ИОАНН ЛУКЬЯНОВ

ХОЖЕНИЕ В СВЯТУЮ ЗЕМЛЮ

ТРЕТЬЯ РЕДАКЦИЯ

И помалѣ началъ у меня игуменъ чрезъ толмоча спрашивать: "Есть ли де на Москвѣ такая рыба?" Да подложитъ кусокъ да [289] другой: "Есть ли де етакая?" А я сидя (да толко что нелъзя смѣятся) да думаю: "Куды, малъ, греки-та величавы! Мнятъ, что на Москвѣ-та и рыбы нѣтъ. А бываетъ бы и рыба-та какая зависная, а то наши пескори, окуни, головли, язи да коропатицы съ товарищи, раки съ раковинными мясами и всякая движющаяся въ водахъ". Такъ я, сидя, сталъ про свои московския рыбы фастать, такъ толмачь ему сказалъ, такъ онъ нос-атъ повѣсилъ. А самъ говорить: "Лжетъ-де, я-де вось призову грека, кой-де на Москвѣ былъ, брюхо-то у него заболѣло". Похвалился, да не въ часъ, не удалось.

Послалъ по тово грека, и грекъ пришолъ да тутъ же сѣлъ. И сталъ у него игуменъ спрашивать: "Такъ ли де московской калугеръ говоритъ, что етакия-де рыбы есть на Москвѣ, что де въ Станъбулѣ нѣтъ такихъ?" "Ето-де расплевка рыба, у насъ-де ету рыбу убогия /л. 26 об./ ядятъ мало!" — а я, су, и прифасталъ кое-что. И грекъ смотритъ на мене да смѣется: "Что-де у васъ за прѣние стало о рыбѣ-та? Какая-де въ евтомъ нужда спорится?" И я ему молвилъ: "Мнѣ, молъ, нужды не было. Игуменъ у мене спросилъ: "Есть ли де у васъ на Москвѣ етакая рыба?" Такъ я ему сказалъ, что у насъ етакия рыбы есть. И ты ему сказывай про наши рыбы, ты вить знаешъ московския рыбы и всякой харчь передъ станъбулъскимъ". И грекъ сталъ игумну сказовать, что есть. И игуменъ толко мнѣ молвилъ: "Токало, сирѣчь добро-де, ну, станемъ-де есть".

Помалу сталъ мнѣ говорить: "Для чево-де не ѣшъ раковъ, и мясъ, что въ раковинахъ, и коропатицъ?" И я ему молвилъ: "У насъ, молъ, ето гнусно и обычая таковаго нѣтъ, чтобъ намъ ѣсть, такъ, молъ, мнѣ смердит". И онъ молвилъ: "Какъ-де хочишъ, а намъ не зазирай: у насъ-де ето добро есть и безгрѣшно; инде раки ѣшъ — ето-де указано". И я молвилъ: "У насъ, молъ, и то не всякой ѣсть; у насъ, молъ, и рыбы много. У васъ не на рыбѣ, такъ вы ядите; а намъ нужды нѣтъ, такъ мы не ядимъ". Такъ онъ и пересталъ говарить. Бывало, какъ ни позоветъ обѣдать, а раковъ не скучаетъ ѣсть.

И распрашивали у мене греки про государя: "Для чево-де государь замирился съ туркомъ? Чево-де ради онъ насъ изъ неволи и изъ насилия не свобождает? А онъ-де вѣть христианской царь. А онъ-де заведши войну, да и замирился, да и съ инымъ-де сталъ бится". И я имъ сказалъ: "Что петь вы приплетаетесь къ нашему царю да еще и укаряете? Вить ето не вашъ царь. Вы у себе имѣли своего царя да и потеряли; а ето московской царь, а не греческой. У васъ свой царь есть, а вы ему и служите!" Такъ они сказали: [290] "Да мы-де христиане, такъ де на него надѣемся, что онъ насъ от турка свободить". И я имъ молвилъ: "Да вить на Москвѣ уже не одинъ царь былъ, и никой васъ не свободилъ. Веть, молъ, и етотъ не крѣпость вамъ далъ, чтобъ от турка васъ свободить". Такъ они молвили: "Да такъ-де писано, что московскому царю свободить насъ и Царьградъ взять". Такъ я сказалъ: "Да хошъ и писано, да имя ему не написано: кто онъ будетъ и кто возметъ Царьградъ". Такъ они молвили: "Се-де прежднии цари турку не страшны были, а етого-де турокъ боится". Да и стали говорить: "Для чево-де /л. 27/ вашъ царь вѣру немѣцкую на Москвѣ завелъ и платье немѣцкое? И для чево-де царицу постригъ въ монастырь?" И я имъ сказалъ: "Что петь у васъ вѣстей-та въ Царѣградѣ много, кто вамъ приноситъ? У насъ на Москвѣ немѣцкой вѣры нѣтъ, у насъ вѣра христианская; а платья у насъ московское; а царица не пострижена. Диво, далече живете, да много вѣдаете!"

Такъ они еще молвили: "Для чево-де царь вашъ наших грекъ къ Москвѣ не велѣлъ пускать и съ Москвы сослалъ даловъ? Что-де ему здѣлали? Какия-де мы ему злодѣи? А мы-де за него и Богу молимъ". И я имъ молвилъ: "Обычныя греки нашему государю доброхоты, турецкому-де болши радѣютъ. Тово ради государь не велѣлъ грекъ къ Москвѣ пускать, что они всякия вѣдомости турку внушаютъ. Вотъ, малъ, кто ето вамъ сказалъ, что у насъ чево не вѣдется, гдѣ на Москвѣ вѣра немѣцкая или царица пострижена? Такъ-то, малъ, ваши греки, тамъ бывъши, на Москвѣ-та, да здѣ приѣхавши, врут невидницу, чево отнюдъ нѣтъ. Вправду ихъ государь не велѣлъ къ Москвѣ пущать. Малыя, молъ, греки нашему государю доброхоты? А что вы говорите, что: "Мы за нево, государя, Богу молимъ" — и въ томъ вы неправду сказываете. Молите вы Бога за царя, а не вѣмъ, за турскаго, не вѣмъ, за московскаго. Глуха еще молимся, попъ вашъ въ ектении говорит: "За царя нашего" — такъ явно стало за турскова, для тово что тотъ вашъ царь, а не за нашева. И вы въ томъ лститеся; кабы такъ-та: "За благовѣрнаго царя нашего" — то бы на дѣло походило, а то Богъ знаетъ. Такъ они молвили: "Намъ-де нелзя такъ, чтобы молить за благовѣрнаго; услышатъ-де турки, такъ худо будетъ намъ". — "Такъ, малъ, потому, какъ не разсуждай, молите вы за турка". А они-таки въ томъ крѣпятся, что: "Мы за московскаго царя Бога молимъ, а не за турка". И много кое о чемъ рѣчей было всякихъ.

А два старца тутъ, греченина, такъ и рыбы не ѣли, такъ игумен у мене спрашивалъ: "Ядятъ ли де у васъ на Москвѣ рыбу въ [291] Великой постъ?" И я сказалъ, что у насъ добрыя люди въ Великой постъ толко дважды ядятъ рыбу: на Благовѣщение Пресвятыя Богородицы да въ Вербное воскресение. А дураку законъ не писанъ: волъно, кому хоша, мяса ѣсть. И игуменъ молвилъ: "Для чево-де у васъ на Москвѣ въ среду и въ пятокъ рыбу ядятъ?" И я сказалъ ему, что у насъ доброй человѣкъ да постоянной — тотъ отнюдъ въ среду и въ пятокъ рыбу не ѣстъ. У грекъ толко ета добродѣтель /л. 27 об./ матается, что въ Великой постъ рыбы не ядятъ, а что табакъ-то и въ Великую пятницу изъ рота не выходитъ, и всякую гадину ядятъ сия вся.

Въ Царѣградѣ въ Вербное воскресение церковь всю выстилали масличнымъ вѣтвиемъ и монастырь весь; и на заутрени съ тѣми же масличными вѣтми стояли. Послѣ литургии игуменъ звалъ мене опять къ себѣ обѣдать, и грекъ было много. Тутъ послѣ обѣда греки всѣ смотрѣли нашъ указъ, государевъ листъ, и рѣчи кое-какия были про турка.

Въ Царѣградѣ под Свѣтлое воскресение стояли мы въ монастырѣ Иерусалимскомъ въ церкви въ заутрени. Въ вечеръ въ субботу противъ Свѣтлаго воскресения, въ часъ ночи, собрались въ церковь греки да по мѣстомъ и сѣли. Потомъ стали чести Дѣяние апостолское по переменамъ. И когда прочли Дѣяние, тогда начали полунощницу пѣть, а на полунощницы канонъ пѣли со ирмосомъ на шесть. Пропѣвъ полунощницу да сѣли. Потомъ игуменъ взявъ свѣщи да и пошолъ грекомъ раздавать, а за нимъ старецъ носитъ блюдо. И греки игумну давали за свѣчи иной червонной, иной талеръ, иной орлянку, послѣдней тюлть дастъ; а кои убогия, тѣ со своими свѣчами приходили. И, раздавъ свѣчи, подъняли иконы такъ же, что у насъ, вышли вонъ изъ церкви да и пошли кругъ церкви. И, пришедъ къ церковнымъ дверемъ, пѣли "Христосъ воскресе".

Потомъ вошли въ церковь, начали пѣть канонъ Пасцѣ. А канонъ по крилосамъ канархистъ сказовалъ, а канонъ пѣли на шесть съ ирмосомъ, a послѣ единожды покрывали. Потомъ пѣли стихиры Пасцѣ; по стихирамъ вышелъ игуменъ со крестомъ, диаконъ со Евангелиемъ, да "Праздникъ Воскресения" была икона, а четвертой человѣкъ держалъ блюдо на денги. Потомъ пошли греки ко иконамъ и стали цѣловатся со игумномъ; а за цѣлованья игумну на блюдо клали кой червонной, иной талерь, иной тюлть, а иной паръ пять и шесть, послѣдней пару — не по нашему, чтобъ яйца красныя давать. По цѣловании начали пѣть литоргию, а на обѣдни чли Евангелие. Игуменъ стоялъ во олтари во вратѣхъ царскихъ, а то по всей церкви стояли попы со [292] Евангелиемъ, а на праги церковныхъ западныхъ вратѣхъ стоялъ диаконъ со Евангелиемъ — да такъ всѣ чли по статьямъ. Чинно ето у грекъ, хорошо! Долго чли, для того что много было поповъ. А церковь вся была настлана вѣтми масличными, и монастырь былъ весь высланъ. И послѣ /л. 28/ обѣдни прислалъ къ намъ игуменъ съ диакономъ блюдо пираговъ да блюдо яицъ красныхъ, сыръ. Спаси ево Богъ, до меня былъ силъно добръ! Часто зывалъ къ себѣ въ кѣлъю обѣдать да и говоритъ: "Кабы де ты нашъ греческой язык зналъ, я бы де съ тобою говорилъ. То да де наша ¹ съ тобою бѣда, что де языкъ не знаемъ межу себя". А съ монастыря какъ ни пойдешъ или, гулявъ, приидешъ на монастырь, то и позоветъ къ себѣ вина церковнаго пить. A мнѣ часто говорилъ: "Учися-де нашему языку". Зѣло миленъкой добръ былъ, радѣлъ о нашемъ походѣ: корабль намъ до Египта сыскалъ, грамотки въ свои монастыри давалъ, кои по египецкимъ странамъ (такъ намъ по тѣмъ граматкам от тамошнихъ игумновъ добро было), и во Иерусалимъ къ намѣстнику грамотку писалъ, та грамотка много намъ добра здѣлала. И тотъ намѣстникъ зѣло меня любилъ, хлѣбъ и вино присыловалъ и за трапезу часто зывалъ къ себя въ кѣлью — доброй человѣкъ и смирной.

Въ самое Свѣтлое воскресение, противъ понедѣлника, на вечерни тѣм же подобиемъ выход был ² съ Евангелиемъ, и игуменъ крестъ держал. Такъже цѣлование было, и греки игумну денги давали тѣмъ же подобиемъ, что на заутрени; да у грекъ и всю Святую недѣлю послѣ службы цѣлование, что на праздникъ.

Въ понедѣлникъ на Свѣтлой недели ходили греки на гору гулять, зѣло было грекъ и турокъ много ³. А то гулъбища патриархъ у турка откупаетъ толко на три дни на Святой недели, а даетъ турку по 1000 ефимковъ на годъ. А гуляютъ толъко до полъденъ, а то турки избиваютъ даловъ, кричатъ грекомъ, ходя зъ дубъемъ: "Гайда, гайда, далой-де пошолъ!" Тутъ бываютъ со всякимъ овощемъ. A тѣ ефимки патриархъ у нихъ же по церквамъ збираетъ ⁴, старосты выбраны да съ ящиками по церквамъ ходятъ. Греки на Святой недѣли ходятъ по улицамъ, по манастырямъ съ медвѣди, съ козами, съ бубнами, съкрипицами, съ сурнами ⁵, съ волынками да скачютъ и пляшутъ. Взявши за руку человѣкъ дватцать-тритцать да такъ вереницами, по дворамъ, по монастырямъ ходя, скачютъ да пляшутъ, а греки денги даютъ. И къ патриарху, и къ митрополитомъ ходятъ, а они, миленкия, имъ денги дают, виномъ поятъ за то скаканья. Безчинно ето у грекъ силно, у турокъ таковаго безчиния нѣтъ. У грекъ, когда [293] бываетъ мѣсяцу первое число, то все ходитъ попъ со святою /л. 28 об./ водою по домамъ, по кельямъ да кропить ¹, да цвѣты по окнамъ тынетъ ²: малодушны греки ектемъ къ цвѣтамъ, и турки какъ есть малые младенцы!

О церковномъ пѣнии и уставѣ греческомъ, како поютъ, и како говорятъ, и какъ въ церкви стоять, и каково сами крестятся, и како крестятъ младенцевъ, и всякая поступка внѣшняя и духовная. Началѣ церковнаго пѣния греки когда приидутъ въ церковь, такъ они шапокъ не снимаютъ. Станут ³ въ стойлѣ лицомъ не ко иконамъ, но на сторону, къ стѣнѣ, противно другъ ко другу лицемъ, да такъ и молятся — не на иконы, но на стѣны, другъ ко другу. И такъ во всю литоргию стоятъ въ шапки; толко соиметъ, как съ переносомъ выдутъ да кенаничное "Аллилуиа" пропоют, да и то тафей не скидаютъ. А крестятся странно: руку на чело възмохнетъ, а до чела далѣ не донесетъ да и опуститъ къ земли; отнюдъ не увидишъ, кто бъ изъ грекъ на плеча доносилъ. А духовной чинъ у грекъ хуже простова народу крестятся, — страмно силно, какъ войдешъ въ церковь, — а рукою мохаетъ, а самъ то на ту сторану, то на другую озирается, что коза. А царскихъ вратъ у нихъ ни попъ, ни диаконъ ни отворяетъ, ни затворяетъ, но простолюдинъ, мужикъ или рабенокъ. А на городахъ мы видѣли, такъ и бабы отворяютъ и затворяютъ врата царския, и во олтарь бабы ходятъ и кандила раздуваютъ.

А когда попъ ектенью въ церкви говоритъ, то греки "Господи, помилуй!" по клиросамъ не поютъ, но просто, гдѣ кто стоитъ, тутъ тотъ и ворчитъ: "Киръ, иелейсонъ!" А попъ ектению проговоря да и скинетъ потрахиль. А Евангелие попъ чтетъ, оборотясь на западъ, во олтари, стоя у вратъ, держитъ на рукахъ. "Слава тебѣ, Господи!" по клиросомъ не поютъ, такъже всякъ, стоя, варчитъ: "Доксаси, кирие, дискоси!" "Блажен мужъ" не поютъ, просто говорятъ; "Господи воззвахъ" поютъ. А стихиры и каноны все по клиросамъ сказываюсь; хошъ один на клиросѣ, все поетъ: и стихиры, и каноны — самъ и конарх, и певецъ. "Иже херувимы", гдѣ на клиросѣ коемъ кто захотѣлъ, тотъ и запѣлъ. На исходѣ у грекъ ничево не поют: ни "Достойна", ни догматовъ — все по клиросамъ. "Свѣте тихий" не поютъ, говорятъ говоркомъ. Прокименъ по клиросамъ такъже не поютъ, но чтецъ говоркомъ проговорить.

Греки къ нищимъ въ церквахъ податливы; на нищихъ у нихъ /л. 29/ зборъ особой въ церкви живетъ, да и человѣкъ у денегъ приставленъ. Какъ поидутъ нищия въ церковь, такъ той, кой приставлен, даетъ по аспрѣ, по двѣ на человѣка. А патриархъ греческой [294] безъпрестани даетъ листы неволъникамъ, такъ они ходятъ по церквамъ, збираютъ да окупаются.

Въ Царѣградѣ вѣшнему Николѣ не празднуютъ. Греки вѣру велику держатъ къ Георгию да къ Митрию Селунскому ⁸. Греки по славословии начинаютъ литургию и первой часъ не пѣвъ, а когда похотятъ, поютъ часы. А панихиду поютъ — кутия у нихъ у царскихъ вратъ стоитъ на земли. Такъ не отпустя вечерни или литургии, вышедъ изъ олтаря съ кадиломъ да одну толко ектению проговоритъ да "Вѣчъная память" — то у нихъ и болшая панихида, и малая — все тутъ. А когда у нихъ выдутъ съ переносомъ, то на пути все лягутъ; а попъ и диаконъ идутъ черезъ людей съ переносомъ; а иной съ стороны поповы ризы цѣлуетъ. А простолюдинъ пред попомъ идетъ задомъ да кадитъ, кадиломъ махаетъ, что попъ, — странно силъно!

Греки служатъ на одной просфирѣ, а крестъ на просфирѣ четвероконечной. А тую просфиру скроша на блюдо да послѣ обѣдни людемъ раздаетъ, а просфира болшая. А просфира, хошъ недѣлю лежитъ чорствая, служитъ на ней; даромъ они то ни за что не ставятъ. Греки въ крещении совершенно обливаются — мы самовидцы.

У грекъ всенощныхъ не бываетъ никогда, и великаго ефимона противъ Рождества Христова, и Богоявления, и Благовѣщения не поютъ, но простую заутреню. У грекъ пѣние хорошо, да непомногу поютъ людей, толко по человѣку на клиросѣ да по два; а поютъ высокимъ гласомъ. "Хвалите имя Господне" греки не поютъ; ни поелеосу у нихъ во весь годъ никогда не бываетъ ни празднику господску, ни святому нарочитому. А Евангелие чтутъ иногда послѣ антифоновъ, а иногда на 9 пѣсни, какъ похощетъ. "Богъ Господь" на заутрени не поютъ никогда; a пѣсни во Псалтири пред канономъ всегда говорятъ; а каноны поютъ по крылосамъ, толко три пѣсни: 1, 2, 9 — болши тово нѣтъ.

А церкви у грекъ что простая хоромина, не узнаешъ; и крестовъ на нихъ нѣтъ, ни звону нѣтъ же. Противъ воскресения ходятъ по улицамъ да кричатъ, чтобъ шли до церкви. А патриархъ греческой по вся годы церкви отдаетъ на откупъ; а беретъ за церковь по двѣсте талерей и по полтараста; а что годъ, то переторшка: кто болъши даст, /л. 29 об./ тому и отдаетъ, хошъ два талера передаешь, тому и отдаст. У нихъ и митрополитъ митрополита ссаживаетъ: далъ лишнея да и взялъ епархию. Такъ у нихъ много безмѣстных митрополитовъ и поповъ; такъ тоскаются по базару, живутъ въ Царѣградѣ да сабакъ бъютъ, ходя по улицамъ. Етоковы греки-та постоянны! Хужа они босурмановъ дѣлаютъ, какъ церквами Божиими торгуютъ! [295]

Греки, какъ имъ похощется, иногда на заутрени кафизмы говорят, а иногда нѣтъ, толко каноны. А и каноны они не всѣ говорятъ, толко по три пѣсни. А чтения у нихъ мало бываетъ. Греки крестовъ на себѣ не носятъ, и въ хоромѣхъ у нихъ иконъ нѣтъ. А съ турками во всемъ смѣсились и зѣло порабощены: какъ турокъ идетъ улицою, то все ему грекъ лучшее мѣсто вездѣ уступаетъ, а гордостию таки еще дышютъ! Да еще турки-та — добрыя люди, что еще милостиво поступаютъ надъ такимъ непокоривым родомъ. Кабы де грекомъ такъ Богъ попустилъ турками владѣть, отнюдъ бы греки такъ туркомъ свободно не дали жить — всѣхъ бы въ работу поработили. Таковы греки непостоянны, обманчивы; толко малыя христиане называются, а и слѣду благочестия нѣтъ! Да откуда имъ и благочестия взять? Имъ турокъ не дастъ и книгъ печатать; грекомъ книги печатаютъ въ Венецыи, такъ они по нихъ и поютъ; а Венеция папежская, а папа — главный врагъ христианской вѣрѣ. Какъ у нихъ быть благочестию и откуда взять? Каковы имъ не пришлютъ книги изъ Венецыи, такъ они по нихъ и поютъ. И такъ малымъ чемъ разнились съ папежцы; а что пъютъ, ядятъ — то все съ ними въмѣстѣ; а въ церкви, мы сами видѣли, что папежцы къ греком ходятъ, а греки къ папежцомъ — такъ недалеко от соединения.

Греки, нравы и поступки, внѣшния и духовныя, — всѣ съ турецкова переводу: головы всѣ голятъ — то от турокъ взяли, тафеи — от нихъ же; въ шапкахъ въ церквахъ Богу молятся — от нихъ же; другъ со другомъ на улицы кланяются въ шапкахъ — от нихъ же; во отходъ съ кушинцами ходятъ да афедроны моютъ — все то по-турски; рубаху въ штаны спрячетъ — все по ихъ же. И всѣ нравы у грекъ и поступки, внѣшния и духовныя, всѣ басурманския, а что прежния ихъ бывали христианския, тѣхъ у нихъ отнюдъ и слѣду нѣтъ.

Турки милостивея грекъ, и жиды нравами лутчи ихъ. Неволникъ у турка въ седмъ лѣтъ отживется, а умеръ /л. 30/ турчинъ — такъ хошъ и въ годъ свободится; и у жида такъже въ семъ лѣтъ — такъ и свобода. А у грекъ, хошъ самъ издохнетъ, а на волю не пуститъ. Таковы греки милостивы! A гдѣ случится неволнику уйтить от турка да греку въ руки попадетъ, а онъ опять его продастъ турчину или на каторгу. Греки московскихъ людей зѣло не любятъ.

Греки до Вознесения въ церквахъ противу недѣли на стиховнѣ воскресныхъ стихѣръ не поютъ, толко одну стихѣру пропоютъ да и стихѣры Пасцѣ поютъ. Греки на Георгиевъ день гуляютъ и великое собрание бываетъ, на колодезь и въ редахъ Георгиевъ день не сидятъ. [296]

У грекъ жоны самоволъны. Будетъ которая женка не восхотела съ мужемъ жить, пошедъ къ патриарху, подала челобитную, что не хочю съ мужемъ жить. А патриархъ призоветъ мужа и станетъ распрашивать; и будетъ не сыщетъ вины за мужемъ и не похощетъ развести, а жена скажетъ: "А коли не похощешъ меня развести, я шедъ да турка до буду туркенею". А патриархъ, миленкой, и разведетъ, чтобъ не потурчилася. Грекомъ ни жонъ, ни дѣтей поучить, побить нелзя. За какую вину будетъ сталъ бить, а онъ и сталъ во окно кричать: "Хощю туркомъ быть!" — а турки пришедъ, да и возмутъ, и потурчатъ. Етакое житие греческое — неволная управа съ женами и зъ дѣтъми, а таки гордостию неотмѣнны!

Патриархъ греческой ходитъ что простой старецъ, и не узнаешъ, что патриархъ. А куда греки позовутъ обѣдать, то онъ взявши простой посошокъ да и пошолъ, а за нимъ толко один диаконъ. Митрополиты ихъ и всѣ власти греческия по улицамъ, по редамъ просто тоскаются; хошь бы на шесть денег чево купить, то самъ поволокся. А старцы греческия, что стрѣлцы, гоняютъ безъ клобуковъ по рядамъ, по улицамъ. И въ церкви зѣло неискусны греки; и жоны ихъ къ бѣлымъ попамъ не ходятъ на исповѣдь, все къ чорнымъ. Греки во весь Великой постъ рыбы не ядятъ, а раки и всякую гадину ядятъ. А въ царския врата въ церкви всякъ у нихъ сквозь ихъ ходитъ. А митрополиты греческия въ церквах зѣло неискусны: все смѣются и зъ греками говорят съ стороны на сторону, и пѣния не слыхать, а самъ, что коза, назадъ оглядовается, кричитъ по церкви — зѣло не хранятъ своего чина ни церковнаго. Наши поселянския попы /л. 30 об./ лутше ихъ митрополитовъ. A всѣ греческия власти у себе въ кѣльи красиковъ держатъ; а греки, сказываютъ, всѣ содомства насыпаны.

Греческия дѣти зѣло тщателъны къ грамотному учению; мнится, что въ пеленкахъ учатся. Лѣт по пяти, по шти робятка стихѣры сказываюсь и пѣть горазди силъно. Греки книжному учению зѣло тщателны, всѣ книги церковныя учатъ изустно: Псалтырь, Евангелие, Апостолъ, Минеи, Октай — всѣ ете у нихъ книги наизустъ говорятъ. У грекъ жоны въ церквахъ особе стоятъ, за решетками, — етем у нихъ искусно. A гдѣ ихъ жоны стоятъ, нѣтъ иконъ и перекрестится нечему. Греки, патриархъ и всѣ власти табакъ тянутъ, и старцы и насовай — безъ разбору, и жоны греческия.

Въ Царѣградѣ видѣли мы свадъбы греческия, армянския. Въ воскресение и понедѣлъникъ ходитъ женихъ съ невѣстою по улицамъ, а перед ними и за ними турки — караулъ съ дубъемъ, а перед [297] женихомъ съ невѣстою молодешъ: скачютъ, пляшут, пѣсни поютъ, въ ладони бъютъ, въ свирѣли, въ скрипицы, въ волынки играютъ. А кои богатыя, такъ невѣста въ коретѣ. А когда пѣши идутъ, такъ женихъ съ невѣстою, рука съ рукою сцепившися, идутъ, а за ними уже турчинъ зъ дубиною въ шлыку высокомъ, что халдей, оберегаетъ, чтобъ обиды не было и дорогу очищаетъ. А греки тѣхъ турокъ многою цѣною нанимаютъ.

Въ Царѣградѣ у грекъ во Иерусалимском монастырѣ послѣ Вознесения Христова въ субботу ставили въ митрополиты не так, как у нас на Москвѣ ^1. Амбвона не дѣлали, толко три стула поставили да коврами покрыли. А у ставки былъ митрополитъ Ираклиской да два епископа, а патриарха не было. Да и не ставитъ патриархъ самъ никого: ни поповъ, ни диаконовъ — все присылаешь во Иерусалимскую церковь. Та церковь чесна у грекъ, властей и поповъ все въ ней ставятъ. А какъ поставили митрополита, такъ вышедши изъ церкви, да и скинутъ пеструю манатью и посохъ, да и пошли въ полату обѣдать. И митрополита пошли греки здравствовать. Ту, сидя, пъютъ и всѣмъ даютъ; кто не пришолъ, всѣмъ подносятъ да и закуски даютъ. И поставивши того митрополита, я про него спросилъ: "Куда, малъ, ево поставили?" И они смѣются да сказали: "Бѣдной-де митрополитъ, на село-де поставленъ". А церковь одна, а митрополитъ словетъ. И то все у турка ² и у патриарха накупаются дачею великою. У греческихъ властей нѣтъ пѣвчихъ, толко попъ да диаконъ. А новой митрополитъ поутру въ недѣлю на клиросѣ пѣл. /л. 31/ Въ Царѣградѣ приезжей человѣкъ не познаетъ греческихъ властей: приличья нѣтъ никакова, что власть ли, простой ли старецъ — одѣяние равно, что рядовой старецъ, такожъ и власти.

О несогласии греческомъ съ восточною церковию:

1. Греки въ крещении обливаются.

2. Крестовъ на себѣ не носятъ.

3. Неистово крестятся: ни на чело, ни на плечо не доносятъ; махаютъ сѣмо и овамо.

4. Въ церквахъ стоятъ въ шапкахъ, какъ молятся, не скидаютъ; а стоятъ въ стойлахъ гордо, искривя бокъ, а гледятъ не къ иконамъ, но на стѣны.

5. Служатъ на одной сторонѣ просфирѣ, и то на черствой; а мирския у нихъ, не говѣв, причащаются.

6. Патриархи, митрополиты и всѣ духовныя играютъ въ карты и въ шахматы.

7. Патриархи, митрополиты табакъ пъютъ и во грѣхъ тово не ставятъ. [298]

8. Патриархи, и митрополиты, и попы усы подъбриваютъ и гуменцов себѣ не простригаютъ, но нѣкако странно сънизу кругомъ голову подъголяютъ до полъголовы, а иныя сопреди подъбреятъ до полъголовы, что абысы турецкия; да знать, что съ тѣхъ переводовъ такъ дѣлаютъ, что у нихъ научились.

9. Всякия гадины и ползающия въ водѣ ядятъ и въ Великой постъ.

10. Простолюдины и бабы ходятъ сквозѣ царския врата во олътарь, и затворяютъ бабы; а кодятъ простолюдины поповски: какъ идетъ съ переносомъ, а онъ мужикъ идетъ перед попом задомъ да кадиломъ махаетъ на "Святая".

11. Греки, когда за трапезу садятся, то всѣ сидя "Отче нашъ" говорятъ; и послѣ трапезы "Достойно есть" все сидя, не встаютъ.

12. Евангелие чтутъ, оборотясь на западъ въ церкви.

13. Свѣчи у нихъ — воскъ мѣшаютъ съ саломъ да съ смолою, а воскъ бѣлой; инъ когда свѣчи горятъ, зѣло въ церкви тяжко свѣжему человѣку стоятъ; а щипцовъ у нихъ не держатъ въ церквахъ: когда нагоритъ на свѣчи хорошой агаръ свѣтилна, тогда снявъ свѣчю съ подсвѣчника, да наступитъ ногою, да и оторветъ свѣтилню. Странно, пощади, Господи!

14. Часовъ предъ обѣднею не поютъ, какъ объдни не будет.

15. Патриархъ греческой церкви во откупъ отдаетъ погодно, на годъ по сту, по двѣстѣ талерей; а кто болъши дастъ, хошъ талерь передастъ, такъ тому и отдаетъ. Странно зѣло!

Въ Царѣградѣ на Богоявлениевъ день греки мечютъ въ море кресты древянныя, а за то турку даютъ дачю великую, чтобъ вѣлѣлъ въ море кресты метать; и съ того дня корабли греческия пущаются на море въ промыслъ. А греческимъ патриархомъ ставки не бываетъ, /л. 31 об./ какъ святая соборная церковь прияла; и ставить ¹ ихъ турецкой салтанъ: они у турка накупаются на патриаршество дачею великою. А когда въ Царѣградѣ патриархъ умретъ, тогда паша цареградской ризницу патриаръшу къ себѣ возметъ и отпишить къ салтану во Адринополь, что патриархъ греческой умеръ. Тогда греческия власти многия поѣдутъ во Адринополь и тамо съ салтаномъ уговариваются и торгъ ставятъ о патриаршествѣ. И кто болши дастъ, тово салтанъ турецкой и въ патриархи поставитъ и дастъ ему писмо къ паши. А паша возметъ съ него подарку тысячи три золотыхъ и дастъ ему ризницу и патриаршеску одежду. Мантию со источниками надѣнетъ на него и посадить на конь свой, а передъ нимъ идутъ и за нимъ человѣкъ двестѣ турокъ съ дубъемъ, а иныя за стремя держатся ево — и тако онъ съ великою помпою и пыхою ѣдетъ до двора патриарша. [299]

A y патриархова двора въ тѣ поры стоятъ множество грекъ, а власти у вратъ ожидаютъ патриарха. И тут ево власти во вратѣхъ стрѣтятъ, и приимутъ съ коня подъ руки, и введутъ въ полату патриаршу, и сядутъ съ нимъ на коврахъ; и турки тутъ же сядутъ, началныя другии люди. И потомъ принесутъ имъ питии табачныя. Архидиаконъ растянетъ пипку съ табакомъ да подастъ патриарху, а протодиаконы — митрополитомъ, и епископомъ своим, и туркомъ. Потомъ у нихъ пойдетъ столъ, а туркомъ служивымъ, янычерамъ особой столъ, а началныя ² турки съ патриархомъ ядятъ. A послѣ обѣда патриархъ станетъ турокъ дарить: началнымъ людемъ по 30, по 20, а редовымъ по пяти золотыхъ. Таково поставление бываетъ всегда греческимъ патриархомъ, а своими митрополиты не ставятся и дѣйства никакова не бываетъ. А сами патриархи от постановления въ митрополиты берутъ по 3000 золотыхъ, а съ епископовъ — по 5000 ефимковъ, а съ поповъ — по сту золотыхъ.

А патриархъ, и власти, и попы греческия рукою не благословляютъ никого ³ никогда, толко руку даютъ цѣловать, да и то богатымъ, а маломощнымъ не даетъ цѣловать. И попы такожде не благословляютъ, толко руку даютъ цѣловать, и то убогимъ, а богатымъ грекомъ не даютъ цѣловать; да богатыя греки и сами ими гнушаются, рукъ таковых не цѣлуютъ и ни во что ихъ ставятъ. Нѣкогда у мене /л. 32/ было съ греками сопрѣния о ихъ поступкахъ худыхъ. A прѣние у насъ было на корабли, какъ плыли изъ Египта въ Царьградъ, въ Великой постъ пред Свѣтлымъ воскресениемъ. И я имъ говорилъ: "Для чего, молъ, вы многия турецкия поступки держите и всякия гадины ядите?" И они мнѣ сказали: "Мы-де еще молчимъ, бутто христиане нарицаемся. Есть-де у насъ такия грады греческия, такъ-де ни близъ христианства не хранятъ: въ посты-де, въ среду и въ пятокъ мяса ядятъ и ничего христианства не хранятъ".

Июня въ 22 день поидохом изъ Царяграда во Адринополь для грамоты салтанской; а ходятъ изъ Царяграда въ Едрино въ понеделник да в четверток, а в иныя дни не ходят. И отидохомъ двѣ мили, и стахомъ въ селѣ на приморьи, а село стоитъ подъ горою. Тутъ застава стоитъ: турки товаръ досматриваютъ у торговыхъ людей. Тутъ въ селѣ мостъ зѣло великъ каменной чрезъ рѣку. И въ томъ селѣ ряды, что въ Царѣградѣ, со всячиною; и строенье все каменное, улицы все каменем выстланы. А та рѣка зѣло широка, будетъ съ Оку; изъ той рѣки вода приведена въ Царьградъ. И въ томъ селѣ сжидались всѣ, стояли до вечера да и спустились въ ночь. От Царяграда до Едринополя дорога все каменемъ слана; [300] гдѣ ручей хоша мало, тутъ мостъ каменной съ возводами. A хлѣбъ въ Турецкой земли поспѣлъ яровой за двѣ недѣли до Петрова дни. А ходятъ все въ Едрино въюками, коньми, верхами все ѣздятъ, a тѣлегами нѣтъ, толко малое число арбоми на волахъ.

Тоя же нощи минухомъ три села, всѣ стоятъ при мори. Во единомъ селѣ мостъ зѣло дивенъ каменной веденъ чрезъ губу морскую, на добрую полъверсты будетъ. Дивно зѣло тотъ мостъ здѣланъ! У насъ на Москвѣ чрезъ Москву дивно здѣланъ, а тутъ добро бъ не дивняя нашева. Въ Турецкой земли, гдѣ не поѣжжай, всѣ мосты каменныя; и селы все — строенье каменное, и улицы всѣ каменемъ сланы. А воды — всѣ по дороги приведены столпы каменныя; вода вездѣ подъ землею изъ далънихъ мѣстъ; на трехъ верстахъ столпъ, на двухъ — нигдѣ нужда водная не изойметъ. Зѣло предивно! Воистинну златое царство и удивлению достойно!

Того жъ дни приидохомъ во градъ Веливри и тутъ стояхомъ до вечера. Градъ хорошей, съ Белевъ будетъ, городъ каменной. А стоялые дворы по дороги зѣло удивителъны здѣланы: /л. 32 об./ полаты длинные съ воротами; а когда въ него въѣдешъ, такъ по одной сторонѣ ясли, конемъ кормъ класть, а по другую людемъ лавки широкия подѣланы да и горнушки — что хошъ вари. Да въ тѣхъ же сараехъ и отходы подѣланы и воды приведены съ шурупами. А хозяинъ, чей дворъ, и рогожи принесетъ да и постелетъ всякому человѣку. А харчь всякую держатъ, чево похощешъ, и вина, всего много. А постоялова не берутъ, толко харчь покупаютъ у нихъ. Изъ Царяграда ѣздятъ въ Ядринополь болшими кораванами, человѣкъ пятьсотъ, четыреста, триста, — обычей таковъ надлежитъ; и смирно зѣло, хошъ одинъ поѣжжай.

Июня въ 24 день приидохомъ въ мѣстечко Чорноя: зѣло хорошо, болъши иного городка; мечетей въ немъ много и всякой харчь много. И тутъ стояхомъ до ночи, и въ ночь поидохомъ. Идохомъ ночь мало не всю и во утрий день, и 25 день приидохомъ въ мѣстечко Бургасъ, будетъ зъ городъ хорошей; и тутъ пребыхомъ до ночи. А шли мы изъ Царяграда въ Ядрино подлѣ моря полътретья дни; на третей день обратихомся от моря въправо къ Едрину; а шли въ Едрино все въ западъ лѣтней. А какъ подлѣ моря идешъ ночи и въ день, двѣ шубы такъ хошъ надѣнь, то въ пору: зѣло подлѣ моря холодно. А когда от моря поворотили въ степь, то было от жару всѣ згорѣли. И тово ради и ходъ бываетъ ночи, а въ день все стоятъ, что нелзя от зною итить, оводъ силной. Дивная та дорога и шествие! Когда изъ Царяграда до Едринополя идешъ или въ Царьград, посмотришъ на корованъ: верстъ на пять идетъ; что въ маковой цвѣтъ посмотрѣть, всякой въ цвѣтномъ. Да по вся дни [301] такъ: тѣ въ Станбулъ, а иныя изъ Царяграда. Радостно то шествие силно и лъстиво, нуждей никакихъ не бываетъ. А въ тѣхъ корованахъ турки, греки, жиды, армяне и многая языки; а мы толко двоя да проводникъ, а никто насъ не обидилъ, ни хулнымъ словомъ ни злословил, ни турчинъ, никто. Толко какъ наѣдетъ турчинъ, такъ молвитъ: "Бакъ, попасъ московь?" А ты скажешъ: "Московь" — онъ и поѣхалъ прочь. От Царяграда до Едрина все степь голая, ни прутика нѣтъ. А дорога силъно гладка, горъ болъшихъ нѣтъ, а възволоки хорошия таки есть.

И еще минухомъ два мѣстечка. А въ послѣднемъ мѣстечки тутъ царевъ сарай, тутъ стоялой дворъ лутчи гостина двора. И тутъ начевахомъ. Тутъ среди двора колодезь зѣло великъ, а вода ровна съ /л. 33/ обрубомъ стоитъ. Зѣло премудро! А безъпрестани берутъ и коней поят, а она таки въ равности стоитъ. Шли мы до Едринополя четыре дни и въ пятый день о полудни пришли въ Едринополь.

Июня въ 26 день приидохомъ въ Едринополя и стахомъ въ ганѣ, сирѣчь въ стояломъ гостиномъ дворѣ. А держитъ тотъ дворъ грененинъ ¹, ево земля и ево строенья. Тутъ мы, приѣхавъ, того же дни подали челобитную, чтобъ намъ дали указъ во Иерусалима И торжаманъ Александра сказалъ: "Сидите-де въ ганѣ, указъ-де вамъ готовъ будетъ". И во вторый день захворалъ у мене товарищъ Григорий, а лежалъ три дни. Трудно силъно да и нужно было: дни жаркия, такъ силно тяжко въ Едринѣ от зною. Въ Царѣградѣ лутче: от моря холодно бываетъ и въ день прохладнѣя гораздо едринскова; а въ Едринѣ тяжко силно въ день, когда въ день вѣтру не бываетъ.

Градъ Адринополь стоитъ въ степи: полъ его — на горѣ, а полъ — на равномъ мѣстѣ. Окладомъ и жильемъ поболши Ярославля ². Градъ каменной, хуже Царяграда строенья, рядовъ много и товарны силъно ряды; мечетей силъно жъ много. Дворъ царской стоитъ у реки, весь въ садахъ; рѣка подъ нимъ поменши Москвы-рѣки да тиновата. А харчь гораздо дорожея цареградскова. А чрезъ рѣку мостъ каменной, такой жа, что на Москвѣ-рекѣ, чрезъ Москву-рѣку длинен очень. А у моста такъ же мелницы, что у насъ на Москвѣ-рекѣ, толъко не тѣмъ переводомъ: у нихъ анбары на столбахъ, а шестерня высокая, а на колесахъ перья набитыя; а мелетъ хорошо, мы смотрѣли. А въ мечет самъ салтанъ ѣздитъ въ пятницу. Тутъ патриархъ Иерусалимской живетъ, мы были въ его церкви, а въ тѣ поры онъ выѣхалъ въ Молдавскую землю за милостынею; митрополитъ тутъ живетъ. Христианскихъ греческих церквей много. Жидовъ очень много, и армянъ много. Около [302] Едринополя турецкому царю приволъно за зайцы ѣздитъ: много лѣсу и садовъ. Турецкой царь великой трудъ даетъ своимъ всѣмъ подданнымъ, что онъ живетъ въ Едринѣ: безъпрестани изъ Царяграда ѣздятъ турки, греки, жиды за челобитьемъ; а кабы онъ не жил въ Едринѣ, такъ бы такова приѣзду не было.

Въ Едринополѣ предъ нашимъ приѣздомъ великой пожаръ ³ былъ, много силъно выгорѣло, стали строится /л. 33 об./ въновь. Въ Едринѣ послѣ пожару зѣло христианскую церковь приходскую [303] выстроили греки хорошу; сказывали, что визирь-де доброй человѣкъ ⁹; въ Царѣградѣ такой отнюдъ ни самому патриарху выстроить. Тако въ Едринѣ къ намъ турки добряя были цариградскова. Въ Едринополѣ поселянскова народу болъши цариградскова. Тутъ уже все изъ селъ землею ¹: и хлѣбъ, и дрова, и сѣна, и всякой лесъ — все буйлами да привозятъ болгары. Жихомъ въ Едринополѣ шесть дней. И въ шестый день принесли къ намъ на дворъ указ турецкой, совсемъ запечатанъ. Такъ мы нанявши подводы да въ седмой день и поѣхали въ четвертокъ. А извозу от Царяграда до Едрина по три левка съ человѣка мы довали, а изъ Едрина — по полтретья левка съ человѣка.

И поидохомъ изъ Едринополя въ Царьградъ июля въ 13 день, и идохом до Царяграда ¹ также 5 дней. И въ пятый день рано приидохомъ въ Царьградъ опять въ монастырь, гдѣ стояхомъ. А въ монастыри у нас у рухледи жилъ нашъ третей товарищъ Лука. И тамъ мы опочихомъ; и утре рано поидохомъ къ Савѣ Венедику: онъ нами радѣлъ. Спаси ево Богъ! А мы имъ радѣли: выправили ему указъ къ Москвѣ ѣхать, на Азовъ. И тако съ Савою мы поидохомъ къ паши, чтобъ паша указ подъписалъ. Ходихомъ къ паши четыре дни, и въ пятый день паша намъ указъ подъписалъ, и взяхомъ указъ у паши.

Июля въ 26 день, помолившеся Господу Богу, и Пресвятѣй его Богоматери, и святымъ небеснымъ силамъ, и всѣмъ святымъ угодникомъ Божиимъ, сѣдохомъ въ корабль, и въ нощь отвезохомся от пристани, и стахомъ на Бѣломъ мори на якори противу Кумкопѣйскихъ воротъ. И тутъ начевахомъ; и утрешний день стояхомъ мало не ³ весь день тутъ, сжидались сиделцовъ: турокъ, грекъ; во Египетъ многия шли греки и турки. И въ день недѣлъный во исхождении дня на вечеръ подняша парусы и поидохомъ въ путь свой по Бѣлому морю. И бысть вѣтръ добръ и поносенъ. И во вторый день по захождении солнца минухомъ городокъ Калиполя: городокъ каменной, хорошей и жильемъ пространенъ; въ томъ городку турки и греки живутъ.

И того же дни приидохомъ въ городъ Старыя Костели. Два городка по обѣ стороны сидятъ, городки хорошия. Тутъ мы стояхомъ нощь и утре часу до пятаго; тутъ раизъ бралъ пропусную на свой корабль. А море — узко то мѣсто; a тѣ /л. 34/ городки у турка поставлены для воинскова дѣла: нелзя кораблямъ то мѣсто пройти, тутъ море узко. И от того городка поднявши парусы въ полъдерева и поидохомъ версты з двѣ, апустили парусъ; въ сандалъ сѣли матросы и побѣжали ко брегу, отдали писмо проѣжжея; а ко брегу не приставали, опять на корабль возвратились. И, поднявши [304] парусъ, поидохомъ мимо городка, а сей городокъ, Новыя Костели, такъже по обе стороны. От тѣхъ городковъ море уже разшиблась островами и ширѣ въправо пошло подъ Святыя горы. От Царяграда до Костелей полтараста верстъ. А мы поидохомъ вълѣво. А от тѣхъ городковъ видить Афонская гора по захождении солнца, въ день не видать.

И въ 29 день приидохомъ во градъ Сакизъ. Град зѣло хорошъ, старинной, христианской; жильемъ пространенъ; а городовыя стѣны всѣ от француза разбиты, какъ онъ ево бралъ; вѣтренихъ мѣлницъ зѣло много, всѣ каменныя. Тутъ нашъ раизъ отдавалъ сухари на каторги неволникамъ, въ Царѣградѣ бралъ. Полатное строенье все каменное, садовъ много зѣло всякихъ. И виноградъ дешевъ зѣло, вино дешево: по парѣ око; арбузы дешевы; лимоны — по 20 за копѣйку; дыни дешевы. А стоитъ, какъ во Иерусалимъ идешъ, на правой сторонѣ, на брегу моря, низко под горами высокими — невозможно пѣшему человѣку взойти, а горы всѣ каменныя. Тутъ наши товарищи пошли въ городъ за харчомъ, такъ ихъ горачники засодили за горачь. Такъ, приѣхавши, намъ сказали, что: "Вашихъ-де турки посадили за горачь". Такъ сѣдши въ сандалъ да и поѣхалъ ихъ выручать — ажъ ихъ турка и выпустилъ. Сказались, что "московь", такъ они и отпустили. А когда я вышелъ на брегъ ко граду, тогда мене обступили неволники, спрашивали про всячину. Ради миленкия! Дѣлаютъ тутъ городъ, стѣны каменныя изъ земли ведутъ. Тутъ мы гуляли по городу и всякой харчь покупали, и вино, и виноградъ, и арбузы, и дыни — всячину на путное шествие. Тутъ въ городѣ зѣло много грекъ, и митрополитъ тутъ живетъ. И тако мы ходихомъ по граду, а мене уже горачники не брали и не спрашивали. А когда нашихъ турки брали, тогда они сказали, что: "У насъ-де на корабли указъ у папаса", — такъ они меня потому и не спрашивали. И, пришедши на корабль, начевахомъ, и утре подняхомъ парусъ и поидохомъ.

Августа въ 1 день приидохомъ въ городокъ Сенбяки. Въ томъ городку живутъ все греки, а туракъ нѣтъ ничего. А все /л. 34 об./ корабленники до одново человѣка: когда они пойдутъ на море, такъ у них одни бабы дома останутся; а то и попы всѣ на корабляхъ ¹ ходятъ въ промыслу, у иныхъ поповъ свои корабли. Городокъ Сенбяки стоитъ на горѣ зѣло высоко, а за нимъ еще и вътроя горы выша. Тутъ монастыри есть по горамъ, да я въ нихъ не былъ. Тутъ раизъ корабль съ запасомъ выгружалъ, и стояли мы тутъ семъ дней. Во всѣхъ тутъ матросахъ домы и жоны, такъ они изъ Царяграда всякой припасъ годовой привезли, да выгружали всю семъ дней, и тоскали на себѣ на гору. Чюдное дѣло, каковы ихъ [305] жоны сильны! Одна баба пшеницы полосминки въ мѣшку несетъ въ городокъ. А такая нужда на гору итти! Мы, бывало, порождены, то пятью отдохнешъ, на гору идучи, а они безъ отдышки да еще босы, а каменья ¹ такия острыя, что ножи торчатъ. Мы подивились тѣмъ бабамъ — богатыри!

Лиманъ подъ городкомъ, сирѣчь заводъ, или пристань, видѣхомъ. На острову ¹⁰ школа греческая прежде сего бывала, тутъ греки учивалися, а турокъ нынѣ не даетъ тутъ учится грекомъ. И того дня мы стояхомъ: вѣтру намъ не было. Весь день мотались и туда и сюда, и тако весь день не было вѣтру поноснова. А от того мѣста море пошло безконечно широко: въправо пошло подъ Египетъ, a вълѣво — подъ Иерусалимъ. А мы пошли къ Египту. И утре на первомъ часу рано подъняли парусы всѣ и поидохомъ въ путь свой, и бысть вѣтръ зѣло добръ. И плыхомъ мы тою пучиною трои сутки день и нощь; зѣло было нужно: все блевалъ.

И августа въ 11 день приидохомъ къ Нилу-рѣки, что изъ рая течетъ; зѣло мутна, море все смучена зъ глиною верстъ на трит-цать всюду кругомъ. И, не дошедъ устья Нила-реки верстъ за пять, стахомъ ³ на якори, для того что тутъ от рѣки море мѣлко, пескомъ нанесло, а корабль въсемъ грузомъ въ устья не пройдетъ. Такъ пришли изъ Египта малова, а имя ему Рахит, малыя корабли да и взяли весь корабль, что въ немъ грузу было, въ малыя выклали ⁴, а корабль назаде порожжей повѣли. А насъ арапы взяли на маломъ корабли да и привезли насъ въ Рахитъ.

Городъ Рахит зѣло хорошъ; присталь великая, а от устья моря Нила до Рахита-пристани верстъ з десятъ будетъ; /л. 35/ а строенья въ немъ лутчи царигородскаго. И когда мы пристахомъ ко брегу и увидѣхомъ арапской родъ, зѣло ужасохомся. Необычно такихъ людей видать, что звѣри, кажется, тебе съѣстъ хотятъ; а иныя наги, что мать родила; a всѣ изувѣрныя: иной кривъ, иной разноокъ, иной кривоносъ, иной кривороть, иной слѣпъ; а языкъ грубой, что псы лаютъ. Такъ мы смотримъ, что будетъ. Языка не знаемъ, a гдѣ стать, Богъ вѣсть; а есть ли тутъ греки или нѣтъ, Богъ вѣсть, — спросить не у кова. Что дѣлать? Тутъ-та уже горесть-та была! Кажется, на онъ свѣтъ пришли, и мнѣли, что конца дошли.

А они, арапы, въскочили на корабль да рухлеть нашу далой волокутъ — работники у нихъ такия, обычей таковъ. Съ веревками пришли они, тянутъ, а мы имъ не даемъ для тово что, куда съ рухледью-та итить? Потомъ прииде въ разумъ, что у мене была грамотка въ Рахитъ ко игумену. Такъ я сталъ кричать арапомъ: "Метоха, молъ, туда насъ отведитя!" Такъ они сказали: "Знаемъ-де" — да взявши нашу рухледь да и понесли. Такъ тутъ стали [306] юмручники досматривать, и я показалъ указъ солтанской, они и смотрить не стали. Такъ насъ арапы повѣли до метохи, сирѣчь до монастырскова подворья. И привели насъ не въ тое метоху, во Александрийскую, а мы не знаемъ. Подали игумну грамотку, игуменъ намъ сказалъ: "Не ко мнѣ-де грамотка, но ко иерусалимскому игумну". Такъ мы пошли искать, повелъ насъ гречинъ.

Пришли въ метоху — анъ игумна нѣтъ. Все бѣда! Мы тутъ ево ждемъ — анъ ему тамъ, на бозарѣ, про насъ сказали, такъ онъ нанявши арапов подъ нашу рухледь да и принесъ въ метоху, а мы толко смотримъ. Мы же игумну поклонились, игуменъ нашъ намъ радъ. Я жъ ему подалъ грамотку; онъ же прочелъ да и сказалъ: "Добро-де, все, что писано въ грамоткѣ, я-де вамъ здѣлаю". И услышалъ, что онъ трошки по-руски натяковаетъ, и я зѣло обрадовался. Слава Богу, что хошъ маленко языка рускова знаетъ! Потомъ намъ молвилъ: "Не печалътесь-де" — да насъ и сталъ хлѣбомъ кормить, да потомъ далъ по рюмки вина церковнаго. Такъ намъ поотраднѣло, мрак-атъ сталъ сходить. Доброй человѣкъ, миленкой былъ етотъ игуменъ; грѣх /л. 35 об./ ево добродѣтель забыть! Бывала, безъ мене пяди не пойдет гулять ли на бозаръ; взявши за руку меня да и пойдетъ. "Добро-де, не печался, я-де тобою уже буду радѣть, во Иерусалим я-де тебѣ корабль дабуду. Да не пѣчалься, дѣло-де твое все будетъ у мене здѣлано".

Такая была ужасть от араповъ, боимся зъ двора сойтить. Страшны, ходятъ наги; дѣвушки лѣтъ по 12, по 15 ходятъ нагия — такъ какъ не ужасъ?! А какъ уже присмотрѣлись, такъ и съ ними нѣтъ ничево. Все сперва, всякое дѣло съ приступу лиха, а потомъ оборкаешся, такъ и знакомо станетъ. А когда мы пришли въ Палѣевшину, такъ намъ тѣ казаки бѣси казались. А какъ пришли въ Турки, такъ и ума не стала: "Вотъ, молъ, су, то-та бѣси-та!" А когда съ турками опознались, бутто руския стали. А когда пришли во Египетъ, такъ мы смотримъ на араповъ да межъ себе говоримъ: "Вотъ, молъ, су, то-та прямыя-та бѣси!" А хошь и опознались, а таки что от бѣсовъ опасалися. Етѣ люди не разнились съ бѣсами и нравами, и поступками, и видѣнием, и лихостию. И слава про нихъ лежитъ во всю вселенную, что они люди добрыя, стоятъ хорошихъ бѣсовъ!

И стали мы тамо въ Рахитѣ жить, а со арапами осматреватся, и по Нилу-рѣки гулять. Нилъ-рѣка будетъ съ Волгу шириною, a бѣжитъ быстра и мутна. А воды пить нелзя ни по коему образу, а такъ наливаютъ въ сосуды да миндалъная ядра кладутъ, такъ она отстоится и хороша станетъ. A Нилъ-рѣка три мѣсяца мутна бывает, потомъ исчищатся станетъ. Въ Великой Ефиопии, когда у [307] насъ бываетъ зима, а у нихъ лѣто. От насъ къ нимъ солнце-де забѣжитъ, такъ у нихъ въ мѣсяцѣхъ въ тѣхъ лѣто бываетъ. А когда настанетъ мѣсяцъ маий, такъ у них станетъ зима становится. А от нихъ къ намъ солнце въ сѣверные страны зайдетъ, такъ у нихъ май, иунь, иуль — зима, морозы, снѣги глубокия. А когда настанет августъ-мѣсяцъ, тогда у нихъ бываютъ дожди и зима пойдетъ далой. Такъ та вода полая прийдетъ во Египетъ Успеньевъ день и идетъ мутна три мѣсяца, и рыба не ловится въ тѣ поры. А изчистится въ ноябри, тутъ уже ловъ рыбной пойдетъ. Въ рѣкѣ Нилу рыбы много зѣло, а рыба все тарань, иной мало.

Въ Рахитѣ по Нилу зѣло садовъ много и финиковъ, финики недороги: /л. 36/ фунтъ копѣйка сушеныхъ. Во Египтѣ дождя никогда не бываетъ, все рѣкою всю Египетскую землю напояют: вездѣ борозды проведены, да воду ¹ по нивамъ пущаютъ. A Нилъ-рѣка низка, берега ниски, бѣжитъ въровень съ берегами. Овощъ ² всякой во Египтѣ дважды въ годъ поспѣваетъ, и хлѣбъ такожде дважды снимаютъ, а лимоны — что мѣсяцъ, то плодъ. От усть Нила-рѣки до Болъшова Египта Ниломъ-рѣкою пятьсотъ верстъ, а кораблемъ въверхъ по Нилу, какъ доброй вѣтръ, въ три дни поспѣваютъ. По Нилу-рѣки до Египта такия комари силныя, что сказать нелъзя. Невозможно быть безъ полога, единой ночи не уснешъ безъ полога. А когда мы пришли, такъ насъ комари объѣли, такъ рожи наши стали что пъяныя, угреваты, другъ друга не опознаешъ; а на нихъ знаку никакова нѣту, хошъ ихъ и ядятъ.

И жихом мы въ Рахитѣ семъ дней. И нанялъ намъ игуменъ корабль до Домятъ, до другой пристани; а итить въверхъ по Нилу-рѣки; а корабль арапской былъ. И игуменъ насъ отдалъ арапомъ въ руки и приказалъ, чтобы никакой налоги намъ не было. Такъ раизъ очистилъ намъ корну; и мы въ корну поклали рухледь свою, да и сами сѣли, и убрались всякою харчью.

И августа въ 17 день сѣдохом въ корабль и поидохомъ вверхъ по Нилу-рѣкѣ къ Домятину, къ другой пристани египецкой, а дали съ человѣка извозу по талеру. И той вѣтръ бысть зѣло поносенъ и добръ до полунощи, а съ полунощи престалъ. И стояхомъ тутъ до полудни, и видѣхомъ тутъ по Нилу-рекѣ городковъ арапскихъ и селъ безчисленное множество — невозможно изчести, что песка морскаго. Городокъ от городка — верста да двѣ версты, а селы такъже; а жилье все каменное, и селы узоричистыя вельми. А земля около Нила добрая, и чорная, и ровная, бутто нарочно дѣлана, нигдѣ нѣтъ ни бугорчика, хошъ яйце покоти, такова гладка. А людей многое множество. А вода во всю землю Египетскую пущена изъ Нила; ино какъ съ корабля поглядишъ: по всей земли [308] толко что небо да вода вездѣ. A гдѣ берега высокии, такъ тутъ валами воду тянутъ; а колеса здѣланы что мѣльничныя да кушины навязаны, да такъ-та и наливаютъ, а инде кошелями люди льют. Зѣло земля Египетская доволна всѣмъ: и людми, жиламъ. Что говорить, ета земля у турка — златое дно! Всячина изъ /л. 36 об./ Египта въ Царьградъ кораблями идетъ.

Нилъ-рѣка что выша, то ширя, къ Египту индѣ есть верстъ на пять шириною. И шли мы Ниломъ-рѣкою въверхъ три дни и, не дошедъ Египта верстъ за дватцать, поворотихомъ въ другую проливу вънизъ по Нилу подъ Домятина. Тутъ Нилъ-рѣка от Египта разшиблась двѣма гирлома: одно гирло пошло подъ Рахитъ, а другое — подъ Домятъ. Удивителъная земля Египетская! Какъ посмотришъ по берегу-та: вездѣ арбузы горами лежатъ, дыни; арбузъ дать копѣйка великъ, и дынь такожде въ подъемъ. А когда мы съ моря пришли подъ Рахитъ, такъ от усть Нила-рѣки видить Александриа. А мы въ ней не были, верстъ з десятъ толъко мы от ней стояли. А когда мы поворотихомъ, шли вънизъ три дни и на четвертой день пришли въ Домять.

Присталь Домять — мѣсто хорошая, добро бы не болши Рахита, и строенья такое жъ. Зѣло етемъ у турка пристани велики, и корабли египецкия велики. А когда мы шли на корабли со арапами, горко было силъно: люди-та что бѣси видѣниемъ и дѣлы. А мы, троя насъ, что плѣнники, языка не знаемъ, а куда насъ везутъ — Богъ вѣсть. А хотя бы насъ куда и продали — кому насъ искать и на комъ? Да спаси Богъ игумна! Онъ радѣлъ, миленкой, и прыказалъ насъ беречи, такъ насъ хозяинъ-арапъ силъно снабдѣвалъ и берегъ. А когда мы пришли въ Домять, такъ онъ арапъ кликнулъ греченина да и отдалъ мене въ руки: "На де, отведи ево въ метоху". Такъ греченинъ нанялъ араповъ под нашу рухледь, да и пошли въ метоху, въ монастырское подворья. Тутъ насъ игуменъ принялъ съ любовию и трапезу добрую учредилъ. А языка не знаетъ, да старецъ у него, поворъ-сербинъ, онъ, спасиба, языкъ руской знаетъ — такъ намъ отраднѣя стало. Слава Богу, тутъ от печали поутѣшились, подали игумну грамотку. Такъ онъ прочелъ грамотку да и сказалъ мнѣ: "Добро-де, корабль готовъ есть во Иерусалимъ, утре готовся совсѣм". Такъ мы ему поклонились, а сами обрадовалися: слава Богу, что безъ задержки, Богъ далъ, корабль идетъ.

И августа 24 дня сѣдохомъ мы въ малой коикъ и поидохомъ вънизъ по Нилу-рѣкѣ на море, а корабль въ тѣ поры грузили на море. И когда мы стали выходить во усть Нила-рѣки на море, тогда насъ взяла погода /л. 37/ великая. Зѣло мы убоялися, уже [309] отчаяхомся своего спасения и другъ съ другомъ прощахомся, толъко уже всякъ молъкомъ Бога въ помощь призываетъ, а въ сондалъ воды много налилось. И пришли на то мѣсто, на устье самое; тутъ рѣка мѣлка, а волны къ мѣли, что горы высокия, съ моря гонитъ. A мнѣ, грѣшнику, пришло въ разумъ пра отца Спиридона, и я началъ Богу молитися: "Владыко-человѣколюбче! Помилуй насъ, грѣшныхъ, за молитвъ отца нашего Спиридона!" О дивное чюдо, какъ косенъ Богъ на гнѣвъ, а скоръ на послушание! Видимъ, какъ волъна хощетъ пожрать совсемъ сандалъ — инъ не дошедъ за сажень да и разсыплется; другая такъже напряжется, хощетъ пожрать да и разсыплется. А я, су, то жъ да то жъ: "Господи, помози за молитвъ отца нашего Спиридона!" Да такъ-та насъ Богъ-свѣтъ спасъ; а уже до конца извѣстно, что въ томъ мѣстѣ насъ Богъ спасъ за молитвъ отца Спиридона.

А когда перешли лихое мѣсто, вышли уже на море, тогда наши извощики, окаянныя арапы, не везутъ насъ на корабль: "Дай-де намъ талерь! Мы-де бола от васъ пропали, потанули бола". А имъ, сабакамъ, тамъ напередъ за извозъ дали, а ихъ, враговъ, обычая-та не знали. Мы, су, то такъ, то сякъ, а они и веслы покинули да и гресть перестали. Охъ, бѣда! Что съ сабаками дѣлать? А до карабля будетъ еще съ версту добрую. А видимъ, что корабль готовится къ подъему. А они не везутъ: "Дай-де талерь, такъ и повеземъ!" Такъ стал переманевать: "У мене, молъ, денегъ нѣтъ, раизъ, молъ, тебѣ за насъ дастъ". Такъ они, сабаки, едва повезли. А когда привезли къ кораблю, такъ насъ матросы тотъчасъ приняли, и рухледь нашу. А арапы и стали просить: "Дай талерь!" Такъ я раизу сказалъ, что, молъ, мы имъ за работу, что рядили, то въ Домяти напередъ и дали, они, малъ, насъ безъ денегъ и не повезли. Такъ раизъ ухвотя рачагъ да кинулся на нихъ, а они и отпихнули скорѣй от корабля да и поѣхали на море. Люты сабаки, злодѣи-арапы!

Августа 24 день противу пятаго часа въ нощь поидохомъ по морю. И подънявши парусы: все бысть вѣтръ добръ — и идохомъ три дни и три нощи. И не бысть нам вѣтру добраго во Иерусалимъ, но поидохомъ мимо выше. /л. 37 об./ Намъ же сказаша матросы, что Иерусалимъ минухомъ, такъ намъ тогда бысть печалъно и скорбно зѣло. И тако въ четвертый день приидохомъ во градъ Птоломаиду, а турецкое именование Акри. Градъ бывалъ зѣло хорошъ и предивенъ бывалъ, a нынѣ весь разоренъ от турка. Тутъ живетъ митрополитъ Птоломаицкой; церковь въ немъ одна толко христианская, а христиане — арапы. Добры миленкия сильно до насъ были, а иныя насъ къ себѣ и въ домы зывали хлѣба ѣсть. От того [310] града до Фаворской горы верстъ с тритцать, а до Назарета верстъ з дватцать.

Тутъ под тѣмъ градомъ гора Кармилская, гдѣ Илиа заклалъ жерцовъ идолскихъ Езавелиныхъ. Зѣло гора узорична, брусомъ вышла въ море, высока зѣло. Тутъ и потокъ Киссовъ подъ горою, рыбы въ немъ зѣло много. Въ той въ полугорѣ монастырь Илии Пророка, а живутъ въ немъ французы, турокъ имъ отдалъ. А от града до Кармилския горы верстъ з десятъ черезъ затонъ, около затона верстъ з дватцать будетъ. Межъ града и горы великой затонъ, тутъ корабли убѣгаютъ от хартуны въ затишие. Тутъ мы по граду ходихомъ гулять, видѣхомъ, прежняго царя какъ палатное было строение зѣло узорично, церковь была Иоанна Богослова зѣло предивна.

А когда мы ходихомъ, и увидѣхомъ въ башни много плотей человѣческихъ не въ разсыпании, цѣлы и саваны, какъ теперьво положены. И мы вопросихомъ старца, кой насъ водилъ: "Что, молъ, ето за тѣла лѣжатъ, что они въ цѣлости, и чево ради въ такомъ мѣстѣ и в презорствѣ?" И онъ намъ сказалъ: "Дивная-де вещь над етими людми сотворилось, уже-де инымъ близъ трехъсотъ лѣтъ. Когда-де турокъ подъ етотъ град приступилъ и не взялъ, такъ-де измѣншики, похотя турку градъ здать, выстрелили писмо на стрелѣ и указали, съ которой стороны приступать. Такъ турки съ той стороны стали приступать да и взяли градъ Птоломаиду. Потомъ довѣдался митрополитъ, что стала изъ города измѣна, да въ церкви и проклялъ ихъ, тѣхъ измѣнниковъ, и родъ ихъ. И тотъ-де весь родъ тутъ лежитъ: коего-де не погребутъ, а земля и выкенетъ вонъ; такъ-де потомъ и знаемъ, что тотъ человѣкъ тово роду. Да все-де ихъ от тѣхъ поръ тутъ кладутъ; /л. 38/ такъ-де, бывала, ужасъ от нихъ: мимо пройти нелзя, что живыя лежатъ. А когда-де патриархъ Иерусалимской ѣхалъ въ Царьградъ и тутъ-де къ намъ заѣхалъ, такъ-де стали ево граждане молить, чтобъ ихъ разрѣшилъ. Такъ-де патриархъ Дасифей проговорилъ надъ ними молитву разрѣшалъную, такъ-де они разсыпались, а то-де ужасъ былъ". Етакая диковинка, а теперво на нихъ такъ ужасъ смотрѣть!

И жихомъ во Акрехъ четыре дни, и поидохомъ еще выше. А намъ силно печално, что насъ раизъ не везетъ къ пристани Иерусалимской. Да нечто здѣлаешъ, кали ему не въ путь! Онъ все наравить, какъ назадъ пойдетъ во Египетъ, такъ такъ-та хощетъ завесть. И добывахомъ проводниковъ, кто бы проводилъ до Иерусалима. Такъ намъ сказали, что ни по коему образу ѣтемъ-де путемъ не пройдешъ от арапъ. А всего ходу четыре дни, да нелзя. [311] Увы да горѣ! А хочится во Иерусалимъ, чтобы къ Воздвижениеву дню, да уже такъ промыслъ Божий былъ.

А въ тѣ поры во Иерусалимѣ неладно было: арапы было весь Иерусалимъ разорили. Горко было намъ. Мы уже у раиза прощались, чтобы насъ отпустилъ: въ тѣ поры корабль шолъ до пристани. А онъ намъ сказалъ: "Что пѣть де спѣшите, ай де мой хлѣб-от вамъ надокучалъ? Да еще-де будетъ съ васъ, не отпущю-де я васъ, не поставивши у пристани. Срамота-де моя, что де васъ на иной корабль отпустить; не будетъ-де тово!" Доброй человѣкъ былъ раизъ, спаси ево Богъ! Христианская душа миленкой былъ. Бывала, приказываетъ всячину даватъ намъ ѣсть и пить, возилъ насъ по морю четыре недѣли, поилъ, и кормилъ, и за корабль не взялъ. А матросы что братья были родныя, всѣ безъ выбору были добры; да, полно, языка-та не знали, а то бы и лутчи тово было. Изъ Акрей поидохомъ въ Вифсаиду-градъ и идохомъ день.

Сентября во 2 день приидохомъ въ Вифсаиду-градъ. Вифсаида зѣло стоитъ при мори красовито, и присталь хороша корабленная. Тутъ мы поидохомъ во градъ; тогда про насъ сказали митрополиту, такъ митрополитъ велѣлъ насъ къ себѣ позвать. И мы пришли, такъ онъ велѣлъ сыскать толмоча съ нами говорить. Потомъ велѣлъ намъ обѣдать дать, и мы обѣдали, рыбы было доволно. А митрополитъ родомъ арапъ, а голова у него обрита почитай вся. Потомъ пошли мы въ церковь, и /л. 38 об./ митрополитъ пришолъ. A мѣсто у него здѣлано у царскихъ дверей межъ иконъ, такъ люди на него глядя и молятся: съ иконами въ рядъ стоитъ лицемъ на западъ. Мы смотримъ: "Что, молъ, ето еще за уставъ?" Инъ глядимъ, такъ еще не видали. Послѣ вечерни мы спросили про нево, анъ сказали: "Да что де, су, онъ-де христианства отступилъ, онъ-де принялъ попежство; а патриархъ Антиохийский и клятвѣ его предалъ; онъ-де и мяса ѣсть въ посты". А Вифсаида-градъ епархии антиохискаго патриарха. Такъ мы, су, от него уклонятся: "Пропади, малъ, онъ, окаянны!" Опять за мною не единожды присылалъ, такъ я не пошолъ. Ну онъ къ Богу! А тутъ во градѣ церковь попежская — костелъ, такъ ево французы оболстили въ свою вѣру.

Тутъ мы стояли пять дней. Потомъ раизъ корабль со пшеницею выгрузилъ да иным тутъ товаромъ нагрузил, кой потребенъ во Египетъ, малымъ лѣсомъ. Потом, поднявши парусъ, пошли въспять ко Акремъ и идохомъ съ полдня. И зъ дерева увидѣлъ кораулшикъ и закричалъ, что идетъ голенъ разбойнической. Такъ възмѣтался раизъ, вѣлелъ парусы оборачивать, и поидохомъ въспять къ Вифсаидѣ. И тако ночь всю бродили на одномъ мѣстѣ: [312] вѣтръ былъ намъ противной — такъ по морю корабль шатался туда и сюда. А поутру поглядимъ: анъ на томъ же мѣстѣ все шатаемся. Потомъ сталъ вѣтръ по насъ, и къ полудни приидохомъ опять въ Вифсаиду. И тутъ мы стояхомъ еще три дни, прослушавали про разбойниковъ. И въ четвертый день поидохомъ подъ Акри, что Птоломаида, и тутъ о полунощи пристахомъ.

Тогда нощи бысть буря зѣло велика, а корабль нашъ от нужды волнъ зѣло разбивашеся. И тако та буря зѣло меня утомила, и бысть весь огнемъ палимъ. Такъ во одной свитки на корабли ночь всю валялся, a вѣтръ въ меня билъ. Да и зобѣжалъ въ меня вѣтръ морской, такъ я и занемощевалъ. Такова была болѣзнь: три дни ни сидѣть, ни лежатъ, ни стоять, ни ходить — матъ да и все тутъ. А корабленники, миленкия, кой-что несетъ изъ города, купятъ тотъ то, иноя иной, да сидятъ надо /л. 39/ мною, да и заставливаютъ ѣсть: иной арбузъ принесетъ да даетъ, иной — алимоновъ, иной — яблокъ райскихъ, иной — дыни, иной — винограду. Не опишешъ ихъ добродѣтели, каковы миленкия добры были, кажется, ни сродницы таковы. Что дѣлать? Уже мнѣ смерть ставится. Такъ я легъ, да шубами куцами мене укутали — такъ я въспотѣлъ, такъ полегчая стала.

Въ Вифсаидѣ дыни, арбузы зѣло недороги; винограду на копѣйку полу насыпать; райскихъ яблокъ дватцать за копѣйку; яицъ двенатцать-тринатцать за копѣйку; съмоквины свѣжия зѣло недороги: ведро великая — копѣйка дать. Во Акрехъ все дорожа.

Сентября въ 14 день, на праздникъ Воздвижения Честнаго Креста Господня, ѣдши хлѣба, послѣ полуденъ поидохомъ изъ Птоломаиды на присталь Иерусалимскую. И въ нощи приидохомъ ко граду Иопии, а по-турецки преименованъ Яфа, — присталь Иерусалимская. Тутъ апостолъ Петръ пребывалъ у Симона Усморя. Градъ хорошей, да нынѣ весь разоренъ: прежде от турка, потомъ от француза. Иопия стоитъ при мори на горѣ красовито, а въ немъ жилья немного, турки живутъ да арапы-христиане. У христианъ одна церковь, и та на полѣ, толко стѣны, а то не покрыта, верхъ збит и дверей нѣтъ. А служитъ въ ней чорной попъ, присланъ изъ Иерусалима; тутъ-таки живетъ, на подворьи Иерусалимскомъ. А тутъ онъ живетъ для богомолцов: пришедши, богомолцы тутъ и стоятъ на подворьи том. А служитъ той попъ въ церкви по воскресениемъ да по праздникомъ, а въ прочия дни въ кѣльи служит.

А какъ мы съ корабля приѣхали въ городъ и пришли въ метоху, и тотъ попъ насъ принялъ и мѣсто нам далъ, потомъ учредилъ намъ трапезу хорошую. А богомолцовъ еще никто на присталь не бывалъ, мы еще первыя пришли. И препочихомъ тутъ два дни. [313] Прислал по насъ бѣй-турченинъ, кой тутъ началъникъ, онъ збираетъ на турка дань. Мы же приидохомъ къ нему въ полату. Онъ же вопроси насъ: "Что за люди? Откуда пришли? Давайте-де горачь!" Мы же сказалися ему, что мы люди московския: "Мы, молъ, тебѣ горачю не дадимъ". — "Для чево-де не дадите?" И мы сказали, что у насъ есть /л. 39 об./ ферманъ салтанской, да и подали ему листъ салтана турецкаго. Онъ же сталъ чести, а сами межъ себя, сидя, другъ на друга взглядоваются да головами кочаютъ. И, прочетши листъ, спросилъ у мене: "Бакъ, попасъ, московской-де царь бъется ли съ нашимъ царемъ турскимъ?" И я ему сказалъ, что у нашего царя московскаго съ турецкимъ миръ, брани нѣт. И онъ турчинъ молвилъ мнѣ: "Бакъ, попасъ, смотри-де". И я на него гляжу. Такъ онъ, подънявши, листъ царской поцѣловалъ, на главу положилъ, потомъ къ челу приложилъ, а самъ мнѣ молвилъ: "Вотъ такъ-де мы царской указъ почитаемъ. Все-де тебѣ противъ указу здѣлаемъ. Поидите-де топерво въ метоху, по времени-де тебѣ подводы дадимъ и отпущу-де тебе во Иерусалимъ".

Такъ я и пошолъ, чтобъ подводы далъ и проводниковъ. И бѣй мнѣ сказалъ: "Не отпущю-де я тебе, нелзя-де тебѣ итти во Иерусалимъ, тамъ-де за мене топерва великой разбой-де стоитъ на дороги". А въ тѣ поры во Иерусалимѣ паша турецкой казнилъ араповъ, воровъ и бунтувшиковъ. Лутчихъ араповъ паша казнилъ, да головы ихъ на колья поткнулъ, да и поставилъ надъ градскими воротами. Такъ за то арапы возмялися да и писали во всѣ вѣси арапския, чтобъ съѣжжались ко Иерусалиму; такъ потому арапы-дичь изъ пустыней, изъ Египта, от Синайской горы съѣхалися. А паша въ тѣ поры въ Иерусалимѣ не былъ, онъ ѣздилъ за разбойниками, имать ихъ. А воевода согласился со арапами, да и пустилъ ихъ въ городъ, да заперся съ ними. А иныя поѣхали за пашею; лазятъ, такъ паша съ ними билъся, что съ сабаками. А въ городъ ево, во Иерусалимъ, арапы не пустили; такъ онъ ѣздилъ да улусы арапския разорялъ, а ихъ ималъ. Такъ арапы-та насъ не пропустили, всѣ сабаки пути залегли. Да такъ-та паша-та съ ними билъся недѣль с семь, а мы все тутъ сидѣли. Грусно было сильно.

Градъ Иопия стоитъ убогая самая, толко славенъ приходомъ Иерусалимскимъ, что тутъ присталь. Изъ Иерусалима везутъ мыла, бумагу хлопчатую, а изъ /л. 40/ Египта приходитъ пшеница, пшено сорочинское, да во Иерусалимъ везутъ. А изъ Иерусалима всячину, дрова, товаръ — все велбудами да ишаками малыми возятъ, что ослята называются, все въюками. Тамъ нѣтъ да нелзя тѣлѣгами: горы непроходимыя и высокия. [314]

А когда мы жили во Иопии, видѣхомъ бѣдство великое, какъ разбойники разбиваютъ корабли. А разбойники — Малтискаго острова нѣмцы, люты злодѣи, все море затворили. Ихъ отпущаетъ разбивать папа Римской исполу да и благословение подаетъ имъ, на всякой годъ отпущает по тритцати голенъ. Такъ они, какъ поймаютъ корабль христианской, такъ товаръ, денги поберутъ, и сары христианскии всѣхъ отпустятъ, и корабль корабленнику порожжей отдадутъ. А турки прилучатся на христианскомъ корабли, то всѣхъ въ полонъ возмутъ да и на каторги къ папѣ пошлютъ. Возмутъ, такъ со всѣмъ въ свою землю отведутъ, а турокъ всѣхъ на каторгу отдадутъ. Горе от сабакъ, от малтизовъ, — все Бѣлое море затворили! Турокъ не можетъ съ ними управится: они под самой Царьградъ подъѣжжаютъ да селы разбиваютъ. Таковы лихи малтизы!

И жили мы во Иопии три недѣли. Потомъ, послѣ Покрова, пришолъ корабль изъ Царяграда, а на корабли были богомолцы разныхъ вѣръ: греки, армене, французы, жиды. А на другой день турчинъ-началникъ прислалъ подъ насъ подводы и повели насъ арапы въ городокъ Ромель, пятьнадесятъ верстъ от Иопии. И того же дни приидохомъ въ Ромельгородокъ. А когда богомолцы пришли во Иопию, тогда турки со всякаго человѣка зъ грека брали по осми талерей, а со ормянъ, и зъ французовъ, съ жидовъ — по шеснатцати талерей, въдвоя, кой не греческой вѣры. Да и печатки всякому человѣку даютъ; а куда пойдутъ изъ города, такъ печатки обираютъ, чтобъ другъ другу, инымъ меж себе не давали. Да такъ въ воротѣхъ по одному человѣку перебираютъ, да печатку возмутъ, да и пропустятъ. А когда въ кой день пришли богомолцы, такъ тутошний чорной попъ, кой въ метохи живетъ, дѣлалъ обѣдъ про богомолцовъ. А на обѣдъ ходилъ зъ блюдомъ и бралъ съ человѣка по червонному, по талерю, менши не бралъ.

Во Иопии харчью силно убого, нѣтъ никакой харчи. Виноградъ дорогъ, хлѣбъ такъже, яицы дороги; а рыба временемъ бываетъ дешева, а иногда дорога. Да тутъ же передъ нами /л. 40 об./ во Иоппию шолъ изъ Египта корабль зѣло великъ, и разбойники-малтизи за нимъ гнали. Такъ ужъ близъ Иоппии верстъ за десятъ корабелникъ подержался близъ берега, а корабль весь и разразился о камень, а товаръ потанулъ весь, разнесло моремъ. Такъ корабленники съ корабля покидались: иныя въ сандалъ, иныя такъ совсемъ брасалися въ воду да выплывали. А прилучилось ночи, такъ раизъ со всѣми матросы прибѣжали пѣши во Иоппию, такъ бѣй съ войскомъ пошолъ до тово мѣста да тоскали кое-что. А товаръ весь [315] разнесло, ничего не нашли, толко корабленныя снасти побрали, а то все пропало.

Октября въ 7 день приидохомъ въ Рамель-град и стахомъ въ метахи монастырской. Тутъ одинъ старецъ иерусалимской живетъ для богомолцовъ. Градъ Ромель поболши Иоппии, а стоитъ въ поли; нѣтъ подле ево ни рѣкъ, ни колодезей; а от моря 15 верстъ. Да от турка весь разоренъ, а приволенъ всячиною: много селъ подлегло — два торга въ недѣли бываетъ. Винограду на копѣйку полу насыпать; финики дешевы; лимоновъ 30-40 за копѣйку; смокви зѣло недороги: плетенка за копѣйку сушеныхъ; яицъ восемъ и десятъ за копѣйку; масло коровья дорого — десять денегъ, два алтына; бумага хлопчатая дешева: фунтъ четыре денги, а пряденая по осми денег — то и торгъ, что бумага. И земля хлѣбородная, и хлѣбъ дешевъ печеной. А когда сошлись всѣ богомолцы, тогда всякой харчь дорогъ сталъ, потому человѣкъ тысящи полторы было, а городина неболшая — такъ, бывало, и не добудешъ хлѣба купить.

Въ Ромли одна церковь христианская вѣры, а другая ормянская, третья францужская, сирѣчь папежская. А мы жили съ греками на Иерусалимскомъ подворьи у церкви святаго великомученика Георгия. Та церковь, что пишется въ чюдесѣхъ святаго Георгиа, когда ея строили, и какъ въдовица столбъ восхотѣ тутъ же въ церковь поставити, и корабленникъ вдовицынъ столпъ не восхотѣ въ корабль положите. И когда прошла въдовица ко брегу пристанища морскаго и увидѣла, что ея столбъ не взятъ, тогда она плакала. И, пришедъ, святый Георгий рекъ женѣ: "Помоги ми сей столпъ вкотити въ море". И тако святый Георгий невидим бысть. А когда корабленникъ пришолъ ко пристаннищу ко Иоппии и увидѣлъ: столпъ у пристаннища лежитъ — /л. 41/ тогда ужасеся. А на столпѣ подъписана: "Сей столпъ да поставится въ церкви, входя въ церковь на левой странѣ". А когда церковь состроили, тогда тотъ столбъ поставили въ церкви Святаго великомученика Георгиа, какъ войдешъ въ полуденныя двери, на левой руки. А въ той церкви западныхъ врат нѣтъ, толко полуденныя. А у тово столпа стоитъ чюдотворный образъ святаго великомученика Георгиа въ киотѣ, тотъ образъ, на которой стрѣлялъ турченинъ, a послѣ сталъ христианиномъ да и замучился, что въ чюдесѣхъ святаго Георгиа. Мы же, грѣшнии, тотъ чюдотворный образъ по вся дни лобзахомъ.

Въ Ромли три подворья разныхъ вѣръ: первое — греческое, второе — армянское, третье — француское и попежское. Француское и ормянское подворье — зѣло узорично строенье, полаты [316] каменныя, дивныя, что городы; а греческое не таково — да у грекъ и все хуже еретиковъ! Они, злодѣи, богати, такъ лучшая мѣста у турка откупили; а грекомъ все худое дано, для того что греки оскудали и вѣрою, и имѣниемъ.

А когда мы жили въ Ромли, видѣли свадбы арапския, зѣло странныя. Недѣлю цѣлую женихъ съ невѣстою ходитъ по начамъ по улицамъ, по рядамъ многолюдно со свѣчами, со смолою, на желѣзныхъ козахъ носятъ ¹¹ — градъ весь освѣтятъ. А за женихомъ и передъ женихомъ множество народа мужеска пола и женска кричать, верещать. А ходятъ по всѣмъ улицамъ. Гдѣ приидутъ къ болшой улицы, и остановятся. Да одинъ кой-та калдунъ вышедъ наперед и станетъ приговаривать, а за нимъ, помѣшкавъ мало, да весь народъ закричитъ: "Хананея!" Да тамъ пойдутъ во иную улицу, до полунощи такъ таскаются; а что у нихъ "хананея" — шайтанъ ихъ знаетъ. Да и христианския у нихъ свадбы такъже тѣмъ же обычаемъ.

А когда мы стояли въ Рамли за орапами, тогда намъ намѣстникъ присыловалъ грамотки утѣшныя, чтобъ богомолцы не печаловались. А принашевалъ намъ грамотки чернецъ, родомъ арапъ. А прихаживалъ онъ мудро, надѣв желѣзы святаго Георгиа, въ которыхъ онъ мученъ. Такъ арапы Георгиа боятся да того человѣка не трогаютъ, a желѣзы цѣлуютъ, а тому человѣку даютъ хлѣбъ и овощь.

И тутъ намъ живучи скорбно было силъно: Иерусалимъ близко, а арапы, сабаки, не пропустятъ; толко за горами /л. 41 об./ не видать Иерусалима. Увы да горе! А иныя помышляли и назадъ итить. Сколко бѣдства было на сухѣ и на мори! На сухѣ было борение съ мразами сильными, съ водами, дождями, съ грязми, съ лихими переправами; страхи были от варваръ; от турецкихъ разбойникъ, франковъ бѣгали. А тутъ пришли подъ Иерусалимъ да назадъ итти? Увы да горе! А сами помышляемъ: "Владыко-человѣколюбче! Почто ты, свѣтъ нашъ, не допустишъ насъ видѣти своего святаго града Иерусалима и живоноснаго твоего гроба лобзати?" А сами думаемъ: "Ушто, молъ, не допустятъ насъ грѣхи наши тяжкия?" А сами от тяжкаго воздыхания и хлѣба лишились. И видя насъ, скорбныхъ, того же града Ромли греческой вѣры подъячей-арап, и позва насъ всѣхъ, грекъ, къ себѣ въ гости хлѣба ѣсть. Учреди намъ трапезу пространну и удоволи насъ всячиною, брашномъ и питиемъ, доволъно. А насъ, гостей, было человѣкъ двѣстѣ. И ласковами ¹ насъ словами уговаривал: "Не печалтеся, Господа ради, вотъ де уже скоро пойдете во Иерусалимъ; мнѣ-де есть вѣдомость, что скоро будетъ со арапами миръ". [317]

Когда мы жили въ Ромли, слышать арапы-разбойники, что мы живемъ въ Ромли, а во Иерусалимъ нейдемъ, а они насъ на дороги межъ горъ засѣли да ждутъ. Такъ они видятъ, что мы нейдемъ, такъ тѣ разбойники здумавши да и ударили на градъ среди самаго дня въ полъдни, человѣкъ с двѣстѣ ² конницы. И прибѣгши на самой бозаръ въ ряды да и почали грабить, кто ни попался. А богомолцы, видя такую бѣду, да въ монастырехъ и заперлись. А орапы и почали по улицы рыскать на конехъ съ копьями. Мы же взлѣзши на верхъ и смотрихомъ, что будетъ. И учинился бой великой у ³ разбойниковъ съ градскими людми, со арапами же да съ турки; и граждане прогнали ихъ въ полѣ далече. Разбились съ ними близъ часа, толко Богъ помиловалъ: со обоих сторонъ урону не было, толко ранились межъ себя. А они бола, сабаки, за тѣмъ и приѣхали, что насъ бола разбить: вѣдаютъ, что идемъ съ казною болшою. Какъ бы ночи, такъ бы всѣхъ разбили; а оплошна силъно жили. Етакое бѣдство от сабакъ-араповъ толъко съ ними!

И на третей день послѣ побоища приѣхалъ къ намъ въ Ромель паша съ войскомъ: все конница; а служивыя были всѣ болгары, христианския дѣти, да турокъ нуждою потурчил; /л. 42/ а людъ зѣло крупенъ да и храбры. Бывало къ намъ приходятъ въ монастырь да говорятъ съ нами. Съ болгары богомолцы привѣтливы силно: хоша босурманы, а таки искра-та христианская-та есть. И, приѣхавши, паша на третей день выкинулъ на бозаръ двухъ араповъ-переводчиковъ удавленыхъ. А въ день люди ходятъ да на них каменьемъ бросаютъ — да и закидали ихъ каменьемъ. И мы спрашивали: "Что, молъ, ето за люди?" Такъ намъ сказали: "Были-де толмачи папежския, а жители-де ромелския, да много-де от нихъ смуты было у паши со арапами. Когда съ пашею, тогда всѣ на араповъ вину говорятъ; а когда приѣдутъ ко арапомъ, такъ на пашу наговариваютъ. И от тово двоязычество бѣдство бывало великое. А когда паша пришолъ въ Ромель и свѣдалъ ихъ двоязычество, тогда вскорѣ велѣлъ ихъ удавитъ — такъ помалу мятежъ сталъ переставать".

А паша писалъ къ турецкому своему салтану на воеводу иерусалимскова, что воевода сложился со арапами да ево въ городъ не пустилъ. А воевода писалъ на пашу, что паша араповъ напрасно казнить: "Такъ-де стал бунтъ великой, хотѣли-де градъ разорить. И я-де видя арапъ множество, — приѣхали дичь изъ пустыней, — и сталъ-де имъ снаравливать: а ихъ-де множество, а насъ-де малое число. И ты-де пришли иного пашу, такъ-де и мятежъ перестанетъ". И такъ царь разнялъ у нихъ вражду: холѣпскова послалъ пашу во Иерусалимъ, а иерусалимскова — въ Халѣпъ. Потомъ мятежъ помалу сталъ утихать. [318]

Да тутъ же недалеко от Ромли градъ Лида, гдѣ Георгиа святаго тѣло положено; а та Лида от Ромли версты с три. A нынѣ мѣсто то разорено все, и церковь мученикова вся разорена. Зѣло узоричиста была, a нынѣ толко олтарныя стѣны стоятъ. A гдѣ гробъ его былъ, на томъ мѣстѣ могила землею осыпана. А мощи его нынѣ гдѣ, про то Богъ вѣсть, никто не вѣдаетъ про нихъ.

Да видѣли жъ мы въ томъ же Ромлѣ въ церкви, какъ христианскии арапския робята говорятъ въ службѣ зѣло глумно, а намъ необычно. Когда начнетъ одинъ говоритъ "Блаженъ мужъ", а другой отпяхнувъ тово да второй псаломъ станетъ говорить, да что псаломъ — то канархъ, а стихиры такъже всѣ по стиху сказоваютъ. А во всякова ребенка за /л. 42 об./ пазухою носитъ и Псалтырь, и Октаи малинкия. А когда они станутъ говорить, такъ другъ перед другомъ възахватъ межу себя: кой силняя, тотъ болши говоритъ. А учатся у нихъ не по-нашему: съ утра до полденъ учитъ Чесовникъ или Псалтырь, а съ полденъ до вечера — стихѣры во Октаи, въ Минѣи того дня прилучившагося да и сказывать въ церкви. Таковы тщателны! А прежде учатся арапскимъ языкомъ грамотѣ, потомъ греческимъ. Греческую грамоту добрѣ умѣютъ и поютъ, а языка простаго не знаютъ и разума книжнаго, не разберутъ греческихъ книгъ.

И стояхомъ мы въ Ромли полъчетверты недѣли. Потом паша прислалъ ко всѣмъ богомолцамъ, чтобъ были готовы итить во Иерусалимъ. А на другой день рано, часа за три до свѣта, пригнали арапы велбудовъ, кони, ишаки малыя и стали класть рухледь на кони, подъ всякова человѣка по два коня. И была задуха великая, едва выбрались въ полѣ: улицы всѣ наполнены были, пройти нелзя было. И выбрались на поле часу въ пятомъ дни. И сбирались тутъ всѣхъ вѣръ. И паша самъ выѣхалъ за городъ нас провожать.

И какъ выбрались всѣ въ полѣ, ноября въ 28 дни въ шестомъ часу дни мы помолившеся Господу Богу и Пресвятѣй его Богоматери и поидохомъ изъ Ромли ко святому граду Иерусалиму всѣмъ корованомъ, было человѣкъ тысящи полтары разных вѣръ.

Потомъ арапы стали насъ бить, грабить. Асыплютъ, что пчелы, рвутъ за ризы, трясутъ далой, съ лошади волокутъ: "Дай пара!" Абушкамъ межи крылъ, дубиною иной въ груди суетъ: "Дай пара!" Дать — бѣда, а не дать — другая. Толко кто кошелекъ вынел, анъ другой съ стороны и вырвалъ совсѣмъ. А не дать, такъ бъютъ. А станешъ давать, такъ со одново мѣста четверть часа не пустятъ, что от сабакъ не отобъешся. Посмотришъ: вездѣ стоитъ крикъ да стонъ, бъютъ, грабятъ; иной плачетъ — убитъ, иной [319] плачетъ — ограбленъ. Вездѣ гоняются за однимъ человѣкомъ араповъ по десяти, по дватцати. Многия коней и рухлядь покидали да такъ от нихъ, сабакъ, бѣгаютъ. А болши псы-извощики тутъ же воруютъ, тутъ же мотаютъся межи тѣхъ. /л. 43/ Да извощики-та исъ

тѣхъ же селъ разбойническихъ, такъ имъ къстати воровать-та, сабакомъ, — тѣ же разбойники; перебѣгаючи, грабятъ: передний назадъ, а задний напередъ. Бабъ-та миленкихъ бъютъ! Пришедши, возметъ бабу-ту или дѣвку за ногу, да такъ съ лошади даловъ волочетъ, да бъетъ: "Дай пара!" Бѣдство великое от араповъ, пощади, Господи, подобно что на мытарствахъ от бѣсовъ — истыя бѣсы, зѣло насилие великое творятъ! А паша, окаянной, толко славу-ту учинилъ, что за городъ выпроводилъ, да денги обобралъ съ человѣка по гривне, алтына по два, да пхнулъ межи горъ ко арапомъ, а за нами проводники и назадъ.

А я, грѣшникъ, и лошедь покинулъ да все бѣгалъ пешкомъ, такъ они не такъ нападали. А когда набѣгутъ арапы созади или въстрѣчю и хотятъ грабить и бить, такъ я нашол на ихъ ружье острое. Бога-свѣта призову на помощь да безъпрестани кричю къ Богу-та: "Владыко-человѣколюбче! Помози за молитвъ отца нашего Спиридона!" — такъ они и прочь от мене. Да паки они набѣгутъ, арапы, такъ я таки то жъ да то жъ. А они иной въ глаза заглянетъ, а сам заворчитъ да и прочь. А я самъ удивляюся человѣколюбию Божию; знать, молъ, что Богъ любитъ Спиридона. Да спаси Богъ арапа, моего извощика, много имъ отбивался. Гдѣ набѣгутъ арапы станицею, хотятъ грабить и бить, а онъ наровитъ дубиною самихъ. Они станут съ нимъ шумѣть, а я въ тѣ поры уйду у нихъ. Потомъ иная станица набѣжитъ, а онъ опять съ ними дратса станетъ, а я таки уйду. Да такъ-та весь день калюкалъ. А я, су, выневши да ему паръ пять-шесть дамъ, такъ онъ за мене и лучши стоитъ. А самъ мнѣ ворчитъ: "Е, попасъ, не бойся-де, я-де тебе не дамъ грабить и бить". А самъ таки, злодѣй: "Епиръ пара, дай-де пара, видешъ-де, какъ я за тебе со арапами бъюся!". А я, су: "Ну онъ провались!" — выневши по шти денегъ, по два алтына, да такъ-та ему днемъ-та съ рубль передовалъ, и хлѣбомъ-та ему даю. Ну онъ къ Богу! Толко бы далъ Богъ здаровья, не о денгахъ слово, увѣчья-та пущи денегъ. А они, сабаки, не разбираютъ, и милости у нихъ нѣтъ: хошъ по головѣ, хошъ по глазамъ, куды зря. И то мы день весь шли, /л. 43 об./ ни пили, ни ѣли от нихъ, сабакъ. Такое бѣдство чинятъ арапы, уже невозможно такой бѣды человѣку от рождения своего видитъ! Толко ты вынешъ хлѣба кусъ да къ роту, а иной заскоча съ стороны да и вырветъ. А сами межъ себя и подерутся за кусокъ хлѣба. [320]

И того дни доидохомъ до села Еммауса, гдѣ Христосъ явился Луцѣ и Клеопѣ. И тутъ мы стали начеватъ, а сами згорѣли от жару. День весь со арапами бились, что съ сабаками, a бѣгали, что от бѣсовъ, — и такъ угорѣли. А день былъ жаркой, пить хочетца, а воды-та нѣтъ нигдѣ на пути, мѣсто безводное. И, пошедши, тутъ въ прудѣ у араповъ купили на грошъ воды, такъ напились да опочили. Немного повалялись, будъто поотъраднило. Слава Богу-свѣту!

Ну-сто, смотри же, не та бѣда инъ другая! Извощикъ нашъ арапъ сталъ у мене просить денегъ: "Дай-де пара! Чѣмъ вельбуда кормить?" И я, выневши, далъ ему гривну, а онъ мене и сталъ бранить по-турецки: "Мало, дай-де еще!" Да поднявши камень, да ко мнѣ суется, а я, су, такъже противу его подънялъ. Такъ онъ, окаянной, разсвирепѣлъ, поднявши камень да суется въ зубы ко мнѣ. И, видѣ нашъ крикъ, греки пришли къ намъ да стали разговаривать: "Деспота, дай-де ему, сабаки, еще!" Я, су, выневши гривну да еще ему далъ, и онъ, окаянной, зубы скрегчетъ, ходячи. Ему челъ, я грекъ; греки сказали ему, что: "Папасъ московъ, у него-де ферманъ патыша турча" — такъ онъ посмирняя сталъ баить.

Село Евмаусъ стоить подъ горою. Церковь христианская зѣло была хороша, a нынѣ турки коней запираютъ. Церковь та поставлена на томъ мѣстѣ, гдѣ Христосъ Луцѣ и Клеопѣ познася въ преломлении хлѣба. И на томъ мѣстѣ та церковь стоитъ; зѣло узорично была, еще построенья царя Константина. А когда мы стали начевать у села Евмауса, тогда лиша ужасъ по табарамъ да стонъ стоит: иной безъ глаза, а у иного голова проломлена, иной безъ руки, иной безъ ноги; бабы-та плачютъ. Иной сказываетъ: "У мене пятьдесятъ талерей отняли"; иной скажетъ — "дватцать"; иной — "тритцать"; у иного одежду отняли, у иного книги. У чернаго попа, шолъ изъ Царяграда, такъ у него, сказываетъ, пятьсотъ талерей отняли; ходитъ милинкой что чорная земля от /л. 44/ печали. Плачь да крикъ стоитъ по таборамъ. Ужасъ, пощади, Господи!

Утре рано поидохомъ на первомъ часу изъ села Евмауса, а поднимались бораною. Какъ арапамъ не грабитъ?! Отнюдь другъ друга не ждутъ: какъ кто сѣлъ, и пошолъ, да и все тут! Мене бъютъ, а другой мимо пошолъ; а того стали бить, такъ я мимо пошолъ. Да такъ-та всѣхъ и переберутъ по одному человѣку. Потомъ мы поидохомъ изъ села Евмауса, тогда на насъ опять арапы напали и почали грабить и бить по-прежнему. Всего от Иерусалима верстъ с пять, а насилу от нихъ, сабакъ, выбились. И я таки за прежней промыслъ да такъже: "Боже, помози за молитвъ отца нашего Спиридона!" Такъ такъ-та меня, грѣшнаго, Богъ и спасъ [321] от плотныхъ бѣсовъ. А когда взыдохомъ на верхъ горы, тогда увидѣхомъ святый градъ Иерусалимъ — тогда арапы всѣ пропали, что провалились под землею.

А когда увидѣли святый градъ Иерусалимъ версты за двѣ, больши не будетъ, тогда мы зѣло обрадовались. И зсѣдши мы съ коней, и поклонихомся святому граду Иерусалиму до земли, а сами рекли: "Слава тебѣ, Господи, слава тебѣ, святый, яко сподобилъ еси насъ видѣти градъ твой святый!" А когда увидѣли насъ турки съ стѣны градской, нашъ корованъ, тогда воевода выслалъ къ намъ турокъ-арапъ конницу съ ружьем. И турки-арапы выѣхали въ поле, а сами стали скакать, винтовать, копья бросать — ради сабаки, что мы пришли. Скачютъ по полю противу насъ, а сами намъ говорятъ: "Саламъ аликъ!" А мы имъ противу такожъде говоримъ: "Алики саламъ, здравы ли живете?" — "Какъ-де васъ Богъ милуетъ? Какъ-де васъ Богъ пронесъ от курсановъ, от разбойниковъ сирѣчь?" Да и поскакали назадъ за насъ къ коровану; да и поѣхали назади корована всѣмъ полкомъ, бутто все насъ провожали. А мы уже всѣ пѣши шли до вратъ градскихъ. А изъ Иерусалима вышли на поле христиане: греки, армяне, кафти, французы, иноки, мужи и жоны — всѣ встречаютъ насъ, а сами плачютъ: "Как-де васъ Богъ пронесъ от араповъ?" А мы такъже плачемъ, никто тутъ не можетъ удержатися. Ужасъ и радость! Уже въ радости всю бѣду забыли, которую приняли от араповъ въ путномъ шествии.

Октября въ 30 день приидохомъ ко святому граду Иерусалиму. И когда мы внидохомъ во святый градъ Иерусалимъ и вънутрь града, подле дома Давидова, множество народа: турокъ, араповъ, /л. 44 об./ христиане-армяне и разныхъ еретическихъ вѣръ стоятъ. Вси, миленкия, ради, встрѣчаютъ насъ, всяк своей вѣры своихъ смотрятъ. Тутъ въ корованѣ всѣхъ вѣръ шли, а корованъ нашъ шолъ верстъ на пять и болши, зѣло многолюдно. А, вшедши во святый градъ Иерусалимъ, всѣ пошли по разнымъ монастырямъ. А мы со греки пошли въ Великой монастырь патриаршей греческой; армяне пошли въ монастырь Иакова, брата Божия.

А когда мы стали въ монастырь възъѣжжать во врата, тутъ насъ во вратѣхъ стрѣтилъ намѣстникъ со всѣми старцами. Ради зѣло, потому что отчаялись насъ, жили на пристали полъсемы недѣли. И старцы наши кони разсѣдлаваютъ и рухледь нашу въ келью несутъ; съ горелкою и съ виномъ старцы стоятъ, а иныя на блюдахъ закуски, изюмъ сухой держат. И стали всякому человѣку по два финжала подносить горелки. И радостно, и плачевно! Потом раздавали кѣльи. Мы же въ кѣльяхъ мало опочихомъ, начали [322] бить въ доску за трапезу. И, пришедъ, старцы стали насъ звать за трапезу. Трапеза зѣло велика, толко жены себѣ ѣли въ кѣльи. Потомъ ударили въ кандию, и стали "Отче нашъ" говорить, и сѣли хлѣбъ ясти. И трапеза была зѣло доволна всячиною и вином доволна была, поили нескупо. Уже пространнѣе тоя трапезы быть нелзя, болшую часть далой несли. И, воставши изо стола, воздали благодарение Богу.

Изъ-за трапезы повели насъ гулять на верхъ монастыря, поверхъ кѣльи, около Великия церкви, на гору Голгофу. И, падше, поклонихомся и лобзахомъ святую гору Голъгофу. Потом стали намъ указывать святыя мѣста: Елеонскую гору, Вифлеемъ, обитель Саввы Освященнаго и Содомское море, Иорданъ-рѣку. И тогда мы увидѣхомъ съ горы Голгофы мѣста святыя: гору Елеонскую, иныя святыя мѣста — и от слезъ не могли удержатися от радости. Падше поклонихомся на землю, и от радости той всю бѣду арабскую забыхомъ, и хвалу Богу воздахомъ. А сами всѣ единогласно рекохомъ: "Слава тебѣ, Господи! /л. 45/ Слава тебѣ, святый, яко сподобилъ еси насъ, грѣшныхъ, видѣти святый твой градъ! Пресвятый-святый Владыко, что воздадимъ тебѣ? Како насъ, недостойныхъ, допустилъ со грѣхи нашими?"

И тако ходихомъ по крилу церковному великия церкви Воскресения Христова, и смотрихомъ здания церковнаго. И дивихомся: "Како матерь нашу церковь и таковую красоту отдалъ босурманомъ въ поругание?" И плакахомъ, на такое строение глядя, не мощно от слезъ удержатися. И приидохомъ къ Великой церкви ко окну, въ ней же подаютъ брашна братиямъ, кои въ Великой церкви сидятъ заперты для службы святыхъ ¹ мѣстъ, по верви пущаютъ къ нимъ въ церковь. Мы же смотрихомъ сверху во окно внутрь церкви, и видѣхом предѣлъ надъ Гробомъ Господнимъ, и возрадовахомся радостию великою. А сами, какъ бы мощно, такъ бы вскочили въ церковь, да невозможно от турокъ-сабак: они церковь запираютъ и печатаютъ. И смотрѣхомъ внутрь церкви, и дивихомся, и видѣхомъ тамъ ² старцов, ходящихъ по церкви, разныхъ вѣръ еретическихъ: овыя, ходя, кадят святая мѣста, а иныя службы поютъ. Мы же дивихомся таковому безстудию ихъ. А франки поютъ на органѣ, a всѣ тѣ воры нарицаются христианами! Что пѣть дѣлать? Богу тако попустившу! И тако намъ доволъно ходившимъ и вся святая мѣста смотрѣвшимъ, и уже от радости вся бывшия скорби намъ на пути, на мори, от арапъ — всю уже тоя скорбь забыли. Слава Богу! А когда шли во святый градъ Иерусалимъ и видѣхомъ скорби всякия, все, конечно, отчаяхомся видѣти святый градъ. И доволно ходихомъ по крылу церковному. [323]

И поидохомъ во своя кельи, и мало опочихомъ. Приидоша старцы и позваша насъ къ записки, мы же всѣ приидохомъ въ патриаршу въ келью. И тутъ стали всякова человѣка и мене въ книгу записовать, а у записки сидѣлъ митрополитъ Птоломаидской да намѣстникъ патриаршей. А от записки брали съ богатыхъ по десяти, по осми, по пяти червонныхъ, а съ убогихъ — по пяти талерей. И какъ уже всѣхъ переписали, такъ питропос, сирѣчь намѣстникъ, позвалъ мене. Такъ я къ нему пришолъ, по обычаю поклонился да и подалъ ему /л. 45 об./ царской листъ московской. Потомъ мнѣ велѣлъ питропосъ сѣсть, и я сѣлъ. Питропосъ, взявши государевъ листъ, разгнулъ, а честь не умѣетъ. Толко гербъ царской смотрѣли, да и поцѣловалъ гербъ царской, потомъ митрополитъ поцѣловалъ. А самъ питропосъ такъ мнѣ сказалъ чрезъ толмоча: "Для ради де великаго государя царя Петра Алексиѣвича и ево ради царскова здравия все тебѣ добро будетъ у насъ. Не печался-де ничемъ, дадимъ тебѣ келью добрую и станемъ-де тебе водитъ по святымъ мѣстамъ, гдѣ-де намъ возможно. A гдѣ невозможно и коими мѣстами босурманы владѣютъ, а христианъ не пущаютъ, тутъ-де и сами не вольны". И я вставши да поклонился. И питропосъ мнѣ молвилъ: "Иди-де теперьво въ келью опочивать, а когда-де будетъ время, убравшися, станемъ-де васъ вадить по святымъ мѣстамъ". А грекамъ завистно сильно, что питропосъ такую показалъ любовь. И тако поидохомъ въ келью и препочихомъ.

И бысть якобы о полунощи, стали клепать въ доску ко утрени. Мы же приидохом въ церковь царя Константина и матере его Елены и тутъ мало постояхомъ. Когда начали на утрени кафизмы говорить, тогда намъ стали свѣчи раздавать и повѣли насъ ночи со свѣчами по святымъ мѣстамъ. Прежде привели тутъ, гдѣ Христосъ сидѣлъ на камени, когда явился Марии Магдалины. Тутъ надъ тѣмъ каменемъ здѣланъ чуланъ дощатой зъ дверми, да и замыкаютъ. А камень, что столъ, круглой; камень — красной кремень. A гдѣ Христосъ сидѣлъ, то мѣсто сребромъ обложено и позлащено. Тутъ, подле того каменя, церковь Иакова, брата Божия, а служатъ въ ней греки. Тутъ мы, тотъ камень цѣловавше, пошли до церкви, гдѣ Мариа Египетская плакала предъ образомъ Пресвятыя Богородицы. Потомъ повели насъ до Авраамовой церкви. Пришедъ въ тую церковь, цѣловахомъ то мѣсто, гдѣ Исаакъ стоялъ связанъ, когда его Авраамъ хотѣлъ заклать. И то мѣсто обложено сребромъ и позлащено, величиною съ болъшую тарелку.

Потомъ возвратихомся въ Великой монастырь. Идучи въ монастырь, цѣловахомъ врата Великия церкве, и тако /л. 46/ [324] возвратихомся въ монастырь. И приидохомъ въ церковь, а въ церкви уже поютъ славословие великое. И отпѣли утреню, и тако поидохомъ въ келий свои. Потомъ пошли да литургии, отпѣли литоргию, вышли изъ церкви, пошли всѣ до винной палаты. Тутъ всѣмъ подъносили раки по финжалу, а по-руски горѣлка. Таковъ въ томъ монастыри уставъ: послѣ обѣдни всѣ старцы вышедъ изъ церкви да и пойдутъ пить горѣлку, а винной старецъ подноситъ всякому человѣку по финжалу. У грекъ незазорно пить горѣлку, они все на тоща сердце пъютъ по финжалу. Хошъ кто церковнаго не пъетъ, a горѣлку пъетъ. Тотъ у нихъ въ чести, кто вина церковнаго не пъетъ. И тако поидохомъ до келии своей.

По времени же позваша насъ за трапезу и такоже по-прежнему насъ удоволиша всѣмъ, брашномъ и виномъ. Воставъ изъ-за трапезы, трапезу заперли, не пустили вонъ богомолцовъ, стали ноги умывать. А за умыванья брали съ нарочитыхъ по семи, по пяти и по восми червонныхъ, а со убогихъ — по пяти талерей. И тако умывъ ноги и обравъ гроши, отварили двери и выпустили вонъ.

И переночевавъ ночь, утре, на первомъ часу дни, привели къ монастырю арапы коней. Къ намъ же пришедъ чорной попъ Дарафей, да старецъ-арапъ возвѣстилъ всѣмъ, чтобы шли въ Вифлеемъ. Мы же стали сбиратися. И вышли за градския врата Лидския, и тутъ всѣ збирались. Тогда стали коней разбирать, а иже пѣши шли, а арапы сильно сожаютъ на кони, хошъ кто не хощетъ. Мы же шли пѣши, для того что они, сабаки, сильно извозомъ грабятъ: на десять верстъ полтина станетъ извозу. И когда сожидались всѣ, такъ и пошли къ Вифлеему.

И тутъ на пути на левой сторонѣ минухомъ монастырь Святаго пророка Илии, гдѣ попалилъ огнемъ пятьдесятницу. Тотъ монастырь от Иерусалима версты с три мѣрныхъ будетъ ¹². Да тутъ же на другой странѣ дороги на правой рукѣ, какъ въ Вифлѣемъ идешъ, противъ монастыря лежитъ камень великой, а на немъ спалъ Илиа Пророкъ. И какъ онъ на камени лежалъ, такъ пророкъ весь изобразися; все знать: гдѣ лежала глава, гдѣ ноги, гдѣ спина — что воскъ, вообразилась. А надъ тѣмъ каменемъ стоитъ древо масличное. И богомолцы то древо и тотъ камень лобзали всѣ; и мы, грѣшнии, и камень /л. 46 об./ брали на благословение, и древа ломали вѣтвие. И мало отидохомъ, якобы съ версту, тутъ стоитъ гробъ Рахилин, матере Иосифа Прекраснаго. Когда она на пути умерла, тутъ погребена бысть.

Мы же мало еще поидохомъ от тово гроба Рахилина, на долу стоит древо масличное. А сказоваютъ про то древо: когда Пресвятая Богородица бѣжала во Египетъ от Ирода-царя, такъ же под [325] тѣмъ древомъ почивала съ Превѣчнымъ Младенцемъ. И то древо и доднесь зелено, невелико, окладено камениемъ. Мы же, грѣшнии, то древо ломахомъ на благословение. И от того древа поидохомъ къ Вифлеему. И не доходя Вифлѣема, въ правой рукѣ въ полугорѣ стоитъ весь Еффрафа, поболши жильемъ Вифлѣема; толко мы въ ней не были. И тако приидохомъ къ Вифлѣему.

Вифлѣемъ стоитъ на горѣ красовито. Въ немъ жилья немного, подобно селу, толко церковь узорична Рождества Христова над тѣмъ мѣстомъ поставлена, надъ вертепомъ, гдѣ Христосъ родился. Въ той церкви ясли Христовы, а вертепъ посредѣ церкве. Въ вертепъ итти, что въ походной погребъ, неглубоко, ступеней пять. И въ пещерѣ ясли каменныя от мрамору бѣлаго. A гдѣ Превѣчный Младенецъ родился, и то мѣсто сребромъ обложено, и позлащено, и камениемъ драгимъ унизано. А вертепъ узоричисто здѣланъ: стѣны вси бархатомъ съ золотомъ и всякими цвѣты украшенъ. A нынѣ ту церковь держутъ французы-папежцы: туракъ у грекъ отнялъ да французамъ отдалъ, а грекамъ далъ предѣлъ зъбоку той церкви. А что было въ той церкви строенье греческое, то все французы вонъ выкидали. Дѣйсусы, коностасы резныя, позлащенныя — то французы вонъ выкидали, и то строенье лежит топерева не въ призорѣ. А то строенье грекомъ многая тысящи давали стало, а топерво пропадаетъ такъ ни за что. А крыта та церковь свинцомъ. Длина тоя церкви пятьдесятъ саженъ, а поперекъ дватцать семъ саженъ. А въ трапезы тоя церкви пятьдесятъ столпов аспидныхъ, на сторонѣ по 25 столповъ. И тутъ на мѣстѣ арапы продаваютъ лѣстовки: многия тысящи во весь годъ къ тому числу спѣютъ да богомолцовъ дожидаются. Такъ богомолцы у нихъ всѣ покупятъ; и мы отчасти по силѣ купили про себя, /л. 47/ на Русь, братии нашей для благословения.

A тѣ лѣстовки кладутъ на Гробѣ Господни, такъ они освящаются Гробомъ Господнимъ. И такъ въ свою землю развозятъ и въ подаркахъ раздаютъ тѣ чотки. Потомъ я, грѣшный, пошолъ въ пещеру, гдѣ младенцы избиены от Ирода-царя. Зѣло удивительна та пещера, а земля въ ней бѣлая; а ходъ въ нея изъ вертепа, гдѣ Христос родился.

Потомъ позваша насъ за трапезу, и трапеза была зѣло доволъна, и вина было много. Потомъ попъ Дарафей да старецъ-арапъ, — попъ взялъ книгу, а старецъ блюдо болшое, — и стали денги обирать. И греки нарочитыя давали по десяти червонныхъ, по 8, по 7, по 5; а нижняго ступени — по 5 талерей, ниже того не берутъ. А будетъ кто поупрямится да станетъ 4 талера давать, то такъ въ [326] глаза и броситъ: "Како-де ты хужей, сирѣчь богомолецъ?!" Таковы-та греки! Будетъ кто хощетъ во Иерусалимъ итти, то сумма грошей велика надобетъ. И, вставъ от трапезы, пошли гулять по кельямъ, высоки кѣльи. И смотрихомъ, и дивихомся: красовито сильно стоитъ Вифлѣемъ на горѣ. Какъ посмотришъ къ Содомскому морю — ужасно зѣло!

И утре поидохомъ изъ Вифлѣема тѣмъ же путемъ въ вышереченной монастырь Святаго пророка Илии. И тутъ игуменъ насъ стрѣтилъ того монастыря, въвелъ насъ въ церковь Святаго пророка Илии. Церковь зѣло узорична, а въ ней писмо все стѣнное хорошо сильно. Тутъ лежитъ камень, въ стѣнѣ въдѣланъ, на которомъ сидѣлъ пророкъ, когда попалилъ пятьдесятницу. Въ той церкви трапеза была богомольцемъ. И той же попъ Дорофей по-прежнему взялъ книгу да записовалъ, а гроши такъ же бралъ, что и въ Вифлѣемѣ. Вставши от трапезы и погулявъ по церкви, мало опочихомъ, поидохомъ изъ монастыря Святаго пророка Илии.

И приидохомъ въ монастырь къ Честному Кресту, гдѣ чесное древо расло. Въ томъ монастыри церковь зѣло предивна, писмо стѣнное. Въ той церкви подъ святою трапезою пѣнь того древа, съ котораго съсѣчено животворящее древо, изъ котораго и здѣланъ Крестъ Христовъ, на немъ же распятъ бысть Господь нашъ Исусъ Христосъ. Мы же, грѣшнии тотъ пѣнь ламахомъ. Да въ той же церкви /л. 47 об./ выносили часть от животворящаго древа, на немъ же распятъ Господь нашъ Исусъ Христосъ, — крестъ здѣланъ. Мы же, грѣшнии, лобызахомъ той крестъ.

А сказоваютъ про то древо: посадилъ Лотъ три главки по грѣшении со дщерми и поливалъ то древо по повѣлѣнию Авраамову. И тогда Соломонъ сталъ строить Святая Святыхъ, и то древо повѣлѣлъ съсѣчь на тябло. И мастеры то древо смѣрили и потянули вверхъ — оно и коротко стало. Они же усумнѣшася, и опустиша долу, и смѣрели — оно и пришло въ мѣру; потянули опять — а оно и опять стало коротко. Такъ мастеры познали, что хощетъ быть нѣкое таинство, и положили ево къ стѣнѣ — и бысть сѣдалище иудеомъ. И когда пришла Южеская царица къ Соломону, и Соломонъ нача ея водити по своимъ царскимъ сокровищемъ и показовати ей вся своя царская сокровища и церковное здание. И тогда Соломонъ въведе царицу въ церковь и показавши ей вся церковная здания внутрь ея. Тогда Южеская царица, когда пришла къ чесному древу и увидѣла его, и воспѣла: "О треблаженное древо!" И от того времени не велѣлъ царь Соломонъ на томъ древѣ садится иудеомъ, и съ того числа бысть то древо въ чести иудеовъ. А когда жидове стали Христа распинать, и повѣлеша исъ того [327] древа здѣлати Крестъ Христовъ, на немъ же распяша Господа Славы. И тотъ-та пѣнь въ той церкви стоитъ, и доднесь цѣлъ онъ, и сребром обложенъ, и позлащенъ.

И ходихомъ мы по церкви, и смотрихомъ здания церковнаго. Потомъ позвали насъ за трапезу. И трапеза была пространная; и вина много было для того, чтобъ охотно богомолцомъ денги давать. И тутъ ¹ Дарафей-попъ да старецъ-арапъ бралъ денги по вышеписанному, какъ и въ прежнихъ мѣстѣхъ, и въ книгу записывалъ. И тутъ, ѣдши хлѣба, начевали. И гуляли по тому монастырю, въверху ходили по кѣльямъ. Удивителной монастырь, а пустъ весь; толко два старца или три живутъ для ради службы и для богомолцовъ: водятъ по святымъ мѣстамъ да денги обираютъ. И утре рано, на первомъ часу, подънесли по финъжалу раки, и поидохомъ во Иерусалимъ.

И приидохомъ во Иерусалимъ въ монастырь Великой. Потомъ стали ¹ насъ разводить по монастырямъ и стали кѣльи разда-вать. Намъ же отвели кѣлью въ монастырь Иоанна Предтечи /л. 48/ и дали мнѣ кѣлью. Мы же начахомъ жити и Бога благодарити. Потомъ позвали насъ въ монастырь Святаго архаггела Михаила на ево праздникъ ко всенощной. И тутъ въ вечерни былъ митрополитъ Птоломаидской, и на утрени онъ былъ, и литургию самъ служилъ, послѣ обѣдни поучение чолъ изустное. Пѣвцы у него были нарочиты, только ниже нашихъ гораздо. Тутъ, не роспустя богомолцовъ, подносили по финжалу раки да брали съ человѣка по червонному, по талерю, по полуталерю, кто что смогъ, по силѣ.

Потомъ стали пускать въ церковь не всѣми дверми, но половину отворилъ турчинъ, чтобъ иныя такъ не шли, а пропущалъ по человѣку да по два да досматривалъ печатокъ. У ково есть печатка, такъ и пуститъ тово, а у ково нѣтъ, тово не пуститъ.

Комментарии

8. Греки вѣру велику держать къ Георгию да къ Митрию Селунскому. — Димитрий Солунский — греческий святой, великомученик, пострадавший во время императора Диоклетиана в 306 г. Пользовался особым почитанием не только у греков, русские люди и другие славяне чтили святого как "отечестволюбца". Святой Димитрий был воином и правителем Солуни (греческих Салоник), поэтому на древних иконах он изображался в военном облачении, с копьем и мечом. Культ святого на Руси был распространен прежде всего в дружинно-княжеской среде. С Димитрием Солунским сравнивались лучшие полководцы, в его честь назывались первенцы в княжеских семьях, возводились Димитровские соборы, с особой торжественностью отмечался день памяти святого — 26 октября. О святом Георгии см. коммент. к л. 93 об. первой редакции "Хождения".

9. Въ Едринѣ... визиръ-де доброй человѣкъ... — Визирь — высший чиновник в Турции, наместник султана, глава администрации Оттоманской империи.

10. ...на острову... — Речь идет об острове Родос.

11. ...со свѣчами, со смолою, на желѣзныхъ козахъ носятъ... — Коза — вид светца.

12. ...версты с три мѣрныхъ будетъ. — Верста — самая крупная мера длины на Руси в XVII в. Различались верста путевая (1,080 км) и верста межевая (2,160 км). Последняя применялась при межевании земель, но иногда ею измерялись и путевые расстояния. Мерной, то есть трехаршинной (казенной, или государевой), была сажень в 216 см. К началу XVIII в. сложилось следующее соотношение мер длины: путевая верста = 500 саженей; сажень = 3 аршина = 12 четвертям = 48 вершкам = 216 см.