ТЕПЛОВ В.

ПОЕЗДКА В ТРОАДУ

На раскопках Шлимана.

Окончание

(См. выше авг. 560 стр.)

III.

Перевалив чрез гору Баллидаг, мы кружным путем стали спускаться в долину Симоиса по довольно крутому спуску; внизу тропинка уже вьется по берегу реки. Самая долина Мендере-Су узка и извилиста: видно, что река сама пробивала себе выход из этих гор и достигла своей цели: повсюду заметны следы зимних наводнении, когда река заполняет всю долину, мечет и рвет падающия в нее и подмытые ее же течением деревья, кипит, встречая на пути обрушившиеся с гор обломки, и уничтожает на пути все, что только может уничтожить.

Бока ущелья смело поднимаются вверх на высоту 500-600 футов; при основании их дубы и платаны перемежаются с елями, — ближе к вершине виднеется лишь кустарник.

Теперь река текла так тихо, так невозмутимо, что и в голову не пришло бы, что несколько месяцев тому назад это именно она нашалила в этом ущелье и рев ее тогда громким эхом раскатывался по соседним стремнинам.

Свернув в поперечное ущелье, съуживающееся в иных местах до двух сажен, причем утесы с обеих сторон густо поросли соснами, — мы по небольшому подъему добираемся, чрез [6] два часа по выезде из Бунарбаши, до небольшой прогалинки Чам-Ова, где раскинуто 10 дворов юрюков. Окруженные плетнем, дома выстроены из камня и грязи и крыты болотною травою.

Юрюки — это туркмены; во время великих потрясений, испытанных царством Абассидов, они, покинув берега Каспийского моря, распространились по долинам Малой-Азии. Они, как и теперь, были разделены на орды, т.-е. кланы, организованные на военных началах, и перекочевывали постоянно с одного места на другое, занимаясь либо скотоводством, либо разбоем, на подобие бедуинов.

Ныне встречаемые в Азиатской Турции юрюки — потомки первых прибывших в край тюркских племен, принадлежавших к орде "Черного барана"; в состав ее входили также турки сельджукские.

В начале Х-го века гиджры, т.-е. около четырех сот лет тому назад, между туркменами произошло разделение. Одни оселись на постоянных местах жительства, выстроили дома в тех местностях, где дотоле они переносили лишь свои палатки, и приблизились к своим соотчичам — туркам, но не смешивались с ними. Другие же остались по прежнему кочевниками, продолжая скитаться. Это разделение существует и поныне и отличает туркмен оседлых от их собратий, кочевых туркмен, которые, собственно говоря, и есть настоящие юрюки (по-турецки: странствующие). Первые, в количестве до 30.000 душ, живут, главным образом, в тарсусском санджаке и находятся в постоянной борьбе с юрюками, от хищничества которых они должны защищать свои дома и свои стада.

Юрюки распространены по всему пространству виланетов аданского, айдинского и брусского и в некоторых частях виланетов алеппского и дамаскского. Кочуя летом по возвышенностям, на зиму они спускаются в равнины и живут исключительно хищничеством, а под-час и разбоем. Общее количество их считают до 270.000 душ, и эти вечно двигающиеся кланы являются бичем полюбившейся им страны.

Когда спросили одного юрюка, отчего он никогда не расстается со своим ружьем, — он дал характерный ответ: "тюфенг иок, экмек иокъ", т.-е.: "нет ружья, нет и хлеба".

Замечательно презрение, с которым турки говорят с юрюками, называя их не иначе как домуз (свинья), несмотря на то, что они также мусульмане...

После привала у совершенно безлюдной Чам-Овы, [7] направляясь небольшою лощиною, с правой стороны которой поднимается конический холм, мы выезжаем снова в долину Мендере-Су в местности, называемой Самурсак-Кёпрю. Вулканическое строение гор, начинающееся от самой Иды и идущее до южного побережья Троады, проявляется у Самурсак-Кёпрю и в окрестных местах базальтовыми столбами весьма правильной формы. Туземцы употребляют эти натуральные колонны на могильные памятники. Долина тем временем все расширяется и из дикой, какою она была в горах, превращается в прекрасно обработанную, почти до самых вершин окружающих ее холмов; холмы тоже, в свою очередь, изменяют свой характер, принимая более мягкия, округленные формы. Сначала Мендере-Су жмется в холмам правой стороны и течет у caмаго подножия их в обрывистых берегах, достигающих трех сажен вышины, но затем уклоняется и течет по средине долины.

Скоро показались остатки древней мостовой, по временам прерывающиеся, и большой фонтан, весь изукрашенный арабесками и изречениями из корана, с киоском для отдохновения по средине. Построенный каким-нибудь благодетельным турком, ради спасения его души и на пользу усталых путников. Мусульманская благотворительность особенно полюбила именно этот род оказания помощи страждущим: все мусульманские страны покрыты источниками или фонтанами, предназначенными для общего употребления: одни из них скромны, бедны, другие блещут внешностью отделки, горят своими золотыми надписями; но из тех и из других течет одинаково чистая, холодная вода и освежает путешественника. Лишь тот, кто в страшный зной пробирался усталый, мучимый жаждой, по дорогам Малой-Азии, не встречая целыми часами и признаков жилья, лишь тот может оценить всю величину благодеяния, доставившего ему возможность припасть к студеной воде, охраненной или даже нарочно проведенной к дороге и укрытой мраморным навесом; строители последнего в большинстве случаев скрыли свои имена, ища своим делом небесной награды, а не людской благодарности...

Скоро пред нами открылся хорошенький городов Эзине, или Ине, местопребывание турецкого каймакама. Недоезжая города, вы встречаете раскинутое мусульманское кладбище, густо поросшее кипарисами.

Плиний, говоря о кипарисе (XVI, 24), замечает, что дерево это посвящено Плутону и его сажают в знак траура. Это [8] древнее обыкновение, после слишком семнадцати веков, сохранилось до сих пор, и везде, где ростет кипарис, он сделался неминуемою принадлежностью кладбища.

Можно сказать, что кипарис по преимуществу дерево турецкое: он как бы олицетворяет его народный дух и заботливо и верно укрывает своею тенью его могилу, его крепость, его мечеть, его сераль...

Переехав по довольно длинному деревянному мосту, переброшенному чрез реку Ине (древний — Андрий), впадающую в Мендере-Су, мы вступили в город, имеющий до 1.000 домов, из коих 600 турецких, 40 армянских, 10 еврейских, а остальные греческие; внешность домов довольно печальная, как и всех домов, из которых состоят турецкие провинциальные города: они построены из камня и земли с деревянными перекладинами, чтобы дать домам больше устойчивости при здешних частых землетрясениях; но попадаются также стены, сложенные из обожженных и необожженных кирпичей.

Во время половодья разлив pp. Ине и Мендере-Су продолжается около двух месяцев, и тогда город превращается в остров.

По созвучию имен, Ле-Шевалье предполагал, что город Ине построен на месте города Энеа, или Неа, а высокий курган, который поднимается к югу от города и называется турками Энаитепе (холм Энаи), служит могилою Энея, которые, по Гомеру, после разрушения Илиона, царствовал в Троаде. Но Страбон помещает (кн. XIII) Нею на берегах Эзена, а не Синоиса, что и устраняло предположение Ле-Шевалье. Ныне же учеными установлено, что Эзине — древняя эолийская колония Неандрия, которая, по Кедрену, существовала еще в глубокой древности и во время троянской войны была разграблена Диомедом. Неандрия была довольно значительных городом вплоть до эпохи основания Александрии-Троянской (Alexandria Troas), когда один из преемников Александра Македонского, Антигон, выселив во вновь заложенный город — жителей Неандрии, Цебрении и Скепсиса. С тех пор Неандрия исчезает из истории, и Плиний (кн. V, гл. 30) говорит, что она перестала существовать. Но так как стратегическое положение Неандрии при входе в ущелье, владеть которым представлялось очень выгодным, было крайне важно, то, по всем вероятиям, на месте ее возвысился в скором времени новый город, тем же Плинием называемый Скамандрия, которая приобрела, себе достаточную известность при византийских императорах. [9]

В настоящее время Эзине заключает в себе не мало остатков древности: городской мост покоится на гранитных колоннах; в стены частных домов и фонтанов вделаны повсюду древние барельефы, а копая в земле, часто находят золотые и серебряные древния монеты.

Пришлось мне отправиться с визитом к местному каймакаму, принявшему меня в полуразрушенном, но очень обширном конаке (дворце). Деревянные ступени лестницы этого дворца, никогда непоправляемого, ходили ходуном, как клавиши фортепиано и заставляли всех пользующихся ими поневоле выделывать мудреные танцовальные па.

Толстый каймакам пыхтел на своем диване и никак не мог взять себе в толк, какая нелегкая несет меня в этакий зной, верхом, внутрь почти дикой страны, да еще по собственной воле, когда и в комнатах-то тяжко.

Турки вообще не постигают, как можно путешествовать из любознательности: они не допускают, чтобы из-за такой безделицы человек мог изнурять себя поездкою, от которой ему нет ровно никакой пользы. Одно, что несколько потрясает воображение их, это наше стремление осматривать древние развалины: каждый турок совершенно уверен, что в них есть богатые клади, и полагает, что вы приехали искать именно кубышек с золотом.

Удовлетворив по возможности любопытство представителя турецкой власти и выпив у него чашечку кофе, я побродил немного по городу, неприятным воспоминанием которого для меня осталась лишь назойливость местных евреев, надоедливо пристававших ко мне с предложением непрошенных услуг.

К югу от Эвине, на левом берегу Мендере-Су, заметны развалины замка. который туземцы называют Чигри; он занимает место древнего города Кенхреи, где, по преданию, жил Гомер, изучая топографию Троады. Крепость Кенхрея предназначена была византийскими императорами служить тюрьмою для государственных преступников. Она была взята эмиром Турсуном и присоединена в владениям его товарища Орхана.

За Эзине долина Симоиса все более и более расширяется, делаясь, однако, все более волнистою, что, как видно, нисколько не препятствует прекрасной ее обработке. Почва здесь тучная, плодородная, а потому и местность эта густо населена; то-и-дело из-за букетов сосен выглядывают турецкие деревушки, то разбегающиеся по скатам зеленых холмов, то прячущияся в неглубоких долинках. [10]

Мы проезжаем владениями древних городов Цебрении и Скепсиса, разделенных лишь течением Симоиса и воевавших между собою без устали. Результат этой долгой борьбы был общий большинству войн; обе стороны истощились, а все выгоды собрал третий город, когда Антигон, не будучи в состоянии примирить враждующие стороны, переселил жителей обоих городов в Александрию-Троянскую.

Скепсис, ныне Эскискёпчю, был родиною Дмитрия Скепсийского, о котором говорилось выше, а также и многих других знаменитых людей. Известный своими великолепными пастбищами, Скепсис блистал и ученостью и имел несколько библиотек. Царь персидский Артаксеркс подарил, как известно, Фемистоклу Перкот и Скепсис на одеяния, Лампсак на вино, Магнезию-Меандрийскую на хлеб, и Мионт на мясо.

В Скепсисе были найдены сочинения Аристотеля, долгое время считавшиеся потерянными. Уроженец этого города, Нелей, ученик Феофраста, получил в III в. от этого последнего рукописи Аристотеля и скрыл их так тщательно, что оне могли быть найдены лишь много лет спустя Андроником Родосским, во времена Суллы.

Дочь владетеля Цебрении, нимфа Энона, была любима Парисом и, покинутая им для Елены, предсказала ему, что он еще вернется к ней; действительно, его принесли в ней, когда он уже был смертельно ранен стрелою Филоктета. Энона пыталась лечить изменника, все еще бывшего милым ее сердцу, и когда он умер, закололась на его окровавленном трупе. Им обоим был воздвигнуть могильный курган, который показывали в Цебрении еще во времена Дмитрия Скепсийского, т.-е. немного спустя после царствования Александра великого.

Отсюда лишь три часа до Эскистамбула, развалин бывшей Александрии-Троянской (Alexandria Troas).

Великий политик, Александр Македонский основывал в разных концах своих обширных завоеваний новые города, которые должны были служить центрами, способными скреплять общую связь между отдельными частями империи. Увлекаемый быстротою похода, он не имел возможности сам приводить в исполнение задуманные планы, а лишь наметив, в большинстве случаев с удивительной чуткостью, места, где должны были вырости новые города, предоставлял управителям областей осуществлять на деле родившиеся в его голове проекты. К числу таких городов принадлежат и лежащая ныне в развалинах Александрия-Троянская, заложенная Антигоном еще при жизни [11] Александра Македонского и заселенная, как мы уже видели, насильственно жителями Цебрении, Скепсиса и Неандрии.

Чрез полтора часа по выезде из Эзине, дорога все более и более отдаляется от берега Симоиса и, поворотив на ю.-в., вступает на обширную равнину, древнюю Самонийскую равнину (Samonium) — унылое песчаное пространство, без признаков жилья, покрытое колючим кустарником (дикий пунар) и лишь изредка торчащими дикими грушевыми деревьями и дубами с синеватою листвою, производящими валлонею. Пришлось подгонять лошадей, чтобы засветло проехать эту считаемую очень опасною равнину, в начале которой справа от нас остается переброшенный через ручей каменный мост на высоких стрельчатых арках, старинной турецкой постройки.

Еще со времен Тиллобора, знаменитаго разбойника, державшего в трепете все окрестности Иды, и биография которого была составлена Аррианом, историком походов Александра, край этот был далеко не безопасен для путников. Излюбленным же местом разбойников является и поныне бывшая Самонийская равнина, где из-за колючаго кустарника в рост человека легко и выследить добычу, и также легко скрыться от преследования.

В самую ночь, предшествовавшую нашему проезду, на этой дороге, как нас весьма обязательно предупредили в Эзине, были зарезаны два торговца.

Спутники мои приняли все меры предосторожности и двигались с винтовками в руках и с взведенными курками. Вспомнил и я изречение Сенеки о том, что "борющийся с несчастием отважный человек представляет зрелище, достойное взгляда самого Бога", — и вынул заряженный револьвер, приготовившись ко всяким случайностям. Мы подвигались осторожно, осматривая предварительно подозрительные места.

Вдруг, с одной из сторон тропинки, из чащи кустов тихий вечерний воздух донес до нас сухой звук взводимого курка. Я был уверен, что сейчас начнется перепалка, однако, против всякого ожидания, выстрелов не последовало, нам же самим аттаковывать чащу по меньшей мере было бы странно и уже совершенно безцельно.

Таким образом мы в течение около часа пробирались по опасной дороге, миновав благополучно и самое опасное место ее, при переходе чрез ручей с обрывистыми берегами, вышиною более четырех сажен: тут обыкновенно разбойники поджидают проезжих, устремляющих все свое внимание на [12] лошадей, спускающихся либо поднимающихся по скользким, крутым берегам ручья. По странной случайности, местность эта турками зовется Гаргар, т.-е. тем самым именем, которое греки давали вершине горы Иды.

Когда уже мы были вне опасности, я разговорился с моими спутниками, жандармами, и не скрыл от них удивления, почему разбойники не напали на нас. Мне вежливо ответили, что, "благодаря тени моей" (образное турецкое выражение, употребляемое как синоним покровительства), и им лично не могла грозить никакая опасность. Они, очевидно, намекали на то, что разбойники, видя европейца с конвоем, хотя немногочисленным, не могли не сообразить, что нападение на него, а тем более его убийство будет иметь следствием суровые против них меры, которые турецкие власти вынуждены будут принять под давлением посольств: начнутся погоня, преследования, словом — неприятностей не оберешься, уж не говоря о том; что европейцы всегда в путешествии хорошо вооружены, и что самая победа может стоить дорого. То ли дело местный христианин, купец, всегда робкий, плохо вооруженный, теряющийся при встрече с грабителем: его и убьешь, так ничего; поплачут только родственники, из добычи поднесешь сколько следует и кому следует из местной полиции, и все будет шито и крыто.

Взвесив все это, разбойники, вероятно, и махнули на меня рукой, решив, что лучше уж пропустить меня, чем портить свой кейф.

С тех пор (с 1880 г.), однако, воззрения разбойников коренным образом изменились, и теперь едва ли посчастливилось бы мне так благополучно проехать по всем тем дорогам, по которым искрестил я западную Малую-Азию. Порта перестала пугаться даже грозных речей европейских представителей и не придает особого значения захватам разбойниками европейцев, оставляя этим последним выпутываться, как знают сами, из своего положения. Такой взгляд турецкого правительства отразился, разумеется, на образе действий провинциальных властей, и вот сплошь и рядом стали захватывать европейцев, уводить их в горы, освобождая лишь по доставлении родственниками пленника выкупа, размер котораго определяется самыми разбойниками иногда в очень крупной сумме. Если родственники медлят доставкою выкупа, — им, в качестве первого предостережения, посылается отрезанное ухо пленника, затем — второе; если же и это не помогает, то [13] разбойники с досады, так сказать, собственною властью прекращают дело — посылкою родственникам уже отрезанной головы пленника...

Долина Мендере-Су расширяется здесь верст до пяти, до шести, и сплошь поросла валлонейными дубами. Дорога проходит в одной, а иногда в двух верстах от реки.

Незадолго до заката солнца мы покинули большую дорогу, ведущую в Байранич, и свернули вправо по проселку для ночлега в турецкой деревне Тюркменли, из 120 дворов.

Дома, сложенные из камней с деревянными прокладками, обмазаны илом и покрыты черепицами; нижний этаж, обыкновенно нежилой, служит конюшнею. Окна без стекол.

Комната, в которой я поместился, была очень большая; за неимением свечей, она освещалась горевшим камином, в котором в железном котле кипела чорба (похлебка). При свете этого же камина пришлось мне заносить наскоро в записную книжку и мои путевые заметки.

Весть о прибытии европейца уже распространилась по деревне; восточный человек по своей природе крайне любопытен, приезд же в такое дикое захолустье, как Тюркменли, редкого гостя — "москова" (как турки называют русских), представлял, по мнению обывателей, особый интерес, а возможность видеть такого москова вблизи и живым была занимательной тамашёй (зрелищем). И вот двери моей комнаты стали приотворяться, и один за другим проскальзывали к них никем незванные, непрошенные тюркменлийцы. Бесшумно, безмолвно входили они, делая лишь легкий теменна (турецкий поклон рукою, прижимаемою последовательно к сердцу, к губам и ко лбу в знак того, что вы предоставляете в полное распоряжение того лица, которому вы кланяетесь, ваше сердце, ваши речи и ваш ум).

Сделав несколько шагов по освещенному камином пространству, они пропадали во мраке остальной части комнаты. Лишь вспыхивавшее по временам полено, осветив на мгновение всю комнату, позволяло видеть усевшихся по всем лавкам плотною толпою турок, не проронивших ни слова и не спускавших взгляда с "москова", — подмечая малейшие его движения

Знакомый уже достаточно с турецкими обычаями, я не обращал ни малейшего внимания на моих молчаливых посетителей и делал свое дело, как бы их вовсе здесь не было.

Никогда невиданные ими приемы приготовления обеда из консервов заставили, однако, правоверных оставить свои позиции. Любопытство пересилило обыкновенно напускную восточную [14] важность, не позволяющую удивляться чему бы то ни было. С детским интересом следили они, уже обступив меня, как, благодаря нескольким шарикам, опущенным в кипяток, горячая вода обращалась в вкусный суп. Открытие коробки сардинок послужило поводом к нескольким веским замечаниям о глупости европейцев вообще и о их странной доверчивости, позволяющей им, не вскрывая, покупать коробки сардинок, в которые может быть наложено Бог знает что.

Я предложил присутствующим попробовать моих кушаний, а затем и хозяин выставил им котел чорбы; они не заставили себя ждать и уселись вокруг него на корточках. При слабом освещении камина картина этого обеда была довольно своеобразна. Зато потом, когда благодарные гости стали выражать хозяину полное свое удовольствие едою способом вполне восточным, то я мог только от души быть признательным местным условиям архитектуры, оставляющим окна без стекол. По крайней мере, по уходе гостей, воздух комнаты скоро освежился, и я мог спокойно уснуть на постели, устроенной из собранных вместе диванных подушек.

В Тюркменли есть несколько черкесских домов, но во всем крае нет сел исключительно черкесских. Сначала турецкое правительство хотело расселить черкесских выходцев, выселившихся после минувшей войны из Румелии, отдельными деревнями по 15, 20 дворов каждая. Но местные жители воспротивились этому предположению, и в просьбе, поданной Порте, указывали на все те убытки, которые будут для них неизбежны, вследствие образования в стране отдельных разбойничьих притонов. Порта согласилась с справедливостью их доводов, и черкесские семейства распределились по-двое, по-трое, по всем окрестным деревням, где коренные жители могут легче наблюдать за поступками черкесов и беречься от краж и разбоев этих неисправимых хищников.

В 8 часов утра выехали мы на другой ден из Тюркменли и, достигнув снова большой дороги, продолжали путь долиною Мендере-Су, удивительно обработанною: поля пшеницы добираются почти до самой вершины бегущих по обеим сторонам холмов, дающих убежище многочисленным турецким деревням, краснеющим вдали своими черепичатыми кровлями.

После двухчасовой езды показалось местечко Байрамич, состоящее домов из 600, из которых около 80 христианских — греческих и армянских — и 15 еврейских; остальные все турецкие. Городов стоит на ручье, вытекающем из Иды и [15] впадающем в Симоис; при въезде приходится переходить его вброд около лежащих на боку гранитных устоев моста, размытого весенним половодьем; выше по течению ручья другой мост, тоже на четырех гранитных устоях, до трех сажен вышины, сложенных из больших четырехугольных камней.

В Байрамиче, центре самостоятельной казы (уезда), есть греческая церковь и 3 мечети, в которых украшением служат небольшие гранитные колонны с круглыми капителями, привезенные из развалин Александрии-Троянской. Внутри — Байрамич, такой же, как и все турецкие маленькие города. Оживление сосредоточено около базара, в остальных же улицах безлюдье, пустота и одне скучающие собаки; близ же базара стук ремесленников, — кофейни, в которых хрипят наргиле (кальяны), — небольшие сквозные навесы, увитые виноградом; они защищают курильщиков от зноя и пропускают лишь маленькие солнечные кружки, весело бегающие по полу; рядом жарят на деревянном масле какую-то зловонную рыбку, и над всею улицею, по которой толчется разный пестрый люд, носится противный запах сырого бараньего мяса, разложенного и развешенного на железных крючьях в лавчонках кассапов (мясников), прямо открывающихся, без окон и дверей, на улицу.

И в Байрамиче не обошлось без визита каймакаму, с тою лишь разницею, что здесь он оказался образованным человеком. Красивый брюнет, принадлежавший в числу клиентов павшего пред тем великого визиря, он, как это постоянно делается в таких случаях в Турции, должен был испытать на себе отражение немилости, постигшей его покровителя, и отправиться — как бы в ссылку — начальником маленького, глухого уезда, в ожидании того времени, когда покровитель его снова окрепнет при дворе и снова вытащит его из захолустья, возвратив ему прежнее блестящее положение.

Через 1/4 часа по выезде из Байрамича, мы с левого берега Мендере-Су перебрались на правый вброд, шириною сажен в восемь, причем вода доходила до колен лошади, и в полдень, близ небольшой мельницы, достигли того места дороги, от котораго в получасе расстояния на ю.-в. древний Симоис выходит из отрогов Иды. Место это очень красиво: желтеющие нивы сменились богатыми пажитями; на их смеющейся зелени некогда резвилась Энона; здесь пас стада Парис и, быть может, под этим развесистым, старым дубом происходил знаменитый суд богинь, судебные издержки которого были после уплачены Менелаем. [16]

Из-за местных гор, несколькими цепями перерезывающих все видимое пространство, поднимается прямо пред нами каменистая масса Иды с надвинутою на брови снежною шапкою. Ида, собственно говоря, не гора, а целый горный кряж, идущий непрерывно от мыса Баба (древний Лектум) на Эгейском море до бывшей Зелеи на Мраморном море. Та часть хребта, которая пред нами, составляет высшую его точку, имеющую от 2.000 до 2.300 метров высоты, — древний Гаргар, турками называемый Баз-Даг (Гусиная гора, быть может, вследствие белеющего на ее вершине снега). Возвышенность эта представляется в виде огромной, широкой глыбы, отделяющей от себя множества отрогов более низких, благодаря которым центральная гора кажется еще выше, еще величавее; средняя часть главной горы образует на вершине слегка покатую на север площадку с несколько приподнятыми с двух сторон острыми боками, что, в общем, дает ей некоторое подобие трона.

Фантазия поэта помещала тут седалище Юпитера, когда он своим орлиным взором наблюдал за боями, происходившими на Троянской равнине. По сообщению Стефана Византийского, основанному на словах Ликофрона, поэта, жившего в III веке до Р. X. и знаменитаго темнотою своего слога, обнаженная вершина Иды носила название Фалакры.

Красивое впечатление производит вблизи эта широко рассевшаяся гора, сверкающая на солнце своею снежною вершиною, изрезанная глубокими долинами, с уцелевшими еще в них остатками ледяных пластов, гора, покрытая местами зеленью лесов, местами выставляющая голые отвесные скалы, как бы желая более светлыми их тонами оттенить соседний темный покров соснового бора.

Так как в этой местности мы уже совсем расстаемся с долиною Мендере-Су, то позволю себе заимствовать, для полноты рассказа, у G. Perrot описание самих источников этой реки, куда он проехал колесною дорогою, идущею от Байрамича до Иды по левому берегу Мендере-Су, чрез селения Кызыкёй, Чаушкёй и Авджиларкёй. Это последнее селение отстоит от Байрамича на четыре часа пути.

"По выходе из Авджилариби, — говорит г. Перро, — мы в течение двух часов карабкаемся в гору сквозь бесконечные леса итальянских пиний; ежеминутно открываются прекрасные виды на огромные лесные овраги, являющиеся как бы зелеными пропастями, откуда тихо поднимаются дымки от костров, разведенных дровосеками. Далее видны широкие пространства, [17] поросшие лесами, идущими до Мраморного моря. Спустившись в лощину, в глубине которой и находятся источники Симоиса, по дну ее мы поднимаемся, в продолжение четверти часа, между прекрасными платанами, имея постоянно прямо пред глазами Гаргар, и наконец упираемся в огромную скалу, отвесную и ровную как стена, около которой разбросаны купы сосен, платанов и дубов. Ближе к подножию утеса, но все-таки на довольно большом расстоянии от земли, виднеется пещера из которой и вытекает Мендере-Су, падая затем на землю небольшим грациозным каскадом, орошающим влажную листву соседних деревьев. Хотя и с большим трудом, но возможно добраться до входа в пещеру и даже войти в нее, ступая по воде, удивительно чистой и холодной, как вода, вытекающая из швейцарских ледников. Прорытая водою в белом мраморе, пещера узка и извилиста; шириною она около двух метров, вышина — от четырех до пяти метров. По ней можно пройти около двухсот шагов, затем свод пещеры опускается до самаго уровня воды" ("Excursions a Troie et aux sources des Mendere", par G. Perrot.1875, p. 74.).

От мельницы путь наш направляется по крайне пересеченной местности; дорога местами превращается в еле проходимую тропинку, которая то сбегает в лощину и приводит к каменистому руслу потока, то взбирается на возвышенности. В окрестностях раскинуто довольно турецких деревень, которым принадлежат обширные возделанные поля, на которых, благодаря разнообразию здешних хлебных растений, можно видеть целую гамму оттенков зеленого цвета. Но чем выше поднимаемся мы, тем реже становятся нивы. Окружающие нас холмы покрыты лесом, и лес такой чистый — в промежутках между деревьями не ростет вовсе кустарников, — что можно принять его за нарочно расчищенный парк.

Иногда дорога становилась очень тяжелою, в особенности близ деревни Инджекёй, где из земли торчат по дороге острые камни вышиною от пол-аршина до аршина, а все прилегающее поле усеяно обломками утесов.

Сделав небольшой привал в деревне Ахлатлар, состоящей из шести полуразрушенных домов, где из живых существ мы видели лишь несколько до крайности удивленных нашим приездом хорошеньких ребят, да облаявшую нас шаршавую собачонку, — направляемся все на северо-восток и по ровной возвышенности, поросшей колючим кустарником с небольшими [18] дубами, достигаем оврага, на дне котораго шумит горный поток. Отсюда мы поднимаемся на невысокую, поросшую порослью, гору, где и располагаемся на ночлег в деревне Хаджибекирлар, состоящей из 15 дворов туркмен — бывших юрюков. Эти горные жители не долюбливают турок, а потому наш маленький караван был встречен недружелюбно и кругом себя я видел лишь нахмуренные лица и зловещий блеск быстро бегающих и быстро потупляемых глаз. От нас сторонились, не желали оказать ни малейшей услуги, оставаясь глухи и к предложению денег. Это обращение являлось контрастом после симпатичного любопытства в Тюркменли. Пришлось отказаться от мысли иметь кипяток и напиться чаю, так освежающего в утомительном пути.

Здешние дома сложены из толстейших бревен, срубленных в угол, как наши избы; они низки и с плоскими крышами, на которые наложена земля. У некоторых домов пристройки, подходящие под общую крышу; оне сложены из камней, смазанных глиною с рубленою соломою.

Подкрепив себя в сухомятку, мы расположились в темной избе на отдых, но не раздеваясь и подложив под голову седло вместо подушки, а рядом — оружие, на всякий случай.

Ранним утром мы были уже на ногах. Мне сначала показалось, что погода испортилась и небо заволокло облаками. Оказалось, однако, что это сильнейший туман, бывающий здесь каждое утро и совершенно застилающий все окрестности, невидимые тогда в самом близком расстоянии.

При дальнейшем пути нам пришлось несколько раз пересекать поперечные овраги, переваливать чрез небольшие горные цени, отроги Иды, сплошь покрытые соснами, снова спускаться в лощины, следовать широким зимним руслом горных ручьев, а затем и плоскою возвышенностью, обрамленною лесистыми холмами, за которыми виднеются новые ряды холмов, пока около полудня мы не выбрались на обширную равнину, из конца в конец орошаемую р. Коуджа-Чаем (древним Граником). Мы прежде всего направились к довольно высокому холму, стоящему совершенно отдельно, и где построена баня на горячем серном ключе, тут же вытекающем из земли.

С вершины холма открывается прекрасный вид на всю прилегающую равнину. Горная система Иды развертывается здесь в полной красе и на огромном пространстве. Параллельно главному хребту Иды тянутся также непрерывно, лишь иногда [19] несколько понижаясь, другия высокие горные цепи — Котран, Кызыл-Эльма-Даг и др. Вытекающий из гор Аги-Дага (древнего Котила) Граник блестит на солнце и, делая огромное колено, обтекает холм, на котором мы находимся, направляясь к деревне Тепе-Кёй, примостившейся тут же по близости.

Кругом виднеются деревушки и даже небольшой городок Чан, как бы выплывающий из всего этого огромного моря зелени. Богатство растительности, раскинутой и по равнине, и по ближайшим холмам, вырисовывается еще нагляднее, еще резче при сравнении с серыми утесами занимающих задний план картины горных цепей, над которыми царит снежный кокошник Иды.

Два раза упоминается в истории о Гранике, как месте, где были одержаны две великие победы: Александром Македонским над персами в 334 г. до Р. X., и Лукуллом над Митридатом в 73 г. до Р. X.

Определение местности, где была одержана победа Александра, открывшая ему Малую-Азию, является одним из темных пунктов древней исторической географии. Тексье прямо говорит, что этого определения невозможно сделать на основании данных, приводимых повествователями о походе македонского царя, тем более, что они ни слова не упоминают о трех реках, из коих, собственно говоря, составляется Граник, и что берега самой реки то плоски, то обрывисты ("Аsiе Mineure", par Texier, 156.).

Не разъяснил вопроса и новейший историк азиатского похода Александра — адмирал Jurien de la Graviere.

Путь, которым следовал Александр, был, известно, следующий: после того как армия его, переправившись чрез Геллеспонт, остается в Абидосе, сам Александр едет в Новый-Илион для принесения жертв Афине-Илийской и воздает почести греческим героям, павшим при осаде Трои. Затем армия из Абидоса переходит в Арисбу, где Александр ее догоняет. На другой день, оставив за собою Перкот и Лампсак, он останавливается на берегах Практия, который течет между ламисакийскими и абидосскими полями. Оттуда он следует к местечку Колоннам, лежащему в средине ламисакийского округа.

Когда войска дошли на третий день до адристейских лугов, чрез которые течет река Граник, Александру донесли, что [20] персы стоят на другом берегу реки. 21-го мая 334 г. до Р. X. Александр аттакует персов. Одержав блестящую победу и сделав тризну по убитым в сражении, он тотчас снова едет в Илион благодарить богиню на оказанную помощь. Отсюда он направляется в Сарди чрез Антиндрос, Адрамитиум, Пергам и Фиатиру.

По исследованиям г. Чихачева, Коджа-Чай (что по-турецки означает "главная река") образуется из трех отдельных рукавов: восточного Кырк-Агач-Чая (древн. Гептанор), среднего, который и носит собственно имя Коджа-Чая, вытекает из трахитовых гор Агидага и орошает богатую равнину Чана, и западного — Эльчи-Чай (древн. Рез), который впадает в Коджа-Чай близ города Биги.

Но в то же время г. Чихачев прибавляет, что он затрудняется решить, который из помянутых рукавов носил имя Граника.

Между тем, сомнению не могло бы быть места в виду указаний Страбона, который прямо говорить, что между Эсеном и Приапом течет тот Граник, большею частью чрез равнину Aвpacmeu (нынешняя равнина Чана), на котором Александр разбил сатрапов Дария (Strabonie Rerum geographicarum, lib. XIII.), из чего ясно, что лишь Коджа-Чай мог в древности носить имя Граника, что, впрочем, уже и обозначено Кипертом на последней его карте древней Малой-Азии.

Древние писатели ни слова не говорят, ни до, ни после описания битвы, о трех рукавах Граника, которые представлялись им, по всем вероятиям, совершенно отдельными реками — Гептапором и Ревом; а так как слияние этих рукавов образуется в северной части реки близ самаго почти устья, то это наводит на мысль, что армия Александра двигалась путем, имевшим направление гораздо южнее слияния, которое потому и осталось для нее неизвестным, и дошла до Граника именно в той части Адрастейской равнины, где он течет вполне самостоятельно.

Прямым путем от Арисбы-Лампсака к Гранику должна была быть дорога, проходящая чрез нынешния деревни Бергас, Балджилар, Кумарлар и Тепе-Кёй, чрез которые и ныне проходить ближайшая дорога от Лампсака в Эдремид (древний Адрамитиум).

Нужды народов и населенных мест пролагают дороги [21] там, где это представляется наиболее удобным и наиболее для них выгодным.

Раз такой прямой, кратчайший путь из Лампсака в Адрамит существует в наше время и проходит чрез Чанскую (Адрастейскую) равнину, именно в местности Тепе-Кёя, то нет, как мне кажется, достаточно оснований сомневаться в том, что этот путь не проходил по тому же направлению и в древности, и такой взгляд, по моему мнению, должен считаться более близким к истине, как опирающийся на факт положительный, доныне существующий, впредь до того, пока не будет доказано обратное положение, что военный путь от Лампсака до Адрамита не мог в древнее время проходить по указываемому мною направлению, а пролегал по другим, таким-то и таким-то местностям.

Главным объектом Александра великого при вступлении в Малую-Азию должно было быть, прежде всего, взятие оплота, центра персидского владычества в этой стране — Сард, главного города второй сатрапии. Для достижения этой целя в возможно скорейшем времени, Александр, следуя первому правилу стратегии, неминуено должен был выбрать кратчайшую дорогу, ведущую от Геллеспонта в Сардам. Еслибы он предполагал, что дорога эта в горных проходах и вообще в труднопроходимых местах преграждена ему неприятелем, то он вынужден был бы, конечно, и опять-таки из-за стратегических соображений, озаботиться выбором другой дороги, в обход первой, но историки похода Александра молчат о таких препятствиях, а потому дозволительно предположить, что от Лампсака македонская армия двинулась в Сардам прямым путем и не имела нужды сворачивать с него для обходных движений, так как не встречала никакого сопротивления со стороны персов вплоть до того момента, когда лазутчики впервые донесли, что неприятель сосредоточился на Адрастейской равнине, на берегах Граника; тут усмотрено было первое препятствие македонскому наступлению, тут же должно было произойти и первое столкновение.

Еслибы, не взирая на отсутствие видимых в тому причин, Александр уклонился все-таки от прямого пути в Capдам и взял направление более восточное, то в таком случае, прежде чем достигнуть Граника, он должен был бы пересечь течение Реза, как самостоятельной реки, о чем историки похода не преминули бы упомянуть, и чего нет в действительности. [22]

Наконец, рассчет времени, когда македонское войско впервые увидало персов, доказывает, что Александр мог выбрать лишь кратчайший путь по направлению к Сардам.

По всем этим соображениям, то место Адрастейской равнины, где македоняне, на третий день по выходе из Арисбы, увидели на правом берегу Граника персидское войско, должно быть, по моему мнению, у Тепе-Кёя, и тут же происходила знаменитая битва, открывшая ряд жестоких поражений войск Дария, которыми ознаменовались последние дни персидского царства.

Против такого обозначения места битвы можно привести только два соображения: 1) место это слишком удалено от Зелеи, близ которой, по словам Арриана, стояло персидское войско, и 2) берег Граника, близ Тепе-Кёя, не отличается обрывистостью, на которую указывает тот же Арриан.

На первое соображение необходимо заметит, что едва ли можно считать окончательно разрешенным вопрос о том, где именно лежала Зелея. Лишь на основании Гомера полагают, что она была на самой оконечности хребта Иды, у Пропонтиды, и близ реки Эсена (Илиада, песнь II). По Страбону же, она была у реки Тарсия, у подножия Иды, в 190 стадиях (около 34 верст) в югу от Кизика, что уже более чем на половину приближает Зелею к предполагаемому мною месту битвы. Но допустим, что Зелея действительно была очень удалена от Тепе-Кёя, — то и в таком случае разве нельзя предположить, что Арриан, говоря, что персы собрались у Зелеи, хотел лишь обозначить направление, а не место нахождения персидского войска. Оставляю уже в стороне, что Арриан мог употребить в этом случае и неточное выражение.

Что касается второго возражения, то не следует забывать, что историки похода Александра Македонского намеренно усиливали описания естественных препятствий, которые ему приходилось преодолевать в походе. Так, они говорят про Граник, что река эта течет с великим стремлением (Квинт Курций, кн. II, гл. V), что она глубока, и что в ней пучины (Арриан, кн. I, гл. IV), тогда как в действительности Граник, как и все реки этой части Анатолии, малозначительная речка, почти пересыхающая в летнее время, когда именно и происходила битва. А потому позволительно допустить, что в приводимом Аррианом разговоре, будто бы происходившем между Александром и Пармениовом, описание неприступности и утесистости берега Граника составляет одну из обычных ораторских фигур, приведенную для вящего возвеличения македонян, [23] отважившихся, не взирая на сильные физические препятствия, перейти реку и вступить в бой.

Еще более утверждает в таком предположении то, что, по описанию боевого порядка персидской армии, в первой линии у персов стояла конница (Арриан, кн. I); очевидно этого не могло бы быть, еслибы берег был утесист и прилегающая к нему местность была пересеченная. Вернее предположить, что местность была ровная, удобная для движения конницы, с возвышенностями в изрядном отдалении от реки, где и могла разместиться непринимавшая никакого участия в начале сражения персидская пехота, т.-е. именно такая местность, какую можно наблюдать у Тепе-Кея.

С другой стороны, выбор персами позиции близ Тепе-Кея для преграждения пути наступающему врагу представляется довольно удачным.

Местность лежит у предгорий Иды, и потому расположенная на ней персидская армия закрывала собою горные ущелья и вообще перевалы чрез хребет Иды, ведущие в персидской столице Малой-Азии — Сардам. В то же время авангард ее, расположенный на берегу Граника, в непосредственном соседстве с выходами из гор, нынешних Аю-Дага и Чамлю-Дага, поставлен был в условия, позволявшие нанести существенный урон неприятелю, направляющемуся от Геллеспонта, ослабленному уже трудным переходом по означенным горам и дебуширующему из дефилеев у Тепе-Кея, где македоняне, не имея возможности сразу развернуть весь свой фронт, были, кроме того, вынуждены переправляться чрез реку, в виду неприятельских сил, стоящих на противоположном берегу этой реки.

Одним из доказательств, что битва происходила именно у Тепе-Кея, является существование у самой деревни высокого холма, одиноко поднимающегося среди окружающей равнины, и правильная коническая форма коего ясно указывает на его искусственное происхождение, несмотря на то, что он успел уже обрости деревьями.

Холм этот, собственно говоря, и дал деревне (деревня по-турецки — кёй) настоящее ее имя.

Нелишне также сблизить турецкое тепе (холм) с значением греческого toumboV; (латинского tumulus), означающего насыпной могильный холм, курган. Как мы видели выше, в долине р. Мендере-Су, т.-е. в прежней Троаде, название тепе и поныне присвоено по преимуществу многочисленным [24] насыпным могильным курганам, свидетелям борьбы между троянцами и греками (Ин-Тепе — могила Аякса, Уджек-Тепе — могила Ила, и др.).

В битве на Гранике македоняне потеряли с небольшим сто человек. На другой день Александр велел предать земле с их оружием, как их, так и убитых, персидских военачальников, и даже греков, бывших у персов наемниками. По словам историков, убитым в сражении было сделано великолепное погребение.

Чем же это великолепное погребение могло ознаменоваться лучше, как не сооружением огромного могильного холма? Подобное сооружение не только оправдывалось обычаем, но, быть может, мысль о нем была навеяна Александру под впечатлением столь недавно перед тем виденных им могильных холмов Протезилая, Ахилла и Аякса.

Не следует упускать из виду, что назначением могильных курганов было не только передавать памяти потомства имя погибшего воина, но и свидетельствовать, что убитому были отданы все последния погребальные почести, которые одне, как изъяснено выше, могли доставить его душе вечное успокоение.

Очень быть может, что раскопки холма у Тепе-Кея подтвердят мое предположение, что курган этот насыпан над прахом павших в битве на Гранике.

Допустив же, что битва была у Тепе-Кея, понятным становится, что Александр Великий после нее мог тотчас снова отправиться в Новый-Илион, что было бы гораздо более затруднительно сделать из-под Зелеи, если только эта последняя действительно находилась в таком отдалении, как полагают те, кто помещает ее у берега Мраморного моря. По всей вероятности он послал армию от Тепе-Кея прямым, и в настоящее время существующим, путем на Адрамитиум, а сам, чрез нынешний Байрамич, посетив Илион, возвратился обратно к армии, чрез Антандрось, в Адрамитиум, откуда уже вместе с войском направился чрез Пергам в Сарды.

Если обыкновенный военный путь от берегов Геллеспонта в Адрамитиум шел и в древности тем же направлением, что и ныне, т.-е. пересекая Адрастейскую равнину в окрестностях Тепе-Кея, то естественно допустить, что таким же путес шел ранее Александра, только направляясь в противоположную сторону, в Грецию, Ксеркс. Такое же объяснение дает, в свою очередь, ключ к пониманию сообщение Геродота (кн. VII), что когда Ксеркс вступал в пределы бывшей троянской земли, [25] то Ида осталась у него слева — обстоятельство, крайне затруднявшее позднейших толкователей, которые полагали, что гора Ида должна была быть справа от Ксерксовой армии.

Течение Граника составляло границу между владениями Илиона и Фригией; отсюда, по мнению защитников славянской национальности троян, происходит будто и самое название реки ("Фракийские племена, жившие в Малой-Азии", Черткова, примеч. 12.).

Ныне столь тихая, дышущая полным довольством равнина у Тепе-Кея оглашалась утром 21-го мая 334 г. до Р. X. шумом наступающей армии, бряцанием оружия, громыханием тяжелых колесниц, перевозивших военные машины и обоз небольшого войска Александра Македонского, который, по примеру великого предшественника своего, Ахилла, надеялся в Азии завоевать себе безсмертие.

Выходя из горных ущелий металлическою змеею скользило македонское войско с возвышенностей в равнину, где постепенно строилось в боевой порядок. Центр составляла отборная часть македонского войска — македонские фалангиты и греческие гоплиты: фланги прикрывались македонскою и фессалийскою конницею, а передовой отряд состоял из легковооруженных пехотинцев и иллирийских и фракийских лучников. Гоплиты были одеты в доспех, сделанный из цельных металлических листов, плотно обхватывавших все тело. Досчатые доспехи были вероятно изобретены греками, так как подобных лат не было ни у одного из древневосточных народов. Доспех этот состоял из цельных медных листов — нагрудника и наспинника, соединявшихся между собою наплечниками, крючками, поясом и пряжками. Кираса закрывала туловище до пояса, а оттуда продолжалась книзу сплошным рядом отдельных лопастей; под кирасой же были у них надеты хитоны и металлические набрюшники. На ногах виднелись поножи, сделанные из тонкой, чрезвычайно гибкой бронзы, с украшениями на верхней части. На медных шлемах развевались султаны самых разнообразных форм: у некоторых по бокам султана, в виде дополнения, торчали орлиные перья. Рукоять мечей была в виде креста, у начальников с украшениями из золота, серебра и слоновой кости. Копья гоплитов были не более 8 футов длины; щиты их расписаны разными фигурами: тут были изображения змей, скорпионов или звезд и других небесных знаков. Некоторые отряды строились с особенным звяканьем; это происходило [26] от колокольчиков и бубенчиков, которыми были обвешаны щиты входивших в состав их латников.

Фалангиты были вооружены легче гоплитов. Вместо металлических нагрудников они были одеты в кожаные колеты, только местами покрытые на груди металлическими бляхами. Вместо медного шлема у них были войлочные македонские шапки (каузиа); щиты были круглые, обитые медью, и не более 2 футов в диаметре. В руках у них было главное их оружие — македонское копье (сарисса), длиною по меньшей мере в 14 футов; у некоторых же оно доходило до 24 футов.

Сзади войска везли метательные орудия — катапульты, имевшие вид большого самострела, прикрепленного к станку; одни действовали в горизонтальном направлении и употреблялись для пускания стрел из зажигательных снарядов, другия — навесно, и бросали под каким-нибудь углом камни до 135 фунтов весом на значительные расстояния.

Стенобитные и осадные машины получили особое развитие при Филиппе македонском, со времени осады Перинта и Византии, благодаря деятельности инженера Полеида. Ученики Полеида — Диад и Херей, вместе с Динехом, Посидонием и Кратесом, еще более их усовершенствовали и сами сопровождали Александра великого, вместе с историками и другими учеными: учеником Диогена — Анаксименом, Калисфеном, Аристовулом и др., точно также приглашенными быть в свите молодого царя. Огромные тараны состояли из окованных железом толстых бревен, висевших на подставках, и которые, быв приведены в качательное движение, пробивали стены; огромные щиты на колесах прикрывали людей, работавших над разрушением стены; кроме того, употреблялись разные инструменты для сооружения осадных башен, подобных древнеассирийским и персидским, доходившим до 180 футов высоты, имевшим несколько этажей, сообщавшихся между собой внутреннею лестницею, и для крепости обитым невыделанными кожами.

Под какою-то огромною машиною подломилось колесо, и вся эта масса загородила дорогу; весь обоз вынужден был из-за него остановиться, а между тем нужно было спешить. И без того уже отряд воинов с ручками метательными орудиями, гастрофетами, походившими на обыкновенные арбалеты, настраивавшиеся посредством зубчатаго колеса, видя такую задержку и торопясь присоединиться к войску, готовому уже внизу вступить в битву, решился сделать обходное движение; [27] вскарабкавшись на боковые скалы, воины из этого отряда спускались теперь один по одному, а некоторые и скатывались на дорогу там, где уже она была свободна.

Между тем около попорченной машины люди надрывались, чтобы поправить ее колеса, либо по крайней мере придвинуть ее ближе к одной стороне. Но пространство было слишком узко, и тяжелая работа пропадала даром. Тогда начальники решили пожертвовать машиной, и, столкнутая по их приказанию, она полетела в пропасть, и застучали, загрохотали разбивающияся о выдающиеся утесы металлические и деревянные ее части. Дорога снова свободна, и опять возобновилось это медленное шествие по горам военного обоза.

На равнине между тем происходил военный совет; вожди совещались, что предпринять; у них было всего тридцать тысяч пехоты и пять тысяч конницы; у неприятеля, стоявшего за рекой, было двадцать тысяч персидской конницы и двадцать тысяч греческих наемников, стоявших на возвышении позади конницы.

Парменион советовал не переправляться чрез Граник, а выждать нападения персов, но Александр с пылом молодости ответил: "я постыдился бы, легко переправившись чрез Геллеспонт, быть задержанным этой ничтожной речонкой", и приказал аттаковать врага.

После того, как некоторая часть войска уже перешла Граник, но не могла выбраться на противоположный берег, так как тому препятствовали персидские конники, сам Александр с своими македонскими всадниками бросился в реку против того места берега, где была самая густая толпа неприятеля. Тут загорелся горячий бой. Обе стороны бешено схватились в рукопашную: персы с своими легкими метательными дротиками и кривыми мечами, македоняне — с своими копьями. Наконец, македоняне одолели и вышли на землю. Александр, котораго можно было узнать по белому перу на шлеме, находился в самом пылу сражения. Копье его переломилось; он велел своему оруженосцу подать ему другое, но и у того копье было переломлено пополам, и он сражался тупым его концом. Димарат Коринфский передал царю свое собственное копье в ту минуту, когда Митридат, зять Дария, налетел на него во главе своих всадников. Александр ринулся ему на встречу и, метнув копье в лицо ему, поверг его на землю мертвым. При виде этого, брат павшего, Рисак, с размаху ударил мечом в голову царя и раздробил ему шлем, но в то же мгновение [28] Александр вонзил меч в грудь противника. Лидийский сатрап Спифридат хотел воспользоваться этою минутою, чтобы поразить царя по обнаженной голове, но тут явился на выручку Клит, сын Дропида — он видел грозную опасность, которой подвергался его повелитель. Он кинулся на Спифридата и отсек ему руку с поднятым мечом.

Персы бились храбро, но беспрестанно подоспевали новые отряды македонян. Наконец центр персов был прорвав, и все обратилось в беспорядочное бегство — тысяча всадников легла на месте. Александр недалеко преследовал бегущих, потому что оставалась еще неприятельская пехота — наемники-греки, которые стояли на высотах, не принимая до сих пор никакого участия в битве. Он повел на них свою фалангу и велел коннице аттаковать их с флангов.

После короткого, но отчаянного боя неприятельская пехота, быть может, и не особенно искренне сражавшаяся против своих же соотечественников, была выбита из своих позиций; две тысячи из вся попались в плен, остальные разбежались, если только не перешли в последнюю минуту на сторону победителя, хотя восторженные историки Александра и рассказывают, что из неприятельской пехоты только 2.000, попавшие в плен, остались в живых, а остальные были все изрублены.

Итак, оказывается, что с потерею лишь 85 всадников и 30 пехотинцев Александром македонским была одержана блестящая победа, имевшая великие последствия, так как ею было уничтожено владычество персов в Малой-Азии и она послужила лишь первым звеном той цепи побед, которые сокрушили персидскую империю.

-----

От Тепе-Кея, орошаемаго двумя реками, Граником и Кумарлар-Су, дальнейший как путь лежал на север, следуя долиною этой последней реки и пересекая многие встречающиеся там поперечные овраги и балки. Благодаря извилистости реки, мы идем то по правому, то по левому берегу ее. Пройдя деревушеи Чифтлик-Кёй, Кучюклю и Шербетли, где Кумарлар-Су течет в отвесных берегах, вышиною сажени в четыре, мы добрались до того места лощины, где она как бы замыкается поперечно идущею возвышенностью, на которой раскинута маленькая турецкая деревушка Туман. Это очень красивая местность; высокая, лесистая гора, с которой, близ деревни, [29] низвергается горный поток, самая Кумарлар-Су, падающая в этом месте каскадами, — все носит на себе печать дикой поэзии.

Обогнув возвышенность с западной стороны, мы снова несколько раз переходим реку в брод, и близ места, где разрабатывают серную руду, достигаем под вечер деревня Кумарлар, лежащей в котловине, со всех сторон окруженной горами, из которых северная гора выше остальных. В этой деревне должна была быть наша последняя ночевка пред возвращением в Дарданеллы.

Быть может, Кумарлар — это испорченное Камарлар, что по-турецки означает своды: название, которое встречается во многих местностях Турции и дается по преимуществу местам, где существовали развалины древних городов или зданий, в виде ли арок, или сводов, колонн и т. п. В настоящее время здесь нет решительно никаких развалин, но, судя по имени деревни, оне должны были там существовать прежде. Это обстоятельство может наводить на мысль, что нынешняя деревня Кумарлар построена на месте какого-либо древнего города. Судя по положению Кумарлара, а также и по тому, что в окрестностях этой деревни и по ныне разрабатываются различные руды, таким древним городом могла быть Астира, знаменитая своими богатыми золотыми рудниками. Благосостояние Абидоса, помимо его географического положения, было основано именно на разработке астирских рудников. Но уже во время Страбона некогда богатые рудники эти были почти совершенно истощены.

По выезде на другой день ранним утром из Кумарлара, мы продолжаем идти лощиною реки Кумарлар-Су, которая то съуживается, образуя с двух сторон обнаженные утесы, то снова расширяется, а окрестные скалы заменяются холмами, поросшими соснами, дубами и чинарами. Затем, покинув ущелье Кумарлар-Су, мы начинаем подниматься в гору — Чамлю-Даг, — горы же окружают нас и далее со всех сторон, и чем выше поднимаемся мы, тем более высовывают оне отовсюду свои зеленые, лохматые шапки.

Подъем, которым мы следуем, очень крут и идет зигзагами по глинистому, отчасти же песчаному грунту; в начале подъема дорога размыта горными потоками, в конце же — завалена множеством обломков утесов. По сторонам дороги тянется дубовый лес в перемежку с сосновым. Достигнув вершины подъема, мы лишены возможности разглядеть что-либо [30] кругом нас, так как постоянно господствующий здесь утренний туман скрывает от нас всю окружающую местность.

Направившись по верхней части перевала на запад, мы переезжаем поляну с остатками полицейского сторожевого поста, устраиваемого здесь в мае месяце на время ярмарки в одном из окрестных сел, Дурадли. На ярмарку эту собирается до двадцати тысяч народа; продолжается она три дня и затем переводится в Бигу. Поляна переходит в открытую плоскую возвышенность, шириною версты в три, по бокам которой в большом от нас расстоянии тянутся лесистые холмы. После почти четырехчасового пути начинается очень крутой спуск; поворотив в поперечный овраг, идем по подгорью и выезжаем на ровную возвышенность, где делаем небольшой привал у деревня Караджидар.

Чрез полчаса отсюда начинается новый весьма крутой спуск в долину реки Родиуса, которая, благодаря цвету своей воды, носит здесь название Сары-Су (желтая вода) и Сары-Чая (желтая река). Первая половина спуска в особенности трудна — дорога идет по голому утесу, — а затем путь проходить по мелким, точно набросанным щедрою рукою, камням.

Обогнув огромный мрачный утес, отвесно поднимающийся вверх и заканчивающийся большою ровною площадкою, мы вступаем в ущелье Шайтан-Дере (Чертово ущелье), шириною сажен в сто; но иногда крутые, обрывистые утесы, его образующие, сближаются, как будто желая напасть друг на друга и оставляя между собою промежуток не более как сажен в пять. В таких местах дорога проходит по голой скале, составляющей ложе Родиуса, с шумом скачущего здесь по камням и кипящего своею белою пеной.

Местами окружные горы щетинятся сосновым бором, но чаще того серые утесы выставляют на показ свои обозженные, истерзанные ребра, на которые лишь изредка накинуты как бы обрывки зеленого ковра из сухой горной травы с розоватыми узорами из вереска. Местами из горной расселины высится одинокая сосна: в скале не хватило простора для всех ее узловатых корней, и вот часть их вылезла наружу и топорщится в воздухе своими желтоватыми змеями, а самое дерево склонилось над ущельем, — кажется, вот-вот рухнет с своей выси на нас, — но нет, цепки его корни, и много лет уже пронеслось над ним, ни бури, ни ураганы, вьющиеся здесь зимою с страшною силою, не могли сломить его, и оно по преж [31] нему склоняется над ущельем и смотрится постоянно, как новый Нарцисс, в вечно мутное зеркало Сиры-Чая.

В виду деревни Хула-Kёй ущелье Шайтан-Дере оканчивается, и долина Родиуса раскидывается все шире, а самое название реки из Сары-Су переменяется на Коджа-Чай, под которым она уже и изливается в Дарданелльский пролив.

Мимо турецких деревень — Ортадже, Тюркамышлар и Терзилер — мы продолжаем двигаться долиною реки. Вследствие крайней извилистости Коджа-Чая нам пришлось переходить его въброд раз пятнадцать, причем воды было не более как на четверть аршина; лишь в очень редких местах достигала она до колен лошади.

Жара была страшная — она доходила до 36° Цельзия; спутники мои и я совсем истомились. Обветренное постоянною ездою по горному воздуху лицо, от зноя ставшее коричнево-красным, трескалось, и кожа отставала целыми тоненькими, прозрачными кусками эпителия, но я продолжал подгонять лошадь, так как непременно хотел в тот же день добраться до Чанак-Кале, чтобы не пропустить парохода, который должен был увезти меня в дальнейшее путешествие.

Дорога идет по каменистому грунту, а иногда по высохшей части русла Боджа-Чая, который ныне занимает лишь пятую часть своего зимнего течения. Проехав небольшое ущелье, мы оставляем справа раскинутые на вертикально поднимающейся скале красные развалины — вероятно, византийского замка, с сохранившимися еще круглыми башнями. Турки называют это место Гяур-Хисар (крепость неверных). В былое время замок этот, построенный на том месте, где в древности была Кремаста, должен был играть значительную роль, закрывая собою выход из ущелья Родиуса.

По мере приближения в Гяур-Хисару растительность на горах постепенно уменьшается: лес почти пропадает, заменяясь мелким кустарником, и чаще и чаще начинают встречаться совершенно голые утесы. Около же Гяур-Хисара, все горы выжжены солнцем и имеют вид крайне печальный.

Обогнув небольшой холм, мы выезжаем, мимо деревень Куршумли и Сарайчик, на обширную равнину, тянущуюся до самых Дарданелл, вдоль ряда непрерывных возвышенностей, поднимающихся с левой стороны. Мы продолжаем придерживаться течения Родиуса. Лошади чуют скорый отдых и сами прибавляют ходу. [32]

Вот забелели минареты Чинак-Кале, вырисовались в вечернем воздухе зубчатые стены и башни дарданелльских укреплений, вынырнули из гущи садов приветливые городские домики, и я от всей полноты сердца присоединился к справляемому моими спутниками селамету (приветствию), — который, по здешнему обычаю, делается городу за четверть часа до городских стен, как выражение радости о благополучном прибытии, и состоит из трех выстрелов: мои усталые жандармы палили из своих карабинов, а я — из револьвера.

Скоро, проехав сады, мы въехали в город при последних лучах уже угасающего солнца.

В. Теплов.

Текст воспроизведен по изданию: Поездка в Троаду. На раскопках Шлимана // Вестник Европы, № 9. 1889