ВОКРУГ ОЧАКОВА

(Дневник очевидца)

2-го августа. Прибыла под Кинбурн и остальная часть Лиманской флотилии, которая множеством со стоявшею около Очакова Лиманскою гребною флотилиею равнялась турецкому флоту в рассуждении средних и мелких суден, но линейными кораблями турецкий флот несравненно наш превышал. Линейные корабли турецкие после обеда, удалясь в море, стали на якорь верст на пять от малых своих судов, к Березани линиею вытянувшихся.

Слух пронесся в армии, будто король прусский дал знать российскому, что ежели оный не отступится от Крымского полуострова, то король прусский объявит ему войну, а из сего выводят, что сей причины ради медлят и в рассуждении приступа ко взятию Очакова. Справедливость сему время покажет. В ведомостях же напечатано, что короли французский, английский и прусский заключили между собою союз в том намерении, чтобы турков удержать навсегда от претензий на Крым, а российский двор принудить отдать Швеции Эстляндию и Лифляндию. Посмотрим справедливость сего. [180]

... ²¹ августа. По утру долго стреляли турки с крепости ядрами и пущены бомбы на шедшее мимо Очакова под Кинбурн наше судно, которое однакож прошло без всякого повреждения. Шанцы теперь беспрестанно продолжают рыть.

5-го августа. Получил дружеские с Москвы письма от Федютина, Костенкова и купца Гультина.

6-го августа. После обеда назначено было 1.300 человек для делания траншей. Господа начальствующие пришли в 12-м часу ночи и, споря между собою о местах, какие кому отведены для работы, так продлили в том время, что посланный от светлейшего князя для посмотрения их работ бригадир Рибас застал всех их без всякого действия и велел им разойтись, а посему и не учинено никакого начала делу сему. Рибас о сем доложил князю в присутствии господ главных инженеров, кои все трепетали; но князь, ни мало не сердясь, сказал скоро потом: «стакан квасу»! Один из них, желая себя оправдать, сказал: «я, ваша светлость, довольно рано приказы отдал, а что работою… » «я слышал уже», прервал его князь и тем все дело кончилось.

7-го августа. Приехавший из первой армии от графа Румянцева курьер рассказывал между прочим, что Салтыков, который с своею дивизиею облег Хотин вместе с принцем Кобургом, правящим также дивизией цесарских войск, обедал в сем городе у тамошнего паши, который прежде в лагере у него угощаем был; однако когда-де Салтыков выходил из города, то начали с валу по нем палить ядрами из пушек. Сей рассердясь велел тотчас город бомбардировать. Рассказывал о порядочном в той армии в три колонны марше; что граф Румянцев всегда верхом ехал; о его ко всем ласковости, строгости, и наконец удивлялся, что у нас вокруг лагеря нигде нет цепи.

8-го августа. Ночью слышна была пальба из пушек и ружей, с нашей стороны по над берегом сделаны в сию ночь редуты четвероугольником, в которых батальон поместиться может. Находящаяся подле садов мечеть нашими зажжена на рассвете. Турки поутру выставили вокруг по валу красные и белые знамена.

9-го августа. И в сию ночь весьма часто из пушек стреляли с нашей и турецкой стороны при делании редут. Сей день начал переписывать журнал военных действий и движений армии Екатеринославской под предводительством господина фельдмаршала и кавалера князя Григория Александровича Потемкина Таврического на кампанию [181] сего 1788 года. Оный журнал вел секретарь Андреян Моисеевич Грибовской, находящийся при кабинетном стате Bаc. Стел. Попова.

Слышал от бежавшего из Очакова мальчика поляка, принявшего магометанскую веру, что оставшиеся в Очакове христиане вброшены в ямы саженей на 10 глубины; в них они также и испражняются, и смрад от того, причиняя им болезни, низводит во гроб. Причиною сей к ним жестокости турков послужили побеги некоторых христиан в продолжение нашей осады. Хлеба-де в Очакове довольно, но мясо дорого, в фураже недостаток и в прочем. Сей мальчик увел с собою лошадь, за которую светлейший заплатил ему 200 рублей, которая по оценке других не более 80 рублей стоит.

10-го августа. Роздых моей голове и сущее состава моего бездействие.

11-го августа. Сильно мучился поносом с жестокий болями живота и головы.

12-го августа. Появилась свежесть в мясе, чистота в крови и легкость в мыслях. Ежели верить константинопольскому нашему корреспонденту, то турки немощны — казна их вся уже истощена. Начинаются бунты и в самом Стамбуле. Капитан-паша для усмирения и ободрения народа, а наипаче воинства, велел все силы и способы употребить поймать одно российское судно и привесть его в столицу. Правда, многочисленный у них флот, но не надежен и худо состроенный, кроме трех линейных кораблей, весьма исправно вооруженных и всем снабженных: «Реалы», «Капитании», «Патроны». Ферманы и два неферама никакого не произвели действия в Сирии и в Алепе в рассуждении набора войск. Жители тех мест отвечают, что раны после войны последней еще свежи… и никто не идет подживлять оных. В многолюдной армии во всем недостаток; от неполучения жалованья в армии учинился было бунт, и визирь принужден был за 5 верст от оной удалиться. Сотнями из армии возвращаются воины турецкие восвояси.

13-го августа. Ночью для ... бросили несколько бомб в отсутствии его светлости и всего генералитета, равно как штаб и обер-офицеров. Но на нашей флотилии от неосторожно положенного подле пороха зажженного фитиля одну бомбарду взорвало на воздух с 80-ю рядовыми и унтер-офицерами и тремя офицерами. Для умягчения сей жестокой потеря, как обыкновенно бывает, распущен в лагере слух, что 25 человек спаслось, но и те-де все опасно ранены и едва не все помрут. Из сих-то спасшихся один солдат, пришед на берег к князю светлейшему, который тогда смотрел на турецкий [182] флот, и будучи несколько под хмельком, сказал: «я имею вашей светлости тайну открыть». — Какую? — спросил его князь светлейший. «Пожалуйста, ваша светлость, не велите более вами командовать французам, ибо они по-русски ни слова не разумеют, и залепетав по-своему дают нам только тумаки, а вить тумаки не говорят, что делать должно; от того точно вчера и бомбарда пропала».

Всем известно, какое множество и на флоте и на суше офицеров разных земель, не умеющих ни слова говорить по-русски, а имеющих одне должности, и притом в военное время, а от того многие русские офицеры и идут в отставку, ибо иностранцы и чины и кресты скорее, нежели наши, получают.

14-го августа. Ветер начал сильно дуть с севера, и пыль показалась превеликая. Переводил письмо от графа Румянцева к его светлости, писанное о разных воинских известиях и той армии действиях.

15-го августа. По утру началась прежестокая и частая пальба с наших батарей и с крепости Очаковской в продолжалась без перерыва часа с два. С нашей стороны убит один канонир да два весьма опасно ранены.

Перевод с письма к Попову о потоплении шедших из Белоруссии барок — и недоразумение — Гат (Gott) Bаrquen — (Becker) etc.; неудовольствия — насмешки — которое переводил Картвелин.

16-го августа. По утру пришел из Очакова старшина; он ни с кем ничего не хотел говорить, а домогался прямо его светлости изъясниться. Почему всяк и заключал различно о его прибытии: одни говорили, что от города прислан, а другие, что он оттуда бежал. Прибывшие из Очакова христиане рассказывали, что сей старшина есть из тамошних богатых купцов, который отправляет при том и должность судьи. Он весь день ходил вольно по нашему главному стану с одними только главными переводчиками, как-то с Лотк....и... Ввечеру началась сильная пальба под Очаковом, и в то время, когда там человечество ядрами, картечами, бомбами было умерщвляемо, здесь подле ставки фельдмаршала играли во время вечерней зари самые веселые кондратанцы. Какой контраст! Пальба же, не умолкая, продолжалась около двух часов с великим жаром. Наконец ночью тайна причины прибытия помянутого к нам старшины открылась, или по крайней мере нетерпящий находиться в неизвестности разум человеческий удовольствовал себя сам: что-де городские жители намеревались сдаться, но гарнизон тому всячески противился; что сей старшина по знатности и яко судья во первых подал совет к тому, но что гарнизон, осердясь за сие на него, присудил его повесить, и что-де завтра непременно начнут бомбардировать [183] город, с тем, чтоб его или принудить к сдаче, или совсем превратить в прах и пепел.

17-го августа. Вчера ввечеру дано повеление, чтобы завтра... сей день вдруг после выстрела пушечного на варе начато было бомбардирование, которое и продолжалось беспрестанно часа три. С нашей стороны убит будто только один человек да два ранены, таким образом; летевшее из крепости ядро, прикосновением своим отхватив у стоявшего впереди солдата на правом плече часть кафтана с мякишем, и пролетев сквозь живот бывшего позади солдата, ранило в ногу еще и третьего, несколько подалее сзади находившегося. Но должно думать, что через столь долгое время продолжавшаяся пальба более человек жизни лишила, нежели показанное число значится, а особливо при открытии двух новых батарей в садах, на весьма близком от города расстоянии.

18-го августа. Батальон егерской Бугского корпуса переведен с правого крыла на левый, поближе к Очакову, ибо егерям, как всякую ночь на караул ходят к поделанным под Очаковом батареям, гораздо удобнее здесь стоять вместе с пехотными полками, ради всяких, могущих со стороны неприятельской воспоследовать покушений на наш лагерь.

После обеда в первом часу услышана была вдруг пушечная пальба с великим жаром; всяк думал, что лежащий на якоре около Березани турецкий флот пробирается к Очакову, и что палят с наших по-на-берегу оставленных пушек и мортир, ибо по ясности погоды и чистоте воздуха пушечный звук казался весьма близким и при тон...« и весьма частые. Почему пустился всяк к берегу бежать; но ошибку свою приметили, увидя, что производидся огонь с наших батарей и с крепости Очаковской. Я пошел к первой нашей батарее, отстоящей от города на полторы версты. Сия батарея тогда молчала, я на нее взошел, так как и другие, дабы посмотреть на шедших наших егеров против выбегавших из города турков со многими красными и белыми знаменами, и между тем, как рассказывал нам канонер «что трепалка сия произошла от того, что турки, засевшие в буераках, начали из ружей и пистолетов стрелять по нашим егерам, которые на берегу были и сушили свои рубашки, подле набережной нашей батареи и проч.»; велено было сойти всем с сей батарея и тотчас началась пальба, турки ответствовали в сие место, также и пушечные ядра катились до нас, иные же перелетали через голову и падали в самую батарею. Я хотел было уйти домой, но любопытство заставило меня долее простоять. Перестали с нашей палить батареи, ибо егери сошлись уже на ружейный выстрел с турками и начали между [184] собой производить пальбу. Турки же непрестанно посылали к нам ядра, а иногда и бомбы. Наконец и они утихли, дав время действовать одним ружьям да пистолетам обеих сторон. С наших же поближе к городу поставленных батарей продолжался огонь, непреставая, до половины седьмого вечера.

Любопытство заманило меня еще подойти ближе к месту сражения, и тут увидел я, как турки, набежав на наших, отрезали было человек с 80 егеров и начали рубить, но пришедшие им на помощь егери, спасши несколько из оных солдат, прогнали турков и чинили долгое время за ними погоню. Турки, получив также помощь, обратились на наших и прогнали, но сами прятались во рвах, наши нагнали их и тут; и пальба была только слышна. Вдруг начали с крепости палить в то место, где стояла немалая куча зрителей, как пеших, так и на лошадях, а в десяти шагах и князь Репнин также был на лошади, смотря в зрительную трубку на действия сражающихся. Поелику в сие место часто летали ядра, то Репнин и поехал тихим шагом несколько назад; пешие же бросились вниз по крутизне на берег; тут чаяли мы быть безопасны. Егери весьма близко подле нас спустились в скорости за сим, и прошед шагов двадцать начали палить по туркам, засевшим по развалинам; сии, подаваясь вперед, заманили егерей до глубокого рва, где их много было: тут началась сильная пальба как с ружей, так и с батареи Гассан-пашинской, которая подле крепости на берегу находится. Ядра и тут внизу достигали до зрителей, почему князь Репнин и велел всех с берега назад прогнать.

Я, нашед удобное место взойти на верх, с великим однако трудом вскарабкался туда, и в чаянии, что великая наша батарея будет уже оставаться впереди, и мне нечего ядр опасаться, стал на возвышенном месте, никак не воображая, что я находился на пушечный от города выстрел; но вдруг ядра посыпались подле меня, и я, узнавши мою ошибку, хотя и побежал еще далее вперед, однако стал в безопасном месте на самом берегу, где только страшно было смотреть вниз, и чтоб при шуме ужасном летевших ядр и бомб не отступиться от пужавшихся людей, кои всегда в то время то наклонялись, то на землю падали. Пальба непрестанно производилась… наши были прогнаны, но Репнин велел приблизиться свежим егерям к месту сражения, то увидя, турки показали нам тыл, и тут с моря начали по них стрелять рекатетами с наших двух суден. Гассан-пашинская батарея ответствовала и весьма метила на сии судна, однако ни разу не попала. С великой нашей батареи также действовали с великим жаром; бомбы и ядра, беспрестанно переплетавшие чрез наши головы, ужасный свист производили, а от воды [186] отдавался престрашный стон. От частого с ближних наших батарей бросания бомб зажжено в городе было в четырех местах; усилившийся там огонь заставил молчать все турецкие батареи; но с наших палить не преставали.

В семь часов все утихло: ранено с нашей стороны около 100 егеров, да побито с 30. Капитан один совсем срублен, да два офицера ранены.

Пришедши домой, рассуждал я о своей глупой отваге, которая подвергала меня опасности быть ядрами убиту. Я проклинал свое любопытство, да и твердое положил предписание никогда оному не следовать.

Мне представились живо все дурные следствия, какие бы могли произойти от сего любопытства. Но ожила притом мысль в моей душе и о горестном состоянии раненых, из коих многие, будучи не опасно то прострелены, то порубаны, возвращались в лагерь свой в крови, стеная и проклиная горестную свою участь. Многих под руки вели до батареи великой, а многих перевезли в сумерках уже в их стан. Убитых же на месте сражения погребли.

19-го августа. В сию ночь еще две батареи; на каждой из них поставлено по 28-ми орудий, а именно 12-ти полевых и по 16-ти осадных пушек, да по 4 мортиры. Рабочим солдатам производится за ночь 15 коп. и при отходе с работы чарка водки.

20-го августа. Работа под Очаковом с нашей стороны в делании батарей, редут и траншей с великою поспешностью по ночам производится: для сей работы назначается число людей, до полторы тысячи и более простирающееся, да для прикрытия оных бывают отряды также до 1.500 и более солдат.

В 11-м часу до обеда загорелся в Кинбурне пороховой, для лиманской флотилии запас, находившийся в погребу, и лежавшие там же бомбы, коих число было немалое, производили продолжительную, частую и ужасную трескоту; дымилось в Кинбурне весьма долго; турки, увидя сие, при радостных, нашей беды ради, криках выпалили с пушек несколько раз на кораблях, лежащих на якоре подле Березани. Они также и после обеда с кораблей стреляли довольно долгое время.

Сказывают, что во время богослужения работали в том пороховом погребу над составом горючих материй для бомб, брандкугелей и проч. и когда взорвало сей пороховой погреб, то по близости стоящей к оному церкви, все находившиеся в ней люди, также вместе с церковью, то взорваны, то весьма опасно порохом обожжены; многие совсем лишились рук, ног и других частей тела. Из бывших же подле погреба никто не спасся. У одного старого и храброго [186] бригадира, Кинбурнского коменданта, сидевшего в сей злосчастный час в своих покоях, кои в рассуждении близости порохового погреба также были подорваны, все кости в ногах размозжены разрушительною пороха силою. Обожжен и Суворов; также много штаб- и обер офицеров поранило сие пороха и бомб действие. Бомб-де одних разорвало около трех сот. Находившиеся в то время при разводе солдаты и офицеры все то ранены, то подняты на воздух, то бомбами были побиты.

21-го августа. Сегодня разнообразно толковали о вчерашнем Кинбурнском фейерверке. При сих толках так я сильно был соболезнованием тронут к страждущему человечеству, толь многократными образы — представились мне живо виденные мною ужасности сражения морского, страждущие и стонущие гренадеры после несчастного с турками бою, отрезание ноги губернатору, смерть его, последнее сражение, где множество побито егеров — что желал бы ему помочь — но, что я... червь... ничего не понимающий — и вот причина, заставившая меня переводить с французского проект всеобщего замирения.

22-го августа. Имел чрезвычайную скуку и ввечеру переводом письмо нашего офицера в плену. Турки с нашими пленными не так поступают, как то их пленные у нас содержатся. Европейские государства, просветясь разумом философии, открыли начала побуждений сердца человеческого. Спознали причины, понуждающие государей ко принятию оружий против подобного себе человечества — причины тщеславия, зависти, гордости — уверены, что несчастные жертвы, хотя и спасшиеся от огня и меча, не должны чувствовать по крайней мере в плену горестной своей участи, и для того не лишают их нужного к пропитанию. Но грубый, в невежестве пребывающий турок дополняет меру своего мщения, попавших в руки храбрых воинов изнурением и наруганием.

23-го августа. Капитан-паша с многочисленным своим флотом все еще стоит подле Березани. Он имеет уже давно повеление от султана учинить в Кинбурне десант, но опасается потерять в случае неудачи славу свою, начинающую увядать. Притом визирь совершенный ему враг и всячески ищет его привести в подозрение у султана. («Константинопольские Известия» от 20-го июня).

Ввечеру турки зажгли верст в десяти от нас траву. К ночи ветер усиливался, и когда мрачность окружила наш горизонт и ветер возвысился до степени бури, то огонь по степям весьма распространился: стремление бури было на нас и дым к нам переносился скорою силою ветра, который, засыпая пылью глаза и опрокидывая палатки, валил с ног людей. При сильном ветре в темную ночь видеть пожар нет ничего ужаснее. [187]

24-го августа. В сию ночь прелюбезных качеств, а паче тихого, благосклонного и доброжелательного нрава бригадир Николай Иванович Корсаков, будучи на работе у вновь делаемых батарей, редут и проч., пошел с отрядом для обозрения дела трудящихся воинов, и поелику ночь темна была, упад в ров довольно глубокий и так повредил чрез то себя, что чрез пять часов после того скончался. Комендант Кинбурнский, который во время несчастного взорвания порохового погреба лишился ног, также дух испустил.

25-го, 26-го, 27-го августа. Все работали над батареями, редутами и проч.

Получил от брата письмо, не весьма для меня приятное. Петербург и на его обо мне просьбы молчит, и нет ни одного приятеля, который бы уведомил иди его, или меня, о моем там деле. Вот каково на свете дружество.

28-го, 29-го, 30-го августа. Переводилось от графа Румянцева письмо, в коем между прочим дает светлейшему князю приметить, что цесарские предводители не соответствуют доброму согласию польз обеих империй, что граф Румянцев, не взирая на то, опять выгнал турков из Ясс, что фельдмаршал-лейтенант Сплина отозван в Трансильванию, и что граф Румянцев принужден был ради того подвинуть часть своих войск вниз по Пруту.

Сей день есть торжественный или кавалерский ордена Александра Невского. Князь Григорий Александрович Потемкин праздновал его с пристойным его сану и дню его рождения великолепием. После молебна по всей армии раздавался звук пушечный, также и во время стола, когда пили за его здоровье.

Но вскоре по захождении солнца началась другая торжественная пальба — пальба со всех наших около Очакова поставленных батарей, коих числом... считается, на коих всякого рода орудий простирается числом до 200. Равным образом и с Лиманской флотилии. Нет ничего ужаснее... вдруг поражаемому громкострашным звуком толикого множества огнестрельных орудий. Начало пальбы производилось с неописанным жаром с наших батарей и Лиманской флотилии и Очаковской крепости. Множество молний вокруг крепости я с крепости беспрестанно сверкало. Воздушные дуги летящих бомб устилались искрами; свист ядер заставлял стонать, лежащую на море, нижнюю полосу воздуха, а верхняя часть оного сопротивлялась прорезыванию вылетевших из пушек шаров. Неукоснительно зажгли в городе строения, старались то поддерживать беспрестанными пусканиями в него бомб и каленых ядер.

Часу во втором ночи, 31-го августа, светлейший князь велел пресечь стрельбу с батарей, но принц Нассав, за всеми сигналами [188] к успокоению, продолжал оную до-после-зари. Флот многочисленный турецкий не осмелился однако нашему предприятию мешать и был только зрителем: он, стоя в отдаленности от нас, стрелял поутру сегодня довольно долго, почему неизвестно. С нашей стороны будто убито только четыре человека.

1-го сентября. Уже дней с шесть, как палят округ нашего лагеря траву, а особливо со стороны батареи, куда посылан был генерал-майор барон Пален для разведывания, нет ли по дороге турков. Каждый вечер виден огонь, но сей уже весьма близко до нас и широко распространился.

2-го сентября. Получены ведомости из Константинополя.

3-го сентября. Удивительно, что светлейший князь между множеством государственных и воинских дел, стоя в поле пред Очаковом, ведет переписку с духовными особами о ученых делах и поощряет их отыскивать названия местам в Крыму и в Екатеринославской губернии, какими они значились в древние времена греков и римлян.

4-го сентября. Сей день разослал светлейший князь приказы по всем начальным, предписывая им, каким образом должно город бомбардировать с сухого пути и с воды.

Миллеру, главному над артиллерией начальнику, учинить распоряжение в пушках, чтобы стрелять не часто, но непрерывно, метать бомбы туда, где лучшие строения находятся, зажигать брандскугелями и понапрасну не стрелять, но всего первее стараться разрушить турецкие батареи.

Нассаву принцу велено с моря метать бомбы на батарею Гассан-паши и обнять стрелку оной огненосными орудиями. Контр-адмиралу Павл-Жонесу с лимана направлять свои выстрелы на крепость, жечь неприятельские лодки и все разрушать. притом положил... за взятое судно двести рублей, а за сожженное пятьдесят; все же сие для того только делать приказано. чтобы отнять дорогу (как написано) с Божией помощию в ретраншаменты.

5-го сентября. Ввечеру турки стрелять начали ив крепости и своих батарей, стараясь препятствовать нам производить работу, и продолжали всю ночь до восхождения солнца, когда наши солдаты перестают работать; в сие время много побили солдат и ранили генерала.

6-го, 7-го сентября. Чрез весь день производилась пальба, но прерывно с крепости и с наших батарей. Полные возы привозят раненых солдат из работы.

Писал у Биллера оба сии дни на французском языке, вдруг набело [189] по его диктованию — нет ничего труднее отгадывать, как когда немец диктует: же — те — аux уeux — аussieux — понимай как хоти.

Ввечеру начал было к нам приближаться турецкий флот из-под Березани, но пущенные ядра из расставленных по над берегом пушек обратили его назад. Турки также своими ядрами до самого берега досягали. Велено было выступить на берег одному пехотному полку.

8-го сентября. Сей день князь новый сделал приказ в такой силе: поелику пост на стрелке труден и неспособен, то его снять и разрыть там редут, дабы чрез то подать туркам свободу к учинению десанта, но чтобы на его, не допустив опять до лодок, напасть с конницею.

9-го сентября. Вставши поутру с товарищем моим, увидели полевой наш покой наполненный водою — ветр был пресильный и дождь опять начал лить, от сего сделался холод. В сей же день подоспели шифры из Константинополя, яко самонужнейшие ведомости в военных теперешних обстоятельствах — нужно было вдруг расшифровать, переписать, — но в какое время? когда ветр опрокидывал палатки, дождь все мочил и от холоду руки коченели.

10-го сентября. Ночевал с нами некто фон-Сталь, человек премилых качеств. Он был в Семилетнюю прусскую войну в цесарской армии. Рассказы его о тогдашних обстоятельствах и тамошних местах напомнили мне саксонскую мою жизнь, не без извлечения глубочайшего сердца моего вздоха, взирая на теперешнюю пою жизнь и чудное положение моего состояния.

Получил от брата и Ивана Павловича Киреева письма — Петербург молчит за всеми моими и братними просьбами. Киреев пишет, чтоб на все плюнуть и искать от коллегии отвязаться — но мне чудны таковые развязы и гражданские сплетни — пусть как хочет судьба решить дело случившегося со мною несчастия.

После обеда началась пальба и продолжалась около двух часов. У нас ранили опасно ядром одного офицера в лядвию и одного канонера в руку: им обоим отрезали, т.е. одному совсем ногу, а другому совсем руку. Огонь нашей артиллерии зажег на форштадте; князь послал проведать морского своего адъютанта Ламсдорфа, где точно пожар происходил. Сей, доехав только до первой бывшей нашей батареи, теперь пустой, и взяв у стоявших на валу зрителей трубку зрительную, посмотрел и скоро опять сел на лошадь, чтобы поспешить объявить князю светлейшему точность пожара; но находившийся тут же 12-ти лет штик-юнкер, питомец князев, сказал: «Господин адъютант, и мы можем таким образом репортовать; но зачем не подъедете до дальних батарей, где зрительная трубка не [190] нужна, но где ядра только летают». Всяк понять может, сколько было досадно адъютанту слышат от мальчика такие колкости; однако он ускакал.

Не удивительно и то, что... сказал своему генералу Баверу: «врюш, дурак», когда он возвратился и сказал, что запорожские лодки потонули: ибо князь лучше то увидел чрез подзорную трубу из стоящей на берегу калмыцкой кибитки. Светлейший князь всеконечно великой души и слишком милостив; не однажды князь Репнин говаривал, что князь Потемкин наилучшие делает распоряжения, и самые такие, кои наиболее клонятся к пользе отечества и к благоденствию человечества; но жаль, что исполнители оных не с таковых рачением и усердием за оные принимаются. И в самом деле, ежели рассудить о его делах, то не иначе сказать можно, что душа его великая движима человеколюбием и усердием распространять около себя блаженство. Какие выгоды для солдат — какие им пособия сверх положенного деньгами, хлебом и проч. Сколько дарит офицеров одеждою и прочими снарядами. Истребил варварское зверство мучить солдат, уничтожил глупые стягивания тела и жил — и даже позволил офицерам входить к себе в палатку в холодноватое теперь время в сюртуках, ведая совершенно, что не уменьшится чрез сие его достоинство, и что сбережение здоровья не лишает нужной против неприятеля храбрости.

Ввечеру позволено было бомбардировать город с моря, чем принц Нассав весьма был доволен, — но после опять отказано.

Лошкарев разъезжает теперь в Крыму, Херсоне и по приморским местам.

11-го сентября. После обеда прибыл от Салтыкова курьер с известием, что он взял Хотин. Князь светлейший, ходя ввечеру по своей палатке, ногти обгрызал.

12-го сентября. Князь светлейший, принц Нассав и граф Дамаж, граф Браницкий получили от императрицы обложенные брильянтами шпаги за отличную храбрость.

13-го сентября. Вот что вместо военных действий случилось сей день. Генералов жены Павла Сергеевича Потемкина и Самойлова заблагорассудили побывать инкогнито в армии, пред Очаковом стоящей. Оне, уговоря одного унтер-офицера их туда проводить, сели в кибитку, и научив его, чтоб везде сказывал, где ни спросят, что везет в армию товары; ибо и он был одет по-мужицки, а таким образом приехав к своим мужьям, немало их удивили. Сии же, дабы не узнал сего светлейший князь, немедленно велели им назад отправиться в Херсон, откуда они в таком виде предприяли свое путешествие. Но едва успели сии героини отъехать от стана [191] своих мужей на одну версту, как вдруг прискакал курьер от фельдмаршала к ним с тем, чтобы взять сих шпионов и к нему представить. Сии шпионы проживали 14-е, 15-е, 16-е число в лагере, где они везде разъезжали.

17-го сентября. Послано было несколько козак к находящемуся с войском генералу Уварову по Бендерской дороге, поелику заподлинно известились, что 12.000 турков переправились уже чрез Днестр и идут к Очакову. Капитан-паша все еще стоит с своим многочисленным флотом на высоте Березани бее всякого движения. У нас что-то все утихло, и кроме пушечного на зарях выстрелу ничего более не слыхать; всяк без штанов спит.

18-го сентября. Во вся... между важными происшествиями и смешные. Теперь, когда... имеет против себя двух... на севере и юге побеждать, то прочие европейские кабинеты упражняются прожектами почерпнуть какие-нибудь пользы для себя из сих войн. Когда все политики умствуют и всех умы находятся в деятельности, в рассуждении теперешних происшествий, до благоденствия человечества касающихся, тогда некто из поляков, пан Рузик с Козловца Козловский порождает в уме своем чудо, которое обнаруживает письмами, одним к императрице России, а другим к светлейшему князю, коего он просит, чтобы первое доставлено было к государыне в скорости чрез курьера или при естафете, яко такую важность, которая до целого Российского государства надлежит, и вот какова она: «Желание мое (которое прошу ваше императорское величество, — пишет сей пан Козловский, — содержать в наиглубочайшей тайне, поелику оно относится до всевысочайшего вашего императорского двора, до высочайшего наследника и всей высокой фамилии, так как и до всего государства Российского) есть то, чтобы сочетаться браком с вашим императорским величеством; для чего прошу ваше императорское величество прислать под Варшаву шесть тысяч войска, и мне ассигновать сумму денег сто тысяч получить от г-на N... на тот конец, дабы воспрепятствовать начинающемуся в Польше сейму, и я уверяю ваше императорское величество, что по бракосочетании и по восшествии на престол не только всю Швецию завоюю, но и... покорю под власть... Из Латичева от .... бря 1788 года».

19-го, 20-го сентября. Сего числа палили турки с кораблей своих и с Березани поутру долго. Они получили, как слух пронесся, радостные вести о победе цесарских партий. Удивительно, что почти везде цесарцы проигрывают в стычках.

22-го сентября. Сей день ради торжества восшествия ее императорского величества на престол ни одной пушки в лагере не выпалили, а почему — неизвестно. [192]

23-го сентября. Кончил перевод с французского, т.е. проект всеобщего замирения.

25-го сентября. Ввечеру лишь только прибыли из Белой Церкви графини Браницкая и Скавронская, то как будто для них турки начали на наши батареи с жаром палить, препятствуя нам работать. В продолжение сей пальбы турецкие запорожцы подъехали на 13-ти лодках к устью речки Березани и производили немалую пальбу на стоящих бессменно там егерей. Городская пальба чрез полтора часа кончилась, но запорожцы продолжали ее долее.

Прибыли также опять Потемкина и Самойлова. Толки сему...

26-го сентября. Son Аltesse Monseigneur le Prince хотя и был весьма недоволен таковым не во время особ посещением, но скука, да и единообразное житие довольно послужили к превращению его мыслей ропотных в приятные. Обед был у него почтен сими Венерами. После того они все удалились; но под вечерок, и как говорится путь недалек, генеральс-адъютант его Бовер, нежнейшим образом, под ручку, в прелестном белом одеянии графиню Скавронскую проводил паки к князю светлейшему — конечно, чтобы проститься, ибо она едет в Италию, к своему супругу.

27-го, 28-го сентября. Удалился турецкий флот совсем от островка Березани, не сделав ничего чрез столь долгое свое подле оного стояние, но куды? будущее покажет.

К вечеру он верст на 30 виден был, и то только одни большие корабли.

29-го сентября. Писаны были на польском языке письма от некоего Усинского к Г. Б., что турки и запорожцы турецкие около 1.000 человек напали на Балту, разграбили и выжгли, что он от знакомых ему турков услышал, будто они единственно для того туда пришли, поелику ген. Уваров находятся с отдельною частью войска, что их гораздо еще более скрываются по буеракам и рвам, и что-де тридцать тысяч турецкого войска идет на помощь к Очакову (помощь сия, видно, таким же образом идет, как и прежние две). Турецкий флот опять приближился.

30-го сентября. Сей день светлейшего князя день рождения Георгия. Мною прежде говорено, что сей же день на счастие будет Очаков бомбардирован, потому что князь есть редкий в свете счастливец; однако уже 10-й час с полудня и все тихо и спокойно, ни одного пушечного не слышно выстрелу; конечно для того, чтобы не спужать Венериных послов, в главный стан Екатеринославской арий прибывших и не терпящих Марсовых деяний.

В полученных сей день из Константинополя секретных ведомостях между прочим написано, что множество женщин там подавали [193] султану просьбу на капитан-пашу за то, что он в несчастных для Турции на кораблях при Очакове сражениях потерял их мужей. Удовольствие было на оную то, что велел им запретить находиться по улицам, когда он едет.

1-го октября. День, когда я из утробы матерней вышед, ныне узрел свет. Сей день свершилось мне 25 лет.

2-го октября. Ночью уехали из армии вышепомянутые графини.

Уже два дня с ряду, так как и сей 3-го октября, сильные норд-вестовые ветры дуют. Всяк жалуется на холод и ветры; и какая жизнь, ежели в самом деле разобрать, для человека городского, в степях, где нет ни дров, ни травы, ниже какого-либо бурьяну для варения, где беспрестанно раздаются стоны больных, где множество погребают мертвых и во всех на лицах изображены уныние и печаль.

Уже начинают жаловаться на выписанного из Парижа доктора Массо за то, что весьма многим отрезывает ноги, руки и тогда, когда по мнению других докторов можно бы было без того обойтиться, ибо из всех тех редко какой спас жизнь по претерпении сей жестокой операции.

4-го октября. Поутру началась... мало-по-малу пальба с крепости, но скоро потом сильною сделалась и продолжалась часа три. Наши батареи уже весьма близко к крепости подведены, а старые оставлены (описание вообще осады города Очакова) и неизвестно, чего еще ожидают. Капитан-паша все стоит в виде от нас на море. Он в Константинополь боится идти с флотом, ничего не сделав, и известно, что после его потери на троекратных под Очаковом сражениях, назначено в Константинополе голову ему за то отрубить.

Нечаянно нашел я у лекаря Гагельтрема письма короля прусского и приятеля его Сума, напечатанные в Лавзане; они мне много удовольствия приносят: вижу здесь двух философов, нежно друг друга любящих, из коих один, государь, старается, посредством философии, учинить себя равнодушным и беспристрастным ко всем внешним предметам; а другой старается ему дружески вперять в мысль, что государю нужно иметь страсти, и что без них не можно производить великих дел и великих добродетелей в действо, без них не будут более на свете герои и проч.

Le profit le plus essentiel que nous puissions tirer de lа philosophie, est de nous fаire un calus pour toutes les choses exterieures et de chercher le vrаi repos et lа trаnquillite en nous memes (Lettre XXIV).

Qu'on ote a l'homme ses pаssions, аdieu les grаndes vertus! Аdieu les belles аctions! аdieu les heros (Lettre XXV). [194]

5-го октября важные из Константинополя.

7-го октября. Начинают уже по несколько из наших войск перебегивать в Очаков. Прежде искусный, но беспорядочный канонер бежал, после четыре егеря, потом еще один, а теперь также несколько было из егерей бежало, но их догнали у самой крепости. Ежели причину спросить таковых побегов, то удивляться почти должно, что чего хотеть солдату еще, когда фельдмаршал запретил их бить, и за великую вину не более 25-ти ударов давать, когда сверх всего, им по штату положенного, производить велел мясо, крупу, хлеб, водку и по 15-ти копеек тем, кои работают в ночь в траншеях или на батареях. Всяк говорит, что солдат теперь сбалован; и в самом деле, не ясным ли их побеги служат тому доказательством. Правда, трудно ему работать, стоять в холоде на часах, когда буря и сильные дожди бывают, но вить и генералы с ним же одинакой участи по мере их состояния подвержены.

Ввечеру часа два бомбы и гранаты пускали, раз восемь причиняли пожар в городе, но после все утихло, а настал ветер северный и вдруг холод несносной.

8-го октября. Холод и буря были престрашные. Надобно непременно быть самому в сих пустых степях, чтоб увериться о истинности воздушных сих свирепствований. Любопытство заставило меня выйти на берег из палатки: какие сильные валы ударялись о крутизну берегов. В сей стороне северные и северо-западные ветры весьма пронзительны. В сие время наиболее должно терпеть от пыли, которая в глаза, рот и во все лице ввывевается; восточные же, обыкновенно нанеся тучи, причиняют проливные дожди, но притом несколько уменьшают стужу.

Светлейший князь сам инкогнито, с Бавером и двумя офицерами; после обеда ходил на батареи.

9-го октября. Не взирая на стужу и ветры, производилась весьма долго пальба с нашей стороны, с земли и воды. Начали мы сперва палить с воды, потому что три турецкие судна, весьма нагруженные, по удобности ветра, пустясь на всех парусах, весьма скоро пролетели в Очаков, и мы не могли им ни малейшего вреда причинить ни с наших по берегу поставленных пушек, ни с флотилия. Из сих трех неприятельских суден село одно у Очакова на мель, но люди и груз ими спасены. Наши же судна, палившие на Гассан-пашинскую батарею, много претерпели, и одно от пущенной оттуда бомбы совсем разорвано. Людей однако несколько спаслось, но потеряно при сем случае около 60-ти человек; также весьма достойный офицер Киленин убит ядром при сем самом случае. На сухом пути пущенные из крепости бомбы попали дважды в ящики с порохом [195] и разорвали. В городе с нашей стороны зажжено и долго виден был черный дым. Находящиеся в плену у нас турки заключали, что, конечно, зажжен был хлебный магазин. Турецкий флот во все продолжение сего действия не тронулся с места.

10-го октября. Свирепые бури не престают. Мелкие наши судна не могут теперь находиться на воде. Отчего часто по несколько затопает.

Нет ничего сожалительнее, как смотреть на горюющих солдат, которые везде по армии бродят и собирают навоз и даже засохший или замерзший, как человеческий, для варения себе каши, а ежели посмотреть на их жилища полевые, то нельзя не содрогнуться от ужаса, как они могут сносить холод и стужу, укрываясь одним плащом и часто еще разодранным. Ежели бы, по крайней мере, дрова были, то бы это почиталось здесь за такую выгоду, какую иметь можно в самых лучших палатах городских.

Сегодня после обеда часа три то из пушек палили, то бомбы пускали. По сие время почти только стреляли в крепость на ответ туркам, но теперь велено в самом деде не зевать. Три недели сряду почти ни одного пушечного выстрела не слышно было, в которое время турки все испорченное починили, и мы столько были снисходительны, что ни мало им в том не мешали, но сие стоит нам теперь опять и лишних зарядов, и трудов, и людей.

11-го октября. Поутру производилась пальба с обеих сторон поперерывно, но после обеда с таким жаром чинима была, что свист ядер наводил на сидящих в палатках великой ужас. Турки с ретраншамента своего три дня уже как перестали палить, но тем сильнее с крепости, и ядра от них летят на полторы и не мало на две версты к нам. Почему теперь летящее на воздухе ядро слышится яко бы чрез головы тем, кои от пушек на три версты отдалены, должны физики решить — не тонкость ли воздуха или сжатие оного от холоду.

12-го октября. В сию ночь посланный с 36 гусарами от генерала Неранжича майор для заготовления на полк травы, взят был турками на ботах, подъехавших к берегу; из них спасся один только гусар. Случайность сия светлейшему князю показалась непонятною. Подозревают оную для того, что Неранжич-де весьма гнал сего майора, и что он-де по нужде и с досады отдался туркам, ибо спасшийся гусар говорит, что ниже одного выстрела не учинено, когда прочих его товарищей турки забрали.

13-го октября. В ночь флотилия наша лиманская прозевала, как восемнадесят мелких суден турецких из Очакова прошли к Березани. Турки во всю почти ночь престрашный шум чинили в [196] крепости. Это было приношение Богу молитвы яко в день праздника пятницы; но они видно не так суеверны, как жиды, которые в субботу ни за что не принимаются и ничего делать не хотят, отправив судна вышепомянутые из города к Березани, где и флот их стоит, в пятницу, их праздничный день.

Теперь почти каждую ночь жестокие с ружей между турками и нами бывают перепалки, и каждое утро привозят раненых в гошпиталь; их лечат, ноги и руки отрезывают — они умирают — вот, человечество, твоя на свете сем участь: страдать ты присуждено при твоем рождении и малое течение жизни до конца твоих дней устлано терниями, колющими тебя и самой смерти жесточее.

15-го октября. Принц Нассав-Сиген, командовавший флотилиею лиманскою и одержавший над турецким флотом троекратно победы, уехал в Варшаву, с досады более, нежели по болезни. У него начали власть командира уменьшать, от чего разные появились оплошности на флотилии, как выше сего означено. Также-де послужило причиною его отъезду и то, что когда императрица прислала к князю светлейшему несколько разных шпаг для раздачи отличившимся храбростию воинам, князь светлейший велел принцу Нассау сказать, что и он получит, по воле монаршей, одну, которой однако принц Нассау не получил, и когда восемнадцать суден из Очакова проехали и принц Нассау появился у князя светлейшего, то сей изъявил ему удивление при самом входе, что он слепым учинился и ничего не видит. Отъезд же принца Нассау приписали трусости, потому-де, что теперь лишь только приходит время показать храбрость и неустрашимость — и светлейший князь сказал на сей его отъезд: «Славны бубны за горами».

Рибас (Осип Михайлович) давно уже страдает политическою болезнью, поелику он теперь не может исполнять должность дежурного бригадира, то избраны два генерала, попеременно дежурствующие. Рибас с досады заболел, потому что князь посылал его туда справляться, где выстрелило, как, кто и проч., куды-де должно посылать унтер-офицера и он-де от сей одной езды натер себе в задней мозоли.

Ежели посмотреть на обращение приближенных к фельдмаршалу, то можно сказать по пословице: что чорт строит шутки. Все коварства, хитрости, обманы; друг дружку стараются оговорить, осрамить, себя возвысить, другого унизить; выискивать достоинства, заслуги, коих никак не бывало, всклепать на другого пороки, бесчинства, коими сам заражен, и проч. Не надобно против турков сражаться, много должно истребить прежде у себя в армии.

16-го октября. Турки все, что имели на острове Березани, забрали [197] на свои судна, и слух пронесся, что прошедшие из Очакова 18 суден нагружены были турецкими женщинами, детьми, казною и наилучшим из имения очаковских жителей.

17-го октября. Князь Юрий Владимирович Долгоруков, по тщетном ожидании чрез всю кампанию, т.е. чрез пять месяцев отправления своего в цесарскую армию, без всякого притом здесь дела, будучи генерал-аншефом и командовавшим прежде сего знатною дивизиею, уехал в Москву, в наивысочайшей степени досады.

18-го и 19-го октября. В сии дни ожидали сильной канонады, которой предмет должен был стремиться ко взятию турецких траншеев, однако все что-то тишина царствует. Турецкие боты опять покушались пройти в Очаков, но густо расставленный с нашей стороны караул, выпалив по них с пушек, заставил их удалиться восвояси.

Вчера намерены мы были выманить турков из их укреплений более для того, чтобы поймать сколько-нибудь и узнать о состоянии траншей их; на сей конец послали одного егера, якобы к ним уйти хотевшего, а между тем спрятались несколько солдат во рву. Посланный солдат, подбегая к их траншеям, упал на землю, будто из сил выбился и просил турков, чтобы они вышли и взяли бы его под свою защиту. С нашей же стороны стреляли по нем холостыми зарядами. Солдат непрестанно просил турков, чтобы они ему пособили, и делал всякие телодвижения, но турки, приметя этот умысел, лишь только тому смеялись и кричали: «приди сам сюда». Солдат, видя, что турки не хотят ему пособить и попасться в сети, ударился бежать назад, в которое время один из турков попал его пулею с ружья в детородные уды, чем и действие неудачной воинской хитрости кончилось.

В сию ночь прошло также турецкое судно из Очакова. Контр-адмирал Павл-Жонес показал в рапорте своем 20-го октября, ссылаясь на слова поручика Эдуарда, который от подполковника Рибаса слышал, якобы судно было без пушки; но Рибас сказал светлейшему князю, что точно судно было с пушкою, и что он и поручику Эдуарду то же самое сказал. Светлейший князь послал Павлу-Жонесу строгий ордер, давая прежде всего в оном ему разуметь, что ссылки не принимаются там, где дело идет о действительной службе, что он не примешивает в команде партикулярных дел, что повеления свои дает и переменяет по обстоятельствам, и что посему должно все его повеления принимать за законные. Сей же день писал Павл-Жонес к светлейшему князю, что команду свою сдал с рук контр-адмиралу Мордвинову, на которое письмо светлейший [198] князь отвечал ему со всякою учтивостию и уверением о непременной дружбе и доброжелательстве, так как и об искреннем благорасположении и отменном почитании.

21-го октября. Ночью прошло опять около десяти суден с войском из турецкого флота в Очаков, но несколько из них был отбиты и прогнаны назад. Удивляться такому их мимо нашей флотилии проходу нечего, так как нельзя обвинять и нашу флотилию в нерачении и оплошности, ежели рассудить, что ночи темны, ветер сильный и весьма способный для переходу турецким судам в Очаков, и что турки кроме парусов, при толь выгодном ветре, не оставляют и гресть веслами, а потому так как стрелы пролетают мимо нашей флотилии в Очаков.

Сей день не на шутку снег шел с ветром и дождем — и холод пронзителен — сырость.

22-го октября. Нечего уж теперь удивляться и замечать ночи, в которые турецкие лодки в Очаков мимо нашего флота проходить могут — ветры или деятельность природы смеется дисциплине, искусству и рачительности воинства.

23-го октября. Сегодня почти весь день беспрерывно продолжалась с великим жаром пальба со всех наших батарей и с Лимана. Турки скоро утихли и после на пятьдесят наших выстрелов едва отвечали одним. Гассан-пашинская батарея вся почти огнем нашей флотилии повреждена.

В сей же день я с моим товарищем бароном Корфом вошли жить в землянку. Великое затруднение было в приискании леса и за два небольшие бревна заплачено четыре рубля; они служили столбами, перекладины собраны из старых телег и проч.

Во время сильной пальбы, когда ядра свистом своим наполняли воздух и летали на подобие града, когда человечество побиваемо было сими орудиями смертоносными, а и того ужаснее, когда иные несчастные, не будучи облагодетельствованы щедротами смерти, лишались руки, ноги, зрели сокрушающиеся от жестокого удара быстро летящего ядра свои кости, в сие то самое время, идучи я от берегу, услышал молебственное пение, в церкви походной Божеству приносимое; предмет оного: на враги победу и одоление — на враги, подобное нам человечество!

После обеда пробили дыру в каменной крепостной стене и много причинили повреждений в прочих частях крепости с наших на суше построенных батарей. Как к нам приходит некто поручик барон фон-Сталь по вечерам, человек сведущий в науках и много читавший книг, то мы и провожаем вечера при пушечных выстрелах в чтении выбранных им из славных сочинителей древних [199] и новых наилучших, присовокупляя при том наши рассуждения. Таковое провождение времени напоминает мне мою студенскую в Лейпциге жизнь, когда я с искренними и милыми друзьями, сидя в теплой горнице, занимался и разными рассуждениями и музыкою, и которой напоминание вечно будет приятно моему сердцу.

24-го октября. Фельдмаршал есть толь многозначущая особа в армии, что по воле своей и награждать и наказывать может, соображаясь в том более политическим правилам, нежели строгости и правосудия.

За одержание победы троекратно лиманскою флотилиею над турками все находящиеся на оной чины получили повышения чинов, кресты, золотые шпаги и надеются еще в скорости и деньгами видеть себя награжденными, и сие все по воле фельдмаршала. Но сколько притом было роптаний, зависти, досад, протестов и отказаний от службы! есть дело всем явное: были и такие, кои ничего не получили, а некоторые из офицеров разжалованы в рядовые. Нет ничего для духа философического и равнодушно взирающего на раздавание чинов, награждений и ободрений любопытнее и удивительнее, как зайтить к г-ну майору Ст., который делает по воле фельдмаршала генеральное по армии производство. Тут найдешь полковников, просящих делателя производства, или только пружины оного, чтобы такого-то офицера повысить, он-де имеет все достоинства к военной службе, хотя и выпущен из гвардии — но кто он таков? Князь и сын Н... Другого офицера, чтоб перевесть в иной полк, он-де скучен, груб, ослушен, хотя и службу знает, но главный за ним порок из солдатских детей, — от них не можно ожидать ничего хорошего, они без всякого воспитания. После того полковник сей делает такие пред секретарем снисхождения, что можно назвать унижениями, или прямее сказать подлостями.

Входит другой, делает низкий секретарю поклон, изъявляет усердную свою дружбу объятиями и поцелуями, насказывает тысячу ласкательств, и после вынув ассигнацию (во скольких рублях не знаю) вручает ему, говоря: вот мой должок. Секретарь не промах, и закрывает явное дело ложью, примолвив: на что вам с этакой бездельницы трудиться, мы бы и после могли в игре же расчесться; но правда у меня нет шубы, так и пригодится. На сие стоявший офицер подхватил, ежели угодно, то я вам доставлю околышек крымских на шапку — очень хорошо.

Вдруг присело около дюжины офицеров; первый всех смелее спрашивает: произведен ли я? Да, государь мой. Нижайше благодарствую. А секретарь столь подл, что и принял сии жертвоприношения благодарственные — дельные. Другой выскочка говорил: «Как же [200] я А. И. обижен, вить Л. моложе меня, да произведен, а я старше его в сем чине служу». Вдруг поднялся спор, и доказательства с обеих сторон были: я старее; нет, он старее. Почему? — потому что старее. Третий выступил вперед, и лишь только разинул рот, то ему вдруг сказано: вы уже переведены с приудержанием вашего чина в другой полк. Только вперед не проигрывайте в карты провиантских и фуражных солдатских денег, вы чрез то скоро попадете в солдаты. Нет, отвечал сей с восхищением, мой избавитель, я последую уже вашим благим советам. Полковник К. примолвил к сему: «если бы не он (т.е. секретарь), то бы подлинно носили вы суму да ружье». Правда, отвечал сей офицер, без всякой при тои робости и стыда, что я страстно заражен был игрою, но теперь от ней освобожден.

За сим спрашивали другие, подписаны ли их аттестаты в отставку; их искусно укоряли шуткою, зачем они, будучи толь молоды, идут из службы прочь. Один отвечает: за болезнями, имея вид столь красный и полный, что желательно бы и всякому здоровому таковой иметь; другой: домашние его обстоятельства понуждают его к тому; третий говорит, что отец его уже стар и некому за хозяйством присматривать. Но последнего представления об отставке были сии: «я выхожу для того из службы прочь, что меня два раза обошли в производстве, единственно за то, что старался с усердием служить, и никогда никому не похлебствовал.

...Приходил один знатный турок к нашим батареям и спрашивал, долго ли мы будем под городом стоять? Мы отвечали, что всю зиму, или пока его не возьмем, и что ежели город хочет менее видеть убитых, то пусть сдастся. Турок продолжал: правда, вы посланы от императрицы брать город, но и мы от султана имеем повеление защищать оный до последней капли крови. И так, сказали мы, ежели не сдадитесь, то принуждены будем взять приступом. Турка, засмеявшись, говорит на сие: мы сего давно уже ожидаем, и наши сабли у всех довольно хорошо выострены; но, наконец, указывая на народ, стоявший на стенах крепостных, и на обеих пашей, просил на два дня, чтобы мы перестали палить, и что он принесет от пашей ответ. Но как прежде сего светлейший князь приказал палить, то и начали, по отходе вышесказанного турки, производить пальбу. Турка сей, спустя несколько времени вышедши опять, упрекал нас в несдержании слова. Мы отвечали, что до его приходу имели повеление от нашего паши производить пальбу, и что мы с ними никогда не заключали договора и условия. Но когда сей ушел (просив прежде переговорить с турком, к нам бежавшим, который был присужден к отсечению головы, [201] что ему и позволено), то горец старший, бывший при сем переговоре, так как и прочие турецкий язык знающие, вдруг осыпаны были с крепости ядрами.

25-го октября. Сей ночи контр-адмирал Мордвинов разбил семь суден турецких, стоявших у Очакова. Все возопили: вот какой успех после иностранных начальников; будто Россия столько бедна, что не найдет довольно храбрых и неустрашимых сынов отечества дома у себя, и будто надобно нанимать из других государств воинов и повелителей и платить 5.000 душ крестьян за то, что повелевает только нашими храбрыми солдатами.

27-го октября. Убеждайся в свой немощи, познавай слабость человечества и будь человек. Получил от брата письмо лаконическое. Споры о брандскугелях — россияне одни только несправедливы, употребляя их против Очакова; — с моей стороны, что все позволено употреблять против своего неприятеля. Да, ответствовано мне, это одни только россияне способны к тому. Но вить принц Нассав к нам принес изобретение сие. Да, сказал противник (надобно знать, что это был немец, который хотел и всегда показывал, что он человек просвещенный), везде в России варварство, например в Курске и около. Ответ: и те люди по мере своего ощущения имеют блаженство. Так, сказано мне, поди и ляг спать подле кухни. Бранится яко свинья — спор, поди сам, и немец показал наконец, что он варвар, нежели просвещенный человек, — ибо хотел подтверждать доказательство кулаками, а не разумом.

28-го, 29-го, 30-го октября. Упражнение в проекте винокурения — etc. (Зиэрман перегонщик Гутницкой ликерной фабрики)

31-го октября. Уже фельдмаршал и... построил землянки; отменно хороши, пространны и со многими покоями — видно, что зимовать надобно. Флот же турецкой все еще стоит, как в прежде, на своем месте. Каждый день производится пальба, а иногда со всех орудий, на батареях расставленных, залпом палят; таковое действие необычайное заставило сперва всех думать, что конечно что-нибудь подорвано. Турки нам отвечали однажды залпом бомб, пущенных с крепости вдруг в великом множестве, и ежели верить перебегающим к нам туркам, то они-де не сдадутся, пока все не будут истреблены. Сикурсу они часто получают со флота, и дня четыре тому назад, прошло одно судно о трех мачтах; на нем перевезено войска до 500 человек.

1-го ноября. Боже мой! какое рвение, зависть, поношение, наругание, оклеветание между офицерами, служащими при фельдмаршале, или вообще в главном стане, в рассуждении повышения чинами: [202] ежели один произведен в короткое время, то другие бешутся от того, выдумывают и приписывают ему все возможные недостатки, смеются неразборчивости в людях и дарованиях тому, кто виновником его счастья (буде то счастием назвать можно). Сами делаются себе несносными, что другие сорвали (по их выражению) по два чина, в сию кампанию, а они не имеют к тому еще и твердой надежды. Наконец отказав, или уничтожив все достоинства в поступающих чинами вышними офицерах, во утешение себе вопиют: вот счастие, вот слепое счастие Л-фу, X-ну, З. З. бар. де Ст. и проч. и проч. и проч.

Бежавший к нам сегодня из Очакова турок сказывал, что вице-паша убит бомбою, в гасан-пашинской батарее.

Рибас бригадир совсем от дежурства при фельдмаршале отставлен; на место его поступил генерал Рахманов, а он завтра едет на флотилию.

Все зависть и интриги — говорят, что дежурный бригадир Львов всем теперь ворочает, и отъезд принца Нассау его-де есть дело.

2-го ноября. Сколько я ни думал найти людей, моему образомыслию соответствующих, всегда в том ошибался и нередко к моему вреду.

3-го ноября. Какое счастие и милость Божия для нас, обивающих здесь на подобие Тат..., что ясные дни продолжаются уже с неделю.

4-го ноября. Всю почтя ночь продолжалось пресильное бомбардирование. — По утру турки долго палили на своем флоте и после удалились. Надобно думать, что они пошли навстречу нашему севастопольскому флоту, которому дано повеление следовать сюда к Очакову с тем, дабы турецкий флот отвлечь отсюда, а нам бы осаду города производить без всякого препятствия.

Ввечеру велено было нашим солдатам сильно кричать в траншеях находившимся: ура! ура! дабы турков выманить из подземельных их жилищ, потому что все строения в городе разорены от частых бомбардирований, и лишь только турки взбежали на вал, думая, что город приступом берут, то вдруг со всех наших батарей залпом из пушек по них начали стрелять. Ура! велено было кричать и в том намерении, чтобы турки, будучи приведены в мнение, якобы город приступом берут, подорвали мины, но они что-то не поторопились в том, но подняли после сего сами великий крик.

После обеда учинено выстрелов 50 из каждого орудия; полагают всплошь пушечный выстрел по 5 рублей, а более ценят в 25 руб. Ежели положить, что мы пустили вчера 100 бомб, то... 2.500 рублей, [203] да пушечных выстрелов, каждый по 5 рублей — что будет стоить до 125.000 рублей; столько стоила пальба.

Посему если взять наобум каждый день, сколько зарядов и бомб, брандскугелей и гранат выстреляно, то с самого нашего начального под Очаковом стояния окажется превеликая сумма. Всякий раз, когда приказано было палить, то никогда менее 25 выстрелов не приказано было чинить из каждого орудия. Ежели подумать о других издержках в военное время необходимо нужных, то нельзя не содрогнуться, как люди могут доходить до состояния войны, толико человечество уничижающей и соделывающей его лютым зверем! etc. etc.

6-го ноября. В ночь посланы были запорожцы на лодках взять Березань, однако ничего не учинив там, при возвращении назад, поймали турецкую, из Очакова мимо нашу флотилию уже пролетевшую, лодку с 10-ю человеками, которые показали, будто чернь хотела уже взбунтоваться за то, что наши не хотят сдаться, но они уговорили оную, чтобы еще три дня подождали, ибо российская-де армия непременно от города отступит. С сего времени начали кавалерийские полки мало по малу отправляться в зимние квартиры, оставляя по эскадрону здесь.

7-го ноября. Подъехавшие близко две лодки запорожские к Березани востерпели довольно сильный огонь от турков, на оном островку для защиты оставшихся, как с пушек, так и с ружей; взяли в скорости оный остров. Турки, правда, мало защищались и отдались на произвол фельдмаршала князя Потемкина Таврического. При сем случае турков убито 30 человек и с нашей стороны запорожцев 6 человек. Все сие действие происходило в глазах великого числа зрителей, стоявших по над берегом. Часу в 12-м утра же приехали две лодки с тремя турками, кои вручили нам свое знамя. Сия турки говорили, что капитан-паша, отъезжая в Константинополь, не велел им до последнего человека защищаться, капитан же паша для того уехал в Константинополь, чтобы восцарствовать над визирем, своим неприятелем, который хотел его у Порты очернить тем, что он в Лимане троекратно был российскою флотилиею поражен, а теперь-де и сам визирь претерпел великий урон в разных сражениях с цесарцами.

После обеда послан был туда генерал Рахманов, с тем чтоб осмотреть и принять все казенное на оном островку находящееся, а турков, оставив им все их собственное, перевесть теперь сюда яко военнопленных, для чего и посланы за ними немедленно пять галер. Турков было там числом около 400 человек, 21 пушка и много провианта и амуниции. [204]

В 10-м часу вечера привезли находившегося в Березани пашу на шлюбке к берегу, подвели ему княжую лошадь в серебряном уборе, на которой он ехал верхом до назначенного ему прекрасного домика. В оном все выгоды для паши расположены были, дабы неволю его тем уприятствовать, и что только свойственно одному князю Потемкину Таврическому поступать столь нежно и человеколюбиво с пленными.

8-го ноября. Часу в десятом был сей пленный паша с другими старшинами на аудиенции, у князя фельдмаршала; сей подарил ему бриллиантовый перстень, и в то самое время происходила пальба радостная с завоеванной Березани, флотилии и батарей. Для пленных турков готовлен был стол. Пленные сии старшины, выходя из домика княжеского с свойственною туркам величавостью в длинных одеяниях, ни мало на лицах их не видно было унынья, кроме одной твердости духа и непоколебимости мыслей, каковые только в подобных обстоятельствах быть могут на человеках, знающих непостоянство вещей и деяний в моральной и физической природе.

9-го и 10-го ноября. Весьма много писем отправили в разные места по нашей экспедиции. К двум маршалам сейма графу Сапеге и графу Маляховскону с просьбой, дабы они на сейме исходатайствовали светлейшему князю дворянство в Польше. В одном к графу Стакельбергу пишет светлейший князь, что мы хорошо сделади ве возобновив союзного трактата с Пруссией, что не король прусский причиною шведской против вас войны, но дурная голова короля шведского; что, возобновив с Пруссией союз, навели бы на себя подозрения у римского императора, который в угодность нам войну туркам объявил и многим жертвует — фельдмаршала стратагема в рассуждении позднего нашего выступа в поход в июне месяце — etc. considerаtions.

11-го ноября. На рассвете турки выслали из города в великом числе на вылазку, напали на нашу вновь устроенную батарею на фланге левом, отняли две полевых пушки и поставили было уже на завоеванной ими батарее знамя свое, перерезав малое число людей, в сей батарее от холоду уснувших; но находившийся там на каракуле генерал Максимович, разбудя солдат, пошел сам вперед и имел несчастие по сильном врагу сопротивлении быть сильно порубан и повержен на землю; в которое время турки отрубили ему голову, унесли в город. Солдаты же пошли на штыках, прогнали турков, отняли знамя и отбили одну пушку, и гнавшись за ними нашли и другую во рву.

В сем случае много с нашей стороны солдат перерезали османы, напав на сонных, многим отрезали головы, унеся их с собою, [205] и взоткнув их на штыках, расставили по валу; между сими головами примечена и генерала Максимовича, и как о сем донесено было князю светлейшему, он с сердцов велел лежавшим, побитым туркам около батареи отрезать головы и привезть в стан меж солдат, что и учинено было. (Другие говорят, что в том было недоразумение и что князь светлейший не приказал сего учинить). Боже мой, какой отвратительный взор! Взор, возбуждающий варварство человечества, к человечеству соделанное! Головы сии отрубленные возимы были везде по лагерю, человеки сбегались со всех сторон, посмотря на их содрогались и ощущали ноющее омерзение солдат, вопия: штурм! штурм!.. мужик: неверные... чиновный: гадкость, и все содрогались и отвращались в скорости от сей сцены.

12-го ноября. Шел снег или продолжалась метель два дня беспрестанно. Сколько в сии дни померзло людей и пало скота. Где ни посмотришь, везде завернуты в рогожи человеки, везде палый скот... там роют яму... в другом месте лежит нагой мертвец... в том, где побогатее умерший слышен глас: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» Там делают гроб, в другом месте просят на погребение и спорят о чем? что завтра и его такая же участь постигнет. Вздохи и стенания везде слышимы.

О, смертный, рожденный с соболезновательным сердцем в превосходной степени, но не имевший случай умерить оного жар — не ходи смотреть плачевнейшей сцены — полевой шалашной гошпиталь, где человечество не только страдает от полученных на сражениях ран, но холод, стужа и чрезвычайно свирепые северные ветры усугубляют более жестокость и боль их ран; там стон, там вопль и единое моление к Творцу сих страждущих есть прошение смерти, яко вящего их благополучия и последнего им благодеяния! Иттить мимо гошпитальных палаток есть искушение для чувствительного сердца, мыслить для чего Творец попускает человечество подвергать себя толиким бедствиям, наносящим мучительные ему раны? разум — воля человек.

От 13-го до 25-го ноября непрестанно продолжались морозы с северными ветрами; снег также велик лежал, мы в сие время доделывали однако батарею, где генерал Максимович лишился головы. Корму для скота совсем ничего не было для того, что и Буг стал и перевозить не можно было на пароме. На все съестное жестоко цены умножались и фунтами продавали морковь, капусту, земляные яблоки и проч. Напротив того вещи, а особливо лошади так дешевы были, что лошадь 50-ти рублевая отдана была за 5 рублей, 3 рубля или менее. В сие время много говорено было о штурме, о взятии с моря гассан-пашинской батарея, и ретраншамента турков, на что и [206] росписание было учинено; но можно ли естество преодолеть человеческими вымыслами: холод всех их уничтожил.

25-го и 26-го ноября. Начал таять снег, учинилась великая грязь, а посему опять штурмовать нельзя было. Между тем перебежало к нам из Очакова несколько человек из христиан, кон уверяли, что в городе хлеба дней на 15; едят уже лошадей и во всем терпят крайний недостаток, что народ хочет сдаться, но паша их разными вымыслами утешает, к наконец сказано, что уже и сам паша склонен к сдаче, но два байрак... (знаменосцы) сильно тому противятся, сказывая: нет быков и баранов, едите теперь лошадей, после станем есть собак и кошек, и тогда выдержим еще штурм.

Между сими коловратностями воинскими и борением со смертию человечества, амур вздумал играть свою роль. П. Серг. Потемкина супруга в третий уже раз посещает наш лагерь в сию кампанию. При фельдмаршальском штате находится некто майор Обрезков, петиметр не последний. Он влюбился, как сказывают, в сию героиню, тогда когда она была еще свободна брачных уз, но сильная его к ней страсть и по сие время в сердце его деятельна, что обнаружил он письмом, препровожденным к обладательнице его сердца сим способом: Госпожа сия, приехавши к фельдмаршалу с визитом, встретилась с Обрезковым, прежним ее любовником; сей, провожая ее с кареты, толкнул с тем, что когда она оглянется, вручить ей свое письмецо, но она сказала ему: «после-де можешь говорить, что желаешь»; между тем он пришпилил в карете пукет цветов против того места, где ей сидеть должно, и провожая ее наконец к карете, вручил письмецо свое при глазах служителя ее, которому он для лучшего успеха в своих предприятиях и наложения на него молчаливости дал червонец. Сей слуга по глупости, или по корыстолюбию, приехавши домой и проводивши свою госпожу в палатку к ее супругу, начал громко говорить: получил ли он от майора письмо. Муж, сие услыша, спросил о письме, которое она ему и вручила; прочитавши оное, спросил слугу, каким образом сие было. А сей и должен был во всем признаться, и в том, что червонец получил. Муж, рассердясь, велел червонец отослать Обрезкову назад чрез своего дежур-майора, который и вручил ему оный в присутствии много стоявших офицеров и штабов. Письмо оное не поленился сам доставить г-ну генерал-фельдмаршалу. Сие происшествие иного наделало смеху в целом лагере, потому что оно со всех сторон странное в нынешних обстоятельствах. Ветреность любовника, или более его безрассудность, неосторожность слуги, а может [207] быть злость или верность, и неблагоразумие мужа были три предмета, занимавшие мысли людские.

27-го ноября. С сего числа велено продолжать пальбу дня три или четыре, и потом, буде турки не сдадутся, штурмовать город. Действие же пальбы должно быть то, чтобы повредить бастион и проломить стену для лучшего входа в крепость нашим солдатам.

В ночь перебежала к нам из Очакова женщина, она родом полька, но замужем была там за турком: сия между прочим объявила, что паша-де всех христианок из города выслал в траншеи к туркам, на удовлетворение скотских их похотей, дабы таковым зверству подчиненных своих угождением тем более их к себе привязать. Она говорила и о прочих жестокостях, каковые турки производят над христианами в городе, как-то: о посажении их в глубокие ямы, морении голодом, холодом, и других надругательствах.

29-го ноября. Также пришла ночью из Очакова христианка, которая все то подтвердила, что прежняя ни сказывала.

30-го ноября. Читая книгу о заблуждениях и истине, удивлялся по истине заблуждениям человеков, кои мнительности превратив по превратному их мнению в деятельности, так за ними гоняются, что презирают покой, мир, тишину, любовь супружественную, любовь к ближнему — война — все зла.

1-го декабря. Истекло наконец веление от фельдмаршала определительное к приготовлению к штурму, в самых важно-патетических выражениях, который, по истощении всех возможных человеколюбивых средств в принуждении к сдаче города, необходимо нужен для блага отечества. Удивительно, как всяк из генералов заботился о участи его действия при штурме.

Офицеры кавалерийские многие бросились проситься также к штурму, предполагая два предмета: смерть, или крест — о, сильная движимость страстей человеческих!

2-го декабря. Вышло определительное росписание кому чем командовать в приступе к городу, и тут многие нашлись обиженными из генералов, для того, что их не в самый огонь, не против ожидающей его турецкой вострой сабли посылают, но велят или чинить нападение на слабое место города, или оставаться в резерве. Удивительное удовольствие иттить произвольно на смерть, или что и того мучительнее, быт изувечену без поправления, и по конец дней оставаться уродом.

3-го декабря. Все назначенные по долгу и самопроизвольно похотевшие итти штурмовать город изображали на лицах своих печаль, уныние, потому что следующего дня поутру в 5 часов велено [208] самое дело начать. — Всякому жизнь мила, хотя в нынешних обстоятельствах и чрезвычайно трудна. Иной пишет завещательную, другой письмо к отцу, матери, другу и проч., и все сие на случай; но как сей день с самого утра жестокий, северный ветер дул и к вечеру не много снег пошел, да что еще оказалось на левом крыле неготовое, то и отложено до 5-го числа.

4-го декабря. Весь день продолжался ветер и метель сильная, и много снегу намело в иных местах, а посему фельдмаршал и отложил штурм на 6-е число, как для жестокой погоды, так и для того, что сего числа празднество Николая Чудотворца. В сей день (Николая Чудотворца) граф Румянцев взял город Колберг — и в сей-то день, толь много значащий, должен и Очаков взять.

5-го декабря. По утру ..мовича застал и Лошкарева; здесь говорено было, что в следующую ночь пойдут с фельдмаршалом они, яко переводчики и проч. Пришедши к моему экспедитору иностранной секретной экспедиции в 11-ть часов утра, застал его в постели. Он спросил меня: что нового? Что все приготовляются на завтрашний день к штурму, что многие делают завещательные, что удивительно, сколько охотников из офицеров и простых нашлось, которых участь по долгу не постигла к штурму, что солдаты с великою охотою и крайним удовольствием идут на смерть. — Он мне на сие отвечал: мы конечно будем довольно писать после штурма, и так приготовьте мне перьев. — Что за флегматичество, вопиял во мне глас, у такого впрочем доброй души человека? После обеда простились со мною знакомые мне офицеры, на штурм шедшие, а особливо Ган курляндец, и Шталь германец; первый красавец и поведением своим всякого к себе привлечь может; а другой ученый, женат и детей имеет; и оба по охоте одной, а не по долгу. Курляндец красивый кирасир, а германец приятный драгун.

6-го декабря. На день Св. Николая Чудотворца взят штурмом Очаков по утру в восемь часов, ретраншаменты турецкие и крепость взяты в один час с четвертью. Ведение пленных в стан — женщины испуганные, дети замерзлые — страшная сцена! Плач — везде смерть торжествует.

7-го декабря. Прежестокий мороз и много из пленных померло.

Везде ужас и пронзительные зрелища страданий человечества.

8-го декабря. В сии дни детей у матерей отнимали — вопль — иных опять отсылали в город жить — но человечество изувечено, изранено — при дверях смерти. В Очакове по освящении мечети приносили в ней благодарственное за взятие города моление.

9-го декабря. Мороз превеликий с метелью прежестокою, так [209] что нельзя было пяти саженей пройти. В сей день не можно было достать воды. Так еще никогда природа до сих пор здесь не свирепствовала. Из раненых почти все отправились в сей день на тот свет.

10-го и 11-го декабря. Мороз с ветром великим были. 12-го декабря. Был в Очакове, в коем ничего более не видал, как множество побитых турков и наших кучами, а особливо пред воротами во рву; дома все разорены и самый омерзительный вид представляют.

Осмотрение крепости — Гассан-пашинской батареи. — Турков заставили таскать турецкие трупы в Лиман.

13-го, 14-го и 15-го декабря. Продолжались сильные морозы. Начали переезжать некоторые из главной квартиры в Очаков жить.

Светлейший уехал 13-го в Витовку на день для осмотрения лазарета; но видно, что и не возвратится уже сюда.

16-го декабря. Сколько досадуют на неприбытие князя те, кои быв в штурме ожидают награждений. С утра поднялись сильные северные ветры и метель, до сих пор еще не бывалые.

17-го декабря. Все продолжалась метель, пронзительный ветер. Мы все были снегом заметены, и никто не осмелился показать носа. Князь ввечеру прибыл прямо в Очаков и тут жил до выезда 18-го декабря. Тихая погода. Пошедшие егеря и другие солдаты в зимние квартиры принуждены были воротиться в свои землянки. Да и как можно маршировать в морозы с ветрами я метелью по степям, где на 50 верст не найдешь избушки, я притом за неимением лошадей тянуть обозы и пушки.

19-го декабря. С утра опять поднялась превеликая метель с ветром северным; потом превратилась в гололедицу.

20-го декабря. Перевоз в Очаков — суматоха — просьба Гарденина — равнодушие Б. и Л. Э. R. а ²² — а тут лихо и беда: он спрашивает шоколаду. Ходил пеший из Очакова в лагерь спать в прежестокую метель ночью. До лагеря итти было 5 верст.

25-го декабря. Пошел также ночью, но долго блудил по причине темноты, жестокого ветра в скользкости. На другой день в пресильную бурю опять в Очаков.

26-го декабря. Уехал князь в Херсон — а за ним и вся канцелярия остальная — я же оставался с обозом барона Биллера в Очакове. Все секретные дела и даже шифранты отданы мне.

29-го декабря. На силу утихла непогода, и солнце осветило благословенные [210] Очаковские степи. После обеда выехали и мы по великому снегу на колесах.

30-го декабря. Насилу по выезде всей княжеской канцелярии и нам привели лошадей. Между тем как их запрягали, я смотрел на крепость Очаковскую, и тогда все чувствования о учиненной человечеством против человечества жестокости возбудились в моей душе весьма живо; пораженные мечем и огнем человеки, а наипаче поверженные великими кучами в крепостные рвы мертвые трупы ужас во мне произвели; разоренные жителей бывших сего города домы представлялись мне омерзительным позорищем, и мысль о зловредном изобретении пушек, бомб, мортир, ядер... артиллерии... толь славной науки, живо изобразила мне всю гадкость ее действия. Наиболее всего меня тронул турка, таскавший из города мертвого соотчича на Лиман — подобно дохлой скотине. — Вот, человечество, разумом одаренное существо, коим ты столь много кичишься, твоя гнусная участь! вопиял глас во внутренности моей. Превечный Творец, на то ли Ты толь премудро устроенную тварь, человека, создал?

Город Очаков лежит на возвышенном месте, и хотя чудному его укреплению стена одна касается, по отлогости земли, самого Лимана, однако с верхней его части далеко видеть можно по воде к морю и Лиману. В летнее время должно в нем быть очень весело, а особливо когда корабли приходят из азиатских мест.

Мы, имея карету претяжелую и довольно поклажи, с великим страхом пустились переехать чрез Лиман в Кинбурн, потому что уже три дня ветер дул с моря я притом с весьма чувствительною оттепелью. В Кинбурне немалое затруднение было в хомутах, ибо тут находились верховые только казачьи лошади, почему для искупления оных и принужден ночевать на улице до

1-го генваря 1789 года, а в сей день, собрав шесть хомутов с великим трудом в толь пустом месте, каков есть Кинбурн, поехали в 10-м часу до обеда далее. Приметить надобно, что ...приискивал хомутов... кинбурнским закоулкам, попал нечаянно в одну прескверную землянку, и спрашивая о своем деле услышал голос женский, что есть хомуты? Я с ней начал торговаться, но она спрашивает меня: куда мы едем, я на ответ: в Херсон, просила взять ее с собой — и так она, дитя и девочка лет шести были еще наши сопутники.

2-го генваря. Трудность дороги была для вас несказаемая; часто загрузнув в снегу по три часа и более бились, пока лошади из оного вытащили. Под Херсоном за две станции остановилась ехавшая с нами женщина в городке Колпаковке. Она ездила в Кинбурн похоронять своего отца, полкового священника, который [211] в Очаков воздать Богу общую хвалу за взятие оного, и возвращаясь оттуда в Кинбурн во время жестокой ветряной с метелью погоды, сбился с пути, ночевал под снегом на льду, от чего простудясь на третий день дух испустил.

Какая горестная …ственная жизнь казаков донских по станицам от Кинбурна до Херсона. Пространство сие, обиженное природою всеми необходимостями для человечества, толь скучно и страшно, что смотреть на жилища казачьих станиц, где на каждой в скверной землянке толпится козаков 20, без дров, без хлеба, без сена и овса для лошадей, при жестоких морозах, северных ветрах, сильных метелях, должно обливаться кровавыми слезами. Колпаковка одно только есть местечко по всей сей дороге. Ввечеру приехав в Херсон остановились у банкира Гонзети в доме.

3-го генваря. В сем городе как в рассуждении наступившего нового года, так и более еще по причине прибытия российского победителя, князя, производились балы, маскарады и другие потехи.

Прохаживаясь по Херсону, зашел в крепость, увидел в окно смотревшего Анадолского, препровождавшего пленного очаковского пашу. Вошедши в покои, увидел прекрасный флигель; какая радость во мне возбудилась, по претерпении от толико трудной кампании очаковской и беспокойств, заиграть на сем инструменте и воспомнить те приятные часы, кои провождал в собрании друзей, забавляя их и себя музыкою. Паша, послышав меня игравшего, вышел из своей горницы с величавою поступью, и постоя несколько хвалил проворство моих пальцев. Я думал, что конечно европейские штучки музыкальные мало его тронули, поелику о качестве оных замолчал...

5-го генваря. Выехали из Херсона в Елисаветград, а как и отсюда ехали мы в карете, то также премного претерпели беспокойств, а более потому, что карета шла на колесах. Из Херсона до Елисаветграда вся дорога заселена уже слободами, все нужные для жизни вещи можно иметь.

6-го генваря. Остановились квартирою у генерала Петерсона, коменданта елисаветградского. Познакомился с майором Милихом, у коего часто забавлялся музыкою — и время весело проводил.

7-го генваря. Ночью выехал светлейший из Елисаветграда при пушечной пальбе, отобедав в доме Красвоглазова, где стояла квартирою графиня Браницкая, приезжавшая поздравить князя со взятием Очакова.

9-го генваря. Из Елисаветграда приехал я с командиром моим ночью в Кременчуг в то самое время, когда пели «Тебе, Бога хвалим» и в честь князю хоры при пушечной пальбе, нарочно сочиненные на случай взятия Очакова, славным музиком Сартием. Музыка [212] была преогромная и производивших оную в действо считалось более двух сот. Наиболее в ней примечания достойно было то, что при певственном выражении слов: Бог, Господь миров, для усугубления в сих словах музыкою большей величественности расставлены были в других комнатах трубачи, барабанщики, литаврщики, и в то же время по такту музыки палили из пушек, а таковое распоряжение и сохранило всю душу внутренней гармонии, и соделало ее слышимою выразительным образом.

До 21-го числа беспрестанно продолжались балы. Между (тем) приехал посыланный наш курьер из Вены, который привез оттуда новомодные ленты, носимые тамошними дамами в честь фельдмаршалу Лавдону. Князь, давая в последний раз свой бал, купил розового атласу и разослал кременчугским дамам, с тем, чтобы они поделав из того перевязи чрез плечо, оделись бы в белые шемизы без бочков, без чепчиков, а сколько возможно простее. Сей бал начат был хором: Тебе, Бога хвалим. Простое сие одеяние женщин чрезвычайно было прелестно и несравненно превосходнее всех пышных их нарядов.

На другой день князь уехал в Петербург. Мы прожили еще до 2-го февраля. Мне весьма не хотелось ехать в Петербург, а в Харьков, яко место моего рождения — и из которого уже лет с десять как отбыл. Чрез то лишился удовольствия видеть брата, сестру и первого еще его жену, а последней ее мужа, коих и не знаю, кто они таковы и каковы.

Вот конец моей Очаковской кампании или двулетнего моего из Петербурга отбытия.

21 В рукописи угол вырван. Запись должна относиться к 3-му или 4-му августа.

22 То есть Биллера.

Текст воспроизведен по изданию: Вокруг Очакова. 1788 г. (Дневник очевидца) // Русская старина, № 9. 1895