Мая 8-го дня. Сколько несчастных, сколько бедных и голодом страждущих. В здешнем госпитале лежит больных солдат более двух тысяч; но какой присмотр: медикаментов нет, в белье недостаток. Погонщики, привезшие сухари из Харьковского наместничества, едва пропитать себя могут подаянием милостыни. Росписание генералам, где кому командовать. Михайло Петрович Румянцев, генерал-поручик, насилу, по убеждению князя Долгорукова, поехал в Крым. Он весьма доброй души господин, рассуждает хорошо и меня весьма ласково всегда принимал, наиболее же благосклонность оказывал, когда забавлял его игрою на фортепиано. Сей день подал записку решительную Попову с тем, чтоб или в Петербург отправить, или здесь оставить. Оставлен на место бывшего переводчиком в Константинополе Алопеуса. Попов сказал, [148] что писать будет о том к графу Безбородко. Обедал у Юрья Долгорукова; он весьма печален, что полгода живет без дела и не отправляется в цесарскую армию.

9-го. Частые посещения Самойловой светлейшего. Просила за мужа. Смех тому других. Ему повелено править ариер-гвардиею.

12-го. Позван был Поповым и поручен в ведомство коллежскому советнику барону Биллеру. Сей день дано и дело делать. В вечеру у князя светлейшего итальянцы играли квартеты в его спальне. Биллер по секретной экспедиции иностранных дел.

13-го. Заболела графиня Браницкая, племянница светлейшего, которую он часто посещал, и ради ее болезни весьма беспокоился. Изображение хитростей Сартиевых, строющих им при князе в рассуждении музыкантов.

15-го. Приближенные к светлейшему: Рибас, Фал., Шир. (письмоводитель Попов). О том толки и собственные замечания. Бавер — артиллерии капитан.

21-го. Приехал курьер с тем, что кораблей турецких множество прибыло под Очаков. На наше обсервационное судно напал турецкий фрегат, против которого, обвиваясь долгое время и увидя приближающиеся еще два, зажгло себя и подняло себя и фрегат турецкий на воздух. На нашем судне было 40, а на турецком 150 человек.

22-го. Репнин князь ночью уехал в армию.

24-го Слышно, что разбито 16 наших судов. Князь светлейший уехал в Кинбурн. Светлейший князь разослал по всем окрестностям повеление по церквам просить Бога о ниспослании победы против неприятеля. Писал получаемые в шифрах из Константинополя ведомости.

27-го. Вышло росписание канцелярским, кому ехать в поход. Один говорит, у меня есть конфорка кофей варить; другой — нет, брат, у меня лучше — на чай таганчик; третий — у меня сухари; четвертый — купил два пуда сахара, два фунта чая я проч. Один жалуется, что взятое вчера жалованье проиграл в банк; другой — нет ничего в поход. Меня спрашивают, что ты не стоишь в росписании. Я молчу и повинуюсь предопределению etc. etc. etc.

30-го мая. Пред обедом выехал светлейший князь из Елисаветграда в поход. В лагере остановится по Буге реке, подле слободы Александровки. При прощании множество господ, коих велено от светлейшего довольно подчивать. Когда князь Потемкин шел из надвору в горницу и давно ожидавший проситель резолюции на свое дело напомянул ему о том низким поклоном и переисполненною благоговения и подобострастия речью, то получил в ответ грозный [149] вид и сии слова: «Ну, поезжай к чорту. Вы не даете отдыху». А когда садиться уже в карету, то, увидя подающего письмо или прошение, сказал: «Вы очень повадились меня тревожит». Вспала тогда на мысль, сказанная одною просительницею у утрудившегося от многих дел и отказывавшего ей государя речь: «Так, государь, сложи с себя диадему, ежели не хочешь просьб наших довлетворить».

Граф Браницкий с ним вместе в карете уехал, а графиня Браницкая, со многими знатными поляками, отправилась в Белую Церковь.

Весьма трогательное прощание графа Браницкого с земляками своими.

Говорят, будто светлейший князь, садясь в карету, сказал графине Браницкой с жалостным видом (иные прибавляют — и со глубоким еще вздохом): «Ну, что делать, надобно идти против неприятеля»...

Сей день и князь Юрий Владимирович Долгоруков, отправя обоз свой в Архангельск, где велел ему себя дожидаться, поехал также и сан к светлейшему князю в лагерь, чтобы проститься. Он поедет в цесарскую армию для обсервации военных действий оной.

Я с великим сожалением расставался с Карлом Карловичем Бухольцовым, графом Витгенштейном и прочими, находящимися в свите Долгорукова князя; ибо они по командире своем добродушием, благосклонностью и ласковостью примерно образованы сими же благородными качествами, и редко где найти можно такого командира и подчиненных.

31-го мая. Понемногу начал подыматься княжеский обоз. Попов остался, однако, еще дня с три в Елисаветграде; г-жа Самойлова также намерена была уехать в Кременчуг. Музыканты отправлены в Кременчуг, выключая трех певчих, кои будут по походам с игуменом, духовником его светлости, странствовать.

1-го июня. Экспедитор мой, барон Биллер, велел мне сей же день быть готову в поход. Сия неожиданность весьма меня опечалила: ибо у меня совсем ничего к тому не было; но, подумав несколько после о трудностях и голоде, который должен буду терпеть, успокоил себя философическими мыслями, что Архитектор всего сего чудесного здания и первый назидатель причин нравственных, в кои человеческие деяния включены, по неисповедимым нам своим намерениям, так от вечности в неизглаголанном своем чистейшем разуме устроил, и нет ничего в мире сем истинно злого. В 9-м часу по обеде простился с Андреем Ивановичем Ставицким, который оставался, по причине болезни, в Елисаветграде, и прочими, а наконец с Дзюбиным, моим сотоварищем квартирным, [150] не без некоего, с сим последним. сожаления. Пошел в крепость, где велено было садиться и ехать. Однако, всю ночь проспал, а выехали на рассвете.

2-го июня. Из Елисаветграда поехали на Грудскую. С нами был барона Биллера обоз. Федор Федорович Корф, из Курляндии родом, с первого вида являющийся дружелюбия преисполненным человеком и отправляющий со мною по одной экспедиции должность, прощался с графом Цукато, майором Чугуевского полка, который назначен был в передовом корпусе, весьма разительным образом.

Сей день ехали мы без всякого удовольствия, ибо было ветрено и дождь шел. В Грудской, 15 верст от Елисаветграда, немного остановясь, увидели множество больных солдат, шедших в елисаветградский госпиталь из армии, и поехали прямо до Великой Виски, также 15 верст, где, спрашивая о квартире, услышали, что все заняты больными, и мы с трудностью пристали у отставного лейб-гусара, у которого в горнице напоказ висит дулама, бруслук, чакчиры и прочие гусарские снаряды. Он хвалился, что князь, остановясь в его доме (т. е. избушке), приглашал его в службу опять.

3-го июня. На рассвете выехали из Великой Виски; до Плетеного Тошлика, куда мы взяли свой путь, было 15 верст расстояния от первого. Солнце показалось в великолепном виде, предвещая быть дню светлому; небо покрыто было прелестнейшим голубым цветом; везде царствовала тишина.

Въезжая в Плетеный Тошлик, повстречался с нами весьма длинный обоз или, лучше сказать, наполненные больными телеги, шедшие в елисаветградский лазарет. Зреть на сих страждущих не можно было без испущения вздохов и восчувствования сердечного соболезнования.

От Плетеного Тошлика до городка Павловска 20 верст, проехали в спанье. Ввечеру ходил я с Корфом на всенощную, получили на оной просфоры. После — в сад генерала Зверова, довольно регулярный; но более при заведении оного взираемо было на пользу, нежели на увеселение. Для дому есть другой, порегулярнее, сад; дом и сей сад окружены крепостцею. В Павловске, переночевав, не знали, куда ехать: на Корабельную ли, или в Станкевичеву слободу; до сей было 40 верст, но прямая дорога, а до первой 15 верст, но в сторону; мы решились ехать до Станкевичевой.

4-го июня. На половине дороги, где отдыхали, от Павловска до Станкевичевой настигли мы обоз с сухарями, состоящий из пяти сот фур; каждая фура запряжена была четырьмя водами. Главный над обозом надзиратель жаловался, что волы дохнут, сухари трутся [151] и им немалое затруднение будет в отдаче оных полкам, и примолвил: «Сохрани Боже, чтобы не понести и убытку, ибо верно, вес оных уменьшится», и сказал, что также пять сот фур уже вперед отправлены.

Мы отдыхали в небольшой долине, где добрые человеки небольшой выкопали колодезь, из коего погонщики до нас еще всю воду вычерпали.

В Станкевичевую слободу приехали ночью. Здесь наша хозяйка хвалилась добродушием своего господина, но оное основано на собственных его прибытках.

5-го июня. От Станкевичевой слободы до Скаржинки 15 верст. На дороге повстречались нам отвезшие сухари в армию пятьсот фур, но на каждой фуре лежало больных солдат с разных полков по три и четыре человека; одного увидели мы мертвого, и когда сказали о том погонщикам, то они объявили нам: «Да уже мы трех на дороге, выехавши из лагеря, погребли» (лагерь отстоял только на 25 верст)»

В Скаржинке повстречался шедший с крестом священник с дьяками и четырьмя человеками, составлявшими весь ход, для освящения вновь выкопанного колодезя (сей день был праздник Святой Троицы). Он нас покропил, чем мой товарищ недоволен был, ибо он спал тогда, и притом лютеранин, не слишком уважающий церковные обряды греческие, от простолюдинов у нас за великую святость признаваемые. Но я почел сие за хорошее предвещание. Люди из сей слободы все было разошлись, но когда армия выступила на весне в лагерь, то и они опять в свои воротились домы, отчего лишились скота, живности в проч., и нет ничего в оной, даже и хлеба. От Скаржинки до лагеря по сей стороне Буга было верст с десять. Лагерь был от прекрасной слободы Александровки в 4-х верстах; около ее весьма хороший хлеб родится, по низменности мест, влажностью изобильных; но теперь вся пуста, и никого нет, кроме одного сержанта с двумя или тремя казаками, оберегающего домы, чтобы солдаты оных на дрова не ломали. Мы лишь только приехали, то и дело скоро нашлось. В девять часов послышали мы, что ехать далее. Светлейший часов в девять прежде всех уехал, а за ним канцелярия.

6-го июня. Двинулся весь обоз прежде армии; я проспал всю дорогу (15 верст) ² и проснулся уже на месте, тучною травою изобилующем. Остановились мы при речке, называемой Мертвые воды ³. [152]

Скоро потом подоспели и полки, расположившиеся против нас на покате противолежащей горы, оставив посредине между нами небольшую долину, орошаемую малою речкою, что весьма являло прелестный вид.

Другая половина армии, или передовой корпус, переправилась уже 27-го апреля на понтонных мостах чрез Буг, от селения Александровки в 5-ти верстах. Она также маршировала вдоль по Бугу к Очакову, как и мы, но сей день с нашею нельзя было видеться ей, ибо положение мест заставило нас уклониться несколько от 6ерегов бугских.

В лагере во всем недостаток: обоз светлейшего не пришел еще с провизией и канцелярия теперь голод терпит. У князя Репнина занимает палатку. Сам князь обедает у графа Браницкого. У маркитантов один хлеб да говядина и то редко, да и сего негде, не в чем и нечем варить; дров нету, тростнику — также, посуды нету. При всем том музыка играет, по местам раздаются голоса песенников.

В обозе княжеском были и палатки положены, почему приехавшие канцелярские попрежде должны спать то в кибитках, то под небесною палаткою.

7-го июня. Выступили полки и обозы в поход в 4-м часу поутру.

Множество экипажей, людей, лошадей не видавшему весьма покажется удивительным. Ежели рассудить, колико стоят затруднений в составлении и собрании такого многолюдства и пособий, требующих в поле, степи питательных средств, то почти непонятно, как все устроено и в порядок приведено.

В средине шли обозы, по левую сторону конница, а по правую — пехота, однако так, что по превосходному числу полков конницы по обеим сторонам она яко преградою маршировала. Взор на таковой вид не иначе, как величественностью поражается; со всех сторон раздается звук труб и духовых инструментов; барабанный бой наводит некий род ужаса; литавров шум воспаляет кровь и ест ужасно величествен. Таковая огромная группа породила во мне мысли о жизни и смерти, о могуществе царств и падении оных, о великих издержках и долговременных трудах на доведение войны в состояние защищать отечество, и мрачную мысль о плодах: зреть на сращении несказанный урон и внезапное разрушение наших намерений.

На что ты, о смертный, произведен на сей свет! Чтобы быть пленником своих страстей. Сии войска, сии гордые кони, убранные различными украшениями, сии бесчисленные обозы — не страстей ли твоих плоды? И самая война, причины которой покрыты верою, справедливыми требованиями и защитою отечества и прав оного, не чаще [153] ли бывает источником гордости, тщеславия, зависти одной особы, а по большей части еще и частной?

Князь Репнин со многими генералами, штаб и обер-офицерами ехали между обозом верхами.

Часу в 10-м стали лагерем подле Буга неподалеку слободы Новогригорьевской ⁴. Я, по приезде, тотчас пошел купаться; но великое затруднение было дойти до берега за болотом, в котором растет камыш. Потом зашел в Новогригорьевск, где почти все жители вышли было из своих домов, но, увидя приближающуюся к селениям своим армию, опять начали возвращаться.

8-го июня. Был растаг. Сей день приехал полковник Корсаков с известием, что вчера на морском сражении три судна наши истребили (сожжено одно, а два разом сорвано) ⁵.

Сему сражению сей же день сделан был план, который я на французский язык росписал и который послан был римскому императору. Прибыл князя светлейшего обоз.

9-го июня. Выступили обозы некоторые вперед. В 10-м часу утра был молебен за одержание на море победы. При выезде канцелярии иного заботились о недостатке лошадей, коих неоткуда было взять. В первом часу прибыли к слободе Новотроицкой. Напротив нас, по той стороне Буга, виден был и передовой корпус, лагерем стоявший на покате горы в наипрелестнейшем виде. Картины восхитительные.

10-го июня. Велено наводить мосты чрез Буг, но неудобность в тои светлейшего весьма огорчила, и узнано, что лучше было переезжать через Буг подле Александровки.

Полковник Герман, Московского полка, говорят, всему тому причиною. Однако, велено выискивать здесь удобное место к переправе. Сей-де Герман уверил его светлость, что весьма удобно переправляться у слободы Новотроицкой ⁶, хотя тому князь Репнин и другие весьма противоречили. Когда светлейший спросил Германа: «На сем [154] ли месте переправлялся генерал-аншеф Миних?» — «На сем, — отвечал Герман. — «Ну, благодари время, что я не Миних, а то 6ы, переправившись на ту сторону, тебя повесил».

Долгорукий Юрий еще по сие время здесь, по походам странствует и не отправляется в цесарскую армию, неизвестно почему.

11-го июня. Был в первый раз на канцелярских стол, с самого из Елисаветграда выезда. Светлейший начал проведывать о беспорядках домоводства и частью повелевать заводить порядок в том.

Редко бывает так сильно проливных дождей и так долго продолжительных, как 12-го числа был. Он начался после обеда в 1-м часу и продолжался сряду беспрестанно два часа. Сильный треск и шум от стремительного падения дождя с порывостью ветра на палатку, казалось, производил во мне при подобных случаях чинимую на театре музыку , и так живо действовало сие в моем воображении, что я не прежде мог себя уверить о мнительности сего, как когда один приятель стал со мною говорить.

Я, не имея тех выгод для сего дохода, коими пользовались имущественнее меня, приобрел ясное понятие о нужде, состоящей в том, что негде было лечь и отдохнуть сном, почему, пробыв в бдительном состоянии до утра, сел в кибитку и поехал с прочими обозами опять назад. 13-го числа приехали к местечку Новогригорьевску, где назначено было переправе чрез Буг. От сего контрмарша родилось немалое негодование между возвращавшимся войском и прочими служителями.

С нами ехал некто курляндский дворянин, поручик Медем, который с первого раза все свои житейские похождения рассказал: каким образом украл жену свою из дому ее родителей, обвенчался и проч. Спор между Корфом и Медемом, что есть дворянство, и более о презренной оного гордости к недворянству.

Приметить надобно, что здешнее местоположение весьма изрядно. Церковь, сделанная на поле на подобие лютеранских церквей, из камня белого, коего здесь довольно в земле находится, весьма прекрасна. Сверх того, бьющий из-под горы водяной ключ каждого привлекает чистотою, холодностью и легкостью воды; в гору нарочно сделан довольно далеко каменный шлюз, из коего вода вытекает.

14-го июня ⁷. Подошли мосты ввечеру на десять верст ⁸ далее за Новогригорьевск; легкоконные полки выступили в поход к тому [155] месту. Главная квартира и два пехотные полка остались; но понтонные мосты сей же день наведены.

15-го июня ⁹. Выступили в поход поутру в 6-м часу. На дороге настигли мы на верблюдов, коих лошади очень пугались, ехавшие со мною курляндцы, на выдумку скорые, сказали: только бы туркам пригнать табун верблюдов против нашей страшной им артиллерии и конницы, то все бы привели в беспорядок, а особливо при переправе через Буг, то бы все потонуло в нем. Конные полки (5) выступили еще вчера ввечеру к назначенному для переправы месту, под командою генерал-поручика принца Ангальт-Бернбургского. Я от Новогригорьевска чрез слободу Ракову, где молоком утолил жажду, шел пеший до самых наведенных мостов, купался и осматривал местоположение здешней стороны. Почва земли, как и везде по над Бугом, черноземна и жирна. Хлебопашество бы здесь могло процветать в высочайшей степени, если бы, вместо употребляемых рук и бесчисленных издержек на приобретение новых земель и городов употребить оные к сему толь полезному делу, которое внутреннюю немнимую силу государства составляет. Надобно ожидать, что, по истечении нескольких десятков лет, и лес вырастет над Бугом, ибо я иного нашел, а часто и в великом изобилии, древяных растений. Ежели бы рачительность правления, а особливо наместнические экономы, коих долг есть стараться о приумножении государственных доходов, приложили труд разводить в сих местах леса, только к тому способных, то бы в двадцать лет могли здешние жители пользоваться оным без всякого опасения претерпевать в том опять недостаток. Напротив того, народ здешних селений заменяет недостаток высушенным и в четвероугольники порезанным коровьим калом, который всякому варенью уделяет, посредством дыма, дурной и противный запах.

Нет у сих жителей никаких огородных овощей и зеленей, и кому вникать в сие, как не тем, кои ими повелевают.

16-го июня. Двинулись с места часу в 9-м для переправы чрез мосты на ту сторону Буга. Наведены были два моста, один понтонный, а другой обыкновенный, на плотах. Переправа оставшихся двух пехотных полков, многочисленного обоза и главной фельдмаршальской квартиры продолжалась почти до вечера. Поелику лагерем стали по переправе на три версты от мостов, то мне заблагорассудилось пешу пойти. Прежде выкупался на нашей стороне; идучи чрез мост, был немножко задержан часовым: «Не велено пускать». Потом, взошедши на превысокую гору по немало продолжительной [156] возвышенности, сказал: прости, любезное отечество мое. Теперь я в другой раз моей жизни тебя оставляю, но удовольствие зреть тебя беспрестанно по ту сторону Буга реки.

Между тем, спускаясь по отлогостям сея горы, пришед в лагерь Екатерининского Гренадерского пехотного полка и весьма удивился, усмотря чистоту, опрятность и ласковость маркитантов в оном, а в главной квартире, напротив того, все противоположительное.

17-го июня. Сей день весь и ночь работал, как вол, на которого я с сокрушенным сердцем взирал в дороге: оный с тремя своими братьями тянули весьма грузную фуру и скоро потом пали.

Поелику жары сильны теперь, то и из пехотных солдат многие в шеренгах падают; ежедневно больных число умножается.

18-го июня. Зной был в 12-м часу в высочайшей степени; мы еще когда маршировали, трое солдат на дороге умерло, а 40, говорят, не могши продолжать путь, пали. Марши наши не велики: верст по 10, 15, 20, а более никогда не бывают. Сие делается более для перемены травы, для скота и воздуха для людей.

Лишь только прибыли в лагерь сей день к речке Чичиклеи, то и увидели разостланный флаг и флюгер, полученные в добычу с морского турецкого флота. Взяты вчера были два корабля и ведеаы к наи; на одном был капитан-паша, известный всему свету адмирал у турок, но он бежал на лодке в смятении, и оба сии завоеванные корабля, спустя несколько времени, взорвало на воздух. Сколько взято в плен — увидим из рапорта принца Нассау-Зигена. Тотчас поставлена была церковь походная, фельдмаршальская.

Во всем турецком флоте, по известиям константинопольским, были только три хорошо вооруженные корабля: «Капитания», «Реала» и «Патрона». На «Капитании» был сам капитан-паша, с которого корабля получили мы только в добычу флаг и флюгер, ибо он и другой, как упомянуто, взлетели на воздух. Вот какая ухватка неприятеля! Ни себе, ни неприятелю своему. Он, конечно, следует примеру неустрашимости одного нашего, для выведывания командированного, капитана Сакена, который, будучи окружен множеством турецких кораблей, но не желая быть добычею им, выстрелил из пистолета в пороховую бочку, на его судне находившуюся, и в виду неприятеля (высадив прежде несколько на шлюпке матросов для убежания восвояси) на воздух с судном поднялся. За таковое геройское дело светлейший князь пожаловал фамилии его иметь в гербе своем взорванный корабль. Императрица, говорят, также много оказала милостей его родственникам.

19-го июня. Получено известие в седьмом часу, что вчера девять кораблей и фрегатов получено в добычу, из коих семь чрез [157] два часа взорвало на воздух. Людей, однако, переведено более 3.600 пленных в Кинбурн. Два сели на мель, коих стараются, по вынятии всего, в них состоящего, поднять и употребить в дело к поражению турков.

Таковая радостная для россиян весть удвоила усердие к принесению вся-управляющему Высшему Существу теплых молений, и в 10 часов отпели благодарственный молебен при собрании всего генералитетства, в армии находящегося, и прочих штаб и обер-офицеров. При чтении благодарственной Богу молитвы с коленопреклонением за недостойно нам ниспосылаемые несказанные благодения, оставя философские мысли о человечестве страждущем, нам во всем подобном, был я пронзен некоим родом ужасно величественного благоговения и, нисходя от него в первой степени умильного неисповедимому Божеству благодарения, чувствовал сидящиеся изнутри моего сердца наружь вздохи, сопровождаемые исторгнутием из очей слез, кои разлили во всех тончайших каналах моего бренного состава некую приятность.

Светлейший князь, после веселого стола, отправился, как говорено, в Херсон, Кинбурн и Глубокую, а нам велено маршировать. На дороге обоз разбился на части, и всякий ехал без конвоя, без проводника, куда глаза ем указывали. Конница поутру вся уже вперед двинулась, а пехота и тяжелая артиллерия не могла за великим жаром идти. Князю Репнину показано было с нею следовать. Состоящая из семи повозок часть обоза, в которой я находился, потеряла из виду и передний и оставила взади далеко следовавший за нами обоз. Мы плутались несколько времени до степи, на коей, как говорят, кочевали ногайские орды, удалившиеся за реку Днестр, и, наконец, переехав в брод в неглубоком месте чрез речку Солонихи, спешили вдоль по ней в неизвестности найти лагерь аван-

гвардии, что я удалось уже в ночи, но оная стояла на той стороне речки Солонихи, переехать же нам чрез нее не удалось за великою осокою и топкостью земли. Почему, расспрашивая, не прибыл ля сюда князя светлейшего обоз, у стоявших на пикетах казаков и узнав, что нет его там, принуждены были на поле, неподалеку пикета, ночевать с немалым страхом.

20-го июня. На самом рассвете поехали мы искать вдаль от сего лагеря обоза княжого и уже было зашли опять в лабиринт неизвестности, как мне вспало в голову на удачу уговаривать едущих со мною, чтобы ехать к лагерю, издали меркающему палатками по сю сторону, однако, речки Солонихи, и что там, как меня недавно казак уверял, навстречу вам попавшийся (чего не бывало), находится уже часть из легких княжих фур. На сие мое предложение [158] мы поворотились назад и сия, с моей стороны ко спасению употребленная, ложь в половину сбылась, ибо хотя княжий обоз и не прибыл туда, однако с ним всегда едущий вместе обоз графа Браницкого и принца де Линя там уже находился. Часа три спустя начали показываться со всех сторон повозки, фуры, кареты, коляски и проч. Как бы неприятель за ними гнался — вот порядок в обозе, иной уже и назад воротиться был принужден — в чужой земле, без прикрытия, без оружия, рассеян, блудящ по степи: о, счастье для России! В сей день в высочайшей степени жар воздушный расширял кровеносные марширующих сосуды в теле непомерно.

Тронувшийся по той стороне лагерь вперед небрежно зажег траву; вскоре рассеялся по воздуху густой черный дым: ветер веял на нас, и зной и дым, соединясь, переносить заставляли себя к нам ветрами, кои были тлетворны и горячи. Они умножались постепенно до жестокой бури, валившей человека с ног; таковое действие бури, не дав времени нам убраться от приближавшегося к нам огня, пожрало семь палаток калмыцких княжих посредством оного. Мы в толь жестокой буре старались, однако, не разлучаться. Облака быстро перелетали от юга на север: вдруг то чернотою наполнены, то грозною серотою перемешаны были.

Буря начала утихать, и мы прибыли в лагерь, проехав верст 15, на то место, где в нашей стороне впадает Интул речка в Буг, следовательно, и ночевали мы напротив устья Ингула. Здесь я купался, и Буг в сем месте весьма широк и по обеим сторонам довольно крутизною гор величается, где много белого камня; травы также здесь довольно.

21-го июня. Простояли весь почти день без всякого упражнения. Светлейший прислал двух арапов и одного бывшего музыкантов на капитанпашинском корабле турка или белого мавританина. Князь-де не поехал, как говорено, в вышеозначенные места, но на той стороне остановился в деревне.

При переезде его на ту сторону, судно попало на камень, и он весьма от того испужался. Он велел нам из нашего стана выйти, ибо тут между армиею весьма мало было места; почему и подвинулись назад с версту.

Видался с соучеником моим, Петром Гаврильевичем, сыном несчастного отца Высочина. Бедный, будучи дворянин, но без протекции, семь лет дует вахмистром. Братья его старшие, дослужась до офицерских чинов, приняли штатскую должность, и один, во утешение отцу, нарочно определился в оренбургское наместничество, куда он сослан был за 12 лет. Редко видеть можно толикую сыновнюю [159] любовь, жертвующую выгодами и лучшим родом здешней жизни, но обретающую в награду за сию жертву душевное спокойствие и удовольствие.

Как сей день никто из канцелярских ничего не делал, то, собравшись по кучам, иные в банк забавлялись, другие занимались пустыми и резвыми шутками и издевались друг над другом, но иные производили спор о слепом счастьи России в сей войне, при столь беспорядочном армии нашей маршировании. Один говорил, что если бы турки безумные захотели отрезать передовой наш корпус, который по полкам имел только по 8-ми пушек и весьма мало пехоты, то бы им ничего в свете легче сего быть не могло; другой подхватил: да, ежели бы при переправе нашей чрез Буг, толь спокойной и беспечной, поставили турки хотя одну небольшую батарею, то бы всех нас или в Буге потопили ядрами, или никоим бы образом переправиться не допустили; третий дополнял сие так: да хотя бы и допустили они нас переправиться чрез Буг, то бы они многократно могли разбить наш обоз, скитавшийся по степи, без всякого прикрытия войском и разделившийся на части, да и передовые наши корпусы, стоявшие по той стороне речки Солонихи, не смели бы переправиться чрез нее, если бы они батарейку поставили; а обоз в их уже руках находился, будучи по сей стороне речки. Притом пехота назади шла с князем Репниным, равно как и главная артиллерия. Немцы подхватили: русский Бог весьма благостен, а наш Бог не велит надеяться на счастье и удачу; мы к Нему пристанем и Лютера отчуждимся. Да и война начата с российской стороны так-де, что ничего не было, а особливо провианта, чему всяк был очевидцем; но как все то пошло на лад, Богу одному только известно сие, и теперь мы едем на неприятельской земле к Очакову, как будто бы домой в такой беспечности и с спокоем... Тут один перехватил речь; да, ведь, турки прежде объявили войну, так потому Бог, их карая, на стычках и сражениях нам дает победу над ними торжествовать. Потише заговорил другой: тайна кабинетов нам не открыта и на доводимые доказательствами причины, побудившие к принятию оружия, полагаться не можно, равно как на харю или личину... Один покусился было открывать нам кабинетов тайны; но я перебил ему речь следующим: нельзя статься, чтобы с нашей стороны все производилось на удачу и чтобы не было о том чинимо разных предупреждений от нападения, при нашем пусть беспорядочном маршировании, на нас турков. Разве партии казаков не разъезжают около Очакова, кои непрестанно нам обо всем дают знать? Разве боязнь турков нам неизвестна, и мало ли прошедшая война и теперешние морские наши поражения поселили в сердцах их [160] уныния и робости? Когда уже капитан-пашинский корабль достался было нам в добычу, да и сам капитан-паша едва ушел на 6отике от наших рук, то чего должны теперь турки ожидать, как не спасаться от нас бегом во внутренние провинции их государства, оставляя нас в покое идти туда, куда нам заблагорассудится. Все сии обеспечивающие нас средства очевидны, но сколько есть еще сокрытых и одним только начальникам армий известных... Но тут двое перервали мою речь, твердо стоя в том, что это все счастье и Богу так угодно. Богу угодно, — мыслил я сам в себе; конечно, я все наши наипремудрейшие распоряжения без Его соизволения преобращаются в ничто — пусть и судьба располагает нравственностью так, как силами неодушевленными в природе телесности — все равно; или пусть и счастье обратило теперь к нам умильное и благосклонное лице — тоже все самое значит без Бога ни до порога, — а посему и простолюдство по внутреннему некоему убеждению изрекает всегда то предопределение, которое политика старается разрушить. Безумные турки... батарейка... Было время и для них побеждать европейские войска, истреблять государей, покорять все мечу своему, что ему ни попадется, или что ему за благо ни рассудится, осаждать и самые Вены, столичные города римских императоров. Но видно на все и всему есть известное и определенное время — падение и возвышение государствам, равно как рождение и смерть человеку.

22-го июня. Как свет, прибыл курьер из Кинбурна от светлейшего князя, привезший от него константинопольские цифирные ведомости, боя, поелику они до нашей экспедиции касаются, заставили целый день потеть, более потому, что князь велел, расшифровавши их, немедленно с сим же самым курьером доставить к нему. По оным наш флот петербургский прибыл в Белое море и проч. (не петербургский, а тайно купленные судна у итальянских, благоприятствующих нам держав). Ввечеру купался, хотя с превеликою трудностью должно было как спускаться, так и опять вскарабкиваться по крутизне берега Бугского. На дороге зашел в приехавший сей день трактир с биллиардом из Кременчуга, а до 12-ти часов проводил время у майора Штерича, подавшего прошение князю светлейшему о наборе волонтеров, и, ожидая на то резолюции, марширующего с нами вместе, притом весьма веселого и забавного человека, но и хитроватого.

23-го июня ¹⁰. Прибыл из-под Очакова Чугуевский полк, в [161] авангвардии состоящий, в коем находится мой сват, ротмистр Иван Васильевич Тумин: как я его не видал никогда, равно как и его дочери, а родного моего брата жены ¹¹, то с нетерпеливостью желал с ним увидеться, но за разными делами не мог сей день исполнить моего желания, писал, однако, письмо в Харьков и о сем едином.

24-го июня. До света пошел к нему, разбудил — пили чай, пунш, рассказывали друг другу наши похождения; нечувствительно время протекло до обеда, а по сему и к обеду у него остался. Он столько, сколько и я, доволен был нашему нечаянному свиданию; добрый солдат и хороших душевных расположений, весельчак и добрый компаньон. По многократным его изъявлениям удовольствия, что имеет затем такого достойного человека, каков есть брат, и родственника, как я, принужден я однако был с ним расстаться, приехав верхом в свой стан. Светлейший прибыл из Кинбурна в 6-м часу, привез разные вести оттуда и рассказывал в присутствии многих господ о воинских морских действиях ¹².

25-го июня. Кирасирского полку эскадрон пришел на смену, которого мундир палевого цвета — отменно красив. В сие самое время выставили 22 флага, взятые с турецких побежденных кораблей, и один красный флюгер с контр-адмиральского корабля. При разводе музыка преизрядная, одежда кирасиров красивая, множество вельмож и господ (ибо был воскресный и ясный день) услаждало слух и пленяло зрение.

Говорено, что поелику турецкий флот зашел в лиман во время прилива, и капитан-пашу уверили, что оный довольно глубок, то при случае отлива лиманского, за пробытием в нем кораблей, принуждены стать многие на мель, за что капитан-паша многих на мачтах повешал.

Итак мы на месте, подле речки Корнюхи (Кереники), гораздо более прочих растагов поопочили.

26-го июня. Выступили в поход в 3 часа по утру и, проехав верст с 12 вдоль по Бугу, стали лагерем, который в первый раз был расположен кареем ¹³; в средине находился весь обоз и главная [162] квартира. Места тут весьма мало было, а потому за повозками и палатками пройти не можно было. Весь день при великой слабости моего тела списывал однако на трех листах присланной принце» Нассав-сиегенским на французском языке о удачном нам на море сражении: построенная на косе Кинбургской Суворовым батарея иного способствовала к одержанию победы над турками, зашедшими в лиман беспрепятственно. Спор принца Нассау с контр-адмиралом и проч.

27-го июня. В три же часа выступили в поход; поелику при стеснении всей армии в каре совокупной барабанной бой инфантерии в звук труб кавалерии, для приготовления себя к маршу, производить нечто ужасно-величественное, то нельзя не перемениться человеку, расположенному внутренне не к военной службе: тут кровь приходит в стремительное движение, некоторый род неустрашимости рождающее и располагающее смертного забывать тихость городских нравов и выгодность житейскую, а более напрягающее его силы к восчувствованию себя быть отважным к нападению на неприятеля и храбрым ко учинению отражения оному.

Сей день привезены взятые в плен на кораблях побежденных турецкие чиновники, человек 25. За ними караул и довольно строгий присмотр. Сей день переходу было 12 верст: остановились при начатии Волоской косы ¹⁴, где и река Буг версты на ¹⁵ широты и берега чрезвычайно круты, так что не можно в иных местах никак вниз сойти. Место сие названо «При ста могилах», как то в подорожных и билетах означалось. Сей день был праздник, воспоминание победы под Полтавою, но в лагере ничем не ознаменованное.

28-го июня. Равномерно начали маршировать в три часа с полуночи и, прошед верст десять, стали лагерем по-прежнему в каре ¹⁶. Таковые ранние марши весьма хороши для пехоты были; и некто из офицеров уверял, что в прежние переходы, начинавшиеся поутру в 9-м, а иногда и в 10-м часу, в их полку падало на дороге солдат по 25 и 30. В 12 часов был молебен (восшествия ради на престол), и лишь только светлейший князь успел из церкви войти в свою палатку, как в ту же минуту пресильной пошел дождь: как он был неожидаемой и палатки были приподняты для проветрия, [163] то и бумаги, и вещи совсем помочил. Производившееся в лагере пушечная пальба после молебна за собою повлекла и морскую: ибо мы прямою дорогою в 10-ти верстах стояли от Очакова; с сего места видны: Кинбурн, Очаков и по порю, или более по лиману, плававшие корабли. После обеда, в 5-м и 6-м часу, также слышна была пушечная пальба, о которой заключали, что оная в Очакове происходила, ибо и у них какой-то теперь праздник (рамазан), в который они не смеют прежде есть, пока солнце не сядет и вечерней не принесут Богу молитвы. Сей день приезжал адмирал принц Нассау-Сиген к светлейшему князю, и опять, спустя часа три, отбыл на флот.

В вечеру слышно было, что завтрашний день, 29-го июня, яко праздничной Петра и Павла и яко торжественной ради тезоименитства великого князя Павла Петровича будет днем растага (да и не было приказу быть готову на утрие к маршу), почему всяк и ложился спать с тем, чтоб встать попозднее, но лишь только всяк продрал глаза, как уже увидел, что лошадей запрягают и князю карета подведена, тут-то посмотреть беспокойств и замешательств, смятений и рассеянностей в мыслях... Иной кричит: поскорее лошадей запрягай; другой: лошадей приведи поскорее из табуна; третий: лошади одной нет. У одного денщик пропал, у другого седла нет, у третьего хомуты порвались, ось сломана, лагун расшибся, дегтя нет и проч., и проч., и проч. Но от чего все сие? Одни говорят, что порядка не наблюдается в повелениях; другие утверждают, что повеления зависят от обстоятельств, и потому главному начальнику переменять их ежечасно позволительно и справедливо. Мы, однако, выступили в поход часу в девятом после молебна и, проезжая опустошенную турецкую деревню Адживоли, подле которой лагерем вчера стояли, нашли в ней много колодезей, холодною водою изобилующих. Судя по развалинам изб в деревне сей, можно заключить, что в ней жители были достаточные: во всяком доме много находится перегородок, означающих покои. Но коль жалко смотреть на разрушение многовременного труда человеческого в самое малейшее число часов. И турки всеконечно со удовольствием истребляли дело рук своих, дабы неприятель их не мог чем-либо воспользоваться. Прежде еще слышно было, что они все колодези наполнили ядовитыми вещами; почему иные, напившись с жару холодной из помянутых колодцев воды и почувствовав некое бурчанье в животе, более от того, что воду смутили и с песком перемешали, начали поговаривать, что конечно ядовиты сии колодези и мы уже чувствуем от того следствия; однако, чрез час живот перестал бурчать, и воображение их утишилось от ложных мнений. Промаршировав [164] верст около десяти, стали лагерем; но сии десять верст стоили 50-ти по причине зноя и пыли. Поелику аван-гвардия пошла прямо к Очакову, то светлейший и прочие его приближенные, укрепив себя несколько пищею, удалились от нас в передовой же корпус ¹⁷. Корабли по лиману находятся теперь против нашего лагеря. Линиею простираются к Кинбурну против Очакова; на сем-то месте лимана одержана нами над турецким флотом победа; и взятые в плен с побежденных кораблей и с нами следуемые морские чиновники турецкие, кои, взирая на сие место, вспоминают горькую свою участь. Во все послеобеденное время слышна была пальба, то из Запорожских лодок, гораздо к Очакову приближавшихся, то на сухом пути от придвинувшегося передового корпуса и казаков, разъезжающих для задору турков, что все с пригорков видать можно было. Я же, удалясь от лагеря версты на три и далее, бродил по берегам лиманским, взирал на катившиеся в о крутой берег ударявшиеся довольной величины сего залива валы, смотрел на Кинбурн, Очаков, корабли и прочие суда, слышал звук пушечной и видел подымающиеся облака от исходящего из пушек порохового дыма. Зрелище ужасное, сопрягает оно с собою мысль о гибели человечества. Вздымающиеся валы возбудили во мне мысль о страхе, который я с прочими имел пассажирами, на Балтийском море от бури жестокой в проезд из Любека в Петербург.

30-го июня. Прошедши верст десять мимо урочища «Еселок», стали лагерем в прямой линии от Очакова на восемь верст, а в кривой — на 12. Светлейший князь, Василий Степанович (Попов) и прочие медленно поехали к самому Очакову. Князь светлейший сан обходил пеший все места около Очакова; потом был на флоте, и ввечеру слух пронесся, что наш флот готовится атаковать ночью турецкий. При разъездах казаков около Очакова были стычки и привезено шесть пленных турков; иные из них раненые. Наших также несколько убито сей день казаков. Поелику слух по стану носился о будущем в следующую ночь на лимане сражении, то всяк ожидал с нетерпеливостью оного. В ночь велено было идти коннице из нашего стану к Очакову. Князь сам везде распоряжал и почти под пушки очаковские подходил. Многие из праздных при светлейшем князе находящихся адъютантов поскакали в сумерках к Очакову быть бездельными зрителями на сражении, где солдаты кровь проливать, а они за то чины и почести получать будут. Не стыдно ли носить зеленый с красными обшлагами и лацканами мундир, что [165] значит поле и кровь, быть препоясану мечом и страшиться пулей или стоять во фронте пред неприятелем. Я лег спать, но спустя немного времени пушечный звук заставил меня придти в бдительное состояние и услышал от людей, что уже с час пальба продолжается, началась же оная часу во втором с полуночи ¹⁸.

1-го июля. Но поелику несколько темновато было, то только и можно было видеть летавшие бомбы, да горевшие или на воздух взорванные суда. По утру все еще продолжалась пальба и корабли или суда взрывало: между тем с сухопутной стороны пришли 2.000 егеров со всею легкою конницею и зажгли форштад; подступившая наша артиллерия жарила из душек, пехота стояла с наткнутыми штыками, ожидая вылазки неприятеля. Светлейший князь сам везде по садам, около форштадта лежащим, пеший ходил; пред ним на два шага упавшее ядро, из крепости Очаковской летевшее, убило, отскочив на сторону, егерского фуррейтора; несколько убито также и егеров. С лимана не преставала пушечная пальба; от пущенных бомб с нашего флота загорелось и в крепости. Около 11-го часа до утру стянулись мрачные облава над Очаковом; полил дождь, стал гром греметь и молния блистать, и вскоре за сим искусственные громы и молнии уступили место естественным. Светлейший князь прибыл в стан из-под Очакова и за ним и конница воротилась в сей же стан, оставив по-прежнему под оным передовой корпус. Сделана была ложная атака и батарея, на ней стояли три большие пушки; тут присутствовали светлейший князь, князь Репнин, князь Юрий Долгоруков, Павел Сергеевич Потемкин, правящий передовым корпусом, принц Ангальт-Бернбургский; бригадир Волхонский с великою расторопностью и успехом доказал неустрашимость свою в расставливании по местам пушек; принц де Линц, присланный от императора римского в нашу армию для наблюдения воинских действий, и коронный польский гетман граф Браницкий были в сем действии славным примером неустрашимости для других.

Таковая реляция дослана в Петербург к ее Императорскому Величеству, а на французском языке — в Варшаву, в Вену и другие места к нашим послам, для сведения оным.

Все утверждали, что город бы сдался, если бы продолжали бомбардировать еще часа два; но беда, что у нас только всех три больших [166] было душек, а осадная артиллерия еще не пришла. И самые попавшиеся в плен на другой день турки то же самое подтверждали.

К обеду, часу во втором по полудни, прибыли из флота принц Нассав-Сиген, бригадир Алексиано, весьма искусный на море начальник, и другие морские господа. Светлейший принял их всех с объятиями дружественнейшими. За столон, попивая, подшучивали и князь говорил с обыкновенным ему насмешным видом: «Что христианский Бог всеконечно пособит над мусульманами одержать победу, ибо они в ж...», что сказано пред собранием всего генералитетства. Одиннадцать турецких судов то взорвали, то потопили, то в плен взяли. Крепостные стены отчасти повреждены, и дым курился до самого вечера в городе ¹⁹.

2-го июля. Провождено в спанье и хождении по берегу всеми вообще, и как запорожцы подъезжали на своих лодках к берегу, то всяк и занимался расспрашиванием у них о вчерашнем сражении. Во всем лагере царствовало веселье и жертвенники Бахуса курились от них до небес: на всех лицах написано было удовольствие.

За веселым днем следовала тихая и спокойная ночь, и мы уже выступили в поход 3-го июля, в восьмом часу утра. Проехав верст семь или восемь, стали было лагерем от воды версты на три, то есть во всякой безопасности от пушечного выстрела из Очакова, но лишь только светлейший князь прибыл и обозрел каре и тесноту оного, сказал: «Разве хотят меня вокруг обо. . . », почему мы и подвинулись к самому берегу лимана ²⁰.

Поелику пришли сим маршем мы к передовому корпусу, занявшему лагерь при урочище Метелях, к Березани, то и хотелось мне повидаться со сватом моим Туминым, находившимся в оном. Идучи по берегу, удивлялся крутизне оного, по местам видны глубокие по над берегом же рвы. Натура довольно изрыгала из нутри земной свои вулканы, образовав толикие на поверхности непорядки. [167] Инде на самом берегу стоит невеликая колонна земли, совсем отделенная от крутизны и как бы человеческими руками соделанная, что удивительно по образу и по тому, что, не осыпаясь, держится.

Светлейший князь ездил на шлюпке во флот; встретили его пальбою изо всех галер, батарей, мелких и больших судов и из линейных двух кораблей; кричали: ура, ура, ура! Равномерно с пальбою и радостным криком проводили и на берег.

4-го июля. Почти все запорожские лодки причалили к берегу; казаки чрезвычайно пьянству были преданы. После обеда, часу в 3-м, когда я шел вдоль по берегу к Очакову, увидел, что много запорожцев в одну кучу собирается. Любопытство заставило узнать тому причину. Вдруг, выступя, один кричал: «Пошире, пошире, батьки, становитесь», и круг был весьма широк. За сим показался несколько отделеннее с одной стороны круга, новоизбранный и светлейшим князем посредством открытого листа за собственноручным его подписанием и приложением герба его печати, утвержденный кошевой, ибо первый их кошевой был на морском сражении 17-го июня смертельно ранен и скоро потом умер. Сей их новый кошевой велел прочитать свою грамоту на сие достоинство (ибо он сам безграмотной, да по завещанию покойника, коего запорожцы сильно любили и ему были преданы, и который также был безграмотный, должно им было избрать такового: покойник-де говорил, испуская дух, что из письма и письменных людей не ма добра, и вы, батьки, запорожцы, виско запорожское, пропадете от них), и начал говорить:

«Очже бачете, батьки, що я буду вам казати, то треба слухати; да, треба слухати и на мори, коли вам що говорять (о слове повелевать они еще неизвестны и в их словаре его не имеется), коли и офицер, бо вже вин не сам собою, бо вже и о его якии яднорал пошлет, то бо вже принц Насс (нассавский) жалуется на вас, що коли вам говорять... то вы все-таки бьете турка и обдираете; вас хвалят, що вы не боитесь на войне (на морском прошедшем сражении), но упиваетесь и не слухаете (на слово упиваетесь, примолвил бежавший из Очакова и теперь у князя находящийся запорожец вопил: «да, сегодня був один казак у князя и показував люлку що купив да й просив пятака на тютун, бо нема грошей, а курити хоче), так що се буде; чого то мы дослужимся: че не того, що вже було нам. На що вы стриляете из пистолий и ружий теперь и тревогу робете, а то мы пишли заслужити що таки не будъ». Вдруг закричали против кошевого; один: недают мини пров-ионту; другой — жалованя; третий — казав Сувора, наш батько родный, що вам, батьки, будет порция а посли, вам, батьки, уже дана вже порция, як и морским солдатам; да де ж вона? [168] Одни жаловались «батьку, кошовой, будь ласков як ти хоти, а мы нашего атамана не хочем, бо вин пес, собака, скурвий сня и нас обижае». Когда им сказано, что по выправке жалованье их не пропадет; «так не пропаде, отвечало сие виско, не пропаде, то вы теперь говорите як вси тута, а як один придешь, так и баки забьете та й проженете». У них долго еще продолжались таковые жалобы. Приметя я одного, у которого за поясом была заткнута небольшая позолоченная булава с золотым темляком, и который лучше всех одет был, спросил я у запорожцев, кто бы он таков был? «То ce так чорзна що», отвечали они мне, — «се так пристало к нам, его Потемкин пожаловав майором ce жонатий и чорзна що, вин не наш; вин правда с нами на лотках, та все бига, як мы бьемся и ховается, ни на одной баталии не був, и чорзна куды назад забежит». Он, однако, весьма великий говорун, Наконец кошевой уехал к сухопутному своему запорожскому войску.

Вот картина первобытного народного правления, где всяк голоса право имеет в предприятиях, подвергающих жизнь его опасностям. Вольность тут ненарушима каждого особенно, тут всяк говорит то, что думает. Более здесь истина существует, нежели в других правлениях. Здесь ежели что в действо производится, производится то по одному усердию, от собственной воли, подкрепляемой убеждением и совершенным уверением о истинности и справедливости предпринимаемого дела, а не по принуждению и неволе. Всяк господин, всяк пользуется вольностью, а не раб и не может быть угнетаем, потому что существенность такого рода правления не может сего терпеть. Тут равенство царствует, и всяк чувствует, что он в обществе есть член, имеющий голосом своим, правами и вообще своим лицом влияние в правлении и благополучия всех и каждого. Он знает, что одного притеснять значит испровергать основание их правления, в котором всяк участие имеет; и так, от наблюдения вольности одной зависит их благо всех вообще и каждого особенно.

Ходя далее по берегу, рассуждал: не прежде ли было народное правление? Не оно ли произвело, по протечении нескольких веков, аристократическое или многопечальное правление?

Сей день получено известие о приближении вспомогательного войска турецкого в Очакову 16 тысяч, почему и не велено ездить за травою из лагеря без билета. Из крепости Очаковской под вечер палили по запорожским лодкам, приближавшимся к затопленному кораблю, из которого они брали обломки на дрова; но турка, будучи напужан, стрелял по них вокруг со всех батарей. Мне положено в сей день производить ежемесячно на содержание 25 рублей и иметь [169] стол канцелярский, да и получил 100 рублей в первый раз из канцелярии его светлости, и мне за два месяца, в кои я не служил при оной, лишку дано, ибо я вступил в должность настоящую 1-го июня.

5-го июля. Провождено мною в переведении на французский язык циркулярных известий о победе ко всем нашим министрам, находящимся при иностранных дворах, нашему наиболее благоприятствующих. С реляциями отправлен в Петербург подполковник Глазов. Подоспела часть артиллерии осадной из Херсона.

6-го июля. Весь день занимался теми же писаниями и вышел на двор, когда месяц освещал темноту ночи, на берег к караулу подле палатки светлейшего князя расположившегося.

7-го июля. Во весь день пролежал в бездействии и чувствовал немало бунтующихся в теле моем твердых и жидких частиц.

Что за чудный состав человека, рассуждая со стороны физической.

Помышляя об этом, коснулся мыслью до сравнения нашего тела с телом политическим Европы, в которой часто государи, нарушив равновесие своих договоров и контрактов, общий покой, соделали неустройство, бунт, войну. Бросим взор на картину политических в Европе преобращений (revolutions). Россия ведет многочисленные войска на суше и море. Оттоманская армия противостает оным. Римский император ополчается равномерно против оной и действует совокупно с Россиею, яко против общего неприятеля. Венеция помышляет отнять у турка завоеванные им от нее земли. Скутарский паша, посредством бунта, силится упразднить зависимость от Порты и сделаться самодержавным. Швеция начинает войну против России и ожидает помощи сильной от прусского короля. Польша велит подвигаться войскам своим к прусским границам. Пруссия, едва утушив внутренние несогласия голландцев и утвердив права принца Оранского, родственника своего, устремляет взор свой на воинские действия и готовится в мутной воде рыбу ловить... должна будет шевелиться, может быть, за Россию. Англичане беспокоятся и сильно заботятся о восстановлении тишины в индейских своих владениях, равномерно и с марокским императором; а турка снабжают порохом, пушками, ядрами, лафетами и прочею аммунициею, также и суднами. Король французский истребляет силу и могущество парламентов, содержавших власть его по сие время в известных пределах — тут неудовольствия, противовосстания, ссылки, заточения — все в замешательстве, но для соблюдения равновесия в Европе вступает в союз с Англиею и Пруссию. Гишпания заключает тайной с турками договор противиться вшествию российскому флоту в Средиземное море и посылает немалый для наблюдения флот в пролив Гибралтарский. [170] Генуа не дремлет и беспрестанно посылает войска и амуницию в Специю. Неаполитанское королевство начинает сердиться на Венецию и отзывает своего министра, что самое и Венеция учинила.

8-го июля. Привезший из Петербурга принцу Нассау-Сигену Георгиевскую ленту с большим крестом второго класса и ему же копию с указа о пожаловании ему 3.020 душ одного мужского пола в Могилевской губернии с принадлежащими землями и угодьями в вечное и потомственное владение объявил, что война между нами я Швецией действительно уже объявлена, и что шведы разорили несколько наших деревень.

Ходя при захождении солнца по лагерю, видел одних полковых солдат, копавших ямы для умерших своих собратий, других уже хоронивших, а третьих совсем погребавших. В армии весьма многие болеют поносом и гнилыми лихорадками; когда и офицеры преселяются в царство мертвых, за коими во время их болезни всеконечно лучше присматривают, а за деньги их пользуют врачи собственными своими лекарствами, то как не умирать солдатам, оставленным в болезни на произвол судьбы, и для коих лекарств или недовольно, или в совсем в иных полках не имеется. Болезни рождаются от того, что армия стоит в каре, четвероугольником, что испражняемый кал, хотя немного ветр подует, распространяет по воздуху весьма дурной запах, что вода лиманская, будучи употребляема сырою, весьма нездорова, а уксусу не делят солдатам, что по берегу везде видимы трупы мертвые, потонувшие в лимане в трех бывших на нем сражениях. Меньше бы было сих заразительных трупов в воде, ежели бы турки не с упорностью противостояли тогда, когда видели уже себя в руках победителя своего. Сверх того, лошади и рогатый скот от недовольного корма дохнет, а из убитого на снедение бросают негодные к тому части или тут же в лагере, или по берегу, от чего смрад также бывает... а особливо когда солнце жарит и сильный дует ветерок. Разговаривал с кабинет-курьером Ив., для чего великий князь не прибыл в армию? О счастье и удаче наших оружий; о могущей произойти в Европе генеральной войне; о видимом неустройстве в нашей армии; о бесполезных Репнина представлениях главнокомандующему войском, чтобы переменить место, потому что за травою ездят от лагеря верст 15 и далее, и что через пять дней должно будет фуражировать за 20 верст; чтобы подать помощь страждущим солдатам etc. etc. etc.

9-го июля. Слышна была пальба по утру; казаки наши почти ежедневно [171] ездят на стычки. Относил принцу Нассау-Сигену перевод с указа о пожаловании ему деревень.

10-го и 11-го июля. Весьма были несносные жары. Переводил на французский вместе с Картвелиным (г. Биллер осердился было на меня за то, что без его спросу помогал писать Картвелину. Он прямо мне сказал: «Вы у меня в команде, а не у Картвелина. Благодеяние я тебе сделал, а не он», и переписывал рапорт контр-адмирала графа Войновича о случившемся на море сражении на большом друг от друга расстоянии между нашим Черноморским и Tуpeцким флотами 4-го июля. В оном действии одно турецкое судно затоплено и прочие корабли повреждены. С нашей стороны повреждены два фрегата, «Бореслав» и «Стрела»; несколько (5) убито и (2) раненых, почти ничего не значащее число. В сем рапорте, который почти есть журнал от 18-го июня по 8-е июля, многие находятся места, показывающие, что турецкий флот всеми силами старается учинить высадку войска в Крым и направляет очень часто путь свой туда; но флот наш, беспрестанно бдящий, не допускает турка до того и всегда чинит ему препятствия в намерениях его. Турки, имев неудачу под Очаковом, то есть потеряв весь свой оберегательный очаковский флот, так напужаны, что теперь, имея часто на море выгодный ветер и удобные положения, удаляются в даль моря, увидев приближающийся наш к ним флот, etc. etc.

12-го июля. После обеда стеноломовые пушки, подоспевшие из Херсона же... проходили два батальона егерей Бугского корпуса, находящегося теперь в Кинбурне. Оные егеря равным образом вместе с пушками перевезены в одно время. Все сие шло мимо главной квартиры. Одну таковую пушку везли 16-ть, 18-ть до 20-ти волов и по три человека гнали сии волы. Вот орудия, вопиял во мне внутренний глас, на разрушение дела рук человеческих и на истребление самого человека, разумного существа, изящнейшей и хитро-образованной твари, горняя постигающей, ангелу уподобляющейся, но лютостию зараженной, зверством дышущей, злым духом одержимой и жаждущей пожирать друг друга. Никогда львы не нападают на львов, никогда тигры не разрывают тигров, никогда хищные волки не пожирают волков, но каждый род зверей нападает, разрывает, пожирает другой род животных; один только человек, превознесенный разумом, украшенный способностями познавать и различать добро от зла, одаренный тончайшими и нежнейшими чувствованиями, изящность, красоту, прелесть ощущать в творениях природы; один он превосходнейшие и искуснейшие, себе подобные твари истребляет... истребляет! как!.. лютейше-мучительным образом — огнем-мечом!.. [172]

13-го, 14-го, 15-го июля. Почти беспрестанно подвозили ядра, пули, бомбы, пушки и порох мимо главной квартиры под крепостцу Березань, неподалеку от Очакова отстоящую, против которой подвинулось несколько и судов, действовавших против истребленного Очаковского флота. В сем отряде морском не дано начальствовать принцу Нассаву-Сигену, но бригадиру Рибасу. Березань, крепостца, построена на островку, на одну версту от берега и на четыре от Очакова; в нее из Очакова перевезены все сокровища и женщины. Светлейший князь Потемкин Таврический, российской Екатеринославской армии главнокомандующий, расположен от природы любить человечество; из двух неизбежимых зол избирает меньшее — не велит брать даже и сей крепостцы приступом, и яко разумный полководец, жалея войска, не жалеет ядер, бомб, картечь и проч. Но как! он... человеколюбив!.. всеконечно: ежели брать штурмом, то хотя и скорее удастся, но потеря с обеих сторон неизбежна; итак же лучше ли что хотя с одной стороны человечество уцелеет. В армия никто из офицеров и штаб-офицеров не дерзай наказывать солдата: сей имеет прямой к светлейшему доступ для чинения жалоб; однако, многие порядочные офицеры таковым для солдат послаблением службы недовольны, ибо и сих уже не слушают и прекословя говорят, «что пойду к его светлости». А наиболее избалован Екатеринославский кирасирский полк, где светлейший шефом. Четвертого дня эскадрон сего полка был на карауле у князя во всей форме, кирасах, кои прекраснее и щеголеватее не могут быть изобретены; люди все отменно великого роста и мужественны; но сей эскадрон нарочно выбран был людьми изо всего полка — и в марше, в действии ружьем, в поворотах представляет наипрелестнейшую картину.

16-го июля. Что за буря сей вечер! Суворов идет с отборными старыми гренадерами, ведут егерей, в резерве имеют довольное число конницы; сам Потемкин спешит туда — но буря усиливается; флот, который более всех должен действовать, не может устоять против порывчивости бури и прибивается силою ее к Кинбурну — и все предприятия остаются втуне.

17-го, 18-го, 19-го июля. Все сии дни беспрестанно продолжалась жестокая буря. Мы стояли на вспаханных и пшеницею засеянных, но частыми войск переходами в пыль превращенных полях: а по сей причине буря несказанно пыль повсюду разносила. Не можно было в сии дни ничего варить. Все пылью засорено: люди, платья, пища, вода, животные — всякому достался пай пыли скушать. Прежде жаловались на продолжительную дождливую непогоду, но бурная и того докучнее: [173] беспрестанно от пыли рот вымывай и опять принуждаешься бурею ее же в себя вбирать.

От лиманской соленой воды многие страждут поносом, а нередко и кровавым. В каждом полку почти повседневно человека по три, четыре, а иногда и более мрут. В вагенбурге, четыре версты позади нас стоящем, чрезвычайно, говорят, кровавый понос и гнилые лихорадки свирепствуют, пожирая иного людей.

20-го июля. Праздник пророка Ильи. На сих днях бежал один из взятых в плен турков в Очаков и рассказал там, будто бы наша армия состоит не более, как из шести или семи тысяч, о чем узнали мы от пойманного вчера нашими казаками турка; да в самом деле мы стояли кареем, и все полки весьма в одно место стеснены были: притом были и удолия, кои скрывали войско наше от очей очаковских зрителей. Передовой корпус также стоял верстах в четырех от Очакова, от которого почва земли буграми и удольями изменяется; а сего уже и довольно было, чтобы построить армию другим образом. Почему и велено было податься сей день вперед на шесть верст как главной квартире, так и прочим полкам. Главная квартира стала между Очаковом и островом Березанью так, что от обоих расстоянием на 2 или около 3-х верст. Войска все от первого лагеря до главной квартиры город облегли, соделывая на суше полукружие, и также на две версты от города расстояния. Иностранцы удивляются, что армия так близко к городу подалась, не будучи при расположении своем неприятелем тревожима.

Флот наш также мимо Очакова прошел без малейшего беспокойствия, а потому он и с моря атакован, и все дороги Очаковским жителям пресечены. Передовой же корпус остался версты две с половиною позади нас по дороге к Бендеры и служит обсервационным корпусом в рассуждении ожидаемых на помощь Очакову идущих войск.

21-го, 22-го, 23-го, 24-го июля. В сем положении мы спокойно спали, не будучи ночью тревожимы из Очакова, ни из острова Березани, не взирая на близкое от обоих расстояние; да и все удивляются, как турки могли взирать с столь спокойным видом на проезжавшие, так близко (на версту) и почти без всякого прикрытия мимо Очакова, обозы, а после и на построение и занятие мест всем войском. Правда, подле фельдмаршала с левой стороны находится батарея на высоком кургане, внизу которого сделан вокруг небольшой и неглубокий окоп по отлогости, так что вмещены тут несколько пушек, направленных по насыпи к Очакову и к морю. С другой стороны к Березани, которая ничем не защищается, посылаются каждую ночь отряды егеров в довольном числе. Впрочем, [174] ночь провождаема бывает в покое и тихости, и редко слышим выстрел пушечный. Всяк ложится спать без штанов — и тревога, слово, которое я по сие время еще никогда не слыхал.

Сей день после обеда палили с батарей из 24-х-фунтовых пушек бомбами, кои разрывались пред садами; потом выступили конные егеря, а вскоре за ними и пехотные, и достигши до садов, палили из пушек, дабы выгнать из оных скрывавшихся турков; они нам также отвечали пушечными выстрелами с крепости. Его светлость князь велел подъехать по лиману к батарее, называемой Гассан-паша, одному нашему судну, с коего пущено в город две бомбы, но оно не могло устоять против пушек и, наконец, будучи принесено бурею весьма близко к помянутой батарее, вытерпело оружейную стрельбу. На оном у нас двух человек ранило, но скоро принуждено было спасаться бегом.

Князь светлейший и прочие генералитеты сидели на батарее, построенной на высоком кургане, и смотрели в зрительные трубы на все движения, чинимые около садов нашими егерями, часа с четыре.

Ввечеру все утихло и во время вечерней зари играли азиатские штучки на духовых инструментах вместе с бубнами; князю сия музыка весьма понравилась, так что спустя час после этого приказал опять над Черноморским берегом чрез довольно продолжительное время играть те же самые штучки при мраке тихой ночи. Увиделся нечаянно с Пантелеем Пантелеевичем Поповым, который с флотилии приехал к принцу Нассаву-Сигену. Он мне рассказывал о трех морских сражениях, о разбитии турецкого флота и о прочем, быв сам на батарее во всех действиях вторым на оной командиром.

25-го июля. После обеда вышедши на батарею, увидел светлейшего князя, ехавшего верхом, а за ним множество генералитетства и прочих господ. За сим выступили вдруг егеры и несколько эскадронов конницы. Началась пальба с нашей артиллерии, а скоро потом и с крепости, подступили к садам, прогнали турков из траншеев с некоторым с нашей стороны уроном. Потом велено было делать там батареи и с сей повезли туда пушки и все к тому принадлежащее немедленно.

К вечеру буря усиливалась; из стоявших запорожских на берегу лодок затоплены пят катящимися валами-великанами. Люди вышли на берег. Шум прежестокой сделался от воды, которая устремилася валами на берег. Здесь уже открытое море Черное, и во время бури, смотря на него, ужасом поражаешься.

В сумерках приехал светлейший; привезли одного раненого из наших егеров и офицеров, и что всех более удивило, то, что это [176] был губернатор Екатеринославской губернии, Синельников, который ядром ранен в пахах, в самом опасном месте. Сию с ним встречу всяк толковал по своему образомыслию. Иной говорил: это ему от Бога казнь; другой — это предопределение; третий — несчастие. В самом деле он основал свое счастие на развалинах счастия тех, кои прежде были его благодетели и коих он после гнал. Но как бы то ни было, когда светлейший князь прислал к нему объявить свое сожаление, и что ему, губернатору, совсем бы не нужно было подвергать себя такой опасности, то он велел князю сказать: «что таковых, как он, губернатор, двадцать сыщутся на его место; но просит князя не подвергать себя такой опасности, ибо Потемкина в России другого нету».

Губернатор же стоял в сем действии позади князя шага на два.

26-го июля. Также после обеда ходил пеший светлейший князь к батареям, велел пустить в город несколько бомб и сделать несколько выстрелов, и воротился обратно пеший же, имея на себе рейтузы белые, что придавало ему много величественности.

Получено известие, что шведский флот пострадал от нашего и потерял три линейных корабля, из коих один в плен взят, а два затоплены; да и весь шведский флот в такое приведен разорительное состояние, что не смеет показаться.

27-го июля. Был молебен за одержанную над шведским флотом победу и, как говорят, еще за прогнание неприятеля с финляндских границ, равномерно и за получение от него в добычу довольного числа пушек, пороха, ядер и проч.

Сей день екатеринославский губернатор Синельников просил, при восчувствовании жесточайших болей от полученной ядром в пахах опасной раны, последней у светлейшего князя милости: застрелить себя в лоб пистолетом, и чтобы взял жену и детей его под свое покровительство.

В сей день торжествования нашего изменился в несказанную для нас печаль. О, Боже! колико судьбы твои неисповедимы! После обеда выступает разженный крепкими напитками генерал-аншеф Суворов с храбрым батальоном старых заслуженных и в прошедшую войну неустрашимостию отличившихся гренадеров из лагерей; сам вперед, ведет их к стенам очаковским. Турки или от страху, или нам в посмеяние, стоя у ворот градских, выгоняют собак в великом множестве из крепости и встравливают их против сих воинов. Сии приближаются; турки выходят из крепости, устремляются с неописанною яростию на наших гренадеров, держа в зубах кинжал, обоюду изощренный, в руке острый меч и в другой оружие, имея в прибавок на боку пару пистолетов; они проходят ров, [176] становятся в боевой порядок — палят, наши отвечают своею стрельбою. Суворов кричит: «приступи!» Турки прогоняются в ров; но Суворов получает неопасную в плечо рану от ружейного выстрела и велит преследовать турков в ров; солдаты повинуются, но турки поспеша выскочить из оного стреляют наших гренадеров, убивают, ранят и малое число оставшихся из них обращают в бегство. Подоспевает с нашей стороны другой батальон для подкрепления, но по близости крепости турков число несказанно усугубляется. Наступают сотня казаков, волонтеров и несколько эскадронов легких войск, но турков высыпается тысяч пять из города. Сражение чинится ужасное, проливается кровь, и пули ружейные, ядра, картечи, бомбы из пушек и мечи разного рода — все устремляется на поражение сих злосчастных жертв — разумных тварей — лютость турков не довольствуется тем, чтобы убивать... наимучительнейшим образом, но чтоб и наругаться над человечеством, отрезывая головы и унося с собою, натыкая на колья по стенам градским, дабы зверское мщение свое простирать и на бесчувственную часть, удивительнейший член состава человека — голову. Не щадятся тут офицеры, коих отцы чрез толь долгое время с рачительностью и великим иждивением воспитывали... все в замешательстве, и немного требовалось уже времени для посечения турецким железом наихрабрейших наших воинов, числом против неприятеля весьма немногих, ежели бы Репнин не подоспел было с третьим батальоном и с конным кирасирским полком и не спас сей злосчастной жертвы от конечной гибели, которой пьяная голова оную подвергала.

Князь по человеколюбивому и сострадательному сердцу не мог не пролить потока слез, слыша таковые печальные вести, и когда ему сказано было, что любимый его полк кирасирский поведен против неприятеля, то он — «о, Боже мой! вы всех рады отдать на жертву сим варварам».

Все иностранные офицеры, бывшие на сем сражении зрителями, удивлялись неустрашимости наших солдат, от коих они слышали, когда возвращались в свой стан окровавленные и ранами покрытые: «мы-де, солдаты, очень стояли крепко, да некому нами было командовать». Уже и сами солдаты начинают чувствовать свое достоинство, но правда, есть и офицеры храбрые, а особливо один капитан, низложивший двух турок, отняв у одного из них кинжал, и возвратился в стан весь окровавленный, пеший, держа в руках утешающую его добычу, знак его храбрости.

28-го июля. Губернатору отрезали ногу; во время операции ни малейшего не явил знаку, что чувствует боль и притом, яко сущий стоик, просил табаку понюхать. [177]

Вставши поутру рано... до ветру, по причине усилившегося от воды здешней между народом поноса, всегда немалое число во всякое время найдешь себе товарищей, и между тем как я, смотря на занятое сим упражнением человечество, рассуждал, что тучные сами по себе сии очаковские поля и еще более удобрятся случаем сим (в главной квартире никогда не рыли ям для испражнения), увидел расставленных сорок в два ряда палаток, коих до сего не бывало, и по сторонам по одной. Сии поставлены по поведению милосердого и сердоболящего о человечестве князя Потемкина для раненых вчера солдат. Он захотел, чтобы несчастные сии в близости его лучше присмотрены были. Около обеда привезены они были в сии палатки, и князь приходил сам смотреть, когда их вводили в оные.

Раненых всех около трехсот; на поле побитых, когда сегодня поутру собирали, найдено более ста пятидесяти; одних туловищ без голов насчитали до 80-ти, так сколько должно быть с головами убитых, с коих турки во время сражения не успели головы отрезать и сколько испустили вздох последний, дошед до стана — конечно, более показанного числа. Так насильно утащено турками в крепость до 50-ти гренадеров. Прапорщик, которого также турки влекли в плен за шиворот, выхватя скрытый у себя нож, поразил своего врага, но после в скорости сделался предметом жесточайшего мщения окружавших его турков и срублен в куски: голова же его унесена и с прочими взоткнута на колья на стенах очаковских. Турки сей день с ругательною дерзостию вызывали опять нас на сражение. Уже никто меня теперь не уверит, что с нашей стороны убивают по 10, а с неприятелей по 100 человек. Равно и газеты врут, уменьшая число убитых со стороны приятельской, а увеличивая с неприятельской. Соврала Варшава по берлинским газетам, что великий российский корабль, будучи бурею занесен в турецкий флот, сам себя взорвал на воздух; не великий корабль, а маленькое судно (двойная шлюпка), посланное для рекогносцирования, на которое тринадцать турецких судов наехало. Также и цесарцы по газетам врут, думать должно, когда полагают, что во всех стычках, бывших по сие время, потеряли только 1.893, а турок 7.859 убитых, раненых, бежавших и проч.

В рассуждении политических обстоятельств, кабинетных упражнений и предприятий каждого государства непрестанно газеты по сему врут; нет ничего смешнее, как читать в разных немецких, французских и других ведомостях о действиях нашей армии и прочих движениях — все ложно, а нередко бесчестно, дерзко и бессовестно напечатано. Двадцать раз уже писано, что Потемкин в Петербург уехал, что всею екатеринославскою армиею управляет князь [178] Репнин, под главным ведением графа Румянцева. Не явная ли ложь!

29-го июля. Губернатор Синельников погребен в Кинбурне. Равным образом умерло пять гренадеров, раненых 27-го числа. Приехавший из вагенбурга офицер сказывал, что там страдают поносом великое множество солдат и прочих служителей. Покопали в вагенбурге ямы, около коих сии больные, будучи совсем истощены и обессилены, лежат, от чего смрад и опасаются моровой язвы; мрут человек по 15-ти в день.

Есть нечего, и маркитанты шутовства чинят. Большая часть людей приезжают в главную квартиру, за 14 верст от вагенбурга отстоящую, для покупки съестного, — видно, там хороший порядок.

Ввечеру появился многочисленный турецкий флот подле Березани и выпалил несколько раз из пушек, по-видимому, для знаку, но 30-го июля поутру уже не был он более на сем месте, а удалился в море.

Светлейший князь послал вчера ночью курьера в Крым и в Севастополь на Черноморский флот, чтобы сей сюда прибыл, а на рассвете сегодня и другой гонец отправлен туда же.

Смерть и сегодня покорила своей власти пять гренадеров, сражавшихся 27-го сего месяца.

31-го числа. Турецкий флот опять поутру появился. Он стоял верст на 15-ть, но один на пикете бывший корабль гораздо к нам вперед подался. После обеда турецкий флот гораздо приблизился и не более как верст на 5-ть от нас расположился в линию. Стоявший на пикете корабль очень близко подъезжал к нашему, на выстрел от Очакова стоявшему флоту, но после удалялся. На нем знамя было капитан-пашинское, и его самого чают там быть. Какая отвага с его стороны! Прощание с князем Юрием Владимировичем Долгоруковым — вот какое его с князем светлейшим долгое прощание — два уже ровно месяца.

Пред захождением солнца еще ближе подошел к берегу турецкий флот. Какое множество линейных кораблей, фрегатов, бомбардов, кирланчичей в сравнении нашей лиманской флотилии. Посмотря на турецкий флот, представляется зрению некая величественность, но на наш — мелкость — Голиаф и Давид.

Опасаясь, чтобы турецкий флот не поподчивал нас ядрами 40-ка, 50-ти и 80-ти фунтовыми, как то известно по рапорту контр-адмирала графа Войновича, который между прочим в оном писал, что пущенное из турецкого флота, во время сражения 3-го июля, одно каменное ядро было весом в 100 фунтов, которое между другими на нашем судне найдено, — велено было ввечеру подвинуться главной [179] квартире с полверсты назад. Большая часть обоза перевезена была человеческою силою, потому что лошади находились в табуне верст на 20 от нашего стана. Сколько замешательств... беспокойств, браней, неудовольств. Мы ночевали без палаток, не зная, навсегда ли тут останемся, но когда на другой день, 1-го августа, князь, проснувшись, услышал скверный запах, то и велел опять перебираться почти на старое место, а егерям, стоявшим вчера подле нас, в левую сторону податься, отчего почти и все полки, стоявшие с егерями в одной линии, должны были переменить свои места. Я прежде объявил, что вся армия расположилась около Очакова полукружием, а посему легко понять можно, что перемена мест егерей повлекла за собой перемену и всего на 8 верст простирающегося полукружия.

Пришедши на берег, застали мы князя, смотревшего в подзорную трубу на капитан-пашинский корабль. Капитан-паша, рекогносцировавший, подъезжал к Кинбурнской косе на пушечный выстрел: удалился было далее в море, конечно, для высматривания, не идет ли Черноморский флот. Воротился назад к косе и от оной направил путь свой к отделенным от 18 кораблей, меньшим судам, вытянувшимся линиею в Березани. Мы ожидали от сих последних нападения на наши гребные суда, почему поставлены были, кроме батарей, пушки и мортиры в пяти местах по берегу, то есть на вершине крутизны, окружающей Черное море, ибо и внизу на самом берегу также расставлены были пушки подле каждой затопленной на берегу запорожской лодки. Сии лодки за прибытием турецкого многочисленного флота не могли быть сняты в скорости с мели.