Кому в детстве не грезились волшебные дворцы, остроконечные минареты, увенчанные золотым полумесяцем, тихое журчанье мраморных фонтанов, под сенью тенистых чинар, колыханье широколиственных пальм, одиноко возвышающихся среди безбрежной пустыни, караваны плавно выступающих верблюдов — все эти полные ярких красок и своеобразной прелести картины Востока, навеянные сказками Шехеразады?

Слишком бледными казались мне подвиги отважных героев Майн-Рида или Купера в сравнении с чудесной лампочкой Алла-дина, с похождениями халифа Гарун-аль-Рашида, или неустрашимого Саида мореплавателя. С широко раскрытыми глазами, слушал я рассказы няни про басурман, заполонивших Святую землю, про далекий Царьград, куда в легких челнах устремлялись удалые дружинники Игоря и Олега. Не одна жажда крови и добычи привлекала сюда добрых молодцов с далекого, угрюмого севера — их манило сюда яркое солнце, лазурное небо, роскошь и нега знойного юга. И вот над цветущими берегами Анатолии гремят пищали чубатых казаков-запорожцев — кипит резня, дым пылающих селений застилает яркое небо...

С замиранием сердца прислушивался я к раскатам солдатской песни о том, как

“ Сулеймановы аскеры
Крепко в Шипку били лбом,
Но мы били их без меры
И прикладом, и штыком”...

Промелькнуло, как сон, счастливое детство и началась для меня серая, монотонная жизнь армейского офицера — барабанный бой и хриплые крики унтеров на казарменном плацу, танцевальные вечера, водка и карты в офицерском собрании, унылая гауптвахта, маневры и лагери, и снова лагери и маневры. [634] Тусклая, невеселая жизнь, когда вся служба сводится лишь к тому, чтобы сохранить незапятнанным формулярный список. Где уже тут до “штандартов, в эмпиреях пляшущих”, или мечтать о подвигах храбрости среди дыма и пламени турецких редутов.

Грянул гром в далеком Трансваале; там возгорелась война, нешуточная, свирепая; устремился туда и я, охваченный желанием стать лицом к лицу с грозным, неизведанным еще явлением войны. Испытав все ужасы, страдания и лишения боевой и походной жизни, надломленный физически и нравственно, я вернулся оттуда, снова стал в строй, украшенный дешевыми лаврами бурского героя; снова бой барабанный, карты, водка. Но судьба мне улыбнулась: вместо того, чтобы попасть в госпиталь, я очутился в академии и, скрепя сердце, засел за учебники.

Но вот заиграли лучи весеннего солнца над каланчами и казармами туманного Петербурга, и снова меня с неудержимой силой потянуло куда-то в даль, в чужие края. Экзамены сошли благополучно, и мне разрешили на законном основании поездку в Мешхед для усовершенствования в восточных языках. Я добрался до Одессы, где раздобыл заграничный паспорт с визировкой турецкого консула и черкесский костюм — косматую папаху, бешмет с гозырями и тупым кинжалом. На пароходе Русского Общества палубным пассажиром совершил я переезд по Черному морю. И вот я очутился наконец в Константинополе.

Мудрено попасть оттуда в Мешхед, на самый восток Персии — без денег, без достаточного знания языков и страны, а мне нужно было пройти всю Азиатскую Турцию и Персию; задача не из легких.

Мне предстояла дилемма — или вернуться с позором из Константинополя обратно в Петербург, или же пройти пешком всю Азиатскую Турцию с запада на восток и Персию от Аракса до Гери-Руда...

Я вспомнил о походах Ксенофонта, Александра Македонского, о наших странниках и паломниках, что бродят по лицу земли Русской и в стужу зимнюю и в летний зной, проходя по тысяче верст с котомкой за плечами — и решился на последнее. Была — не была!

I.

Откуда появились турки. — Расцвет и упадок Оттоманской империи. — Значенье Корана. — Борьба России с Турцией. — В виду Константинополя. — Ключа к Черному морю. — Москов-Таш в Чункиар-Килеси. — Возможность пробуждения мусульманского мира.

В силу обстановки и условий моего путешествия я был принужден с головой окунуться в жизнь Востока, жить и проникнуться мировоззрением турок. В кипучих торговых центрах, в глухих анатолийских деревушках, в караван-сараях, в казармах, в тюрьме, приходилось ли мне говорить с почтенными каймакамами, с ветеранами Османа-паши, обедать из общей [635] чаши с курдскими разбойниками и жандармами, спать под одной кровлей с черкесами — эмигрантами и седобородыми пилигримами, везде меня принимали не как знатного иностранца-туриста, а за того, за кого я выдавал себя: за беглого солдата, заброшенного случайной судьбой из далекой Московии в благодатную Анатолию. Велик Бог и Магомет пророк Его!

Я старался понять психологию османлистов, народа, единственным стимулом существования которого, как государства, была война с неверными, по повелению пророка.

Сколько загадочного, непонятного для нас в исторической судьбе турецкого народа.

Мирно кочевали его предки в горных долинах Алтая, пока какая-то стихийная сила не вытолкнула их на мировую арену. Огненным потоком пронеслись они над древними культурами Востока.

В Бухаре, в царстве Саманидов (IX век), суровые кочевники-воины, турки-сельджуки, впервые столкнулись с высшей культурой иранских народов и с пламенным учением Магомета, как нельзя более пришедшимся по душе молодому, сильному народу, жаждавшему крови и завоеваний.

Изнеженная, расслабленная иранская раса подпадает владычеству сельджуков; та же участь постигает Багдад, священный город халифата.

Осман, султан Никейский, и Сулейман-Законодатель создали и упрочили государство османлисов. В руках сильной династии, давшей целый ряд славных военачальников, сосредоточивается власть над Востоком, над одряхлевшей Византией.

После битвы на Коссовом поле, после падения Царьграда, когда над обагренной кровью Святой Софии заблистал полумесяц, перед устрашенной Европой встает грозный призрак нашествия неверных. Трансильвания и Венгрия наводнены турецкими войсками, Австрии грозит гибель... Лишь после смерти Сулеймана наступает поворот в исторической жизни турок.

Не в победах Монтекукули, Яна Собесского и Евгения Савойского нужно искать причину падения полумесяца; дело в том, что после Сулеймана, последнего представителя султанов-завоевателей, повелителями правоверных являются уже не суровые султаны-военачальники, а изнеженные воспитанием в пашалыках, в гаремах, вдали от военного стана султаны-деспоты. Непрерывные завоевательные войны сменяются рядом мирных царствований и Турция начинает приходить в упадок.

Разложение, как всегда и повсюду, начинается сверху.

Победитель, живущий на счет покоренных народностей, променял навсегда суровую жизнь наездника-воина на роскошь и полную бездеятельность: произвол, подкупность и невежество высших сановников подорвали основы патриархального государственного строя.

Как на зародыш его разложения указывают на идею, на основы мусульманства, не допускающие веротерпимости и ассимиляции с западной культурой. [636]

Так ли это? Нужно ли искать причину разложения Турции, как государства, в Коране, этом Евангелии мусульманства?

Стоит лишь вспомнить историю халифов Багдада, Кордовы и Толедо, высший расцвет чисто мусульманской культуры и цивилизации, изречения арабских философов вроде того, что чернила мудреца столь же драгоценны, как и кровь храбреца”, или что “весь мир держится на четырех вещах: на учености мудрого, на справедливости сильного, на молитве доброго и на мужестве храброго”.

А что внесли в сокровищницу человеческой мысли и культуры испанские христианнейшие короли, мрачные инквизиторы-монахи и кровожадные рыцари, огнем и мечем истреблявшие неверных “во славу Господа”. Нужно ли доказывать, что мусульманское учение, наравне с учением Христа, являлось не только силой разрушающей, но и создающей, животворной?

На грустные мысли наводит чтение отчетов о деятельности миссионеров христианства в Азии и Африке, а между тем, учение Магомета, чуждое прозелитизма, разлилось широкой волной по всей северной и центральной Африке. С каждым годом растет число последователей пророка. Это знают константинопольские и конийские улемы, и турок ни на минуту не покидает сознание связи с остальным мусульманским миром.

Унизительная роль в международной политике, экономическое бессилие и анархия во внутренних делах современной Турции — все это следует считать лишь временным явлением.

Россия вынесла на своих плечах тяжести вековой борьбы с Турцией; бесчисленные войны с северным колоссом сломили силу и гордость турок. Померкла былая слава правоверных, полиняло зеленое знамя пророка.

Но восточный вопрос далек еще от своего разрешения. То, о чем мечтали еще Петр Великий и Екатерина II, к чему стремилась наша политика, начиная с Александра I, выполнено лишь на половину.

Как очарованный стоишь, прислонившись к перилам парохода, и взор не может оторваться от сказочной картины.

Далеко за нами осталось беспредельное море; воды пролива то суживаются, то вновь разливаются широкою гладью.

Что ни изгиб пролива, что ни выступ берега, то новый калейдоскоп видов и красок. Впереди, по сторонам, обступили нас горы; причудливые и вместе с тем мягкие очертания их отчетливо выступают на фоне голубого неба.

Какое чарующее сочетание контуров, какая удивительная гармония красок — нежные переливы сверкающей на солнце водной поверхности, бархатная зелень скатов, усеянных кокетливыми дачами, узорными киосками, сады и перелески, покосившиеся лачуги, стройные башенки минаретов, величественные дворцы, окруженные кружевными решетками.

Промелькнули Бугок-Дере, Терапия с летними дворцами европейских послов, старинные, полуразрушенные башни Румели Хиссар, дворец Долма-Багче, арсеналы и минареты Топ-Хапе. [637]

Вот уж показались кипарисовые рощи Скутари и необъятным амфитеатром раскинувшийся Константинополь. Крепко засели турки на Босфоре.

Бастионы и куртины старинных укреплений Вобановской эпохи чередуются с гласисами береговых фортов, построенных по последнему слову инженерного искусства. Узорная гирлянда прибрежных селений, утопающих в темной зелени чинар и магнолий, прерывается батареями и казармами; кое-где видны шеренги солдат, марширующих под звуки заунывных рожков.

“Нет такой крепости, которая не считалась бы неприступной до первой капитуляции” — этот военный афоризм, вероятно, можно применить и к береговым укреплениям Босфора и Дарданельского пролива.

Кто поставит себе задачей овладеть Царьградом, тот навряд ли решится на форсирование проливов под перекрестным огнем сотни дальнобойных орудий; но те же батареи, способные в связи с системой минных заграждений, уничтожить эскадру, окажутся совершенно бессильными, бесполезными против действий десантного корпуса, высаженного на одном из пунктов европейского или азиатского побережья.

В случае вооруженного столкновения России с какой-либо из западных держав нельзя будет рассчитывать на дружеский нейтралитет Турции; “больной человек”, борьба с которым перестала быть единственной политической задачей России, несомненно, окажется в рядах ее врагов и захват проливов должен быть первой задачей нашего черноморского флота, вслед за появлением неприятельской эскадры в Эгейском море.

В 1853 г. наш черноморский флот, после блестящей Синопской победы, упустил нужный момент и не сделал попытки к овладению проливами.

Эскадра враждебной нам коалиции беспрепятственно вошла в Черное море и оказалась фактическим хозяином всего нашего южного побережья.

Печальной памяти парижский трактат 1856 года в настоящее время сохранил свое значение только по отношению к проливам, закрыв их для прохода военных судов всех государств. Но нельзя, конечно, сомневаться в том, что турецкие батареи встретят салютом эскадру Англии и Германии, а наш черноморский флот принужден будет силой проложить себе дорогу. Существование этой статьи, несовместимой с достоинством и величием России, является лишь вопросом времени.

Каков бы ни был ход политических событий, Оттоманская история всегда будет послушным орудием в руках наших врагов.

А между тем, ровно шестьдесят лет тому назад, на азиатском берегу Босфора белели палатки 25,000-го десантного русского корпуса и до сих пор еще сохранился памятник, — дикая скала с высеченной на ней турецкой надписью:

Сюда пришли русские войска,

Не врагами, а друзьями.

Дай Бог, чтобы дружба эта сохранилась вовеки. [638]

В 1833 году судьба турецкой истории висела на волоске. Египетский хедив Ибрагим-паша, сын Махмеда-Али, не только отказался от повиновения султану, но даже задумал низложить его и во главе отлично организованной армии пошел на Стамбул. Лишь в 12 переходах от столицы, в Кутаии, остановилось его победоносное шествие. Ибрагим-паша, узнав о высадке русского корпуса, высланного по приказанию Императора Николая, поддался убеждениям европейских дипломатов и повернул назад.

Турки, жители ближайшей деревни Гункиар-Искелеси, охотно показывают туристам “москов таш” (русский камень).

Но дружба Турции с Россией была не на руку западным державам. Происки Пальмерстона увенчались успехом и привели к Крымской войне.

Среди турецких государственных деятелей всегда были и будут люди, сознающие что единственной гарантией существования Турции является доверие к России. Конечно утопией было бы предполагать, что Турции готовится со временем участь среднеазиатских мусульманских государств Бухарского и Кокандского ханств, но союз с могущественной соседней державой рассеял бы вековой кошмар, тяготеющий над Турцией, вызвал бы ее к новой жизни и избавил бы ее от унизительной и неблагодарной роли бульдога, которого по мере надобности науськивают то Пальмерстоны, то Бисмарки.

Движение России вперед, к воротам Царьграда, не вызывается одними лишь политическими комбинациями; движение это стихийное, роковое и вызвано теми непреложными законами, по которым совершается жизнь и эволюция каждого народа.

“Грядущие годы таятся во мгле”. К тому времени, когда неминуемые осложнения, на почве ли вопроса о проливах или брожения в Македонии, нас приведут к катастрофе, мы должны познать и изучить противника, чтобы отрешиться от предвзятых мнений и иллюзии, что последняя решающая борьба будет нечто вроде церемониального марша от Эрзерума на Скутари.

А мы легко вдаемся в самообман; охотно верим, что Турция, как Государственный организм, разлагается, что финансы расстроены, что в администрации царствует полнейшая анархия, что войска в жалком состоянии, офицеры бедствуют, не получая по целым годам жалованья, и т. д.

Много в Турции печальных и страшных явлений, поражающих иностранца, привыкшего к внешним признакам самодовольной культурности Запада. Но турки — народ еще молодой, полный скрытой силы и энергии. Теперь они впали в непробудную спячку, с чисто восточным фатализмом отдавшись на волю аллаха, и невольно подумаешь о потухшем вулкане, грозно молчаливом, как бы застывшем на веки. Но заклокочет подземный огонь, загремит, застонет неподвижная скала и огненные потоки зальют нивы и сады, города и поселения, все что создано вековым трудом мирных поколений.

Бесследно погибла великая Троя, сыпучим песком занесло развалины древнего Пергама, жалкие мазанки курдских пастухов [639] лепятся теперь там, где возвышались некогда сказочные города Ассирии и Вавилона.

На громадном пространстве от Геллеспонта до Евфрата возникало государство за государством, созидались великие города, и все вновь разрушалось, и последние следы величия и славы развеяны в прах.

Но прошло тринадцать веков, и страстные слова пророка меча и пламени не утратили своей силы и обаяния, — смерть и гибель сулит он неверным, а павшего в бою с ними ждут райские гурии.

Нет Бога, кроме Бога, и Магомета пророка Его!

И в тихий вечерний час, когда с высоты минарета раздается призывная молитва муэзина, словам этим благоговейно внимает и аскер низама в тесной куртке прусского образца, и оборванный гамал, и младо-турок в смокинге и с моноклем, недавно вернувшийся из Moulin Bouge в родной Стамбул. Армянская резня 1896 — 1897 г. г. — лишь слабое частичное проявление того религиозного фанатизма, который может охватить зловещим заревом весь мир мусульманский, от пустынь Сахары до священных вод Ганга, и перед которыми окажется бледным воодушевление экзальтированных голодных полчищ Петра Амьенского и Готфрида Бульонского.

В горных ущельях Анатолии пыхтят паровозы германской железной дороги, пронырливые армяне, в ожидании новой резни, лихорадочно торгуют в своих лавочках и конторах, вали и каймаками, во исполнение намеченных султаном реформ, покорно перекочевывают со своими гаремами из Сиваса в Монастырь и из Битлиса в Салоники; а турок-обыватель по-прежнему сидит под навесом кофейни и, не выпуская из зубов янтарной трубки наргиле, задумчиво смотрит куда-то в даль, как бы не замечая лихорадочной, крикливой суеты новой, непонятной для него жизни. “Что там, в Румелии, снова взбунтовались неверные собаки-гяуры — это не важно, перережут их аскеры во славу аллаха; что падишах, тень Бога на земле, повелитель правоверных, возвестил о введении новых “танзимат” (реформ) — тоже не важно; все новшества — дело рук дьявола”, — рассуждают турки старого закала; проведут они легковерных европейцев так же, как обманули они их в 1839 году с пресловутым Хатти-шерифом, прочитанным Решид-пашой в павильоне роз, и в 1876 году, когда турецкий Кольбер Мидхат-паша удивил весь свет разыгранной им комедией — устройством оттоманского парламента.

(Продолжение следует)

Е. Августус.

Текст воспроизведен по изданию: В гостях у турок. Путевые очерки и впечатления // Варшавский военный журнал, № 7. 1903