1651 г. октября 1. — Письмо коронного гетмана Н. Потоцкого коронному канцлеру А. Лещинскому с описанием обстановки, в которой заключался Белоцерковский договор

Копия письма е. м. п. краковского е. м. ксендзу коронному канцлеру из лагеря

Наконец, по воле милостивого неба бои закончились соглашением; некоторых [из них], не распространяясь, я немного коснусь пером [для] в. м. м. п.

После разгрома е. м. п. воеводой черниговским казацкого табора, который шел к Киеву с намерением помешать соединению литовских войск с коронными войсками, Хмель прислал ко мне и ко всем их м. пп. комиссарам письмо с просьбой о милосердии и с заявлением, что хочет оставаться верным подданным е. к. м. В связи с таким письмом я провел совещание о том, что с этим делать, идти ли против Хмеля и укрепить его в союзе с язычниками, или же проявить к нему милосердие и примирением потушить вредную внутреннюю войну. Все их мм. пришли к единодушному мнению попробовать с ним помириться.

Поэтому сначала на несколько дней заключено перемирие, а после [мы направили] в Белую Церковь для ведения переговоров с назначенными им лицами их м. пп. воевод киевского и смоленского, п. стольника Великого княжества Литовского и п. подсудка брацлавского, дав им до половины дороги хороший конвой, которым командовал е. м. п. Ян Сапега, а с половины дороги их встретило несколько тысяч казаков, которые сопровождали их до Белой Церкви.

После столь любезного приема пп. комиссары приступили к переговорам по порученному им делу и сначала, по милости божьей, благополучно вели переговоры обо всем.

На следующий день сам Хмельницкий, который должен был со всеми силами своими, объединенными с татарами, ждать под Ольшанкой, прибыл под Белую Церковь, и направился прямо к замку, чтобы нанести визит их м. пп. комиссарам, а войско расположил табором и опоясал Белую Церковь от реки Роси до второго конца этой же Роси. Над рекой Росью же расположил орду, с Караз мурзой, — приблизительно десять тысяч. [622]

После этой Хмелевой церемонии их м. пп. комиссары вели переговоры с ним самим и со старшиной его по трем пунктам: 1. О разрыве братства с ордой. 2. О сокращении количества казаков до шести, восьми, а самое большее до двенадцати тысяч. 3. Об оставлении шляхетских имений. Наконец, чтобы на Украине были расположены [польские] войска. Вокруг этих пунктов много говорили, выдвигая с обеих сторон соображения за и против. А когда уже подходили к решению, началось большое возмущение черни против старшины и Хмеля. Начали громко и открыто кричать ему, что «хочешь предать нас и татар и отдать ляхам в руки».

Вместо окончания переговоров их в. пп. комиссары попали в крайнюю опасность. Чернь с ордой окружила замок с намерением уничтожить комиссаров и старшину, а какой-то татарин чуть не убил из лука е. м. п. воеводу киевского. Старшина же защищала неприкосновенность свою и комиссаров, рубила простонародье, обезглавливала, но невозможно было подавить возмущение.

Тогда при такой опасности для самого Хмеля и старшины было решено, чтобы комиссары вернулись из Белой Церкви к нам. Когда они стали это выполнять и, пустив возы с добром своим впереди казацкого полка, только вышли из города, орда и чернь бросились на них и всех заковали и увели; челядь, которая была при них, перебили, а самих вели. В. м. м. п. изволишь легко догадаться, какой нагнали страх.

На этот шум выскочила старшина, намереваясь защищать возы, однако, тщетно, ибо никак не могла с этим справиться, хотя в этом замешательстве погиб один Чигиринский сотник и несколько десятков татар тоже погибли от руки казаков.

Итак, погибли все возы их милостей со всем добром и они потерпели большой убыток, ибо больше, чем на 130 тысяч потеряли, а самое главное, что сами еле избежали опасности, ибо полковники с большим трудом отвели их обратно в белоцерковский замок, в котором не удержались бы, если бы полковники не охраняли их всю ночь, отбивая чернь, которая обязательно хотела ударить по замку и уничтожить их.

После такого дела Хмель отправляется в табор, чтобы настоятельно потребовать от Караз мурзы объяснения причины совершенного преступления. А между своими он разыскивает подстрекателей и виновников и, обнаружив их, приказывает их обезглавить. Выполнив это, отправляет на следующий день своих послов к их м. пп. комиссарам, извиняясь за совершившееся, обещая довести до конца дела, о которых шли переговоры. Совершив эту церемонию, посылает несколько тысяч казаков и сам с плачем, сожалея о позоре и уроне, вывел их м. пп. комиссаров. Итак, их м. пп. комиссары приехали в Германовку, а послы казацкие в лагерь. Я с войском продвигаюсь к Белой Церкви с тем намерением, чтобы или переговорами успокоить отчизну, если удастся, или же продолжать эту начатую войну.

Итак, 23 сентября я подошел к Белой Церкви, в миле от которой появляется навстречу добрый казацкий и татарский конный отряд. Придерживаясь информации е. к. м., я пошел строем, подобным берестечскому и валом наступал на этого противника. [623]

Поручив правый фланг кн. е. м. п. гетману Великого княжества Литовского, а левый — п. воеводе черниговскому с е. м. п. воеводой подольским, я приказал полку, который находился в передней сторожевой охране и который возглавлялся войсковым стражником, вступить в бой, когда до казацко-татарского табора осталось уже только полмили.

Это сражение, по милости божьей, оказалось настолько успешным, что один этот полк из четырнадцати хоругвей и семь литовских хоругвей, которые сражались на правом фланге, прогнали противника к табору, уложив немало казацких и татарских трупов. В этом сражении е. м. п. Воронич славно погиб. После окончания этого сражения остаток войска был при помощи пушек загнан в табор, вблизи которого я расположил свой лагерь.

В воскресенье, 24 сентября, мне сообщали, что казаки и татары вышли в поле, забавляясь наездничеством впереди и позади нашего лагеря. Казаки же возвели у одной плотины вал, чтобы, [опираясь на] него, защищать от нас воду и переправу к ним на другую сторону. Я приказал тогда войску выйти в поле. Всадники дрались с татарами, на казаков же я приказал наступать двумя рейтарскими хоругвями, после наступления которых казаки подались в болото, а те, которые уже было соорудили вал, были расстреляны несколькими десятками пехоты е. к. м.

25, в понедельник, пошел сильный дождь; перед вечером часа на два затихло; казаки с татарами вышли в поле, а войско наше тоже вышло. Когда начало темнеть, я приказал драгунам их м. п. хорунжего сандомирского гнать наездников и направил [вслед за драгунами] сына моего, старосту каменецкого, с полком и м. п. воеводу черниговского с другим. Они пошли за драгунами, а остальное войско стояло в резерве. И когда те два полка были уже недалеко от табора, они наткнулись на неприятельскую конницу и пехоту и, по милосердию божьему, причинив им немалый урон, загнали их в табор.

26 сентября, во вторник, лил сильнейший дождь, лошади также стали сильно голодать, а ни пастбища, ни хлеба не было, войско Хмеля все потравило. Казацкий табор был расположен в больших оврагах и удобном для защиты месте, был крепко окопан, хорошо обеспечен оружием, войска в нем больше, чем 100 тысяч. Однако Хмельницкий, вооруженный такой силой, ежедневно посылал [посланцев], вымаливая милосердие.

Приняв затем во внимание, что он просится и что иногда не мешает сделать послабление подданным, а табор взять также невозможно, я пригласил их милости для совета, что в этом случае делать. Появились одни мнения, чтобы, оставив в покое табор, отойти в строю и лагерем к Ольшане, а оттуда наступать в глубь Украины саблей и огнем. Другие же не советовали отходить, мотивируя это тем, что это опасная вещь оставлять в своем тылу противника.

Как раз когда происходило это совещание и возникали такие противоречивые мнения их милостей, Хмель опять присылает ходатайство о милосердии и прося, чтобы не доходило больше до кровопролития. [624]

Из этого совещания их милостей зародилось затем и было принято решение мириться и мириться по таким соображениям что: 1) наемные хоругви, которым кончалась четверть, отказались от службы и заявили, что выйдут из лагеря; 2) среди пехоты частично от голода (ибо никто нам при этом вступлении нашем на Украину не подносил продовольствия добровольно, а на деньги также нечего было купить и не у кого достать, даже нам самим хлеб кушать не приходилось), частично также от невзгод распространилась какая-то заразная болезнь, так что от нее всюду часто умирали, а затем [болезнь] начала уменьшаться; 3) кн. е. м. п. староста Жмудский ¹⁷², столь далеко отошедший от своего лагеря под Любечем и незнавший, что с ним происходит, хотя не отказывался идти дальше и проявил во всех случаях достаточно образцов благородства, добродетели, смелости, мужества и любви к отчизне, однако, склонялся к переговорам, так как не мог в течение длительного времени помогать [коронному войску], оглядываясь на свои границы; 4) языки утверждали, что на днях [прибудет] сам хан с войском; 5) начался голод не только для лошадей, но для нас самих.

Поручил я тогда вести переговоры по этому вопросу е. м. п. воеводе киевскому. Последний довольно верно, искренне и разумно подошел к порученной ему нами, е. к. м. и Речью Посполитой услуге и добился результатов.

27 сентября, в среду, рассмотрены все пункты этого соглашения.

28 сентября, в четверг, Хмель, взяв в свой табор заложниками за себя е. м. п. старосту красноставского и е. м. п. подстолия литовского, брата моего, приехал с полковниками в наш лагерь, и припав к моим ногам и их м. пп. комиссаров, дал клятву на договор; мы тоже в свою очередь присягнули на него. Пока посылаю в. м. м. пану копию договора, а подлинник сам после отдам е. к. м.

Не знаю, придется ли он по вкусу е. к. м., однако, все, что я делал, делал ради республики, не желая подвергать ее еще большим потерям. Отчасти потому, что она подверглась большой разрухе из-за противника (на несколько десятков миль царит опустошение), что и в дальнейшем продолжалось бы, если бы мир этот был нарушен саблей. И в короткое время эти края должны были бы прийти к окончательной гибели от двух столь мощных войск, в связи с чем Речь Посполитая из-за их уничтожения могла бы позже сильно пострадать. Отчасти потому, что из-за налогов разорен и солдат наш.

Итак, принимая это во внимание, я предпочел определенный мир гадательной победе. Считаю, что к счастью е. к. м. отчизна удовлетворена, поскольку и граница, которую себе противник широко и очень гордо наметил, шею свернула, поскольку изгнанные [паны] возвратились в поместья, поскольку и солдат будет иметь на Украине свои зимние квартиры.

Какой этот мой труд ни есть и как бы его люди ни истолковывали, я его полностью отдаю братской милости в. м. м. пана с горячей просьбой о том, чтобы в. м. м. пан, как и во всех случаях со мною, так и в этом, соизволил встать на мою сторону, если бы кто-либо со стороны превратно е. к. м. представил [это].

Следовало бы в. м. м. пану помнить и отличить е. м. п. воеводу киевского, который, как в этой услуге для е. к. м. и всей Речи [625] Посполитой, так и в других случаях проявил отличное мужество. Не меньше следовало бы е. м. п. воеводу брацлавского иметь под своим покровительством и перед е. к. м. соизволить заступиться своим авторитетом по поводу упомянутых событий.

Усердно и покорно прошу за е. м. п. стражника войскового, чтобы ему было предоставлено оставшееся по е. м. п. Ворониче киевское подчашество и горячо ходатайствую, чтобы он получил эту должность от е. к. м. по ходатайству в. м. м. м. пана.

В лагере под Рудком, 1 октября 1651.

Комментарии

172. Януш Радзивилл.