УМАНСКАЯ БЕДА

1768 года 20-го июня.

(Перевод польской рукописи неизвестного современника, хранящейся в Львовской, Библиотеке Оссолинских.)

Трудно доискаться начала и указать источник этого ужасного дела; однако я полагаю, что не разойдусь с историками, передающими это событие потомству, если скажу, что оно произошло от особенного, распространенного в Украине, отвращения к единству с Римскою Церковью. В последние годы сильнее, чем прежде, владельцы украинских имений, а еще более епископы и митрополиты униатские, стали возбуждать в людях как духовного, так и светского сословия, горячую ревность к защите единства с Римскою Церковью. Тогда Мельхиседек Яворский, не-униат, настоятель Мотренинского монастыря, скрытно пред тем действовавший, начал явно и смелее подговаривать к схизме и отводить от послушания униатскому митрополиту простых людей и священников по всей Украине, особенно же в Смилянщине, Черкащине, Жаботинщине и в других соседних местах. В следствие-же особенного (здесь недостает слова, — может-быть — приказания?), как я полагаю, тогдашнего Переяславльского епископа Гервасия Линевского, не-униата, он осмелился дозволят постройку новых церквей, освящать их и склонять на свою сторону народ, который почти всегда противился соединению Церквей. Действительно, вскоре он склонил к своим делам почти всю Смелянщину, Жаботинщину и другие смежные волости тем легче, что там многие были связаны родством с жителями левого берега Днепра. Взволнованная чернь начала бунтовать и осмелилась бить, изгонять, окровавливать униатских священников с явным отказом в послушании митрополиту, своему пастырю, и с большим презрением не только к храмам Господним, но и к [12] святым Дарам. Тогдашний митрополит, Фелициан Володкович, видя поражение своей паствы, поспешил, как чадолюбивый пастырь, принять деятельные меры к вразумлению погибших, и потому решился прежде всего схватить упомянутого Мельхиседека, как незаконно вмешавшегося в его управление, что и исполнил, заключив его в Радомысле, а потом в Дермане на Волыни. Здесь он собственноручно написал на русском языке и подписал добровольное показание о том, кем был послан и подстрекаем к этому делу, о чем выше было уже сказано. Но ускользнув, ему только известным образом, из этого заключения, он возвратился в свой монастырь. В это время »национальное« войско рассеяло чернь, возмущенную одним казаком и собравшуюся в Смелянщине в числе нескольких сотен. Упомянутый казак и соединенная с ним чернь, за мятеж против церкви и своего господина, были наказаны смертью и заключением; таким образом мятежный дух был подавлен, но не надолго.

Вскоре, именно 1767 г., Русский Двор начал договариваться с Речью Посполитой Польской о гарантии, которая и предоставлена ему Варшавским трактатом, заключенным в 1768 году. Некоторые Поляки, противясь этому трактату и не допуская его исполнения, в том же году и месяце, когда окончился сейм, составили в городе Баре, находящемся в Подольском воеводстве, конфедерацию, маршалками которой были Красинский, подкоморий Рожанский, и Пулавский, Варецкий староста. Конфедераты вызвали в Подоль из Украины все войска, бывшия в то время под командою Воронича, региментаря Украинского отдела войск; но не вывели из Украины Смелянских, Черкасских, Жаботинских, Уманских и других казак ов, отчасти потому, что сами казаки противились, отчасти и потому, что их господа, обращая свое внимание на дальнейшие последствия, не позволяли им выходить. Таким образом, открылся к резне самый удобный случай. Особенно Запорожские казаки, числом до нескольких сот, вступив в Польские границы с вымышленными указами, будьто-бы изданными Российской императрицей, уверяли, будто Русский двор имеет такое намерение, чтобы Украинцы, избив Поляков, Жидов и Русинов-униатов, освободились от всякого подданства Полякам и, присоединившись к Русскому государству, пользовались большею свободою. По всей Украине ходил слух, что изобретателем этих указов был вышеупомянутый Мельхиседек, что показывали даже сами чернецы. Тоже самое показали и злодеи, веденные на смертную казнь. Таково было начало ужасного события в Умани. [13]

Украинская чернь, возбужденная этим способом, и всегда дышащая ненавистью к Полякам, отказавшись от послушания своим господам, в большом количестве начала соединяться с вышеупомянутыми казаками, зачинщиком и атаманом которых был Запорожский казак , по фамилии Зализняк, избранный для этого упомянутым Мельхиседеком. Он был прежде сотником в Запорожье, совершил многие грабительства, покражи и убийства, нападая на соседние пограничные места, и тревожимый совестью, отправился, как бы на покаяние, в Киев и жил там при монастыре Киевопечерском. Мельхиседек, узнав об этом, обратился к нему, и своими наущениями, при помощи других чернецов, так сумел овладеть им, что он принял начальство над скопившейся сволочью. Это мятежное скопище навело такой страх, что помещики и жиды изо всех окрестностей, с имуществом своим, собрались для безопасности в Умань в таком множестве, что этот город, хотя довольно обширный, не мог вместить их, и потому все улицы, предместья и рынок были наполнены их таборами. Одних поссессоров, кроме других помещиков, можно было насчитать тогда в Умани около 226, а учащихся, из которых немногие избегли смерти, до 400.

Вскоре пришло известие, что Гайдамаки приближаются к Умани. Это известие произвело между собравшимися несказанную тревогу: верных оно побудило приготовляться к смерти, всех — скрывать имущества, которые и до сих пор находят в земле. О. Ираклий Костецкий, ректор Базилианского монастыря и первый миссионер, о.о. Ян Левицкий, вице-ректор, Илья Магеревич, второй миссионер, Епифаний Ляхоцкий, третий миссионер, Либерий Очавский, Базилиане, решились остаться в монастыре, а все профессора, которых было шестеро, с согласия своего ректора, скрылись в Волынь. Оставшиеся утешали испуганных, укрепляя их в святой вере: исповедовали в продолжении пятницы, субботы, воскресенья и понедельника до восьми часов, т.е. 17, 18 и 19 июня; а в последний день, т.е. 20-го, в понедельник, вместе с другими понесли жестокую смерть.

Прежде нежели началось это ужасное событие, было донесено в уманский замок, Младановичу, губернатору Уманской волости, о ненадежности казаков уманских, которые находились в то время в одном отряде под начальством Обуха, придворного полковника, на границе со стороны Новосербии. Поэтому Младанович, дав предписание, что-бы они шли к Умани, призвал тотчас сотника Гонту с »началами« или офицерами казацкими, для присяги в верности господину и [14] городу, что он и исполнил в ратуше в присутствии мещан, обещая не изменять под всевозможными клятвами. Когда было уже наверное известно, что более 500 гайдамаков находятся в Соколовке, местечке, лежащем недалеко от Умани, и оттуда отправляются к Умани, то против них отрядили, (оставив пехоту в городе), всех конных казаков, которых тогда было до семисот, полагая в Гонте всю надежду на спасение. При этом отряде находились два полковника: Обух и Магнушевский. Во время похода к Соколовке, Гонта сговорился с казаками и отказался повиноваться полковникам, но помня их услужливость и тесную дружбу, позволил им спасти жизнь бегством, хотя и жизнь-то они спасли только за границей, потому что казак и их преследовали, вероятно с тем, что, когда они будут убиты, Умань, ничего не зная об измене и полагаясь на Гонту, тем легче достанется ему в добычу. Соединившись с вышеупомянутыми мошенниками по условию, без сомнения прежде заключенному, они подступили к городу, который, увидев, что бунтовщики окружают палисады и уже обагрены кровью жидов и христиан, застигнутых ими за палисадами, тотчас запер ворота и снял мосты. Шляхта, жиды, пехотные казак и, придворный капитан Ленард с придворной пехотой, число которой простиралось до ста человек, и собравшиеся для конфедерации, все обратились к защите тем бодрее, что у них было все в готовности к отражению, как-то: пушки большие и полевые, до нескольких десятков штук, очень много ружей, довольно пороху, пуль и картечи. Придавало им отваги и присутствие Прусаков, которые прибыли в числе 50 человек для купли лошадей; но они, видя, что готовится битва, и не имея на то приказания, спокойно вышли теми воротами, подле которых не было сволочи.

Действительно, надо думать, что, если б не коварство, то вероятно в Умане не испытали-бы столь ужасного бедствия: хотя от 7 ч. вечера во всю ночь сильно и стремительно штурмовала его сволочь, паля из ружей и сгоняя из соседних деревень толпы людей для рубки и подкапывания палей, однако, разимая из города картечью и гаковницами, отступила, унеся с собою немало трупов. Видя, что нельзя достигнуть цели силою, она решилась употребить коварство, которое и удалось. Сотник Гонта, приблизившись с другими "началами" к воротам, находящимся в стороне Грекова леска, и разезжая на коне, — один белый платок, привязанный к оконечности пики, выставлять как знак мира и безопасности, а другой — послал губернатору Младановичу с уверением, [15] что как прежде он присягал в верности господину и городу, так и теперь ничем не думает обижать осажденных: напротив, обещает совершенное повиновение губернатору, если только добровольно впустят его с казаками в город. К этому он добавил угрозу, что в случае отказа употребит всевозможные усилия и жестокости для отмщения. Посланные передавали это просто, но с такою хитростью, что обманутый губернатор не только не приказал, но даже запретил, как утверждают, защищать город. Видя в этом верную погибель, осажденные обыватели, не имея возможности спасти жизнь, позаботились о спасении души, и с этою целью одни отправились на молитву в Базилианскую капеллу, а другие в приходской костел, где получили общее отпущение грехов. Те же, которые не могли там поместиться, сподоблялись этого таинства от Базилианских священников на рынке и улицах. Страшное смятение распространилось: страх выжимал слезы и вздохи; все прощались друг с другом. Наконец, после непродолжительного спора с одной стороны между Ленардом, капитаном, и Марковским, хорунжим придворным, которые не соглашались впускать негодяев в город и хотели дать одновременный залп из пушек и ружей по приближающимся к воротам, и между губернатором с другой стороны, — ворота были отперты. Гонту, Зализняка и других начальников приветствовали хлебом и солью, которые были выставлены мещанами на столе по старому обычаю, причем присутствовали и главные должностные лица. Набралась тотчас большая толпа сволочи; немедленно приставлена была сильная стража к капелле, костёлу и божнице жидовской; ратуша окружена со всех сторон, губернатор со всем семейством посажен под строгий арест в доме одного мещанина, а после совещания Гонты с Зализняком, продолжавшегося несколько времени, когда Гонта крикнул казакам: »може, браття, час розпочати дило«, начались жестокости, достаточно описать которые невозможно.

Прежде всего подверглись дикой ярости те, которые находились на рынке. На улицах и в домах кололи, резали, убивали, не обращая ни малейшего внимания ни на лица, ни на плач и просьбы; пронзенных пиками младенцев бросали вверх, на воздух или на крыши, а если они падали еще живые, то их губили, подвергая вторично тем-же мукам. Плач, крик, мольбы наполняли воздух; ужасный стон издавали матери, которым распаривали внутренности, чтобы вынутый из них плод уничтожить жестоким образом. Оказали, правда, сопротивление [16] этой ярости собравшиеся конфедераты и придворные солдаты, но у них не было хороших предводителей, так-как недовольный капитан Ленард тотчас после спора с губернатором скрылся из города, и потому, ранив выстрелами более десятка гайдамаков и убив несколько десятков, сами они все до последнего были перебиты.

Когда не осталось никакого сопротивления, одни направились в приходский костёл, другие в базилианскую капеллу. Войдя в костёл, один из атаманов вскочил на кафедру и, бесстыдно понося собранную шляхту, издеваясь над обрядами и богослужением, осыпал богохульственными ругательствами таинства, образа и всю католическую веру; наконец, когда он закричал: режьте, — каждый, как бешеный, бросился на самых почтенных и знатных лиц. Ксендза Вадовского , коммендария, искололи у алтаря пикою; одних обнажали, других рассекали топором, по третьим застреляли, иным наносили смерть ножами, пиками и дубинами, вытаскивали за волоса маститых старцев и нежных дам, и публично их насиловали; раздирали младенцев... Тоже самое происходило и с находившимися в базилианской капелле: здесь ксендза Костецкого, ректора Уманских школ, сперва изранили выстрелами; потом, когда он собирал с земли и седал выброшенные сволочью, на поношение, святые дары, закололи пиками и бросили в канаву. Отцов: Яна Левицкого , вице-ректора, Илью Магеревича, Либерия Очавского и Маевского, базилиан, вытащили из капеллы и, обнажив, жестоко били, требуя, чтоб они указали монастырскую казну и имущества, отданные помещиками в монастырь на сохранение. Не найдя их, потому что они уже были выкопаны в подвале другими мошенниками, забили упомянутых монахов в колодки, били по голове, лицу и спине плетьми, древками пик, палками, кололи слегка пиками, и обведя нагих с ругательствами и насмешками кругом ратуши, уже полумертвых, по заступничеству некоторых мещан, отдали под крепкий караул в дом мещанина Игнатия Рогатого. Когда-же приходский священник не униатской церкви св. Архангела Михаила, пребывающий до сих пор в схизме за границей, сильно настаивал, чтоб они были убиты, тогда вывели их на улицу и близь вышеупомянутой церкви искололи, оставив там-же тела их на поругание.

Не меньшим жестокостям подверглись жиды, которых в одной только божнице вырезали до трех тысяч. Тогда можно было видеть людей, валяющихся в собственной крови и умоляющих чтоб [17] их кто-нибудь добил, изувеченных, одних без рук, других без ушей, окровавленных, бегающих нагишом по улицам, которых чернь, собравшаяся из соседних деревень, лишала остатка жалкой жизни топорами и дубинами. Можно было видеть, как вытаскивали разных лиц из подвалов, бурьяна, рвов и других тайников; как убегающих хватали и сгоняли в одно место стадами, как самые женщины, рассвирепелые по примеру своих мужей, приметя прячущихся, резали и убивали их ножами, серпами, кочергами, заступами, подстрекая и приучая детей своих к подобным жестокостям. Не только расхищали имущество из дворянских домов и обирали до-нага трупы, но и из костёла и базильянской капеллы похищали утварь и украшения, забирали имущество, отданное помещиками на сохранение, которого было не мало, и сносили к Гонте, как в складочное место. Одни, сбросив свои отвратительные рубища, переодевались в снятые с трупов платья, другие, с презрением сидя на алтарях, снимали ходаки и надевали сапоги или иную обувь. Когда атаман Тылик, еще сохранивший в себе несколько страха Господня, уносил из костела в церковь обвязанную антиминсом коробочку с святыми дарами, то ее вышибли у него из рук и рассыпанные по земле святые дары топтали святотатственно ногами, смешивая их с кровью, истекавшею из трупов. Одни ломали распятия и богохульственно плевали на них, другие, одевшись в ризы, шли развратничать; иные, пробив дыры в дискосах, привешивали их к лентам и носили на подобие орденов, а из церковных сосудов пьянствовали.

Сволочь, упившаяся уже невинною кровью своих соплеменников и господ, истребив, в продолжении семи без-малого часов, более восемнадцати тысяч людей разного звания, начала в этот день немного успокаиваться, и чтоб найти причину пощадить остальных из согнанных в одно место и вытащенных из разных тайников, решила крестить их, погружая троекратно всего человека в воду, приготовленную в чану. С этою целью согнали всех в церковь св. Николая; но когда старик-священник не хотел их крестить, как уже крещенных, то его убили палками и отправились к вышеупомянутому приходскому священнику церкви св. архангела Михаила, и здесь решение толпы было исполнено. Этот священник, будучи в том заблуждении, что крещение, совершенное священниками, соединенными с Римскою церковью, не действительно, охотно взялся исполнить требование толпы, хотя этого не одобряли сами приведенные лица, а некоторые совсем не хотели [18] принимать крещения. Но таких было очень мало: едва нашлись три лица, которыя предпочли жестокую смерть вторичному крещению. Окрещенных сволочь разобрала между собою.

В тот-же день, когда уже приближалась ночь, несколько человек, из любопытства, начали вламываться в запертую башню, находящуюся в городе недалеко от западных ворот. Одного из них тотчас убил из пистолета Шафранский, придворный землемер владельца, спрятавшийся там со своим слугою. Это сильно встревожило негодяев, почему одни, пригнав мужиков, приказали рубить топорами, другие притащили пушку. Выстрелив из нее в башню, убили только слугу, спрятавшегося под крышей , и потом бросились с топорами к дверям. Хотя Шафранский храбро защищался и убил несколько человек, однако, взятый превосходною силой, был изрублен.

Пылкая душа Гонты, сделавшись орудием столь больших жестокостей и столь великого бедствия, уже была-бы должна умириться, но разъяренная свирепость и жажда мщения, еще не насыщенная гибелью стольких людей, не позволила ему забыть о губернаторе Младановиче, на которого он был особенно сильно ожесточен по следующей причине. Получив известие о мятежах, начавшихся в Украине, покойный воевода, желая обезопасить Уманщину, за несколько недель перед кровопролитием написал к Гонте письмо, исполненное милостивых выражений и обещавшее оставить за ним в наследственную собственность принадлежавшие уже ему хутора, отдать две деревни в пожизненное владение и другия благодеяния, лишь-бы только он в защите от негодяев Уманщины, особенно же самого Уманя, был верен, заботлив и старателен. Младанович, по зависти ли, или по презрению, или-же по каким-либо другим причинам, письма этого не отдал и даже не показал Гонте, который однако узнал о нем сперва со стороны, а потом нашел его между захваченными и снесенными к нему вещами Младановича. Гонта приказал привести его к себе с женою и детьми и, полный злобы, сказал ему следующие слова: "изменник, ты был поводом к этим жестокостям, ты причина этого кровопролития (тут он указал на трупы)! Зачем-же ты, имея в руках письмо воеводы, не показал мне его? что-же ты выиграл этой утайкой?" Потом сильно ударил его по открытой голове татарскою саблей. Пал к его ногам окровавленный Младанович, а приготовленные к этому казак и тотчас изрубили его на мельчайшие части. Жену с детьми, [19] заливавшихся горячими слезами и просивших помощи, прежде всего обнажили и, окружив со всех сторон, после разных развратных поруганий, искололи пиками. К этому самому времени привели одетого в серую свитку и босого Скаржинского, Уманского эконома. Хотя Гонта старался спасти его от смерти, однако, по настоянию крестьян, которые не раз были им наказываемы, он сделался жертвою мщения, пораженный в лоб пулею. Ужасный вид, какой представляло множество трупов, невинно пролитая кровь, которою были обагрены земля и стены, также ожидаемый смрад от трупов, которые запрещалось закапывать, как недостойные недра земли, все это, не позволяя диким умам сволочи успокоиться и долее оставаться в городе, принудило ее выйти с добычею на поле, лежащее к югу от города и называющееся Карповка. Там устроили лагерь и, укрепив его окопами и пушками, приступили к разделению сволочи на сотни или громады, из которых каждая состояла из 100 разбойников, и к назначению высших чинов. Прежде всего, при повторенных несколько раз выстрелах из пушек и ружей, провозгласили гетманом Максима Зализняка, полковником Гонту. Их обоих наименовали князьями, первого Смелянским, второго Уманским. Иным были розданы другие чины. Правление в Умане в это время досталось одному казак у, по фамилии Уласенку, который потом составил большие деньги из податей целой Уманщины и, предвидя, что сволочь наверно будет рассеяна, бежал в Валахию. Новоизбранные начальники давали большие, пышные пиры. Изо всех окрестностей сделаны были большие доставки; меду, вина, водки собрано было около полутораста бочек; — ежедневно, в-продолжении почти двух недель, пировали с криком, возгласами, музыкой и другими развратными увеселениями. В Гонте однако постоянно замечали беспокойство, тревогу и замешательство. В этом состоянии он не раз произносил такие слова: "сомневаюсь, братцы, чтоб мы могли распить то, что наварили." В то же самое время произошел и дележ собранной добычи. Из сукна, шелковых материй, мехов, разного платья и всякой утвари насыпали более десятка больших курганов; кроме денег и часов, которых было не мало, одного изломанного серебра набралось шесть сундуков. Зализняку, кроме других дорогих вещей, досталось три сундука с серебром, которые он продал в Киев одному купцу только за девять тысяч, хотя они гораздо больше стоили. Остальную часть серебра и [20] лучшей добычи назначили Гонте, прочие-же вещи были разделены между другими, сообразно чинам и выказанному в резне мужеству.

Так как трупы в продолжении трех летних дней лежали не погребенными, то нестерпимый смрад принудил оставшихся в городе мещан собраться вместе и усильно просить Зализняка и Гонту, что-бы трупы были убраны; но как трудно было копать ямы, то приказано было согнанным мужикам сбросить тела в колодезь, находящийся на самом рынке между западом и севером, в левом углу теперешней ратуши, если обратиться к востоку. Колодезь был глубиною в несколько десятков сажен, но, не смотря на то, что много трупов делалось добычею собак, колодезь был набит трупами. Тела, находившиеся за городом, были оставлены на съедение зверям и птицам.

Очнувшись от опьянения, как-бы от летаргического сна, сволочь, вместо того, чтобы выйти из остервенения и оставить жестокости, составила совет, на котором согласились послать несколько сотен в соседние местечки и деревни для грабежа, разбоя и набора новой толпы, число которой всякий день значительно умножали мужики. Кто больше убьет Поляков или Жидов, тому был обещан высший чин. И действительно, в местечках Гранове, Теплине, Дашове, Тульчине, Монастырище, Гайсине, Конеле, Басовке, Ладыжине и в смежных деревнях, Поляки и Жиды подверглись тем же жестокостям, что и в Умане. Из этих мест большую добычу ежедневно доставляли в лагерь.

Сотник, по фамилии Шило, с пятидесятью конными казаками, хорошо вооруженными, и двумя пушками, отправился между тем в Балту, местечко, лежащее на Турецкой границе. Вырезав здесь Жидов и оставшуюся шляхту (многие бежали на Турецкую сторону за реку Кодыму) и, захватив их имущество, он требовал у Турецкого паши выдачи остальных; когда-же ему было отказано, хотел возвратиться в лагерь. Этим-бы дело, вероятно, и кончилось, если б Турок в его присутствии, не знаю по какому поводу, не убил Грека. Разгневанный этим сотник, присоединив к себе еще столько-же негодяев, сколько у него было, сделал такую сильную атаку на Турецкую сторону, что, не смотря на долгое сопротивление, Турки должны были выступить из города, ретируясь медленно с захваченными лучшими вещами. Хотя один атаман и несколько гайдамаков были убиты, однако Шило до тех пор продолжал атаку, пока не овладел всею Турецкою стороною и не избил всех, которые не спаслись [21] бегством. Правда, вскоре прибыли на помощь Татаре, но не во время, потому что сволочь, нахватав бывших под рукою пригодных вещей, быстро скрылась. В честь прибытия упомянутого сотника и других, которые в тоже самое время возвращались в лагерь с добычей и набранной отовсюду сволочью, стреляли из пушек и ружей, издавали радостные крики и делали причудливые пиры в простонародном вкусе. Но эта радость изменилась вскоре в нестерпимую печаль и несчастие для разбойников, а для страны — в утешение.

В самом разгаре увеселений сволочи, дано было знать Зализняку и Гонте, что Русский поручик, по фамилии Кривой, прибыл в город с 60 Донцами. Это сильно встревожило разбойников, и потому они решились быть осторожными и избегать Москалей; но благоразумный поручик сумел дать столько доказательств мнимой дружбы, что Зализняк и Гонта, убежденные в его непритворности, не только приглашали его к себе на общие пиры и посылали значительные подарки, но сверх того позволили ему поставить, вместо казаков, свои караулы в городе. Чтобы, притом, оправдать свои действия и более укрепить образовавшуюся связь с поручиком, они показали вымышленный Мельхиседеком указ Российской императрицы, уверяя, что они готовы, по приказанию императрицы, пролить кровь до последней капли, и что поэтому они единодушно решились отправиться в Бердичев для истребления находившихся там конфедератов. Поручик все это одобрил и обещал сам присоединиться к ним с своим войском, которое приближалось, состоя из целого полка карабинеров; но предварительно требовал удаления крестьян, имевших хозяйство, жен и детей, потому что подобные люди, объяснял он, не захотят перенести военных трудов и лишений, а побуждаемые к бегству привязанностью к своей стране, женам и детям, ничего не сделают, кроме замешательства и беспорядка; сверх того страна разорится, лишившись людей, занимающихся земледелием. Это мнение было одобрено, и тотчас приказано объявить, чтобы все люди этого рода, а также те, которые не чувствуют в себе сил к перенесению всех случайностей, представляющихся обыкновенно солдату, особенно во время войны, вышли из войска и разошлись по домам. Действительно, много мужиков последовало этому мнению и выбыло, но несравненно больше осталось. Наконец, объявлено было в лагере, чтобы все готовились в поход, вместе с Русским войском, к Бердичеву. Будто с этою целью, поручик советовал, для возбуждения большого мужества, [22] устроить в предпоследний день пир, на котором сволочь до такой степени напилась медом и водкой, что очень мало осталось таких, которые были в-силах двинуться с места. Подстрекали их к этому и Москали, но сами сохраняли самую строгую воздержность. Когда уже и Зализняк с Гонтой напились порядочно, поручик, также притворяясь пьяным, в сопровождении Гонты и Зализняка отправился в свою резиденцию, бывшую в городе. Прибыв сюда, он, после дружеских разговоров, уведомленный, что карабинеры находятся недалеко от лагеря, приказал Гонту, Зализняка и других, прибывших с ними, сейчас-же заковать крепко-на-крепко в кандалы. Остолбенели Зализняк с Гонтой, а подскочившие Донцы прежде всего вставили им обоим замки в рот, чтоб они не произвели никакого шума и замешательства; потом, сильно ударяя их по лицу, оковали обоих железными цепями. Посаженные в одно место, они, качая друг к другу головами, оплакивали свою судьбу: приготовив ее себе вместе, вместе о ней и сожалели.

Когда это происходило с Гонтою и Зализняком, остальные Донцы с карабинерами окружили между-тем со всех сторон лагерь. Это еще не встревожило сволочи, считавшей их своими друзьями, но когда со всех сторон раздались восклицания, чтобы она тотчас положила оружие, тогда есаул Хома, крикнув »измена«, первый бросился к оружию и убил нескольких Донцов, но окруженный другими Донцами, вскоре и сам был убит. Бросились было защищаться и другие, но пораженные внезапным страхом и обессиленные пьянством, не имея предводителей, принуждены были положить оружие; прочие-же, которых было гораздо больше, спали пьяные и даже не знали о своей погибели. Имея в готовности довольно веревок и колодок, Москали приказали мужикам, согнанным нарочно из имения Городецкого, близкого к Уманю, вязать и набивать колодки; так как это происходило ночью, то многие убегали, выползая на животах под лошадьми, но и из них многих потом поймали. Когда веревок и колодок не достало для такого множества негодяев, остальных, окруженных со всех сторон и безоружных, карабинеры продержали до утра на месте под крепким караулом, а на другой день побросали в ямы и подвалы. Сначала отобрали лошадей, оружие, амуницию и всю добычу и доставили к Русскому полковнику, по фамилии Нолькину, который прибыл с карабинерами. Потом приводили к нему по нескольку разбойников, и Заднепрянцев записывали на одном [23] списке, а на другом, со всеми приличными подробностями, Украинцев. Всех обдирали до нитки. Наконец, Зализняк, со всеми заднепровскими товарищами и всею захваченною добычей, был отослан в Московскую землю, где он был сначала высечен кнутом у позорного столба, а потом отведен в Сибирь, куда сослали и вышеупомянутого Мельхиседека, который однако вскоре был возвращен в Киев. Остальных негодяев наказывали другими, сообразными с обычаем страны, способами, водя их подле границы Польской. Тех-же, которые были жителями Польской стороны, отвели в деревню, называющуюся »Сербы« и лежащую недалеко от пограничного города Могилева, и отдали Браницкому, обозному, который там стоял все время со своею дивизией. После допроса, в той же деревне, сначала содрали с Гонты кожу полосами, отрубили ему руки и ноги, вырвали у живого сердце, наконец четвертовали. Он вынес эту казнь так-же терпеливо, как и по заслугам, приготовившись заранее к смерти самым приличным образом. Других губили и наказывали разными способами: то отсекали головы, то вешали, то отрубали левую ногу и правую руку, то драли розгами. Свидетелями этой казни были: Каменец, Львов, Кременец, Винница, Житомир, Латичев и другие города, где казнили по семи, пяти и восьми негодяев.

Таково событие 1768 года, такова судьба Украинской черни, которая, сделавшись причиной собственной погибели и погибели стольких соотечественников, не мало повредила вскормившему и взлелеявшему ее на своем лоне отечеству и в том отношении, что страна потеряла более десятка миллионов, так-как имущество, приобретенное кровавым трудом, перешло в чужие руки.

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.