ПРОЗОРОВСКИЙ А. А.

ЖУРНАЛ

ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛА КНЯЗЯ А. А. ПРОЗОРОВСКОГО
1769-1776

1773 год

16-го апреля получил рапорт от полковника Кохиуса по таковому к нему от подполковника Юрвицкого, что из Бахчисарая Урзовской мурза писал письмо к Хаджи Мегмету, чтоб из лежащих на ровных местах деревень он выгнал греков и татар в горы. Вследствии чего оной Хаджи Мегмет в тот же день приехав в Урзово собирал всех обывателей и приказывал им выехать в горы.

Получа сие уведомление тотчас писал я к господину Веселицкому, чтоб он поспешил сказать хану и правительству на какой конец сие предпринято, поелику еще десанту нет и страшится нечего. Следственно я разумею сие не иначе. как в виде неприязненности с их стороны в рассуждении, что они довольно уже известны, что я не только на сие не соглашаюсь, но и не позволяю.

А к его сиятельству князь Василью Михайловичу [Долгорукову] представя требовал резолюции, что с ними за сию поступь делать приказать изволит, изъясняясь при том, что не излишне б было, естьли его сиятельство прямо к хану письмом подтвердил, чтобы таковой выход в горы обывателей конечно был воспрещен и пресечен. Поелику я из того не иному чему быть заключаю, как только зборищу их опять в кучи, и чтоб заранее в горах им возгнездиться.

Того ж числа получил от Калги султана письмо, в котором пишет, что он уведомился о посланных от меня егарях к Енисалу для стрельбы диких кабанов и еще о другом офицере, отправленном с командою на берег. По поводу чего советовал мне, как верной друг, солдат в разныя места не рассылать, а содержать их вместе, утверждая, что 33-м егарям и 5 казакам в Енисалах делать нечего. А полезнее послать всех егарей с капитаном на берег, приводя причиною, что естьли корпус вместе, то он сильнее, нежели когда он рассыпан, ибо от раздробления ничего более не выйдет, как только такия малыя части войск перепетнают землю, потому, что де здесь находится такая лихая чернь и подлыя люди, которыя о том не рассуждают, что есть полезность для земли и что есть их упадок. Но сия тварь думает, ежели она российского человека застрелит, то чрез то овладел всем светом, также и небом. И советовал мне, чтоб содержать войско вместе и все посты укрепить храбрыми солдатами, которыя б имели большую осторожность. [534]

Я на сие ему ответствовал изъяснением, что я посылку капитана Кромана в горы неотменно исполнить намерен. А на место его к казакам определяю другова офицера. И что я получил рапорт от полковника Кохиуса о выходе обывателям из Урзова в горы.

А главнокомандующему по поводу письма Калги султана представил, что весьма есть нужно заблаговремянно и таперича же занять нашими войсками горы, ибо естьли без сего удалось бы в них неприятелю возгнездитца, то с помощию собравшихся туда татар трудно его выгнать будет. Но только мне отделить к сему занятию гор крайне не из чева, потому что, как я и пред сим доносил, за умножением больных здешние батальоны в столь великом ослаблении, что поистине одно только имя оных носют. И хотя я господина генерал-майору Вассерману писал, чтоб он поспешал вступить сюда в Крым, но однако я о приближении его и рапорта не имею. А потому просил его сиятельства о предложении ему, Вассерману, о скорейшем следовании.

Того ж числа приказал капитану Кройману с достальными егарями в горы вступить и все там места осмотреть, расположиться ж близ Алушты, а в Енисале пост иметь. Наместо ж его к казакам командировал капитана Вагнера ⁴¹⁸.

Того ж 16-го числа отправил к генерал-майору Вассерману сообщение, чтоб он с двумя пехотными полками поспешил вступлением в Крым.

А к генерал-майору князю Багратиону писал, чтоб он содержал себя со всею конницею в таком положении, чтоб по первому моему востребованию тот бы час вступить мог в Крым.

18-го апреля получил от господина Веселицкого письмо в ответ на мое послание от 16-го числа, что он посылал секретаря Дементьева к хану с требованием, чтоб запрещение послано было из селений обывателей не высылать. Но его светлость отозваться изволил, что сперва пошлет справиться так ли точно в самом деле, как ему объявляют, а после ответ пришлет. Но секретарь сказал, что справляться видится излишно, когда по команде о том рапортовано. Хан присовокупил, как де инако быть, когда они опасаются турков. На что секретарь ответствовал, какая может быть от турков опасность, когда победоносныя РОССИЙСКО-ИМПЕРАТОРСКИЯ войски — их защитители и охранители. Против чего хан слабость свою оказал, спросив секретаря с некоторым презрения видом, да много ли у вас здесь войска? И когда секретарь возразил, что им количество оного известно, то он отпустил его с тем, что, как справится, то ответ на сие пришлет.

Я по сему представил главнокомандующему с изъяснением сколь трудно держать трактат с здешнею своевольною областию, как они ни в какой резон не входют, и господин Веселицкий сколько не старается, как видно, однако знать, что невозможно народов сих, уподобляющихся по мнению моему хищным зверям, возбудить к познанию заблуждения их, а особливо, когда предпочитают оныи лутче своевольство, нежели вольность им обещанную. [535]

20-го получил рапорт от генерал-майора Вассермана, что он имеет от его сиятельства князь Василья Михайловича ордер естьли полковник Коррет с полками Тамбовским и Елецким взял у него пер<е>д то бы он, полковник Коррет, следовал в Крым по данным от меня наставлениям. А ему, Вассерману, с полками Белозерским и Азовским остановитца лагерем у самого моря, верстах в двух от линии или как место способное к воде изберет на вышинах, чтоб лагерь виден был с моря. А как он, господин Вассерман, помедлил за переправой чрез Днепр и между тем полковник Коррет взял у него перед в три перехода.

А в то ж время от полковника Коррета получил рапорт, что он имеет таковое ж повеление и следует в Крым по моим наставлениям.

Почему я и послал сообщение генерал-майору Вассерману, как уже полковник Коррет с полками его опередил, то я с повелением его сиятельства князь Василья Михайловича согласен, и приказал, чтоб он с полками остановился на некоторое время при Валивалах.

А полковнику Коррету послал мое повеление, чтоб он, удовольствовавшись в Перекопе провиантом, с одним полком и от обеих полков со всеми четырьмя гранодерскими ротами следовал поспешно ко мне в лагерь. А другой полк отправил бы из Перекопа прямейшею дорогою к реке Булзыку, которой и будут там состоять в команде у генерал-майора Якобия.

21-го получил рапорт флота от господина капитана Сухотина, что он, быв с эскадрою против Судака, лавируя при противном ветре к Ялте, нашел идущее с противной стороны небольшое судно нагруженное разными товарами, на коем Реиз, грек, трапезонской житель и при нем греков же 9 человек и один крымской уроженец. И требовал резолюции, куда оное судно отослать.

Я на сие ему ответствовал, чтоб он судно сие поспешил препроводить к Керчи и тем самым избавить меня от неотступной ханской просьбы о выгрузке товаров и об отпуске людей. А между тем представил бы об оном судне к его превосходительству Алексею Наумовичу [Сенявину], кому прикажет оное отдать.

22-го апреля получил от главнокомандующего на мой репорт от 16-го сего месяца уведомление, что он писал к господину Веселицкому, чтоб прежнее его письмо подтвердил пристойным образом хану, дабы отнюдь ни один с плоских мест в горы не уходил. А мне повелеть изволил, когда где проходить будут, то б с пристойностию объявить, чтоб отнюдь не шли. Буде же силиться станут, то оставить на сей раз в их воле.

23-го получил рапорт от генерал-майора Вассермана, в коем он прописывает повеление его сиятельства князя Василья Михайловича, что ему с полками Белозерским и Азовским велено итти в Крым, а полковнику Коррету с Тамбовским и Елецким остановиться на той стороне Перекопа.

Я на сие ему писал, что как я имею уже рапорт от полковника Коррета, что он 21-го числа перешел перекопскую линию и один полк отправил на [536] Булзык, а с другим полком, гранодерскими ротами следует ко мне, то уже ему с полками нет никакой надобности за перекопскую крепость выходить, а остановился б на Каланчаках.

25-го получил от господина Веселицкого письмо, что прислан к нему от его светлости хана чиновник с уведомлением, что по требованию его сиятельства князь Василья Михайловича во все концы и стороны здешнего полуострова чрез нарочных разосланы наистрожайшие указы, чтоб никто из обывателей во время нашествия неприятельского из своих селений никуда не выходил и ко оному отнюдь приставать не осмелился.

30-го апреля Елецкой пехотной полк и гранодерские роты прибыли ко мне в лагерь.

1-го майя получил сообщение от господина вице-адмирала и кавалера Сенявина, коим он уведомил меня, что во исполнение повеления ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА разделил он вверенную ему флотилию на три части. Из коих первой эскадре, состоящей в двух кораблях и одном фрегате с одним ботом палубным под командою флота капитана 2 ранга Кенигсбергена приказал крейсировать от пролива до Кефы. А по выходе второй эскадры в 4-х кораблях и одном фрегате и двух ботах палубных с господином контр-адмиралом Барановым, занять ему то крейсерство от пролива до Кефы и возвратной путь до города Судака. А господину Кенигсбергену тогда уже крейсировать от Кефы до Балаклавы. Затем же третей быть под командою флота капитана первого ранга Сухотина в проливе при узком проходе на страже на таковом точно основании, чтоб первой и второй эскадре по обозрении иногда идущего неприятеля действовать противу оного на основании морских регул. А при превосходных неприятельских силах, дабы и всем им возможно было соединиться и охранить пролив. А сам он, как скоро получит от болезни свободу, последует во флотилию.

Я на сие послал к нему мое мнение, что когда последует сюда десант, то по положению берегов способней прочих к произведению оного есть дистанция между перекопской линией и Козлова в рассуждении том, что во всяком нещасливом случае способно им ретироваться к Очакову, куда прошлого году его и ожидали. А другое способное место признаю я между греческого монастыря и Ахтьярской гавани. Что ж принадлежит до пристани, называемой Ичели, то хотя б в те места и последовал десант и удалось бы им на берег вытти, но с крайним трудом могли б оне далее в землю вступить в рассуждении гор и трудных меж ими проходов. А только все прибывающие купецкие суда пристают более к тем местам, а особливо естьли что тайнова имеют сюда доставить, яко то письмо или какова человека. А хотя находящиеся команды моей войски крайне того и наблюдают, чтоб таковых сумнительных людей ловить, но с успехом того исполнять всегда не могут, а особливо в ночное время и туманное. Оные спускают от судна лодку и пристают к каменным горам, где, спустя оного человека. обращаются обратно. Для чего и просил, чтоб повелел сего крайне крейсирующим кораблям наблюсти, [537] дабы судам к берегу или близко на якоре ложиться не допускали. Что ж принадлежит до Кефы и лежащему берегу к стороне Яниколя, то я никогда не щитаю, чтоб последовал там десант.

Десант, разве б оной мог быть с кубанской стороны, то прежде надобно Порте оттоманской туда доставить войски, ибо род людей обитающих на Кубане совсем несроден к пешему бою. А к крепостям Керчи и Яниколю проход также кажется быть очень труден в рассуждении узкого места противу Павловской батареи, а особливо, как оное занято по повелению его двумя бомбардирными судами, то уже по мнению моему и возможности не было им там пристать. При том я его просил, чтоб одной части крейсирующим кораблям приказал более противу Балаклавы находиться, чем от самой Балаклавы и до Кефы берег прикрыт будет, да и неприятель обойтить их и сзади у себя оставить не осмеллится. Изъясняя, что крайне нужно и от Балаклавы до Ахтмечетской гавани берег крейсировать, ибо тогда противу той гавани неприятельския суда шатались.

Того ж числа получил от полковника Кохиуса рапорт, что корабль “Морея”, на коем капитан-лейтенант Басов находится, догнав верстах в 60 от стороны Ялты судно, оное, заарестовал и содержит при себе на якоре не в отдаленности от гавани. И еще донским полковником Грековым вшедшее в Чурченскую гавань судно заарестовано, на коем с реизом матросов 54 человека. И при том прислал допрос двум грекам, взятым кораблем “Мареею”, кои показали, что оне на судне из Царьграда отправились 1-го, а прибыли к здешним берегам, по притчине противных ветров, 30-го числа, остановясь от Ялты в 5 верстах с намерением ночью в сем месте пристать. Куда для узнания способного к выгрузке места подсылали на лодке трех человек, но приближась усмотрели на берегу из российских войск людей, кои их не допущая стреляли, чего устрашась возвратились к судну. На коем по прибытии предприняли путь к деревне Ускют, чтоб также пристать в глухом месте, но противным ветром до того не допущены. И судно отбыло в глубину моря, откуда увидели уже вдали российской корабль, от коего хотя и старались уйтить, однако ж пойманы. На том же судне турков 32, татар 4, греков 5, а всего 41 человек. А сверх того показал, что они слышали, будто Аджи Алибей находится в Анадолии в городе Менсыре, имея при себе 4000 и ожидая еще двух тысяч войска, чтоб с оными быть в Крым. И что в Царьграде турки против султана по причине голоду, за крайнею дороговизною и недостатком хлеба делая великие бунты, не слушают его повелений, а наипаче воевать не хотят. Все подданные порты находются в великом страхе от Алибея, который многие города завоевал и имеет при себе сильное войско. Хотя же с каким намерением турки на том же судне сюда прибыли и не знают, однако у каждого из них есть по ружью и пистолетам и кинжалу, да сверх того две пушки спрятаны под пшеницею.

2-го мая отъехал я в Балаклаву, где будучи получил от полковника барона Дельвиха рапорт с приложением разговоров султана Джан-герея с [538] прапорщиком Волковым на таманской стороне следующего содержания: “Назад тому дня три прибыли из Анадолии и Царя града два судна купеческие в Кизыл-таш, где ныне находится 13 судов. Прибывшия на оных купцы сказывали, что де из царяградского пролива дней уже с восемь вышло 180 судов с многим войском и лежат в море за противным ветром. Из коих велено половинному числу иттить в Очаков, а другой половине явиться к Гаджи Алибею. И что сераскир Гаджи Алибей заготовляет сухари для провизии назначенному при нем в Крым войску. И назад тому дней за 10 получил повеление от султана турецкого, чтоб оное заготовление как можно скорея стараться окончить и следовать в Крым конечно майя в первых числах. Вследствии чего оной Гаджи Алибей и расположил по прибытии в Крым пристать и высадить войски в пяти местах: 1-е — между Таклою и Керчею при озере Тузла, кое принадлежит Калге султану, расстоянием от Керчи в 20 верстах; 2-е, — при деревне Яужида; 3-е — при деревне Сербулат; 4-е — между Судака и Ялты, где способно будет приставать судам; 5-е — при Ахт-мечети. Выступление оного Аджи Алибея думают очень скоро последует, ибо он уже оканчивал заготовление сухарей. Нагайцы и все орды единогласно положили действительное намерение, что как скоро увидят приближение турецкого флота и усмотрят, что он будет столь силен к побеждению и выгнанию нас из Крыма, то собравшись всеми ордами пойдут к Азову для нападения на тамошни наши границы. А для подачи в Крым туркам помощи пошлют к некрасовцам пять тысяч или более, кои собравшись с черкесами и абазинцами на некрасовских судах в Крым прибудут. Сии купцы говорили, что отправлено из Анадолии к Дунаю на судах турецкого войска девять табуров или полков, кои состаляют около 10000 человек.

Того ж числа получил от означенного полковника Дельвиха показания другова его конфидента, что от прибывших из Анадолии на судах купцов слышал он, будто бы сераскер Аджи Алибей за день своего из Анадолии отъезда отправился в Тукату, местечко, кое внутри Анадолии для усмирения тамо взбунтовавшагося одного паши, которой уже многие из деревень Аджи Алибея ограбил, почему оный сераскер и не может скоро отправиться в Крым с своим войском. Оные ж купцы ему сказывали. что в недавном времени пошло от Царяграда в Очаков войско 18000 на 70 судах и из Баснони пошло боснонского войска к первой армии на Дунай 45000.

4-го мая получил от него, полковника Дельвиха, рапорт по уведомлению его конфидента, что 1-го числа сего мая прибыло к Таману едичкульской и едисанской орды 5 мурз со многим числом людей, кои объявили, что все нагайские орды, черкесы, абазинцы и адалинцы будут при Тамане собираться. А по собрании ехать прежде для нападения на сына покойного едичкульского Арды бея Идун али и при том захватить господина подполковника Стремоухова и прочих во всех ордах находящихся российских офицеров. А потом намерены следовать на Дон и напасть на все тамошние крепости и казачьи станицы в рассуждении того, что ежели они сделают там нападение, [539] то конечно состоящее в Крыму войско послано будет туда для прогнания их. А тогда пришедшая турецкая армия флотом или из Очакова может свободно завладеть Крымом. И хотя в Крыму останется несколько войска, но оное конечно не может противиться сильной турецкой армии. Хотя я, рассуждая вешнее время и бывшее тогда разлитие Дона, уверен был, что им сей реки переплыть неможно, и потому заключил, что им такого предприятия в действо не скорее можно произвесть, как в половине июня, однако троекратное повторение одних и тех же вестей убедило меня верить, что сие намерение они действительно имеют. И для того представил главнокомандующему в рассмотрение с тем, не изволит ли иногда по поводу оных предложить господину полковнику и кавалеру Бринку, чтоб он взял свои меры для предупреждения такового нападения.

Того ж 4-го числа получил от господина Веселицкого письмо, что в Бахчисарае верхом и пешком шатаются попов татарских по 10 человек и более, чем он побужден будучи старался всеми способами разведать. И чрез одного армянина узнал, что изо всех кадыликов созваны были для некоторой по духовенству важности, которая в том состояла, что им препоручено внушать своим прихожанам, чтоб они старались неприметным образом приводить себя в воинскую исправность, запасаясь лошадьми и всеми военными збруями по их обыкновению и быть в такой готовности, чтоб по первой о том повестке всякой на коня сесть и куда велено будет следовать мог.

Я и по сему главнокомандующему представил, что как еще я ничего такового к собранию их не примечаю, а естьли то правда, то я вскорости не примину сведать, а ежели бы они подлинно собрались и можно б было чрез то их хорошенько проучить, то таковым бы страхом восстановить было можно колеблющее здесь состояние наших дел.

Того ж числа получил флота от капитана Сухотина рапорт, что он, быв с эскадрою под парусами апреля 26-го числа недалеко от мыса Аюды, которой лежит между Ялты и Судака, ливируя к весту при самом противном ветре, увидел неподалеку от берега к Кефе идущее под парусами не в ближнем от эскадры расстоянии судно. И чтоб оное узнать стал за оным чинить погоню, которое то приметило, не смотря на сильной ветер пошло от крымского берега на противную сторону. Почему он, предвидя, что оное хочет уйтить, чинил погоню. И, догнав оное версты за две, выпалил из пушки, но не мог принудить его чрез то опустить паруса, ибо оно не токмо того учинить не хотело, но старалось всякими образами удалиться и, не взирая еще на два выстрела, парусов не опустило. Напоследок, дошед на пушечной выстрел, приказал палить с ядром, а потом из картечи. Которые выстрелы хотя и пущены были мимо судна, а последний в паруса, но страх их принудил опустить паруса. Подошед ко оному с фрегатом, лег он в дрейф, а судну приказал держаться у фрегата. Но как они приметили, что фрегат ход свой остановил, то вдруг отделясь от них, поставив паруса, намерились опять бежать. Но действие небольшой пушки принудило их остановиться. А потом [540] посланная вооруженная шлюпка его заарестовала. На нем было людей 11 человек. И находящийся во оном реиз объявил, что сие судно прибыло из Синапа с товарами и шло в Таман, люди же на оном все крымские жители. Но он, господин Сухотин, имея сумнение, приказал всех порознь допросить, допросы прислал ко мне.

Поелику я видел из сих допросов великое их разноречие, то потому велел господину капитану Сухотину пристрастно их допросить, ибо довольно уже опытом примечено, что и на других прежде прибывших к здешним берегам судах большая половина людей была турков, требуя от него, чтоб он впредь приходящие с противной стороны какого б роду ни были суда признавал не иначе, как неприятельскими, как в рассуждении продолжающейся у нас с Портою войны, так особливо и потому, что никаким образом распознать неможно, что люди на них будут крымской области, а не с противной стороны. Почему и просил его, чтоб он поступил с ними на основании военного права. После чего и получил от него рапорт, что оныя, как реиз, так и матросы, все турки имеют на левой руке знаки натираемые порохом.

На такие мои предосторожности, вознегодовав, хан писал к главнокомандующему, жалуясь, что войски, всякое судно арестуя, водят с пристани в пристань и потом его разоряют от чего хозяевам, а потому и правительству делается обида.

Я на сие его сиятельству рапортом моим изъяснился, что сия жалоба совсем несправедлива потому что изо всех прибывших судов одно только майором Деевым переведено к своему посту ближе. Напротив того они стараются всегда приставать в горах и в таких местах, где б караулу нашего не было или в таком месте, где близко к берегу за мелкостию воды подойтить неможно, бросая за версту якорь с тем, чтобы его арестовать было неможно, и чтоб по выгрузке в такой дистанции на мелких судах опять уйтить можно было. В последнюю же мою в Бахчисарае бытность, хотя я его светлости хану и говорил, чтоб он послал нарочных своих людей сказать пришедшим судам, чтоб оне приставали в открытых местах. Но он крайне просил, чтобы позволить им приставать тут, где они остановились. А одному хотя и приказал было войтить в балаклавскую гавань, но оно все не взирая на то пристало в Черченском заливе, потому что там один только казачий пост. К вящему доказательству их несправедливой просьбы служит то, что как скоро суда выгрузились, то хан сам просил меня, чтобы приставшему в Ускюте судну позволил я сплавать в балаклавскую гавань, как там опасно им быть от штормов. Но я его прежде просил, чтоб те суда приставали где им опасности таковой на море нет. А при том такое в горах приставание имеет еще и ту невыгоду, что выгруженных товаров возить неспособно. Итак заключил я, что к таковому позволению я приступить не могу, потому что уже и прошлого лета, получа суда таковое дозволение о переходе в другое место, уходили на супротивный берег, как и его светлости известно. И только во удовольствие его обещал ему писать флотскому командиру, чтоб он под присмотром [541] своим все в балаклавскую гавань припроводил. А при том представил о судне, взятом кораблем “Мореею”, что на оном большою частию янычара, как на них усмотрены обыкновенные знаки на теле, натираемые порохом в левой руке показывающие, которой он роты или полку. На том же судне нашлось два матроса греков, от которых я, будучи в Балаклаве, с великим трудом и то помощию одного толмача и нашего архиерея, мог сведать, что на оном турок 32 человека. А также и о взятом фрегатом маленьком судне представил, что по малости его и по хорошей конструкции употребляться должно для одной только пересылки каковых-либо писем, ибо на нем товаров очень мало положить можно. А как они в допросах великое разноречие показали, а по виду реиза и матрозов они совсем более похожи на турок, нежели на татар, а некоторые из них и вышесказанные знаки имеют, то позволил я г. капитану Сухотину их пристрастно спросить. Почему они все и показали, что реиз и матрозы все турки. Итак оное судно и взятое кораблем “Мореею” с нашими кораблями стоят, которыя я и позволил г. Сухотину взять с собою, как он обращаетца крейсировать к Кефе, то свободно ему будет отправить их в Керчь. И оные суда непременно должны почтены быть призом, как на них почти все турки.

9-го мая получил от его сиятельства князь Василья Михайловича [Долгорукова] известие, что я ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕЮ ГОСУДАРЫНЕЮ пожалован генерал-порутчиком.

11-го получил от генерал-майора Фризеля рапорт. А к нему таковым же представил полковник казачий Денисов, что противу Тарханского кута вдали были видны сперва два судна кланящиеся к Очакову, а потом столько же, идущих от Очакова.

Я по сему представил главнокомандующему, не изволит ли предложить контр-адмиралу Баранову, дабы он крейсирование свое несколькими кораблями простирал до Тарханского кута, ибо в их власти состоит к Очакову не пропускать ничего. А назначенное крейсирование от г. виц-адмирала Сенявина большую половину, да и самыя важные места не прикрывает, а теперь они опять все к проливу обратились, так и весь полуостров открыт, а только закрыт пролив, которой довольно и двумя кораблями крейсировать. А особливо, как назначивает он одну эскадру крейсировать к Судак-кале и Кефе, так оная пролив, а другая противу Балаклавы находящаяся эскадра закрывает берег до самой Кефы, от которой могут по два корабля посылать до Тарханского кута или Ахт-мечетской гавани.

12-го получил рапорт генерал-майора Якобия о принесенных к нему от конфидента известиях, слышанных им от прибывших из Константинополя на судне крымских татар, будто бы войско к отправлению в визирскую армию и в Очаков состоит в готовности, но еще при них не выступило. А слышали, что скоро хотели отправиться в сии оба места. Войски же в Очаков отправляются с тем, что естьли щасливо их дела пойдут в первой армии, то они непременно сделают покушение и на Крымской полуостров от [542] стороны Очакова сухим путем и к здешним берегам флотом, разделяя по известиям первой армии очаковския войски. Особливого же войска на Крымской полуостров нигде в собрании нет.

Того ж числа получил от полковника барона Дельвиха доставленное ему от одного ево конфидента с таманской стороны известие, состоявшее в том, что назад тому дней с семь как сераскир Аджи Алибей выступил с своим флотом в море для нападения на Крым с сорока пятью тысячами пехоты. Но прежде имеет намерение пристать к кызылташской пристани, дабы ждать от Очакова сухим путем приступу к Крыму, а потом и он со своим флотом, пристав по ту сторону Таклы, то есть ближе к Кефе, высадит свое войско и сделает нападение. Едикульская орда на требование подполковника Стремоухова о сделании покойного Мамбет бея сына Узун-Алибеем отказалась и послала от себя к Стремоухову посла с тем, что естьли российский двор в принятии Узун Алибеем принуждать их будет и не признает от них поставленного беем мурзу Смаила, то все нагайские орды, некрасовцы, черкессы, абазинцы и адалинцы, сев на конь, его, Стремоухова, лишат сперва жизни, а потом пойдут к Дону и там будут то делать, что им угодно, сказывая, что де они больше не российские, но уже турецкие подданные.

13-го получил от генерал-майора Якобия одного его конфидента известие, что Гаджи Алибей находится в Унии и намерен очень скоро с войском отправиться в Тамань, которого он имеет до 1000 янычар, 3000 анадольских, и 4000 присланных к нему из Константинополя, куда также отправляется и флот из Константинополя: 3 корабля и 60 фуркатов и канчебасов ⁴¹⁹. И все оное, как янычары под командой Аджи Алибея, так и флот, чрез несколько дней в Таман неотменно будет. И что войско в Таман не на другой какой конец отправляется, как только к недопущению российских войск занять тамошние места, а не к нападению на Крым. Из Константинополя войско в превосходном числе, против прежних времен, визирскую армию отправляют и ежедневно по немалому числу войск туда отправляют. И еще к отправлению и собранию есть весьма немалое число, выключая те войска, которыя оттуда ж ко отправлению в Очаков приготовлено и скоро отправится. Татары живущие около Тамана, адолинцы, абазинцы, тож нагайцы и черкесы, кроме их собственных по их давним обычаям между их начальниками беспокойств никаких намерениев к нападению, как на черкесских, тож и на донские станицы не имеют. Некрасовцы нетерпеливо ожидают прибытия Аджи Алибея с войском, которым тож от султана повеление дано состоять, по прибытии Аджи Алибея, в его команде.

Я по вышеписанным известиям представил главнокомандующему, что турки на таманскую сторону или на Кубань высадиться намерены. Сему я некоторым образом верю, как там воспрепятствовать им некому, а виды могут быть весьма к интересам их полезны. 1-е, что они всех там народов, как и союзных нам татар, яко то нагайцов, белогородскую орду возмут в свое правление. А заняв Таман, самыя будут Крыму ближния соседи, как только [543] в 16 верстах будут от Ениколя и Керчи, так могут оне тревожить здешние берега. А, возбудя всех вышесказанных татар, могут употреблять их в набеги на донские селения и к царицынской линии. Почему и представил, что, дав о сем г. полковнику и кавалеру Бринку знать, не прикажет ли ему, переправясь через реку Дон в Черкасске или около оного, на той стороне взять позицию. То тем одним может он от набегов наши границы удержать, как сзади себя они его не осмелются оставить, а при том близок он будет подать помощь Азову. А иногда, снесясь с г. генерал-порутчиком Демедемом ⁴²⁰, согласно с обоих сторон делать поиски, а когда в силах будет, так и к стороне Тамана подвинуться. Но естьли турков назначенное число прибудет, то може небезнужно будет туда и войск прибавить.

13-го мая получил я от Калги султана письмо, в котором просил меня о запрещении, чтоб в Егорьевском ⁴²¹ в Крыму монастыре не починивали церкви и келии. О чем и от Веселицкого получил я следующее письмо.

“Какое я вчера чрез нарочного получил письмо от его сиятельства Калги султана по поводу починки в монастыре святого Егория ветхой церкви и постройки вместо развалившихся четырех для монахов келий, называя ту починку созиданием новой церкви. Со оного имею честь включить при сем перевод, а с моего ответа точной список, ВАШЕ СИЯТЕЛЬСТВО из перевода приметить изволит с какою запальчивостью сей султан, яко ревнительнейший магометанин, поверя ложному мулл, наизлейших христианам врагов, доносу без дальнейшей о подлинности справки отзывается и, защищаясь законом и правами, требует всеконечного и скорого тому запрещения. Насупротив же того в моем ответе соблаговолите найти подлинное обстоятельство того строения, ибо не только преосвященской митрополит пред отъездом туда меня уведомил, что по данному ему ханской грамоте намерен весьма обветшалую церковь и развалившиеся кельи починить. Но по получении вышеупомянутого султанского письма здешний протопоп и ктитор ⁴²², которые пред четырьмя только днями оттуда приехали, меня о том же уверили. Ваше сиятельство покорнейше прошу сходно с моим ответом к нему, Калге султану, приказать отписать. Я же равномерно о сем и его сиятельству князь Василью Михайловичу ныне писал.

Копия письма от статского советника Веселицкого и Калге султану Шагин гирею:

“Всепочтенное вашего сиятельства письмо имел я честь ныне исправно получить, из которого усматривая прописываемое будто вновь строение церкви святого Георгия при морском береге в урочище Хидирлез, о коем изволите напоминать, что оное есть закону и правам противно. И чтоб было наискорее строить запрещено. На которое сим Вашему сиятельству объяснить нахожу, что сколько мне известно о тамошнем нынешнем строении, то только учинена небольшая починка прежней тамошней церкви, а отнюдь не вновь оная сооружается, да обветшавшие переделываются кельи. Итак позвольте, ваше сиятельство сказать, что донесенное вашему сиятельству церковное [544] вновь строение в самом деле неподлинное. По заключенным же договорным пунктам и грамоте его светлости хана постановлено, чтоб прежние, состоящие в крымской области христианские церкви починить невозбранно. Всходство которого положения починка реченой церкви исправляется отнюдь не в противность заключенной вечной дружбы и союза. Поверте, ваше сиятельство, что митрополит, яко благоразумная особа никогда не осмелится на то поступить, что в противность данной ему грамоты касаться могло б. А сверх того приданной ему от господина Багадыр Аги пристав юрусте всей той починке самовидец, о чем вашему сиятельству сообщая, имею честь пребыть”.

Копия перевода письма от Калги султана Шагин герея к статскому советнику Веселицкому:

“В недавном времени при морском береге в урочище Хадырлец, то есть святаго Георгия, началась вновь церковь сооружаться, о чем я проведав, чрез сие уведомляю вас, что сооружение вновь церкви закону и правам нашим совсем противно, ибо какое-либо вновь церковное строение начнется, то оное воспрещать и недопущать должно, как то пред сим в заключенных договорных союзных пунктах положено. Почему я уповаю, ваше высокородие, как наискорее сие церковное строение не строить приказать не оставите, чем меня много одолжите. О чем я и к его сиятельству предводителю второй армии князь Василью Михайловичу Долгорукову и его сиятельству господину генералу князю Прозоровскому, нашим приятелям, просительные письма, дабы запрещено было таковое строение производить также писал. А чтоб его светлость хан к нам об этом не адресуется, то я сам должен о сем вас предуведомить, ибо моя должность в сем состоит, да я и силен такие строении запретить вновь сооружать. О чем ваше высокродие узнавши, как наискорее оные строении вновь строить запретить, не оставте, чтоб было сходно с заключенною вечно дружбою и договорными пунктами.”

17-го мая получил рапорт от Г[осподина] контр-адмирала Баранова, что он 13-го числа к эскадре на Черное море прибыл и команду надо всем принял.

19-го мая получил я от Веселицкого следующее письмо:

“Отправлен был от меня со всеподданнейшею ко двору ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА реляцыею и другими депешами подноситель сего, сын мой Спиридон, которого ваше сиятельство прошу приказать отправить далее, снабдить подорожною до того места, где его сиятельство князь Василий Михайлович изволит находиться.

При сем имею честь приложить с означенной реляцией севодни отправленной, на усмотрение ваше, милостивый государь мой, точную копию с некоторыми принадлежащими ко оной приложениями, ибо о других, ваше сиятельство, уже из прежних моих сообщений знать изволит. Для известия же какого содержания было сия реляция, она присовокупляется в копии.”

“После отправления всеподданнейшей моей реляции от 20-го истекшего апреля месяца на другой день присылан ко мне ханской чиновник Курлах Агасы, для показания полученного ханом письма от ширинов за подписом [545] имян ширинского главного бея Мустафы ширинского, калги Неидшах-бея и ширинскаго ж Нурадина и Мегмет бека. Содержание оного состояло в жалобе на войски вашего ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА, кои де в противность договоров поступать начали, располагаясь внутрь Крыма по деревням. Чем обывателям крайнее утеснение и беспокойство причиняется, ибо договоренность войсками занимать только одни поморские места, где пристани, вмещая достальные по-прежнему в городах. Чего ради ширины побуждены были послать Мегмет гирея мурзу к генерал-майору Якобию наведаться, что по тому причиною и домогаться о снятии из тех вновь занятых мест войск. Но вместо того посланному мурзе сказано, яко он не может приказать командам с занятых мест отступить для того, что оные расположены по повелению командующего корпусом генерала, а как де сия поступь с договорами не сходствует, то его светлость меня просил отписать командующему генералу, дабы повелено было войски оттуда вывесть. Я поручил его светлости донесть, что господа ширины напрасно жалуются, ссылаясь на договоры, но ими постановление зделано для зимних квартир во ожидании успеха от продолжающейся тогда на конгрессе нагоциации о заключении мира с турками, да и кто в то время предвидеть мог, что перемирие бесплодно рушится. А как ныне послы обеих Империй разъехались с предоставлением продолжения между собою переписки и в военных действиях, кои уже начались, то командующий корпусом генерал, яко оставленной для предохранения обывателей от неприятельского нашествия, по военному искусству такую берет предосторожность расположением подчиненных ему войск, дабы всегда и везде в состоянии быть к отражению неприятеля и уничтожению его предприятия. В рассуждении чего он ни за что и ни по чьей просьбе свои распоряжении отменить не согласится.

В тот же день получил я от предводителя Второй ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА победоносной армии господина генерал-аншефа его сиятельства князя Долгорукова письмо и при оном другое для преподания его светлости хану с пристойным от имени его комплиментом и для внушения недоброжелателям из знатнейших людей с приятельского якобы в их осторожность побуждения, что его сиятельство мне знать дал, яко по дошедшим до него от надежной руки известиям сумнение на них берет. И чтоб они при нынешнем случае самым делом старались доказать свое к нам усердие, инако же опасались праведного мщения, ибо его сиятельство с такою полною доверенностию от ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА едет, с какою только возможно главноначальствующему от своей САМОДЕРЖИЦЫ снабдену быть. А потому ВЫСОЧАЙШИМ ВАШИМ, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШАЯ ГОСУДАРЫНЯ, монаршим именем властен из самых лутчих худшими делать и сущих злодеев Крыма отнюдь не пощадить. Я все сие имел случай сперва Автаджи бею, которой в тот же день ко мне приехал, а после и визирю наедине в чистосердечной приятельской откровенности внушить с таким при том увещанием, чтоб они для своего [546] благоденствия возможное употребили старание вредных их отечеству членов, о коих они все конечно сведомы, или на правой путь наставить или их народу вывесть, дабы благонамеренныя и благоденствия своего общества пекущиеся безвинно не подвергли себя тому ж жребию, какое злодеи развратными своими поступками справедливо заслуживают. Но хотя сие мое в приятельской откровенности учиненное внушение, как с перемены лиц приметить было можно, их гораздо тронуло и в некоторое смущение привело, однако они, по возблагодарение за приятельское откровение и предостережение, ответствовали, по их обыкновению, клятвенными уверениями, что все дружбу непоколебимо сохранять стараются. А есть либо кто в недоброжелательстве ими примечен быть мог, то правительство, признавая такого за сущего отечеству злодея, по закону оным поступить не применет. Ответ сходной с делами их, ибо все на одном растворены квасу, кроме весьма малого числа, сколько я во обращении с ними приметить мог. Ибо, умалчивая о Калга султане, которой со времени его сюда прибытия, преданность свою самым делом доказал озлоблением всех на себя, о чем уже мною всеподданнейше донесено, и сестры его Олухани. Я из знаменитых чинов только двух человек прямо преданных приятелей не нашел, а имянно: Хазандар башу и Темир агу, кои, не будучи в силах своими увещаниями превозмочь множество других, живут более в своих деревнях и не мешаются в совещаниях их. Того ж числа с прибывшим от едичкульской орды нарочно ко мне присланным Иолдаш агою какой я получил от подполковника Стремоухова рапорт и письмо от некоторых едичкульских мурз и агов об избрании в начальники главные над тою ордою Мамбет беев сына Узун али мурзу. С первого-точный список, а с последнего перевод. При сем № 1 и 2 всеподданнейше на монаршее ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА подношу усмотрение. Но как помянутой ага снабден был письмами для поднесения Его Светлости хану, Калга и Нурадин султанам, то я оного с находящимися при мне секретарем Дементьевым к хану послал для представления и преподания при пристойном комплименте на его рассмотрение полученного мною письма, по принятии которого и поднесенного, Иолдаш агов мне сказать поручил, что рассмотря оные ответ пришлет, а к помянутому аге ни словом не отозвался.

На другой день под вечер прислан ко мне от хана при чиновнике возвратившийся от едичкульской орды Мамай мурза с полученным от недоброходствующих начальников письмом о избрании по обряду старшего Исмаил бея в главные начальники. При чем мне от них же подано письмо, коего перевод с глубочайшим благоговением здесь под номером 3 включаю. Я, увидя сию интригу, благодарил его светлости за сообщение письма и в приятельской доверенности присланному донести поручил, сколь такой в едичкульской орде раздор обществу вреден быть может, и что его светлость, яко государь над всем татарским обществом пекущийся о благоденствии оного видится, но не обязан все подобные растройки, от коих неприятные произойти могут следствии, благовременно прекращать. И для [547] того не изволит ли послать к едичкульскому обществу свой повелительный ферман, чтоб полное вновь собрание всех той орды чинов созвано было для единодушного избрания такого себе главноначальника, которой бы в состоянии был править всею тою ордою по похвальному примеру умершего Мамбет бея. А Исмаил бей, яко престарелой и дряхлой муж оставлен был бы при своей части и старшинстве в спокойствие, кое ему без сумнения крайне нужно. На сие мне его светлость хан ответствовал, что он того сделать не может, ибо нам в их древние обряды, паче потому что оные заключенным трактатом подтверждены, вступаться не пристало, дабы тем нагайское общество не оскорбить.

По получении сего ответа я, снабдя Иолдаш агу моим по сей же материи письмом, отправил его в Ахт мечеть к Калге султану. Которого просил с своей стороны способствовать в подтверждении ханским ферманом избрания Али мурзы. Но сей письменно, хотя в кратких, однако ясных терминах мне ответствовал, изъявляя свое сожаление, что приятелем по нынешнему его состоянию ни в чем пособить не может. И когда же он по прошению едисанцев туда с сераскером отправлен будет, тогда обещается во всем по желанию служить. А как ни подполковника Стремоухова старания, ни же мои по сему делу внушении ни малейшего успеха иметь не могли, то я по слабому моему рассуждению за сходно признал сие избрание до времени так оставить, дабы при нынешних обстоятельствах новаго к нареканию случая не подать, что мы в противность трактата во внутренния их дела вмешиваться стали. Предуведомя однако предводителя второй армии о всем обстоятельстве с испрашиванием наставительного предписания, возобновлять ли мои о том у его светлости хана домогательства или до времени умолчать, паче потому что от хана к Али мурзе чрез обратно отправленного Иолдаш агу писано в сих выражениях, сколь его светлость к нему ни благосклонен, но в рассуждении известных ему самому древних нагайских обрядов в избрании главного начальника мешаться не может, а только властен с общего согласия всех чинов той орды избранного своим ферманом подтвердить в какой же силе. От меня к подполковнику Стремоухову по сему происшествию писано ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ всеподданейше при сем под № 4. Точной приношу список о Сали мурзе и приданных ему. Чиновникам ответствовал со изъявлением моего сожаления о причиненном от недоброжелательной ему партии помешательстве. При чем и приятельской мой им подал совет, когда вся чернь с агами по древним нагайским обрядам, как меня именем их Иолдаш ага уверил, при подобных переменах в рассуждении своего превосходного количества право иметь единодушным соглашением избирать главных себе начальников, кого она достойным признавает и под чьим управлением в спокойстве пребыть надеется, не взирая на оспоривание мурз, кои без черни состоять не могут, то поставляя в пример избрания отца его, Мамбет бея, пред несколькими годами забывшееся мимо Исмаил бея, которому хотя по старости лет и надлежало [548] главное начальство. Но за настоянием черни он тогда еще, неспособностию по своей дряхлости к правлению отговорясь, уступил оное младшему, старание свое употребили бы на возбуждение преданной им черни и сильнейшему настоянию для склонения таким же образом Исмаил бея, яко гораздо ныне пред прежним одряхлевшаго на уступку Али мурзе главного начальства. Чем противная партия мурз, видя себя превозможенною, принуждена будет к признанию его главным над собою начальником согласится. А тогда и подтверждение ханское несумненно воспоследствует, ибо удобнейшего средства для получения желанного начальства я не предвижу. Все сие Иолдаш аге пред отправлением его отсюда и для словесного донесения мною натверждено.

24-го получил я от предводителя Второй армии, его сиятельства князя Долгорукова, письмо и при оном другие два для преподания его светлости хану и Калга султану, а для моего ведома копии со оных, с манифеста и с отправленных к Джан Мамбет бею и к начальникам едичкульской орды писем же. Но как в самой тот день присланы были ко мне здешний тефте дар ага ⁴²³, Ксутлу шах и Джелалбеев сын Сеид шах с истребованием от ханского имени объяснения по поводу ответного письма командующего корпусом генерал-майора князя Прозоровского, то какой я с ними имел разговор и что на другой день во время аудиенции при подании его светлости хану вышеупомянутого письма с манифестом происходило, оное ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО из подносимого при сем под № 5 списка письма моего к вышереченному генералу ВСЕМИЛОСТИВЕИШЕ усмотреть изволите. А надлежащее к Калге султану я при своем письме с нарочным отправил. Его сиятельство, меня о исправном получении оного уведомя, благодарил за опыты дружбы, ему повседневно от истинных приятелей, являемыя, с сожалением отзываясь, что он теперь ни в чем служить не может, разве со временем приведен будет в состояние ко взаимствованию.

По поводу полученного манифеста присудственныя здесь светския и духовныя правительства чины 3 дня сряду в диван ⁴²⁴ собирались для совещания. А между тем созваны были из всех уездов муллы, коих в пять дней мимо моей одной квартиры проезжало и проходило около пятисот человек. Сим муллам, как меня один приятель из здешних армян, имевший свободной вход ко всем знаменитым особам, уверил, от правительства поручено прихожанам своим внушать неприметным образом приводить себя в военную исправность, запасясь лошадьми и всеми военными, по их обыкновению, збруями. И быть в такой готовности, чтоб по первой повестке всякой на конь сесть и куда велено будет следовать мог.

Между тем также мне от командующего корпусом генерала сообщены известии. Со оных на высочайшее усмотрение подношу при сем под № 6 точной список.

А как торгующия в здешнем полуострове ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА подданные не только мне, но и вышереченному генералу жалобы на здешних таможенных служителей приносили о вынуждении [549] у них сверх обыкновенных пошлин и других денежных сборов, чем немалой им наносится убыток, то я на сношение с командующим объясня все оное правительству, просил для пресечения таких новостей в силу договоров сообщить мне росписание, сколько с привозимых и вывозимых продуктов и всяких товаров пошлины по старому учреждению платить должно, исключая из того числа всякого рода хлеб, яко самонужнейший для пропитания рода человеческого, а потому и не подлежащий взымания пошлин. Ибо правительству небезызвестно, что подвозом оного из России той гибели, которую от голода претерпеть могли. Для уведомления купечества о таком единожды навсегда установлении и приведении оного тем в состояние к безобидному и без дальнейших прицепок произведению торговали в пользу обоюдных смежных народов. Что мне доставить хотя и обещано однако еще не исполнено. В совещаниях, держанных по поводу письма и манифеста предводителя второй армии, один из моих приятелей, армянин, сообщил мне, что между многими в пользу и противность рассуждениями из духовных членов Казаксер отозвался, что без сумнения во время продолжения конгресса посол турецкой относительно Крыма открылся послу ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА о искренности их и Порте с желанием по единоверию быть с нею нераздельными на прежнем основании. И что просили присылки достаточного вспомогательного войска для избавления толикаго множества благочестивого магометенского в сей области обитающего народа, из рук християнских, называя по своему неверных, ибо де в манифесте не без причины упоминается о злоумышленных. Так нет ли повеления от ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА предводителю Второй армии объявить им, что в рассуждении завоевания Крыма от турков, разбитием всего турецкого войска, весь полуостров принадлежит по военному праву ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ. А потому, когда они не чувствуют ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА монаршее благодеяние и, нарушив учиненную клятву, не хотят остаться под покровительством ВАШИМ, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШАЯ ГОСУДАРЫНЯ, то б из завоеванной земли выбрались на таманскую сторону в турецкую область, тогда что им делать. Но и свецкий Абдувели паша на то ответствовал, что его мнение хотя некоторым образом и сходно со обстоятельствами, однако он рассуждает, что на таманскую сторону не вышлют их, потому что и множением на той стороне татарского народа, ибо тогда и все нагайцы к ним присоединясь с черкесами, абазинцами и другими племенами, опасными будут России соседами. А может быть, что потребуют из знаменитейших чинов правительства несколько человек с женами и детьми в аманаты до заключения с турками мира в таком случае чем себя защищать. На сие Кезаскер сказал, что их обстоятельствы хотя и весьма опасны, однако надеется на великого пророка Махомета и на силу султана турецкого, защитителя масульманов, что он их избавит рук неверных. Приводя в пример прежнюю войну, что чрез четыре года турки цесарцами побиваемы были со отнятием нескольких крепостей и немалой части земли, а на пятый год [550] султан, собрав свои силы помощию божею и предстательством пророка Махомета, так неверного немца поразил и наголову сокрушил, отняв и целое у него королевство, что оной и доныне не опямятуется и ничего против него предпринять не дерзает ⁴²⁵. Всемерно ныне то ж с русскими последовать имеет. На сем то его предсказании все присутственныя возопили: “Бог милостив, они несумненно того надеются”.

По выступлении от флота капитана Сухотина с ескадрою в Черное море во время крейсирования поиманы два судна с противной стороны плывущие, кои, по обозрении ескадры, в бег обратились. Одно из оных более шестидесяти верст преследовано было и взято, а другое то ж пленено. На коих при осмотре найдены енычара. А в одном под пшеницею — две пушки. Почему суда почтены призами, а янычара арестованы. Равно и в приставшем у пристани Чурчинской с противной же стороны судне найдено янычар и арестовано. Почему великая от его светлости хана произнесена претензия с настоянием о неотменном освобождении тех турков, кои в самом деле здешние обыватели, имеющие якобы здесь сродственников, домы и лавки, а не янычара. На кое от меня, по сношению с господином генерал-порутчиком князем Прозоровским, подан его светлости мемориал и записка правительству о учиненных татарами в разных местах военным ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА людям наглых злодействах. Со оных в глубочайшем благоговении подношу при сем под № 7 списки.

4-го сего Нурадин султан поехал в мечеть к Калге султану, как слух носится, для примирения его с правительством и преклонения к их предмету, которой еще оттуда не возвратился.

По предписанию предводителя Второй армии я на истребованной 7-го числа сего аудиенции в присудствии визиря тефте дар аги, Кара Азамат ага, Ахтаджи бея и Джелал беева сына при пристойном комплименте перевод из вестей о военных в Первой армии действиях преподал. Оной секретарем Мустафа эфендием читан. В кое время присутственныя, потупя глаза, смущенным слушали видом. Я, приметя их неудовольствие, по окончании чтения сказал, что предводитель Второй армии в рассуждении тесной дружбы и союза удостоверен, яко сия о толиком помощию всевышняго поражении общаго неприятеля известий его светлости и всем крымской области прямым патриотам, пекущимся о своем и всея Крымския области благоденствии не инако, но и совершенному удовольствию касаться будет. На что визирь с принужденною улыбкою отвечал: “Таковы то бывают следствия долгого перемирия”. А хан приказал статью о Бахтигирей султане вторично прочесть, чем мне повод подан сказать, что здесь за достоверно пред тремя неделями разглашали, яко Бахтыгерей султан с многочисленными турецким войском и артиллериею на судах к Очакову приплыл с намерением оттуда сухим путем к Перекопу итти для нападения на войски ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА и пособия тем турецкому войску к удобнейшему на берег выходу, а в самом деле очутился на той стороне Дуная при [551] Кара Мурате. Но сей мой отзыв предан молчанию. А его светлость хан спрашивал, не слышно ли где верховной визирь с главною армиею турецкою. Я отвечал, что в известиях не упоминается. А прежде слух был, что он близ Базарджика. Визирь же, коему все места, где сражении были. известны присовокупил, что войски ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА от Дуная вперед подались растоянием на 16 часов. А потому удивительно, что о визирской главной армии во известиях ничего не сказано. После чего читан мне список именной взятым на судах и арестованным туркам, доказывая, что все они здешние обыватели. И тот список отдан находящемуся при мне секретарю для перевода с тем, что его светлость хан намерен просить командующего корпусом генерала, дабы в сходство дружбы они отпущены были. Я уверил, что без явной причины никто задержан и арестован не будет. А естьли кто арестован, то все конечно по какому-либо сумнению или подозрению, предав на благоразумное Его Светлости рассуждение, не должен ли тот генерал, коему в продолжении с турками войны стража здешнего полуострова вверена для охранения обывателей от нашествия неприятеля надлежащую по военному искусству предосторожность взять. А когда должно то, на что жаловаться (не лутче ли покажется) на приятелей, кои по ВСЕВЫСОЧАЙШЕМУ повелению стараются о благоденствии и спокойствии всей крымской татарской области. Чем наша беседа и кончилась. На другой день Олухани прислала меня поздравить с полученными из Первой армии известиями, о коих она сведала.

Какой же я от Калга султана на мое письмо, коим вышереченные известии о военных действиях препровождены, ответ получил. С оного на монаршее ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА усмотрение включаю здесь под № 8 точной перевод. А известной Мустафа ага именем Калга султана чрез посланного моего меня просил, чтоб я его о здешних обстоятельствах по дружбе уведомлял, жалуясь что после отъезда в Ахт мечеть здешнее правительство ни о чем ему не сообщает.

Между тем же здешней подлости ⁴²⁶ внушено, что преподанные мною известии ложны и для устрашения татар разбитием турок вымышлены. А напротив того посланныя от Первой армии за Дунай деташаменты турками разбиты и пленены. Сие разглашение по кофейным домам и в гостинных дворах продолжалось до 12-го числа, в которой день я полученное письмо от предводителя Второй армии с пристойным от имени его комплиментом на аудиенции его светлости преподал. И присланного при разбитии Бахты герея султана пленного крымского Али агу представил с таким присовокуплением, что оной, яко всевидной свидетель разбитию турецких войск уверить может о подлинности всех происшествий. А верховной визирь с армиею турецкою стоял при Шумле. Но по сведении о начавшихся с нашей стороны военных за Дунаем действиях, отступил назад к местечку Плевну. На что визирь и сказал: “Все те задунайские места ему известны. И потому полагает он, что визирь от Шумли подался назад расстоянием 15 часов.” После [552] чего доложил я его светлости хану, что от предводителя Второй армии предписано мне просить ответом на его письма не замедлить, что и обещано. Но уже пятой день тому, а ответ ко мне не прислан. Из чего видно, что стараются вымышлять резоны оправдать себя и загладить явное обличение в неправедном требовании янычар, называя оных здешними обывателями.

Три человека, мои приятели: армянин, Баки эфенди и Чадыржи баша один за другим меня согласно уведомили, что 11-го числа во время большого тумана, четыре дня сряду продолжавшегося, некто Абди реиз из Очакова приплыл на лодке к урочищу Баидар и высадил на берег пятнадцать человек татар, между коими был один из Очакова турчин с письмом, которое правительству доставлено. А на другой день с ответом обратно отправлен, чрез коего будто и копия с манифеста послана.

Приехавший из Карасу купец грек между иным заподлинно мне сказывал, что видел тамо немалое число новоприезжих анадольцов, кои татар уверяют, яко все конечно в нынешнем месяце, сщитая по течению луны, Хаджи али бей с войском на восьмидесяти больших судах от анадольских берегов поплывет сюда к Крыму. А по соединению с ним некрасовцов и абазинцов на их мелких судах, разделясь на две части, десант сделать намерены между Керчею и Кефою с одной, а между Козловом и Перекопом с другой стороны.

Того ж дня ночью Чедырджи баша пришед объяснил мне, что по совету Казаскер ефендия и Абдувели паши копия с манифеста действительно послана в Очаков для доставления оной верховному визирю, что в доме Абдувели паши несколько человек беглых солдат находятся. И что он заподлинно, яко преданнейший туркам, особливую и частую переписку в противную сторону имеет.

Какого содержания письмо от его сиятельства Калги султана я получил, по причине починки в монастыре Святаго Георгия весьма обветшалой церкви с постройкою кельи для монахов, и в какой силе от меня ответствовано с первого перевод, а последняго список под № 9 и 10 при сем на монаршее ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА усмотрение всеподданнейше подношу.

По поводу же от татар и находящихся здесь християн употребляемого звания неверными, рассудилось мне внушить его светлости хану и визирю, сколь оное с должною союзникам и приятелям о спокойстве и благоденствии всей Крымской области пекущимся благопристойностию не сходственно, а потому, не только огорчительно, но и между обращающимися с татарами военными ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА людьми и промышляющими в здешнем полуострове подданными причину к остуде и ссорам подать могущее, то не соизволит ли его светлость повелеть, чтоб обнародованием чрез обыкновенных бирючей наистрожайше запретить впредь християн и благодетельствующих им приятелей поносным званием не нарецать, но или генерально — христианами, [553] или же раздельно по нациям. В чем мне успеть удалось, ибо двоекратно обнародовано сперва по улицам бирючами, а после булюк башами ⁴²⁷ — по всем кофейным домам.

ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО из сего пространного рабского моего доношения ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕ усмотреть изволит, что крымцы, питав себе духа вражды и коварства <к> християном, яко приверженныя по единоверию и вкоренившемуся в них долговременным рабством подобострастию к Порте, не престают злоумышленные свои с оную продолжать сношения, ко вреду и сокрушению победоносного ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА войска клонящееся, несумненно, надеясь на обещанную по их просьбе турецкую помощь.

ВСЕМИЛОСТИВЕЙШАЯ ГОСУДАРЫНЯ, я осмеливаясь ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ по рабской моей должности и искреннейшему ВЫСОЧАЙШИМ интересам усердию, сколько слабым моим смыслом постигнуть и обнять могу, всеподданнейше донести, что сего строптиваго и развратного рода людей коварным затеям и умыслам против войск Вашего Величества несть конца. А потому я о явившихся на пришедших судах с янычарсками знаками турках иного заключить не могу, как что они стараются таким неприметным образом под именем здешних обывателей ввести сюда немалое число турков, или для употребления их во время приплытия к здешним берегам вспомогательного войска к удобнейшему онаго высажению. Или же не думают ли иногда, естьли по прошлогоднему надежда о получении сикурса их обманет, уже по отступлении предводителя Второй армии с войском, буде между тем мира с турками не воспоследует, в удобное зимнее время, соединясь с теми и с находящимися здесь сверх вновь прибывших и еще потаенно прибыть могущих турками, на остающийся здесь корпус нечаянное зделать нападение”.

Все сие взято из писем Веселицкого. Но теперь обращаюсь к течению моего журнала.

А 20-го получил от г.[осподина] капитана Сухотина рапорт, что означенной господин контр-адмирал Баранов 18-го числа по полудни в 11 часу скончался. Коего и велено снесть на берег, в Керчь для погребения. А он, г.[осподин] Сухотин, принял себе в команду по-прежнему всю эскадру.

21-го майя получил рапорт от генерал-майора Якобия, что посыланной от него конфидент на Таманской стороне слышал от приехавших из Синапа турок, будто бы чрез 10 дней Гаджи али бей прибудет к Таману с войском на купецких судах, приготовленных для перевозу войск. Сколько же числом войска с ним будет заподлинно не знает, а только велено купецких, какой бы препорции не были, малой или большой, наловить до 30. В Очаков от Аджи али бея из Синапа дней за 20 как отправлено 26 судов с войском и провиантом, а суда разной препорции.

Того ж числа получил рапорт от генерал-майора барона Дельвиха, что Аджи али бей еще находится на анадольском берегу для некоторого исправления [554] флота, и что он крайне торопится скорее с сорока тысячами в Кызылташ прибыть, а потом, по обстоятельствам, и в Крым перейтить.

В тож время получил от генерал-майора Якобия рапорт по таковому ж к нему от майора Бурнашева ⁴²⁸, что им уведано от греков и армян, якобы ездят по татарам мурзы и призывают всем им быть в готовности, а куда неизвестно.

По вышеписанным известиям представил я главнокомандующему мое мнение, касательно до прибытия Аджи али бея в Таман, состоявшее в том, что может быть сии слухи нарочно распускаются, дабы народ здешний бунтовать. А при том, в рассуждении, что когда народ хотели собирать, требовал повеления о вступлении в Крым бахмутским двум эскадронам, поелику при лагере моем гусар было только 6 эскадронов. А сверх того, представил, что в случае, естьли турки подлинно высадясь наперед в Таман, предпримут на мелких лодках сделать оттуда десант чрез пролив, в то время принужден я буду знатную часть из войск моих обратить к Кефе, а кефские — к Ениколю. Почему нужным поставлял, чтоб на то время сам Его Сиятельство вступил в Крым. Но только прежде сего предпринять неможно, пока верные известии о приходе их на таманскую сторону получатся.

А к Калге султану послал моего адьютанта с письмом, которым спрашивал у него уведомления, для чего велено мурзам съезжатся в Карас базар и точно ли есть от муллов татарских повеление, чтоб в горах оныя собирались.

23-го адьютант мой от Калги султана возвратился с словесным ответом, что он, не зная о таковом чрез муллов собирании людей, будет стараться разведать. О сборе мурз в Карас базаре послал он также разведать, но еще ответу не имеет. А полагает, что оне собрались может быть для отправления некоторых из своих собратий к главнокомандующему или для приклонения их, чтоб они пришли в единомыслие с ним на сей конец. Многие из них к нему уже приезжали. Но он их отослал с ответом, чтоб оне его оставили с покоем, когда сами прежде выгоняли из Крыму.

Сей час получил я чрез нарочного от его превосходительства Ивана Степановича ⁴²⁹ письмо, коим уведомляя меня, что “по повелению вашего сиятельства на сланной от его сиятельства князя Василья Михайловича [Долгорукова] резолюции о арестованном судне при Чорсине, поручено ему, товары по настоящей цене распродав, деньги в казну взяв, просить и здешних купцов уговорить на покупку оных и туда отправить. А как здешние купцы опасаются правительства на то поступить, то я и нашел живущих в Кефе анадольцев четыре человека, кои охотно на то согласились. Однако наведывались у меня, что должны ли будут они с тех товаров хану пошлину платить, или в рассуждении того, что казенная продажа от платежа пошлин уволены будут. Я им объявил, что о том я им решительного ничего сказать не могу, а наведаюсь у Вашего сиятельства, и какая будет резолюция им знать дам. Господин визирь почти повседневно спрашивает меня, скоро ли принадлежащие невестке его с приданным сундуки ему отданы будут. Я всегда [555] уверял его, что не пропадут, только ожидается резолюция от Его сиятельства князь Василья Михайловича. А как мне помнится, что на сем судне и его сундуки, то вас, милостивого государя моего, всепокорно прошу меня уведомить какой ему дать ответ, когда опять спросит. Впротчем с истинным моим усердием и почтением есм”.

26-го майя получил рапорт от генерал-майора Якобия, что он по дошедшему известию посылал из своих конфидентов одного в горы, а другого в Карас-базар и в деревню Джелал бей мурзы проведать, точно ль муллы ездят по татарам с приказанием, чтоб все были в готовности. Но оныя, возвратясь, объявили, что нимало о сем разведать и присмотреть не могли. Напротив того, все жители состоят спокойными и упражняются в их земледелии.

Того ж числа получил я от Веселицкого письмо следующего содержания.

“Имею честь перевод с письма Осман аги к здешнему визирю приложить на усмотрение содержания оного, которое меня тем к смеху побудило, что он хана называет приятелем от глупости или от пренебрежения, он то знает, а сколько я доныне не только от простых мурз, но и от самых знатнейших правительства чинов слыхал, то все оные его государем и царем титулуют. Относительно ж отыскания гранодер, визирь отозвался, что постараются. Но все их обещании обыкновенно на гнилых ногах. А потому я им не верю, пока самым делом не увижу. Третьего дни прислан ко мне по вашему, милостивый государь, предписанию от его превосходительства Ивана Степановича порутчик Жегулин с гранодером Кузнецовым для показания в каких деревнях и кем именно наши беглые держутся. Я тотчас к визирю послал требовать, чтоб послал к ним одного булюк башу <с> строжайшим ферманом, чтоб те татары, по показанию помянутого Кузнецова, кроющих беглых безотговорочно отдавали. В противном случае, они, какого бы звания не были, не только себя наказанию подвергнут, но и все их имение конфисковано будет на хана. Визирь обещал хану доложить и по моему требованию сделать. Но спустя несколько часов, прислал ко мне чиновника спросить, в каких деревнях имянно держутся наши беглые; в горах ли, или в степных. Я, разумея хитрость их, что они, сведав о местах, знать дадут, чтоб их спрятали, отвечал, что Кузнецов звании тех деревень не знает, а дорогу укажет, следовательно булюк баше проводником будет. Вчера вновь о том же сведать старались с таким присовокуплением, что не все булюк баши знают околичные деревни, иные знают лежащие в горах, а другие степные, так знали бы какого отправить. Я повторил прежнее и отпустил присланного. Напоследи прислан под вечер булюк баша с ферманом, которой точно того содержания, как я требовал. Итак, вчерась же порутчик Жигулин отправился с присланными к нему из Балаклавы при одном старшине 14 человеками донских казаков. А сего дня от визиря ко мне чиновник пришед жаловался, яко ночью, прибыв в одно село на двор к какому-то чиновнику Мустафе пьяны, с криком и с шумом взъехали, всех перепугали. И будто два часовых к дверям с обнаженными саблями поставили и, никого не выпуская, весьма грубо с угрозами [556] обходились. Чтоб я приказал всех казаков отослать в команду, и чтоб в ночное время в деревни не въезжать. Я ответствовал, что то не может быть правда, ибо от посланного офицера ничего подобного произойти не может. А что на двор въехали в ночное время, тем ничего противного дружбы не сделано, ибо к приятелю, когда случится, рано ли, поздно ли я приезжаю, как приятель и так нечего опасаться, знатно совесть нечиста у тех, кои боятся приятелей. А казаки порутчику для того даны, что Кузнецов более двадцати человек беглых знает, которых, взявши, надобно и караулить, чтоб опять не бежали. С чем оной от меня и возвратился. Но спустя несколько Ахтаджи бей от ханского имени и правительства чинов с тем же пришел. Однако я ему то ж подтвердил. А он просил, чтоб я к порутчику отписал, дабы в ночное время не въезжал в деревни, но днем, где, по показанию Кузнецова, должно будет, и естьли б давать людей отговаривались, что таковых нет, записывали бы. Я принужден был на то согласиться и писал.

Оной же Ахтаджи бей объявил мне, что его светлость хан заподлинно сведал, якобы татарские товары с чорченского судна продавать велели, а они еще от его сиятельства князь Василья Михайловича ханское о том письмо никакого ответа не получили. Я ему сказал, когда стали продавать, то ведали б заподлинно, что с повеления, да и с явным доказательством. Еще ж мне сказал, что с дозволения его светлости ширины мансуры и капыхалки на сих днях отправят к его сиятельству князь Василью Михайловичу по одному чиновнику для поздравления счастливым к их пределам прибытием и для уверения от их непременной дружбы. Но слышали от приезжих, якобы перекопские ворота заперты, а никого ни в Крым, ни из Крыма не выпускают, так можно ли им ехать. Я извинялся неведением, а он просил у вашего сиятельства о том наведаться, что я сим и исполняю. Вот, милостивый государь мой, известного приятеля уведомления скрылось.

А сие на мое представление ответствовали, что третьего года его сиятельство князь Василий Михайлович велел было за Перекопом великое множество сена накосить для довольства лошадей, так не можно ли и ныне там же запасаться, ибо в Крыму, как известно, в лугах недостаток. Я ему сказал, чтоб устыдились и бога бы не прогневали; нынешний год божием благословением везде трава обилуется. Так чтоб посоветовали и дали мне, сходно с моим представление, дружеской ответ, дабы избавиться тем прошлогодних хлопот и беспокойств, а теперь самое то время настоит к избавлению себя от оных. Итак увидим, что по сему сделают”.

Перевод письма Амана к ханскому визирю:

“Я через сие мое письмо вас, милостивого государя, уведомляю, что от князя, вашего приятеля, Прозоровского якобы бежало в нашу деревню три гранодера, для отыскания коих были посланы люди. Из коих гранодер, одного нашедши, взяли с собою, також и от меня одного Семена, и поехали в деревню, завомую Дах карас. Куда приехав, один гранодер показал на один дом, в коем он пребывал: “вот тот дом, где я находился прежде, и другие [557] два гранодира здесь остались. А что касается до имени деревни и хозяина, то я не знаю как она называется.” Почему посланной Семен, справку учиня, узнал, что оная деревня Дах карас, а хозяин онаго дому Мустафа называется. О коем деле для уведомления Его Светлости хану, нашему приятелю, и к вам, нашему другу, сие нижайшее письмо написав, к вам послал. О чем уведомясь, как соблаговолит пустить благорассуждение предаю”.

3-го июня получил от него же, Веселицкого, письмо следующего содержания:

“Я имел честь вашему сиятельству переводы от 30-го истекшаго с писем ханских отправить, препровождая оригиналы оных, за долг себе счел вам, милостивый государь мой, сообщить, что по поводу доставления письма его превосходительства Евдокима Алексеевича [Щербинина] его светлости хану, был я на аудиенции. На которой никаких более разговоров не было, кроме произносимых визирем попеременно с Абдувели пашею и с ханским подтверждением величайших жалоб и нареканий, что с нашей стороны поступается в противность заключенного вечного трактата арестованием крымских обывателей, возвращающихся в свое отечество, и конфискованием их имения, а потому и наисильнейшего настояния об отдаче оного хозяевам, кои из-под караула, яко бахчисарайские обыватели, освобождены, ибо они за турков и их имению ни за чем вступаться не хотят, потому что совсем от них отторгнулись. За своих сограждан права имеет настоять, и что высочайшими грамотами наисильнейши обнадежены быть вольными и независимыми, а воспоследованною на трактат ратификациею в том совершенно и подтверждены. Присовокупляя к сему Абдувели паша с прослезившимися глазами и с запинающимся голосом следующие слова: “Какая вольность и независимость, когда у прибывших наших сограждан имение отнимается! Так видно, что и все мы того ожидать имеем.” Я на сие отвечал, чтоб они изволили иметь терпение, ибо о том к Его Сиятельству князь Василью Михайловичу [Долгорукову] письмо и ответ конечно пришлется. А были бы уверены, что до имения их сограждан никто из военных людей касаться не будут без явной к подозрению вины. Почему они меня и просили, как определенного при Его Светлости высочайшего, за собственоручным подписанием грамотою, резидента для теснейшей связи и приращения дружбы представить сию их несносную обиду Вашему Сиятельству и Его Сиятельству князь Василью Михайловичу, дабы соблаговолили правосудное в том сделав рассмотрение, повелеть все то имение освобожденным хозяевам возвратить. Что я и учинить обещал. В заключении же требовали от меня и о том уведомления, куда те шесть судов, кои сюда из Анадолии с здешними обывателями приплыли, девались. Я на сие им сказал, что о том был его сиятельство и правительства чины давно мною не только словестно, но и письменно, по сношению с вашим сиятельством, предварены, что по выступлении нашей флотилии в Черное море, естьли встретятся онои какия с противной стороны плывущие и не покоряющиеся на учиненные по морскому обыкновению [558] знаки, суда, то в рассуждении с турками войны, по узаконению и уставу во флоте свято наблюдаемому, взяты и почтены будут за добычь. А потому и лутче было б ежели б суда перестали к здешним берегам плыть. Те же, которые уже к берегам приближились, входили бы в Балаклавскую гавань, отнюдь к другим не приставая местам. Следовательно с нашей стороны дружеское предуведомление было. На что же по тому не поступлено? Но все старались приставать у скрытных мест. А некоторые из оных при обозрении наших кораблей и в бег обращались, чем и подозрение на себя навели сим. Так наш разговор и кончился. Елико ж до задержания и непропуска Сеид Ахмет бея за Перекоп, то я, по получении от его сиятельства князь Василья Михайловича письма, их успокоил, паче потому, что сходно с содержанием онаго, я уже их по возвращении того мурзы уверял, что все от ошибки нового коменданта, заботящегося приемом крепости и распоряжением исследования от чего опасная болезнь началась, произошло. Итак, они мне посыланные с ним письма вчера прислали для отправления. А к завтрему готовят отправить, помянутых в прежнем моем, от общества депутатов с поздравлением. И для препровождения их просили у меня Степана толмача.

Вашего сиятельства почтеннейшее от вчерашнего числа имел я честь исправно сейчас получить, по содержанию коего все исполню, что до получения оного не исполнено. Только забыл выше еще великую жалобу объявить, которую за обиду Осман аге новым комендантом, оказанную держанием его у пикета с утра почти до вечера под караулом, а потом за высылку оттуда, его светлость принес, приемля оную на себя и прося о сатисфакции”.

8-го числа получил от него еще такое письмо:

“Господин подполковник Стремоухов при рапорте своем прислал ко мне письмо к его сиятельству Калге султану от Абдал Керим эфендия, казаскера едикульской орды, которое де поручено ему, господину Стремоухову, от него наедине, прося, чтоб чрез мои руки по тому ж скрытным образом доставить к его сиятельству. Содержание ж де оного ему, господину Стремоухову известно и состоит в том, что желают онаго Калгу тамо иметь сераскером все благонамеренные, и что развращенные сами его, убегая, одолели Джан Мамбет бея, что и он отложил свою об нем просьбу. А затем де казаскер и просит, чтоб сам его сиятельство о определении его туда постарался. В сходство чего препроводил я вчера при моем письме к нему в Акмечеть оное чрез офицера. И какой получил на то ответ, со оного перевод при сем включаю на благоусмотрение вашего сиятельства. Относительно письма от Абдул Кадырак Нуради Нишке, мнится мне, что оное есть ответом на то, о котором я вашему сиятельству сообщил, что после полного собрания бывшего при приезде сюда Калги султана отправлено с согласия всех правительства чинов. Не поверите, милостивый государь мой, сколько я рад, что оное перехвачено для уличения сих неблагодарных врагов. Естьли б в моей власти состояло, то принудил бы Нурадинишку объявить всех злодеев, и поступил [559] бы с ними по похвальному вашему в Польше примеру, чем без сумнения другия смиренее бы стали бы”.

Перевод письма Калги султана советнику Веселицкому от 6-го июня 1773 году:

“Почтенное ваше письмо я с великим удовольствием получил, вложенное после я к его светлости хану, чтоб он ведал, яко оное с стороны Джанмамбет бея прислано, что одна часть меня желает, а другая нет и что между ими великое возмущение. Но то немного знать мне все равно. Между тем, прошу ваше высокородие не умедля написать чрез нарочного к Джан Мамбет бею, чтоб он данное свое слово взято сохранил и ни от кого бы себя привесть не допустил. Ибо я имею здесь ныне много дел, только прошу моих приятелей о пособии. А при том уведомляю вас, что его сиятельство князь Прозоровской в субботу ко мне приедет”.

Того ж числа его сиятельство князь Василий Михайлович ордером мне дал знать, что посыланною к Очакову из гусар и казаков партиею по продолжении чрез два часа сражения под крепостными выстрелами неприятель в город вогнан и в плен взято 15 человек; в том числе один ага, один байрактар, 12 рядовых турков и один Волошин, которыя на допросах показывают, что в Очакове войска от десяти до 20000, и что с помощным ветром Гаджи Али бея с сорокью тысячами войска в Очаков или в Крым ожидают.

10-го получил рапорт от Г<осподина> флота капитана Сухотина о истреблении 29-го числа майя 6 неприятельских судов при устье реки Кубани. А 30-го усмотрены им два судна, за коими и командировал один корабль. Которой, приближась к одному судну, стоящему на якоре без людей, оставя на оном служителей, пошел за другим двухмачтовым в погоню и, сделавши из гаубицы два выстрела, принудили отпустить паруса, которое подлинною вооруженною шлюбкою заарестовано без противления. На котором разного звания мужеска и женска пола людей 81. И в то ж время усмотрено под таманским берегом двумачтовое судно, к которому послана была вооруженная шлюбка, которая, не смотря на деланную по ней с берега стрельбу, приближась к судну, усмотрела, что оное без людей. Почему, возвращаясь назад, брошенными гранатами оное зажгла. А 1-го июня также взято одно судно, прибывшее с противной стороны, на котором турок 7 человек и одна женщина.

10-го июня имел я щастие получить от ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА указ следующего содержания.

“Божиею милостию МЫ, ЕКАТЕРИНА ВТОРАЯ, ИМПЕРАТРИЦА
И САМОДЕРЖИЦА ВСЕРОССИЙСКАЯ
и прочия, и прочия, и прочия.

Мы с удовольствием усмотрели из реляции нашего Генерала князя Долгорукова, что вы, руководствуясь особливым к нам и отечеству усердием, продолжали вашу в Крыму службу, не смотря ни на слабое состояние вашего здоровья, ни на болезни ваши, от тамошняго воздуха понесенные. [560] В знак сего НАШЕГО УДОВОЛЬСТВИЯ восхотели мы обнадежить вас нашим благоволением и уповаем, что вы не престанете подавать нам и впредь случай к изъявлению вам всегда оного и ИМПЕРАТОРСКОЙ нашей милости, с коею пребываем мы вам благосклонны.

Дан в Царском селе майя 21-го 1773 года.

На подлинном подписано так. ЕКАТЕРИНА”.

10-го же июня получил от Веселицкого следующее уведомление:

“Один из моих надежных конфидентов третьего дня, увидя на базаре своего приятеля, таманского обывателя Сали агу Кара Сулейман оглу, по вступлении с ним в откровенну приятельскую беседу между протчим сведал, что прибыл сюда оной с товарищем, таманским же жителем Велиджи агою, которой, возвратясь от Константинополя пред шестью неделями с письмами к хану и правительству, рекомендован был таманскому судье для препровождения его в Крым с надежным спутником под претекстом купечества или, хотя и тайным, на лодке образом, как удобнее признает, дабы он мог те письма верно доставить. Почему судья, помянутого Сали агу сыскав как человека часто в Бахчисарае бывшего, приказал ему отъехать с Велиджи агою в Бахчисарай, открыв оному тайную его с письмом посылку. Вследствии чего на одной лодке отправившись с таманской стороны, удалось им к здешнему берегу пристать и, пользуясь темнотою ночи, на берег выйти, а на другой день прибыть и письма верно доставить, кои приняты были весьма приятно. А как при отдаче писем у хана только визирь и казаскер присудственны были, то по прочтении писем, хан ко обеим присудственным отозвался, что дорогих гостей надобно до отправления квартирою снабдить и приказать, чтоб ни в чем недостатка не имели. Почему казаскер и взял их в свой дом. Откуда Велиджи ага, сведав, что Калга султан имеет на продажу соль, поехал в Актмечеть для договору. А Сали ага и ныне живет у казаксера в ожидании на привезенные письма ответа и надеется по обещанию ханскому чрез неделю или десять дней отсюда таким же тайным образом отправиться, ибо обнадежили его, что в удобном месте лодка для них изготовлена будет, естьли не удастся достать билета для переправы. Я поручил моему конфиденту упросить его о времени отъезда своего по дружбе его уведомить для того, что он крайнюю нужду имеет по купечеству к своему, ему известному кореспонденту таманскому греку отписать и некоторые вещи чрез них отправить. А сего дня, свидясь с ним и спрося таки об отъезде Сали аги, открылся ему, что товарищ из Акмечета к нему писал будто Калга султан у вашего сиятельства просил для него билета о переправе на Таман, но вы, милостивый государь мой, в том отказали, паче он завтра сюда и возвратится для общего с ним настояния об обратном отправлении. И что обещал о месте, где лодка для них изготовлена будет, и о времени их отъезда его предуведомить, дабы он мог вещи свои туда отвести. Не соизволите ли, ваше сиятельство, согласиться, чтоб я, как скоро о месте, где лодка изготовлена [561] проведаю прямо от себя знать дал командиру той достанции для поимки сих людей. Ибо конфидент мой по сведении откажется вещи посылать, а только письмо с ними пошлет. Сего дня я и то сведал, что те пленные турки и отпущенной от Якуб аги Турин Махмуд, о коих я ваше сиятельство прежним моим от 27-го ч.<исла> прошедшаго уведомил, к набережным деревням поехали уже и отплыли от Киканиской пристани в Очаков на лодке тамошних обывателей.”

13-го июня получил от него следующее уведомление:

“Сей час осведомился я от конфидента, что прибывший из Константинополя к хану и правительству с письмами и отъехавший отсюда в Акмечет таманской житель Велиджи ага, о котором я вашему сиятельству от 10-го сего имел честь сообщить, отправился оттуда в состоящую близ Керчи Алим Чобан гирей султана деревню, называемую Акгиоз для сыскания оттуда скрытной на ту сторону переправы. А препроводивший его сюда товарищ, таманской житель Сали ага Кара Сулейман оглу, содержится еще здесь у казаскера, ибо до возвращения отъехавших к его сиятельству князь Василью Михайловичу депутатов, ево, агу, оставлено, а по прибытии их обратно, суда намерены с ответными письмами в Константинополь ево отправить. Итак, не соизволите ль, ваше сиятельство, господину генерал-майору Якобию или кому заблагорассудить изволите предложить, чтоб учреждены были надлежащие команды в разъезд от показанной деревни Акгиоз к берегу, и по оному особливо в тех местах, где скрытные пристани бывают, для поимки того Велиджи агу, у коего может статься уже и письма от здешних имеются. В протчем я есм истинным”.

18-го получил от него известие сего содержания:

“Вашему сиятельству небезызвестно, что Нурадин султан прошлого году из Карасу отправил нарочных за невестою, которую он доныне с великою нетерпеливостью ожидал. Но как теперь коммуникация с Таманом присечена и с той стороны никто на здешнюю не пропускается, то вчера прислал ко мне чиновника, прося меня свидиться с ним, ибо имеет о крайней нужде со мною дружески переговорить. Я у него был. Нужда его состояла в том, чтоб я ему оказал дружбу дачею билета переправить на Таманскую сторону пятнадцать человек татар, кои посылаются для принятия его невесты и препровождения оной до здешнего места. В чем я ему с пристойным извинением отказал, ибо его сиятельства предводителя Второй армии повелением коммуникация совсем присечена, как о том его светлости хану словесное и письменное объявление от меня учинено. На сие он ответствовал, что нет правила без изъятия, и что нужда переменяет законы, да и что в рассуждении дружбы все сделать можно. А потому просит наиприлежнейше не остыдить его, яко селятина пред народом, ибо за посылаемых татар его светлость, все правительство и он порукою, что добрые люди и единственно для принятия и препровождения помянутой его невесты, черкесского султана дочери, до здешнего места отправляются, но зделать ему одолжение дружеское. [562] Когда не осмелюсь дать билет, уведомлением Вашего Сиятельства о сей его законной нужды, всеуклонно от его имени вас прося, чтоб вы, милостивый государь мой, дружеское ему снисхождение явили присылкою билета для переправы на ту сторону пятнадцать человек татар, а оттуда — при них — ожидаемой его супруге с услугою на здешний берег, чего он неотменно надеется от Вашего великодушия. Сею толь униженною просьбою принудил меня обещать Вашему сиятельству чрез нарочного о том сообщить. Чем он весьма был доволен. А после спросил меня, нет ли из Первой армии какого известия. Я сказал, что повседневно ожидаю. А он присовокупил, что известие до них дошло, яко бывшие у Казылташа десять турецких купеческих судов нашими кораблями сожжены и потоплены, а два из оных пленены. Что между сожженными было и такое судно, на котором салахер турецкого султана от Тамана уехать имел в Царь град, но жаль, что оной в то время на судне не случился. Чем думал мне угодить. Но я был индеферентен, а сказал только, что по-видимому он весьма зол на турков. Однако он свое продолжать стал, что в Анадолию получен строжайший султанской ферман, дабы от пятнадцатилетнего возраста все турки, исключая самых престарелых, вооружаясь, в армию верховного визиря к Дунаю отсылаемы были. Почему де и десанта, как разглашал здесь, не будет. Я отвечал, что все мы желали бы оной ведать для наказания дерзости наших врагов. Чем наша беседа кончилась. Итак, я, предая просьбу его вашему, милостивый государь мой, благорассмотрению, ожидать буду вашей отповеди для сообщения ему, имея честь быть с совершенным почитанием и усердием”.

Того ж числа получил от капитана Сухотина рапорт, коим уведомил, что посланной от него корабль “Мадон” ⁴³⁰ под предводительством капитана Хвастова к кызылташской пристани, нашел там стоящих два больших судна, пять посредственных и 13 малых. И сии последния, увидя его приближение, распустили парусы, побежали вверх по реке Кубани. А первыя остались на прежнем месте. И, как оной стал приближаться, то с оного и с тех палили из пушек. А он, Хвастов, не взирая на ту стрельбу, приближался еще ближе, а между тем выпалил из гаубицы и тем прекратил с того судна пальбу, и, остановясь на якоре, послал к ним вооруженную шлюбку. Которую приметя с берега, шли навстречу ко оной 4 вооруженныя гребныя судна и по той шлюбке стреляли из ружей и из луков. Но с корабля, прикрывая шлюбку, палили по тем судам из гаубиц и пушек, чем оных и возвратили в бег. Да и от больших судов мелкия суда с людьми побежали к берегу. Шлюбка ж приближалась к большим судам, нашла что оныя суда стоят на мели пустыя и без людей, которыя всеми силами старались снять с мели и привесть к кораблю. Но как сие невозможным оказалось, то по приказанию командующаго кораблем все они зажжены.

21-го получил рапорт от генерал-майора Фризеля, что полковником фон-Бекерным заарестована у пристани ахтмечетской лодка, на которой греков 5 человек, из коих два присланы ко мне, а 3 остались на лодке при вещах, кои они привезли для продажи из Анадолии. [563]

Из сих двух присланных был один реиз, который мне сказал, что как он, так и матросы его, уроженцы одной деревни близ самого Царь града. Прибыли же они в Крым для продажи фруктов в той надежде, что им никакого не будет от войска утеснения, так как и прошлого году были они два раза в Измаиле и от войска Первой армии обид никаких не имели. Полагаясь на сие, и ныне несколько таковых лодок выехало, из коих протчие пошли в Дунай, а он рассудил плыть к Казлову, но противным ветром занесло его к ахтмечетской гавани. А при выходе из Дарданелы вместе с ним вышло в море 12 турецких военных кораблей, каждой из них о 27 пушках, да 14 фуркатов, каждое о 4-х пушках и на оных войска, щитает он, посажено до 5000 под командою одного паши, но не знает он его имя, которой путь свой предпринял к кубанскому берегу. И как он слышал, будто только для того, чтоб занять там укрепленные места, а особливо город Таман. А об десанте на Крым ничего не слыхал. Больше же войск и судов, кроме что в Царе граде одного не спущенного, не находится, да и турок в Царе граде почти никого нет, а все высланы к Дунаю. Он же говорил, что Али бей, по бывшим уверяет до его отъезда слухам, и Иерусалим завоевал, и там с войском находится, хотя же с весны посылали против его 3-х пашей с войском, оне воротились неведомо по какой причине. В Анадолии ж из собранных войск многая разбежались. И там находящиеся деробеги ⁴³¹ собрали из них разныя партии и между собою дерутца, но от султана Хаджи Алибею, имеющему войско до 400, поручено их усмирять. Еще сказывал он, что в Варне 10 военных кораблей на якоре лежат на тот, как слух был конец, чтоб визирь в случае своего разбития мог иметь ретрету. И что турки наипаче опасаются нашего флота.

Я по сему писал к Г.<осподину> генерал-майору Якобию, чтоб он сообщил о сем Г.<господину> капитану Сухотину, дабы он сделал крейс к Уджуку, сделав расположение, чтоб к приезду от его превосходительства Алексея Наумовича быть опять при Кефе, ибо как сего вице адмирала ожидали туда чрез 10 дней, а к Суджуку дойтить можно было в сутки, то и возвратить ему оттуда время довольно было, естьли ночью на якоре лежать не будет. Но я советовал ему при том, чтоб он лутче б взял в глубину моря, как для удобнейшего все рассмотреть всего, что нужно усмотрения, как и для известия, наносимой от берега опасности. О сих же известиях представил главнокомандующему, присоединил свое мнение, что они кажутся мне невероятными, потому что тем самым открыт был бы свободной путь Первой армии к Адрианополю, следственно и Царю граду.

24-го получил от Веселицкого сие уведомление.

“По письму вашего сиятельства от 18-го сего о поставке леса на Бузулук, не токмо учинено от меня его светлости хану надлежащее внушение и объяснение, сколь сие для обывателей облехчительно будет, когда вместо того, чтоб в селениях их иметь квартиры, находиться будет часть военнослужащих зимняго времяни в землянках, не обеспокоивая ничем жителей. А при том раза с четыре посылано к его ж светлости с требованием ответу, однако [564] мне сказано, что здесь де на ровных местах, кроме садов, лесу нет, а только в горах, за которым теперь обывателей туда посылать весьма неудобно, ибо настало самое рабочее в поле жатвенное время. Жалуясь при том, что де то за вольность им дарована и независимость, когда ко всем выстатченсам ⁴³² и работам приневоливают. Со всем тем, однако, согласились было, чтоб из состоящих в горах вольных лесов занять потребную часть самим нашим командам и <по> надобности рубить оной и свозить в подлежащие места. Но от меня им было предложено, что ежели они за тягостию почитают и невозможную поставку того лесу на Бузулук, то отправили бы к его превосходительству, господину генерал-майору Якобию, чиновника нарочного, дабы он там с согласием его превосходительства назначил, сколько имянно того лесу поставить и из каких мест, без тягости поданных за положенную заплату надобно. Но вместо того прислано ко мне теперь письмо от его светлости хана для доставления вашему сиятельству. Из перевода которого усмотреть изволите, что они наконец уже отказываются от всякой того лесу поставки. Умалчивая, по выговоренном занятии самыми командами и рубки, как выше значит лесу, попрекая за нарушение будто их вольности и благоденствия. Да и поставляя требования сии действительным насильством, кое просят, чтоб было уничтожено. Итак, я, по столь упорном их отказе, более уже не настаивал, ведая, что другой резолюции добиться от них неможно. О чем вашему сиятельству объявив, честь имею пребыть с моим достойнопочитанием”.

25-го получил рапорт от генерал-майора Кохиуса о одержанной победе над четырьмя неприятельскими большими кораблями капитаном Кениксбергом с двумя нашими кораблями ж.

27-го получил от резидента следующее известие:

“Третьего дня слышна была здесь великая пушечная пальба с балаклавской стороны по ветру. А вчера прибывший оттуда грек сказывал мне, что наш корабль и одномачтовое, при оном находящееся, небольшое судно имели с турецкими двумя галионами и двумя бригантинами сражение на море, которое несколько часов с обеих сторон наисильнейшим образом продолжалась. И наше одномачтовое суднишко было турецкими кораблями окружено, а по тому и в крайней опасности, но сильным стремлением нашего корабля освобождено. Огонь был с обеих сторон жестокой, и даже до мелкого ружья доходило. Однако решилась битва тем, что турецкия корабли отступили знатно не без урону, а у нас один грек убит и человек до семи с ружья ранено, да убито. На корабле нашем одну пушку раздуло. Но во всем сем я прямо от его превосходительства господина генерал-майора Кохиуса никакого известия не имею. Здесь по сему происшествию весьма обрадованы и ободрены, говоря, что сии турецкие корабли от флота впредь посланы обозревать берег, есть ли где наших кораблей и сколько. Почему и неотменно ожидают с несказанною радостию прибытия турецкого флота с двух сторон: с очаковской и анадольской. Ибо Демечмет гирей султан с шестью тысячами янычаров на судах из Царя града в Суджукале прибыл для усиления Хаджи-алибегова [565] войска с абазинцами, черкесами и некрасовцами и учинения десанта. Чего здешние все, усердно желая, богу молятся о истреблении всех нас для избавления от неверных рук. А для одобрения подлости разгласили, якобы верховной визирь Мунсун оглу, прешед на сю сторону Дуная, все города, даже и Хотин, разбив и прогнав Первую армию, завоевал. Присовокупляя, что султан турецкой теперь только со сна очнулся, а то все прошедшее время спал. Я имею честь быть в протчем с истиннейшим моим почитанием”.

29-го получил рапорт от него ж, генерал-майора, что в виду против Чурченской гавани показалось неприятельское судно. А 30-го от него же прислан был рапорт, что упомянутое прежде судно есть турецкое о трех мачтах с многим числом людей корабль, легший на якоре в устье Ахтьярской гавани к берегу, где батарея сделана. Куда он, отрядив сто гранодир с пушкою, сам едет с капитаном Кениксбергеном, который за сильным и противным ветром не мог никак с кораблями своими из балаклавского рейда вытьти.

Я против сего послал сообщение к капитану Сухотину, чтоб он подался ближе к ескадре капитана Кениксбергена в рассуждении, что соединясь вообще лутче неприятелю отпор сделать можно. И, что к Кефе неприятеля ожидать нет причины, а особливо, когда он будет в глубине моря противу гор. А хотя усердной и храброй капитан Кенсберген, как можно починясь, с своими двумя кораблями хотел вытьти из гавани крейсировать или пришедшее судно отгнать, но я писал к нему, чтоб он взял некоторую осторожность во ожидании фрегата. И просил его, Сухотина, чтоб как возможно приказал фрегату с ним соединиться, а также хотя один бот с ним отправить. А естьли он не прикроет транспортных судов, то или в горах должны люди голод претерпеть или принужден буду отважиться пустить без прикрытия. И естьли оныя пропадут, то останетца сие на ответе морского департамента, а не на моем.

30-го получил от генерал-майора Кохиуса рапорт, что когда он отправил к Ахтьярской гавани, то между тем из турецкого корабля высажены были на лодке 4 человека для перенесения здешним жителям известия, за которых они сочли наших казаков. Но коль скоро, подъехав к берегу, один из них вылез, тот час командою захвачена вся лодка. Почему уже и другие принуждены вытьти. Но и тут бывший на оной часаус ⁴³³ Мустафа хотел скрыть обман, подав на турецком языке письмо, сказывая, якобы оное от капитана того корабля писано к главному с нашей стороны в здешней дистанции командиру со объяснением, что намерение прибытия его в ту гавань не в том состоит, чтоб драться, а единственно противная погода, носившая их дней пять, принудила их сюда зайти для набрания воды и некоторой исправки, в чем беспрепятственного дозволения просил, уверяя, что он возвратится паки назад по способному ветру, не производя никаких неприятельских действий. Однако ж он, г.<осподин> генерал-майор, щитая для себе за стыд, чтоб столь отважному неприятелю, приставшему к берегу почти на ружейный выстрел, не дать и в малой деталии возчувствовать силы российския оружия, отдав их под караул, приказал артиллерии порутчику [566] Ларионову из полукартаульного единорога бросать в корабль бомбу, которою у него отбита часть носа. Почему и они, оборотя его стороной, зачали со всего борта производить из пушек и из ружей стрельбу. Такой огонь и продолжался с 6-го до 8-го часу. Но по искусству артиллерии порутчика Ларионова от бросаемых бомб и бранскуглей зажигался раз с пять корабль и во многих местах пробиваем был. От чего восчувствовав неприятель свою опасность, поднял сильной крик и шум и, усугубя канонаду, в великом мятеже, будучи чрезвычайно наполнен людьми, бросался везде ко исправлению поврежденного и к утушению зажегшагося, беспрестанно наливая и насосом почерпая воду, а другие пылающие вещи и мертвые тела метая в море, которых сколько можно было усмотреть нащитано более 15-ти. С другой стороны, подполковник Бок, вышед на берег с командою и тремя орудиями, производством из оных выстрелов старался также его вредить. Сие продолжалось до ночи. На другой же день, до восходу еще луны, часу в 12-м сей поврежденный корабль, несмотря на противную погоду, употребив все силы, вытянулся из гавани и взял ход прямо к Очакову. О величине сего корабля свидетельствовал капитан Кениксберген, что он гораздо превосходнее нашего фрегата в три дека ⁴³⁴ и имеет о тех ярусах пушки, которых всех на нем по объявлению означенного чауса было 62, а войска всего с матрозами до 1000 человек. И капитан оного назывался Батур урну Мустафа, и есть с первых и искуснейших между своими сотоварищами. Как же только означенной корабль отделился от берегов так, что еще с виду не ушел, усмотрен и другой такой же, показавшийся из моря, приближающийся к первому. Для каковой осторожности оставил он, Г.<осподин> генерал-майор Кохиус на Ахтьярской батарее 100 человек пехоты с орудием при капитане.

Я того ж числа по вышеписанному послал мой рапорт главнокомандующему, что флотилия здешняя в таком положении даже, что не в состоянии воспретить войтить в гавань неприятельскому кораблю. А усердной офицер Кениксберген не имеет с чем иттить, а фрегат и по сие время не пришел. Для чего и принужден я был в прибавок отправить к Ахтьярской гавани одну 12 фунтовую пушку старой препорции, да полукартаульный единорог той же препорции. А и сам отправлюсь завтра рано посмотреть, что то за корабли шатаются, но только еще опасности от десанту не предвижу. А естьли б и случилось, то с помощью божией надеюсь в ничто обратить.

Того ж числа получил рапорт от генерал-майора Кохиуса, что бывшие два неприятельские корабля чрез ночь совсем скрылись. И капитан Кениксберген с двумя кораблями пошел к Козлову для безопасного оттоль переводу правианта.

1-го июля отправил к главнокомандующему военнопленных четырех человек, присланных ко мне от генерал-майора Кохиуса, высадившихся на берег из упомянутого корабля. В том числе один чиновник, называемый чауш, с коим я с ласковостью, как он старшина, разговаривал. Он уверял меня, что их корабль и еще таковых же три из Варны вышли крейсировать к здешним [567] берегам, но погодой их разбило в разныя места, ибо Черное море, противу Белаго, почитал он весьма опасным, а особливо, как он в первой раз на оном находится, где другая корабли девались он не знает. В Варне осталось еще больших 4 корабля, к которым и оне опять возвратиться должны. В сем же городе еще есть несколько мелких военных судов. В Очакове щитал он 10 судов от 40 до 50 пушек, а прочия мелкия военныя суда. Наконец подтверждал он приехавшего грека показание, что после их собиралась эскадра выступить из Царя града в Черное море, которая пойдет крейсировать кубанской берег к Суджуку с тем, чтоб сразиться с нашей флотилией, естьли ей попадется, но десантного войска на ней нет и высаживать не намерены.

4-го июля получил рапорт от генерал-майора Якобия. А в то ж время от постов и от капитана Кениксбергена уведомился, что Г.<осподин> капитан 1-го ранга Сухотин с эскадрою приближился к Балаклаве. Почему я послал мое к нему сообщение, чтоб он, соединясь с эскадрой Г.<осподин> капитана Кенигсбергена сделал рейс прямо к Суджук кале для осмотрения, подлинно ль туда эскадра неприятельская прибыла. Ибо такое оной прибытие войскам нашим сделало бы великую диверсию. А при том и в генеральных делах, касательных до интересов ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА, сделают немалое повреждение. Но когда противу их соединятся наши две эскадры, то могут неприятельскую победить и все дела тем успокоить. Без очищения ж моря нельзя будет предпринять и на Синап нападения.

8-го июля получил от главнокомандующего ордер с приложением полученного им от Г.<осподина> виц-адмирала и кавалера Сенявина в коем прописывает, что он, изъявляя свое усердие к вновь открываемой Экспедиции, определяемой для покушения на Синап, представлял при том, что хотя все состоящие на море корабли обращаютца в крейсерстве, но так как при своих берегах случающияся повреждения исправляют, возвращаяся в Керченскую или Балаклавскую бухты. Когда же иттить им к берегам неприятельским, то и надобно починивать все корабли, а паче те, коих продолжавшаяся в марте и апреле месяцах стужа по настоящему исправить не допустила, кои в таком состоянии для крейсерства на Черное море вышли. Почему за нужное почитал взять их тогда от крейсерства в пролив и по дефектам исправить и удовольствовать. Вся же, назначаемая для сей Экспедиции, эскадра должна состоять из осьми кораблей новоизобретенного рода и двух фрегатов, да одного малого бомбардирского, и трех ботов палубных, на коих определенного к транспорту сухопутного войска со всеми начальниками поместиться может до тысячи человек без тягостей. А когда вышеозначенные фрегат и корабли выступят к Синапу, то в проливе на страже останется один бомбардирской корабль “Ясы” ⁴³⁵. А как в данном ему от ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА рескрипте предписано не упускать никогда из виду и обеспечивания Азовского моря и крымских берегов, то вследствии того, такое оных обеспечивание господин Синявин препоручил на распоряжение главнокомандующего, изъясняясь, что и никак им к Синапу иттить [568] неможно, ибо он чрез то должен будет отлучаться от пролива и от крымских берегов на другую сторону моря, почему они и останутся от него невидимыми, а потому и несохраняемыми. Итак, заключал господин Синявин, что когда ж все сие его сиятельство разрешить изволит, то, по исправлении кораблей, путь к Синапу он предпримет с флотилией, не посылая никакого судна наперед, как для того, чтоб его приближением на вид оного порта не подать неприятелю притчины к дальнейшим примечаниям и укреплениям, так и ради того, чтоб не попасть таковому судну в руки большим неприятельским судам. А сумневаться в мелководии синапского берега неможно потому, что, как известно, во оном месте завсегда <у> турков производится строение больших кораблей, кои для вооружения бывают отправляемы в Константинополь. По сим обстоятельствам его сиятельство счел за полезное оставить означенную експедицию и эскадру из Суджука не отправлять, что все предоставил собственному сего вице адмирала благорассмотрению.

10-го июля получил я от господина Синявина сообщение такого ж содержания, каковое прислано ко мне от его сиятельства. И потому послал мое сообщение к г-ну капитану Сухотину с приложением копии и с изъяснением, что его превосходительство пишет ко мне на посланныя, как от его сиятельства князь Василья Михайловича от 8-го, так и от меня 11-го числа июня уведомлении, то после того довольно уже время истекло, а о последних известиях видно он и знать еще не изволит, то есть от 27-го июня отправленных от меня к г-ну генерал-майору Якобию, а от него к нему, г-ну капитану Сухотину доставленных. Так и рассуждаю я, что естьли бы его превосходительство о последних известиях сведом был, то по положению берегов Чернаго моря кажется бы и он согласился, чтоб прежде поплыли к Суджуку. А когда подлинно там найдет неприятельскую эскадру, то б ее постарался разбить и от тех мест прогнать. А по исполнении того, можно уже по сему его превосходительства предписанию пойтить к Очакову для поисков над находящуюся там неприятельскою эскадрою. А полагал я и то, что естьли бы в Суджуке и никакой неприятельской эскадры не нашли, но по меньшей мере были б уже уверены, что с той стороны здешним берегам никакой опасности нет. А чрез то самое не принужден уже он будет, идучи к Очакову, назад оглядываться.

Того ж числа и главнокомандующему рапортом моим донес, что как видно его превосходительство Алексей Наумович только не согласуется иттить на анадольской берег, а к Суджуку по тому рескрипту им крейсировать велено. Так в сем предприятии господа капитаны Сухотин и Кениксберген в ответе не останутся. А естьли б время не прошло, то и весь полуостров на свой ответ взять можно, как флотилией никогда его и не защищали, кроме последнего сражения с господином капитаном Кениксбергеным.

11-го июля получил рапорт от генерал-майора Якобия по объявлению посыланного на таманскую сторону, что турецкой флот точно из Константинополя отправился под командой хана Алдан гиреева сына Девлет гирея, с коим еще 9 султанов из Румелии на борт сели, которым и приказано следовать [569] к Суджук кале и к пристани Загулбек. А сколько числом войска и судов разведать никак не мог.

Я о сем дал знать господину капитану Сухотину.

13-го июля получил рапорт от г-на капитана Сухотина на посланное к нему от 10-го числа мое сообщение. В коем прописывает, что конечно б он исполнил предписанное ему повеление, ежели б ему не воспрепятствовал случившийся 9-го и 10-го числа от прежестокого шторма находящимся при Балаклаве четырем кораблям 2-го рода немалое повреждение, ибо по входе всех тех кораблей в гавани по рассмотрению оказалось, что корабли “Таганрог” и “Морея” ⁴³⁶ так повреждены, что исправить в Балаклаве никаким образом за неимением мачт, стенгов и марсов невозможно. А сверх того, последней мечет превеликую течь так, что и в гавани, употребляя беспрестанно выливание воды, едва отливаться может. Другие же два крайне будет стараться, как возможно, исправлять скорее. Но и в том не может себя обнадежить, чтоб оныя прежде недели могли быть починены и выведены на рейд, а особливо корабль “Журжу” ⁴³⁷, по оказавшейся в оном немалой течи неотменно надлежит облегчить и креитовать ⁴³⁸. О чем он чрез нарочного и его превосходительству Алексею Наумовичу репортовал. А как на оной по немалому расстоянию скорой резолюции получить не надеется, то требовал оной от меня, чтоб ему, не ожидая исправления вышеписанных кораблей, следовать с двумя фрегатами и двумя палубными ботами в Суджук кале. Куда при продолжении пути может повстречаться с двумя кораблями, отправленными от него для починки в Керчь, которые к нему еще не прибыли.

Я на сие, по прибытии моем в Балаклаву, дал ему резолюцию, как и его сиятельство князь Василий Михайлович по докладу моему полагать изволит, занужно итить прежде к Суджук кале. То по тому и может он из Балаклавы отправиться с двумя фрегатами, и одним ботом, и двумя кораблями, которыя, по рапорту его, скоро из починки выдут. А по спопутности, идучи к той стороне, может соединиться с отправленным ботом и двумя ожидаемыми кораблями. И собравшись немедленно сию флотилией исполнить сию экспедицию к Суджук кале. А по исполнении поспешнее б опять возвратился к Балаклаве, чтоб не упустить удобного времени в доставлении на транспортных судах провианта в приморские места. А чтоб прибытием не замедлил, в рассуждении плоскодонных судов, то поспешил бы для таковой нужды отправиться наперед с двумя фрегатами и ботами, а плоскодонныя корабли, как оне не имеют скорого ходу, могут вслед за ним к Балаклаве прибыть. Насколь скоро прибудет с фрегатами и ботами наперед, то тот час начну и отправление транспортных их и <нигда> неприятельскому нападению, может на первой случай отправить в крейс к Козлову один фрегат и один бот. А когда и достальныя корабли соединяться, то может со всей флотилией итить к Очакову по повелению его превосходительства Алексея Наумовича. Но естьли б по числу превосходному судов не могли б сделать предприятия, то по меньшой мере чрез крейсирование в близости Очакова, озаботить неприятеля [570] и зделать ему диверсию. А когда отправится к Очакову, то не рассудит ли и с кораблей один или два оставить у греческого монастыря, как для прикрытия транспортных судов, так и для закрытия его заду, чтоб иногда из Анадолии какие суда не оказались.

21-го получил из Балаклавы в Козлов, откуда на другой день послал моего адьютанта к главнокомандующему с рапортом со испрошением, чтоб дозволил мне по болезни отъехать для лутчаго воздуха на Днепр, а команду приказал бы поручить генерал-майору и кавалеру Якобию.

На который и получил 24-го в резолюцию, чтоб мне выехать на Днепр, а корпус поручить генерал-майору Якобию.

28-го получил рапорт от генерал-майора Фризеля, по таковому ж от стоящего при Сербулатской пристани капитана Бабина, что с 27-го на 28-е число ночью неприятель на берег сделал на батарею нападение. И из бывших на ней сержанта одного, капрала одного, 19 гранодер и 4-х канонер ⁴³⁹ побили. Орудие, бывшее там, взяли и одного гранодера в убитых телах не нашлось, а, по видимому, взят в плен. Ружья, тесаки, калпаки и епанчи забраты, а к предосторожности не сделается ль иногда вторично на тот пост неприятельского нападения, отправлен от него, Г. <осподина> Фризеля, туда Московского легиона гранодерский батальон. И вместо взятого неприятелем один легионной артиллерии 12-ти фунтовый единорог.

Я по сему представил главнокомандующему и требовал, чтоб командировать к той пристани часть конницы.

30-го июля отъехал из Козлова на Днепр. [571]

Комментарии

418. Возможно, Вагнер Иван (1733-?), ротмистр 3-го Кирасирского полка. В 1770 г. командвал постом в Пулаве.

419. Небольшое парусное грузовое судно в турецком морском флоте.

420. Медем, де (Демедем) Иван Федорович (1722-1785). В марте 1775 г. корпус генерал-поручика Медема вел военные действия в Дагестане и разгромил войска Каракайтанского эмира Гамзу, осаждавшие Дербент, владение Фет-Али-Хана. По предложению последнего, Медем занял Дербент и принял его под покровительство России.

421. Георгиевский монастырь один из древнейших православных монастырей в Крыму. Расположен в 12 километрах от Севастополя.

422. Церковный староста, в его обязанности входил сбор средств и забота о благоустройстве храма.

423. Правильно дефтердар — глава финансового ведомства в Турции. Здесь — казначей хана.

424. Совет при великом визире в Турции.

425. Имеется в виду война между Турцией и Австрией 1737-1739 гг.

426. Местным обывателям, простому люду, “подлым людям”.

427. Бёлюк-баши (булюк-паши) — командир роты, эскадрона, сотни, капитан, ротмистр, сотник в турецкой армии.

428. По-видимому, Бурнашев Степан Данилович (1734-1824), боевой офицер, администратор, картограф и писатель. Участник Первой и Второй русско-турецких войн, кавалер ордена св. Георгия 4 ст. Чин премьер-майора получил в 1771 г. за занятие Керчи и Еникале. В 1784-1786 — бригадир, уполномоченный при царях Ираклии II и Соломоне I. Автор географических и этнографических трудов о Кавказе: “Описание горских народов” и “Описание областей дербижанских в Персии”. В 1789 г. командовал конницей в сражении при Фокшанах. Впоследствии — генерал-майор, курский губернатор (в 1790-х гг.), тайный советник, сенатор.

429. Возможно, Кохиус И. С.

430. Двухмачтовый корабль Азовской флотилии. Спущен на воду 19 марта 1770 года.

431. По-видимому, турецкие начальники, командиры.

432. По-видимому, поставщики, те, кто обязан выставлять (поставлять) на нужды армии необходимые припасы, транспорт и т. п.

433. Чауш, чавуш (часаус), сержант, также страж, пристав. Чауши охраняли высокопоставленных заключенных, посылались от султана с ответственными поручениями к провинциальным пашам.

434. Палуба на военном корабле. Речь идет о трехпалубном корабле.

435. “Яссы”, 2-х мачтовый корабль Азовской флотилии. Спущен на воду 26 мая 1770 года.

436. “Таганрог” — 2-х мачтовый корабль Азовской флотилии. Спущен на воду 19 марта 1770 года. “Морея” — 2-х мачтовый корабль Черноморской флотилии. Спущен на воду 26 марта 1770 года.

437. “Журжа” — 2-х мачтовый российский корабль. Спущен на воду в 1770 году.

438. Кренговать — повалить судно на бок для очистки и починки подводной части.

439. Орудийный расчёт при пушках.

Текст воспроизведен по изданию: Записки генерал-фельдмаршала князя А. А. Прозоровского. Российский архив. М. Российский фонд культуры. Студия "Тритэ" Никиты Михалкова "Российский архив". 2004