№ 44

1648 г. сентября (не ранее 15 — не позднее 20). — Реляция о разгроме польско-шляхетского войска под Пилявцами, составленная участником битвы

Из Варшавы реляция о разгроме польского войска под Пилявцами года божьего 1648

В течение нескольких недель уполномоченные Речи Посполитой ничего не делали в лагере, а только спорили о своем первенстве. Так как было 7 воевод, 5 каштелянов, 16 старост, то тратили они попусту время, не соглашаясь соединенными силами ударить на казаков.

21 сентября в день Св. Матвея, хотя не все присутствовали на богослужении, что случается редко при таком большом количестве священников, наши ворвались утром в казацкий лагерь и там им повезло.

После обеда должен был начаться бой с согласия всего войска, ибо в тот день кн. Иеремия хорошо выстроил армию, что было связано с его собственной ненавистью [к восставшим]. [120]

Однако военачальники и пп. русские советовали не наступать на казаков, говоря: «Какая от этого польза будет, если своих же крестьян перебьем». С этим они вышли из строя, а военачальники с хоругвями своими за лагерем вели частные разговоры.

Войска в то время насчитывалось до 30 тысяч, кроме челяди разной, которой было [также] до 30 тысяч, ибо одних подвод, которые нагрузили в Польше награбленным добром, имелось свыше 50 тысяч.

22 сентября конные стычки с казаками были счастливыми, ибо во время нескольких наших вылазок [казаки] убегали от наших.

В этот день около часу ночи казаки, получив известие о том, что прибыла татарская орда численностью до 30 тысяч человек, подняли в лагере большой крик и в течение почти трех часов стреляли. Слыша это, в нашем лагере наши поняли так, что [казаки] сами между собой подрались, а о татарах ничего не знали. И хотя им кн. Иеремия, доставший хорошего языка, сказал, что татары уже прибыли, [они] никак ему не верили.

23 сентября собралось войско на поле в большом беспорядке, ибо каждый панок хотел быть гетманом и не становился там, где ему приказано, а только там, где ему понравилось.

Накануне вечером было приказано е. м. п. [каштеляну] сандомирскому с его полком подготовиться к дневной охране, [причем] ему были приданы п. староста ломжинский, п. староста рожанский и другие панские хоругви. А все это из-за злобы, что добровольно прибывшие в те края не хотели сразу бороться с противником.

В то время, когда е. м. п. [каштелян] сандомирский переправлялся через болота, воду и рвы (ибо в таких местах был расположен наш лагерь, а казаки расположились в прекрасном лагере), казаки и татары окружили там все хоругви. Когда он три раза привел [полк] в этот пункт и послал за подкреплением, ему не дали никакого подкрепления, а только постыдно бежали. Е. м. п. [каштелян] сандомирский, потеряв там коня, — как и другие воины, ибо [казаки] выводили им коней из строя больше всего бердышами, — помчался на данном ему вновь коне к первой переправе. Когда конь начал тонуть в болоте, подталкиваемый сзади другими, один из свободных слуг вытащил п. [каштеляна] сандомирского и, достав коня, привел в лагерь.

В это время хоругви разбежались, ибо казаки [были] впереди, а татары уже были на флангах и в тылу.

Военачальники, увидев такое наступление противника, увели с поля войско и, оставив лагерь с возчиками и слугами, бесстыдно бежали, ибо они научились, что под спасением родины ничего другого подразумевать не следует, как только хорошее бегство, тем более что они узнали о татарах и были охвачены страхом.

Видя такое бегство, татары и казаки подумали, что наши совершают какой-то стратегический маневр или же отводят войско, чтобы (позже] побить их на добыче, и в течение целых двух часов не переходили в атаку. Однако, видя, что хоругви далеко уходят и разъединяются в беспорядке, с криком ворвались в лагерь. Там они захватили все имущество, применяя насилие к тем, которые оборонялись. Того, кто бежал, они не преследовали, так что потери в людях небольшие. Однако урона в снаряжении и имуществе у нас больше, чем на 7 миллионов, [121] а позора — на тысячу миллионов, ибо при хорошем управлении и богобоязненных военачальниках несомненно могла быть счастливая победа.

Имели место роскошь, амбиция, раздоры, зависть.

Роскошь — ибо один имел алмазный и рубиновый пояс, который оценивали в 100 тысяч, второй такую соболью ферязь, которую надел татарин и которая с алмазными запонками и соболями стоит 70 тысяч.

Амбиция такая была, что не поговорили, как этого требует воинское достоинство, со старыми солдатами, а большею частью водились только с молодыми и опирались на пеших.

Раздоры такие были, что всех тех, которые были из Малой и Великой Польши, по сто раз подвергали опасности, видя, что они без страха за отчизну сражаются.

Зависть такая была, что вместо двадцати [раз] виделись с князем е. м. самое большое два раза и пожалуй любили друг друга, находясь порознь, больше, чем на открытом совещании [и не так], как положено по воинской дисциплине, которая отсутствовала.

Осинский, имевший пушки и 8 тысяч пехоты — своей и других панов, не получая никакого подкрепления, ушел только с 400 [солдатами]. Сам невредимый, он, как и многие другие беглецы, идет ко Львову.

Во время этого несчастного бегства, особенно от Пилявец до Константинова, друг друга сбрасывали с лошадей, а в связи с образовавшейся большой толпой и пробкой из возов, одни, пытавшиеся пробраться вплавь, там погибали, а другие, мм. напирая, ломали себе шеи.

Немалая часть этого войска направилась к кн. Иеремии, который, согласно последнему сообщению, разбил несколько сот подразделений. Ибо, кто бога боится, с тем и счастье, и победа.

До войны некоторых сенаторов называли в сенате спасителями отчизны. На деле же они стали губителями, если не предателями нашего войска.

Пан Кисель раньше всех приехал в Варшаву для своего оправдания, но этот Кисель не только кислый, но и горький.

К некому Пельке, лащовскому уроженцу, присоединились несколько сотен убегавшей челяди, которые грабили в селах и местечках, и, таким путем подкрепившись, поехали к коронному хорунжему.

Получив сверх ожидания такие трофеи, Хмельницкий с татарами направились под Каменец, чтобы взять его.

Всеми городами овладел такой страх, что и во Львове потеряли голову [и не ведут] ни малейшей подготовки к обороне. Так как там полно схизматиков и армян — львовские обыватели оттуда убегают. И со всем имуществом своим они направляются в Торунь или Гданьск, но там эти добрые люди их не пускают, находясь, конечно, в сговоре со схизматиками, которым порох и оружие дают.

Было 5 тысяч разных женщин, которые находились в лагере и возле него, однако татары и казаки их не помиловали, ибо, вместо водки и меду, их потчевали грязью и кровью.

При таком страхе и утрате мужества Хмельницкий обещает явиться к окончанию элекции. Если бы даже хотели сократить установленные сроки и в течение двух недель избрать короля, то сам Кисель, так сильно переродившийся, хочет эту элекцию оттянуть, заявляя: «Сокращение [сроков] элекции есть ущерб для свободы Польши». Эти слова сорвались с его уст еще на совещании, за что некоторые сенаторы не только не ругали его, а еще спасителем отчизны называли и отдали в его распоряжение целостность Речи Посполитой, дав ему тогда же все полномочия для ведения переговоров с казаками.

Если схизма и Лютер Польшей владеть будут, честные поляки несомненно лишатся своей свободы.

Автор донесения поклялся над этим, ибо, дважды подстреленный, он писал этот дневник не краской и не чернилами, а кровью своей.

Дальнейший ход действий испытает их мм. пп. спасителей.