КОНДУРУШКИН В.

ДАМАСК

I.

Выгода местоположения. — «Вечный город». — Поэзия исторической дали. — Падение восточной культуры.

Под тридцатыми градусами северной широты, но на высоте 2.500 футов над уровнем моря, в равнине, защищенной с севера довольно высоким хребтом Антиливана, орошаемый многоводной для Сирии рекой Барадой (Древняя — Хризороас — золотая. Барада значит холодная.), Дамаск лежит в местности действительно благодатной. Есть много легенд об основании этого города. Его имя приурочивается то к Симу, сыну Ноя (по-сирийски — Шим, или Шам, а современное название Дамаска — Шам), то к имени слуги Александра Македонского, «Димашку». Но, очевидно, что такой чудный уголок земли сделался местом людского обитания с того самого времени, когда в Сирии появились люди. Под теплым солнцем южного неба, в тени кипарисов, лимонов и гранат, жить хочется не только цивилизованному человеку, но и дикарю.

Почти все приморские портовые города Сирии потеряли чистоту своего восточного облика. Европейцы внесли в них свою разнообразную внешность и положили свой отпечаток на дома, магазины, сады, одним оловом на все, что прежде всего бросается в глаза, и по чему составляется первое впечатление. Правда, европейцев в Сирии очень немного, однако им начинают здесь [224] уже подражать, а это главное. Но чем дальше от морских берегов, тел чище восстает перед вами Восток. Дамаск более других городов Сирии сохранил местную культуру и менее других городов имеет склонность переодеться в модное европейское платье.

Рим называется «вечным городом». Но против Дамаска Рим — сущий младенец. Раньше, чем родился Рим, Дамаск был в зените своей славы и гремел по всему Востоку, как центр сирийской культуры, могущества Арама. При Бангададах (русский перевод Библии — «Венадад») Дамаск уже был большим городом и имел большие дворцы, о чем свидетельствует пророчество Иеремии: «И зажгу огонь в стенах Дамаска и пожрет дворцы Бангадада» (пр. Иеремии XL гл., 24 ст.). А Бангадады сирийские были современниками деления царства Еврейского на Иудейское и Израильское!

Со словом «Дамаск» в воображении европейца невольно возникают какие-то поэтические образы, полузабытые, неясные, как воспоминания детства. Тут и сказки «тысячи и одной ночи», и исторические рассказы, а главное далекая неведомая жизнь, южная природа и воистину бесконечная древность этого знаменитого города. На протяжении целых тысячелетий история крупными чертами набросала здесь столько великих лиц и событий, создала столь особенную жизнь, что не знаешь, каким языком нужно все это рассказывать. Здесь пролиты целые реки человеческой крови, здесь столкнулась злоба и вражда, кажется, всех народов мира, и несмотря на все это, поэтическое обаяние ближнего Востока громадно. Чужд он нам, европейцам, а между тем как много мы от него получили! Можно сказать, мы воспитаны его молоком. Не говоря уже о религии, даже сама наука научилась лепетать детские речи и ходить здесь на Востоке. Есть что-то поэтически-прекрасное в его долгой и разнообразной истории. Известно, что Бокль всю свою жизнь стремился взглянуть на Дамаск — этот «цветок Востока». Кого не манил своими таинственными красотами далекий и неведомый Восток! Недаром чуткая душа Пушкина и Лермонтова звучала сильнее, касаясь восточной жизни. Самый могучий поэтический образ творений Лермонтова всколыхнулся в его душе под влиянием мусульманского Востока (ведь Кавказ — Восток в миниатюре!). И действительно все здесь страшно интересно и бесконечно прекрасно. Кажется, каждый камень хочет подняться с неподвижных гор и рассказать свою длинную, кровавую историю. Здесь даже деревья, запечатленные важностью событий, не хотят умирать и живут целыми тысячелетиями, вспоминая дни расцвета Финикии, славного Соломона и римское владычество. [226]

И вся эта длинная история Востока, отложившаяся в каждой мелочи материальной и духовной жизни народа, скоро перейдет на бумагу. А в природе она исчезнет, как пропетая песня, как звук человеческого страдания в пустыне. Все здесь гибнет и сменяется новым, европейским. Скорее нужно изучать этот волшебный край, иначе будет поздно. Восток умирает. Вместе с ним умирает и старый Дамаск. Но по неизбежному закону истории он восстает для новой жизни.

Цель нашей статьи — познакомить с современным состоянием Дамаска и будущим его значением торговом и промышленном отношении.

II.

Общий вид Дамаска. — Сук-Тауиль. — Сук-аль-Хамидийе. — Собаки. — Устройство домов. — Внутреннее убранство их. — «Новый стиль» в Европе и восточный стиль. — Кресло султана. — Старая дамасская стена. — Мечеть аль-Амуи (Омайядов). — Древний портал. — Таинственная комната. — Могила Салаху-д-дин'а Ай-юби. — Император Вильгельм II и Восток.

На Востоке столкнулось и отложилось столько эпох и культур, они так нелепо перемешались друг с другом, что ни одна из них не хочет признавать другую. В особенности заметно это в новейших постройках. Дамаск представляет из себя серовато-желтую кучу домов, нагроможденных друг над другом в совершенном беспорядке. Везде склоны, откосы, острые и тупые углы, никакого порядка и плана. По этому хаосу, точно громадные змеи, расползаются во все стороны круглые крыши базаров. Только темные, островерхие кипарисы стоят над домами прямо, точно хотят дать глазу возможность отдохнуть от общей архитектурной сумятицы на своем стройном и прямом стане. Дома принимают самые прихотливые позы, становятся друг к другу то задом, то боком, то лицом к лицу. Восток стеснять себя не любит и, где можно, старается избегать какого бы то ни было порядка, за исключением порядка старшинства в собраниях. За этим здесь следят весьма строго не только в доме вельможи, но и самого бедного мужика в глухой деревне. Эту кучу домов во всех направлениях прорезывают узкие, кривые, полутемные проходы, в которые с крыш выбрасывают всякий сор и выливают нечистоты. Но и в этих узких ущельях горячее южное солнце милостиво согревает и сушит все, несмотря на то, что верхние комнаты обыкновенно с двух сторон выдвигаются над нижними, почти сходятся на верху, оставляя пролет не более аршина. Только базары раздвигаются немного пошире, но при многочисленности дамасской толпы и они кажутся совершенно узкими. [227]

В Дамаске есть два главных базара. Один из них сохранил все черты древнего Востока, другой же принарядился по европейскому образцу. Первый Сук-Тауил (длинный базар), другой Сук-аль-Хамидийе (базар Хамидийе).

Входя в первый раз под широкие своды Длинного базара, трудно понять, что творится вокруг. Все движется, кричит, говорит, машет руками. Слышится рев мулов и ослов, крики погонщиков и продавцов всякой съедобной дряни, сидящих на земле вместе со своими подносами, окрики кучеров, щелканье бича, лай собак и задорная сирийская брань. Под этим круглым сводом движется, волнуясь, целый поток годов в фесках и изарах (Изар — головное женское покрывало), перемешанных с ослиными ушами и головами верблюдов. Кажется, даже пешеходу трудно двинуться вперед, не только двуместной коляске, запряженной парой лошадей. Но нет. К удивлению коляска двигается быстро, арбажи (Кучер) лениво выкрикивает неизменное «дагарак!» — твоя спина, — пощелкивает бичом, и толпа раздвигается перед самыми мордами лошадей, задевая за них даже озабоченно жестикулирующими руками. Мальчишки согнувшись убегают из-под самых лошадиных ног и, обежав коляску, прицепляются сзади, вызывая неудовольствие арбажи. Собаки, свернувшиеся клубками, лениво встают с дороги и отходят в сторону ровно настолько, чтобы колесо коляски не раздробило голову. Даже ослики с мешками на спинах сворачивают с дороги и, торопливо семеня ножками, подбирают свои зады, спасаясь от ненавистного мукария (погонщика), идущего сзади и подгоняющего ленивцев острым деревянным гвоздем.

А по бокам базара в его стенах расположены маленькие клетушки-лавочки. Тут торговля, тут же и производство, В клетушках, зарывшись в свои товары, сидят торговцы в полосатых кунбазах (Кунбаз — верхняя легкая одежда в виде длинной рубашки с разрезом напереди), плотно обхватывающих закруглившиеся, ожиревшие члены, сидят в неподвижных позах. Многие спят, открывая глаза только на окрик покупателя. Не вставая с места, каждый торговец лениво достает почти все свои товары. Воздух удушливый, пропитанный одуряющими испарениями и едкой пылью. Походка всех этих тысяч людей какая-то развинченная, утомленная. Все говорит о лени и сне.

Совершенно другое впечатление производит аристократический Сук-аль-Хамидийе. Там уже европейские магазины, зеркальные стекла, за которыми видны европейские товары. Все там [228] выглядит чище, богаче. Многое потеряло свои восточные черты и подернулось лаком европейской внешности. Даже ослик конфузится там своими длинными ушами, а верблюд и мул — те туда и совсем не заглядывают. Там и публика чище: турецкий чиновник, группа богатых мусульманок под изарами, чернокожий евнух и только изредка виднеется сирийский фаллях (Фаллях — мужик) с разинутым от удивления ртом. Магазины с шелковыми и шерстяными материями постоянно набиты женщинами, главным образом мусульманками, которые только здесь и могут украдкой взглянуть на запрещенный им Кораном плод.

Весьма свободными обитателями многочисленных дамасских базаров являются собаки. Собаки — это низшее сословие Турецкой империи. Оно обладает довольно высоким чувством гражданственности и, на зависть турецким двуногим подданным, самоуправлением. Да и Турция признает за ним известные права. Константинополь, говорят, отказал французам, изъявившим желание на свой счет истребить всех его собак. Поговаривали также уменьшить, если не истребить совершенно, собак в Дамаске к приезду императора Вильгельма II (1898 г.). Но и это не состоялось. Собак по-прежнему ужасно много. Во всяком переулке, даже самом глухом, можно встретить несколько собачьих семейств. В грязи, в мусоре валяются маленькие щенки и жадно теребят грязное вымя матери. Мусульмане считают благим делом кормить этих животных, хотя и признают нечистыми: истинный правоверный после прикосновения собаки должен совершать омовение.

Собаки здесь не в рабстве — нет. Они совершенно свободны, живут вполне самостоятельно и только для собственной выгоды привыкают иногда к известному хозяину, оказывая ему кое-какие знаки внимания. Вообще же ведут себя независимо и, как я уже сказал, обладают известным самоуправлением. Город разделен у них на части и улицы. Собаки каждой улицы наследуют этот участок от своих родителей и не смеют переходить в другой без риска собственной шкурой. Обитатели каждого участка отлично знают друг друга, и каждый пришлец считается врагом. Горе той собаке, которая без всякой предосторожности перейдет границу!.. Я никогда не наблюдал в России за собаками такой злобной выдержки, такой поразительной беспощадности к своим собратьям, как здесь в Дамаске. Обостренная борьба за жизнь развила в них ужасную суровость. Вот на улице беспечно спит собака, растянувши свои лапы, хвост и откинув назад голову. Сзади тихо подкрадывается шершавый и грязный ее враг. Он злобно уставил на спящую свои маленькие глаза, не рычит, не тявкает, не [230] скулит, но бесшумно подвигается к своей жертве и, выбрав самое удобное место, разом вонзает в него свои белые зубы. Удар бывает так верен, что побежденный не думает защищаться и только жалостно молит о пощаде. Есть между собаками аристократы и плебеи. Аристократы живут по базарам, — они толстые, жирные. Плебеи тощи и шершавы, — они живут по глухим закоулкам.

Все дома в Дамаске обыкновенно о двух этажах. Несмотря на тесноту, выше строить никто не решается. Очевидно, делается это из боязни больших разрушений при землетрясении. Кроме того, современный Восток стал плохим архитектором. Нижний этаж строится из темного тесаного камня, а второй из дерева и глины. Верхний этаж сначала сколачивается из палок и щепок; потом промежутки закладываются глиняными кирпичиками, все неровности замазываются глиной, — и здание готово. Верхний этаж служит главным образом для зимнего, дождливого и сырого времени, а нижний — для жаркого лета. С наружной стороны дома содержатся весьма неряшливо. Все заботы об убранстве переносятся внутрь, во двор и окружающие его помещения.

Все комнаты открываются внутрь двора, вымощенного кирпичом или мрамором, засаженного лимонами, кипарисами и померанцами. Посредине двора — бассейн с постоянно-обленивающейся водой, которая пробегает во все углы дома, все очищает и стекает по нечистотным трубкам в общие магистрали.

Внутреннее убранство домов имеет более порядка, чем их архитектура. Полы устланы циновками или коврами; по стенам диваны, покрытые простынями с подушками; в стенах особые ниши, задернутые занавесками, — все это можно встретить в каждом доме. Столы и стулья — признак особой культурности домовладельца. На стенах или комоде часто бывает много фотографий, но ни одной картины и очень редко олеографии царей Европы. Художественное изображение предметов до сих пор не развито на Востоке. У православных, даже иногда у мусульман, можно часто встретить портреты нашего императора и императрицы.

Есть дома, внутреннее убранство которых поражает своим вкусом и выдержкой восточного стиля. У нас в России (да и во всей Европе) гонятся за новыми формами, ловят вымученные линии живого тела, главным образом женского. Это так называемый «новый стиль», в котором все, кажется, бьет на чувственность, на развитие той стороны природы современного человека, которую уже пора бы начать сдерживать систематическим воспитанием. Иначе здоровая русская нация скоро ослабеет в истерии чрезмерно развитой похотливости и переутомления. Но угодно ли искателям новых форм обратиться к нашему близкому, но неизвестному Востоку. Неужели эта комната в [232] которой так согласно соединились все мелкие формы и краски, не успокаивает глаза и не отрешает наш дух от уличной сутолоки? Все здесь говорит о долгой, многовековой работе человеческого гения. Каждая мелочь здесь дополняет одна другую, и вся комната, как стройная музыка, покоит человеческий дух согласием линии и форм. А как прекрасно сочеталась в другом доме зелень деревьев с изящной орнаментикой стен и глубокой ниши! Не имея почти никакого сходства с живыми предметами, орнамент тем не менее сохранил всю красоту форм живой природы, все разнообразие ее очертаний... Право, не мешало бы европейским искателям новых форм окружающей обстановки, художества и архитектуры поучиться у Востока. Правда, убранство этих комнат очень мелко рисунком: тут чувствуется много лишнего труда и свободного времени, которого у делового европейца может и не быть. Но разве здесь нечему поучиться? Наконец, возьмите все старинные памятники Сирии, Палестины и Малой Азии — развалины Пальмиры, Гелиополиса (Ба'альбек), Баниаса (Кесарея Филиппова), Эфеса и др. Разве тут мало предметов для подражания? Разве эти колонны, барельефы и всевозможные украшения не могут дать целый сонм причудливых форм величавой старины, разве в них нет здоровой мысли и чувства, разве нет красоты? Недавно мутасафриф (губернатор) Ливана вздумал подарить султану кресло. Откуда взять форму и рисунок? В Дамаске есть старинный хан (Постоялый двор, гостиница. Упоминаемый хан называется «Хан Асад'а — паши».) с красивой входной дверью. Эта-то дверь и послужила образцом для мастеров. Кресло было сработано из дерева знаменитых ливанских кедров, из которых Соломон строил храм Богу Всевышнему. Работа получилась прекрасная. Султан был весьма благодарен за такой прелестный подарок.

Учиться, учиться нужно у умирающего Востока! О, он богат, и мы можем открыть у него неожиданно громадное наследство. В «свободном» нашем художестве столько же традиций и предрассудков, как в привычках самой пустой светской барыни. Все едут учиться формам и краскам в Западную Европу, но ни у кого не достает смелости проехаться на ближний Восток и научиться многому тому, что не попадало на кисть ни одного художника.

Есть несколько остатков величавой седой старины и в самом Дамаске. Такова полуразрушенная древняя стена, окружавшая некогда город и заставившая арабов-завоевателей простоять под ним целых семьдесят дней. В общем длина всей стены около 5 верст, вышина аршин 15 и более. Нижняя ее [233] часть сложена из очень больших камней, достигающих иногда до 5 аршин длиною, весьма древней оттески. Верхняя часть состоит из камней более мелких — это позднейшая надстройка. Старый Дамаск сосредоточивался в стенах на правом берегу Барады. На западе стены смыкались у небольшого укрепления, которое теперь служит складом боевых припасов. В настоящее, сравнительно мирное, время Дамаск выбрался из каменной ограды и раздался во все стороны. С севера за Барадой теперь громадная часть города, населенная преимущественно мусульманами. Еще севернее к городу примыкает деревня Сальхия. С юга — длинный базар — Мидан, по которому бежал из Дамаска ап. Павел. Старая стена теперь затерялась в массе построек и только изредка обнажает свои почерневшие громадные ребра.

Другим, более позднейшим, памятником уже мусульманской эпохи является мечеть аль-Амуи (Омайядов — одной из царствовавших мусульманских династий первых веков гижры). Постройка этой мечети, или, вернее, перестройка христианского храма в мечеть, начата в 89 году гижры. Мусульмане воспользовались христианским храмом, расширили его и внутри на весьма почетном месте оставили христианскую святыню — небольшую часовню, в которой, по преданию, хранится голова Иоанна Крестителя. Перед входом в мечеть с западной стороны находится роскошный триумфальный портал — остаток древнего языческого храма. Он состоял из двух больших красивых коринфских колонн, теперь почерневших и полуразрушенных от времени, на которых покоился украшенный барельефами архитрав. Теперь от старого сооружения осталась только часть, которая грозит падением. Как величавый призрак старины, стоит этот потемневший остаток среди безвкусно налепленных современных построек, среди волнующейся внизу народной толпы... В 1893 году мечеть сгорела. Теперь она почти подновлена совершенно. Старый стиль здания восстановлен вполне, и мечеть по-прежнему поражает взор зрителя легкостью своего потолка и величавым спокойствием бесконечной колоннады. Вся мечеть имеет в длину 130 метров, в ширину до 40. С севера к ней во всю ее длину примыкает широкий, вымощенный гладким камнем, двор. Отсюда с четырех высоких минаретов всегда раздаются первые звуки призывной молитвы.

Внутренность мечети устлана коврами. С потолка свешивается множество люстр. По стенам навалены целые кучи старинных списков Корана самых разнообразных величин, весьма интересных для исторического исследования. Около этих куч всегда можно увидеть много мусульман, которые, сидя на коврах и покачиваясь бессмысленно из стороны в сторону, вслух, нараспев, торопливо, точно перегоняя друг друга, читают Коран [234] по древним рукописям. Полагается, что чтение Корана в мечети и по рукописям назидательнее чтения на дому по печатным книгам. Качаться сзади наперед при чтении Корана считается обязательным, это должно знаменовать езду на верблюде в Мекку и наводить на возвышенные и благочестивые мысли. Качание, действительно, приводит и состояние известного отупения, когда все окружающее как будто отдаляется от человека, и все его существо углубляется куда-то внутрь в созерцание тайн божественной благодати, навеянной чтением.

В западной части двора мечети находится одна комната, поставленная на колонны. На дверях этой комнаты было написано по-арабски «проклятие тому, кто ее отопрет». Предание гласило, что отпирать эту комнату — страшный грех, что в ней содержатся старинные, священные книги т. п. Император Вильгельм II, узнав о существовании этой комнаты, обратился к султану с собственноручным письмом, прося разрешения открыть ее и ознакомиться с содержанием находящихся в ней книг. Султан разрешил. Крепко призадумались мусульманские, дамасские шейхи, но нарушить волю султана не посмели. Дамасский генерал-губернатор, Наум-паша, открыл эту комнату и нашел в ней много списков священных книг мусульманских и христианских на еврейском, сирианском, греческом и арабском языках. Часть этой ценной добычи была отправлена в Берлин для переписки.

К востоку, недалеко от мечети аль-Амуи, находится могила знаменитого завоевателя Дамаска, Салаху-д-дин-а-Айюби, родоначальника известной династии Айюбитов. При осмотре Дамаска император Вильгельм почтил могилу своим посещением и хотел возложить на гробницу венок с изображением креста и надписью. Мусульмане не позволили положить венок на гробницу, но устроили для этого к соседней стене нишу, где за железной решеткой находится царский дар.

Вообще император Вильгельм II оказывает полумесяцу большие симпатии. Правда, его политическая любовь к Турции очень смахивает на любовь молодого наследника к старой, богатой бабушке, но в области научной его интересы, конечно, бескорыстны. Венценосец оказывается столь же дальновидным политиком, как и весьма разносторонним и любознательным человеком. Его личному почину обязаны многие немецкие экспедиции для исследования старины Востока. Часто он сам лично просит у султана позволение на производство тех или иных исследований, раскопок в пределах Турции. В Дамаске несколько лет жил специальный немецкий ученый, занимавшийся в старинной дамасской библиотеке исследованием различных списков Библии и Евангелия. Немцы забирают Восток с двух сторон — с материальной и духовной. [236]

III.

Распределение жителей по вероисповеданиям. — Почему в городе считается жителей меньше, чем есть. — Смешанность типа. — Дамасские женщины. — Католички. — Честность мусульман. — Характер сирийца-христианина. — Условия подчинения Дамаска мусульманам. — Как они проводились в жизнь и как отразились на христианах. — Разрешение хоронить мертвых (исторический документ). — Фанатизм дамасских мусульман. — Евреи. — Русские евреи. — Значение ислама для Турецкой империи. — Критяне. — Черкесы. — Черкесские поселения в Зайорданье. — Куда нужно стремиться России.

Население Дамаска простирается в настоящее время, вероятно, до трехсот тысяч человек и даже более. По официальным же данным здесь числится только 164.000 человек. Это количество распадается по вероисповеданиям на следующие группы:

Магометан-суннитов .... 99.000.

Православных сирийцев .... 20.000.

Армяно-грегориан .... 900.

Армяно- протестантов .... 300.

Латинян .... 600.

Маронитов .... 3.470.

Греко-униатов .... 15.000.

Сиро-униатов .... 10.800.

Евреев .... 4.090.

Всего .... 154.000 (В. Кюине, перев. В. Н. Хитрово. Вып. III. Сирийский вилайет. Изд. И. П. П. общ.).

Но, как известно, турецкие подданные скрывают от правительства треть и даже половину мужского населения: христиане — чтобы не платить лишнего налога аскарие, т. е. солдатчины, мусульмане — чтобы не всем нести тяжелую солдатскую повинность, избавиться от некоторых подушных налогов, вообще — попадаться чиновникам на глаза в возможно меньшем количестве. Со времени установления постоянного войска Турция определила брать ежегодно по одному солдату с каждых 180 человек не мусульман в возрасте от 20 до 40 лет. Желающим предоставлялось право выкупа за пять тысяч пиастров (около 400 рублей). Но каждые 180 христиан начали вносить ежегодно сумму выкупа за солдата, и вместо воинской повинности по всей империи для христиан установился налог. Понятно, что скрывать перед правительством известную часть населения для всех очень выгодно. При рассмотрении таблицы дамасского населения [238] в особенности бросается в глаза цифра евреев в Дамаске. В 3-х начальных еврейских школах находится более тысячи учащихся мальчиков и девочек. Если положить, что учащиеся составляют 10% населения, то в Дамаске должно быть 10.000 евреев. В действительности же их больше. А официально их числится только 4.000 человек. И так уменьшены все остальные группы населения.

Каждое вероисповедание живет в известной части города, именуемой «кварталом», по-арабски «хара», хотя в беспорядочных группах построек нельзя разобрать не только каких либо кварталов, но и определенных улиц.

Тип дамасского населения крайне смешанный. Арабская кровь чувствуется только в мусульманских частях города. Арабы-завоеватели до последнего времени держались особняком и относились к христианам презрительно. Правда, через христианских женщин они передавали часть своей крови сирийцам, но у себя сохранили арабскую кровь почти в полной чистоте. В мусульманскую арабскую среду проникали элементы сирийского племени только в тех редких случаях, когда христианин переходил в мусульманство или христианка становилась законной женой почитателя пророка. Но в среде христиан вы можете встретить тип и саксонца, и кельта, и славянина, и истого современного германца, и грека, одетого в кунбаз и феску. Понятно, сирийское солнце накладывает на всех свою печать, сглаживает резкие особенности кровных различий, но все они мелькают ясно в сирийской толпе. Греко-римское владычество, походы крестоносцев и татарские нашествия внесли в народонаселение Сирии столько чуждых ему элементов, что совершенно задавили отличительные черты сирийского племени.

Женщины дамасские довольно красивы. У них продолговатое, нервное лицо, неизбежно набеленное, большие, полузакрытые веками, черные глаза. Все преимущественно брюнетки. Блондинок очень мало. Блондинки с голубыми глазами считаются красавицами по преимуществу. За них дается большой выкуп; они разбираются в жены самыми богатыми дамаскинцами. В покрое платья, в манерах, дамаскинки стараются подражать европеянкам, но иногда весьма бесцеремонно забирают под мышку шлейф своего платья. Многие носят шляпки, но большинство при выходе на улицу надевает изар — двойная юбка, одна часть которой закидывается на голову, красиво драпируя бюст широкими мягкими складками. Христианки лица своего не закрывают. Дамаскинки щеголяют знанием французского языка. И здесь модница Франция соблазнила женщин своей красивой внешностью и звучным языком. [239]

По отзыву многих путешественников, из христианок католички много красивее православных и протестанток. Это можно объяснить только красотой католической церковной обстановки, изяществом статуй и картин. Известно, что окружающая обстановка оказывает большое воспитательное влияние: в красивой обстановке женщина становится опрятнее, чище содержит детей, что, несомненно, прямым физическим путем способствует усовершенствованию тела. А, может быть, кроме того, имеют при этом значение и многие душевные процессы.

Главную массу дамасского населения составляют, как видно из таблицы, мусульмане. Мусульмане дамасские приветливы, вежливы, скромны и честны. Мне редко приходилось слышать, чтобы мусульманин нарушил данное слово. Мусульманин все еще дик и правдив, как тысячу лет тому назад. До последнего времени мусульмане не знали ни записей ни письменных условий. Недоверчивый европеец принес с собою все эти новшества в мирное царство правдивого Востока.

Но того же нельзя сказать о христианах. В характере последних развились все признаки рабского состояния: ложь, притворство, трусость, а при ней мелочная, злобная, затаенная мстительность. Все эти качества, не смягченные ни христианской религией, сведенной на степень игрушки в руках досужливого миссионера-европейца, ни образованием, делают характер христианина-сирийца очень непривлекательным. Сохранив некоторые черты величавой, честной старины, христианин производит впечатление шута, нарядившегося в платье вельможи.

И понятно. Рабство тяготеет над христианской Сирией но столетие, не два, а целых одиннадцать веков (завоевание Дамаска в 79 году гижры, то есть в начале VIII века по P. X.). Это завоевание выразилось полным унижением подчиненных христиан. Условия подчинения были написаны жителями Сирии (Дамаск и окружные города) и отправлены халифу Омару-бну-ль-хаттаб'у. Некоторые из этих условий были мной уже сообщены русской публике в статье «Железная дорога к священному городу мусульманского мира» в «Русском Богатстве» за июль 1901 года. Но я позволю себе здесь привести их целиком.

«Во имя Бога милующего, милосердного. Это письмо Омару, сыну Хаттаб'а, князю верующих христиан таких-то и таких-то городов», — так начиналось письмо покоренных к Омар'у.

Обязуешься: 1) не строить в городе и окрестностях ни монастырей, ни церкви, ни домашней церкви, ни кельи монаха (пустынника); не возвращать того, что находится во владении мусульман, и не запрещать мусульманам останавливаться в наших церквах ни днем, ни ночью. Мы расширим двери для прохожих и нищих. [240]

2) Принимать мусульман-прохожих три ночи и давать им есть.

3) Не прятать соглядатаев ни в домах, ни в церквах.

4) Не устраивать заговоров против мусульман.

5) Не обучать своих детей Корану и не творить козней против мусульман.

6) Не запрещать никому из наших родственников переходить в мусульманство, если он того захочет.

7) Почитать мусульман, — вставать перед тем из них, кто придет в наше собрание и сядет.

8) Не подражать мусульманам ни в чем: ни в платье, ни в феске, ни в кидаре, ни в туфлях, ни в проборе на голове.

9) Не говорить на языке арабов.

10) Не называться их именами.

11) Не садиться на хорошие (лошадиные) седла.

12) Не носить мечей и вообще не брать никакого оружия.

13) Не писать на кольцах по-арабски.

14) Не продавать спиртных напитков.

15) Стричь на голове спереди волосы; одеваться по нашей моде, где бы мы ни были. По средине туловища опоясываться.

16) Не ставить крестов над церквами и (даже) не показывать их. Не писать ничего на дорогах мусульман и на базарах.

17) Не звонить громко в колокола (но тихонько можно).

18) Не петь громко над покойниками.

19) Не стараться возвратят из рабства тех, которые находятся у мусульман.

20) Не подглядывать за ними (мусульманами) в их жилищах».

Кроме того, Омар добавил:

«Не делать вреда никому из мусульман, садиться на седла боком (то есть садиться не так, как мусульмане), затягивать туго пояса».

Эти условия проводились в жизнь до последнего времени, а в некоторых диких местах держатся и теперь. Лет тридцать тому назад и в Дамаске было так. Однажды мусульмане стащили с лошади даже европейца (кажется, англичанина), избили его за то, что он осмелился сесть верхом на благородное животное, на котором достоин ехать только правоверный. А издевательства над местными христианами были безграничны.

Но в этих условиях подчинения не помечено самое главное — сознание постоянной приниженности и бесправия перед законом. Христианам осталось только два орудия для охранения своих интересов: ложь и лесть, чем они и воспользовались и пользуются в самых широких размерах, что коренным образом [242] стерло в их характере черты древнего благородства и даже обыкновенного человеческого достоинства.

Рядом с этим в характере христианина-сирийца развилось страшное самохвальство. Рабу всегда хочется разыграть роль господина. Наверное нигде нельзя наблюдать таких быстрых превращений в сношениях с людьми от напускного, чисто царского величия — с низшими до рабского ползания в пыли и грязи — с высшими. Такое превращение мне приходилось наблюдать на одном и том же сирийце в течение одной минуты.

Насколько задавлены были христиане в Сирии до самого последнего времени, можно видеть из одного маленького, но очень характерного документа. Еще не так давно христиане должны были просить у мусульман разрешение на похороны своих мертвецов. И вот какого рода давались эти разрешения.

«На основании честного закона митрополиту сириан-безбожников в Диарбекире.

О противный видом и верованием! Так как безбожник Якуб (Иаков) проклятый издох и погиб, то для погребения внутри земли его противного тела старшина его местности просил позволения и заплатил за него дань.

Хотя земля и не принимает его противного тела, однако от честного закона дано разрешение на погребение его внутри вашего поганого кладбища по вашим ложным обрядам, чтобы не испортился от него воздух. Дано сие разрешение, чтобы не было препятствия со стороны кого-либо.

25 жаммад ауаль 1205 года» (То есть по мусульманскому счислению. В настоящее время у мусульман 1320-й год.).

Дамасские мусульмане еще так недавно отличались особенным фанатизмом. Дамаск считался центром мусульманской учености, основой ислама. Но как быстро меняются события! Падение прежнего дикого ислама с его характерной исключительностью и высокомерием теперь уже несомненно. Смотрите, он исчезает, как туман, со всех улиц, базаров, мечетей и религиозных собраний. Лучи света уже пробиваются в темное царство ислама. Но он все еще могуч. И кто знает, какой ценой продаст он просвещению свое дикое, но стройное миросозерцание?..

Дамасские евреи живут особой группой, занимая довольно обширную площадь на юге города. Часть еврейского квартала раньше, несомненно, принадлежала мусульманам, ибо среди еврейских домов есть несколько полуразрушенных мечетей арабской архитектуры. Пришли евреи в Дамаск, очевидно, еще во времена ветхозаветные. Впоследствии число их постоянно пополнялось новыми пришельцами из всех стран. [243]

Дамасские евреи ленивы. Они совершенно опустились, даже равнодушны к наживе, по крайней мере, во многом уступают своим европейским собратьям. Занимаются они здесь, как и везде, ремеслами и торговлей, но живут как-то тихо и мирно Их здесь не преследуют таким презрением, как в Европе, потому нет в них обычной озлобленности, а, может быть, поэтому отсутствует и энергия. Они вносят в жизнь города свою обычную грязь, лапсердаки, пейсы, а их женщины разврат. Дамасские евреи выродки. Они некрасивы, болезненны и слабы.

У еврея на Востоке, по крайней мере, в Дамаске, есть своя особая кличка, очень характерная. Всем известно, что у нас в России всякий татарин именуется «князем». Очевидно, это одно из пережитков татарского ига, когда каждый татарин на Руси был действительно князем если не по рождению, то по своей власти. Таким же образом всемирно-историческая роль еврейства присвоила еврею кличку «учитель». Если идет несколько человек, из которых один еврей, и кто-нибудь крикнет: «О учитель!» — еврей оборачивается на зов так же, как русский татарин на слово «князь».

Много проживает в Дамаске и русских евреев. Они остаются здесь десятками лет, воинской повинности в России не несут, но перед оттоманским правительством считаются русскими подданными, а потому и пользуются обычными льготами европейцев, то есть не платят налогов, не подлежат наказанию по турецким законам и обеспечены на случай произвола турецкого правительства. За последнее время, кажется, наше консульство в Дамаске обратило внимание на эту ненормальность и возбудило вопрос о проживающих в Дамаске евреях, пользующихся покровительством русского имени на слишком льготных условиях.

Кроме этих постоянных и давнишних жителей Дамаска, есть в нем и другие, присутствие которых — весьма характерный факт в жизни империи полумесяца. Я говорю о критянах и черкесах.

Мне уже не раз приходилось говорить на тему о значении ислама для Турецкой империи. Несомненно, религия остается в Турции главной связующей силой. Она склеивает, хотя и непрочно, несоединимые части государственного организма; она, только она, придает ему некоторую целость, и она же до некоторой степени оказывает свое притягательное влияние на мусульман всего мира. Чуть где условия жизни для мусульман ухудшаются, — они поднимаются и движутся в пределы Турецкой империи, веруя, что там всякому мусульманину живется хорошо и привольно. Так было с Критом. Лишь только королевич Георгий реализовал на острове европейский протекторат, масса мусульман не захотела оставаться «под властью безбожника». Вряд ли [244] мусульман на Крите кто-нибудь притеснял. Нет, потеряв первенствующее положение, они сами почувствовали себя обиженными и стесненными. Многие покинули Крит и потянулись в разные части Турции. Часть их попала в Дамаск, где и поселилась в построенной для них правительством деревне по склону горе Сальхийе. Дома казарменного типа стоят стройными рядами, составляя резкую противоположность беспорядочным строениям Востока. Живут поселенцы бедно, и многие уже давно раскаиваются в своем фанатичном религиозном порыве. Не так давно в Турции введен даже особый гербовый сбор в пользу всех мусульман-переселенцев, которым правительство помогает и деньгами и натурой. Вот почему мусульмане всех стран так легко расстаются со своим местожительством и ищут счастья в пределах Турции.

Тоже почти можно сказать и о наших русских черкесах. Появляются они в Дамаске ежегодно в начале мусульманского Рамазана (9-й месяц мусульманского года). Так, например, было в прошлом году. В Дамаск прибыла большая партия черкесов человек сот до пяти. На улицах между красными фесками замелькали черные шапки; в море кунбазов и разноцветных абаи (Широкая верхняя одежда.) зачернелись крытые бараньи шубы со сборками; изредка слышится и русская речь. В чужой стороне даже вороне русской рад. Был я в одном богатом магазине Сук-аль-Хамидийе. Думаю, дай, поговорю с «русским» человеком, послушаю, как здесь будет говорить про Россию сбежавший из Кавказа в надежде на богатую жизнь в Турции верный почитатель пророка. Хозяин магазина бесцеремонно затащил с базара целую кучу черкесов. Впереди стоял здоровенный парень в папахе набекрень.

— Говоришь по-турецки? — спросил его хозяин магазина.

— Ек!

— Говоришь по-арабски?

— Ек!

— Говоришь по-русски?

Черкес оглянулся на своих спутников и с неудовольствием проговорил на ломаном русском языке, но довольно твердо.

— Зачем ему знать?..

— Ты говоришь по-русски? — спросил я его на русском языке. Черкес испуганно вскинул на меня глазами, замялся и уставился в землю.

— Не говорю...

— Как же ты жил в России и не говоришь по-русски? Странно! [245]

— Не умею. — угрюмо проговорил черкес и пополз к выходу. За ним потянулись и все остальные.

Хозяин магазина счел меня огорченным, а себя сконфуженным таким неожиданным оборотом дела. Он полагал, что для меня — поговорить по-русски так же необходимо и приятно, как для него — выкурить кальян и выпить чашку кофе после [246] обеда. Он хотел непременно доставить мне удовольствие русского разговора и послал притащить «вежливого» черкеса, который, по его уверению, живет здесь давно и много любит Россию. И действительно скоро пришел небольшого роста молодой парень, который охотно толковал о делах своего пламени.

— Вот они уезжают из Кавказа и продают своих баранов. А между тем сами и есть настоящие бараны. Не хотим, говорят, служить на военной службе. Россия, говорят, хочет обратить нас в христианство! А здесь разве их помилуют, не возьмут в солдаты? Еще наговорили им дураки, что в Турции жить хорошо, и земли много, вот и идут сюда. Каждый год, говорят, выезжает из Кавказа сорок семейств с разрешения русского правительства. Есть и без паспортов. Приехали вот сюда, расселили их по мечетям; губернатор дает им хлеба; их старики хлопочут о земле, смотрят — нигде не нравится. Они думают, — здесь такая же земля, как на Кавказе... Да многие уже понимают, что нехорошо сделали, — возвращаются обратно. А там земли русское правительство не дает... Если и отсюда не уедут, — все равно бедствуют. Случается, жен, дочерей продают здешним богачам за 20 — 30 лир (150 — 225 p.). Последнее имущество продают. А они думали: как приедут, так их или на лучшую землю посадят или всех офицерами сделают. А тут рассадили их по мечетям, и живут они стадами, дожидаются султанской милости. Да и то хорошо еще с ними обращаются; хлеб и помещения дают. По-моему, и того бы давать не следовало.

— А сами вы как попали сюда? — спросил я моего собеседника.

— Меня привез сюда маленьким мой отец. Так с тех пор я и остался здесь. А помню до сих пор и наше село, и горы вокруг... Тянет меня туда, уеду как-нибудь...

Выселение черкесов с Кавказа на юг, главным образом в Сирию, происходило и в пятидесятых и шестидесятых годах прошлого столетия. Правительство турецкое отправляет их главным образом в дикое Заиорданье, в Хауран, где непокорные бедуины-кочевники и друзы никак не хотят повиноваться оттоманской власти. Я очень подозреваю, что картины райской жизни в Сирии и ужас обращения Россией мусульман Кавказа в православие рисуют горцам турецкие агенты. В чиркесах-переселенцах турецкое правительство создает для своей власти опорные пункты, в которых легко будет укрепиться на случай сопротивления друзов и бедуинов. Кроме того, черкесы оказываются весьма хорошими работниками-земледельцами. В 70-х годах прошлого столетия в селении Мадаба (К востоку от Мертвого моря) (древняя [247] Медева) поселилось несколько десятков черкесских семейств. Окрестности оживились быстро садами и виноградниками. Пустыня ожила. Есть несколько черкесских селений и в Хауране, — везде черкесы оседают довольно прочно и оказываются хорошими работниками. Зато как сильно развиваются в них религиозные предубеждения и ненависть к русским. Один русский [248] путешественник рассказывал мне, как он, странствуя по Заиорданью, попал в черкесское селение. Несколько дней он выдавал себя за француза, разговаривая со своим товарищем по-французски. Две-три случайно брошенных русских фразы выдали секрет. Черкесы набросились на них на улице. Шейх села, как лицо ответственное перед правительством, едва отбил путешественников от озлобленной черни. В эту же ночь он посоветовал им выбраться из поселения, ибо не ручался за безопасность.

Вот какие элементы приходится всасывать русской нации в пределах своей империи! И таких элементов еще много, очень много. Нам самой историей суждено владеть пустопорожними землями, усваивать полудикие орды, главным образом, неповоротливых северян или вот таких фанатичных южан, каковы горцы. И мы еще не сыты дикарями и пустынными землями; мы захватываем их с наслаждением, а Европа только из приличия поднимает из-за таких захватов шум, чтобы под этот шумок оторвать намеченные, гораздо более лакомые куски. Так было с Манчжурией... Ну, зачем еще Манчжурия? Неужели мало у нас пустынь и дикарей в Сибири? Уж чего, кажется, нагляднее, что и с такими лакомыми кусками, как Кавказ, мы не можем справиться самостоятельно: у нас там наживают капиталы различные Ротшильды, а мы только восхищаемся богатствами нашей страны. Грустно и больно. Не на север нам нужно стремиться, не в туманы полярных кругов, а на юг, на юг, к голубым волнам Средиземного моря и Индийского океана. Если бы наша империя повернулась и стала не на длине параллельных кругов, а по меридиану, — мы оказались бы владельцами полмира. А теперь, как и двести-триста лет тому назад, мы — варвары, владельцы варваров, поедающих сальные свечи. По пустыням наших владений замирают боязливо слабые голоса нашей культуры. Один русский учитель истории наивно доказывал, что для России гораздо лучше разрабатывать свои богатства понемногу: «Потомству больше останется! И гуманно и бережливо. А что теперь Англия найдет на своем острове нового? Все уже раскопано, все испорчено. Вот она по миру и шляется»... Философия старого русского помещика. Поневоле приходится быть «гуманным», когда не хватает ни физических ни духовных сил для устроения и объединения обширного отечества. [249]

IV.

Уличная жизнь. — Утро. — Кофейки. — Музыканты. — Перехожие рассказчики. — Импровизатор. — Поводильщики медведей. — Вечер. — Сады для гуляний. — Арабский театр. — Рамазан. — Церемония отправления каравана в Мекку. — Заразный угол. — Почему прошлым летом в Европе и Азии была холера.

Вся жизнь Дамаска сосредоточивается на его многочисленных базарах, в его садах, кофейнях, одним словом на улице, но не дома. Дома сидят только жены, старики да малые дети. Нигде, кажется, даже в Константинополе, на улицах не бывает такой густой толпы, как в Дамаске, в особенно оживленных его местах.

Просыпается Дамаск очень рано, с восходом солнца. Утром он имеет озабоченно-хлопотливый вид. Торговцы, главным образом мусульмане, в меховых халатах, с белыми и зелеными чалмами на головах, позевывая, направляются к своим лавкам. Поднимаются вверх железные занавески-двери, и разноцветные товары выглядывают в полусумрак крытых базаров. Хлебопеки в громадных тазах лопатами месят тесто; мясники режут баранов, кур; сапожники стучат уже молотками; женщины-мусульманки, одетые в бедные, черные или полосатые изары, озабоченно куда-то бегут, боязливо сторонясь от экипажей. Вот ослик везет громадный, в кубическую сажень, воз сухой конопли на топливо: если бы не длинные уши, торчащие из-за белых стеблей, можно было бы подумать, что эта куча двигается сама собой. Вот гигант-верблюд, кажущийся особенно большим под крышей базара, везет на себе длинное бревно, задний конец которого делает страшные размахи сверху вниз, и справа налево, как бы выбирая, кого бы раздробить одним ударом. Собаки выстроились рядами перед лавками со съестными припасами и ожидают подачки. Забренчали саблями военные; завыли нищие. Дамаск начал свою обычную жизнь.

Бесчисленные дамасские кофейни весь день набиты народом. Праздная толпа сидит здесь на прорванных диванах, пьет кофе, играет в кости, курит кальяны и слушает игру уличного музыканта, играющего на дудке, вроде волынки. Гнусливо льется непрерывная мелодия; догоняя, вторит ей беззастенчивая арабская песня, сопровождаемая пляской и подходящими жестами певца. Публика снисходительно улыбается. Часто в кофейни заглядывают перехожие рассказчики, которых в Дамаске несколько. Они ходят из одной кофейни в другую и рассказывают слушателям о событиях далекого прошлого, украшая факты своим живым воображением. Рассказчики эти — все [250] чистокровные поэты. Юмор их неистощим. Их наблюдательность гениальна. Даже ленивый, полусонный житель Востока смеется их метким остротам. Это самые верные носители народной старины и миросозерцания. Это импровизаторы-поэты.

Обширный арабский язык дает вообще большой простор для импровизации. Под звуки ударного инструмента или однообразный стон струны арабы очень любят складывать стройные стихи и распевать их перед публикой. Посмотрите на этого слепца, который держит в руках свой незатейливый инструмент, весь ушел в созерцание своего настроения и готов звучными стихали рассказать людям то, что он пережил и перечувствовал на свете.

По домам же, на утеху томящихся там жен и дочерей, и по улицам ходят с медведями египетские арабы и цыгане. За гроши они проделывают различные фокусы перед любопытными зрителями.

Под вечер дамасская толпа отправляется в сады, расположенные по окраинам города по реке Бараде и ее разветвлениям. Восток не любит двигаться без особенной нужды. И в садах публика рассаживается, как и в кофейнях, на стульях и диванах, которые по первому требованию торопливо приносятся садовой прислугой. За сиденье полагается особая плата. Обыкновенно, все рассаживаются кружками по знакомству или родству. Неизбежно требуется какое либо угощение, смотря по времени года: зеленые или соленые огурцы, яблоки, персики, груши, засахаренный горох, водка и кальян. Около каждого дивана втыкается в землю железный прут с фонарем. Появляются нищие и собаки. Таким образом публика наслаждается молча часов до 10 ночи. Иногда, впрочем, в садах появляются певицы, главным образом еврейки и турчанки, которые услаждают публику дикими арабскими песнями, поде аккомпанемент различных инструментов. Поют эти певицы, тоже сидя: никакого движения, жеста. Только толпа стонет и мычит в особенно приятных для нее местах песни.

Христиане сидят в садах смешанной толпой, мужчины и женщины вместе. В мусульманских же садах бывают только мужчины. Присутствие женщины, хотя бы и под вуалей, считается неприличным, не только в публичном саду, даже в мечети, где в положенное время молятся только одни мужчины.

Начинает проникать на Восток и комедийное искусство. В Дамаске имеется даже маленький сарай, служащий помещением для театра. Там даются спектакли: пение небольших шансонеток под арабскую музыку с танцами; комедии на арабском и турецком языке. Есть в Дамаске и любители, которые к праздникам разучивают какую либо пьесу и разыгрывают ее по [252] приглашению в любом доме. Я видел один такой любительский спектакль. Разучили артисты одну трагедию из французской жизни, но, очевидно, сильно обарабленную. Содержание ее передавать неинтересно, достаточно только сказать, что в ней был, конечно, король, убийства, воскрешения, похищения и т. п. трагические положения. Действие тянулось до тех пор, пока добрая половина действующих лиц не умерла от любви и всяких мучений. Все время, по ходу пьесы, артисты так много употребляли водки, что, глядя на них, можно было спьяниться. Такую пьяную трагедию артисты избирают потому, что вино хозяина дома — их единственная награда за труды. Поэтому в деле выпивки игра уступает место самой чистой действительности. К концу трагедии все артисты были пьяны. Но король, которому по ходу действия говорить почти совсем не полагалось, в своем величии был пьян с самого начала спектакля. А так как другого короля достать было негде, то артисты ввели в трагедию часть отсебятины: для пущей торжественности они водили короля под руки и придерживали на его пьяной голове бумажную корону.

Во время мусульманского Рамазана все улицы Дамаска, начиная с полдня, положительно набиты народом. Вкушая только ночью, правоверные стараются спать днем как можно дольше, чтобы хотя сном заглушить требование своего желудка, не желающего сообразоваться с наставлениями Корана. После полудня, однако, все просыпаются и выходят на улицы развлечься. Все присутственные места пустуют. Правильное течение жизни нарушается. Мусульмане в это время в особенности раздражительны и злы. Возбуждаемые фанатичными проповедниками и голодом, в течение Рамазана они смотрят на христиан озлобленнее, и столкновения, даже кровавые, в это время не так удивительны.

На пятый день после Рамазана в Дамаске ежегодно происходит торжественное отправление паломнического каравана в Мекку. Сюда стекаются паломники со всех стран света, чтобы вместе под охраной турецких солдат двинуться по пустынной дороге. Утром в этот день Дамаск пустеет, и только южный отрог города, Мидан, принимает торжественный вид. Там все улицы запружены народом, все дома унизаны людьми, украшены разноцветным платьем нарядных мусульман. Дамаск не в пример другим городам часто бывает наряден. Каждую неделю у него трехдневный праздник: пятница — у мусульман, суббота — у евреев, воскресенье — у христиан. Но в дни мусульманского Байрама он бывает в особенности торжественно оживлен. Даже его многочисленные кладбища убираются пучками зелени и кажутся сплошной кустарной зарослью. Нет ничего печальнее смерти, украшенной жизнью. [253]

Колокольня-палатка выходит из сарайя (Присутственное место) только часов в девять утра. Процессия торжественно идет за город, где в определенном месте ее ожидают власти и толпа народа. Палатка эта по установившемуся издревле обычаю предназначается для одного из потомков Магомета, которого правительство содержит [254] на жалованье, и без которого путешествие к святому городу было бы недействительным. Абдуррахман-паша, начальник паломнического движения, принимает от губернатора власть, народ прикладывается к священным, расшитым золотом стенкам палатки, для дороги натягивают дешевую зеленую материю, и небольшой караван тянется в сборный пункт отправления — Музериб (городок южной оконечности французской железной дороги Дамаск-Хауран). И только оттуда через некоторое время караван в полном сборе трогается в Мекку. При караване по обыкновению идут солдаты и пушки для защиты от бедуинов, а Абдуррахман-паша везет с собой еще и подарки, которые защищают от произвола диких наездников гораздо надежнее солдат и пушек.

Провались в один прекрасный день Медина и Мекка, — я уверен, чума и холера стращали бы Европу в десять раз меньше, приходили бы в нее в десять раз реже, чем в настоящее время. Мекка является для Европы главным рассадником эпидемических болезней. Обессилев и опаршивев за дорогу, дикие толпы фанатичных мусульман сходятся в священном городе. Паломники приносят туда с собою грязь и нечистоты со всей земли, приносят все существующие на земле болезни и, задыхаясь под огненными лучами аравийского солнца, заражают друг друга и умирают, как мухи, на грязных улицах Мекки. Пролитая кровь сотен тысяч жертвенных животных еще более облегчает развитие заразных болезней. Может быть, за последние годы Европу потому так и беспокоят чума и холера, что праздник Большого Байрама приходится на летние, самые жаркие месяцы (Известно, что мусульманский лунный год короче нашего солнечного дней на 11, поэтому, сравнительно с нашим счетом дней и месяцев, мусульманские праздники передвигаются назад: если Байрам в настоящем году был 7 марта, то в следующем году он будет уже 24 февраля), когда люди более утомляются, и болезни развиваются быстрее. В 1902 году, весной, в Мекке была страшная холерная эпидемия. Когда мусульмане разошлись из Мекки, то холера начала появляться то здесь, то там, в Европе и Азии. Ведь, по благочестивому убеждению мусульман, в святом городе не может быть заразных болезней, поэтому для паломников карантина почти не существует. А паломники разносят заразу по всему свету. Через нашу кавказскую границу ежегодно проходят без паспортов тысячи мусульман. Так же спокойно они и возвращаются в Россию. Только изредка их ловит в Багдаде русский консул, да и то, что с ними он будет делать? Не провожать же ему их до русской границы! Передвижение паломников, а с ними и заразных [255] болезней, совершается почти беспрепятственно. Европа за последние годы обязала Турцию устроить для своих паломников в Мекку карантины на случай эпидемий. Турция обнадежила всех, но где же ей справиться с фанатизмом дикой мусульманской толпы? Мусульмане считают карантин сопротивлением воле Божьей. Карантины делаются спустя рукава. При свободе передвижения мусульманских паломников все санитарные комиссии и карантины для пароходов будут носить решетом воду.

Текст воспроизведен по изданию: Дамаск // Исторический вестник. № 4, 1