.

Оставя Ковес, поднялись мы на небольшую гору, и остров Вайт представил взорам прелестное зрелище! Длинные ряды зеленых холмов, покрытых рощами и садами и разделенных множеством лугов, на коих паслись большие стада всякого скота, покрывали все видимое пространство. Проезжая далее, на каждом шагу встречали мы новые прекраснейшие виды. Смесь пашен с лугами, огородов с садами, дворянских палат с фабриками, и чистые земледельческие домики, разбросанные в тени дерев, так разнообразят предметы, и делают [51] местоположения столь привлекательными, что, кажется, по всей справедливости Вайт назван садом Англии. Здесь даже бесплодные места украшены более, нежели те, кои природа одела зеленью. Повсюду видны вкус и похвальное трудолюбие болото, песчаное поле, малый ручеек, каменистая гора, хотя с великими издержками, но приносят какую-нибудь пользу. Удобность и чистота хижин земледельцев столь удивительны, что только те, которые были в Англии и входили в них, согласятся, что английские крестьяне живут по-дворянски. Проезжая одну рощу, мы увидели сидящего под кустом простого пахаря, которому жена наливала чай. Жирная большая лошадь щипала траву подле сохи его. Когда мы к нему подошли, он, не трогаясь с места, предложил нам рому, чаю и сыру. Генрих IV, король французский, желал, чтобы самый бедный поселянин его по воскресным дням имел в похлебке курицу. Если в оном полагал добрый Царь благосостояние народа, то русские его имеют, а англичане уже с излишком. Добрая наша горелка, не тот ли же ром? Сыр, чай и различные приправы расслабляют силы, простая только пища их укрепляет; и если бесспорно, что англичане богатейший народ в Европе, то они перешли за черту, и благосостояние их не есть уже то, чтобы иметь только необходимое вдоволь. [52]

В окрестностях города, на речке Медине, впадающей в узкой морской рукав, плавало множество домашних птиц, и сего множества, как уверяли нас, едва ли бывает достаточно, для снабжения всех кораблей, приходящих на Спитгедский рейд. Нюпорт весьма не велик, состоит из нескольких прямых улиц на крест пересеченных и плитняком очень гладко вымощенных. Градоначальник, мирный судья и капитан народной милиции, сделали нам честь своим посещением и остались у нас обедать. Хозяин трактира сначала принял нас в нижнем этаже; но когда приказали ему изготовить хороший обед, то перевел в лучший, где в прекрасно убранных комнатах сам явился в башмаках, причесан и с бриллиантовым перстнем на руке. Стол и все угощение соответствовало его наряду и, сверх чаяния, взял очень умеренную плату. После обеда посетили мы начальников города, которые, как день был воскресный, предложили прогуляться за город и осмотреть крепость Карисбрук, лежащую от Нюпорта в 4 или 5 верстах. Разных родов колясочки, запряженные статными лошадьми и управляемые прекрасными женщинами, скакали по гладкой дороге к саду, лежащему при подошве горы, на коей находится крепость. По двум бульварам, в аллеях, шли туда же пешие. Мы, оставя экипажи, пошли к крепости пешком. [53]

Кривая, беспокойная, высеченная в каменной горе узкая дорога, привела к воротам; чрез калитку ввели нас на двор, заросший травою; груды камней означали места строений. Взглянув на семейство инвалида, которое составляет гарнизон крепости, и которого должность отворять и затворять ворота для посещающих, взглянув на бывшие некогда здания и на развалившиеся стены крепости, признаюсь, я сожалел о напрасном труде взбираться на такую высоту; но вот инвалид, старый пехотный сержант, начинает рассказывать о достопамятностях Карисбрука. Послушаем: дубовые ворота стоят 800 лет, и вы видите, как они еще крепки; такие-то дубы росли тогда в Англии! Развалины сии служили убежищем Карлу I, который был казнен. Кромвелем, а в этой уцелевшей часовне, похоронена дочь его Принцесса Елисавета. Ученый инвалид показывал нам после того колодезь, глубиной во 170 сажен; это сначала покажется невероятным, но рассудив, что колодезь находится на вершине горы, на которую мы всходили около получаса, и судя по звуку брошенных каменьев, которой доходил до слуха после 36 секунд, глубина сия имоверна. Вода в колодезе столь чиста и прозрачна, что когда опустили туда лампу, то на глубине 2 сажен видны были на дне даже камешки. [54]

Выйдя из крепости чрез упавшую часть башни, мы пустились прямо по косогору и не опоздали еще пройти все искривленные алей сада, который был наполнен гуляющими. Музыка играла в беседке; дети, прелестные как амуры, прыгали вокруг дерев; одно семейство сидело на коврах и пило чай; другая партия, собравшись в кружок, попивала портер; иные играли в кегли, а большая часть, положа руки за спину, надвинув на глаза шляпу, и ни на кого не смотря, скорыми шагами переходили из аллеи в аллею. Сырой, холодный вечерний воздух скоро принудил нас оставить сей прелестный простотою сад. Возвратясь в город, поспешили мы обратно в Ковес, и хотя поздно, но в тот же день успели приехать на корабль.

Мысли и замечания

В характере англичан, в. самой их наружности есть нечто особенное, собственно им принадлежащее. Любовь к отечеству и ко всему своему производит в них известную английскую надменность. В опрятности, рукодельях и богатстве они превосходят всех европейцев. Английская чернь величает иностранцев общим именем: французская собака; одни только русские исключены из сего уничижительного звания: их называют Рушин добра, то есть русский, [55] добрый человек. Матросы наши удивительным образом уживаются с английскими: они, кажется, созданы один для другого. Встречаясь в первый раз в жизни, жмут друг у друга руки и если у которого есть копейка в кармане, тотчас идут в трактир, усердно пьют, дерутся на кулачках и, выпив еще, расстаются искренними друзьями. Ничего нет забавнее, как слышать их разговаривающих, на исковерканном, составленном из русских и английских полуслово языке у который одним им понятен и кажется свойствен одним матросам. Часто не останавливаясь говорят они оба вдруг, один по-английски, другой по-русски и таким образом весьма охотно, по нескольку часов сряду, беседуют о важных предметах. Посредством общепонятных звуков, которых нет ни в каком языке, матросы сообщают свои мысли всякому иностранцу, и их понимают гораздо лучше, нежели на пример офицеров, которые сим средством пожелали бы объясняться. Все иностранные имена, морские термины и названия снастей, употребляемые на кораблях, матросы наши, странным образом превращают, делая обыкновенно похожие на них произношением русские слова, как например корвет Полиона, называют Помора; Мельполиена, малая Помора; Алифитрида, Афросинья; и так далее. [56]

Со времен Королевы Елисаветы, Англия начала пользоваться выгодами торговли и на сем новом поприще, явила особенную свою способность. Страсть в приобретению богатства, дух торговли, постепенно возрастали и утверждались вместе с вольностью. Когда все правительства европейские, пожелали иметь, в других частях света свои колонии, дабы золотом их обогатить отечество, английское показало наибольшую деятельность. В немногие годы, число купеческих судов, знатно увеличилось, военные флоты явились на всех морях, богатейшие французские, мeпанские и голландские поселения завоеваны и в наше время преимущество Британии на морях, возвело народ на высшую степень благосостояния. Разделение ремесел, при постоянном попечении правительства, привело все художества, все изделия в совершенство. Сам король, будучи участником и покровителем торговых обществ, поощрил богатое дворянство, поверить им свои капиталы, чем предприимчивость оборотов до того распространилась, что выгоды сделались верными, а потери нечувствительными. Скупая материалы у тех народов, коих рукоделия находились еще в несовершенстве, и обработывая оные на своих фабриках, могли они, чрез уступку цены, сделать английские товары в Европе необходимыми; ибо оные продавались лучшей доброты и дешевле. Ныне 20.000 судов [57] перевозят товары во все страны земного шара и выгоды последних годов возрастали столь поспешно, что в 1783 году, вывоз за границу своих и чужих обработанных изделии был на 14.741.000, а в 1802 году на 57.520.000 фунтов стерлингов. Сими способами, особенно же предприимчивостью, честностью и трудолюбием, Англия видит все сокровища мира стекающемся в ее гавани, и пока изящность, прочность, вкус и чистота принадлежать будут исключительно одним английским работам, до тех пор золото всех торгующих народов будет находиться в руках сих всемирных купцов.

Тацит, описывая конституцию, подобную английской, сказал, что теория прекрасна, но исполнение ее почти невозможно. Опыт доказал, что он ошибся: свободная монархия существует около 500 лет. Вольность, подчиненная закону, составляет прочное благоденствие подданных. Английский король истинное земное божество! Он раздает милости, награды, имеет полную власть делать добро; закон один наказывает преступников, и прекращает злоупотребление власти. Суд присяжных есть главное преимущество, непреоборимый оплот вольности английского народа. Судьи сии независимы они влияния министров и не подлежат никакой власти. Преступник почитается невинным до тех пор, пока 12 присяжных не обвинять его [58] единогласно, и тогда только один король может простить его, и то не всегда.

В Англии, как в свободной земле, во время мира содержится малое число сухопутных войск. Морская же сила, как необходимо нужная для колоний, наиболее благоприятствующая вольности, содержится в наилучшем порядке. В начале 1800 года британский флот состоял из 224 линейных кораблей, 200 фрегатов, 478 шлюпов, бригов и других малых военных судов, всего из 902 судов. С такой силой, когда все морские державы не могут выслать и половины сего числа кораблей, Британия бесспорно может назваться повелительницею морей. Обитая на острове, уклоняясь от участия в войнах на твердой земле, англичане, отделенные от французов только нешироким проливом, защищаемые плавающими крепостями, находятся в совершенной безопасности от вторжения сильного неприятеля.

Английское правительство употребляет великие суммы для содержания бедных. Опыт показал, что сколько сумма сия возрастала от подписок, столько число бедных прибавлялось. Не смотря на сие, английский нищий, хотя бедно, но всегда чисто одет. Опрятность принадлежит к отличительному свойству английского народа. Английский нищий стыдился бы показаться на улицу в грязном рубище; ибо он уверен, что [59] в сем положении едва ли нашел бы более сострадающих к нему людей.

Свобода книгопечатания и прекрасное устроение народных школ распространили просвещение на все состояния. Нет ни одного, исключая самой низкой черни, который бы не знал своего закона и не умел читать и писать. Просвещение, а с оным и роскошь глубоко пустили корни свои и уже довольно изменили нравы англичан. Кажется, они взошли на последнюю степень возможного в человеческих постановлениях. Раскрыв книгу истории царств, мы увидим, что всеобщее просвещение есть предшествие падения. Матрос, солдат и поденщик, осуждая правительство, толкуя о политике и законах, сделавшись своевольными, могут причинить великие беспокойства. Сколь ни славна конституция Англии, и сколь ни ощутительно благосостояние ее граждан, но рано или поздно и над ними исполнится роковый удар. “Падения, и нового возвышения для падения, никто не избегает. Вечен лишь Бог, совершен лишь мир, творение рук Строителя Всеведца, и дух, коим мысль наша в превыспреннее возносится”.

Торжество победы при Трафальгаре

25 октября получено в Портсмуте известие о сражении при Трафальгаре. Напрасно [60] старался бы я описать радость о победе и печаль о потере Нельсона! Кто в подобных обстоятельствах имел случай видеть восторг англичан, тот только может это себе представить. С самого утра носили по улицам листки (Один раз идучи из адмиралтейства, вижу женщину, раздающую, листки и кричащую: “славная победа русских над французами”. Подхожу, беру листок и спрашиваю: сколько ей надобно? Гинею сударь! За что так дорого? Русскому можно это заплатить за победу (при Кремсе), приносящую ему столько чести. Если за каждую платить по гинсе, отвечал я, то надобно много денег, чтобы быть в состоянии покупать у тебя все объявления о ваших победах. Женщина, подавая мне несколько листков сказала: прекрасный ответ! он принесет мне по крайней мере а гинеи; возьмите сии за 4 пенса. В тот же день, разговор сей напечатан в Портсмутских газетах. Вот до чего простирается здесь страсть к новостям), описывающие сражение и смерть Нельсона; печаль и радость смешивалась на лицах каждого, и везде раздавались восклицания; живи в вечности, Нельсон! Пальба с кораблей и крепостей продолжалась во весь день, и город ночью великолепно был освещен. Лучшие дома украшались прозрачным картинами. Одни представляли Нельсона в тот момент, когда пуля пробила его грудь, и он упал на руки его окружающих. Другие изображали Британию, с горестным [61] лицом, принимающую венец победы. Улицы ночью были полны народа; гарнизон стоял в ружье, полковые музыканты играли национальную песню: Британия, правь волнами! Не должно ли согласиться, что гораздо славнее умереть в сражении, нежели остаться живыми, одержав важную победу, ибо в первом случае зависть, различные толки, сомнения умолкают и умерший победитель пользуется полною беспрекословной славой!

Трафальгарское сражение есть одно из славнейших, когда либо бывших на море. 2 октября ст. стиля, соединенный французский, и испанский флот, состоявший из 33 линейных кораблей, под командою французского адмирала Вилльнева, вышел из Кадикса и направил путь свой к Средиземному морю. Вице-адмирал Нельсон с 27 линейными кораблями, пользуясь небольшим ветром от запада, догнал неприятельский флот близ мыса Трафалгара. Построив две колонны, и оставив позади себя резерв, лорд напал на центр соединенного флота с ветру, прорезал, окружил его с обеих сторон превосходною силою, и прежде нежели арьергард неприятельский успел подать помощь центру, оный уже был расстроен. Авангардже, напав на английский резерв, также был разбит. В четыре часа сражение кончилось совершенным поражением союзного флота, из которого 19 [62] кораблей на месте битвы спустили флаги и взяты в плен. Испанский адмирал Гравина только с 9 кораблями успел войти в Кадикс. Пять французских кораблей, бывших в резерве, и почти не участвовавших в сражении, в Бискайской бухте взяты контр-адмиралом Страханом. Решительная сия победа лишила последней морской силы Францию и Испанию. Англия претерпела важнейшую потерю: флот ее лишился люб имаго, храброго, счастливого предводителя; Британия своего героя, во 104 морских битвах всегда торжествовавшего, последнею же победою приобретшего своему отечеству неограниченную власть на всех морях. Роковая пуля из мушкетона с корабля “Сант”: “Трининад” (240 пушечный испанский корабль, на коем был флаг адмирала Гравины) попала в эполет и пробила насквозь плечо и грудь славного Нельсона. Он жил только несколько часов. Когда отнесли его на кубрик для перевязки, и когда лекари не могли скрыть, что рана его опасна, он велел позвать к себе капитана корабля. Сражение еще продолжалось. Вошедший в каюту капитан сказал: “поздравляю Ваше Превосходительство! 19 кораблей в наших руках; и Тринидат пошел ко дну”. “Мой друг, отвечал ему Нельсон: я всегда желал пасть в сражении, и теперь [63] умру спокойно. Попросите от меня Колингвуда (старший по нем вице-адмирал), чтоб Он на ночь непременно стал на якорь. Вот последние мои повеления: жалею, что не могу сделать больше для моего отечества!” Сказал и на руках друга своего скоро после того испустил последнее дыхание. Так умер герой, который в жестокие минуты смерти не потерял присутствия духа и в последние мгновения жизни спас победоносный английский флот; ибо, как он предвидел, в ночь восстала такая буря, что все пленные корабли, которые не успели стать на якорь, большей частью потонули или брошены были на берег.

Англичане отдают справедливость храбрости испанцев; они дрались с ожесточением и сопротивлялись гораздо долее, нежели сами неприятели их того ожидали. Наполеон долго не верил, что флот его не существует; печальная истина уверила его наконец, что для его честолюбия несколько тысяч французов бесславно погибли. В сем сражении сделано несколько ошибок, из коих главнейшие, как уверял меня: один английский офицер, были следующие: Союзный флот, в тот же день, как вышел из Кадикса, мог бы атаковать английский с ветра, тем с большой выгодой, что тогда оный состоял только из 25 кораблей. Соединенный флот так хорошо сомкнул свою линию, что если бы, по совету [64] Гравины, начали стрелять, не допуская близко английских колонн, то сражение не могло бы так скоро быть решительным, но Вилльнев приказал открыть огонь тогда, когда Нельсоновы корабли были уже на картечном выстреле. Первый залп был ужасен и передовые корабли “Виктория” и “Рояль-Соверень” потеряли мачты; но они уже были близки, и с выгодою могли вступить в бой. Напротив английский резерв стал стрелять по французскому авангарду, лишь начали доставать ядра, и потому-то прежде нежели оный дошел до английской линии, то был уже в половину побежден. Главная же ошибка состояла в том, что Вилльневу, а не Гравине поручен был флот. Французский адмирал, храбрый может быть, но не столь искусный, каким почитался испанский, не имел доверенности ни в своих, ни в испанских офицерах и матросах. Англичане сами признаются, что мужественный и опытный Гравина, мог бы со славою состязаться с отважным и счастливым Нельсоном, и по крайней мере под его предводительством союзный флот, в 4 часа, не был бы разбит столь совершенно.

Сант-Эленский рейд

Купленные в Лондоне бриги “Феникс” и “Аргус”, первой о 16, второй о 12 коронадах, пришли на рейд, и как к тому же [65] времени замки пушкам (пушечные замки имеют ту выгоду, что каоинер, наблюдая движение корабля и дернув к себе веревочку, спускающую курок, может сделать верный выстрел в отдаленный предмет; во в сражении, на близком расстоянии, курки неудобны потому, что обившиеся кремня, не когда переменять; однако ж и тут они не мешают, — отложив полку, можно стрелять фитилем) были приделаны и провиант принят, то эскадра 16 ноября оставила Портсмут; но когда обошли Вайт, При наступлении ночи сделался столь жестокий ветер от юго-запада и столь великая пасмурность, что на рассвете адмирал принужден был возвратиться и стать на якорь при южной оконечности Байта на Сант-Эленском рейде. Три дни спустя пришел туда же фрегат “Кильдюин”, а корабли “Селафаил” и “Уриил” в первую ночь разлучась с эскадрой, остались в море. Крепкие противные ветры продолжались во все остальные дни сего месяца, в конце коего адмирал послал “Кильдюин” в Плимут, осведомиться, не зашли ли туда расставшиеся с нами корабли.

5-го декабря при свежем северо-восточном ветре эскадра снялась с якоря; В то самое время, как мы вступили под паруса, 12 наиболее поврежденных в Трафальгарском сражении кораблей, лавировали к рейду. Прекрасный стопушечный корабль "Виктория" [66] вез тело Нельсона. Спущенные в половину флаги и вымпелы, осколки мачт с маленькими парусами, и пробитые ядрами борта кораблей, возбуждали наше любопытство, и внушали глубокое чувство уважения к бесстрашному герою Англии. Наш адмиральский корабль салютовал его 15 выстрелами; Виктория ответствовала равным числом. Множество яликов и ботов, из Портсмута, вышли навстречу победоносному флоту; началась пальба из пушек; густой дым закрыл Спитгед, и эскадра наша, обогнув Вайт, под полными парусами летела вдоль берегов Гамшира. На другой день, когда мы подошли к Плимуту, фрегат “Кильдюин” соединился снами и донес вице-адмиралу, что разлучившиеся корабли, не заходя никуда прошли в океан, почему и продолжали мы идти вдоль берегов Девоншира и Корнвалиса. Поравнявшись с мысом Лизард, отпустили лоцманов, по пеленгам утвердили место корабля на карте, и построясь в походный строй, пустились в открытый океан.

Плаванье Атлантическим Океаном.

Корабли со свежим фордевиндом, то есть самым попутным ветром, дующим с кормы, летели на всех парусах. По мере удаления от берегов ветер крепчал, волнение усиливалось и седая пена валов [67] покрывала всю поверхность океана. Прелестный берег Англии постепенно утопал в бездне; уже хребты волн равнялись с зелеными его холмами; наконец они скрылись, и мы, как осиротевшие, остались посреди необозримого океана, окруженные сумрачным небом и шумящими волнами. Захождение солнца предвозвещало непогоду; черные облака мчались вслед за нами от севера, и мелкий туманный дождик начинал покрапывать. Пасмурный вид природы хотя не устрашал меня, но невольная грусть вливалась в сердце. Скорый переход от удовольствий к опасностям наполнял воображение печальными мыслями, и когда берег Англии исчез; когда все приятные мечты, подобно сновидению, миновались; с тоскою, с грустью неизъяснимой, взирал я на грозное приготовление бури и на ужасный мрак, который с небесной высоты сходил, спускался ниже и ниже, и видимой нами горизонт уменьшил в небольшой круг. Мелкий дождик принудил меня сойти в кают-кампанию: она представляла гостиную, куда собралось общество согласных родных. Одни играли в бостон, в шахматы, в лото, другие разыгрывали, как умели, квартет; иные читали или заботились приготовлением чая. Закурив трубку и подвинув стул к камину, я любовался алым пламенем, которое то воздымалось, то упадало, то возгоралось, то угасало.... Наконец, спокойные [68] лица и приятные занятия моих товарищем споро рассеяли моих скуку. Но не так легко преодолеть оную тому, кто в первый раз видит море: ужасный вид оного поражает чувства его сильнее, он невольным образом погружается в уныние, и печальное воображение, увеличивая опасности, расстилает их пред ним на каждом шагу.

Не вбирая на пасмурную, довольно холодную погоду, бывшую 3, 4 и 5 декабря, офицеры во весь день не сходная со шканец и наслаждались видом поспешного плавания. Корабли шли по 18 верст в час. Н смотря на большое океанское волнение, и сильный ветер, все были спокойны и тихи. Один повелительный голос вахтенного лейтенанта время от времени повторялся: он скорым движением руля, предусмотрительным оборотом парусов, держал в повиновении корабль, предохраняя его от быстрого уклонения с пути, могущего подвергнуть его великой опасности и даже бедствию. Должность лейтенанта на корабле самая важнейшая. Капитан управляет и располагает действиями, относящимися к безопасному плаванию, на лейтенанте же лежит исполнение его повелений, и сверх того предохранение корабля от внезапных, часто мгновенных случаев, от коих, при малейшем пропуске принятия мер к отвращению оных, могут воспоследовать неотвратимые злоключения. Я любил смотреть, как опытный мой вахтенный [69] командир, став на бортовую сетку или ростры, быстрым взором обозревал все, что делается впереди, позади его, на верху и в низу; как громким голосом приводил он всех в движение, и не упускал мгновения, дабы упредить какую-либо опасность, которой он ни в каком случае не боялся. Морская служба школа военных. людей: в ней образуется тот дух, та предприимчивость и, смелость, которые им. нужны в сражении. Морской офицер, расторопно и благоразумно управляющей кораблем во время, бури или бедствия, можно поручиться, не убоится первый идти на штурм. Опытные моряки, преодолевая опасности, все ужасы своей службы, находясь большую и лучшую часть своей жизни, так сказать, в челюстях смерти, принимают на себя тот пасмурный, угрюмый и молчаливый вид, по которому отличить, их можно. Читатель! Если тебе случится встретиться с российским мореходцем такого вида: отдай ему справедливость твоим вниманием, и будь уверен, что он храбрый, мужественный человек, и может, быть не один раз спасал жизнь тысячам твоих соотечественников.

В ночь с 5 на 6 декабря, английский фрегат “Пегас”, подойдя к кораблю “Москва”, уведомил, что французская Рошефортская эскадра, состоящая из 7 кораблей и нескольких фрегатов, собственно назначенная для недопущения эскадры, нашей в Средиземное [70] море, вышла из порта, и что он послан от флота адмирала лорда Корнвалиса, дабы предупредить нас и сыскать эскадру неприятельскую. Вскоре после полудня 6 декабря, вдали в горизонте показалось несколько мачт военных кораблей: это были неприятельские. Хотя с нашей стороны не было настоящего объявления войны Франции, и войска, бывшие в Австрии, сражались под именем вспомогательных; но конечно французской адмирал, имея столь превосходную силу, не упустил бы напасть на нас; почему на корабле “Ярослав” поднят был сигнал поставить всевозможные паруса; эскадра наша поворотила к Феролю, которой блокировала английская эскадра. Неприятель в числе и парусов пошел на пересечение нашего курса, надеясь не допустить нас соединиться с англичанами. Эскадры сблизились, уже казалось не возможным избежать сражения; но искусное распоряжение адмирала обмануло неприятеля, темная ночь скрыла наши движения и он упустил нас из рук. При захождении солнца подняты были следующие сигналы: 1) скрыть огни, 2) в 8 часов поворотить без сигнала к западу, 3) в полночь переменить курс и идти на юг, 4) приготовиться к бою; на рассвете, мы уже не видали французов. Как мы встретились с неприятелем в день Николая Чудотворца, то матросы наши усердно желали сразиться. Когда батареи были готовы и всем показаны свои [71] места, то дабы чем-нибудь занять людей, заставили их петь и плясать, а для поощрения дали выпить, за здоровье Государя, по лишней чарке вина. Штурманские ученики, юнги, фельдшеры, то есть люди грамотные, сделали из флагов кулисы, и представили оперу “Мельник”, для своих зрителей довольно порядочно. После театра рожок и бубны предводили многими хорами солдат, матросов и артиллеристов, споривших о преимуществе. Все пело и плясало, никто не думал о близкой беде. В кают-компании, после сытного ужина, которым и толстый винный откупщик в Москве был бы доволен, не смотря на то, что корабль немного качало, офицеры танцевали до самого света.

Благополучный ветер столь был свеж, что 7-го декабря, мы уже прошли Финистер, тот мыс, где Юлий Цезарь, в означение, что тут кончится земля, поставила столп, который и до сих пор сохранился. По мере плавания нашего на юг, мы находили погоду теплее, небо прочистилось, и ветер начал упадать, на высоте Лиссабона сделалось совсем тихо. Новая зыбь шла от запада, и спираясь с прежним волнением, производила беспокойное, неправильное колебание, которое толкало корабли, оставшиеся без управления и носило их во все стороны. Волны вздымались, падали, и представляли океан изрытый в пропасти. Скрип мачт, треск корабельных членов, и беспрестанное хлопание [72] парусов и снастей наводило неизъяснимую скуку; голова кружилась, и многих укачало. Морская болезнь сия столь мучительна, что страждущий ею человек никакой пищи, ни питья, ниже лекарства принимать не может. Люди сильного и слабого сложения без различия бывают оной подвержены. Привычка к морю ослабляет действия болезни; другие никогда не чувствуют оной, иные же и при малейшем колебании никогда освободиться от оной не могут. Участь сих последних жалости достойна: то сильный жар разливается по всему телу, то при палящих лучах солнца больной под несколькими одеждами дрожит от холода, уста запекаются, беспрестанно тошнит, все тело покрывается желтизною, и наконец страждущий так ослабевает, что становится ко всему хладнокровен; печаль и надежда равно для него исчезают, прошедшее и будущее суть для него ничто. В сей крайности, должно принуждать больного есть черные сухари, размоченные в, уксусе или квасе, и сосать лимон; ибо это одна пища, которую они могут принимать не со столь великим отвращением. Свежий воздух, теплая одежда, иным малое движение, а другим, совершенное спокойствие, также облегчают болезнь. Впрочем, когда перестает качать, то болезнь сия в тоже время проходит и не причиняет никакого вреда для, здоровья. Заметить должно, что беременных женщин и детей никогда не укачивает. [73]

8 и 9 декабря, при маловетрии, сильном волнении и туман провели мы в самом неприятном положении; 10-го же, после полудня, туман поднялся, волнение утихло и для следования к Гибралтарскому проливу ветер сделался самый благоприятный. Теплота, какой в нашем климате в декабре ожидать нельзя, небольшой ветер и приятная погода скоро привели в забвение беспрестанные беспокойства прошедших дней. Мы окружены были новым зрелищем: стада чаек и разного рода морских птиц вились в воздухе; множество касаток и дельфинов играли около кораблей; полипы, медузы, морское сало и черепахи, медленно двигались на пестреющей поверхности вод: море казалось одушевленным: все обитатели его вышли насладиться свежестью воздуха, 11-го декабря к вечеру увидели наконец землю: то был мыс Сан-Винцент. Положа по нем место на карте, и слича оное со счислением, нашли мы нечувствительную разность; оная произошла от течения моря, которого при великом волнении не можно было измерить. 13 числа, когда, подошли к Гибралтарскому проливу, вновь сделалась тишина. Быть в виду пристанища, коего с нетерпением желаешь достигнуть, и между тем не иметь возможности двинуться с места, есть неприятность, которая только на море случается! Нетерпение наше подобно было, жажде Тантала. Наконец, 14 декабря, ветер [74] подул, эскадра вошла в пролив и стала на якорь у Гибралтара, где нашли мы корабли “Селафаил” и “Уриил”. Плавание наше океаном было счастливо и поспешно, ибо, не взирая на то, что трое суток за тишиною не сделали и мили вперед, расстояние по прямой линии около 3.500 верст прошли за десять суток.

Гибралтар

Не видав несколько дней кроме неба и воды, с удовольствием смотрю на те Геркулесовы столпы, которыми означался предел древнего мира. Высокая утесистая скала Гибралтара, кажется падает на корабль мой, и первая, подобно как все великое и сильное, привлекает к себе внимание. На вершине ее в поднебесной высоте, виден телеграф, а при оном домик мелькающий между проходящих облаков; к северу пологий зеленый берег Андалузии, узким песчаным перешейком, едва касается гранитной громаде Гибралтара. Обширная бухта в окружности около 60 верст, идет от крепости на запад, загибаясь в правильном полукруге, открытом к африканскому берегу. По набережной сего залива, видно множество селений, крепостей и городов; только на пушечный выстрел от Гибралтара, одна за одною лежат испанские крепости Сан-Филиппа и Сан-Рока; прямо против их [75] виден Алжезирас, в гавани коего стоят несколько французских корсаров и испанских канонирских лодок, которые во время тишины в проливе нападают на конвои, и даже из под пушек Гибралтара в ночное время уводят купеческие суда. К северу вдали синеются горы Андалузии, к югу же берег Африки украшается огромными горами. Абилла, высочайшая из них, составляет второй столп Геркулесовых ворот. Цейта, Испанская крепость, лежащая на Варварийском берегу, так сказать стережет Гибралтар.

Несколько узких, кривых улиц составляют небольшой городок, толстая стена с юга, запада и севера закрывает его так, что ни с моря, ни от испанских крепостей его не видно. Дома вновь построенные на английский вкус, делают совершенную противоположность со старыми испанской архитектуры, которых плоские крыши и четвероугольные башенки, называемые Мирандами (миранда на испанском языке, значит удивляться), как по дикому, унылому положению, так и великим жаром здесь бывающим, более приличествуют и климату и месту, нежели веселые красивые английские домики. Два дни бродили мы по горе, взбирались к облакам, спускались в пропасти и лазили [76] по крутизнам. Неприступность Гибралтара с первого взгляда очевидна; по точном же исследовании, укрепления его непреодолимы. Представьте себе гранитную гору, которой северная и восточная стороны совершенно отвесны, западная и южная хотя не так высоки, но также круты. Море, при подошве горы с двух сторон усеяно подводными камнями; волны, разбиваясь об них производят бурун, препятствующий приставать шлюпкам. Новая мола (каменная плотина, служащая для защиты кораблей от ветров) единственное место, где можно высадить войска, как и вся западная сторона покрыта батареями.

Укрепления на северной стороне заслуживают особенное внимание. В нескольких шагах от утеса построен правильный вал, со рвом и равелином, занимающий всю небольшую ширину перешейка, который в некотором расстоянии от гласиса перерыт каналом со шлюзами, помощью коих в случае осады, все пространство до испанских линий наводняется. Отсюда по лестнице глубоко высеченной в обрывистой горе, взойдя на высоту 200 сажен, чрез дверь вошли, мы в славные галереи, иссеченные в утробе каменной горы. Каждый каземат имеет 48 или 24 фунтовую пушку и просторно [77] поместить может 30 солдат. Толстота наружной стены имеет около 4 сажен; амбразуры, в ней пробитые, служат вместе для света и для сообщения воздуха. Позади каземата, далее внутрь горы высечен пороговой погреб; а возле комната, где лежат все снаряды для одной пушки. Обойдя несколько комнат, я думал, что должны будем по прежней опасной лестнице спускаться вниз; но, нас повели вверх и мы вошли во вторую галерею, подобную первой. Осмотрев оную, еще три раза мы должны были подыматься. Переходы сии освещаются небольшими в горе пробитыми окнами. Пробыв нисколько времени во внутренности горы, на высоте 300 или 400 сажень, излазив все галереи и переходы, наконец устав до чрезмерности вышли на вершину, откуда город, рейд, испанские линии, представились, как на чертеже. И здесь на ужасной высоте, на самом краю горы, откуда, без замирания сердца, смотреть вниз не возможно, поставлены тяжелые орудия, а позади их мортиры. Со стороны Средиземного моря, на углу скалы, природа образовала род круглой колонны, которую называют: чертова башня. Невозможно кажется исчислить, сколько иждивения, трудов и времени стоили сии галереи; в них ни ядра, ни бомбы не могут причинить никакого вреда гарнизону, а как нельзя предполагать, чтобы можно было подкопать, и обрушить каменную гору [78] вышиною более версты, то посему Гибралтар, единственная в свете крепость, где 5.000 солдат, имея нужные запасы, могут противостать 100.000 осаждающих. Отдохнув на мортирном поддоне, по скату горы спустились мы в город, который, восточной стороной, прислонен к горе.

Выйдя из города чрез южные ворота, проводник показал нам стену, построенную на краю глубокого оврага, простирающегося от вершины горы до городского рва. Если бы неприятель завладел новой молою, то стена сия, защищаясь одной ружейной обороной, могла бы остановить его; и с сей стороны город и галереи, по причине пропастей, расщелин и крутизны, атакованы быть не могут. Близ города, к удивлению нашему, увидели мы несколько дерев, виноградники и зелень; а как до сих пор не заметили ни одной растущей былинки, то и спросили у проводника, на чем выросла эта зелень? На земле, привезенной с того берега (показывая на Африку), отвечал шотландец.

На другой день согласившись осмотреть остальную часть Гибралтарской скалы, начали, мы подыматься вверх по излучистой дороге. До некоторой высоты можно ехать верхом и в легкой повозке; но чем выше, тем гора становится круче, дорога беспокойнее. Уставши, на половине горы мы отдохнули в нарочно высеченной небольшой [79] впадине, где весьма кстати, поставлены скамейки. Поднявшись еще немного, проводника, остановив нас сказал: “Вот пещера Св. Михаила”. Сделав несколько шагов вниз вошли мы в подземелье, которое походило на высокий чертог; искусная рука природы украсила его чудным великолепием: черный свод поддерживается разного вида и величина подпорами, некоторые из оных имеют аршин в поперечнике. Стены, где свет входил в отверстие пещеры, блистали хрусталями, имеющими вид человека, зверей и птиц; тяжелые глыбы, подобно ледяным сосулькам висели на прилепе по стенам и сводам. Вода, пробираясь сквозь скважины земли, и беспрестанно падая со свода, капля по капле, каменеет и образует прозрачные белого цвета сталактиты. Камни сии, постепенно в толщине и длине увеличиваясь, составили сии кривые столпы и чудесные изображения, которые в продолжение веков, вероятно нарастут так, что собою наполнят всю пещеру. Проводник уверял нас, что оная столь глубока, что еще никто не спускался до самого дна. Товарищи мои желали сойти сколько можно ниже; но не имея ни веревки, ни факела, не осмелились слишком углубляться, пещера сия лежит выше горизонта воды на 185 сажень. Гибралтар кроме сих сталактитов доставил любителям редкостей другие не менее важные. В 1788 году, во время подрывания порохом [80] скверной скалы, для постройки галереи, найдены окаменевшие большие кости животных. Некоторые из них доставлены в Британский музей неповрежденными. Каким образом оставя сии попали в утробу каменной горы? Вопрос сей подал повод к разным между учеными людьми прением и заключениям, кои кажется кончились признанием ясных доказательств о бывшем всемирном потопе.

От пещеры до вершины горы, не было уже дороги: взбираясь по каменьям, осыпающимся под ногами, от чрезмерной, крутизны, столь трудно идти, что часто принуждены мы были отдыхать; наконец, не много не дойдя до вершины, увидели ворота, на коих крупными словами подписано по-английски: “Проход изо океана во Средиземное море” в самом деле лишь только вышли мы из под свода, просеченного на сквозь горы, то прямо под ногами увидели Средиземное море. Волны при подошве горы крутились, наступали на каменья, и отраженные от них превращались в белую пену и брызги; но шум их едва глухим стоном доходил до нашего слуха. Вообразите себя на ужасной высоте, висящей прямо над водою, положите что и у вас закружилась голова, и поспешите вместе с нами воротиться назад. Под сводом на стенах написано было множество имен на всех языках; иные стерлись, другие трудно было разобрать. [81] Французские стишки: Les noms des fous se trouvent par tout (имена дураков повсюду находятся), отняли у нас желание вырезать тут свои имена. Отсюда должно спуститься к пещере, сказал проводник, а оттуда подняться к телеграфу. Желая пройти к нему прямее, трое мы, отделившись от прочих, взлезли сначала на самую вершину горы, и зрелище величественное вознаградило немалый труд наш, Не только Гибралтар со всеми своими укреплениями, берега Андалузии и Гренады со множеством городов и крепостей, не только Алпуксара, и снежные Африканские горы, подпирающие облака; но весь пролив, с немалым пространством океана и Средиземного моря, явились взору, как на картине раскрашенной блестящими красками. Ясное солнце игрою, лучей своих различно позлащало предметы. Такое множество живописных мест, в том точно положении, в каком отсюда они представлялись, кажется, и самому искусному художнику изобразить не возможно. Пробираясь к телеграфу по хребту горы, пришли мы к столь глубокому и крутому оврагу, что принуждены были оставить сию дорогу и пуститься в низ прямо к новой Моле. В овраге видели мы несколько обезьян: не понятно, чем они тут питаются. Терновник и душистая сухая трава, на которой скользят ноги, растут по горе местами. У губернаторского сада, вновь разводимого, сошлись мы с [82] товарищами и, измучаясь до бесконечности, все вместе возвратились на корабль.

Гибралтар прежде назывался Мон-Калп, потом Сарацины, построив на горе сей крепость, назвали по имени одного из своих Генералов Жибель Тариф, то есть гора Тариф, а от сего произошло нынешнее его название Жибралтар. Сия крепость попеременно была во власти испанцев и мавров, наконец взята от первых соединенным английским и голландским флотом, под командой Георга Руке в 1704 году, не силой, а нечаянным случаем. Принц Гессенский, выйдя с войсками на перешеек, уверился, что нападение с сей стороны было не возможно. Флот, сделав 15.000 выстрелов, не причинил и малейшего вреда укреплениям. Одно оставалось средство принудить к сдаче крепость голодом, но оная досталось англичанам гораздо скорее. Партия матросов, выпивши лишнюю порцию грога, в двух или трех шлюпках приближалась к Новой Моле, осмелилась выйти на берег и напала на малое число испанцев тут находившихся. С флота тотчас посланы были все люди и как крепость с сей стороны еще не имела стены, то и принуждена была сдаться. В 1713 году Утрехтским миром Гибралтар утвержден во владении Англии. Испанцы несколько раз покушались возвратить его. Последняя осада соединенных сил Испании и Франции с моря и сухого пути [83] прославила генерала Елиота, который с малым гарнизоном отразил осаждающих с великой потерей. Принц Нассау, будучи тогда генерал-лейтенантом испанской армии, построил выдуманные им плавучие батареи, но они были потоплены и 300 больших пушек достались англичанам. Гибралтар, находясь на пути от Англии в Мальту, служит главным сборищем купеческим и военным флотам, защищает Левантскую торговлю и наблюдает Кадикс и Карфагену, где испанские эскадры содержатся в блокаде.

Плавание Средиземном морем

17-го декабря вся эскадра, кроме брига Аргуса, отставшего у Сан-Винцента, снялась с якоря. Не взирая на малый ветер, попутное из океана течение помогало ходу и мы плыли по 10 верст в час. Гибралтарский, пролив имеет два течения. У африканского берега вода стремится из океана; а у европейского из Средиземного моря. Океанское течение посреди пролива столь сильно, что при легких ветрах корабли относит назад. Течение океана далеко входит, не смешиваясь с водою Средиземного моря, оно сохраняет свои цвет более черный, и потому многие Средиземное называют белым морем. На сто верст, западное течение действует почти с одинаковой силой. [84] В проливе наиболее дуют восточные и западные ветры, ибо в море, с которой бы стороны они ни были, приходя к узкому, высокими берегами окруженному каналу, и отражаясь обеими сторонами, берут направление пролива, и дуют в нем сильнее, нежели в море. По сей причине бури бывают крепче и чаще во всех заливах и при выдавшихся мысах нежели в открытом море.

18-го декабря прекрасный день, какой у нас бывает в мае, украшался еще более приятным плаванием близ берега. Каждый час новые предметы приближались, проходили мимо и скрывались. Там вдали, на краю горизонта отдаленный берег показывается тонкой синей чертой, чрез несколько минут вид его изменяется, а чрез час он представляется высокой горою. Счастливое плавание в хорошую погоду недалеко от берегов, приятнее и покойнее земного путешествия. В первом, прогуливаясь на палубе, переходишь великое пространство без усталости, и в большем обществе проводишь время с удовольствием; в последнем, будучи заключен в карете, поджав руки и ноги, сидишь в принужденном положении, между тем как пыль, набившись в нос, в рот, и ослепив глаза, препятствует наслаждаться видами.

19-го декабря, восходящее солнце позлатило светлую лазурь неба; ни одно облако не помрачало ясного свода его. Легкий [85] ветерок едва колебал море и скоро наступила совершенная тишина. Морская тишина (штиль) для простого путешественника спокойна; но мореплаватель не любит ее по тому, что она препятствует успехам его намерений. Три дни у небольшого, пустого, и голого камня Алборана томились мы мучительным, беспокойным ожиданием ветра, думая, авось либо с которой-нибудь стороны он повеет. Каждое облако, каждая пещинка на небе, казалась нам предвозвестницей оного; но надежды наши были тщетны: зеркальная поверхность моря пребывала в неподвижной гладкости. После ученья из ружей в цель и примерно у пушек, люди, чтобы не быть в бездействии, иные пели, другие занимались своей работой, или ловили рыбу. Юнги (малолетние матросы) едва успевали закидывать уды как вытаскивали по две и по три рыбы вдруг; на уду же, пустив приманку плавающую на воде, ловили они чаек. Множество сих морских птиц, вились вокруг кораблей, отнимая с криком одна у другом куски хлеба, которые мы им бросали, или дрались за пойманную рыбку, то в беспорядке, садились на воду, то вмиг взвивались на воздух. Как день быль очень жарок, то людям позволили купаться; для сего спустили шлюпки, и у бортов для не умеющих плавать растянули [86] на веревках паруса, на которых пылись они точно так, как в ванне.

Оставив отечество при наступлении осени, в несколько дней перешли мы в южную Англию, где прекрасная погода еще продолжалась; когда же и тут начались дожди и туманы, и когда растительная сила природы и там начинала мертветь, то в бурном декабре перенеслись мы в жаркий климат Европы. Там прекраснейшее лето вновь нас встретило. Все творение исполнено было жизни, все цвело, все одето зеленью, и тысячи насекомых шумели в воздух. И так не видав снегу, инеев, холода и зимы, не должны ли российские плаватели совершенно быть очарованы, и свежесть воздуха и необычайная теплота, не должны ли быть разительны, для людей привыкших жить в суровом севере? Прекрасный день сопровождался еще прекраснейшей ночью, но сии ночи довольно холодные и сырые от падающей росы, вредят здоровью, Скорый переход от жара к холоду производит простуду и скорбут, но поступая по данным нам наставлениям о сохранении здоровья людей, служители наши не были подвержены сим болезням. Трюм (небольшой погреб на дне корабля, где кладутся балласт, дрова, вода в бочках и другие запасы) корабля, наиболее [87] зараженный спершимся воздухом, очищался чрез проветривание. Палубы ежедневно окуривались уксусом и порохом. Чистота и опрятность как корабля так и экипажа, во всей точности наблюдалась. Более же всего смотрели, чтоб на воздухе с открытой головой и в мокром платье не ложились спать. Недостаток свежей воды, испортившееся мясо, и другие провизии умерщвляют людей иногда более, нежели сражение, беспрестанной труд и беспокойство. Вода в бочках стоящая на низу трюма, особенно в жаркие месяцы, обыкновенно на четвертой день начинает портиться и скоро делается вонючей. Цедильной камень и машина для очищения воды, не могут на каждой день для 800 человек приготовить достаточного количества. Все другие средства и изобретения, для производства их на корабле найдены вовсе не удобными, и не соответствующими своей цели, и посему-то недостаток свежей воды, есть главное неудобство морской жизни. Но переменяя часто воду и имея свежие запасы, мы на кораблях не имеем ни в чем нужды. Благодаря крайнему старанию главнокомандующего о довольстве людей, во все продолжение кампании, ни на одном корабле не было тех заразительных болезней, которые происходят от гнилой пищи, и подобно кровавой войне, свирепствуют между морскими служителями. [88]

После штиля, при тихом восточном ветре 20-го декабря ночью, у мыса Гато близ Армии встретились мы с английским флотом из 15 кораблей под начальством вице-адмирала Коллингвуда, от коего уведомились мы, что он идет в Вест-Индию, искать Брестскую эскадру, на которой Иероним брат Наполеона находится. В Карфагене же, блокированной сим флотом, стоят 8 кораблей, из коих три сто-пушечные. Приняв все меры осторожности и быв в готовности к сражению со свежим попутным ветром прошли мы Карфагену, 27 числа подошли к Сардинии, а 29 декабря, лавируя при крепком северном ветре, стали на якорь у Калиари.

Калиари

Бедная столица короля Сардинского лежит на крутой горе, обнесенной двойной каменной стеною, и окружена низкими местами, солеными озерами и болотами. В низу города небольшая гавань. Высокие горы, пересекающие весь остров, стоят в некотором расстоянии. К северу видна длинная плотина, отделяющая большое озеро от рейды, Калиарский залив, имеющий направление от юга на север, неудобен в зимнее время, по причине жестоких порывов, находящих из за гор от севера, с моря же не будучи ни чем прикрыт, [89] подвергает корабли, на оном стоящие, волнению от юга. Фертоинг, должно становиться, кладя один якорь на северо-запад, другой на северо-восток. Хороший иловатый грунт и глубина от 4 о 18 сажень, делают рейд в другое время года довольно безопасным.

Едва заметили в городе наши большие корабли, несколько испачканных лодок, или по крайней мере не так чистых, какие доселе мы привыкли видеть, наполненных музыкантами и нищими, пришли к кораблям; и те и другие просили милостыни, одни за поздравление с благополучным прибытием, другие за труды, которые они приняли для умилостивления нас своим шутовским криком и вместе смешными и жалкими кривляньями. Босые ноги, всклокоченные, никогда нечесаные волосы, лохмотья, покрывающее закоптелое от нечистоты тело, словом вся наружность сих сардинцев приводила в сострадание. Мы должны были выдержать трех дневной карантин, в которое время ездить на берег и сообщаться со стоящими на рейде судами строго было запрещено. Впрочем, все нужное доставляли нам на лодках. Дешевизна плодов нас удивляла: за десять апельсинов платили мы копейку, а за два пуда миндалю талер.

Карантин кончился, всякой спешил на берег. Выходим на пристань, толпа [90] народа, снявши свои красные колпаки с почтительным видом следовали за нами. Куда ни оборотимся, чернь приветствовала поклоном. Спрашиваем по-итальянски, где лучший трактир? И множество голосов доселе позади в полголоса говоривших, вдруг отвечали: “вот самой лучший!” протянув каждый обе руки и показывая на дом против стоящий. Входим: в темной комнате стоял пошатнувшийся пыльный бильярд, никого нет. Идем во второе жилье, хозяин в засаленном фартуке, с изумленным видом, сорвав с себя колпак, спрашивает, что угодно? торопится, просит садиться, уверяет, что у него трактир самой лучший, и что все иностранцы у него только были довольны. Заказав обед, пошли мы в город прогуляться, несколько маклеров предложили нам, не угодно ли что покупать? Наперед хотим видеть город, сказал один из нас. Как прикажете ваше превосходительство! (так обыкновенно величают здесь иностранцев) и тотчас один из них большими театральными шагами пошел впереди, а другие в почтительном отдалении следовали позади нас.

Прекрасно выстроенные дома с плоскими крышками, обнесенные решеткой уставленной вазами цветов, составляют разительную противоположность с нечистотою улиц. При первом взгляде на итальянской город, леность, нерадение и [91] подруга их нищета повсюду представляются. На каждом шагу встречали мы нищих, едва покрытых изорванным куском холстины. Они, окружив и преследуя нас неотступно, просили милостыни, уверяя, что уже несколько дней ничего не ели; с уничиженным видом показывали на небо, говоря, что оно только служить им покровом, что они не имеют никакого убежища от суровости погод. И так не благорастворение воздуха и плодородие земли доставляют благоденствие народу. Трудолюбивый норвежец в бесплодной земле достает себе лучшее содержание, нежели ленивый итальянец, в стране облагодетельствованной всеми дарами природы. Нижние ярусы домов заняты лавками ремесленников. Там портной, тут резчик, столяр, кузнец, бочар сидят за работой при открытых окнах и дверях. Итальянец хочет видеть людей и беспрестанно быть на открытом воздухе; от того-то кажется, они и не берегут о чистоте домов. Из узких промежутков, отделяющих дом от дома, исходит смердящий запах; замаранные стены, обвалившаяся штукатурка, красные пятна по окнам и лестницам, помои выливаемые из верхних ярусов, мертвые кошки и собаки, истлевшие на улицах, все вместе столько заражает воздух, что мы, заткнув нос платком, спешили взойти на гору, в надежде найти там лучший воздух. По ступенькам, высеченным в горе, [92] вошли в крепость, находящуюся на вершине горы внутри города. Здесь показали нам глубокий колодезь, из коего весь город довольствуется свежей водою. Колодезь находится внутри здания, покрытого столь толстым сводом, что, кажется, бомбой пробить его не можно. Крепостные стены с сухопутной стороны не исправны, с моря же бастионы вооружены тяжелою артиллерией. Впрочем Калиари лежит на высоте, обороняющей окрестности, и посему долго может сопротивляться.

Войдя в собор, мы удивились великолепию и богатству украшений. Темные своды, хорошая живопись и огромные столпы, поддерживающие тяжесть здания, внушали благоговение к сему древнему храму. Монахи водили нас по всем переходам церкви, и на одном алтаре, показали золотом ковчеге, голову святого Сатурнина. Мы к мощам сим приложились с благоговением, и на блюдо, тут стоявшее, положили несколько монет. Удивленные францисканцы взглядывали друг на друга, казалось, хотели что-то сказать; но посмотрев на праздный народ, за нами ходивший, смиренно опустили вниз глаза; поклонились, и обратя умоляющей взор к небу, не сказали ни слова.

Дурной запах в комнате, в которой мы должны были обедать, отнимал у нас позыв на пищу. По стенам и окнам везде были пыль и паутины; кирпичной грязной [93] пол не выметен, а только обрызган водою. Вместо скатерти послана была толстая тряпка; кушанье, даже жаркое и пирожное, на деревянном масле, и потому мы довольствовались только салатом, плодами и тем, что не было в руках повара. Едва ли можно себе представить что-нибудь неопрятнее итальянских трактиров; только в лучших городах можно найти хорошие.

После обеда привели нас на шелковую фабрику. И здесь виден народный характер итальянцев. Зала уставлена несколькими десятками самопрялок, на коих сучат и разматывают шелк. Отгадайте, кто их вертит так скоро? Индейки, петухи и куры. Они развязаны между двух рычагов, вставленных в ворот, которой помощью шестерни обращает самопрялку. Индейка, опустя хвост, распустя крылья, с криком бегает по поддону, так скоро и до тех пор, пока закружась падает вверх ногами. Мальчик и девочка впрягает другую, а загнанную отправляют в трактир и говорят, что она от того бывает вкуснее убитой. Далее собаки, белки, зайцы, сурки и множество маленьких животных разинув рты, с лаем, визгом, щелканьем, во всю силу скачут в средине колес; оные вертятся и бедное животное, боясь упасть на, спину, по неволе прибавляет бегу, а самопрялка работает между тем наилучшим образом. В другой зале вываривают шелк, [94] в третьей основывают на станки. На сих стальных станках помощью механизма обращающего челнок, один работник отделывает в день две дюжины чулок; не смотря на сметное движение самопрялок, работа успешна, прочна и дешева. Заведя машины, производство работ и содержание, стоит весьма недорого.

От фабрики прошли мы в гавань, где стояла галера и две полугалеры, составляющая всю морскую силу короля. Доходы его столь малы, что он имеет три или четыре тысячи солдат, и те так бедно одеты, что если бы не знамя и шляпы, пробитые пулями, то их узнать бы нельзя. В гавани нечего было смотреть; итак мы пошли за город. Проводник, сняв башмаки и накинув фуфайку на одно плечо, гордо выступал пред нами. За городом ничего, кроме огородов и худых хижин, взору не представлялось; песчаная земля, солончаки и болото скоро нам наскучили, и мы, дойдя до одной развалившейся церкви, воротились в город. Узнав же, что после зари ворота в крепости запираются, и притом наслышась, что опасно оставаться в городе, ибо нищие, за несколько копеек иногда убивают иностранцев, мы немедля поехали на корабль.

Не смотря на леность жителей, Сардиния весьма плодоносна. Кроме вина, масла, всякий хлеб родится в изобилии. В [95] горах находят серебреные, железные руды и мрамор. Соль доставляет королю важный доход. У берегов ловятся кораллы. Торговля, кроме сих произведений сострить из шелковых чулок и красных шерстяных колпаков, во всей Италии употребляемых чернью. Воздух на сем острове от множества болот нездоров; Сардиния во времена римлян, и при нынешнем короле, когда он имел Пиемонт, была местом ссылки. Сардинцы говорят испорченным наречием, из смеси итальянского с испанским. Остров сей, уверяют, не имеете ядовитых пресмыкающихся гадов, и кроме лисиц нет других хищных зверей. Небольшое животное, подобное лягушке, называемое мафроне, принадлежит собственно Сардинии.

В древние времена греки, по сходству острова с башмаком или следом ноги, называли Сардинию Сандалиотисом и Ихнузой. Нынешнее имя, как утверждают некоторые, произошло от Сарда, сына Геркулесова. Первые обитатели жили рассеянно, скитаясь в лесах. Греки поселившись в Сардинии, построили города, и с тех пор коренные жители были подвластны чужим владельцам. Карфагеняне чрез 400 лет господствуя на Средиземном море, владели сим островом до окончания первой Пунической войны. Римляне во время мира, под предводительством Гракха, разграбили Калиари, тогда известный под именем [96] Кавалиса, и скоро покорив сей остров, обладали им до падения западной империи. Древние жители Сардинии слыли искусными пращниками. В первом столетии по Рождеству Христову, Калиари имел уже своих епископов, из числа коих Люцифер известен противоборничеством против Ария, и хотя его самого обвиняли в расколе, однако ж он признан святым и покровителем острова. Около 800 лет по P. X. сарацины в разные времена приставая к острову, наконец в 852 году, покорили оный и выгнав жителей в Италию, три ста лет спокойно оным владели. В сие время Папа, в знак благодарности за услуги, подарил Сардинию Пизанской республике, которая, однако сама должна была отнять его у сарацинов. После ста лет, едва пизаняне успели его покорить и в нем утвердиться, как другой Папа подарил его Иакову II, королю Арагонскому, которой в скором времени оным овладел и оставил в наследство своим потомкам. В 1350 году, по пресечении его колена, достался он королям испанским. В 1708 году англичане завладели островом; а в 1717 году опять были выгнаны, наконец в 1718 году по заключении Утрехтского мира, австрийский император, которому он был уступлен Испанией, поменялся им на остров Сицилию с герцогом Савойским, и с сего времени Сардиния под именем королевства, [97] принадлежала Савойскому Дому. В 1798 году Бонапарт, на походе в Египет, покушался взять Калиари; но наскоро собравшиеся крестьяне разбили вышедшее на берег войско его. Покорение Мальты вознаградило его за первую неудачу. В 1801 году по Амиенскому миру, королю Сардинскому оставлен один только остров, а Пиемонт присоединен к Франции.

Король с некоторого времени живет в Риме, а под именем вице-короля управляет брат его герцог Женевский. Адмиралу нашему надлежало иметь аудиенцию у Его Высочества, и как должно было ожидать его приезда из загородного дома, то это и задержало нас несколько в Калиари. По воле государя Императора адмирал предложил помощь для защиты Сардинии, и сей новый опыт дружбы принят вице-королем с чувствительной благодарностью.