Описание, присланное из Константинополя от бывшаго тамо резидента Ивана Неплюева о бунте, случившемся в сентябре месяце 1730 года, которым салтан Агмет с престола свержен, а на место его племянник Магмут возведен нижеписанным порядком

(Архив внешней политики России. 1730 г. ф. Сношения России с Турцией, дело № 19).

В первых потребно объявить, что салтан Агмет (Султан Ахмед III (1703—1730)) родился 1670 и воцарился 1703 году. И с начала своего государствования и до окончания был побежден ненасытимою страстию сребролюбия. Во удовольство тому [325] Министры ево, оставя правду и суд, всякими мерами и нопадками от подданных деньги похищали и ненасыть (Так в подлиннике) салтанскую исполняли. За что народ турецкой и всякого рода подданные от излишних вновь налагаемых пошлин и напрасных нападений в немалом озлоблении находились и ропты о лихоимстве салтанском и министерском умножились. Но хитростию верховного везиря Ибрагим-пажа, которой женат был на салтанской дочери, противности отдалялись, яко он, будучи везирем 12 лет, во все чины правления государственного употребил своих креатур. Но между духовных в том не успел. А войско янычарского чина по причине войны, в разныя времяна, в Персию разослал. И так сей чин умалился, что едва до 5000 человек янычар в Константинополе найтись могло (которых обыкновенно бывало до 40 000). Но и те уволены были рукоделию и другим механическим работам простираться, причем помянутой везирь способ имел народ в покое содержать, забавляя оный и строениями домов и другими веселиями, яко он был человек к роскошам весьма склонной. И всю свою хитрость употреблял как бы государя своего салтана Агмета веселить и к действам своим склонна иметь и от войны отдалить.

Понеже он везирь был миролюбив и толиковсем преуспевал, что салтан во всем ему отдался и по его воле следовал, что везирь уже правление внутренних государственных дел оставил все на кегаю своего Агмета, которой был человек гордой и бесчеловечной варвар и сребролюбием подобен государю своему салтану Агмету. И равномерно от народа ненавидим был, яко беспримерно противу своих антецессаров имел чин паши первого класса; и реизэ-фендия (которой чин в провлении государственных дел первой по везире) так собе подчинил, как секретаря. Будучи он кегая везирьской зять, получил конфиденцию у везиря допущен быть до салтана без посредственно. В чем верность свою к везирю непоколебимо держал, за что от него везиря сильно протекциею был содержан до сего случая.

Но как в нынешнем 1730 году персицкой шах Тагмасеб (Шах Тахмасп II (1722—1731)) по вступлений своем во Испаган и по искоренении Эшрефа отправил своего эхтимат девлета Тагмас-Кулу хана (Надир-хан; он же Надир-шах (1736—1747); этимат девлет-опора государства) с войском к Амадану, которой с уездом и Кирманшах заступил, выгнав оттуда турецкие гарнизоны.

По получении той ведомости везирь с шаховыми министрами в Константинополе всячески о заключении мира трудился и постановил кондициональной с ними трактат до опробации шаховой.

Тем трактатом обещала Порта шаху Амадан, Кирманшах, Салтанею, Ардевиль и Таврис возвратить, яко оныя забраны во время персицкого замешания. И с помянутным кондициональным трактатом отправила Порта к шаху одного из секретарей канцелярских, имянуемого Мегмет-эфендия купно с посольскими людьми. Но при том везирь скрывал от своего народа потерку Амадана и Кирманшаха. Однакож рассуждал, что иногда шах персицкой помянутого кондиционального трактата не примет и Эхтимат девлет ево далее воинские действа в турецких границах распространит. Отсего могли бы в турецком народе клевету умножить и нарекание учинить на везиря, что он в Константинополе живет, а о защищении государства своего попечения не имеет.

Того ради он везирь салтана склонил, чтоб с ним купно поход себе объявил и на Скутарь в лагерь перешел. Хотя ктомуниСалтан, ни везирь прямого намерения не имели, однакож во удовольство своего народа то предвосприяли. И дабы тем персицкого шаха устрашить, чтоб он вышепомянутой кондициональной трактат принял. И в том мнении поход свой [326] в действо показывать стали тем, что июля 3 российскому резиденту Неплюеву через реиз-эфендия в конференции объявлено о заключении с персианами трактата. И но недоверие к ним, о походе в Конью и в Алеп для воинских действ против персиян. II отдавали ему в волю, ежели он за салтаном следовать пожелает. А другим министрам объявили с тем изъяснением, ежели они переводчиков своих послать пожелают с везирем. О самих их персонах не упоминали. И тако, в следование оного предвосприятия того ж июля 16 числа у салтана у везиря и у протчих пашей воинския туи или коды, сиречь хвосты выставили по обычаю, которыя того ж июля 20 везирским кегаею церемониально на Скутарь перевезены и поставлены у шатров в лагере. А 23 того ж июля сам салтан и везирь и все министры с великою церемонною в помянутой лагерь перешли и жили в полатках, оставя в Константинополе каймакамом, т. е. намесником везирьским, капитан-башу, т. е. генерал-адмирал, которой везирю зять.

Однако ж янычары тогда проводили салтана на Скутарь и, оставя при полатках удобной караул, возвратились в Константинополь и жили в своих квартирах. А потом, тогож июля, в последних числех, объявил везирь публично о потерке Амодана и Кирмашпаха, чего для, держан был приватной совет в присудствии муфтия, где муфтий оную потерку приписывал к везирю, говоря, что он везирь все упущает, чтоб ему самому на войну не итить.

И в той силе салтану донесли, что он, возчувствовав, повелел дабы немедленно везирь в поход шол, о чем везирь публичными ордерами командирам воинским публиковал, дабы к 18 августа были в готовности.

Но хотя и учинил сей вид, а в намерении того не имел. Во исполнение того, все воинские командиры, будучи его креатуры, по его желанию отозвались письменно, что не такмок 18 августа, но и к 15 сентября едва могут быть готовы. Почему везирь салтана докладывал и по желанию своему от него решение получил, чтоб поход отложить до 17 сентября, и тако в народ публиковали.

Однако ж совершенного приуготовления, разве некоторых видов, не чинили, ибо везирь продолжал время, ожидая возвращения Мегмед-эфендия, посланного к шаху с вышеписанным кондициональным трактатом, надеясь апробации оному. Яко Мегмед-эфендию секретно дан был указ, чтоб персианам Таврис отдать когда востребуют по силе трактату, понеже везирь имел секретный ведомости, что шахов Эхтимат-девлет к Тавризу приближался.

Помянутой Мегмет-эфендий с вышеписанным кондициональным трактатом из Константинополя июля 1 числа к шаху отправлен и следуя тому пути проехав Таврис в педальном разстоянии, нашел шахова Эхтимат-девлета Тахмас Кули-хана, которому трактат вручил, на что он ответствовал, что апробация трактата зависит от воли государя его шаха, А между тем требовал, дабы Мегмет-эфендий велел таврискому паше из Тавриза выступить и по договору тот город им отдать, на что Мегмет-эфенди склонился и дал к таврискому паше письмо, которое Эхтимат-девлет послав, и сам с войском к Таврису пошел.

И хотя паша тавриской по указу везирскому мог бы город отдать, но гварнизонные янычары к тому не склонились и против персиян на вылоску вышли, где персияне имели щастие оных победить и до четырех тысячь порубить, а достальных ко Иривану прогнать. Но те ушедшия не останавливаясь в Ириване, собрались в Ерзерум — взбунтовали и прислали несколько человек янычар с письмами в Константинополь к янычарам, прося их дабы они приняли участие в их требованиях, которые состояли в том, что когда Порта Таврис завоевала, тогда домы и лавки и гостинные торговые дворы описаны были на султана и потом проданы из казны воинским и прочим партикулярным людям турецкого народа, которые похотели [327] в Таврисе основательно жить. А ныне де Порта добровольно оной город персиянам уступила. И потому справедливость требует дабы обывателем тавриским те деньги заплатила, которые у них за дворы, лавки и гостинные дворы взяты в казну. Также и за пожитки, которые они ныне при потерке того города утратили. И сверх того, жаловались, что их обманули, яко не сообща им Таврис отдали, при взятии которого и при сдачи не мало магаметанской крови пролито.

Сия ведомость из Ерзерума о бунте и потерке Тавриса получена в Константинополе августа в последних числах, что везирь с великою осторожностью восприял. В первых призвал к себе янычарских командиров, которые суть ево креатуры и велел им писать в Ерзерум к янычарам, дабы они не роптали и успокоились, обещая в убытках их удовольство им учинить.

И действительно, до семидесять тысячь левков денег на росплату им отправил с одним нашею втораго класса. Потом, 27 августа, держан в лагере, при султане генеральной совет, в котором суждено о настоящих персидских делах. Но духовные, т. е. муллы и улемы, все мнение дали дабы везирю немедленно в поход иттить и султану б не ити, потому что ежели сам султан пойдет и дел по желанию не произведет, тем вящей стыд Отаманской империи наведет. А вяще это от такового народа, которой от волочаг (Так в подлиннике, возможно чтение “волочат”) авганцов побежден был. Еще ж один улема имянуемой Мирза-заде извинение принес, что им правды нельзя говорить в совете, понеже во время преж-няго визиря Али-паши, он Мирза-заде и многия другие за противные мнения в ссылку были посланы, противу чего он обнадежен был, чтоб без страху мнение свое объявил откровенно, что он и учинил в следующих терминах. Что де персияне отбирают свои земли, то им не есть противно закону, а что они турки оные места забрав кровопролитием, не употребя к тому удобнаго защищения, теряют — сие им туркам в противность закона. И сему мнению следовали другие улема, имянуемые Дамаг-заде, Шех-заде и Стамбул-эфендий, т. е. генерал полицимейстер цареградской, так же реиз-эфендий, хотя и креатура везирьская от дел отдалялся и с везирьскими мнениями не соглашался, ибо весьма озлобен был от кегаи визирьскаго.

И тако в том совете решили, чтоб султану в Константинополе остаться, и везирю в поход иттить, ибо опасность имели, дабы персияня прогрессов не распространили далее того, елико им по вышеписанному кондициональному трактату уступлено. О сем и в народ публиковали 30 тогож августа. Призвав российского резидента Неплюева в лагерь к реиз-эфендию, которой трактовав ево обедом, объявил о скором походе везирском, показуя желание, чтоб он резидент с везирем в Токат и Арзерум следовал для держания общих мер в персидских делах, по силе трактата 1724 года между России и Порты заключенного. На то резидент ответствовал, что он без указу своея государыни Е. И. В. отлучиться от султана яко резидующий министр с одним везирем ехать не может.

И хотя поход везирской назначен был к 17 числу сентября, но паки сие угасло и разгласили, что отложится оной до 15 октября, за что ропот между духовных и в народе зачался. Но везирь, имея себе салтана помощником, вышеписанным Мирза-заде, Дамаг-заде и Шех-заде, объявил арест, дабы они на загородных своих дворах жили без выезду, а Стамбул-эфендия в ссылку послал. И тако от оных арестованных персон, яко духовных, их суверия в народ против настоящего правления подущение вящше рассеяно. А особливо через тех, которые из Арзерума прибыли. Однакож несколько дней так продолжалось и 14 сентября рождение завомое Мевлуд богомерского их лживого пророка Магомета, в тишине отправлено, а на третей [328] день, то есть 16 сентября, в вечеру, как о том после бунту знатной человек сказывал, будто везирь положил намере с своими конфидентами, что ему немедленно в поход итти. Но того не ведомо, по ведомостей ли каким противным из Персии полученным, или во убежание народного роптания, яко тово откровение не пришло, понеже в четверток 17 числа сентября в 10 часу пред полуднем зачался бунт внутрь Константинополя следующим порядком.

Один янычар, родом албанезец Потрон-Али накануне согласясь с одним эрзерумским янычаром Мириалием и сдругими подобными себе до двенатцати человек и в помянутом 10 часу, учиня в мошкее (Мечети) суеверную свою молитву, и вышед на базар подняли зеленою знамя и закрычали: “кто сущей магометанин, тот в соединение к ним да приидет против неспроведливаго министерства”; почему собралось человек до 50.

И подняли другое знамя и разделясь на двое тем же голосом людей к себе прибирали о чем янычар-аге немедленно донесено, которой будучи в Цареграде и сед на лошадь поехал для усмирения оных. И встретя одну партию малую бунтовщиков разогнал. А потом наехал другую партию до дву сот человек, которая ему сказала, что они до него никакова дела не имеют и командиром ево больше не признавают, а востали против несправедливаго министерства, дабы оного свободиться, и советовали ему в дом свой ретироваться, что он и учинил.

Тот же час донесено визирскому кегае, которой тогда в Константинополе был для диспозиции к свадьбе дочери своей, и услышав, оробел, и завязав лицо из Константинополя ушол. И оставя свою барку, переменяя перевозные лодки, в лагерь к султану перебрался.

В тот же час донесли и каймакану капитан-паше яко действительному тогда константинопольскому командиру. Но и он не употреби ни каких средств ко успокоению, бегу дался.

И собрались все к султану на Скутарь в лагерь, которой к бунтовщикам тогож дни пополудни посылал янычар-агу спрашивать о причине их востания, обещая их удовольствовать только б успокоились. По той комисии янычар-ага после полудни ездил к бунтовщикам, нашед их на Эт-Майдане ополчась до двух тысяч человек. И спрашивал их указом салтанским против вышеписанного. На то они ответствовали, что против салтана никакова неудовольства не имеют, а восстали против несправедливаго министерства, которых бы султан им к суду отдал, а имянно: везиря, муфтия и капитан-пашу и визирьского кегаю и реиз-эфендия — понеже де они многими налогами государство отягчили и привилегии их нарушили и откупы многие, которые отдавались погодно, своим креатурам в жизнь укрепили, а большую часть кегая визирской себе забрал. Так же и государство извне не защищали и персиян ко отобранию многих городов допустили с немалым разорением и кровопролитием их магометанского народа. А особливо, яко предатели, Таврис отдали, оставя на жертву тамошних обывателей и их имения. Ещеж де последнюю комендию перед всем светом на стыд учинили, что сами перешли на Скутарь и султана перевели и намерения к даль-ному походу не имели, токмо янычар и протчих военных людей разорили. Понеже публиковали крепким указом, чтоб быть в готовности к походу, которому следуя янычары и протчие военные люди распродали домы и лавки и оставя свои ремесла, кто чем промышлял, занимая деньги к походу исправились. Якоже и он начальник возстания Потрон-Али продал лавку, протчей свой скарб и истратя деньги и усмотря, что нашлись в том от министерства обмануты, того ради принужден якоже изучинил возстание, дабы такова несправедливаго и непорядочного министерства свободится, о отдаче которого ныне у султана требуют. С тем ответом янычар-ага к султану [329] возвратился. Получа сей ответ султан повелел всем командирам воинским и статским к себе собраться и со всеми оными в третьем или в четвертом часу ночи с Скутаря на четырех галерах в городской свой дом переехал, в котором заперся, понеже сей двор есть древняя Византия стенами окружена. Где будучи, везирь султану предлагал дабы той ночи вооружась с теми людьми, которые внутрь двора находились около семи тысяч человек, нападение учинить на бунтовщиков, которых той ночи только с три тысячи на Эт-Майдаие (то есть одна площадь так завомая внутрь Царяграда) было в собрании.

Но султан на такую резолюцию не дозволил, льсти себя, что он на престоле утвердится через потерку министров, ежели он бунтовщиков не огорчит. Того ради и не ризковал. А бунтовщики того дни начали усиливаться. Немедленно заперли Константинопольские ворота и поставили караул, чтоб никого из города не выпущать. И велели запереть торговым людем все лавки, дабы при заметании напрасных обид без винные граждане не понесли, объявляя биричем, что они никому никакой обиды делать не будут, яко возстаний их токмо против министерства. Еще ж грекам, армянами жидам приказали, чтоб для безопасности своей из дворов не выходили. И тако как вышеупомянуто того дни токмо до трех тысяч собралось и ночевали на Эт-Майдане, поставя котлы и вооружась, яко оружие себе забрали в лавках безденежно, где сколько найтить могли. А другого ничего из лавок не брали. Но оное собрание было из простаго народа. Понеже ни одного из их офицеров янычарских к ним не пристало, ниже из граждан знатных. Ибо хотя граждане весьма желали перемены правления, но видя бунтовщиков в малой силе пристать к ним того дни не отважились. И тем четверг кончился.

А в пятницу 18-го дня, поутру, султан у себя на переднем дворе выставил магометово знамя имянуемое санджак-шериф, по обычаю призывая всякого верного магометанца подданного в свое защищение, обещая по пяти аспр на день вечного жалования и в подарок 25 левков человеку. И послал тогож утра к морским и артилерным, чтобы его сторону держали, а по последней бы мере к бунтовщикам не приставали. Но артилерные во ответ сказали, что они к бунтовщикам не пристают и от янычарского корпуса отделяться не могут. Тогож дня бунтовщики выбрали себе ис простых своей партии янычар-агу и кул-кегаю и разослали по Константинополю и на Скутарь и на Галату со знаменами в свою партию людей набирать. И весь сей день было позорище странное, понеже некоторой народ шел и под султанское знамя, а большая часть под знамена к бунтовщикам. Но между собою не ссорились и друг другу не возпрещали. Так же и посторонним обиды не чинили. Токмо тем друг от друга разнствовались, что к султану шли без ружья, яко у него во дворе ружья довольно; а которые принимали бунтовщицкую сторону, те ходили с ружьем. Однакож султанская партия мало умножилась, а бунтовливая прежде полудня до 12 тыс. возросла. И янычары все к бунтовщикам пристали. А офицеры их разбежались. И усмотря султан слабость своей партии, ворота паки затворил и людей собирать перестал. Токмо харем, сиречь наложниц, со Скутари к себе привез, и Хасеки-агу к бунтовщикам спрашивать посылал: “чего они требуют?”; которые как и прежде требовали отдачи министров живых, на что он того дни никакого ответа не дал. А бунтовщики того дня к вечеру и до 30 тыс. умножились, которым выбранной ими янычар-ага всякие продерзости делать запретил. А для содержания их собрания позволил ограбить домы капитан-паши, кегая везирьского, реиз-эфендия и Галатскаго воеводы и некоторых других креатур министерских. Что учиня собрали сумму денег, из которой янычар-ага раздавал своему собранию на покупку харчу, дабы на грабеж отнюдь не дерзали. И правда, иной никакой они никому посторонним обиды не чинили, кроме что патриаршу греческую церковь ограбили [330] за то, что патриарх по их требованию подарку ста червонных не дал. Однакож под имянем бунтовщиков многие бездельники собрався, некоторые домы в Цареграде и на Галате воровски разграбили.

В той же ночи султан призвав к себе одного морского капитана имянуемаго Абди-Али и определил ево в арсенале и во флоте главным командиром. И послал ево во адмиралтейство, яко морские к султану верность содержали. И тем пятница кончилась.

В субботу 19 числа султан был без действия и начали быть ево дела в отчаянии. А бунтовщики того дня до 60 тыс. умножились и артилерных себе почитай силою взяли. А морские в адмиралтействе запершись сидели.

Тогож дня бунтовщики взяли к себе улему или муллу имянуемаго Мирза-заде, которой был на загородном своем дворе арестован. И привезши его почли себе за муфтия и требовали ево совета, понеже собрание их час от часу сильно умножалось, ибо они еще в пятницу разослали во все окрестные стороны ведомости о возстании своем противу министерства, призывая к себе в соединение военной всякой народ.

Над вечером тот же день паки султан к бунтовщикам посылал Халеку-агу, которые неотменно в требовании своем стояли, дабы султан им министров своих живых отдал. Но он того дни ни какого им ответа не учинил. Но усмотря сильное бунтовщиков собрание и видя невозможность к противлению, ещеж многие бостанжи и чегодари ево султанские и министерские, к бунтовщикам передаваться начали, того вечера султан везиря и везирьскаго кегаю и капитан-пашу заарестовал. И той ночи по указу ево удавлены.

Но и при такой погибели корень сребролюбия в султане не угас ибо у мертвых велел перстни алмазные и четки жемчужные обрать и к себе принесть. Еще ж сие для ведения упоминается, что де везирь прежде конца своего просил у султана последней милости, чтобы прежде его удавить капитан-пашу, которого несмотрением бунт зачался и взрос и конечную погибель им нанес, что султан окордовал. Итако, как вышеупомянуто, капитан-паша и везирь и везирьский кегая той ночи удавлены.

Здесь паки не можно умолчать о жестокосердии и безчеловечии султанском, что вместо того, чтобы верного своего слугу везиря и протчих министров (которые ево и при погибели не оставили яко могли б в четверг убегом живот свой спасти, как то учинил реиз-эфендий, тефтердарь и чауш-баши) хранить, а по последней мере дать было им волю над бунтовщиками действовать.

Ежели б и не превозмогли, но сладше бы того от неприятельского меча умерети, нежели за всю свою верную службу в награждение удавление претерпели!

Но оный безчеловечный государь льстил себя, что погубя и отдав министров, на престоле удержится. Но есть всевышний, которой владеет царством человеческим! Ему же хощет, дает, то и над оным варваром месть сотворил, как то ниже сего означится.

А здесь нужно обратиться паки ко истории.

То есть в воскресенье 20 числа по утру от султана из двора, тела везирское и капитан-пашинское и кегаи везирского, положа на простую телегу двумя быками, вывезены к бунтовщикам на Эт-Майдан, которые взяв оные тела ругались над ними разными образы и, наконец, привязав везиря к лошадиному хвосту во двор султанской возвратили, дав ответ, что он их обманул, будто тело оное прислано не везирское. Но сие у бунтовщиков был претекст, дабы ево с престола свергнуть, понеже тут ему объявили, что и им самим недовольны, но хотят возвести на престол племянника ево Магмута, сына султана Мустафы.

И тако тот день всю власть уже бунтовщики приняли и повсюду караулы разставили. И морские к ним же пристали. Так же они бунтовщики все [331] тюрьмы отворили и с каторг турок роспустили. А пойманных бездельников, которые под их имянем разорение и грабежи чинили, в мелкие части изрубили. В тот же день султан по удавлении везеря Ибрагим-паша учинил везирем зятя же своего Мегмед-пашу, которой у него служивал селих-тарем.

Он же султан Муфтия и Фейзулаг-муллу везирского конфидента посадя на галеру и отвезши к Пропонтису, велел удавить и бросить в воду, что и учинено.

И того ж вечера султан Агмет будучи во отчаянии престола по объявлению от бунтовщиков пошел во апартаменты к племяннику своему Магмуту (где он держался под арестом 27 лет и один месяц) и сняв с себя шубу надел на племянника своего Магмута, прося ево милости к себе и к детям своим, понеже по всенародному хотению и с божиею волею он престол оставить принужден, а вручается скипетр Оттоманской империи ему Магмуту. И потому султан, Агмет и з детьми своими остался под арестом в тех апартаментах где сидел племянник ево Магмут. А он Магмут (Султан Махмуд I (1730—1754)) тоя ж ночи в султанские палаты пришел и царствовать начал возраста своего 33-го года.

Того же вечера бунтовщики положили намере, чтоб на завтрее собраться вне города, на месте имянуемом Эюп для объявления нового султана. И тем воскресение кончилось.

А в понедельник, то есть 21-го поутру рано, на помянутое место Эюп собрались все военные люди и бунтовщики и при том собрании объявили нового султана Магмута и в народ о том биричем кричали и матери Магму-товой сообщили о возшествии на престол сына ея. И к нему султану Магмуту во дворец главные люди все с комплементом о подданстве своем собрались и назначили день для коронации ево в предыдущую тогда пятницу, то есть к 25-му тогож сентября. И тако султан, приняв комплименты, подтвердил чин везирский Мегмет-паше, от прежняго султана данной. А муфтием учинил вышеписанного муллу Мирзу-задея. А янычар-агою и протчие военные чины подтвердил тех же персон, которые от бунтовщиков выбраны были.

И главному бунтовщику Потрону-Али подарил лошадь с убором, которой ему извинялся что настоящее возстание учинил по неспособности от прежняго правления в ево султанскую пользу, за что подвергая себя, отпущения просил, что ему и протчим всем султан акордовал и обещал, что никогда мстить не будет.

От него ж султана Магмута учинен везирским кегаею Недилли-эфендий, которой и у отца ево султана Мустафы служивал селихтарем и чауш-башею. А реиз-эфендием учинил Сулейман-эфендия янычарскаго, которой, сначала правления бывшаго напередь сего везиря Али-паши бывал реиз- же эфендием. А чауш-башею учинен Дервиш Мегмет-ага, которой с генералом лейтенантом господином Румянцовым в Ширване границы делал. Тогож числа арестованы прежняго султана зятья Агмет-паша и Али-паша, да бывшаго везиря Ибрагим-паши сын Агмет-паша. Сие все учинено с султанской стороны.

А бунтовщики тогож числа собрався на Эт-Майдане ополчились в палатках (которые они из скутарского лагеря во время замешания туда перевезли), начали записывать в янычарскую книгу, без султанского указу всех бунтовщиков, которых сказывали, что до 80 тыс. набралось и более умножилось. При котором случае кул-кегая янычарской, которой был ими же бунтовщиками выбран и в том чине подтвержден от новаго султана, сказал, что уже янычар многое число и более не надобно, того ради что излишнее число будет убыточно государственной казне, без нужды содержать. Что услыша, бунтовщики зароптали и смутясь, оного их кул-кегаю, того [332] часу, в мелкие части изрубили. И потом записку янычар продолжать начали. Сим понедельник кончился.

Во вторник 22 сентября разгласилось будто бывшей султан Агмет сам себя отравил. Но сие явилось ложно, ибо он под арестом обыкновенным жив находится.

Тогож числа поймали бунтовщики дворецкого везирского, которой от страха умер; и мертваго изрубили. Они ж бунтовщики искали из греков Курчи-баши Монолаки и доктора Теста-бузы, ибо оба они были кегаинские фавориты. Но хотя домы их разграбили, одноко ж они сами убегом спаслись. Тогож дня публиковали, чтоб с ружьем по Константинополю турки не ходили, но бунтовщики на Эт-Майдане вооружась стояли. И в том продолжалось до 24 числа, которого дня султан дал прощение помянутым арестованным бывшаго султана зятьям: Али-паше и Агмет-паше и везирскому сыну.

Тофтердарь и переводчик Порты Александр Гика сысканы и в прежнем чине подтверждены.

И персидских послов по прежнему трактовать повелели, которым во время замешания от бунтовщиков дан был караул. Также и самозванцу шаховичу (Лицо, называвшее себя сыном шаха персидского), дабы им не пропасть.

25 сентября, в пятницу поутру собрались все знатные люди к султану во двор. А бунтовщики янычары по улице, по обе стороны, в одну шеренгу стали без ружья и без строевых колпаков, таковым образом, как они бывают в воинских походах. И в 10 часу перед полуднем поехал султан с церемониею на Яуп (Эйюп — северная часть Константинополя, у Золотого Рога), имея на себе сургуч, т.е. перья алмазами украшенные в чалме, что у них вместо короны почитается. Перед ним шли, по мнению, около трех или четырех тысяч человек военных людей с копьями короткими, имея своих офицеров. Потом ехали начальные бунтовщики: Потрон-Али и Мири-Али. За ними следовали знатные люди, гражданские и духовные и янычар-ага и некоторые паши, после которых ехали рядом везирь по правую, а муфти по левую сторону, как обычайно. За ними ехал имрахор или конюшей с заводными султанскими лашадьми в богатых уборах. Потом ехал сам султан Магмут. Собою бел, усы черные, без бороды, понеже во время аресту их, бороды растить им не позволяется. А за султаном ехали селиктарь и казначей и бросали в народ деньги парами (Пара — турецкая монета. 40 пара составляли один пиастр, или левон (левк)), а негде отчасти и червонцами. После которых все султанские дворовые и музыканты играючи и бьючи в литавры и в барабаны.

И тем порядком приехав султан на Еуп [Эйюп] в одну мечеть, а которой обыкновенно Оттаманской империи новым государем в совершение коронации по вступлению в провление, саблю привязывают и всенародным гласом поздравляют. Что возприяв султан Магмут паки с тою же церемониею возвращаяся был в другой мечете имянуемой султан Агмет, откуда во двор свой возвратился. А пушечной стрельбы для той церемонии не было.

А 26 сентября чужестранные министры посылали переводчиков к везирю с поздравлением возшествием на престол султанским и его возвышением. Но тот комплимент принял кегая везирской, не допустя к везирю, объявя, что везирь делами утружден, чему они и самовидцы были, что тогда везирь находился в конференции с начальными бунтовщиками Потрон-Алием и Мири-Алием, которые при везире сидели и подчиваны аки бы паши первого класса.

Понеже янычары и все бунтовщики на Эт-Майдане ополчаясь пребывание свое продолжали и вновь себе людей, следовательно в янычарскую книгу записывали. [333]

На завтре 27 тогож сентября зделан от султана капитан-пашею бывшаго султана Агмета зять Агмет-паша, к чему сказывают бунтовщики помоществовали.

Того ж числа сыскан прежней реиз-эфендий, которому живот дорован и на загородном дворе жить поведено. Также и галатской воевода через султанскую мать от султана и от бунтовщиков прощение себе исходатайствовал.

28 сентября бунтовщики, по указу султанскому, или лутче сказать по увещеванию, людей себе записывать перестали.

А 29-го выдано всем военным людем и бунтовщикам, которые записаны, от султана по 25 левков в подарок, яко таковая сумма обыкновенно им дается, по вступлении нового султана на престол. Однакож и бунтовщики ополчения своего не разрушили, понеже требовали у султана письменной амнистии за их возстание. Также из других городов военные люди собиралися и требовали себе подарку, но по обыкновению, после записки не дается. Однако ж они в том упорно стояли и в том дела их по 30-е сентября остались. А 30-го сентября султан дал на письме требуемую бунтовщикам амнистию и подарки, почему все замешание кончилось и ополчение их разрушилось.

Еще ж и сего не можно умолчать во обличение кегаи везирского сребролюбия, понеже нашлось после его денег десять милионов левков а противно тому у везиря ни одного не явилось. А у султана Агмета сказывают до пятнатцати милионов червонных кабинетной казны нашлось. Однакож государственного приходу во всю ево бытность до конца год от году ни деньги не оставалось. Яко он все под свое ведение забирал и веселился, чем и потопился.

Поданной от султана бунтовщикам амнистий был все ко успокоению. Но после оказалось инако, ибо хотя и разошелся лишней народ и некоторые домовые янычары, однакож еще до дватцати тысяч янычар во обыкновенныя казармы, зовомыя камары вобрались имея у себя знамена и ружье, чего им без войны держать не позволяется. И хотя имеют командиров янычар-агу и кул-когаясы самими ими выбранных и от султана подтвержденных, однакож команды оных и следовательно султанской власти во всем не подчинялись, ибо содержались под дирекциею серденгечти агов, между которыми главной и он же и бунту начальник известной Потрон-Али. Тех серденгечти агов имеется до двусот человек, которые разумеются в турецком войске люди отчаянные ибо ими баталии зачинаются через которых корпус бунтовливой, т. е. янычары вмешались в правление государственных дел.

Сперва помянутой Потрон-Али с несколькими персонами приехал к везирю Мегмет-паше и претендовал, чтобы учинить казиаскером Стамбул-эфендия прежняго, от Ибрагим-паши в ссылку посланного; а Стамбул-эфендием одну персону их партии. Также б и бастонжибашу переменить. И хотя везирь в том спорил, но видя их усилие, доложа султану все им по их желанию окордовал. Так же и князя Молдавскаго Михаила в Валахии князем по их же рекомендации учинили, хотя от прежняго султана и назначен был там князем сын умершаго князя Николая Моврокордата.

Потом публиковали султанским указом, чтобы помянутые серденгечти-аги на лошадях не ездили и платья то есть сарыков красных, которые во время бунту надеваются, не носили и с ружьем бы не ходили.

Также и обывателям константинопольским объявлено, чтоб они против продерзостей воинских не уступали, а, когда явятся, обсилев оных, приводили б к суду, понеже чинили многие обиды и подданным, и не позволяли никакова платья носить кроме чернаго. А нашед другой цвет обдирали и били, против котораго указу бунтовщики, т. е. янычары показали вид к послушанию. Но в самом деле иное мыслили, ибо муфти и улема [334] которые от прежняго везиря были ссылочные, а в настоящем правлении первые, им под рукою потакали. Яко они и бунту подущение учинили.

В той надежде бунтовщики, т. е. Потрон-Али с товарищи, 14 октября пришед к везирю претендовали усильно, чтоб нового везирского кегаю Недилли-эфендия переменить. Также б и реиз-эфендия прежняго в ссылку послать, которой от везиря новаго учинен был по бунте тефтер Емяни, т.е. оберштеркрикскомисар, что им везирь с докладу султанского окордовал, т. е. кегаю Недилли-эфендия в ссылку послал, понеже он искал учинить везирем Рустен-пашу и умышлял как бы бунтовщиков искоренить. А реиз-эфендия старого в ссылку послали и на третий день паки возвратиться велели и жить на загородном дворе не являлся при Порте, яко министры весьма ево потерять не хотели, консидеруя ево практику в делах, а особливо персидских.

Потом многие были советы при Порте и уже муфти и улема увидели, что бунтовщики неприличную себе власть присвояют. Того ради учинили бунтовщикам имянной султанской указ, чтоб они в десять дней совершенна успокоились и в домы свои разошлись. А ежели кто противен явится, с тем поступлено будет по закону, яко с противником. Которой указ приняв бунтовщики обещали исполнить и вся надежда была к тишине.

Но паче чаяния октября ж 23-го Потрон-Али с товарищи пришли к везирю и просили, чтобы он учинил князем в Молдавию на место настоящего князя Григория Гики одного гречанина Янаку, которой был у турчанина главного мясника писарем, на что везирь ответствовал, что он такова подлого человека учинить князем не может. А к тому ж есть некоторые обыкновенные дачи в казну, которых заплатить нечем и с тем ответом отослал.

А на завтре, т. е. 24 октября, паки Потрон-Али с товарищи привезли помянутаго писаря к везирю со усильным требованием, чтобы учинил князем, дав от себя сумму денег в займы до двусот тыс. левков на дачу от везиря претендуемую. Но и при том везирь не малое затруднение показывал токмо не предуспел. Ибо Потрон-Али говорил и просил учтиво, чтоб везирь ему такую милость окордовал, ибо в противном случае приведет ево Потрона-Алия в отчаяние, всячески того искать. Что видя, везирь ходил к султану и, разсудя усилие бунтовщицкое, и на то позволили, т. е. вышеозначенного писаря князем в Молдавию учинили. А настоящего-князя Григория Гику в Константинополь привести повелели. Причины для чего Потрон-Али за оного писаря интересовался таковы: первая, что оный писарь албанезец также, как и Потрон-Али. Вторая, что в первой день бунта мясо им безденежно на щет отпускал. Еще ж для ведения приписуется, что некоторый бунтовщики с похищенными пожитками шли в разные стороны из Константинополя, которыя по указу султанскому, по дорогам ограблены и побиты, а некоторые с деньгами к Порте привезены, в том числе одна персона с двумя стами тысячами левков. От Потроп-Алия во отечество ево Албанию посланная перенята и к Порте привезена и деньги взяты, которых Потрон-Али не отыскивал. Ибо он следовательно нападки чинил на богатых турок и греков. Якоже и кюрчи баши ушедшаго и потом явящагося обарестовали. Еще ж предлагали бунтовщикам, чтоб они в разныя партии разделясь шли в пограничные европейские городы; но они видя опыт, что их на дороге ловят и в разделении скорее изкоренить могут, того ради отозвались, что они врознь разделятся не будут, ежели все вместе и в одно место посланы не будут.

Еще же во исправление к прежнему описанию от 1 октября посланному сие объявляется, что хотя тогда разгласилось что прежней муфти отвезен к Пропонтису и в море брошен, однакож то не воспоследовало. Ибо он отвезен жив в ссылку во остров Тенедо. Также и Фейзуллаг-мулла. В помянутом же описании объявлено, что после кегаи при Ибрагим везире [335] бывшаго нашлась денег десять милионов левков, но после, чрез домовых ево_г в разных местах сохраненных в земле, найдено еще до тритцати милионов левков. Понеже он кегая приобщил то со Ерзерумских минер и других откупов и нападков, ибо интересовался даже до сальных свеч. Еще же на загородном своем дворе делал тайно деньги под гербом римского цезаря. В сём состоянии остались дела турецкие по 26 октября.

А того числа отставной хан Каплан-Гирей у султана на аудиенции был, где определен в Крым ханом действительным на место брата ево роднаго Беягли-Гирея (Крымский хан Менгли-Гирей (1724—1730) и вторично (1737—1739)).

В протчем держан при Порте совет и объявлено бунтовщикам, чтоб отнюдь в правление государственное не мешались, что они и обещали.

Но как сии дела скончаются о том впредь, в следование сего напишется. Но по 3-е ноября ничего инаго не произошло. Токмо вышеозначенной гричанин Янаки в Молдавию князем назначенной, указом султанским оборестован и в железа яко злодей посажен. А в Молдавию князем прежней князь Григорий Гика подтвержден быть обещан, что и учинено 4 ноября.

И хотя бунтовщики тогда за оного Янакия не вступались, но после причли себе за афронт и предлагали дабы онаго Янакия учинить суруджи башием, над всем скотом, которой в Константинополь пригоняется, что ими обещано было. И оный из желез был выпущен и содержав под честным караулом.

Между тем по указу султанскому, прибыл из Нисы Мусун Абдуллаг паша перваго класса, о котором разглашено было, что он призван для посылки в провожатые с пелегринами в Мекку, х которому пути он и вид приуготовлением своим показывал.

Ещеж султан учинил себе капыджиляр-кегаясы, т. е. церемонимейстером, Ибрагим-пашу второго классу, которой бывал напередь сего у Неман Кюпрули везиря, везирьским кегаею,котораго всемерно признавают за умного человека.

Яко же и нынешней султан принял его к себе в конфидентную милость по которой он Ибрагим султану предлагал, дабы бунтовщиков извести, о чем султан с ханом Крымским, с везирем с Мусун Абдуллаг-пашею и с Дамаг-задеем советовал тайно.

И сверх того сам по городу в простом платье тайно ж ходил через многие дни, усматривая и разведывая какова об нем мнения народ. И как говорят что через Мусун-пашу асикуровался султан тайно от старых янычар, что они за бунтовщиков вступаться не будут, как с ними султан ни поступит, ибо оные бунтовщики Потрон-Али с товарищи с серденгечти-аги весь народ огорчили своими нападками, гордостию и обидами, яко же и самаго султана и министров принудили о крайней резолюции мыслить. Понеже 10 числа Потрон-Али с товарищи пришед к Порте, требовал у везиря чтоб новаго ево товарища Муслу, ибо первой ево товарищ Эмир-Али, по нескольких днях бунта, со многим богатством ретировался ко Ерзеруму, учинить кул кегею янычарским, т. е. генерал порутчиком, в чем ему везирь, отказав, поехал к хану.

Потом Потрон-Али, вызвав Музур-агу везирского сиречь генерала адъютанта и послал ево к везирю сказать, дабы безотговорно дал Мусле кафтан кул-кегаянской, что у них разумеется вместо патента. А в противном случае все янычары того часа к Порте соберутся, сами у султана то одержат. Усмотря везирь такое усилие, доложа султану дал Мусле чин кул-кегаянской. Но и тем еще бунтовщики не удовольствовались, понеже давали султану знать, чтоб он учинил янычар-агу от них выбранного верховным везирем, а кегаею везирским быть бы при нем Потрон-Алию в чине [336] нашинском первого класса и взять бы за себя дочь султана Магмета, которая была за бывшим везирем Ибрагим нашею, а Мусле бы быть янычар-агою. А и тако хотели всю власть за себя забрать и следовательно султана оныя лишить.

Что все ево понудило как вышеупомянуто крайнюю резолюцию взять, чему верные ево рабы Мусун Абдуллаг-паша и капыджиляр кегаясы Ибрагим и Дамаг-заде согласясь с ханом и везирем положили намере (к чему и султана склонили), чтобы под протекстом персидских дел учинить генеральный совет, в которой бы призвать Потрон-Алия с товарищи и ввести бы в султанский двор, где б их свободнее было умертвить.

В следование чего, 12 ноября учинен был при Порте Генеральной совет, в котором и Потрон-Али с некоторыми своей партии присудствовал. В том совете главное предложено: что персияня Генжу осадили, того ради военным людям подлежит иттить в Персию. Против чего Потрон-Али с товарищи ответствовал великим криком, чтобы не только Генжу защищать, но и Таврис и протчие городы персиянами отобранные возвратить и российских бы из Персии выгнать.

Понеже де россияне с персиянами в соединении, за что должно против их войну восприять, к чему они готовы. Токмо нынешним зимним времянем в Персию итить невозможно. Но авторы сего подложнаго совета Мусун Абдуллаг-паша с товарищи усмотрели что с Потрон-Алием ево партизанов серденгечти агов было немного, того ради к султану во двор того дни не пошли, мня что недовольно толикое число убив, покой возиметь. Для того сказали Потрону-Алию, что сие дело важное, подлежит другой раз помысля пред самим султаном во дворе ево совет учинить и ево резолюцию взять. И тем совет кончился и по обычаю разъехались.

И яко сей совет нарочно был учинен публично и того ради и в народ разгласилось было генерально о войне.

Тогож числа указом султанским призванной Янун ходжа, того ж вечера учинен капитан-пашею, яко он человек в морском деле по их обычаям искусной, из себя не глупой и отважной. Понеже он в последнюю войну с венецианами был капитан-пашею, но от прежняго везиря Ибрагим-паши свержен и в ссылку был послан. Котораго искуство зная, ныненшой султан нарочно призвав и как вышеупомянуто учинил капитан-пашею.

А антецессору ево Агмет-паше зятю султана Агмета дал провинцию Сайду, т. е. Сидон, где ему быть генерал губернатором. И хотя бунтовщики увещевали ево капитан нашинской чин держать, обещая к тому свою помощь, но он человек смирной и неглупой, предвидя основание их на песце, тако ж и волю султанскую, что ево хочет переменить, того ради сам просил, чтоб его от того чина свободить, показуя себя к тому чину недовольна и не искусна.

А бунтовщики за него хотели вступаться, видя ево смирение. Противно тому искуство и отважность Янун-годжи боялись, как тот их страх после и в действе самом увидели, о чем означится ниже сего, ибо оному Янун-годже тогож вечера т. е. 12 ноября как он прибыл от султана, о секретной резолюции против бунтовщиков объявлено. В чем он султану и протчим верным султанским партизанам большое побуждение учинил, советуя то, как наискоряе в действо произвести, перенимая все опасности на себя.

Во исполнение чего, к 14 числу назначили Генеральной Совет, дабы по утру рано собраться всем при Порте и ехать к султану во двор.

А между тем 13 числа ездил султан церемониально смотреть школы Перской (Пера (Бейоглу) — часть Константинополя, за Золотым Рогом. Южная часть Бейоглу называется Галатата), имея при собе янычар-агу и других бунтовщиков. Как [337] оказалось, что то учинено было умышленно, дабы подать бунтовщикам большую конфиденцию, чтоб они не опасались к султану во двор быть на завтрее в Совет, как то они и учинили. На завтрее по утру, т. е. 14 ноября, собрались к Порте где были от везиря и от протчих приняты ласково. Потом поехали все к султану во двор и собрався в Диване имели разные разговоры.

Потом хан, везирь, муфти, Мусун Абдуллаг-паша и капитан паша Янун-годжа пошли по обычаю к султану доносить о содержании Совета, дабы от него резолюцию получить. Яко у них было уже все в готовности т. е. во дворе султанском бостанжей и хасеки до 1000 человек было вооружено. Так же и капитан-паша, по утре прежде Совета, в другие ворота в султанской двор ввел до двух или до трех сот человек морских солдат вооруженных и приказано было первого повеления ожедать.

И как вышеупомянуто, собрався министры у султана взяли позволение назначенное свое намерение в действо произвести. И тако капитан паша Янун-годжа вышед от султана к бунтовщикам на двор, а между тем велели ворота запереть, объявил Потрон-Алию, янычар-аги и Мусле, что султан, за их услугу жалует их пашами перваго класса и посылает одного в Софию, а другова в Нису, третьяго в иное место. Дабы они тому не противились и в его присудствии приняли бы собольи шубы, яко такова есть его султанская воля неотменная, к чему они склонны себя показали. Потом Янун-годжа велел капиджи башам по обычаю, вести их под руки к султану, а другим шубы нести и сам за ними пошел. И когда приведены перед султана и поклонились ему по обычаю, тогда султан ретировался в другую камеру, сказав, чтоб исполняли определенное.

Тогда Янун-годжа выняв кинжал своими руками Потрон-Алия поклоншагося перед султаном уязвил.

А янычар-агу и Муслу другие на то приготовленные, через многие раны умертвили. Так же и Потрон-Алия докончали. Потом Янун-годжа вышед на двор сказал, чтоб серденгечти-аги (которых было до 24 человек) приближилися к султанским апортаментам, для принятия кафтанов, в награждении их заслуг.

Тогда они узнали свою погибель и сказали что кафтаны их кровию обагрены будут и ретировались было к воротам, которые нашли затворены. А вооруженные бостанжи, по приказу Янун-годжи до шестнатцати человек разными ранами их умертвили и несколько служителей их побили. А восемь человек живых серденгечти-агов овладели, хотя они и оборонялись, но сила их была немощна.

А между тем одна галера наскоро к султанскому двору заведена, на которую отослали одного кази аскера, прежде бывшаго Стамбул-ефендия, которой от везиря Ибрагима-паши в ссылку был сослан и под рукою к бунту соглашался и по предложению бунтовщицкому, при настоящем султане кази аскером был учинен.

Также и действительного Стамбул-ефендия из бунтовщиков учиненного на тое ж галеру отослали и как слышно, что в воду бросили.

Потом везирского кегаю послали к Порте, чтобы ворота запереть и хранить, чтоб от янычар какого возмущения не учинилось. Также и тела серденгетчи-агов побитых и Потрон-Алиево с товарыщи и янычар-аги на площадь выкинуты. А потом учинен от султана часто упомянаемой Мусун Абдуллаг-паша янычар-агою, которой вышед с султанского двора, кричал поздравление султану и объявил, что противники ево порублены, в чем народ показал себя весьма довольна.

Так же и янычары помянутаго пашу приняли себе за янычар-агу безпреклонно. Потом везирь выехал с султанского двора и велел тела Потрон-Алиево и протчих взять и в воду бросить. И следовательно достальных серденгечти агов ловить. [338]

Тогож числа переменили чауш башу Мегмет Дервиш-агу, возмня на него подозрение о согласии с бунтовщиками. А Янун-годжу капитан-пашу учинил султан нашею перваго класса.

На завтрее, т. е. 15 ноября, назначенному князем в Молдавию и потом суруджи паше учиненному гречашшу Янакию голову отсекли. Так же и серденгечти-агов и офицеров янычарских от бунтовщиков учиненных, которых могли поймать, смертию казнили. И албанезцов, яко единоземцов Потрон-Алиевых, ловили и убивали, понеже оной Потрон-Али похвалялся иметь единоземцев своих до 12 тыс. А многие из серденгечти-агов разбежались и укрылись, о которых публиковали султанским указом, чтоб ловить и приводить, обещая за каждого серденгечтя-агу подарку по 500 левков.

А 16 числа султан дал подарок янычарам 80 мешков, всякой мешок по 500 левков, да артилерным 40 мешков и морским по пропорции за их верность, что они за Потрон-Алия с товарищи ни какой противности не показали.

И правда есть, что морские и артилерные в согласии к бунту и с начала не были.

А янычаре, хотя и всему виновны, но такого великого корпуса коснуться было вдруг не безопасно. Того ради диссимулация им показана и удовольство, что они в последнем случае за Потрон-Алия с товарищи ни какой противности не показали.

Однако ж, как слышно, что по 20 ноября побито из янычар партиза-нов Потрон-Алиевых больше 400 человек.

Еще ж, по указам султанским публиковано, чтобы ис прежних министров и их служителей первых к делам, а вторых в службу не употреблять никому в провлении настоящем находящемуся.

Во уведение приписуется, что прежней реиз-ефендий, по убиении бунтовщиков явился было при Порте, но не принят. А некоторые говорят будто в ссылку послан.

В хлебе не только дороговизна, но и скудность является. И позволено ячменную муку со пшеничною мешать и в хлебах продавать что правление поправить тщится. А причины сей скудности оттого: первая, что за случившимися бунтами в прошлом и нынешнем годех из дальних мест обыватели ехать сюда опасались. Вторая, что из европейских провинций при Черном море и при Дунае лежащих, много хлеба вывезено в Трапизонт, для отсылки в Генжу и в Ириван.

Текст воспроизведен по изданию: Оисания о бунтах в Константинополе в 1730-1731 гг. // Археографический ежегодник за 1960 г. М. 1962