ИОАНН ЛУКЬЯНОВ

ХОЖЕНИЕ В СВЯТУЮ ЗЕМЛЮ

ТРЕТЬЯ РЕДАКЦИЯ

ОПИСАНИЕ ВЕЛИКИЯ ЦЕРКВИ ВОСКРЕСЕНИЯ ХРИСТОВА

О градѣ въ полунощномъ углѣ стоитъ церковь великая Воскресения Христова. А въ ней врата двои: на полудни одни отворяются, а другия закладены камениемъ. И какъ митрополитъ со Христианы и мы, грѣшнии, съ нимъ же вошли, и тутъ, немного пошедъ, якобы саженей пять, лежитъ камень противу вратъ церковныхъ от мрамору бѣлаго, огражденъ решеткою мѣдною. И съ того камени положенъ бысть Христосъ во гробъ Иосифомъ и Никодимомъ; и на томъ камени Христа въ плащеницу обвивали. И тотъ камень митрополитъ и всѣ христиане цѣловали; и мы, грѣшнии, [328] такожде цѣловали; потомъ иныхъ вѣръ. И надъ тѣмъ каменемъ горятъ восемь кандилъ съ масломъ древяннымъ от разныхъ вѣръ. А сказоваютъ про тотъ камень, что подлинной былъ не мраморной, но простой бѣлой. А тотъ-де камень французы вывезли въ свою землю. А за тотъ-де камень турокъ на французахъ взялъ скарбу великую червонныхъ; и на томъ-де мѣстѣ положили въмѣсто тово сей камень мраморной, что нынѣ видимъ всѣмъ. А кандила надъ тѣмъ каменемъ горят и день и нощь. А иныя не такъ сказоваютъ, бутъто тотъ камень положила царица Елена, а подлинной-де камень разобрали христиане на благословение. И о семъ камени вѣдомости подлинной нѣт, гдѣ тотъ камень девался: тутъ ли, гдѣ царица Елена его въ той церкви скрыла, или гдѣ онъ, Богъ вѣсть. А что фряги его, говорятъ, украли, и сему, что будетъ, неймется вѣры: мудро его у турокъ увесть!

И от того камени поидохомъ налѣво къ западной странѣ. /л. 48 об./ Среди Великия церкви стоитъ теремокъ-предѣлъ, а въ немъ Гроб Господень. A предѣлъ, аки церковь, надвое перегороженъ. И какъ въ предѣлъ въ первой войдешъ, тутъ лежитъ камень, егоже аггелъ Господень отвалилъ от двери Гроба Господня. И тотъ камень собою невеликъ, кабы въ пудъ въ пятнатцать; а утверженъ въ помостъ; а онъ сабою круголъ, что стулъ. А знать, онъ прежде сего бывалъ великъ, да до взятия туркова брали его христиане на благословение, a нынѣ уже не дадутъ. А камень красенъ, что кремень. А над нимъ горятъ кандила разныхъ вѣръ съ масломъ древяннымъ. Мы же, грѣшнии, тотъ камень цѣловахомъ.

И тако поидохомъ ко Гробу Господню въ другой предѣлецъ. А входъ ко Гробу Господню зѣло нуженъ: двери ниски да и уски — все нагнувши да по одному человѣку, а двоя въ рядъ не разойдутся. А входятъ человѣкъ по пяти, по шти, а болши нелзя. Тѣ поклонятся да выдутъ, да иныя пойдутъ. Нуженъ зѣло входъ да и медленъ: нескоро выходятъ оттудова, для того что радостно вельми. Такъ кому хочется скоро вытить? Уже насмотрится доволи таковаго дару да выдитъ. Хошъ шумят, хошъ кричатъ, не гледятъ на то.

И когда мы внидохомъ ко Гробу Господню, егда же мы увидѣхомъ Гробъ Господень, тогда радости исполнися сердце наше; и забыхомъ скорбь нашу, бывшую намъ на пути, и, падше, поклонихомся Гробу Господню. Тогда от такой радости не могохомъ от слезъ удержатися, и от очию слезы испускахомъ, а Гробъ Господень лобызахомъ, а сами рекохомъ: "Слава тебѣ, Господи! Слава тебѣ, святый, яко сподобилъ еси насъ, грѣшных, видѣти гробъ свой пресвятый и лобзати! Что воздамы тебѣ, Владыко святый, [329] како мене, недостойнаго, допусти со грѣхи нашими окаянными гробъ твой пречистый видѣти?!" И дивихомся человѣколюбию Божию, како от многъ лѣтъ желаемое получихомъ: прежде слышаниемъ и прочитаниемъ истории, нынѣ же Богъ сподобилъ самимъ видѣти. И тако воздахомъ хвалу Богу и Пречистѣй его Матери.

И стояхомъ тутъ, и смотрихомъ, како прихождаху тутъ ко Гробу Господню на поклонение от разныхъ вѣръ еретическихъ. И видѣхомъ армянъ, армянскихъ жонъ. Зѣло мнѣ, грѣшнику, во удивление, удивили меня зѣло: какъ на Гробѣ Господни они плачютъ, такъ слезъ лужи стоятъ на доскѣ гробной; а иную баба-ту насилу /л. 49/ прочь оттошшишъ от Гроба Господня. Дивное чюдо!

Хоша еретическая у нихъ вѣра, мы же подивихомся таковому усердию.

А Гробъ Господень придѣланъ къ стѣнѣ предѣла къ полунощной странѣ, та страна свободна; возглавие и подъножие примуравлена. А длина Гробу Господню — девять пядей, а поперечины — пять пядей. А надъ Гробомъ Господнимъ сорокъ семъ кандилъ съ масломъ древяннымъ, а горят день и нощь. А въ тѣ кандила масла наливаютъ и надъсматреваютъ старцы гробныя разныхъ вѣръ еретических. И всякой старецъ въ свои кандила масла наливаетъ. А буде видитъ: въ чюжихъ кандилахъ масло догараетъ — такъ вдаритъ въ колоколецъ; такъ пришедъ да и нальетъ масла. А колокольцы от земли приведены во всякую келью, кой гдѣ живетъ. А кандила надъ Гробомъ Господнимъ разных вѣръ еретическихъ.

А писано въ Карабѣйникомъ странникѣ, что де етотъ гробъ здѣлала царица Елена надъ тѣм подлиннымъ Гробомъ Господнимъ. А входъ-де къ нему подъ землею; a нынѣ греки и входъ забыли, изъ памяти у нихъ вышло. А етотъ Гробъ Господень здѣланъ от мрамора бѣлаго, и покрытъ декою, и мраморною, и запечатанъ седмию печатъми свинчатыми. A нынѣ тѣ печати чють знать, уже стерлися; а печати — насквозь дека верчена да такъ и заливаны. А что дека на Гробѣ Господни, на верху язва поперекъ разсѣлася, толко не насквозь, до другой страны разсѣдина не дошла. И поклонившеся Гробу Господню, и тако изыдохомъ исъ предѣла, и смотрихомъ по церкви сюду и сюду, и дивихомся зданию церковному.

А у церкви надъ Гробомъ Господнимъ верхъ разбитъ, турки разбили, a здѣлать не дадутъ. А диря-та покрыта сѣдкою мѣдною, чтобъ птицы не летали. A предѣлъ надъ Гробомъ Господнимъ обитъ деками мраморными, а инде уже деки вывалились. А [330] Великая церковь была подъписана мусиею, зѣло была узорична, а нынѣ вся полиняла а не въ призорѣ, а сие турки починить не дадутъ. А Великой церкви длина — сто сорокъ ступеней, а поперекъ — сто ступеней. Да тутъ же мы стояхомъ и смотрихомъ на верхъ церкви. Видѣхом: на стѣнахъ церковныхъ кресты изображены въ камени, великия кресты, на западной и полунощной, на полуденной. А подобиемъ таковы: въ срединѣ троечастной, что у нас на Успенскомъ соборѣ, а по сторонамъ четвероконечныя; /л. 49 об./ а подъпись на троечастномъ, на четвероконечномъ: "Исусъ Христосъ Ника". A дѣлала тѣ кресты царица Елена съ подлиннаго Креста Христова. А троечастной Крестъ Христовъ съ возглавиемъ, а подобие таково, якоже сии образцы свидѣтелствуютъ. А верхъ надъ Гробомъ Господнимъ аки теремокъ, что яблоко кругло. А на Гробѣ Господни служатъ французы-папежцы. А входъ ко Гробу Господню никому не возбраненъ, всѣхъ вѣръ ходятъ. А за предѣломъ Гроба Господня къ стѣнѣ придѣланъ предѣлъ: тутъ служатъ кофти, а за ними хабежи. Тутъ гробы Иосифа и Никодима выбиты въ стѣну могилою, а гробовъ нѣтъ, толко ямы. Мы же тѣ гробы цѣловахомъ и землю брахомъ, а земля красна видомъ.

И тако поидохомъ къ церкви Воскресения Христова дванадесять ступеней. А въ той церкви служатъ греки, митрополитъ греческой. А патриархъ не живетъ во Иерусалимѣ, но живетъ въ Едринополѣ. А длина той церкви — дватцать ступеней, а поперекъ — десять ступеней. Посредѣ же той церкви Пупъ земли, покрытъ камениемъ, а руками человѣческими не дѣланъ, но здѣланъ Божиимъ повѣлѣниемъ. А от Пупа земнаго четыре ступени въ той же церкви есть мѣсто, ограждено каменемъ народа ради, вышина повыше человѣка. A посредѣ той ограды пропость-щѣль, какъ можно человѣку пролесть. А какъ въ нея посмотришъ, такъ темно, а глубины Богъ вѣсть. И мы про ту пропасть спрашивали, и греки сказали: "Богъ-де знаетъ, что ето за щѣль. Мы-де и сами не знаемъ, уже изъ памяти вышло, такъ никто не знаетъ". А въ той церкви иконное писмо все московское — царское подание нашихъ государей, а писмо верховных мастеровъ.

И тако намъ ходившимъ въ церкви, и начаша греки въ доску бить въ церкви къ вечерни. Потомъ стали вечерню пѣть, а митрополитъ Птоломаидской сталъ на мѣстѣ. И, отпѣвъ вечерню, позвали всѣхъ христианъ греческой вѣры на Голгофу ужинать за трапезу; и тутъ трапеза была всѣмъ доволна: и брашномъ, и питиемъ. Потомъ попъ Дарафей пошолъ зъ блюдомъ, а старецъ [331] съ тетратью, да брали такъ же: съ нарочитыхъ по 8, по 7, по пяти червонныхъ, а съ нижнихъ по пяти талерей. A послѣ трапезы начахомъ апять ходити по церкви и по святымъ мѣстамъ. И хождахомъ по церкви — утѣшно /л. 50/ силно гулять, ненасытная радость!

И увидѣли французы, что греки вышли изъ-за трапезы, и вѣлѣлъ францужской намѣстникъ заиграть въ свои органы для богомолцовъ греческихъ. И когда въ тѣ органы заиграли французы, тогда не могъ никто удержатся, чтобъ тѣхъ органовъ не слушать. Зѣло у сабакъ лъстиво и сладко играютъ! И тѣмъ играниемъ многихъ во Иерусалимѣ отвратили от греческия вѣры къ себѣ въ папежную вѣру. Тщательны сабаки, многими дарами дарятъ, денгами, платьемъ многимъ оболстили.

Мы же ту нощь всю не спахомъ от радости, ходихомъ по святымъ мѣстамъ и мѣрихомъ Великую церковь мѣсто от мѣста. А изъ той церкви Воскресения Христова ходятъ на лѣстницу на Лобное мѣсто. А от тово мѣста 20 ступеней стоитъ престолъ, идѣже жидове на Господа терновъ вѣнецъ плели; тутъ служатъ греки. И от того мѣста 10 ступеней стоит престолъ, гдѣ раздѣлиша воини жидовския ризы Господни; и тутъ служатъ греки жъ. А от того мѣста 16 ступни — гдѣ Пресвятая Богородица плакала по Христѣ во время страсти. И на всѣхъ тѣхъ мѣстахъ службы, и висятъ кандила скляничныя съ масломъ древяннымъ, горятъ безъпрестанно.

И от того мѣста къ западной странѣ 10 ступеней стоитъ темница; три ступни — гдѣ сидѣлъ Господь нашъ Исусъ Христосъ от иудей. И тутъ горятъ четыре кандила день и нощь. Да тутъ же лежитъ и колода каменная, а въ ней пробита двѣ дири: какъ жидове наругалися Христу, и клали нозѣ его въ кладу и замкомъ замыкали. А от того мѣста 20 ступней — гдѣ стояли ученицы, плакали по Христѣ во время страсти Господни.

А от того мѣста къ полунощной странѣ въ той же болшой церкви стоитъ столпъ каменной от бѣлаго мрамору, за него же привязанъ бысть Господь нашъ Исусъ Христосъ от беззаконныхъ иудей. От того столпа вторая часть въ вѣтхомъ Римѣ въ церкви Святыхъ апостолъ Петра и Павла; а третья часть въ Царѣградѣ въ церкви Успения Пресвятыя Богородицы, гдѣ патриархъ служитъ, и тую мы часть въ Царѣградѣ видѣли и цѣловали. А у того столпа престолъ, служатъ французы. А от того столпа къ западу стоятъ французкия органы, зѣло велики, привезены изъ Риму от папы.

Да въ той же церкви, не ходя на Лобное мѣсто на лѣстницу от того мѣста 24 ступни, на /л. 50 об./ восточной странѣ, позади олтаря [332] Воскресения Христова, тутъ есть врата великия и лѣствица въ пещеру ископана глубока, итти въ нее по ступенемъ каменнымъ. И какъ снидешъ долу, тутъ стоитъ церковь каменная царя Константина и матери его Елены. И тамъ горятъ три кандила съ масломъ, а посредѣ тоя церкви въ пещеру ископана лѣстница, въ землю 7 ступней. И тамо царица Елена обрѣла Крестъ Христовъ и два разбойнича. А стоитъ на томъ мѣстѣ седмъ кандилъ христианскихъ, одно латинское.

А одесную страну Воскресения Христова тутъ есть лествица — итти на гору высоко, на Голгофу, каменная лѣствица, 13 ступеней. А святая гора, гора Голгофа, каменная, высока, на ней же распятъ бысть Господь нашъ Исусъ Христосъ от иудей. А на Голгофѣ, гдѣ водруженъ бысть Крестъ Христовъ, и тутъ пробита гора пяди. Мы же, грѣшнии, то мѣсто цѣловали, обложено сребромъ и позлащено; а изъ того мѣста благовоние исходитъ зѣло запашисто; а то мѣсто выбито кругло. А за тѣмъ мѣстомъ поставленъ крестъ-распятие, а написано распятие по-латински, и подножия нѣт, a нозѣ прибиты однимъ гвоздемъ. A гдѣ укануша кровь Господня, и то мѣсто до полупяди широко, а глубины никто же вѣсть. А церковь та на горѣ Голгофѣ вся выкладена каменемъ мраморнымъ пестрымъ, зѣло узоричиста. А ходятъ въ нее разувши, въ однихъ чюлкахъ. А у того мѣста сидитъ старецъ со свѣчами неотходно. А служатъ на томъ мѣстѣ греки. А от Лобнаго мѣста въправо, якобы сажени двѣ, лежитъ камень круглой, въдѣланъ въ помостъ; и на томъ камени снятие было Господня тѣла съ креста; а тутъ служатъ французы.

А зшедъ съ лѣствицы, налево подъ горою святыя Голгофы стоитъ церковь каменная. А въ ней на входѣ по обѣ стороны стоятъ два гроба царския; а какия были цари, никто не знает. И мы спрашивали у грекъ, и они не знаютъ: иной скажетъ греческихъ царей, иной скажетъ латинских — а подъпись на нихъ латинская. A тѣ гробы здѣланы зѣло хитро; мнится, не гробы — какое-то чюдо; а не вѣмъ что, Богъ вѣсть. А не цѣлуютъ ихъ, толко спинами трутся объ нихъ; а не вѣмъ, чего ради.

А за тѣ /л. 51/ гробы пошедъ мало, въ той же церкви на правой руки гроб царя Мельхиседека. Да въ той же церкви, от тово гроба Мелхиседекова три ступни, видитъ щѣль въ гору: разсѣлась гора Голгофа. Егда пришедъ от воинъ и видѣ Христа уже умерша, и копиемъ ему ребро прободе. И изыде кровь и вода, и кануша кровь на Голъгофу — и ту разсѣдеся гора каменная от крови Господни. И истече кровь на главу Адамову: бѣ бо глава Адамова въ той горѣ, гдѣ распяша Господа иудеи, ибо то мѣсто зовется Лобное, [333] сирѣчь Краниево. И та разсѣдина знать и до сего дни. A гдѣ глава Адамова лежала, и то мѣсто решеткою здѣлано, чтобъ не ломали то мѣсто камения. A мѣсто невелико, и глава Адамова, по тому мѣсту знать, невелика была, какъ бы нынѣшнихъ людей. И на горѣ Голгофѣ престолъ греческой да два францужскихъ. А за францужскимъ престоломъ на той же горѣ, от Лобнаго мѣста къ полудни итти десять ступней ножныхъ, и тутъ то мѣсто, идѣже Авраам на жертву принесе сына своего Исаака.

А церковь великая Воскресения Христова греческия вѣры, гдѣ служивалъ патриархъ греческой. A нынѣ патриарха нѣтъ во Иерусалимѣ, но живетъ въ Едринополѣ при самомъ салтанѣ. А во Иерусалимѣ на ево мѣстѣ намѣстникъ да 4 митрополита по переменам живутъ: 1. Кесарийской, 2. Лидской, 3. Птоломаидской и Назареидской, 4. Иорданской. И тѣ митрополиты живут во Иерусалимѣ, а служатъ по переменамъ, въ епархиахъ своихъ не живутъ от насилия турковъ и араповъ. А Великая церковь, основания царя Константина и матере его Елены, ограждена кругомъ, на четыре части всѣ стѣны. А церковь великую Воскресения Христова держитъ греческой намѣстникъ зъ греки, а Гробъ Господень — французы-латыня. А по обѣ страны Великия церкве службы еретическия; а сказываются христиане, a вѣра ихъ проклятая еретическая. И тутъ нощь всю ходихомъ по Великой церкви, и смотрихомъ, и святымъ мѣстомъ кланяхомся, и лобзахомъ, и дивихомся зданию церковному и красотѣ той церкви, како вся страсти Христовы внутрь тоя Великия церкви ограждены.

У грекъ всенощныхъ не бываетъ, только на вечерни на литѣи пять ставятъ хлѣбовъ: великия хлѣбы, да тонки. А верхней хлѣб поставятъ три свѣчи: не воткнетъ въ хлѣбъ, а поставитъ свѣчи въ хлѣбъ. Отпѣвъ вечерню, разломавъ хлѣбъ да и раздаютъ. лИ послѣ утрени стали пѣть литургию. И после /л. 51 об./ литургии попъ греческия и митрополитъ облекся во вся священныя одежды во олтарѣ, и взяша хоругви, и взяша часть древа животворящаго, и иконы, и мощи святыхъ въ ковчегахъ, — а ковчеговъ будетъ до дватцети и болъши, а ковчеги серебряныя и иныя хрустальныя, — и тако поидоша во вся врата изъ олтаря, и приидоша къ предѣлу Гроба Господня. А за митрополитомъ — попы и старцы, потомъ греки, христиане. А передъ митрополитомъ турокъ зъ ботошкомъ очищаетъ дорогу, не даетъ мататся лишнимъ, иныхъ вѣръ еретическихъ. Зѣло управно, подобно что у насъ на Москвѣ ходы ходятъ, такъ служивыя напереди идутъ да дорогу очищаютъ. Такъ-та и туракъ тѣмъ же подобиемъ и всякое безчиние унимаетъ. А естьли бы не такъ, то бы садомъ былъ въ церкви великой, [334] уголовщина бы была, а то иныхъ вѣръ не близко припускаютъ. Да такъ-то турокъ всякой вѣры разрядъ чинитъ, когда свой праздникъ кои не празднуютъ. Мы же зѣло подивихомся. И тако митрополитъ всѣмъ соборомъ съ христианы обшедъ кругомъ предѣла Гроба со кресты да и пошолъ въ предѣлъ Гроба Господня. И поклонися Гробу Господню, вышелъ вонъ; потомъ греки и мы съ ними же; потомъ разныхъ вѣръ еретическихъ. Потомъ поидоша въ церковь Воскресения Христова и отпустиша литургию. Потомъ пришли турки и отперли Великую церковь, и поидохомъ вонъ изъ Великия церкви всѣ греки и всѣхъ вѣръ еретическихъ. Потомъ турокъ заперъ Великую церковь и запечаталъ.

А у Великой церкви двои врата: одни замуравлены, а во вторыя отворяются, и тѣ запечатлѣны от турокъ, которыя на турка дань збираютъ. А у тѣхъ вратъ по обѣ стороны стоят 11 столповъ: 8 мраморныхъ да три аспидныхъ. И, какъ вышедъ изъ церкви — на правой рукѣ, въ церковь идучи — на лѣвой странѣ, другой столпъ а от вратъ церковныхъ. И на томъ столпѣ язва великая разсѣлась, больши аршина вышины, подобно тому какъ громъ дерево обдеретъ. А сказоваютъ, что изъ того столпа въ Великую субботу вышелъ огнь изъ церкви тѣмъ столпомъ, такъ онъ отъ тово разсѣлся.

Мы же про тотъ столбъ у грекъ спрашивали, такъ они намъ сказали: "Надъ тѣмъ-де столпомъ бысть знамение великое, 24 роки тому /л. 52/ уже-де прошло. Пришедъ-де армяне къ паши да и говорятъ такъ, что: "Греческая-де вѣра неправая, огнь-де сходитъ не по ихъ вѣрѣ, но по нашей. Возми-де у насъ сто червонныхъ, да чтобъ де намъ службу пѣть въ Великую субботу. А грекъ-де вышли вонъ изъ церкви, чтобъ де они тутъ не были, а то скажутъ: "По нашей-де вѣрѣ огнь съ небеси сходитъ"." И турчинъ облакомился на гроши, и оболстился на болшую дачю, да грек выслалъ вонъ изъ церкви. Потомъ турчинъ отперъ церковь и пустилъ армянъ въ день Великия субботы. А митрополитъ гречески со христианы стоялъ у столпа, у мѣста а царицана Елены, гдѣ она жидовъ судила, а то мѣсто внѣ церкви Великия. И митрополитъ стоялъ у тово столпа, и плакалъ, и Богу молился. А армяне въ Великой церкви въ тѣ поры по своей проклятой вѣрѣ кудосили, и со кресты около предѣла Гроба Господня ходили, и кричали: "Кирие елесонъ!" — и ничто же бысть.

И будетъ какъ часъ адинацатай, и сниде огнь съ небеси на предѣлъ Гроба Господня, и поигра, яко солнце къ водѣ блистаяся, поиде ко вратомъ Великия церкви, а не въ предѣлъ Гроба Господня. И тамо не во врата поиде, но въ цѣлое мѣсто сквозѣ стѣну и [335] въ столпъ каменной. И разсѣдеся столпъ, и выде огнь изъ церкви предъ всѣмъ народомъ. А столпъ треснулъ, что громъ великимъ шумомъ загрѣмѣлъ. Тогда весь народъ изъ церкви выбѣгоша на тотъ позоръ, смотрить таковаго чюда, гдѣ огнь поидетъ, и смотриша. И огнь пошелъ по помосту, что внѣ церкви слано камениемъ, и дошедъ до того мѣста, гдѣ митрополитъ стоитъ со Христианы и на коем мѣстѣ стоитъ кандило съ масломъ древяннымъ безъ огня, толко фитиль плаваетъ. И пришедъ огнь къ столпу, и опалилъ весь столпъ, потомъ загорѣся кандило.

И когда турчинъ увидѣлъ такое чюдо, а въ тѣ поры турчинъ сидѣлъ у Великой церкви у великихъ вратъ, кой дань збираетъ на турка, — и увидѣлъ турчинъ такое чюдо, закричалъ великимъ гласомъ: "Велик Богъ христиански! Хощю быть христианинъ!" Тогда турки, ухватя, стали его мучить. И по многомъ мучении, видѣ его непокаряющася, потомъ склаша великой огнь противу тово столпа, гдѣ кандило съ масломъ загорѣлася, и тут /л. 52 об./ ево спалиша. А когда онъ во огни стоялъ на коемъ камени, и на томъ камени стопы его всѣ вообразишася, яко въ воскъ. И тотъ камень и доднесь въ томъ мѣстѣ лежитъ. И столпы оба стоятъ на показание: тотъ, что у вратъ, съ разсѣдиною; а тотъ, что у царицына мѣста, черенъ весь, дымомъ опаленъ, и не сотрется копать та. Такое чюдо было!"

И от тоя поры уже огнь въявѣ не сходитъ на Гробъ Господенъ, но токмо кандило греческое загорается, а иныхъ вѣръ еретическихъ кандило не загорается. Таковое чюдо Богъ показалъ на босурманы и надъ еретиками! А тоя поры уже турки въ день Великия субботы никакихъ вѣръ у Гроба Господня не даютъ служить, кромѣ грековъ. Французы хошъ власть имѣютъ у Гроба Господня, во весь годъ литургисаютъ на Гробѣ Господни — имъ турокъ попустилъ, а въ день Великия субботы французы очистятъ предѣлъ Гроба и не служатъ, выдутъ вонъ, грекомъ отдадутъ.

И обносится та молва въ христианскихъ церквахъ, паче же въ нашемъ, что бутто огнь съ небеси нынѣ не сходитъ. И то неправо говорятъ: аще бы огнь не сходилъ, то бы почто грекомъ отдавать? А они люди убогия, а еретическия вѣры армяня, французы богаты зѣло. Они бы за такую добрую славу вельми б турку много дали козны, кабы турокъ пропустилъ такую славу, что по ихъ вѣрѣ огнь сходитъ, да нелзя. Одинова турки попытались такъ здѣлать, да не далось, такъ и предъ ихъ не обманутъ французы или армяне, боятся турки. И за то они, за неправую свою вѣру, турку дань платятъ передъ греками въдвоя. А таки греки въ Великой церкви всѣхъ вѣръ еретическихъ честняя у турокъ для тово, что какое [336] дѣло турку до христианъ, то прежде присылаютъ къ греческому намѣстнику. А то уже армяня, французы, кофти къ греческому намѣстнику сходятся. Чѣмъ пашу подарить, такъ какъ греческой намѣстникъ придумаетъ, такъ и будетъ. И турокъ ево слушаетъ, a тѣхъ на совѣтъ не зоветъ. Такъ потому турку, хошъ босурманы, однако знают, что ихъ вѣра лучши.

А что говорятъ, что де нынѣ огнь съ небеси не сходитъ, такъ всякъ разсуди /л. 53/ правовѣрной: естьли бы такъ было, то бы уже Великая церковь часу не могла стоять; а то турокъ боится, что знамение бываетъ, такъ за то уступаетъ. Тово ради турокъ по вся годы назираетъ и огнь въ Великой церкви от Великаго четвертка погасаетъ. А тово и смотритъ, чтобъ которова году не сшолъ огнь съ небеси, такъ бы онъ тово часу Великую церковь разорилъ. А за что себѣ турокъ по вся годы такия труды даетъ и мучится? Погаситъ огнь въ Великой церкви по всѣмъ кандиломъ и въ домѣхъ во всѣхъ христианъ-та смотритъ, карпитъ до Великия субботы, все назираетъ: таки ль правда христианская, не лгутъ ли они?

A нынѣ тако бываетъ сошествие огню. Въ день Великия субботы греческой митрополитъ со христианы, взявъ святыя иконы, часу въ девятомъ дни поидутъ кругъ Гроба Господня. И когда обыдутъ около предѣла трижды, тогда турчинъ опечатаетъ предѣлъ Гроба Господня и посмотритъ на кандило греческое. Будетъ есть огнь, такъ онъ скажетъ митрополиту, а какъ нѣтъ, такъ скажетъ "нѣтъ". И тако греки великимъ воплемъ кричатъ "Кирие елейсонъ!" на многъ часъ, а турчинъ поноровя да еще посмотритъ. И когда увидитъ турчинъ огнь, такъ и скажетъ митрополиту. Тогда митрополитъ возметъ свѣчь великия пуки во обѣ руки, да и пойдетъ въ предѣлъ Гроба Господня; да и зажжетъ оба пуки свѣчь, да вынесетъ христианомъ, а христиане от ево руки станутъ разбирать. Потомъ за христианы армяны поидутъ въ предѣлъ Гроба Господня да возмутъ огнь от греческаго кандила. Потомъ станутъ кандила по всей Великой церкви зажигаетъ, такъта пѣние бываетъ. А кто намъ не хощетъ вѣры яти, то всяк собою отвѣдай: немного живота, два года проходить, да двѣстѣ рублевъ на путь, да и полно тово — такъ самъ будетъ самовидецъ всякому дѣлу.

А предъ враты Великия церкви площедь зѣло велика, выслана каменемъ. И тутъ по вся утра выходятъ съ товары, разбираются. Товары всякия бываютъ для того, что богомолцы по вся утра приходятъ въ Великой церкви на поклонение и у /л. 53 об./ Великой церкви врата церковная цѣлуютъ. А продаютъ чотки, свѣчи и всякия [337] товары, мыло доброе; а торгу толко на одинъ пасъ, а турки со своими товары болѣя не стоятъ.

Да тутъ же, вышедъ изъ Великой церкви, на лѣвой странѣ, придѣлано мѣсто къ стѣнѣ Великия церкви царицы Елены, гдѣ она жидовъ судила; а то мѣсто высоко; a нынѣ тутъ престолъ латинской, служатъ французы. А то мѣсто прежде сего, сказываютъ, было позлащено, a нынѣ позолота не знать, слиняла, нѣтъ ничево. А подле того мѣста царицана церковь предѣлана къ той же Великой церкви къ стенѣ, та церковь, гдѣ плакала Мариа Египецкая предъ образомъ Пресвятыя Богородицы. А къ патриаршему двору придѣлана церковь Иакова, брата Божия, а подъ колоколнею — церковь Сорокъ мучениковъ, иже въ Савастии.

И потомъ поидохомъ въ свою келию и почихомъ до утрия. Потомъ позвали насъ въ монастырь Святыя великомученицы Екатерины на ея праздникъ. Тутъ послѣ литургии позвали насъ за трапезу хлѣба ѣсть; и, ѣдши хлѣба, тутъ давали за трапезу по червонному, по талерю, по полуталерю. Потомъ стали звать во обитель Саввы Освященнаго, тамъ былъ митрополитъ Иорданской. И греки ходили, а мы уже не ходили для араповъ, за нужнымъ проходомъ, а ходили на его память. Потомъ пришелъ митрополитъ от Саввы Освященнаго. Потом позвали всѣхъ богомолцовъ въ Николской монастырь. А литургию служитъ иорданской митрополитъ, арапъ; а казанья казалъ по-арапски, зѣло арапской языкъ грубъ. И тутъ богомолцомъ давали по финжалу горелки, да закуска была изюмъ сухой, а трапезы не было; а брали по тому же, что въ Екотериновскомъ монастырѣ.

A всѣхъ монастырей во Иерусалимѣ внутрь града: первой — монастырь Великой; 2 — Введения Пресвятыя Богородицы; 3 — Иоанна Предтечи; 4 — Архистратига Михаила; 5 — Великомученика Георгиа; 6 — Феодора Стратилата; 7 — Екатерины, Христовы мученицы; 8 — Анны, матери Пресвятыя /л. 54/ Богородицы; 9 — Святаго Евфимиа Великаго; 10 — Святаго великомученика Димитриа; 11 — Преподобнаго Харитона Исповѣдника; 12 — Воскресения Христова. A всѣ ети монастыри внутрь града: девять мужескихъ да три женских, да два монастыря: одинъ францужской, а второй армянской — Иакова, брата Божия. A всѣми тѣми дванадесятми монастырями владѣютъ греки. A гдѣ монастырь Иакова, брата Господня, и тотъ монастырь зѣло узоричистъ, въ томъ монастыри глава Иакова, брата Господня; а та глава подъ спудомъ; а то мѣсто обложено сребромъ и позлащено. [338]

ОПИСАНИЕ СВЯТАГО ГРАДА ИЕРУСАЛИМА

Градъ Иерусалимъ стоитъ на востокъ, какъ приидешъ от Царяграда, от Лиды, а въ немъ 4 ворота: 1 — на востокъ, на Елеонскую гору и къ селу Гепсимании; 2 — на полдень, на Синайскую гору; 3 — от Лиды, въ которыя приходятъ от Царяграда; 4 — от Шамы, сирѣчь от Дамаска. Градъ Иерусалимъ на четыре стѣны: 1 — стѣна на востокъ, къ Елеонской горѣ; 2 — на полъдень, къ юдоли Плачевнѣй, и къ Сионской горѣ, и къ селу Скуделничю; 3 — на полунощь, къ Дамаску; 4 — на западъ, къ Лидѣ. Градъ Иерусалимъ каменной, стѣны высоки, крѣпокъ сильно, камень-дичь великой; а кругъ его будетъ версты три мѣрныхъ. А стараго града стѣны всѣ до основания разбиты; а старой градъ Иерусалимъ, сказаваютъ, кругъ его было шесть верстъ. Градъ Иерусалимъ людми не жилъ: много пустыхъ мѣстъ, и полатъ пустыхъ много, а иныя развалились многия полаты; а за городомъ нѣтъ жилыхъ мѣстъ, кромѣ дому Иоанна Богослова. /л. 54 об./

Внутрь града Иерусалима въ полуденномъ углѣ стоитъ церковь Святая Святыхъ, a владѣютъ ею турки и мечты творят по своему беззаконию. А будетъ кто хощетъ той церкви посмотрѣть от христианъ, и тово потурчатъ; а потурчится не похощетъ, такъ ево повѣсятъ. Да въ томъ же углѣ врата, въ которыя Христосъ въѣзжалъ на осляти. Во градѣ Иерусалимѣ стоитъ великая церковь Воскресения Христова. А от десныя страны Великия церкве, когда изъ церкви выдишъ, стоитъ колокольница каменная, вельми чюдна, на четырехъ углѣхъ безъ верху — турки збили, и высока была. Подъ тою колоколнею стоитъ церковь Воскресения Христова. Тутъ лежитъ камень, на которомъ Христос сидѣлъ и явися Марии Магдалины. А дворъ патриаршей придѣланъ къ Великой церкви и тѣмъ церквамъ — Иакова, брата Господня, и къ великой /л. 55/ колоколницы. А что трапеза была патриарша, и турки отняли да въ мечетъ претворили. В Великомъ монастырѣ двѣ церкви, въ которой служатъ греки: первая — царя Константина и матере его Елены, а вторая — Святыя мученицы Феклы. А по левую сторану великаго притвора церковь придѣлана къ Великой церкви близъ Лобнаго мѣста, гдѣ аггелъ Господень показа мѣсто Аврааму вознести на жертву Богу и заклати сына своего Исаака.

А въ полуденномъ углѣ стоитъ церковь, чюдна и высока вельми, по-еврейски зовется Ероя, а по-руски — Святая Святыхъ. Егда созда святый градъ повѣлениемъ Салима, царя Иудейскаго, и совокупиша имя церковное царскимъ именемъ, приложиша имя граду тому Иерусалимъ. Соломонъ же ту церковь созда повѣлѣниемъ [339] аггела Господня. И егда прииде Господь нашъ Иисусъ Христосъ во святый градъ Иерусалимъ, и рече на сонъмищи ко иудеомъ: "Разорить церковь сию, и треми деньми воздвигну ю". Иудеи же не разумѣша, что имъ Господь рече, не дая бо имъ свыше разумѣти. И рѣша къ себѣ иудеи: "Создана бысть церковь сия сорокъ пятию лѣтъ" — и гнѣвашеся на Христа жидове. Въ той же церкви обрѣташеся Господь нашъ Иисусъ Христосъ. Въ той же приятъ Симеонъ Христа на руки и глаголаше: "Нынѣ отпущаеши раба своего, Владыко" и прочая. Въ ту церковь въведена бысть Пресвятая Богородица трехъ лѣтъ, въ той церкви питана бысть от аггела хлѣбомъ небеснымъ до двоюнадесяти лѣту.

А на восточной странѣ къ горѣ Елеонской стоятъ врата желѣзная старова города Иерусалима, a тѣ врата не отворяются и доднесь. Въ та врата Христосъ въѣхалъ на осляти от Вифании, от горы Елеонския. Дѣти же еврейския рѣзаху от древесъ вѣтви и постилаху по пути ризы своя, от тѣхъ вратъ пояху до церкви благоговѣйнѣ: "Грядый во имя Господне! Осанна въ вышнихъ, царь Иисраилевъ!" Изъ той же церкви изгна Господь нашъ торжниковъ, продающия овцы и голуби, и деки пѣнежникомъ опроверже, и пѣнязи разсыпа. И рече имъ: "Не творите дому Отца моего дому купленаго. Домъ бо молитвы — домъ Отца моего". Да тутъ же, подлѣ той же церкви, /л. 55 об./ стоитъ малая церковь, муравлена, невелика. А въ ней, сказоваютъ, Мѣрило праведное сотворено мудрымъ Соломономъ: въ скалу висятъ двѣ чаши великия желѣзныя на желѣзныхъ цѣпѣхъ, хотки безъмѣрны, зѣло мало что положишъ, они и пойдутъ — a посмотрѣть не пустятъ турки. Да сказоваютъ, тутъ же предъ церковию лежитъ камень широкъ и плоскъ, дикой. Когда Христосъ предъ церковь приѣхалъ на осляти и сталъ на томъ камени, и позна камень своего создателя, растворися, что воскъ, и стопы жрепцовы воображися въ камень; и тѣ-де стопы знать и до сего дни на камени. А церковь Святая Святыхъ, создание Соломоново, разорена вся до основания Титомъ, царемъ Римскимъ, толко осталось одно Мѣрило праведное, ничимъ же не вреждено. A нынѣ на томъ мѣстѣ стоят двѣ мечети турецкия изрядныя. А турки, сабаки, отнюдъ не пустятъ по-смотрѣть, убиваютъ того или потурчатъ. И намъ греки о томъ зѣло внушали, чтобъ не ходили. И водили насъ по Иерусалиму да указавали, чтобъ не ошиблись, въ тѣ бъ ворота не ходить. А они, сабаки, вороваты: туда пустятъ, а оттуда не пустятъ.

А когда пойдешь от Великия церкве къ Гепсиманскимъ воротамъ, и тою улицою ити дурно сильно и скаредно: тутъ по той улицы турки дѣлаютъ сафяны. И пошедъ немало, тутъ потокъ [340] Кедрской; на правой руки, какъ выдишъ на потокъ, и тутъ стоитъ домъ богатова: на самомъ потокѣ ворота, подъѣздъ под тот дворъ, сквозѣ ево улица. А какъ пойдешъ въверхъ по потоку и на поворотѣ на правой, въ улицу какъ поворотишъ, тутъ на углѣ лежитъ камень, на выходѣ потока Кедрскаго, широкъ, въ аршинъ длины, а поперечины въ три четверти. На томъ-де камени Христосъ упалъ со Крестомъ, когда ево вѣли воини на пропятие. И тогда жидове задѣли понести Крестъ Христовъ Симону Каранѣю, съ села грядущю, отцу Александрову и Руфову. И несъ Симонъ Крестъ Христовъ до горы Голгофы. И тотъ мы камень цѣловали часто, какъ была не пойдем въ Егепсиманию, на дорогѣ лежитъ. И от того /л. 56/ камени пойдешъ на гору якобы вержения изъ лука, стоитъ Преторъ, гдѣ Христа судилъ Пилатъ, и по ланитамъ Его, свѣта, билъ Пилатъ, и воини ругашеся Ему. И тотъ Преторъ цѣлъ и доднесь, не покрытъ, и инде камение стали вывалеватся, переходомъ здѣланъ чрезъ улицу. А коею староною по улицы Христосъ веденъ, и та дорога вымащена каменемъ высока. И по тому пути от христианъ не ходятъ, толко турки ходятъ да арапы, а христиане почитаютъ. А каменя того, гдѣ Христосъ упалъ, турки не даютъ ламать на благословение отнюдъ.

А от того Претора немало пошедъ, стоитъ купѣль Овчая, въ ней же аггелъ Господень по вся годы возмущаше воду. А при той купѣли был и притворъ Соломоновъ — весь разбитъ до основания, толко одна купѣль Овчая во дворѣ худѣ. А тутъ живетъ турокъ, беретъ съ человѣка по копѣйки, а съ старцовъ не беретъ. А купѣль глубока, здѣлана колодеземъ круглымъ; а жерело въ купѣли уско, толко кошель проходитъ; а вервь у кошеля мы сами навезали, саженей будетъ десяти. Мы же, грѣшнии, исъ той купѣли пили воду, зѣло вода хороша. Въ той купѣли въ притворѣ Христосъ разслабленнаго исцѣли и хананею помилова. А та купѣль зѣло у турокъ въ презорѣ: пустой дворъ, а городьба зѣло около ево худа. А та купѣль противу рва, гдѣ Иеремиа Пророкъ въверженъ бысть; а ровъ Иеремиевъ на другой странѣ улицы.

А от той купѣли мало пошедъ, якобы въвержение камени, домъ Иоакима и Анны на той же странѣ. Дому въ том церковь сотворена во имя ихъ, да въ томъ же дому пещера, гдѣ родися Пресвятая Богородица. Исъ той пещеры два окна въверхъ; а сказоваютъ, что однимъ окномъ вниде аггелъ Господень ко Аннѣ благовѣсти зачатие о рождествѣ, а другимъ изыде; до тово, сказоваютъ, тѣхъ оконъ не было въ той пещерѣ. А живут въ немъ турки, а христиане приходятъ помолится; и погани турки берутъ мыто, а съ колугеровъ не бѣрут, потомъ и въ церковь пустятъ. И мы, [341] грѣшнии, сподобились всѣмъ тѣмъ мѣстомъ поклонитися. Да въ томъ же дому стоитъ древо дафиново, на немъ же /л. 56 об./ видѣла святая Анна гнѣздо птичие и молитву творящи. И то древо стоитъ зелено и до сего дни, и съ плодомъ, и мы плодъ видѣли.

А противу того дому Иоакима и Анны подле градской стѣны ровъ великъ, въ него же вверженъ бысть Иеремиа Пророкъ ко лвомъ. А тотъ ровъ подъ градскою стѣною. А нынѣ онъ неглубокъ, заволокло тиною; а глубиною подобно какъ у насъ на Москвѣ у Спаскихъ воротъ у Кремля или поглубя. А въ немъ растутъ древа масличныя, и овощи турки садятъ.

Да на той же странѣ къ градской стенѣ бывалъ домъ Каиафинъ, a нынѣ весь засыпанъ землею. А та земля ношена съ горы Голгофы, гдѣ Крестъ Христов обрѣтенъ. Тотъ Каиафа, когда вѣлѣлъ Крестъ Христовъ схаранить и засыпать его землею подъ горою Голъгофою, а со всего града заповѣдалъ всякой соръ и гной на ту гору носитъ, гдѣ Христовъ Крестъ засыпаша землею. Помыслиша себѣ иудеи, ако будетъ Христову Кресту взыскание. А съ Крестомъ Христовымъ и два разбойнича быша сохранены. А когда бысть взыскание Христову Кресту, тогда царица Елена повелѣ землю носить на Каиафинъ домъ — и нынѣ то мѣсто высоко насыпано.

А от дому Иоакима и Анны мало пошедъ, тутъ градския врата, что къ селу Гепсимании. А когда войдешъ въ башню извнутрь града, во вратѣхъ въ стѣнѣ камень великъ, какъ бы до нево въ груди человѣку, а въ камени вообразилася стопа человѣческая глубока, что в воскъ, какъ пята, какъ всѣ пять перстовъ и вся подошва — все знатно. А сказоваютъ про ту ногу, что аггелово воображение. Когда-де иудеи ведоша Христа на пропятие, тогда-де врата жидове заперли и народу не пустили смотрѣть. Тогда-де аггелъ Господень тѣ врата отворилъ плечемъ въ ворота, а ногою въ камень вперъ — такъ въ камени нога и вообразилась. И тако отворилъ врата, и изыде народъ весь на позоръ Христовъ. A тѣ врата недалече от Святая Святыхъ, якобы изъ лука вержениемъ. Мы, грѣшнии, ту стопу цѣловахомъ.

А какъ выдишъ изъ Гепсиманскихъ воротъ и сшедъ /л. 57/ полъгоры, тутъ лежитъ камень, а на немъ же убитъ архидиаконъ Стефанъ. И на томъ камени кровь его знать и до сего дни — тотъ камень красенъ. Мы же, грѣшнии, тотъ камень цѣловахомъ и на благословение брахомъ того каменя. /л. 54/

И от того камени поидохомъ въ юдоль Асафатову. Въ самой юдоли стоитъ село Гепсимания святыхъ богоотецъ Иоакима и Анны, иже нарицается Богородицынъ домъ. И въ томъ селѣ церковь [342] стоитъ, равна съ землею, Святыхъ богоотецъ Иоакима и Анны. От градскихъ воротъ до села Гепсимании якобы изъ лука стрѣлити. Село Гепсимания стоитъ по конецъ юдоли Плачевной, а церковь тоя — лѣствица внутрь сорокъ шесть ступеней; a лѣствица утвержена что въ погребъ походной; а церковь каменная; а на полу /л. 54 об./ лѣствицы стоитъ гробъ Иоакима и Анны. А когда сойдешъ съ лѣствицы внутрь церкви а направо поворотишъ къ востоку, тутъ стоитъ предѣлецъ невеликъ, каменной, а въ немъ гробъ Пресвятыя Богородицы изсѣченъ от мрамору бѣлаго. А надъ гробомъ висятъ сорокъ семъ кандилъ скляничныхъ съ масломъ древянным от разныхъ вѣръ: от греческой, латинской. А зажигаютъ кандила, когда бываетъ служба. А служба бываетъ по воскресеньямъ, потому что стала внѣ града. А иногда такъ недѣли три не бываетъ, тогда турки воротъ Гепсиманскихъ не отопрутъ. А приходятъ къ службѣ греки да латыня; а латыня служатъ на самомъ гробѣ Богородицыномъ, а греки позади гроба Богородицынаа ¹. Въ предѣлъ ко гробу Богородицыну входятъ человѣкъ по пяти, по шти, a болѣ нелзя, и покланяются, и гробъ цѣлуютъ. А гробъ Пресвятыя Богородицы подлинняя гроба Господня полъпядию, да уже Господня. А от того гроба Пресвятыя Богородицы пять саженъ въверхъ церкви — окно кругло. А сказоваютъ про то окно греки, что де тѣмъ окномъ взято тѣло Пресвятыя Богородицы изъ гроба, a гдѣ — Богъ вѣсть. А ту пещеру турки запираютъ, и мыто емлютъ да и пущаютъ, а съ старцовъ не берутъ. И вышедъ вонъ изъ церкви Пресвятыя Богородицы.

/л. 57/ А когда выдешъ изъ церкви изъ Гепсимаской, и на левой странѣ тутъ пещера невелика каменная. Тутъ Иуда Христа продалъ пребеззаконнымъ иудеомъ на пропятие. И тутъ мы ходихомъ, и въ пещерѣ мѣсто цѣловахомъ. И оттолѣ поидохомъ налѣво, на Елеонскую гору прямо. От тоя пещеры на полдни, якобы вержениемъ камени, стоитъ древо масличное. Подъ тѣмъ древомъ Христосъ постился и ко Отцу молился: "Отче, аще возможно, да идетъ чаша сия мимо мене, аще не — буди воля твоя". А то древо и до сего дни зелено, и на благословение его берутъ от иныхъ странъ. Да тутъ же есть камень зѣло великъ, и плосокъ, и высокъ, якобы въ груди че-ловѣку. На томъ камени ученицы его спаша, когда Христосъ молился. И пришолъ къ ним, они же сномъ отягчены, тогда Христосъ имъ рече: "Спите прочее и почивайте, бдите и молитеся, да не внидете въ напасть. Духъ бодръ, плоть немощна есть. Понеже обѣщастеся ² со мною умрети, a нынѣ не можете единаго часа побдѣти со мною; вы же спите, а Иуда спѣшитъ продати мя иудеомъ" — и потъ лияшеся, яко капле крове. И тотъ камень цѣловахомъ. [343]

И оттудова поидохомъ на гору Елеонскую. И мало пошедъ от того мѣста, лежитъ камень великъ. А сказоваютъ, что съ того-де каменя Христосъ сѣлъ на осляте, когда въѣхалъ во Иерусалимъ. И тотъ камень мы цѣловахомъ. И от того камени поидохомъ въверхъ Елеонския горы. От Гепсимании до верху Елеонския горы съ полъверсты будетъ мѣрныя, от Иерусалима верста до горы Елеонския.

Гора Елеонская зѣло красовита, велми высока, красна и предивна, а по ней растутъ древа масличныя. На самомъ верху горы есть мѣсто Господне, гдѣ Христосъ стоялъ со ученики своими. И вопросиша его ученицы о кончинѣ вѣка сего. Онъ же рече имъ: "Не может сего ни Сынъ человѣческий вѣдати, никтоже, токмо Отецъ". И от того камени, гдѣ Христосъ сидѣлъ со ученики своими, видить Иорданъ-рѣку и Содомское море. На той же верху горы Елеонския стоитъ церковь Вознесения Христова, а въ той церкви лежитъ на предверии камень великъ, плосокъ. И съ того камени вознесся Христосъ на небеса предъ ученики своими. И на томъ камени вообразишася стопы Христовы, и нынѣ одна ступня знать. Мы же, грѣшнии, тотъ камень и тотъ ступень цѣловахомъ; и иныя странныя от христианъ цѣлуютъ.

А на полуденную страну Елеонския горы стоитъ гробъ святыя мученицы Пелагии, a владѣютъ тѣмъ мѣстомъ турки. И стоит на томъ мѣстѣ мечетъ турецкой, а къ нему турки не пускаютъ. А от горы Елеонския до Вифании, гдѣ праведный Лазарь умеръ и ту Господь воскреси его, яко три поприща от Иерусалима до Вифании. И тутъ церковь стоитъ Воскресения Лазорева, друга Божия; а въ ней гробъ Лазаревъ и сестръ его Марфы и Марии; a нынѣ тою церковию владѣютъ арапы-басурманы. А когда мы пришли къ пещерѣ, гдѣ бысть Лазарь погребенъ праведный, тогда арапы принесли намъ огня. Мы же имъ даша съ человѣка по алтыну да и пошли въ пещеру. А въ пещеру итти, гдѣ былъ гробъ Лазаревъ, итти въ нея, что въ погребъ походной, по лѣсницы глубоко, да и не одна лѣствица, кулаковато, — а безъ огня невозможно итти, темно, — три лѣстницы съ поворотами. А съ полу пещеры видитъ въбок церковь Лазареву, a нынѣ турки мечты творятъ. И тако мы цѣловахомъ мѣсто, гдѣ Лазарь лежал, да и вышли изъ пещеры. А от Вифании, гдѣ Христосъ сидѣлъ и глагола ученикомъ своимъ: "Другъ нашъ Лазарь успе; идемъ и возбудимъ его!" — и от того камени на востокъ до рѣки Иордана, гдѣ Христосъ крестился, день ходу. И тако мы изъ Вифании опять /л. 58/ на Елеонскую гору и пришедъ, къ тому каменю, гдѣ Христосъ вознесся на небеса, поклонихомся тому камени и цѣловахомъ. [344]

А когда съ Елеонския горы посмотришъ во Иерусалимъ, инъ все видитъ во Иерусалимѣ до единой храмины. A гдѣ Святая Святыхъ была, и на то мѣсто зѣло красовито все видить съ Елеонския горы. Зѣло то мѣсто площадью красовито, и древа кипарисовыя на томъ монастыри растутъ. А когда посмотришъ съ Елеонския горы, всюду съ нея видитъ: ко Иордану, къ Содомскому морю, ко обители Святаго Саввы, къ Вифании, къ Вифлеему, во Иерусалимъ. Забытая радость — Елеонская гора! И ходихомъ довольно по Елеонской горѣ, и веселихомся, и радовахомся, что въ Едемѣ. Во Иерусалимской во всей палестинѣ другова такова и радостнова мѣста нѣтъ, что Елеонская гора!

Потомъ поидохомъ съ Елеонския горы. И когда поравнихомся противу Гепсимании, и тогда насъ вождъ, старецъ-арапъ, повелъ налѣво по юдоли Плачевной. И от Гепсимании мало поидохомъ въ юдоль, тутъ лежитъ камень невеликъ, плосокъ. А на томъ камени воображена стопа ножная, а въ ней вода стоитъ, полна стопа. А сказаваютъ про тотъ камень: "Когда Христосъ срѣтился со слепцомъ, и ста на томъ камени, и плюну на землю, и сотвори брение, и помаза очи слѣпому, и посла его къ Силоамской купѣли умытися. И какъ Христосъ стоялъ на камени, такъ его стопа въ камени вообразилась, что воскъ". И тотъ камень мы, грѣшнии, цѣловахомъ, и воду изъ стопы пихомъ, и умывахомся. А вода въ стопѣ не убываетъ, опять наполняется. А подле того камени яма, зѣло глубока провалина, а въ ней вода на днѣ чють знать. А въ тую яму не вѣлятъ намъ смотрѣть, вождь нашъ, кой водилъ. А яма зѣло глубока и страшна. А что та за пропасть, мы не довѣдалися; знать, что греки и сами не знаютъ про нея.

И от тово камени поидохомъ внизъ по юдоли, на лѣвой странѣ стоитъ гробъ Авесолома, сына Давидова. A здѣлан, /л. 58 об./ что голубецъ, узоричиста; а на верху круглая башенка; а около голубца накидана каменья мѣлкова, кучи великия лежатъ. Мы же вопросихомъ: "Что, малъ, ето за каменья?" И они намъ сказали, что де жидове накидали: "Они-де не любятъ Авесолома за противление отча, то де когда жидове етимъ путемъ ни идутъ, то все камень кидаютъ ко гробу тому". А когда поидешъ от Авесоломава гроба внизъ по юдоли, на лѣвой странѣ всѣ гробы въ той горѣ пророческия, жидовския, узоричиста и двери, и окна; a тѣ гробы выбиваны въ горѣ изъ одново каменя.

И от того мѣста поидохомъ внизъ по юдоли Плачевной по градской стѣнѣ. Противъ угла подъ градскою стѣною, подъ горою каменною, тутъ есть купѣль Силоамская. А входъ въ нея учинена лѣствица каменная, широкая, что въ погребъ походной, [345] да крута зѣло, а ступней въ нее дванадесятъ итти въ гору. И по конецъ тоя лѣствицы самая купѣль Силоамля, аки озерцо широко, а глубины — въ груди человѣку. И приходятъ всякия люди, недугомъ одержимыя различными, и погружаются въ той купѣли, и здравы бываютъ. А когда мы пришли къ устью купѣли, анъ въ ней купается арапъ болъной, басурманъ. И когда стали на него кричать, такъ онъ и вонъ вышелъ. А у той купѣли сидятъ арапы, берутъ мыто — по копѣйки съ человѣка и по грошу. А та вода не стоитъ, но идетъ сквозь гору и по конецъ горы вышла. А вышла въ полъгоры — ручей хорошей, тутъ турецкия жоны платья моютъ, прудокъ запруженъ. А та вода до юдоли Плачевной не дошла, вся въ гору понырнула; юдоль Плачевная суха, нѣтъ въ ней воды. А сказоваютъ про ту купѣль, что она прежде сего не бывала. А когда-де возврати Господь плѣнь Сионь от Вавилона, и тогда пришедъ къ тому мѣсту Иеремиа Пророкъ и весь плѣнъ съ нимъ на тотъ потокъ, тогда сухъ бысть. Иеремиа помолися Богу, и даде Богъ въ томъ мѣстѣ воду. Исъ той купѣли арапы возятъ воду ² во /л. 59/ Иерусалимъ на велбудахъ да продаютъ. A рѣкъ и кладезей во Иерусалимѣ нѣтъ, мѣсто зѣло безводно, но токмо купѣль Силуамля. А тую воду покупаютъ турки богатыя, а убогия питаются дождевою водою. А дождь во Иерусалимѣ приходитъ ноября-мѣсяца. А когда мы пришли во Иерусалимъ, такъ первой дождь пришолъ въ нощи проти дни архаггела Михаила да шелъ до февраля-мѣсяца.

A хлѣбъ поспѣваетъ къ свѣтлому дню Воскресению, а овощи всякия поспѣваютъ Рождество Христово и Богоявлениевъ день. У нас зима, а у нихъ лѣто и прохладъ всякой. A лѣтомъ во Иерусалимѣ от солнечнаго зноя и ходить нелзя: зѣло солнце печетъ. А во всю зиму камори лѣтаютъ и босы ходятъ арапы. Во Иерусалимѣ зимою снѣгу не бываетъ, ни морозовъ никогда не живетъ. Какъ у насъ на Москвѣ весна бываетъ теплая, такъ у нихъ зима-та такова бываетъ: дожди, туманы, хмары, зѣло тепло; а громъ бываетъ во всю зиму и молния. Градъ Иерусалимъ стоитъ среди земли, понеже когда бываетъ день большой въ Петровки, тогда солнце на полдняхъ станетъ и въ самой верхъ главы свѣтитъ, такъ стѣни не бываетъ. А когда станетъ день убывать, тогда стѣнь станетъ познаватся. Мы же въ тѣ дни не прилучихомся, толко въ большия ночи зимния искусихом, о полунощи въ месечныя ночи на монастырѣ исъ келий похаживахомъ и смотрихомъ: такъ мѣсяцъ прямо стоитъ надъ главою, a стѣни не знать — и то мы собою искусихомъ. А день во Иерусалимѣ болшей лѣтней — пятьнатцать часовъ, а нощь зимнея — девять часовъ. Во Иерусалимѣ колодези [346] каменныя копаныя; со всѣхъ застрѣхъ приведены къ колодеземъ, — а верхи плоския, а по угламъ замазаны, — трубы. Вода бѣжитъ да и въ колодезь идетъ. А вода въ колодезехъ не портится: во весь годъ бѣла, а не желта.

И мало пошедъ по-надъ юдолью, на правой руки въ полугорѣ стоитъ древо маслично, окладено каменемъ, съ храмину будетъ. А подъ тѣмъ древомъ, сказоваютъ, что Исайю Пророка жиды пилою /л. 59 об./ претерли древянною. И то древо зелено и до сего дни. И от того древа мало пошедъ подъ гору въ юдоль и перешедъ юдоль, на другой странѣ юдоли пошедъ на гору, тутъ село Скудельниче, — от града то село съ версту, на полуденную страну, — въ погребение страннымъ, что окуплено Христовою кровию, иже Христа Июда предалъ иудеомъ на тридесятъ сребренницѣхъ. И тако жидове купиша тѣми сребренниками село Скудельниче въ погребение страннымъ. А которыя православныя христиане приходятъ от всѣхъ странъ, от востоку и западу, поклонитися Гробу Господню и святымъ мѣстомъ, и коему прилучится отити къ Богу, и тѣхъ христианъ кладутъ въ тому дому въ селѣ Скуделниче. Аще ли будетъ инокъ, въ коемъ монастырѣ пришлецъ, случится ему умрети, и того монастыря тутъ же приносятъ въ то же село Скудельничо. А иерусалимца въ томъ селѣ никогда не кладутъ. Въ томъ селѣ ископанъ гробъ каменной, какъ пещера, а дверцы малы учинены; и въ томъ погребѣ передѣланы закрамы. А кладутъ христианъ въ томъ погребу безъ гробовъ на земли. А лежитъ тѣло сорокъ дней мяхко и цѣло, а смраду нѣтъ от него. А егда исполнится сорокъ дней, и объ одну нощь станетъ тѣло его земля, а кости его наги станутъ. И прииде той человѣкъ, кой приставленъ въ той пещерѣ, и ту землю лапатою соберетъ въ закрамъ, а кости въ другой; а кости тѣ цѣлы и до сего дне. А земля ихъ прежде сего, сказоваютъ, голубая бывала, a нынѣ черна, какъ и прочихъ человѣкъ, толко смрада нѣтъ. А въ пещеру когда войдешъ, такъ духъ тяжекъ; мы ходили въ ту пещеру, платомъ ротъ завезавши. А закромовъ въ той пещерѣ много; а ходятъ со свѣчами зажегши, а то темно въ пещерѣ, ничего не видать. А та пещера стоитъ надъ юдолью Плачевную; а юдоль Плачевная пошла подъ лавру Святаго Саввы Освященнаго и къ Содомскому морю. А сказоваютъ, что тою юдолью Плачевною въ день /л. 60/ Страшнаго суда праведнаго Господня рѣка огненная потечетъ. [347]

О ДОМУ ДАВИДОВѢ

Домъ Давидовъ стоит от западной страны у вратъ Лидскихъ, и от Египта приходятъ въ тѣ врата. Домъ Давидовъ придѣланъ къ градской стенѣ: три стѣны вънутрь града, а четвертая градская. Кругъ его копанъ ровъ; а чрезъ ровъ мостъ, прежде сего бывалъ каменной, a нынѣ древянной. У вратъ великаго дому лежатъ пушки болшия и сторожи, караулъ великой, стоят: турки, арапы, янычеры. А живутъ въ немъ турки, а христианъ не пущаютъ; а кто дастъ подарокъ, такъ тово и пустятъ. А величиною тотъ домъ — какъ изъ лука стрѣлить; а равенъ въдоль и поперекъ. А хоромъ въ немъ развѣ одна палата, изъ нея же Давидъ видѣ Вирсавию, мыющююся въ виноградѣ. И мы, грѣшнии, въ томъ дому были, турки насъ пущали: а мы имъ дали подарокъ, такъ они насъ водили въ полату Давидову. А въ полатѣ Давидовѣ живетъ турчинъ. Въ полатѣ толко одно окно, другое — въ предѣлѣ, а въ полатѣ на окнѣ яма велика въ камень выгнулась.

А сказоваютъ про ту ямицу: "Когда-де Давидъ Псалтырь писалъ, тогда возлегъ локтемъ опочинуть на тотъ камень — такъ локать во камень и вогнулся, что въ воскъ". А надъ тѣмъ каменемъ горятъ кандила съ масломъ древяннымъ и день и нощь; а ставятъ то кадило турки: почитаютъ Давида и турки. И мы, грѣшнии, тотъ камень цѣловали. А что глаголетъ Святое Писание: "Въ дому Давидовѣ страхъ великъ", — и нынѣ въ томъ дому страху нѣтъ, и въ немъ турки живутъ. А то будетъ совершатся таинство во время страшнаго Христова пришествия. От того же дому Давидова от западной страны, близъ дому Давидова, есть потокъ сухъ подъ градскою стѣною, подъ домомъ Давидовымъ; имя тому потоку — юдоль Плачевная, идѣже хощетъ тещи рѣка огненная въ день Страшнаго суда.

А въ полуденную страну нынѣшняго града Иерусалима, за стѣною у вратъ града стоитъ гора Сионъ — мати церквамъ, Божие /л. 60 об./ жилище. На той горѣ прежде сего бывалъ монастырь, a нынѣ турецкой мечетъ, въ немъ же турки живутъ. На той же горѣ близъ градской стѣны домъ Зеведеовъ, отца Иоанна Богослова. Въ томъ дому тайную вечерю сотвори Исусъ со ученики своими. Въ томъ же дому Иоаннъ возлеже на перси Господни. Въ томъ же дому жила Пресвятая Богородица, егда Господь нашъ Исусъ Христосъ, стоя на крестѣ, глаголя матери своей: "Жено, се сынъ твой"; потомъ глагола ученику: "Се мати твоя". И от того часа поятъ ю ученикъ восвояси, въ той же домъ свой. Второе — въ томъ дому было сошествие Святаго Духа на святыя апостолы и [348] ученики въ день пятьдесятный. Въ томъ дому и преставление бысть Божия Матере. Въ той же домъ по воскресении прииде Христосъ ко ученикомъ, и дверемъ затвореннымъ, и ученикомъ собраннымъ, и показа Фомѣ руцѣ и ребра своя. На той же горѣ былъ гробъ Давида-царя и сына его Соломона. На той же горѣ гробъ святаго первомученика Стефана. На той же горѣ есть пещера, гдѣ Давидъ Псалтырь сложилъ. На той же горѣ аггелъ Господень отсѣкъ руку жидовину, прикоснувшемуся гробу Пресвятыя Богородицы. А от дома Иоанна Богослова на лѣвую страну вержениемъ изъ лука — Галилея Малая, тамо первѣе по воскресении своемъ Христосъ изъ мертвыхъ явися. А та вся мѣста на Сионской горѣ. А домомъ Зеведеовымъ владѣютъ у турка еретики, проклятыя армяне купили.

Потомъ поидохомъ за градскую стѣну въ пещеру Варухову; та пещера от градской стѣны якобы вержением изъ лука. И въ той пещерѣ живутъ турецкия, магметанския, диаволския пророки. А та пещера ограждена, и сады въ ней насаждены по оградѣ. И въ ту пещеру турецкия пророки берутъ по парѣ съ человѣка да и пустятъ. А пещера зѣло велика, и высока, и пространна. А сказоваютъ про ту пещеру: "Когда плѣненъ бысть Иерусалимъ, Иеремиа Пророкъ веденъ бысть въ плѣнъ и тамо пребысть, въ Вавилонѣ, седмъдесятъ лѣтъ. Варухъ же Пророкъ, жалѣя учителя своего Иеремиа, Иерусалимова /л. 61/ раззорения ¹, и затвори себе въ той пещерѣ, и плакате о разлучении учителя своего Иеремии, недомыслиемъ себе смотряя, даже до возвращения людскаго затворенъ бысть въ пещерѣ. Внегда же людие ко Иерусалиму возвратишася, тогда и Варуху, изъ пещеры изшедшу, Иеремию погребе". И та пещера зѣло удивительна; прежде сего бывала ² внутрь стараго града, a нынѣ внѣ новаго града, за стѣною градскою. И многия знать полаты стараго града Иерусалима, строенья и сады; нынѣ тутъ все пусто, толко одна пещера Варухова.

Потомъ повѣли насъ во обитель Саввы Освященнаго. Такъже пригнали коней арапы, и збиралися всѣ за градския врата да и пошли от Иерусалима ко обители Святаго Саввы Освященнаго, а шли все юдолью Плачевною. А когда сталися збиратися богомолцы, тогда арапы окаянныя силно сажаютъ на кони и бъютъ, кто какъ не хочетъ ѣхать на лошади. Великое насилие! А извозъ дорогой: от Иерусалима до Савина монастыря съ человѣка по талерю, a переѣздъ — дватцать верстъ. Бѣда, су, со арапами, нигдѣ от нихъ уходу нѣтъ, вездѣ враги насилуютъ, силно на кони сажаютъ!

И шли мы юдолью Плачевною; и будетъ какъ на полупути от Иерусалима, тутъ мы нашли на араповъ. Они поятъ скотъ: козы, [349] овцы — великия стада; а ихъ, сабакъ, многое множество. А стали на дороги, а ходъ мимо ихъ. А они наливаютъ воду въ корыты, такъ дорогу у насъ заняли. А арапы дикия да и задрались съ нашими провожатыми, арапами жъ. Чортъ на чорта нашолъ! А мы нут-ка бѣжать все юдолью, а наши арапы съ ними дратся. Да битва у нихъ великая была: имъ бола хотѣлась насъ грабить, a тѣ не даютъ. А проводники наши на конехъ кругъ нашева корована бѣгаютъ да кричать намъ, чтобъ бѣжали. А мы бѣгли да и ротъ разинули. Охъ, дорошка, дала ума знать! А сами таки махаютъ, что бѣгите. Естьли бы етимъ арапомъ попались, то бы прощай: не токмо бы пограбили, всѣхъ бы тутъ побили, /л. 61 об./ для тово что дичь, кочевыя, а не селския. Когда мы ко Иерусалиму шли, такъ тутъ насъ грабили сельския; они толко грабятъ, а не убиваютъ.

И тако мы бѣжали версты с три безъ памяти, другъ друга топтали; кто силенъ, тотъ напередъ и ушолъ. А все юдолью бѣжали да набѣжали на их кочевье. Тутъ у нихъ стоятъ полатки, и жоны, и дѣти ихъ тутъ, да и козлята молодыя, овечки малыя. И когда насъ увидѣли арапския жоны, рабята, подняли крикъ, вопль, выскочили исъ полатокъ нагия, черны, толко зубы блещатъ. Тутъ мы пущи тово испугалися; а вопль намъ ихъ показался, кажется, до небесъ. Тутъ мы еще бѣжали с версту. Едва отдохнули, такъ набѣжали на насъ проводники наши и сказали намъ: "Не бойтесь-де теперьво".

И тако мы взыдохомъ на гору высоко, толко в полъгоры, и мало поидохомъ, и увидихомъ монастырь Саввы Освященнаго — и обрадовахомся зѣло. И пришли къ монастырскимъ воротамъ, слезли съ коней. А у вратъ стоятъ арапы, не пропущаютъ сабаки, берут со всякова человѣка по пяти паръ да и пустятъ въ монастырь. И тако мы внидохомъ въ лавру Святаго Саввы Освященнаго. Зѣло предивенъ монастырь, у насъ такова подобиемъ и удивителствомъ въ Руси не сыщешъ. Хитро сильно стоитъ, съ полугоры стѣны ведены круто зѣло. А въ томъ монастырѣ въ лаврѣ Святаго Саввы храмъ болшой Преображения Господня: зѣло предивенъ, писмо все стѣнное; и иныя церкви есть многия малыя. Тутъ же въ монастыри мы видѣли кѣлью святаго Саввы, гдѣ онъ самъ труждался: вытесена въ горѣ какъ мощно человѣку сѣсти, а стоять нелзя. Прежде сего, сказовали, выхаживало миро, a нынѣ нѣтъ. А стоитъ тотъ монастырь на краю юдоли Плачевной, которая пошла въ Содомское море. А итти тою юдолью Плачевнаю до Содомскаго моря от Савина монастыря съ полдня, сказоваютъ; какъ посмотришъ съ монастыря къ Содомскому морю, кажется, версты двѣ, да межи горъ куликовато юдолью. А подойтить къ тому морю нелзя, чтобъ его блиско посмотрѣть, от арапъ, да и не [350] вѣлятъ турки ходить. А то море животнаго въ себѣ ничего не держитъ; а воды пить нелзя: /л. 62/ горъка и солона — и всякое животное въ себѣ уморяетъ. А то море невелико, что озеро, уско да длинно; а ходу, сказоваютъ, кругъ ево пять дней.

А когда мы пришли въ монастырь, тогда насъ игуменъ въвелъ въ церковь. Тутъ намъ вынесли крестъ, здѣланъ от части животворящаго древа. Мы же, грѣшнии, цѣловахомъ тотъ крестъ и обрадовахомся радостию неизреченною. И потомъ повѣли насъ на гробъ святаго Саввы: среди монастыря здѣланъ голубецъ каменной, а въ немъ гробъ; и покровъ черной, на покровѣ крестъ вышитъ. Мы же, грѣшнии, гробъ его лобызахомъ. А мощи гдѣ — про то Богъ вѣсть; и сами греки не вѣдаютъ: тутъ ли, подъ спудомъ, или индѣ гдѣ. Потомъ намъ вынесли въ церкви три главы, Ксенифонта и сыновъ его Аркадиа, Иоанна цареградскихъ. И тако мы, грѣшнии, тѣ главы лобзахомъ.

Потомъ повѣли насъ въ пещеру; тутъ зѣло костей много, въ той пещерѣ. Мы вопросихомъ тутъ старцовъ: "Что-то ето за мощи?" А старцы намъ сказали: "Етѣ-де мощи новых мучениковъ. Когда-де взялъ турокъ Иерусалимъ, тогда салтану турецкому сказали, что: "Есть тутъ монастырь, а въ немъ колугеровъ много, пятнатцать тысящь, и они-де лихи: собравшися, пришедъ да опять возмутъ Иерусалимъ". Такъ турецкой царь послалъ пашу въ монастырь Святаго Саввы, велѣлъ избить. И турки, пришедъ, стали убивать отцевъ, изъ пещеръ тоскать вонъ да головы отсѣкать. Отцы же, видѣвше суровство звѣрское от турокъ, не сташа противитися и начаша свои головы подъ мечь клонити. И побиша ихъ турки до осми тысящь. И видѣ паша турецкой, что колугеры не противятся имъ, посла вѣдомость къ турецкому салтану, что старцы ни въ чемъ не противятся. Царь же умилися, послалъ писание, велѣлъ престать убивати, а ихъ свободити: куда хощютъ, идут, а тутъ бы не жили. И тако паша возвратился во Иерусалимъ, а отцы собравши мощи избиенныхъ да въ той пещерѣ и положили, а сами и пошли до Афонския горы и тамо водворишася". A нынѣ въ тѣхъ пещерах живутъ арапы; зѣло много пещеръ на юдоль Плачевную. Намъ же старцы приказовали, чтобъ от тѣхъ /л. 62 об./ мощей не брали ничего; мы же зѣло того опасалися, от тѣхъ мощей брать. Старцы сказовали: "Естьли кто возметъ, а когда-де приидетъ на море, такъ-де корабль съ тѣми мощами на мори не пойдетъ. А турки-де станутъ обыскивать, а когда у кого найдутъ, такъ-де тово человѣка совсемъ въ море и кинутъ".

Мы же хождахомъ по верху монастыря и удивляхомся таковому зданию, паче же пещерамъ, гдѣ отцы жили; а теперево по тѣмъ [351] вертепамъ живутъ босурманы. Прежде сего принашевалася Богу жертва, a нынѣ богоматане; тогда постъ и молитва, слезы, a нынѣ жертва диаволу тутъ приносится. Да ушто Богу такъ изволившу? А все то за наши грѣхи такъ Богъ попустилъ босурманомъ владѣть святыми мѣстами.

И тако мы смотрихомъ съ монастырской ограды въ юдоль Плачевную: круто зѣло, утѣсомъ! И тутъ видѣхомъ араповъ: тоскаются по юдоли Плачевной, а сами, подъшедше подъ ограду монастырскую, кричатъ съ долу, просятъ хлѣба. И старцы Савина монастыря со ограды кидаютъ имъ, что сабакамъ, помалу хлѣба. Иной, кой напередъ подъхватитъ, да и побредетъ во юдоль Плачевную; а иныя клечетѣютъ, гледятъ къверху, дожидаются, чтобъ еще бросили. Такъ другому кинутъ, да и тот такъже побредетъ. Да такъ-та старцы-та по вся дни съ ними мучатся. А за монастырь вытить нелзя — ограбятъ; а съверху монастыря старцы не вѣлятъ гледѣть на нихъ, сабакъ. И гулявши по монастырю, позваша насъ за трапезу; и трапеза была доволна, и вина было много. И тутъ Дарафей побрал по-прежнему, какъ и въ прежнихъ мѣстѣхъ, да и на игумна бралъ по талерю съ человѣка. И тутъ мы начевахомъ; и утре, на первомъ часу, поднесли по финжалу раки, да и пошли изъ монастыря во Иерусалим.

И какъ мы вышли за ограду монастырскую, тутъ на другой странѣ стоитъ столпъ каменной высокъ, а на немъ стоитъ затворникъ весь наружи, на верху столпа, подъжемши руки, въ клабуку. А греки ходили къ нему на поклонъ и прощенья просили от него. И я спросилъ тутъ старца: "Что, молъ, ето /л. 63/ за диво и святость?" Такъ онъ разсмѣялся: "Етот-де столпникъ на часъ. Какъ-де богомолцы сойдутъ съ монастыря, а ево-де за ними вѣтръ здуетъ далов". Мы же подивилися тому столпнику да и пошли. Такия-та у грекъ столпники-обманшики! А идохомъ ко Иерусалиму уже не юдолью, но горами высокими; горы зѣло высоки. И отошли верстъ за десятъ, стоитъ село арапское, а прежде сего бывало обитель Феодосиа Великаго. Нынѣ толко церковь одна, и въ той арапы коней запираютъ.

И приидохомъ во Иерусалимъ, и пребыхомъ до Введения Пресвятыя Богородицы. И на праздникъ Введения Богородицы звали всѣхъ богомолцовъ въ монастырь, а тотъ монастырь девичей, живутъ старицы. И былъ в вечерни митрополитъ Птоломадской, и обѣдню служилъ, и поучение чолъ. И послѣ обѣдни посадили всѣхъ богомолцовъ въ полатѣ и давали всякому человѣку по финжалу раки, по другомъ винца церковнаго, а брали съ человѣка по червонному, по талерю, по полуталерю. И тако поидохомъ по своимъ кѣльямъ. Потомъ на вечеръ стали намъ всѣм возвѣщать, [352] чтобъ были готовы итти въ Великую церковь; мы же начата готовитися.

И пришли всѣ богомолцы къ Великой церкви, и стали всѣхъ вѣръ сходитися. Потомъ сошлися всѣ, и стояхомъ у Великой церкви, и ждахомъ пашу турецкова. Потомъ пришолъ паша, емуже турки послаша ковры, и сѣл паша у вратъ церковныхъ. Потомъ приидоша къ нему толмачи всѣхъ вѣръ и сташа подле ево. Потомъ турчинъ принесъ лѣсницу, и присланилъ ко вратомъ церковнымъ, и, влѣзши, отпечаталъ, потомъ отперъ. И пришедъ митрополитъ греческой со христианы-греки и сташа у вратъ церковныхъ. Потомъ пришли и еретическихъ вѣръ: армяне, французы и прочиихъ ересей — и стали у вратъ церковныхъ всѣ. Потомъ турчинъ сталъ брать со всякова человѣка по три червонныхъ, а еретических — по шти червонныхъ, да и печатки давалъ всякому человѣку.

Генваря въ 18 день поидохомъ изъ святаго града Иерусалима на Русь. Въ пятницу предъ Неделею мытаря и фарисеа на первомъ /л. 63 об./ часу дни поидохомъ мы, грѣшнии, изъ святаго града Иерусалима. И намѣстникъ патриаршей приговорилъ нам извощика-арапа, христианина греческой вѣры. И тако мы, убравшися на кони, поидохомъ изъ града и, вышедши за градския ворота, стахомъ на поли иерусалимскомъ. И приказалъ насъ питропосъ проводить толмачю-старцу; и толмачь выпроводилъ за градъ, сталъ извощику приказовать, чтобъ насъ въ цѣлости на пристани поставилъ и никакой бы намъ шкоды не учинилъ. А намъ старецъ-толмачь говоритъ: "Естьли де извощикъ вамъ на пути какое зло учинитъ, то де пишите ко мнѣ, я-де на немъ за рубль доправлю дватцать рублевъ". И велѣлъ намъ толмачь дать извощику, всякому человѣку, по штидесятъ паръ на раздачю по дороги арапамъ-разбойникамъ, чтобъ арапы насъ не трогали, чтобъ извощикъ насъ во всемъ очищалъ. И тако мы, убравшися совсемъ, и помолившеся Господу Богу и Пречистѣй его Богородицѣ, и призвавше въ помощь всѣхъ святыхъ, и поклонихомся святому граду Иерусалиму, поидохомъ въ путь свой на присталь морскую.

И того дни минухомъ село Еммаусъ, и того дни доидохомъ до града Ромеля. И приидохомъ въ метоху, сирѣчь на подворья Иерусалимская, и старецъ того подворья принялъ насъ съ любовию. А мы зѣло съ пути утомилися, и старецъ поднесъ намъ вина церковнаго; а намъ, утомленнымъ, зѣло въ ползу, поживились, такъ зуда-та поотходить стала. И тако мы препочивши ту нощь. Утре рано, на первомъ часу, извощикъ привелъ намъ кони, и поидохомъ ко граду Иопии на присталь морскую. [353]

И того же дни приидохомъ во Иопию, яко въ пятомъ часу дни, и стахомъ въ мятохи Иерусалимской. И старецъ, попъ чорной, принялъ насъ съ любовию и угости насъ трапезою обилъною. А когда мы шли до пристани морской от Иерусалима, и намъ на пути от арапъ зла не учинилася, — слава Богу святому, — потому что арапъ-извощикъ насъ во всемъ очищалъ от нихъ, сабакъ, тѣми денгами, что мы ему дали, по дватцети алтынъ съ человѣка. А когда гдѣ /л. 64/ найдемъ на дороги на разбойниковъ, они, что сабаки, лежат свернувши; какъ увидятъ насъ, такъ вскочатъ всѣ да такъ и бросятся на насъ. А мы укажемъ на извощика: "Е, арапча, кофаръ, молъ, за насъ дастъ пешкешь, сирѣчь подарунокъ", — такъ они и пойдутъ ко извощику. А извощикъ уже имъ, сабакамъ, даетъ иному грошъ, а иному кустъ табаку. Да такъ-та насъ Богъ помиловалъ от нихъ, сабакъ. А извощикъ все шолъ позади насъ для разбойниковъ-араповъ: какъ на нас нападутъ, такъ и укажемъ назадъ, на извощика, такъ они къ нему и кинутся. А мы въ тѣ поры ну да ну въпередъ по дороги. Да такъ-та Богъ и спасъ насъ от всѣхъ бѣдъ. А за извозъ мы давали по два талеря на коня, а ходу полътара дни. А всякому человѣку по два коня: подъ себе лошедь, подъ рухледь другая; а иныя и пѣши шли, толко подъ рухледь нанимали.

А когда мы пришли на присталь во Иопию, и въ тѣ поры на пристани кораблей не было. Приходу не было для тово, что время зимнея, такъ къ той пристани корабли не приходятъ. И негдѣ кораблямъ ставится, нѣтъ пристани доброй, такъ тутъ зимою корабли разбиваетъ вѣтромъ. И намъ бысть о томъ печално. Какъ такъ, что кораблей нѣтъ? Что дѣлать? Стала наша дорога. А градъ пустой, харчь зѣло убога — гладомъ бола померли, тутъ живучи. А у турокъ, сабакъ, въ то время прилучился ихъ праздникъ турецкой. Мѣсяцъ цѣлой они постятся, такъ на бозарѣ не добудешъ никакой харчи. A хлѣбъ уже вынесутъ на вечеръ, какъ солнце станетъ садится, и тотъ весь разорвутъ турки. А иныя у насъ иной день и не ѣдши были. Зѣло нужно было: нѣчимъ поживится было, не добудешъ ни рыбы, ни яицъ — самая пустошъ.

А жили мы тутъ на пристани двѣ недѣли, а пущи намъ года стала. Зѣло печально и уныливо было! Ужасъ толко: от моря стонъ стоитъ, какъ море шумитъ да волънами разбивается. А хортуны страшныя были, великия! А от печали у насъ /л. 64 об./ то и забава была, что бывало пойдемъ подле моря гулять. Такъ версту и другую пройдешъ, такъ бутто тоска-та малое число посволочетъ. Да и тутъ гуляешъ, а назадъ оглядаешся, чтобы арапы-разбойники не набѣжали.

А когда мы пришли на пристань, такъ какъ попъ черной, кой тута живетъ въ мятохи, на другой день възбесновался, такъ мы, [354] грѣшнии, ту всю нощь надъ нимъ вазились. Былъ у насъ крестъ московскаго литья мѣдной, такъ тѣмъ крестомъ все его ограждали. А диавол-отъ въ немъ кричитъ: "Студено-де, ознобили-де мене!" Указываешь на полку ко иконамъ: "Вонъ де стабросъ древянной, тѣмъ-де мене ограждайте, a етѣмъ-де ознобили мене!" А тотъ крестъ не по подобию написанъ: двоечастной, а не троечастной — такъ диаволу-та хочется, чтоб его тѣмъ крестомъ ограждалъ, ему уш то легче от тово. А я таки не слушаю да все московскаго дѣла крестомъ ограждалъ; и ему даю цѣловать, а онъ зубы скрегчетъ на мене, съѣсть мене хощетъ. Да Богъ ему не попуститъ, такъ онъ мнѣ ничего зла не учинилъ. И такъ-та мы съ нимъ до полунощи провозилися. Такъ онъ утомился да сталъ просится: "Дайте-де отдохнуть!" Такъ мы ево положили на постелю, такъ онъ до утрия уснулъ. Потом утре въсталъ, да мене, грѣшника, призвалъ, да сталъ говорить мнѣ: "Пожалуй-де, проговори надо мною одно Евангелие, всѣ четыре евангелиста". Такъ я надъ нимъ по два дни говорилъ Евангелие. Такъ ево Богъ, миленкова, помиловалъ — сталъ разумъ здравъ; чють бола диаволъ не похитилъ. И какъ попъ пришолъ въ разумъ, зѣло до насъ былъ добръ, часто насъ рыбою кармлевалъ.

Потомъ пришолъ малой корабль изъ Акрей. И сказали намъ корабленники, что есть-де во Акрахъ корабли египетския; такъ мы наняли корабль малой и стали сбиратся. Потомъ прислалъ за нами паша турецкой, услышалъ, что мы идемъ во Акри. И я пришолъ предъ пашу; и паша велѣлъ толмоча /л. 65/ призвать, и переводчикъ пришолъ, и паша велѣлъ у мене спросить: "Есть ли де у него от салтана турецкаго указъ?" И я ему взявши листъ турецкой да и подалъ, такъ онъ и сталъ чести. И прочетши листъ да и молвилъ: "Вотъ де, папасъ московь, смотри на меня". И я на него смотрю, а онъ листъ салтанской свернулъ, да и поцѣловалъ, и на главу положилъ. А самъ чрезъ толмоча говоритъ мнѣ: "Слышалъ-де я, что де ты въ нощи ѣдешъ въ Станбул. И ты поѣжжай, Богъ тебѣ въ помощь! Сказовай-де въ Царѣградѣ и въ Ядринѣ, что мы такъ салтанской указъ почитаемъ, таковы-де мы, турки, своего государя опасны. Мнѣ-де до тебе нѣсть дѣла никакова. Я-де для тово тебе позвалъ, что де ты московской человѣкъ, да пришолъ-де съ салтанскимъ указомъ, а прежде сего съ такими указами никто не хаживалъ. Такъ де я салтанскова здравия позвалъ-де тебе поздравить и честь воздать, чтобъ де ты, выѣхавши на Русь, про насъ слово доброе молвишъ". Да велѣлъ мнѣ сѣсть, а самъ мнѣ чрезъ толмоча говоритъ: "Не покручинься-де, пожалуй, что де я тебе ночи позвалъ. У насъ-де, у турокъ, нынѣ постъ, такъ де мы [355] въ день не пъемъ, ни ядимъ, такъ де я тово ради въ день и не звалъ, и теперьва-де станемъ со мною кагве пить." И я ему сказалъ чрезъ толмоча: "Я, молъ, кагве не буду пить: у насъ, молъ, на Руси нѣтъ етово питья, такъ мы не повадились ево пить. Челомъ бъю за твое жалованье." И онъ мнѣ, паша, молвилъ: "Чѣмъ же де мнѣ тебе подъчивать? Вина-де мы не держимъ, для тово что сами ево не пъемъ. Иди шъ де съ Богомъ!" И я вставши, да поклонившися, да и вонъ изъ полаты пошелъ.

И пришедъ на монастырское подворье, да и стали въ корабль кластися. А корабленник нашъ сталъ бѣсится, и не сажаетъ насъ на корабль, и не сталъ нашей рухледи на корабль класти, да поднявши парусъ да и пошолъ ночи. А мы и остались на берегу моря, и намъ зѣло горко стало и слезно. Да что пѣть дѣлать? Быть такъ, уш то, молъ, Богу такъ изволившу. И /л. 65 об./ стали мы опять рухледь носить на подворья. И той день намъ бысть зѣло печально. Потомъ мы смотримъ: анъ передъ вечеромъ и пришолъ той же корабль назадъ — зѣло обрадовалися. И пришелъ къ намъ корабленник да и сталъ прощатся: "Простите-де, Бога ради, оскорбилъ-де я васъ. Я-де верстъ с пятьдесятъ отшелъ да и опамятовался. И мнѣ-де стало васъ жаль. Какъ такъ здѣлалъ, что ихъ не помиловалъ? Хотя бы и босурманъ былъ, инъ бы можно помиловать." Да и велѣлъ намъ кластися въ корабль. Потомъ паша призвалъ корабленника и сталъ ево бранить: "Для чего-де ты не взялъ московскаго папаса?" И зѣло ему пригрозилъ, чтобъ насъ взялъ.

И мы въ ту же нощь поклавшися да и пошли. И въ ту нощь немного отошли, потому что не было вѣтру добраго, и на зари сталъ вѣтръ великъ зѣло. И тово дни на вечеръ пришли во Акри — анъ кораблей египетскихъ нѣтутъ! И намъ зѣло стало печалъно, когда нашъ корабль присталъ ко брегу. Потомъ мы рухледь свою взявши да и пошли въ метоху митрополью. И старецъ митрополей далъ намъ кѣлью и потомъ намъ трапезу поставилъ. И мы стали у него спрашивать: "Давно ли, молъ, корабли пошли во Египетъ?" И старецъ сказалъ, что: "Третьево дни пошли и вновь-де скоро будутъ. Не печалься-де, скоро пойдешъ во Египетъ". И намъ от старцовыхъ рѣчей стало радостно сильно.

И наутре февраля во 2 день, на праздникъ Стрѣтения Господня, позвалъ насъ къ себѣ арап-христианинъ и зѣло насъ угостилъ: рыбы было нескудно и вина, было довольно всячины. И за трапезою было у насъ рѣчей много, спрашивали про государя. И зѣло желаютъ сильно, чтобъ государь Царьградъ взялъ: "Не видать-де намъ тѣхъ дней, чтоб де государь московской свободилъ насъ от турокъ!" И зѣло тотъ человѣкъ любовь къ намъ показалъ [356] и уподчивалъ насъ. И тако от него изыдохомъ въ подворье монастырское.

И по триехъ днѣхъ, въ среду на Сырной недѣли, якобы о полудни, пришли /л. 66/ четыре корабли египетскии съ товарами. Потомъ, пристав ко брегу, стали выгружать товары. Мы же пришедъ къ корабленнику и поредили съ человѣка по талерю до Малова Египта, а по-турецки Домять. А у турокъ въ тѣ поры прилунился боярань, сирѣчь праздникъ, въ субботу на Сырной недѣли; и была у нихъ изъ пушекъ стрѣльба. А празднуютъ турки свой праздникъ три недѣли.

Потомъ, въ воскресенья Сырное, въ заговяны, велѣлъ намъ корабельщикъ на корабль рухледь носить. Мы же рухледь на корабль привезохомъ и съ корабля поидохомъ во градъ погулять. А корабленникъ не сказалъ намъ, что де: "Сегодня буду отпущатся". А когда мы во градъ вошли, тогда насъ градской житель, лутчей человѣкъ, арапъ-христианинъ позвалъ къ себѣ на обѣдъ. Мы же поидохомъ, а опасение у насъ было, чтобъ нашъ корабль не ушолъ. Но господинъ, у кого мы обѣдаемъ, тотъ насъ окротил: "Я-де вѣдаю, что де сегодне корабль не поидетъ" — такъ мы поослабли. А трапеза была зѣло довольна, было рыбъ всякихъ размантыхъ. И такову любовь намъ показалъ, что самъ съ братьеми у трапезы служилъ, во всю трапезу все стоялъ.

А корабль въ тѣ поры почалъ отпущатся, а насъ нѣту. А матрозы по граду бѣгаютъ да насъ спрашиваютъ, а взять не вѣдаютъ гдѣ. Потомъ матросамъ сказали гдѣ, и они, къ тому дому пришедъ, про насъ спрашиваютъ. И рабы, пришедъ, господину говорятъ, что де уже корабль отпустился. А мы языка не знаемъ, что говорятъ. А господинъ перемогается, а намъ не скажетъ. Жаль ему насъ, что корабль ушолъ, а хочется ему, чтобъ обѣдъ докончали; а самъ велѣлъ поскоряе бъ ѣствы нѣсти, ѣства за ѣствомъ. Такъ мы стали припазновать, что онъ сталъ скорбенъ. Такъ мы у толмоча спросили: "Что, малъ, онъ господинъ печаленъ?" Такъ толмачь сказалъ: "Вить де корабль вашъ ушелъ!" Такъ мы какъ услышали, такъ въставъ изо стола да и побѣжали къ пристаннищу морскому — анъ нашъ /л. 66 об./ корабль верстъ з десятъ ушолъ на море, чють видит. А стала къ ночи. И мы толко руками розно.

А у пристани прилучились турки въ то время, и по насъ стали тужить, да и стали съ кораблей кликать матросовъ съ сондалами. Такъ тотъчасъ подъбѣжали греческия матросы; такъ мы ихъ поредили нагнать корабль, дали талеръ съ двухъ человѣкъ. Толко мы въ сандалъ сѣли — анъ тотъ господинъ, у кого мы обѣдали, и прибѣжалъ на присталь, а мы уже отпущаемся, и спросилъ у матросовъ: "Что-де поредилися извозу?" И они сказали, что талерь. [357] И онъ выхватилъ изъ кормана талеръ да и кинулъ въ лотку: "Вотъ де вамъ извозъ за нево, болѣ-де тово не берите". А самъ сталъ со мною прощатся: "Прости-де, Бога ради, моя-де вина!" Я, су, лише подивился: етакая христианская душа! Потом мы поклонихомся ему и отпустихомся на море.

Отвезли насъ матросы от брега версты с три да и покинули грести, а сами и стали у насъ просить еще за провозъ: "Тово-де мало, не хотимъ вести!" И стало наше дѣло. Мы то такъ, то сякъ — не везутъ: "Невъмогуту-де, не нагнать. Дай-де еще талеръ!" И тотъ, кой взяли за извозъ, и бросили мнѣ въ сандалъ. И я, су, что дѣлать, взялъ: "Ну, малъ, поѣжжайте назадъ, и я, малъ, буду на васъ паши бить челомъ!" А къ зари-та видить: нашъ корабль поворотился на насъ, вѣтръ сталъ утихать. А они тоже видятъ, что корабль сталъ, такъ они перестали грести и стали шумѣть одно, что: "Дайте другой талеръ!" И много шумѣли, и мы говоримъ: "Повѣзите, молъ, назадъ". Такъ они и стали уже и тот талеръ просить, такъ я отдалъ имъ. Они же погребше мало да опять перестали грести. И зѣло безумныя горесть нанесли и во грѣхъ въвели, едва злодѣи до корабля довезли. Такъ насъ на корабль тотъчасъ матросы приняли, такъ они со студомъ от корабля поѣхали. А я раизу на нихъ жаловался, такъ онъ на нихъ сталъ шумѣть. Потомъ вѣтръ сталъ утихать. И подшедши подъ /л. 67/ гору Кармилскую да и стали на якори. Потомъ поутру въстали матросы и хотѣли парусы разпущать и якори выниматъ. А раизъ сталъ на море смотрѣть въ далную пучину, и сталъ присматрѣвать, и позналъ, что хощетъ быть погода великая въ мори. Потомъ раизъ не вѣлѣлъ якори вынимать. И стояли мы от погоды подъ Кормилскою горою пять дней.

И въ пятницу на первой недѣли на вечеръ, уже въ ночномъ часу, погода стала затихать. Такъ раизъ увидѣлъ: от города от Акрей стали корабли отпускатся — такъ и онъ велѣлъ якори вынимать и парусы подъимать. Потомъ пошли въ нощъ противъ субботы, и бысть намъ поносъ доброй.

И въ понеделникъ на второй недѣли поста о полудни приидохомъ ко устью Нилу. И не дошедъ усть Нила, якобы верстъ за пять, и стали на якори. И потомъ изъ Малова Египта пришли малыя корабли, да и взяли кладь изъ корабля всю, и корабль порожжей да и привезали, да и повели подъ Домять. Тутъ на усть Нила мѣлко, не пройдетъ корабль грузомъ, такъ маломи выгружаютъ, а болшой порожжей волокутъ за собою.

И на вечеръ приидохомъ подъ Домятъ. И тутъ пришли къ намъ на корабль арапы, да и взяли нашу рухледь, да и понесли въ [358] метоху. Игуменъ насъ стрѣтилъ съ честию да и далъ намъ кѣлью, обѣдъ намъ устроилъ. И мы ему от намѣстника грамотки подали, а въ грамоткахъ писано от намѣстника, чтобъ о насъ радѣлъ, чтобъ намъ корабль добылъ въ Царьградъ. Потомъ игуменъ сталъ намъ корабль добувать и добылъ корабль доброй греченина Ивана, а проименование ему Холава, такъ ему прозвище. А жили мы въ Домяти недели з двѣ.

Потомъ въ Домяти учинился бунтъ от турокъ, и дня зъ два и торгу не было, а насъ игуменъ вонъ изъ монастыря не пущалъ. И помалу бунтъ утишился, и мятежъ былъ великой въ народѣ. Пришолъ от турка указъ, чтобъ малыми денгами не торговать, да чтобъ туркамъ вина не пить и не шинковать, /л. 67 об./ а грекомъ бы платья зеленова не насить, такожъ и краснова, носить бы черное, бѣлое. Такъ за то бола учинился бунтъ въ Домяти. Прошла бола въ тѣ поры слава, что бутто турецкой салтанъ приѣхалъ и ходитъ по Домяту скрытымъ образом. Такъ турки всѣ улицы метлами мели, опасались. Они чаяли: и въправду турецкой царь пришолъ — анъ все тово ничево не было, такъ мялися.

Потомъ, передъ походомъ нашимъ, звалъ мене архимандритъ Домятской обѣдать. Обѣдъ зѣло хорошей устроилъ, всего было много наспѣто. А тотъ архимандритъ былъ на Москвѣ за милостынею. А когда, отобѣдавъ, я от него пошелъ, такъ онъ мнѣ на дорогу далъ съ пудъ финиковъ. Зѣло добръ архимандритъ да и разуменъ! Мнѣ онъ много расказовалъ, какии тутъ на него бѣды бывали от турокъ, какъ ево граблевали и церковь. Невозможно ево бѣдъ и писанию предать! И жили мы въ Домяти недели з двѣ.

Потомъ стали корабли отпускатся и на усть Нила къ морю и тамъ въ малыя перегружатся. А мы дня с три спустя после ихъ нанявъ коикъ да и поѣхали съ рухледью къ морю — анъ еще корабль нашъ не вышелъ на море, такъ мы и стали противъ заставы. И тутъ насъ остонавили и стали нашу рухледь досматривать, такъ я ему, юмрукчею, подалъ салтанской листъ. Такъ онъ прочетши, да и не велѣлъ разбивать рухледь, да и велѣлъ намъ полатку очистить, гдѣ намъ стоять, докудова корабль поидетъ. А самъ юмрукчей спросилъ у мене: "У ково-де ты идешъ на корабли?" И я сказалъ: "У Халавы". И турчинъ мнѣ сказалъ: "Пеки адамъ, доброй-де человѣкъ Холова, я-де знаю. Поиди-де съ Богомъ!" И тутъ мы на заставѣ жили два дни, покудова выгружались на море.

Потомъ, сѣдши въ коикъ и рухледь положа, да и поѣхали на море къ кораблю. И подъѣхавъ къ кораблю съ рухледью, и сѣли на корабль. А иныя корабли, убравшися, пошли къ Царюграду. А нашего раиза задоръ беретъ, что /л. 68/ корабли пошли, а онъ сталъ, [359] такъ сердитъ былъ зѣло. Мы къ нему не подъходили, какъ онъ убирался. Потомъ тотъчасъ велѣлъ парусы подымать, да и пошли, да то уже на ходу убирались. И бысть вѣтръ доброй. Потомъ нашъ раизъ сталъ веселъ, какъ корабль пошелъ, a вѣтръ ста доброй. Такъ мы подшедъ къ нему да поклонились. Такъ и онъ намъ поклонился, а самъ молвилъ: "Таколо, деспота, добрѣ тебѣ будетъ, сиди здѣсь!" Да и велѣлъ мнѣ мѣсто хорошое очистить, а самъ под мѣсто рагожи стелетъ. Спаси ево Богъ, миленкова, доброй человѣкъ былъ! И хлѣбъ намъ велѣлъ давать, и кашу, всячину, что ни ворятъ, — то все вѣлитъ давать.

И шли мы четверо сутокъ, a вѣтръ все былъ боковой; и збила насъ боковымъ вѣтромъ въправо верстъ з двѣстѣ. Потомъ на четвертой день стали горы показоватся. И на вечеръ подошли подъ градъ Мирликийской, гдѣ Николай Чюдотворецъ родился. Потомъ къ ночи вѣтру доброва намъ не стала. И сталъ нашъ корабль ходить по морю то туда, то сюда, чтобъ не стоять, а прибыли нѣтъ. И тако нощь всю шатался. А утре по морю появились кораблей много: которыя прежде насъ пошли, всѣ тутъ стали сбиратся. Потомъ караулщикъ нашъ сверху зъ дерева кричитъ, что идутъ-де корабли разбойническия. Потомъ мы смотримъ — анъ и всѣ корабли поворотили назадъ къ нашему кораблю. Потомъ и нашъ раизъ велѣл назадъ корабль обратить, да и пошли подъ городокъ Костелоризъ. А когда мы стали входить во врата межи горъ въ лиманъ, тогда изъ городка въ каику выѣхали граждане и сказали намъ, что въ городку моръ есть. Такъ нашъ раизъ хотѣлъ назадъ поворотить — анъ бѣжать и нѣкуда: тутъ, въ городкѣ, моръ есть, а назаде разбойники. Такъ и нѣкуда деватся стала, да и положилися на волю Божию: лутче въпасти въ руцѣ Божии, нежели въ неприятелския руки. И пошли /л. 68 об./ подъ городъ, и стали на якори. Потомъ за нами пришли всѣ корабли турецкия да и стали; а разбойническия корабли за лиманомъ стали на воротѣхъ да и не выпустятъ никово. Все тутъ, сталъ нашъ путъ, нѣкуда деватся!

И на третей день на турецкомъ корабли умеръ раизъ-турчинъ. Бился съ разбойниками: такъ онъ от нихъ отбивался; такъ они, разбойники, у корабля древо подъбили да сопетъ разбили, а раизу руку отрубили — такъ онъ въ третей день умеръ. A забѣжали наши корабли въ тотъ лиманъ въ среду Крестопоклонную, и стояли мы подъ тѣмъ городкомъ до Святой недели. По томъ стояньи стали раизы сьѣжжатся да думать, какъ быть. И придумали, и послали пошту въ Царьградъ къ салтану турецкому, что разбойники не выпущаютъ. И зѣло намъ было тутъ житие наше печально. А когда мы подъ тѣмъ городкомъ стояли, и въ тѣ поры учинился на одномъ [360] корабли моръ сталъ, и зѣло тому кораблю стала нужда: не пущаютъ ни въ городъ, ни на корабли, а харчь приѣли, а взять негдѣ, а людей на корабли остается немного. Такъ раизъ дождавши вѣтру добраго до нощи и пошелъ на уходъ сквозь разбойническия корабли. И гнали за нимъ верстъ со двѣстѣ до Родоса-города, и ушелъ — Богъ спасъ ево; а корабль былъ христианской, греческой.

Потомъ на Вербное воскресение разбойники поймали попа да дьечка изъ города, — они гуляли по берегу, — и увезли на корабли, да пытали, и спрашевали у нихъ: "Сколко-де стоитъ кораблей подъ городомъ?" Такъ они сказали: "Дватцать кораблей стоятъ мисирскихъ" — такъ они ихъ и отпустили. Потомъ учинился у нихъ въ городкѣ великой моръ, такъ корабли и пошли от городка прочь на другую сторону, въ другой лиманъ, подъ горы зѣло высоки. И подъ тѣми горами стояли съ неделю. Тутъ и Свѣтлое воскресение взяли. И зѣло печално было: такой пресвѣтлой празд-никъ, а взяли въ /л. 69/ пустомъ мѣстѣ. И в ¹ Свѣтлое воскресение раизъ прислалъ мнѣ яицъ и молока. Спаси ево Богъ, миленкова! Доброй человѣкъ былъ, часто къ себѣ обѣдать зывалъ.

Потомъ въ самой праздникъ послѣ обѣда пошли корабли опять подъ городъ и стали на якори. А на корабляхъ уже хлѣба не достало, нужда великая стала. Много у нашего раиза брали сухарей на всѣ корабли, у него было запасу много. Человѣкъ онъ старой, сорокъ лѣтъ уже на корабляхъ ходитъ, такъ всякия нужды видалъ, такъ научился, какъ по морю ходить.

А когда мы стояли подъ горами ², и тутъ мы въ горахъ видѣли капища идолския, древния гробища. И мы по тѣмъ горамъ гуляли и въ нихъ, капищахъ и гробищахъ, внутрь ихъ были. Диво да и все тутъ, какая-та слѣпота была! А гробищи пусты, костей нѣтъ ничево. И капищи выбиваны изъ камени кирками, а не кладеныя; и гробища всѣ выбиваны пустыя. А гробищи поставлены зѣло на высокихъ горахъ, едва съ нуждою взойти; и нынѣ на тѣхъ горахъ турецкия селы.

Потомъ въ среду на первой недѣли рано, на первомъ часу, увидѣлъ караулъ зъ горы, что идутъ голены турецкия съ войскомъ насъ выручать. И караулъ сталъ къ кораблямъ кричать, такъ съ кораблей турки, греки побѣжали, и мы туда же пошли смотрѣть. И когда мы увидѣли голены турецкия, и зѣло обрадовалися всѣ. И къ ночи пришли къ намъ, и разбойническия всѣ побѣжали въ пучину. И в вечерѣ прибѣжалъ сандалъ зъ голенъ съ янычары къ нашимъ кораблямъ, и велѣли утре рано выходить вонъ на море.

И въ четвертокъ на Свѣтлой недѣли рано, на первомъ часу, стали наши корабли подыматся и пошли на море. И шли корабли [361] подле горъ, а голены турецкия от моря, от степи, а иныя позади нашихъ кораблей ³ шли, оберегали от разбойниковъ.

И на другой день пришли въ городокъ въ Родость турецкой. И тутъ корабли /л. 69 об./ не приставали: вѣтръ былъ доброй — и тако мимо прошли Родосъ. А когда верстъ з десятъ отошли, тогда изъ Родоса изъ пушки трижды выстрелили, и корабли всѣ остоновились. Потомъ вѣдомость пришла изъ города, чтобъ оберегались, что ¹ разбойническия голени прошли. Потомъ мы дождались голеновъ да и пошли вмѣстѣ.

Потомъ во вторый день въ ночномъ часу стала восходить полоса. Потомъ на всѣхъ корабляхъ стали парусы подъбирать. И когда лише парусы подобрали, и взяла фортуна великая, и почела насъ по морю носить, и разбила всѣ корабли — куда неизвѣстно занесло. Тако насъ ночь всю въ мори волънами носило.

И утре рано въ Фоминъ понеделникъ стала погода преставать. Мы же по морю смотрѣхомъ съ корабля, и не видать въ мори ни единаго корабля, всѣ разбило. Потомъ о полудни стали на мори корабли по кораблю показоватся, и къ вечеру опять всѣ и сошлися. И тово дни минухомъ Патмасъ-островъ, гдѣ Иоаннъ Богословъ былъ заточенъ. А от Патмаса-острова во вторый день взяла насъ опять фортуна въ Ускомъ мори, тутъ бола едва не всѣ корабли разбила. А стало межъ горъ, а море глубоко, саженъ пятьсот было глубины. Такъ едва столько снастей стало, и всѣ снасти связовали — едва корабль нашъ остоновили. И тутъ мы стояли от фартуны двои сутки.

Потомъ стала утихать, да и пошли всѣ корабли, и голены съ ними же. И въ ту же нощь сталъ вѣтръ противенъ, и погнала всѣ корабли назадъ, и на корабляхъ парусы поставили боковыя. И пришли подъ Ефесъ-градъ, гдѣ жилъ Иоаннъ Богословъ съ Прохоромъ-ученикомъ. Градъ зѣло узоричистой; и митрополитъ въ немъ живетъ греческой, и митрополитъ — доброй человѣкъ.

Потомъ пошли и пришли в Стинковъгород ². Тутъ мы стояли сутки с двои. Тутъ мнѣ неволникъ руской далъ два мешка лимоновъ. И въ томъ городѣ Стинове всего /л. 70/ много, садовъ всякихъ; вино дешево — по копѣйки око, a горѣлки — око по грошу; лимоновъ сорокъ-пятьдесятъ за копѣйку; и все дешево. Такова града въ Турецкой земли поискать другова! Всякия овощи идутъ кораблями изъ него въ Царьградъ.

И тутъ насъ турчинъ-паша сталъ на мнѣ просить горачю, такъ я ему листъ показалъ турской. А онъ листъ и спряталъ въ пазуху да и поѣхал по кораблямъ горачю збирать. A мнѣ сказалъ: "Поѣжжай-де въ городъ, тамъ-де листъ отдамъ". И я поѣхалъ въ [362] городъ въ коику и сталъ ево на берегу дожидатся. А когда онъ приѣхалъ, и я сталъ у него листъ просить, и онъ у мене спросилъ: "А колко-де васъ человѣкъ?" И я сказалъ, что четыре человѣка. И онъ молвилъ мнѣ: "А то-де васъ двое толко, а ето-де двоя греченъ за сабою провозишъ". А я бола двухъ старцовъ рускихъ съ собою изъ Иерусалима взялъ за тѣмъ же листомъ. А онъ, сабака, разсмотрѣлъ, что они въ листѣ не написаны, да и сталъ просить двенатцать талерей зъ двухъ человѣкъ.

Такъ я пошел до воеводы и сталъ бить челомъ, что, молъ, у мене отнялъ паша горачной листъ салтанской. Такъ воевода послалъ за нимъ, чтобъ онъ листъ принесъ, такъ онъ листъ прислалъ. И воевода листъ прочелъ да и велѣлъ мнѣ отдать: "Хоша бы ихъ было дватцать человѣкъ, не токмо четыре, так де не указано съ нихъ брать!" И турчинъ взялъ листъ у воеводы да и прятать сталъ, и я събоку да и вырвалъ у него, да и спряталъ въ пазуху. А когда мы от воеводы пошли, турчинъ насъ не отпускаетъ: "Поидите-де до паши, онъ-де какъ хочетъ съ вами".

Такъ мы пошли и пришли передъ его. Такъ онъ сталъ просить листа, и я ему не даю. "Инъде посадите ихъ въ тюрму!" Такъ я ему сталъ говорить: "За что ты мене велишъ въ тюрму сажать? Что моей вины?" И турчинъ молвилъ: "Дай-де з двухъ человѣкъ горачь!" Такъ я ему молвилъ: "И ты ихъ себѣ держи, /л. 70 об./ а мене за что держишъ?" Такъ онъ велѣлъ тѣхъ двухъ посадить, а мене отпустилъ.

Такъ я пошелъ опять до воеводы да сталъ бить челомъ на пашу. Такъ воевода мнѣ сказалъ: "Что жъ де мнѣ съ воромъ дѣлать? Я-де стану на нево въ Станбулъ писать, а себе-де очищать. Ведь де ты и самъ видишъ, какъ я бранился съ нимъ. Прииди-де завтре, и я-де дамъ тебѣ писмо на него къ салтану, и ты-де бей челомъ на него. Да мнѣ-де что съ нимъ дѣлать?"

Такъ я от него пошелъ и пришелъ къ коику на пристань — анъ каика нашего и корабля нѣту! Уже позно стало, такъ я въ городъ и пошелъ, да у невольника рускова начевалъ. И поутру съ тѣмъ невольникомъ пошелъ до митрополита. Такъ митрополитъ взялъ у мене листъ да и пошелъ до воеводы. Такъ воевода послалъ съ великою грозою къ паши. Такъ паши стало не лицо, и велѣлъ тѣхъ старцовъ выпустить, да еще имъ далъ по пяти копѣекъ на хлѣбъ, а самъ съ ними прощался.

Потомъ о полудни наши корабли пошли всѣ къ Царюграду, и голени съ ними же. И на вечеръ вѣтру не стала, и пристали ко острову Милитискому. И тотъ островъ зѣло великъ, и городов въ немъ много. И тутъ мы стояли двои сутки. И потомъ поднявши [363] парусы да и пошли, и голени уже от насъ отстали, пошли назадъ къ Стинковугороду.

И на другой день пришли ¹ къ устью Ускому морю, что въ Царьградъ поворачивают. И тутъ намъ вѣтръ противной былъ, не пустилъ насъ въ Уское море. И стояли мы тутъ пятеры сутки: вѣтръ былъ все противной. А на тѣхъ воротѣхъ стоятъ два города турецкия для воинскова дѣла, зѣло ружъемъ запасны. A гдѣ мы стояли, и от тѣхъ мѣстъ до Афонския горы сто шездесятъ верстъ, а до Царяграда сто сорокъ верстъ. Афонския горы ² от того места ³ не видать, а солнце сядетъ, такъ она вся обнажится, а въ день не знать ничего.

Потомъ сталъ вѣтръ /л. 71/ заворачеватся намъ въ попутье, такъ на всѣхъ корабляхъ подъняли парусы да и пошли. И прошедъ два городка, а имя имъ Костели, да и стали: опять вѣтръ не нашъ сталъ. Тутъ бола нашъ корабль на камень проломило, и едва законапатели. И въ тѣ поры раизъ съ навклиром побранился. Навклиръ говоритъ: "Пора якори кидать!" А раизъ говоритъ: "Еще рано!" Да такъ-та въ томъ шуму на камень корабль и вдарился, чють не пропалъ бола корабль, и съ людми. Да еще-та Богъ помиловалъ, что тихонко потерся о камень.

И утре рано, подънявши парусы, пошли подъ Царьградъ. И на другой день на вечеръ, после полденъ, пришли подъ Царьградъ, — въ среду на четвертой недѣли Свѣтлова воскресения, въ самое Преполовение, — и стали на якорѣхъ на Бѣломъ мори противъ Царяграда, не дошедъ пристани версты з двѣ, гдѣ корабли пристаютъ. Потомъ къ нашему кораблю приѣхали изъ таможни турки и стали на корабли товаровъ досматревать. Потомъ стали нашу рухледь разбивать, такъ я имъ показалъ турецкова салтана лист, такъ они и не стали разбивать. А начальной турчинъ въ честь у мене попрасилъ чотки иерусалимския, такъ я ему далъ, а крестъ съ нихъ снялъ. Такъ онъ сталъ говорить: "А ставросъ-де на что снимаешъ?" И я ему молвилъ: "Да басурманъ, молъ, не требуетъ ставроса". Такъ онъ разсмѣялся да и молвилъ: "Е, папасъ, гайда-де, гайда, поспѣшай-де! Вашъ-де корабль московъ бызырьянъ скоро ѣдетъ къ Москвѣ, такъ де тебѣ съ ними хорошо, a инъдѣ уже выбираются съ товарами въ Ениково-село". И я какъ услышалъ, что еще наши московския купцы не уѣхали, такъ я зѣло обрадовался. Да нанявши коикъ, да убравшися съ рухледью, да поклонившись раизу, да и поѣхали на Фенаръ въ метоху Иерусалимскую. И приѣхали въ метоху, игуменъ намъ радъ, сталъ здравствовать: "Здрава ли де васъ Богъ носилъ?" Мы же ему /л. 71 об./ грамотки подали от намѣстника, а онъ намъ далъ кѣлью и хлѣба прислалъ и вина, всево доволна. [364]

Потомъ поидохомъ въ велдеганъ къ московскимъ купцамъ, еще они въ Еникова не уѣхали. И купцы намъ зѣло обрадовалися, нашему пришествию. Калуженинъ Иванъ Кадминъ и братъ ево Ерастъ Стефановичи, спаси ихъ Богъ, трапезу намъ устроили добрую, и ренскова было доволи. Ради миленкия, а сами говорятъ намъ: "Слава-де Богу, что вы насъ застали! Хорошо-де съ нами ѣхать къ Москвѣ. Мы-де вамъ не чаяли назадъ выѣхать". И зѣло удивлялись на трапезѣ; и, вставши от трапезы, воздали хвалу Богу; потомъ пошли гулять по Царюграду.

Потомъ, на третей день нашего пришествия, учинился бунтъ въ Царѣградѣ от янычаръ турецкихъ. Сказано была имъ, янычаромъ, служба — итить на катаргахъ на Черное море подъ Керчи и на Кубанъ-реку, въ мори устья заваливать каменемъ, чтобъ московския корабли съ войскомъ не прошли. И тѣ янычеры пришли къ пушкарскому головѣ жалованья просить, и голова жалованья имъ выдалъ полное. А янычеры стали просить за прошлыя годы от азовской службы похотное жалованье, и голова сказалъ: "Мнѣ-де указу такова от салтана нѣтъ, чтобъ вамъ за прошлыя годы подъемъ давать. Вить де вы службы не служили, за что-де вамъ давать?" Такъ они взявши голову да удовили, и удавивши да и пошли по редамъ, грабить реды. И мы въ то время прилучились въ редахъ, и едва ушли на гостинай дворъ да и заперлись. А въ редахъ и въ дворахъ вездѣ толко стукъ да громъ стоитъ, какъ запираются по редамъ и по дворамъ. Потомъ бунту было часа на два.

Потомъ прибѣгли янычеры царския да и перехватали янычеръ — такъ бунтъ унялся. А мятежъ по всему Царюграду до ночи не утишился. И вездѣ въ домахъ по всему же Царюграду ужасъ великой: крикъ, пискъ бабей, ребячей. А то и кричатъ: /л. 72/ "Москва пришла, московския корабли! Увы, погибель пришла Царюграду!" А дворы заперши, да ямы капали, да добро прятали. И турки ходячи по Царюграду съ дубъемъ да бъютъ въ ворота, чтобъ не мятежились, а сами говорятъ: "Нѣтъ Москвы, нѣтъ, то-де янычеры възбунтовали!" И къ ночи едва унялся мятежъ. Мы же зѣло подивились: "Куда, молъ, на турка-та ужасъ напалъ от московскаго государя?" А сами удивляемся. Да что, су, и удивлятся? Время-то приходитъ, такъ на нихъ и страхъ Богъ напущаетъ, затмѣние предпосылаетъ страхованное.

Потомъ мы стали убиратся въ село Аниково: на Черное море корабли всѣ изъ Яникова-села отпущаются; а тавары въ коикахъ возятъ; а село Ениково от Царяграда десятъ верстъ. Мы же убравшися съ рухледью въ каикъ, да и поѣхали въ Яникова, и стали на томъ же дворѣ, гдѣ московския купцы стоятъ. А купцы еще въ [365] корабль не клалися, ожидали изъ Адрианополь указу. И потомъ не дождались указу, стали кластся въ корабль. Толко поклались — анъ указъ и пришолъ, чтобъ ѣхать горами на Голацы чрезъ Дунай-рѣку на турецких подводахъ, да двѣстѣ человѣкъ турокъ-провожатыхъ дано до Киева провожать, да воловъ сто дватцать, во всякую арбу по четыре вола. И Иван Кодминъ съ товарищи, съ которыми уклался въ корабль, не поѣхалъ сухимъ путемъ, не сталъ изъ корабля выбираться. Только поѣхали Житковы, прикащики гостя московскаго Ивана Исаева да Матфея Григорьева. Они поѣхали сухимъ путемъ, а мы съ калужены — моремъ, въ карабли.

Мы же после ихъ отпустилися, три дни спустя, а отпустилися подъ Троицынъ день. И пришли на усть моря Широкова. Тутъ стоятъ два городка турецкихъ для московскова опасу по обѣ стороны, пушекъ зѣло много. А городки въновь подѣланы: боялся турокъ [366] нашего государя приходу въ Царьградъ. Тутъ стоитъ застава, осматрѣваютъ ружья. Тутъ /л. 72 об./ у насъ на корабли у московскихъ купцовъ ружья осматривали. А у нашихъ купцовъ былъ взятъ листъ у паши, чтобъ пропустить по счету ружье московское. И тако пришедъ турчинъ, начальной человѣкъ, да и пересмотрѣлъ, и противъ указу перечелъ ружье всякое, да и отпустилъ насъ.

Мы же тово дни не отпустихомся, понеже вѣтру не было доброва. И тово дни въ вечеръ противъ Сошествия Святаго Духа поемъ мы вечерню — анъ приѣхали турки къ нам на корабль къ купцамъ товару досматрѣвать да и взошли на корабль. А мы въ тѣ поры поемъ стихѣры возвашные ¹³, такъ мы ладону пустили поболѣ раснова, а турки ладоннова духу не любятъ, а ладонъ вездѣ по кораблю разшолся. А когда пришли турки ко окну корабленному, гдѣ внутрь входятъ въ корабль, и увидѣли, что корабль полонъ ладону напущенъ, такъ залопотали, бранить стали насъ по-турецки. А сами изъ корабля побѣжали, такъ мы по тѣхъ мѣстъ и видѣли ихъ; а то бы наши купцы были от нихъ рублей безъ десятку; да уже и не бывали къ намъ.

Мы же тово дни послѣ обѣда и стали опущатся въ море на ширину, и на вечеръ внидохомъ въ море болшое, и тако поидохомъ къ Дунаю, болшой рѣкѣ. И ту нощь доброва вѣтру намъ не было, такъ шатались и туда и сюда. И поутру все тожъ, не было намъ вѣтру доброва до пятницы. И въ пятницу взялъ насъ вѣтръ доброй — въ самыя заговины на вечеръ съ моря внидохомъ въ Дунай-рѣку. Мало отшедъши от усть Дуная-рѣки, гдѣ въ море въпала, да и начевать стали въ пустомъ мѣстѣ, тутъ и загавлявали. И то мѣсто пусто, нѣтъ ни градовъ, ни селъ.

И утре въ понедельникъ Петрова поста, вставши, пошли бечевою въверхъ по Дунаю; и пришли въ третей день под градъ турецкой, и имя ему Тулча; а шли и бечевою, и парусомъ. A Дунай-рѣка зѣло куликовата и уска, многими разшиблась гирлами. /л. 73/ И тутъ мы подъ тѣмъ городкомъ стали.

И утре рано приѣхали къ намъ на корабль турчаня товаровъ досматривать и лишнихъ людей, неволниковъ. Взошли турки на корабль да и стали указовъ досматрѣвать. Потомъ и нашъ указъ прочелъ и сказалъ турчинъ: "Нѣтъ де мнѣ дѣла до попаса и до рухледи его. Вы-де, московь базырьянъ, дайте-де вы съ своего товару пошлину". Такъ наши купцы заупрямилися, пошлину не стали давать. Такъ турчинъ, начальной человѣкъ, взявши указы наши въ городъ, да и списалъ, да въвечеру къ намъ указы и прислалъ. А списки послалъ въ Килию-градъ къ изапуши, по-нашему къ полковому воеводѣ. А изапуши въ тѣ поры стоялъ въ Килии съ войскомъ турецкимъ. [367] Въ тѣ поры въ Бѣлогородской ордѣ была замятия, татары бѣлогородския възбунтовали, от турка отложились да волохи всѣ разорили. Такъ тотъ паша от турка присланъ разыскивать и валохомъ грабежное добро отбирать на нихъ въпятеро: у ково лошадь взяли татарове, такъ на нихъ доправлят за одну лошедь пять лошадей.

Потомъ, на четвертой день, пришелъ указъ от паши, чтобъ на московскихъ купцахъ брать пошлину, такъ турчинъ и приѣхалъ на корабль править пошлину. Такъ наши купцы не похотѣли дать пошлины да и поѣхали сами въ Килию ко изупаши. Такъ паша указъ имъ далъ, что на Голацахъ платить. Потомъ наши купцы приѣхали изъ Килии. И стояли мы подъ Тулчею девять дней, потомъ пошли къ Галацамъ.

И во вторый день пришли въ Реньгородъ. И стали наши тутъ купцы думать: хотѣли кони покупать да изъ Рени итить на Русь. И новъ городъ весь разоренъ от татаръ, коней не добыли. Потомъ купецъ Иванъ Кадминъ нанялъ у турчанъ коикъ, да и поѣхали съ нимъ напередъ на Голацы для коней и для тѣлегъ, а корабль не пошелъ за вѣтромъ. Да в ночь и пошли мы на коику, а ружья съ собою не взяли. И ту нощь мы зѣло страху /л. 73 об./ набралися от татаръ ¹: а то мѣсто зѣло воровато, а турки и сами трепетали. Едва мы точию ночью добились до Голацъ, и пришли часа за два до ² дни, да тутъ на берегу и начевали.

И поутру рано взявши рухледь да и пошли, а застава насъ и не пустила, да привели насъ къ бѣю, къ начальному турчину. А турки въ тѣ поры еще спали, такъ мы дожидалися, покудова они въстали, да умылись, да молились. Потомъ сѣли на мѣстехъ, такъ мы подали указы. И прочетши указы да и велѣлъ намъ итти. Такъ мы и пошли въ монастырь, да тутъ намъ игуменъ далъ кѣлью. Такъ мы шедше на берех Дуная-рѣки, и купили рыбы белужины, и наварили, и нажарили. А рыба зѣло дешева: бѣлуга дать великая двѣ гривны, а созана Беликова свѣжова — алтынъ. И тутъ мы стояли и переночевали.

Утре рано приѣхали наши цареградцы, что поѣхали сухимъ путемъ съ провожатыми съ турецкими, и, перевезшися реку, выклали таваръ на берегъ. Потомъ и нашъ корабль пришолъ, и товару турки не довали изъ корабля выгружать, потому что за пошлину былъ шумъ великой, и помирились на малое дѣло. Потомъ стали товары возить на гору въ монастыри. Потомъ стали коней покупать, а кони были недороги, средняя цѣна. Потомъ, въ третей день, приѣхали наши провожатыя турчане от изупаши двѣстѣ человѣкъ. Потомъ пригнали подъ товары коней и стали на подводы убиратся. [368]

И въ послѣднюю нощь учинилась у насъ бѣда великая: диаволъ похитилъ молотчика Козму Кадмина, възбѣсновался. И бысть великой всю нощь съ ними крик, да свищетъ, и платья все на себѣ изодралъ въ куски, да все разбросалъ. Потомъ его сковали да все сковавши вѣли до Киева. Зѣло бѣсъ прокудливъ въ немъ былъ, лихой, прасалай окаянной!

Потомъ тово дни стали убиратся, и утре рано во вторый день выѣхали изъ Галацъ /л. 74/ вонъ, и на поли сжидалися. А провожатыя турки напередъ выѣхали, дожидалися; выѣхавъ верстъ с десять, въ степи дожидалися. А какъ наши купцы московския выбрались къ полднямъ, да и пошли всѣмъ корованомъ. Потомъ наѣхали мы на провожатыхъ, такъ турки поѣхали и передъ нами, и за нами. Зѣло опасно насъ провожали! А естьли ось изломится или иное что изпортится, корованъ таки не остановится, пойдетъ, а турокъ человѣкъ дватцать или тритцать останется, дожидаются. А какъ ось подъдѣлаютъ, такъ и пойдутъ съ тѣмъ возомъ да къ стану и даѣдутъ. А когда поидешъ на сторону за нуждою, а турчинъ стоить надъ тобою да дожидается. А по дороги вездѣ передъ нами мостили мосты да гати. A гдѣ на мостахъ, на гатѣхъ человѣкъ дватцать-тритцать слезутъ съ коней да черезъ переправу переправляютъ. Уже зѣло берегли! Да нелъзя имъ и не беречь, какъ въ указѣ имъ написано насъ беречи. "Что естьли хошъ одинъ человѣкъ утратится, — такъ турецкой салтанъ сказал, — всѣхъ-де васъ двѣстѣ человѣкъ перевѣшаю за одново московскова человѣка!" Да приказалъ, чтобы въ Киѣвѣ съ московскимъ воеводою отдать насъ въ цѣлости и расписатся. А тую бъ расписку привести во Адрианополь къ самому салтану, а от купцовъ писмо за ихъ руками — къ послу московскому къ Петру Ивановичю Толстому, что въ цѣлости доѣхали до рубежа и никакой шкоды турки и татары не учинили. И зѣло намъ было от татаръ неопасно, а то была слава великая у татар, что московския купцы ѣдутъ богаты, таки бы безъ попорки не было.

И, доѣхавъ да Ясей за тритцать верстъ, поѣхали мы, человѣкъ пять московскихъ купцовъ да начальной человѣкъ турчинъ съ людъми, напередъ въ Ясы въ ночь. И ѣхали всю нощь, и приѣхали въ Яси часу на другомъ дни. И господарь воложской отвелъ намъ дворъ стоялой. Потомъ, во вторый день, пришелъ нашъ корован и съ турками-провожатыми; и стали въ монастыри /л. 74 об./ у Николы, порекломъ Голя. И стали покупать кони, телеги, а иныя нанимали извощиковъ киѣвскихъ, воложскихъ, давали до Киева на подводу по десяти рублей, а возы везли двойкою. И въ то время въ Яси приѣхали турки, да господаря воложскаго сковали, да со [369] всѣмъ домомъ повезли къ турецкому салтану. А какое до нево дѣло, никто не вѣдаетъ.

И стояли мы въ Ясѣхъ дней с пять. И, совсѣмъ искупившися и убравшися, выѣхали изъ Ясей вонъ за пять дней до Петрова дни. И ѣхали да Сороки пять дней, а въ Сорокугородъ приѣхали въ самой Петровъ день после полденъ. И тутъ Днестръ до вечера перевозилися, два перевоза тотъчасъ, а перевезшись да и начевали. И тутъ ляхи про нашихъ купцовъ обѣдъ дѣлали и зѣло почтили нашихъ купцовъ.

И во вторый день после обѣда убравшися да и поѣхали въ степь къ Немѣрову; и ѣхали до Немѣрова пять дней. А когда мы приѣхали въ Немѣрово, и Немѣровъ весь разоренъ от Палѣя съ казоками, a нынѣ стоитъ войско лядское тысячь с пять. А голь зѣло, и воровство страшное, въ очахъ крадутъ. Мы поѣхали въ городъ за харчью, такъ тово часа софянъ съ седла съхватили, и не видали. И у нашева молодца и кошелекъ съ талереми и со всемъ вырвали, онъ хлѣбъ покупалъ. И губернаторъ градской купцовъ нашихъ звалъ къ себѣ на обѣдъ, такъ на дворѣ караулщики бурку украли. Стали губернатору бить челомъ, и губернаторъ сказалъ: "Укажите-де въ лицо, я-де доправлю, а то де такъ нелъзя сыскать. И вы-де, для ради Бога, берегитеся. Какъ-де имъ не воровать? Жалованья нѣту, толко де по десяти денехъ на неделю, за неволю-де имъ воровать".

И стояли мы въ Немѣровѣ часу до пятаго дни, искупяся харчью да и пошли. А купцы поѣхали къ губернатору на обѣдъ, а корованъ съ турками пошелъ напередъ изъ Немѣрова. Турки прошались, чтобъ ихъ купцы отпустили, и купцы /л. 75/ имъ сказали: "Мы-деивасъ не держимъ, поѣжжайте-де себѣ. Какъ-де въ указѣ у васъ написано, такъ-де и творите". Такъ они стали просить отписку, чтобъ расписались, и купцы сказали: "Мы-де здѣсь расписоватся не станемъ: земля-де — не нашева государя владѣния, здѣ-де губернаторъ польской не станетъ за нашего боярина расписаватся". Такъ они сказали: "Мы бъ де васъ съ радостию и до Киева проводили, да мы-де боимся Палѣя вашего, онъ-де насъ не выпуститъ вонъ от себе, тутъ-де насъ побъетъ". Такъ мы имъ сказали: "Али, молъ, Палѣй у насъ какой своевольной, у государя нашего?" И турки сказали: "У насъ-де про нево страшно грозная слава. Да мы-де никово такъ не боимся, что ево. Намъ-де и самимъ зѣло хочется его посмотрѣть образа, каковъ-де онъ". Да затѣмъ и за нужу поѣхали, что расписатся не съ кѣмъ, и имъ безъ писма приѣхать къ салтану нелзя.

И ѣхали мы степью черезъ Лядскую землю четыре дни, и въ пятый день приѣхали въ Поволочи въ мѣстечко, Полѣево [370] владѣние. И, не доѣжжавъ Поволочи верстъ за десятъ, стали коней кормить, а сами обѣдать. И наши передовыя поѣхали напередъ въ Поволочи для ради овса и сказали наказному полковнику, что ѣдут купцы московский, а провожаютъ турки. Такъ полковникъ тотъчасъ велѣлъ вдарить въ бубны да въ политавры. И палѣевшина тово часу слѣтелась, и тотъчасъ осѣдлали коней, и приправилися въ ружье, и выѣхали къ намъ въ поле съ знаменами. Толко мы съ стану тронулись, съ версту не отъѣхали, и прилучилося лѣсомъ, дубничкомъ молодымъ, а турки толко нашъ обозъ стали объѣжжать напередъ — анъ полковникъ Палѣевъ и вывернулся, что заецъ въ леску, а съ нимъ человѣкъ с триста. Да почили по дубнику скакать, гдѣ дватцать, гдѣ тритцать человѣкъ, какъ есть зайцы: тотъ оттудова, а иной изъ иной стороны. И какъ турки увидѣли палѣевшину, такъ стали ни живы ни мертвы. А уже злодѣи зѣло храбрость показали и почали на конѣхъ винтовать, копья бросать, изъ луковъ стрелять и /л. 75 об./ ис пистолетовъ, нашъ корованъ и турокъ кругомъ облетѣли.

И нашъ корованъ остановился, и турки тотъчасъ. Полковникъ къ нашимъ купцамъ подъѣхалъ да и сталъ здравствовать, а наши купцы полковнику такъже поздравствовали. И наши купцы, и полковникъ слѣзши съ коней, да и стали наши купцы воткою подъчевать; и выпивъ вотки по чарки да и сѣли на кони. А дубникъ уже, лѣсокъ, выѣхали, къ Поволочи — чистое поле. И какъ минувъ нашъ корованъ и турокъ, да какъ вдарили по конемъ — ино какъ брызнули, такъ, что молния, у насъ изъ гласъ мелъканули, какъ по полю разсыпались: гдѣ дватцать, гдѣ десять до самова городка скакали, не перестовали. И турки толко головами качаютъ. A выѣжжали все убранная молодешъ.

А какъ мы приѣхали въ Поволочи да и стали за мѣстомъ на поли, и полковникъ прислалъ корму, овса, меду. А турки зѣло ужаснулися да и не захотѣли ѣхать до Киева. И стали нашимъ купцамъ бить челомъ, чтобъ полковникъ Полѣевъ разписался съ ними, что принялъ насъ въ цѣлости. И наши купцы вѣлѣли полковнику расписатся да сами писмо къ послу дали, что, далъ Богъ, въ цѣлости, здрава доѣхали. И ихъ съ честию отпустили да и на дорогу дали имъ с пятьдесятъ талерей да яловицу. Такъ турки и поѣхали назадъ, а насъ уже стали провожать Полѣевы казаки.

А какъ мы стали приѣжжать къ Фастову, такъ Палѣева жена и выслала къ намъ навъстречю казаков человѣкъ с пятьсотъ конницы со знаменами, и стрѣтили насъ верстъ за пять. А какъ мы приѣхали въ Фастово, и стали за городомъ на поли. A Полѣя въ то время дома не было, въ Киевѣ былъ. И Полѣева жена прислала къ [371] намъ въ таборы яловицу, и колачей, и вина, а конемъ овса. И тутъ мы стояли весь день. A Полѣева жена брала къ себѣ купцовъ обѣдать и угостила нашихъ купцовъ добрѣ, а сама-де говорила: "Для чево-де до насъ турокъ не довѣли? Я-де бъ имъ дала себе знать, каковъ-де мой господинъ Полѣй. Я бо де ихъ знала, какъ /л. 76/ угостить, да уже-де быть такъ. Жаль-де мнѣ етих гостей, что-де безчестны отпустили. Я бо де человѣкъ пятьсотъ дала провожатыхъ такъже ихъ проводить черезъ Лядскую землю. А знать-де, что Семенъ Ивановичь Палѣй станетъ пѣнять". И, обѣдавши, купцы выѣхали въ поле и стали коней седлать и запрегать. Потомъ выѣхалъ къ намъ полковникъ наказной съ казаками да и поѣхалъ съ нами провожать насъ до Киева. И ѣхали мы от Фастова до Киева два дни.

Потомъ приѣхали мы въ Киевъ въ день недѣльный, и у воротъ Залотыхъ насъ караулъ остоновилъ. Потомъ пятидесятникъ пошелъ къ генералу объ насъ докладовать, и генералъ вѣлѣлъ насъ пустить въ городъ. И въ то время полковники стояли во обѣдни, а генералъ — нѣмчинъ, некрещеной. И переѣхавши черезъ Верхней городъ да и спустился въ Нижней городъ; а гора зѣло крута, и спущатся нужно зѣло. Потомъ генералъ вѣлѣлъ намъ отвести дворы стоялыя. И ставши на дворѣ, и убравши рухледь, и опочивши той день.

И во вторый день пошли въ Печерской монастырь, въ лавру преподобныхъ отецъ Антония и Феодосиа. И были въ соборной церкви, и лобызали образъ Пресвятыя Богородицы чюдотворный. Потомъ пошли въ пещеру Антониеву и тамо мощи святыхъ всѣхъ лобзали; и поклонихомся, изыдохомъ изъ пещеры Антониевы. И поидохомъ въ пещеру Феодосиеву, и тамо такожъде мощи святыхъ лобзали; и, поклонившеся, изыдохомъ изъ пещеры. И поидохомъ въ монастырь, и ходивше доволно по монастырю. А сами удивляемся человѣколюбию Божию: како въ такую страну далнюю ходихомъ и како назадъ возвратихомся. А и въ мысли нашей обнадежия такова не было, что было быть назадѣ. А когда мы шли во Иерусалим, и тогда мы приходили въ монастырь Печерской, и ходили по пещерамъ, и молилися преподобнымъ отцемъ, и обѣщалися, что естьли Богъ дастъ сходить поздарову, то не возвратимся инымъ путемъ: къ вамъ, отцы преподобнии, пришедъ, поклонимся и обѣщанной долгъ вамъ отдадимъ. Отцы святии, преподобнии Антоний и Феодосий, молилися за насъ, и за молитвъ ихъ, преподобныхъ отецъ нашихъ, Богъ сохранилъ от всякихъ навѣтъ вражиихъ.

И /л. 76 об./ тако ихъ молитвами отеческими доидохомъ святаго града Киева и достигохомъ святую лавру преподобныхъ отецъ Антониа и Феодосиа. И тако, поклонившеся, изыдохомъ изъ лавръ. [372]

И поидохомъ во градъ Киевъ; и приидохомъ на дворъ, идѣже стояхомъ; потомъ мало опочихомъ. И свѣдаша про насъ града Киева мещане и служивыя люди московскихъ полковъ, и стали насъ къ себѣ въ гости звать. И зѣло ради намъ миленкия, и покоили насъ хлѣбомъ и солью. И полковники за нами присылали звать къ себѣ въ домъ, да мы за недосугами у нихъ не были. Звали для речей, что видѣли въ Турецкой земли; зѣло насъ къ себѣ звали, да намъ не удалося у нихъ побывать.

Потомъ дождались мы калуженъ: приѣхали къ ярмонки ко Успениеву дни. А когда увидѣли насъ, зѣло намъ обрадовалися, и взяли мене къ себѣ на дворъ хлѣба ѣсть, и много было вопросовъ от нихъ объ хождении нашемъ. Потомъ приѣхалъ любезный нашъ другъ Давидъ Степановичь со своею дружиною. А когда мы его увидѣли, а онъ насъ, и тогда мы оба от слезъ не могли удержатися, и зѣло мы другъ другу обрадовалися. Спаси Богъ Давида Степановича, много нашимъ путемъ радѣлъ! А когда и приѣхал назадъ въ Киевъ, и тогда насъ не забылъ и зъ дружиною своею. И тако мы той день зѣло въ радости были вѣлицѣй и всю нашу путную скорбь забыхомъ. Бутто наши искренний сродницы! Потомъ и множество калужанъ приѣхали и всю ярмонку съ ними добрѣ проводили, въ радости и в веселии.

И жихомъ мы въ Киевѣ шесть недѣль, и обходихомъ многия святыя отеческия мѣста. И въ пустынныхъ мѣстѣхъ были, и пустынныхъ жителей видѣли, и довольно ходихомъ по пещерамъ. Покудова въ Киевѣ жили, все въ Печерской монастырь хаживали чрезъ день, чрезъ два, и зѣло наша душа насладилась и утѣшилася, ходя по такимъ святымъ мѣстамъ. Ненасытная радость и веселие! Уже другия такия лавры подобной не сыщешъ въ нашемъ Российскомъ государствѣ! И жихомъ въ Киевѣ шесть недѣль.

И поидохомъ изъ Киева съ калужены послѣ ярмонки Успенской. И ѣхали три дни, и приидохомъ въ Нѣжинъ-градъ. Въ Нѣжинѣ взяли насъ къ воеводѣ; и воевода князь Масальской, Калцовъ той же, прочетъ нашъ московской листъ-указъ, да чевствовали насъ пивом и виномъ, и далъ намъ хлѣба на дорогу, и отпустилъ насъ съ любовию. Мы же поидохомъ въ таборы, а купцы всѣ у воеводы обѣдали. И тово дни выѣхали изъ Нѣжина.

Комментарии

13. ...поемъ стихѣры возвашные... — Стихиры — песнопения, присоединяемые к стихам псалмов и имеющие определенное место в структуре богослужения. В данном случае речь идет о стихирах, припеваемых к стихам псалмов, начинающихся словами "Господи воззвах" (Пс. 140, 141, 129).