ЕГОР МЕТАКСА

ЗАПИСКИ

АЛИ-ПАША

(Отрывок из Записок морского офицера)

На возвратном пути к Пашинсмому дому, окруженному всегда вооруженной и многочисленной стражей, зашел я по дороге посмотреть соборную церковь Св. Харлампия, где стояла отборная конница Али-Паши; но едва успел перекреститься, как прислал он за мною арапа, и меня проведи вверх, где была Пашинская обсерватория. Вошедши в маленькую комнату, служащую местом отдохновения Али, нашел я его переодетого в домашнее платье, в одной токмо красной шапочке на голове; он занимался рассматриванием завоеванного им в доме французского консула телескопа: пробовал его, поворачивал на все стороны, и не умея [98] обходиться с оным, сердился на слуг своих, думая, что они, конечно, его попортили дорогою; однако ж, мне казалось, что телескоп был во всей исправности, Али-Паше пересказано было все то, что со мною происходило на лестнице. Как скоро я вошел в комнату, он мне сказал:

— Ты худо обедал, знаю от чего; знаю все, но я тут совсем невиноват! Превезяне сами навлекли на себя гнев мой, действуя за одно с французами.

Я ему ничего не отвечал; он бросил телескоп, посадил меня подле себя на диване, принял весьма суровый вид и прибавил:

— Адмирал ваш худо знает Али-Пашу, и вмешивается не в свои дела. Я имею фирман от Порты, коим предписывается мне завладеть Превезой, Паргой, Воницей и Буцинтрой. Земли сии составляют часть матерого берега мне подвластного. Он — адмирал, и ему предоставлено завоевание одних островов. Какое ему дело до матерого берега? Я сам Визирь Султана Селима, а владею несколькими его областями. Я ему одному обязан отчетом в моих деяниях, и никому другому не подчинен. Я мог и хотел занять остров С. Мавру, отстоящий [99] от матерого берега на ружейный выстрел, но увидя приближение союзных флотов, я отступил, а ваш адмирал не допускает меня овладеть Паргой! Что он думаешь?...

— Вашему Превосходительству, — отвечал я, — стоит только отписать обо всем к адмиралу Ушакову и сообщить ему копию с Султанского фирмана: он конечно сообразится с данными в оном предписаниями. Адмиралу нашему вовсе неизвестны повеления, кои вы имеете касательно матерого берега.

— Я никому не обязан сообщать Султанские дармацы, возразил Али-Паша, не для того, чтобы я чего-нибудь страшился. Я страха не знаю, но я не хочу поссорить турок с русскими. Мне от этого пользы никакой не будет. Адмирал Ушаков напрасно меня огорчает и ссорится со мною. Знайте, что он во сто крат более будет иметь надобности во мне, нежели я в нем! Я вам это говорю.

— Поверьте, Ваше Превосходительство, — отвечал я, — что адмирал Ушаков не ищет сделать вам ни малейшего оскорбления, напротив того, он желает снискать дружбу вашу; но поступка [100] вашего с консулом Ламбросом, он терпеть не может и не должен.

— Ламброс, — возразил Али-Паша с гневом, — виноват кругом! Он знал давно, что я предпринимал покорение Превезы. Зачем не убрался он на острова?... Нет, он остался вместо того здесь; он давал наставления французам и приверженцам их, как противостоять войскам моим! Он учил, как соделать покушения мои тщетными! В доме Ламброса злодеи мои, и именно Христаки, производили все совещания и переговоры с французами. Ламброс изменник; он не достоин ни вашего покровительства, ни моей пощады.

— Может быть, неприятели Ламброса обнесли его пред вами напрасно. Какая ему польза брать сторону французов против Вашего Превосходительства? Он, как и все консулы наши? имел официальное извещение о войне против французов и о тесном союзе между Россией и Турцией; он предуведомлен также был о прибытии к сим берегам соединенных эскадр. Какая была ему нужда уезжать? Он оставался здесь в полном уверении, что уважен будет, яко чиновник, принадлежащий дружественной с [101] Портой державе, а вместо того, его ограбили, обругали, и он скованный в цепях сидит по сей час на галере. Сей поступок оскорбляет лично Государя Императора и всю Россию, Ваше Превосходительство поведением сим доказываете явно неприязнь вашу ко всем русским вообще.

— Не правда! Я Русских очень люблю; я уважаю храбрый сей народ, — отвечал Али Паша, — Вашему князю Потемкину имел я случай оказать важные услуги. Вот был человек! Он умел ценить меня. Во всех письмах своих объяснялся со мною; как с искренним своим другому. Я получал от него драгоценнейшие подарки. Жаль у что нет их теперь со мною. (Покойный князь Потемкин-Таврический был конечно одарен необыкновенными качествами, но здесь корыстолюбивый Паша похвалы свои основывал токмо на полученных от Светлейшего Князя подарках. Али-Паша вероятно хотел дать почувствовать, что от адмирала Ушакова зависело бы сделаться также великим человеком. Из последствии видно будет, что Ушаков не пренебрегу внушений алчного Али, но подарки имели одну токмо цель: пользу службы Государя Императора.) О! Потемкин был действительно великий человек!... Он знал, как с кем обходиться. [102] Ежели бы он был жив теперь, ваш адмирал иначе бы поступал со мною.

— Будьте уверены, что и князь Потемкин принял бы такое же участие в российском консуле, какое принимает теперь адмирал Ушаков. Консул не есть частное лицо: он доверенная особа Государя, и принадлежит целой России; кто его оскорбит, тот оскорбляет всех русских.

— Очень хорошо! Я велю его освободить. Быть так! Но адмирал Ушаков должен отступиться от Парги, мне вмешиваться в мои дела.

— Он этого сделать не может, не подвергая себя гневу Императора: он обязан защитить паргиотов; они не были никогда подвластны Оттоманской Порте. От Венеции перешли они к французам; сии их оставили, и Парга предала себя великодушию союзных Империй, на стенах же своих подняла флаги соединенных эскадре. Адмирал Ушаков и товарищ его Кадыр-Бей не могут не признать ее независимости после воззваний, ими обнародованных к жителям Ионических островов; в противном случае союзные начальники подозреваемы быть могут в вероломстве. [103]

— Я сам оплошал, — прервал Али-Паша. — Ежели бы я ускорил взятие Превезы пятью днями, то и Парга была бы теперь в моих руках! Я не посмотрел бы на неприступность ее гор, и атаковал бы оные также с морской стороны.

— Ваше Превосходительство сильно разгневаны на паргиотов.

— И имею на то важные причины, — ответствовал Али-Паша. — Они причиняют величайшее зло мне и Султану. Они укрывают моих злодеев, моих ослушников. Они пособляют во всем разбойникам Суллиотам, доставляют им порох и всякие снаряды. Парга есть гнездо разбоя и всех заговоров против меня. Я не пожалел бы 20 тысяч венецианских червонных. Я заплачу их охотно сейчас тому, который уговорит вашего адмирала отступиться от Парги!.... Скажи мне откровенно, кто у него первый любимец?

— Адмирал наш всех равно любит, — отвечал я, — а отличает особенно тех, которые более усердствуют к службе Государя Императора и исправны в своей должности. Впрочем, я могу уверить Ваше Превосходительство честью моей, что [104] ни один чиновник русский ни за какие сокровища, не примет на себя исполнение такого препоручения, и адмирала Ушакова никто на свете не уговорит сделать поступок противный данным ему инструкциям.

— Что же по этому мне делать? Дай мне совет!

— Я не смею советовать Вашему, Превосходительству. Чин и лета мои того мне не дозволяют. Вы славитесь вашим умом, и без сомнения не захотите поссориться с Российским Императором, и чрез то впасть в немилость у Султана; вы не захотите принудить нас сражаться против ваших войск, чем навлечете на себя неминуемо мщение греков и вообще всех христиан вам подвластных. Вашему Превосходительству необходимо нужно примириться и сблизиться с адмиралом Ушаковым.

— Да я готов сейчас это исполнить! Скажи мне откровенно, как мне поступить! Ну! Будь ты Али-Паша, что бы ты сделал?

— Ежели бы я был на вашем месте, я бы написал к адмиралу Ушакову вежливое письма, в коем изъявил бы сожаление мое касательно поступка войск моих [105] против консула Ламброса, которого бы немедленно отправил к адмиралу, удовлетворив его за все то, что у него похищено; потом укротил бы я гнев свой, примирился бы с паргиотами, и в уважение покровительства России, дал бы повеление войску моему не причинять им впредь никакой обиды. Я уверен, что поведением сим вы обратили бы на себя внимание и даже благосклонность Российского Императора.

— Какие же войска займут Паргу? — Российские и турецкие. Я полагаю, однако ж, что адмирал позволит Вашему Превосходительству назначить и с вашей стороны 12 человек рядовых из христиан, которые будут составлять часть Султанского гарнизона; а между тем ожидаться будет решение союзных Монархов об участи Парги. Нет сомнения, что вся сия полоса матерого берега присоединится на особенных постановлениях к турецким владениям, Оттоманская же Порта предоставит управление оных Вашему Превосходительству.

Али-Паша выслушал меня со вниманием, казалось, был доволен советом моим, и изъявил мне благодарность свою в сильных выражениях; потом [106] советовался он долго с любимцем своим Махмед-Эфендием, которого решился он отправить с нами к адмиралу, уполномочив его удовлетворить все его требования и стараться всеми силами снискать его благосклонность. Али-Паша обещал притом освободить на другой день утром консула Ламброса и отправить его к нам.

Он более часа говорил еще о разным предметах, до него лично касавшихся, и описывал мне многотрудный свой поход к Видину, стоивший ему несколько миллионов. Участок, выставленный тогда Али-Пашою, состоял из 40.000 хорошего войска; он доказывал невозможность завладеть Видином, не взирая на все усилия Капитан-Паши, и прибавил, что осада крепости сей стоила Султану столько, сколько бы стоить могла самая продолжительная и несчастная война. Разговорясь потом о Пасване-Оглу, описывал его как лучшего полководца Турецкой Империи, дал мне уразуметь, что ведет переписку со многими министрами христианских Дворов, и что получает все европейские ведомости, которые ему читают наемные для сего иностранцы. [107]

Али-Паша приглашал меня приехать в столицу его Яннину, где хотел показать мне неисчерпаемые свои сокровища; также выхвалял построенную им неприступную крепость Тепеленгу: в ней хранятся в подземельных погребах казна его, несметные богатства, жизненные припасы и военные снаряды, коими крепость может на несколько лет быть снабжена. Из драгоценных своих вещей имел Али-Паша при себе только кинжал, подаренный ему Французской Директорией, и стоящий по крайней мере 50.000 ливров. Французский дивизионный генерал Делароз, командовавшей Превезинским гарнизоном и войсками, занимавшими матерой берег, поднесь ему кинжал сей от имени Французской Республики, которая думала подарком сим купить дружбу сего коварного деспота, заключить с ним тесный союз, и воспользоваться влиянием его в тех местах и содействием войска его, для утверждения французского владычеству на востоке, обещая Али-Паше, в замену сих выгод, управление всей Европейской Турцией с неограниченной властью.

Али-Паша по чувствам своим был достойный союзник Французской [108] Республики, но вероломное его поведение доказало, что французы в коварных замыслах могли быть не учителями, а учениками его. Дав честное слово быть преданнейшим союзником Франции, и споспешествовать ей во всех ее предприятиях против Оттоманской Империи, Али-Паша не преставал скрытно принимать деятельные меры для отнятия у французов всего матерого берега, их же уверял, что делаемые им приготовления имели целью истребление суллиотов. Дабы лучше скрыть намерения свет, и более сблизиться с французами, Али-Паша, оказывая притворную дружбу к генералу Деларозу, приглашал его несколько раз в Яннину, где великолепно его угощал. Деларозу подарены были лучшие лошади на Пашинской конюшни с богатыми уборами; войскам же даны были приказания обходиться с французами, как с союзниками и друзьями.

За день до вторжения своего в Превезу, Али-Паша, остановясь перстах в пяти от города, послал спросить о здравии французского генерала, который поспешил выехать к нему навстречу; Али-Паша под видом угощения и другими разными предлогами, задержал [109] Делароза до того времени, пока передовые албанские войска приблизились к назначенному им месту; тогда, сняв с себя личину, он объявил французскому генералу о истинных своих намерениях, арестовал его, переодел в арнаутское платье, и сковав в железо, отправил с конвоем отборной конницы, пленником в Яннину. (генерал Делароз, претерпев разные мучения, был отправлен в Константинополь где и кончил в неволе несчастную свою жизнь) Таковы были плоды дружбы и клятв Эпирского наместника, и сие бесстыдное вероломство, наглость сию, восхищенный Али-Паша называл военной хитростью!

Окончив разговор свой сим анекдотом, распростился он со мною весьма ласково, просил меня содействовать отправляемому от него с нами агенту Махмеду-Эфендию в исполнении данного ему препоручения, и изъявил великое желание вести со мною дружескую переписку. Выходя из дому, встретили мы, к удивлению нашему, у крыльца двух монахов, державших деревянный поднос, и собиравших подаяние для выкупа христиан, взятых в плен в Превезе [110] Али-Пашою. По совету нашему, они перебрались в Св. Мавру, где на эскадре нашей, и от жителей островских набрали весьма значительную сумму денег. К общему удивлению, турки, союзники наши, также приняли участие в сем человеколюбивом подвиге.

Отправлением к адмиралу Ушакову наперсника и любимца своего, Али-Паша старался по обыкновению своему скрыть вероломные замыслы; пронырливый Махмед-Эфенди намеревался убедить турецкого адмирала Кадырь-Бея не вмешиваться в дела матерого берега, угрожая ему гневом Гуссейна-Паши, которого турки, особенно же морские начальники, страшились более самого Султана Селима, а между тем посланник Али-Паши хотел усыпить бдительность адмирала Ушакова лживыми уверениями в дружественных расположениях своего повелителя к паргиотам и в приверженности его к русским. Али-Паша старался исторгнуть в Константинополе согласие на порабощение всего Эпирского берега, французам подвластного, а дабы выиграть время, нужное ему для получения от Порты фирмана (которого он не имел), он отправил к адмиралу Ушакову [111] Махмед-Эфендия, приказав ему лукавыми домогательствами отвратить всякое подозрение; однако ж, все сии замыслы скоро обнаружились: Кадыр-Бей показал себя верным союзником, открыв адмиралу Ушакову все козни любимца Али-Паши; он едва не был скован, и отправлен на российском военном судне в Константинополь для получения достойной награды за свои пронырства и за вероломство своего повелителя.

Консул Ламброс освобожден был несколько времени спустя, коль скоро Али-Паша удостоверился, что на союзных эскадрах не укрывается Превезинский житель Христаки, главный защитник свободы отечества своего. Сей достойный гражданин, нетощив все средства к спасению Превезы от ига албанских орд, и преследуем будучи толпою свирепых арнаутов, бросился раненный в море и вплавь достиг острова С. Мавры, где он укрывался со многими другими несчастными превезянами от мщения Яннинского Паши.

Взятие Превезы было прославляемо как славный военный подвиг; победу сию возвестил Али-Паша Порте посредством нарочного курьера, представляя притом [112] разные клеветы на Ионических греков, коих независимость, по мнению его, могла произвести весьма вредные последствия для Порты Оттоманской.

Известие о покорении Превезы было принято в Константинополе с радостно, и Султан изъявил победителю благодарность свою; в рассуждении же Парги предписано было Али-Паше присоединить к российскому гарнизону десять человек рядовых до общего постановления касательно сего берега.

(Продолжение обещано.)

Текст воспроизведен по изданию: Али-Паша (Из записок морского офицера) // Сын отечества, Часть 65. № 43. 1820