СТ-Н Н.

ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ О СИРИИ И ПАЛЕСТИНЕ

1844–1847

Четырнадцатого апреля 1844 года, рано утром, наш военный бриг «Неарк» бросил якорь против Бейрута, в нескольких стах саженях ¹ от берега. С борта корабля вид города при совершенно ясной погоде более чем прекрасен: окрестности его — живая, величественная картина. Проплавав девять суток по беспредельной пустыне вод, мы с невыразимым восторгом увидели оживленную пристань торгового города, его древние крепостные стены и башни, белые загородные домики, которые целым архипелагом возвышались над волнистой зеленью садов, окружающих Бейрут. В то же время снежный хребет заоблачных Ливанов привлек на себя наши взоры — мы благоговели перед грозной красотой этого вековечного исполина: стоглавый, в венцах ледяных, он царственным величием своим заставляет робеть взор непривычный. Лучистое солнце Востока выходит из-за его вершин и, как смелая мысль, парит в бесконечной синеве небес, а потом, как усталый от зноя путник, погружается вечером в холодные волны Средиземного моря.

Четверка спущена, мы вышли на берег и жалели, что нельзя было дольше оставаться на гостеприимном бриге. Едва успели мы сделать шаг на твердую, землю, и половина нашего очарования уже исчезла: прибрежье мелководно и усеяно большими острыми камнями, так что простая рыбачья лодка не может без опасности пристать к берегу, на который также должно взбираться по обломкам разрушенной лестницы, быть может, некогда прекрасной набережной. Пройдя несколько улиц, извилистых и душных, мы были в самом начале разочарованы совершенно. Мы спешили за городские ворота, чтобы отдохнуть душою и телом в садах, которые так обворожили нас издали: но напрасно искали на берегу того, что виднелось нам с моря, чем так восхищались на корабле. Домики в садах, казавшиеся нам восхитительными обителями счастливых Сирийцев, вблизи походят скорее на огромные ульи, на груды камней, собранных случайно в одно место, чем на произведение рук человека — существа разумного, мыслящего; однако в этих бедных домишках живут люди, следовательно, и мы принуждены в них жить! Сады без дорожек, со вспаханным грунтом, заняты исключительно тутовыми деревьями (шелковицами), не дающими ни малейшей тени, потому что жители здешние, собирая листья для шелковичных червей, срубают вместе и ветви ²; но щедрая природа Востока через два-три месяца снова снабжает ветвями и одевает роскошной зеленью обнаженные короткие стволы дерев, которым люди не дают подняться выше четырех, пяти аршин ³.

Вот вам впечатления первого дня: увидя берег с моря, [53] пораженные величественною красотою природы, мы думали найти «рай земной, страну благословенную!», а после пожалели, зачем она, прекрасная, попала в руки невежд! Здесь человек бессовестно исказил свою богатую красотами и дарами отчизну. Когда-то мы читали красноречивые описания волшебного Востока, его роскоши, его дворцов, гаремов и садов; теперь, поверяя эти восторженные сказания опытом, думаем, что большая часть путешественников-описателей смотрели на берега Востока только с бортов кораблей, как и мы в день нашего прибытия, или, увлеченные заранее поэтическими преданиями о стране солнца и чудес, не хотели, не могли отказаться от любимой мечты, взлелеянной годами ожиданий. Страна эта прекрасна в самом деле, но сколько неверных понятий обыкновенно сообщают нам о всем, что она производит или — лучше — что портит в ней рука человека! В Петербурге холодною зимою мы сами мечтали у камина:

«Восток, Восток — страна счастливая» и проч.

В городе также нет красивых зданий ⁴; впрочем, безобразие и неудобство жилищ не лишали нас удовольствия любоваться картинного природою Сирии: стоит только перед захождением солнца взойти с открытой галереи или залы без потолка, занимающей обыкновенно середину дома, на его плоскую каменную кровлю ⁵— оттуда видны, как с борта корабля, и грозные Ливаны, и восхитительные окрестности Бейрута. Город у ног ваших опять рисуется, опять льстит воображению, и вы снова увлечены его своенравным беспорядком!.. Как живописна издали его нестройность! Вы видите множество небольших садов и цветников в самых стенах города; а пройдёте по улицам и не найдете ни одного; они, как восточные красавицы, прячутся под белым покрывалом каменных стен. Там вечно шумная набережная торгового города заселена большими домами, на которых развеваются флаги консульств иностранных держав. Далее за городскими стенами опять великолепная картина роскошных садов с обольстительными домиками; они восходят по исполинским ступеням берега от моря к Ливанам. К северу расстилается Средиземное море волнистою голубою равниной. Вид безграничной пустыни моря стоит великого Ливана! Они оба вместе составляют изумительную картину: гигантские размеры двух противоположных стихий самовластно порабощают ваше внимание.

Жители Бейрута не довольствуются для своего развлечения плоскими кровлями и открытыми галереями домов; для живого, огненного характера Араба домашняя, вялая жизнь Турка была бы невыносима. Обыкновенно мужчины здесь с раннего утра до позднего вечера не заглядывают домой: одни трудятся, другие делают кейф; особенно любят они посещать кофейни, где днем доморощенные артисты или дают концерты, или передразнивают римских гладиаторов ⁶; а по захождении солнца является рассказчик былей и небылиц с толстою книгою ⁷. Чтение [54] продолжается два часа, пока муэзин не запоет на минарете намаз — Икинды вакьет, вторую вечернюю молитву ⁸. Часто рукоплескания или хохот — громкие изъявления благосклонности толпы — прерывают чтеца, но награда положительная ожидает его в конце, когда всякий из слушателей по силам и средствам благодарит парaми и пиастрами ⁹ за доставленное удовольствие. Загородные кофейни и мейхане (трактир, питейный дом), кладбища и сады, лежащие по берегу моря, также по целым дням наполнены посетителями, то гуляющими, то трудящимися. Европейцы, занятые днем перепиской и счетами в своих кабинетах и конторах, перед закатом солнца отправляются верхом или пешком гулять за город. Самая приятная, ближайшая и удобная прогулка для пешеходов — Раст-Бейрут ¹⁰, к западу от города, куда надобно пробираться по узкой тропинке между садами и обрывами крутого берега. Там на большом пространстве обломки, а по местам целые гранитные колонны, поверженные и вросшие в землю, кучи камней, доселе сохранившие правильность четырехугольников, и крепкие своды — остатки смелых зданий, возносившихся над водою и разрушенных железною рукою времени и яростными валами моря,— достаточно свидетельствуют, что древний Верит занимал гораздо большее пространство, чем нынешний Бейрут, с этой стороны.

Тотчас же за воротами города ¹¹ есть довольно большая и круглая площадь, посреди которой стоит огромное дерево, раскинувшее далеко вокруг себя ветви в виде обширного шатра; у подножия его в жаркие дни всегда можно найти несколько человек праздных богачей, пришедших сюда из душного города кейфствовать и наслаждаться чистою, благоуханною прохладою, и бедняков, утомленных трудом и зноем, отдыхающих в его живительной тени и забывающих здесь на минуту свое горе. Когда жар спадает, арабская молодежь выходит толпами играть и резвиться. Тогда в разных местах вы увидите несколько почтенных наружностью мусульман, которые, разостлав на лугу ковры, совершают всенародно свой вечерний намаз (молитва); другие только что приготовляются к нему, омывая, по обычаю Востока, лицо, руки и ноги светлою водою неиссякающего фонтана. На конце площади, противоположном городу, есть небольшое мусульманское кладбище, более всего посещаемое женщинами, которые здесь одеваются одинаково, без различия исповеданий: все закутаны с головы до ног в белые широкие мантии, так что иногда их можно принять за надгробные мраморные статуи, воздвигнутые над могилами; лица завешаны совершенно черными платками, испещренными белыми арабскими буквами, набранными большей частью без всякого значения. Во все часы дня вы встретите также арабских женщин, сидящих праздно по нескольку часов у моря, по уступам утесистого берега. О чем ведут они свои нескончаемые разговоры, догадаться трудно. Ужели о модах? Но от праотцев-пастырей до наших времен здесь очень мало изменились обычаи и одежда. [55] Созерцают ли они безоблачное, темно-голубое небо своей священной родины? Дивятся ли ее величию, ее вечным красотам? Или в разногласном гуле морских волн приходят подслушать любимый звук, гармонирующий с тайною струною сердца, с заветною мыслью? Сколько могли мы проникнуть в тайны-наряда Арабок, нам известно, что и они, в свою очередь, бывают жертвами мод, а непроницаемые покрывала, скрывая женщин от ревнивых взоров, нисколько не стесняют женской свободы, но, напротив, предоставляют огненному воображению красавиц более пространное поприще для интриг.

Берег с правой стороны города на дальнее расстояние еще явственнее сохранил доказательства прежнего цветущего состояния ¹² одного из главнейших пунктов торговли Востока в древности. Далее по тому же направлению за час езды от города к Ливанам — Нагр-уль-Бейрут (река Бейрут), а там опять на расстоянии двух часов — Нагр-уль-Кяльб (Собачья речка). Не доходя первой, есть православное кладбище в природном великолепном саду померанцев и слив; там же церковь Святого Димитрия, до половины иссеченная в скале; а по обеим сторонам реки до горного хребта опять расстилаются сады и долины, покрытые волшебными рощами жасмина, маслин и других богатых растений Юга.

Нагр-уль-Кяльб вырывается из отеческих недр Ливана и широким бурным потоком несется в море, где губит свою светлую пресную воду.

Берега обеих рек, несмотря на свою роскошную и разнообразную красоту, посещаются редко по причине дурных дорог, как и песчаные холмы и Хурш-Бейрут (сосновая роща на песчаной же долине к югу, за полчаса от города, разведенная Ибрагимом-Пашою) ¹³.

Многие из европейцев проводят летние жаркие месяцы на дачах в горах. Отсюда виды изменяются: угрюмая важность Ливанов исчезает, а живая равнина моря и долины блещут жизнью и радостью; вообще природа здесь разнообразна: то светла и весела, то печальна, величава.

Климат Сирии, прекрасной соседки Земли Обетованной, вообще приятен и здоров. Воздух, освежающийся морем, довольно чист и приятен, но в нем нет упругости, облегчающей дыхание и умеряющей слишком быстрое развитие жизненных сил, развитие, которое, способствуя к преждевременному совершенству тела, также скоро старит его, уничтожает силу и красоту. Здесь двадцати-пяти-летнему мужчине вы всегда дадите лет тридцать пять и сорок; женщины двадцати-пяти и тридцати лет нисколько не моложе наших сорока и пятидесяти-лет-них; у детей как тело, так и нравственные способности развиваются очень быстро, и никак нельзя по одному виду определить их возраст даже приблизительно. В браки здесь вступают очень рано, особенно Евреи, потом мусульмане; христиане позже других. Бывают примеры в первых двух исповеданиях, что [56] мальчик тринадцати и пятнадцати лет — супруг девяти и одиннадцати-летней жены.

Точнее определить климат каждого участка в особенности можно по успехам растительности, но почва здесь также не везде одинакова: во внутренних и нагорных округах она гораздо плодороднее, чем в приморских; особенно окрестности Бейрута и Триполи не отличаются богатством и качеством своих произведений. Растения садов их однообразны; цветы редки и бедны, разве случайно кто-нибудь вылелеет несколько букетов; окрестности же Кайфы и Сайды могут спорить с плодоносными долинами Антиохии и Дамаска. Горы Ливанские и Антиливанские богаты произведениями всякого рода растительности и живности; поэтому не должно судить о Сирии и ее климате по бесплодности некоторых приморских мест, где почва или каменистая, или песчаная, или солончаки, притом ничем не защищенная от влияния палящего солнца, опустошительных ветров и вредных испарений моря, которые, гибельно действуя на человека и животных, не благоприятствуют также и растительности. Но чем далее углубляетесь во внутренность страны, где возвышенность почвы, изобилие в пресной воде и оградительное положение гор умеряют действие жару, сырости и ветров, благорастворенность климата постепенно делается очевиднее по возрастающему развитию царства прозябаемого. Дамаск, например, несмотря на отдаленность моря, закрытого перед ним двойною цепью гор, славится благотворною умеренностью своего климата. Вообще Сирия, со включением Палестины, есть великолепный сад земного шара; здесь растут многочисленными семьями роскошные цветы, спеют разнообразные и редкие плоды, которых залах и вкус доходят иногда и до нашего Севера вместе с рассказами о чудесах их отчизны ¹⁴.

Лучшим временем года почитаются здесь месяцы апрель и май; потом жары усиливаются и становятся несносными в июле, августе и сентябре; это время года, нездоровое для туземцев, особенно вредно для иностранцев; иногда с мая до ноября воздух не освежается ни одною каплею дождя; иногда облака, сгущаясь, закрывают солнце на целый день. Западный ветер, прилетая с моря, также благотворен.

На Востоке летом лучшая часть суток — ночи; приятно наслаждаться их прохладою после долгого, утомительного знойного дня; приятно смотреть на синее, безоблачное небо, на серебряную луну, затмевающую своим сиянием блеск прочих светил, а в ночи безлунные — на яркое золото звезд, которые сияют здесь необыкновенно ярко. Но южная ночь — красавица коварная; берегитесь заснуть под ее чарующие ласки богатырским сном Самсона: она, как Далила, изменнически обрежет крылья ваших сил; ее роковые ножницы — вредная сырость от испарений земли и моря, а также по закате солнца роса — хотя мгновенная, но сильно проникающая до костей. Старожилы говорят, что жаркое лето стоит до половины октября, тогда начинают [57] перепадать дожди, которые в ноябре и декабре делаются почти беспрерывными и проливными, сопровождаются страшными бурями и на море и на суше. В то же время на горах идет сильный снег, который не успевает стаивать до новой зимы, а привозится летом в Бейрут горцами для продажи за дорогую цену, как лакомая вещь. Январская погода, говорят, та же, что и в октябре; эти два месяца почитаются лучшими после апреля и мая. В феврале и марте опять являются дожди, грозы и бури. Впрочем, говорить о сирийской зиме мы можем не прежде будущей весны, когда сами испытаем ее, когда будем свидетелями этих тропических дождей и бурь равноденствия.

Теперь же каждый день, перед захождением солнца, мы гуляем по берегу моря; далеко кругом видим сады, зеленые рощи, цветущие долины до подножия гор, а там, выше половины их, разбросаны по живописным скатам деревни, окруженные рощами и плодоносными пажитями; но вечные снега венчают белыми чалмами доступные лишь взору вершины Ливана, и мы, среди летнего жара тщетно прося у моря прохлады, вперяем жадно глаза на заоблачные льды, озаренные лучами заходящего солнца, видим зиму, как в панораме, и всякий раз вздыхаем невольно: сердце русское вспоминает про русскую зиму.

Хотя Бейрут уступает, может быть, в благорастворенности своего климата прочим местам Сирии, но, находясь в центре береговой линии, останется всегда главным портом страны, богатой всеми произведениями природы.

После человека первое место в Сирии между животными по справедливости должно принадлежать ослам и лошакам, разделяющим с ним все труды. Здешние лошади славятся своей силою, легкостью и красотою, притом они довольно дешевы, но употребляются только туземной знатью, Европейцами и путешественниками. Рогатый скот хорошей крупной породы, но разводится в небольшом количестве и не составляет другой выгоды, как только продовольствие края; жители обрабатывают свои поля волами, а из молока коров делают довольно хорошее масло и маленькие белые комки дурного пересоленного сыра. Овцы здешние не уступят мериносам; внутри страны и в горах большие стада их находят богатые пастбища; шерсть из них отправляют в больших тюках в Европу, откуда она часто возвращается на родину в разных видах, дорогих и дешевых тканей, разорять и стыдить ленивых туземцев. Из овечьего молока жители делают также масло и сыр.

Шелк, собираемый в изобилии, имеет одну участь с шерстью. Верблюды хотя водятся во множестве, но дороги, потому что они в общем употреблении для перевоза тяжестей и товаров, а в долгих путешествиях они необходимы как надежный и поместительный экипаж.

Из диких зверей: кабаны водятся во множестве в горах и лесах Сирии; есть много зайцев, кроликов и других мелких животных. Хамелеоны не редкость во всяком саду, это вовсе не [58] красивое животное, род ящерицы без хвоста, походит на лягушку, только не прыгает, а бегает очень быстро, легко взбирается на деревья и принимает свободно разные цвета, изменяя их мгновенно. Стада газелей могут почесться временными посетителями палестинских роскошных пастбищ. Шакалов здесь очень много; иногда встречают и барсов. Жители Сирии не любят трудной и опасной охоты; впрочем, нужда родит в человеке отвагу: многие бедняки, большей частью из Бедуинов, которых все достояние заключается в коне да в гибкой длинной пике, иногда пускаются на смелый промысел и достают маленьких тигренков, которых продают потом в городах довольно дорого. Подметив сперва логовище тигрицы, Бедуины часто по нескольку дней и всегда в одиночку ждут в засаде, пока она отлучится на поиск пищи; тогда смелый охотник овладевает ее детьми, кладет их в мешок на коня и несется домой. Часто тигрица, как бы предчувствуя беду, возвращается скоро домой и с отчаянным ревом бросается в погоню по горячим следам похитителя и настигает его; тогда он бросает ей одного тигренка. Обрадованная мать спешит отнести его в свое логовище и возвращается за другим; таким образом она успевает иногда спасти от неволи несколько своих детенышей, иногда всех; следовательно, чем менее охотник найдет их в логовище, тем сомнительнее успех, тем опаснее побег, потому что тигрица, выручив последнего, возвратится отмщать врагу.

Домашнее птицеводство в совершенном упадке: вся живность привозится в Сирию большей частью из Каира, Палестины и Египта. Из дичи летом встречаются в садах множество бекфиг; это маленькая птичка, с воробья, но вкус мяса ее приятный и нежный, ни с чем не может быть сравнен. Зимой — куропатки, которых многие из жителей держат в клетках за красоту перьев; мясо их нежно и очень бело. Бекасы, прогоняемые холодом с гор, прилетают во множестве в тамошние сады.

Бесчисленные, разнообразные плоды здесь вкусны и дешевы; из них бананы, совершенно незнакомые нам в России, можно предпочесть всем прочим; дерево это растет в виде травы, выводя ствол из листьев, очень длинных и широких; в три года оно достигает трех и четырех саженей вышины, на четвертый год приносит плод и потом умирает, а от корня идет новый отпрыск, наследник отцовского поприща. Плоды банана имеют форму огурцов, кожу тонкую, но довольно твердую и зеленоватую; когда же они совершенно поспевают, то кожа принимает цвет темно-лиловый, почти черный. Внутренность банана желтая, прозрачная, нежна, чрезвычайно вкусна и ароматна, как ананас. Сирия богата фигами, виноградом, гранатами, померанцами ¹⁵ и многими другими плодами Юга. Целые рощи масличных дерев, неистощимое богатство страны, могут одни удовлетворить все потребности жителей, производящих ежегодно сбор масла на несколько миллионов, которое большею частью отправляют во Францию, где из него приготовляют мыло. Яблоки [59] растут в Дамаске, но дурны и дороги; о вишне, клубнике, малине и других ягодах здесь не имеют и понятия. Кедровые орехи (по-арабски снубар) собираются в избытке. Утверждают, что плод древних ливанских кедров был не орех, а совсем другого рода и нынче уже не существует, как и самое дерево, употреблявшееся иудейским царем Соломоном на построение знаменитого храма. Теперь не более трех, четырех старых дерев, уцелевших от истребления, почитаются настоящими кедрами; к ним благоговеет народ и указывает иностранцу как на диковину; но за дряхлостью они уже не приносят плодов. Многие места Сирии, особенно нагорные сады, долины Дамаска и Антиохии, богаты розами разных родов и цветов; большие, красные и очень душистые, имеют вкус горьковатый и несколько ядовитый; жители извлекают из них немного масла и воду, а из листочков сладких красных и белых роз делают превосходное варенье. Арбузы и дыни привозят в Бейрут из Палестины, Кипра и Египта. Сирия чрезвычайно богата также и прочими овощами; но все прекрасные произведения страны, общие и Северу и Югу, здесь далеко уступают в качестве нашим. Сахарный тростник растет также на равнинах Сирии: особенно богат им округ Сайды, но беспечность или невежество Арабов делают это драгоценное произведение почти бесполезным; только в жаркие дни здешние жители любят высасывать из него сладкий сок.

Об ископаемых нельзя сказать ничего положительного. Арабы и Турки довольствуются тем, что находят на поверхности земли; впрочем, достоверно известно, что в правление Ибрагима-Паши был открыт каменный уголь и даже производилась ломка его; но турецкое правительство еще не обращает внимания на этот новый источник доходов. В горах у Друзов, говорят, был когда-то открыт случайно в южной части ливанского хребта медный рудник; но они, боясь, чтобы это открытие не привлекло на них стеснительного внимания паши, поспешили закрыть все следы его; теперь слух об этом ходит в народе как сказка. Горы обоих хребтов, как первозданные, заключают в себе гранит, мрамор, иногда порфир; были примеры, что случайно находили и драгоценные камни.

Первое место между народонаселением Сирии по справедливости должно принадлежать разноплеменным иноверцам, обитателям хребтов Ливанского и Антиливанского. Они — душа и жизнь страны; на них устремлено внимание турецкого правительства, с которым они если не навсегда, то еще очень надолго останутся в странных отношениях неприязненности и взаимной недоверчивости; на них устремлены также взоры европейских держав.

Горцы чрезвычайно трудолюбивы и преданы душою и телом своей отчизне, но все бедны до невероятности, потому что деятельность их мало прибыльна, частью от невежества, а более оттого, что, разделяясь на многие разноверные поколения, они [60] беспрестанно враждуют между собою, ссорятся со своими властями, гражданскими и духовными, не покоряются правительству, бессильному привести в исполнение свои бесчисленные против них угрозы, на которые оно не скупится. От спокойствия же горцев зависит благосостояние целого края.

Спустя несколько дней по нашем прибытии междоусобная брань загорелась в горах. Друзы и Марониты ¹⁶ — соседи и враги непримиримые. Недавно также Порта прислала сюда своего великого адмирала Галиль-Пашу разобрать их ссоры и успокоить умы.

Сирия от сотворения мира — бессменный театр переворотов и событий разнообразных; по высоким горам, по обширным степям ее странствовали то вдохновенные пророки, святые проповедники предвечного Слова, а потом то грубые и жадные обманщики сеяли плевелы на божественной ниве, то образование и промышленность оживляли прекрасный Восток, край солнца, отчизну роз, лавра и оливы, то дикие и нищие пастухи, воины, пришельцы заливали ее кровью и новые владетели на пепле старых жилищ, на костях побежденных строили себе новые приюты. Ныне кто сочтет, кто разберет родословные многочисленных и перемешанных племен Сирии, различных верой и происхождением, но сходных страстями, обычаями и языком? Кто отличит бедных потомков богачей Финикиян от огрубелых поколений просвещенных Римлян и Греков? Кто отличит пришельцев с песчаных степей аравийских, выходцев из внутренней Азии, от сынов огненной Африки?

Одни только кочующие пастухи — разбойники. Бедуины — хотя также разделенные на множество поколений или больших семейств, но все единоверцы — могут доказать свое происхождение, сохранив неизменно язык, веру и обычаи своих древних предков; все они с колыбели до могилы живут на верблюдах и конях, трубка у них не гаснет, ружье всегда заряжено, кривая сабля отпущена (т. е. отточена.— И. С.); но самое любимое их оружие, которым они действуют с невыразимой ловкостью и быстротою, это длинное, гибкое копье или пика.

Имя Бедуинов сделалось славно в наших рассказах и баснях; мы привыкли представлять их себе осуществленными идеалами чистоты сердечной, великодушия и благородства, притом самыми пламенными блюстителями алкорана (Корана.— И.С), грозною опорою Ислама и строгими исполнителями всех обрядов, завещанных им Мугаммедом (Мухаммедом.— И. С). Здесь же они не пользуются ни особенным уважением, ни даже большою известностью; имя их редко произносится и в речах правителей страны, и в устах народа. Они кочуют в песчаных степях Сирии, пограничных с Каменистою Аравиею, и дальше Дамаска ни один из них не бывал; только раз небольшой отряд этого племени, и то давно, посетил Сен-Жан-д'Акр, древнюю столицу Птолемея ¹⁷, по приглашению знаменитого эмира Да-гера ¹⁸, которого также давно забыла Сирия, забыли друзья — [61] Арабы, забыли и враги — Турки. Бедуины, увидев тогда великую картину безбрежного моря, были поражены страшным видом изменчивой водной пустыни, то бурной, покрытой громадами пенистых валов, то светлой и спокойной. Они с любопытством и удовольствием смотрели на корабли, окрыленные белыми парусами; но город им не нравился, они не могли понять удобств и приятности жить в каменных, неподвижных домах, извековать всю жизнь на одном месте, как живут редкие пальмы их степей. Однако они же с гордостью и почтением рассказывают, что среди их песчаных степей стоят остатки великого города Тадмора, воздвигнутого мудрым Соломоном, которого они признают за своего древнего царя ¹⁹.

Все племена Сирии, занимающиеся земледелием, подразделяются еще на многие поколения, так что жители каждой деревни ведут свою родословную чуть не от всемирного потопа, часто враждуют между собою или за святость веры, или за кровъ родных и друзей, или за выгоды земные. Теперь самая заметная отличительная черта племен есть вероисповедание, по которому можно иногда определить с достоверностью и происхождение народа, не применяя, впрочем, этого правила к многочисленным расколам разных вер, которые под деспотическим правлением Порты не только укрепляются, уже освященные давностью времени, но беспрерывно возникают и разветвляются новые, влекущие за собою неисчислимые бедствия для родной страны, для народа, для семейств.

Итак, если допустить разделение жителей страны по различию вер, то Сирию занимают два господствующие народа — христиане и мусульмане; первые замечательны по своей многочисленности, вторые — по единоверию с Турками. Каждое из двух совершенно различных вероисповеданий подразделяется опять на множество сект и расколов. Из христиан многочисленнее всех Арабы православные, потом Марониты, последователи монаха Марона, в конце шестого века принявшего догматы католицизма ²⁰, наконец, Яковиты ²¹, Сирияне ²², Армяне ²³, и от них также расколы, присоединившиеся к римской церкви. Каждое из этих племен имеет своего духовного главу, который в то же время и гражданский представитель своих единоверцев в глазах правительства.

Из мусульманских племен самые многочисленные Арабы-сунниты и Друзы; последние только в городах исполняют наружные обряды исламизма, чтобы приобресть расположение правительства, но настоящее учение своей совершенно особенной веры тщательно скрывают от глаз любопытных, от всякого постороннего внимания. Сирийские же христиане и мусульмане обвиняют их в идолопоклонстве, уверяя, что они приносят жертвы в честь быка. По первым известиям об их вере, можно согласиться с предположением, что они африканского происхождения. Арабы-шииты называются здесь Мутуали ²⁴ — прежде сильное племя. Ансарие ²⁵ — последователи какого-то сумасшедшего [62] старика из деревни Назар, в окрестностях Куфы, выдававшего себя за Иоанна Предтечу и разрешившего правоверным вино.

Две последние секты разбросаны по разным местам Сирии и вообще презираются, как и Евреи, которые мытарствуют больше по городам.

К народонаселению гор и вообще всей внутренности страны нельзя причислять безразлично жителей городов, особенно приморских, которые хотя родня первым по языку, иногда по происхождению и вере, но, ограничиваясь незначительными торговыми с ними сделками, в политические дела их управления, в их ссоры никогда не вмешиваются и избегают невыгодного сближения с ними.

Горожане столько же чужды горцам и вообще народу, сколько и Европейцам, живущим между ними, которым они служат рабами, пользуясь за то их могущественным покровительством от воображаемого притеснения правителей, а в самом деле только для того, чтобы не исполнять даже и законных незначительных повинностей. Они-то за звонкую монету готовы предать не только родину, но и родню; это счетные косточки, оживленные злым волшебником — корыстью. Все горожане без исключения ленивы к тяжелой работе, но, одаренные от природы редкою способностью памяти, проворством и сметливостью, скоро выучиваются говорить, хотя плохо, на разных европейских языках; многие из них служат при консулах и иностранных купцах драгоманами, поверенными в делах, политических и торговых, также кавасами ²⁶, сеисами (конюхами) и лакеями; многие — зажиточные, владетели домов и лавок — живут праздно, довольствуясь доходами от этих недвижимостей; другие занимаются мелочною торговлею и немногими ремеслами; мастеровых собственно Арабов очень мало, и то самые плохие и очень ленивые. Бедные люди иногда отдают своих детей на выучку к какому-нибудь ремесленнику, бесплатно, на несколько лет и обязываются честным словом или контрактом не вмешиваться нисколько во все продолжение условленного времени ни в образ воспитания их детей, ни в побудительные средства против лени и к скорейшему научению мастерству; обязываются также ни в каком случае не искать на учителе (не взыскивать с учителя.— И. С), когда бы тот в порыве ревностного усердия или гнева изуродовал своего ученика; таким образом, родители добровольно отказываются от священных прав своих. Принимающие же на себя труд безвозмездно учить ремеслу лентяи сами, но корыстолюбцы и, желая поскорее приобрести в своих учениках полезных себе помощников, требуют от них прилежания и деятельности, не свойственных их летам, и часто обходятся с ними слишком строго, даже по-зверски.

В Бейруте и ближайших его окрестностях, в тутовых садах, считается не более двадцати и двадцати-двух тысяч жителей, это небольшое количество людей не довольствуется туземными произведениями: плоды, овощи, хлеб, масло — все до последней [63] потребности, даже соль, которой осадки покрывают все берега моря довольно густыми слоями, привозят или из других, отдаленных округов Сирии и Палестины, или из Египта, Англии и Франции; поэтому на все съестные припасы цены здесь ужасно высокие. Но кто причиной этого? Климат, почва, жители, правители? Кажется, все понемногу. Что могла бы производить природа с помощью трудов человека, о том люди не хотят заботиться; с другой стороны, мелочные, но бесконечные взыскания отнимают у жителей охоту трудиться. Бейрутцы и вообще горожане всегда рады торговать готовым, но работать сами не любят; занятия их — с утра до вечера пить кофе, курить наргилэ, гулять, пировать, говорить и слушать россказни. Врожденная сметливость и быстрое соображение делает их очень способными ко всякому роду дел коммерческих, но равнодушие к судьбе единоземцев, недостаток бескорыстной любви к отечеству, отсутствие народной гордости, возвышающей человека в глазах других, лишают их законного права быть основою народа, быть оплотом родной земли; самозабвение для счастья друзей, самопожертвование для выгоды и славы родины — эти слова и выражения не совершенно им знакомы.

Другая тысяча лет после Мугаммеда идет печально над разрушенным Востоком, и заря возрождения еще не восходила над ним; другая тысяча лет, как дикие ученики самозванца-пророка Абу Обейда и Халед, в правление первого халифа Абу-Бекра ²⁷ сменив посох пастуха на меч воина, завладели Сириею; тогда образование и промышленность, испуганные широкими потоками крови, сопровождавшими новое учение, бежали с родины; с тех пор изгнанники не возвращались хотя на миг одушевить прекрасную, но одичалую страну. Хотя арабские историки, а по их следам и новейшие Европейцы окружают век последних халифов на Востоке блеском просвещения, но кажется, что этот золотой век наук и промышленности — век баснословный. Если же он и существовал, то просвещение не было нисколько народным; при пышных дворах изнеженных халифов праздные льстецы занимались сочинением похвальных слов и од своим владыкам. Другие, от нечего делать вздумав заниматься астрономией, делались пустыми астрологами; философы были бесполезными метафизиками; богословы ограничивались толкованием Корана; медицина шла об руку с кабалистикой. Во всяком случае, если просвещение оживляло счастливый Восток под мудрым правлением халифов, то от блистательного здания не осталось теперь никаких следов, ни обломков наук: в пустыне кочуют лень и корысть, нищета и преступления.

Доселе потомки этих аравийских пастухов, преображенных Кораном в грозных завоевателей, составляют главную часть мусульманского народонаселения Сирии, коренные жители которой, слившись с пришельцами, приняли их язык и взаимно передали друг другу нравы, привычки и одежду. Древний сирийский язык, как и еврейский, сохранился только в немногих [64] книгах; у некоторых христианских племен на нем отправляется Богослужение, хотя одно только духовенство несколько понимает этот мертвый язык, занимаясь изучением его по необходимости.

Ныне Арабы-христиане имеют средства к образованию своих детей в училищах, находящихся при монастырях, учреждением которых они обязаны почтительному вниманию Европы к Святой Земле.

Первые, подавшие благой пример, были католические монахи — иезуиты, лазаристы, францисканы ²⁸, они, селясь в Сирии, приобрели постепенно с помощью набожных благотворителей во всех городках места для построения монастырей и завели при них школы, куда принимаются бесплатно дети всех исповеданий и сословий, богатых и бедных; их обучают закону Божию, арифметике, языкам: арабскому, французскому, итальянскому; дают им некоторое понятие об истории и других науках; самых беднейших из них безвозмездно кормят и одевают; всех же вообще снабжают необходимыми книгами, из которых арабские печатаются в Сирии, в монастырских типографиях. Иногда встречаются очень образованные молодые люди из туземных богатых фамилий, получившие воспитание в этих благотворительных заведениях. Наконец, православное духовенство с горестью заметило, что отцы римской церкви, не довольствуясь славой быть наставниками юношества, быть просветителями полудикого народа, внушают своим иноверным воспитанникам правила католицизма и многих вырывают из недр их прадедовской веры. Вследствие этого главы Православной Церкви, в свою очередь, устремили все свое внимание на учреждение при монастырях училищ на том же основании относительно бедных людей и положили принимать только детей греческого исповедания ²⁹, обучать их закону Божию, арабскому и греческому языкам, арифметике и истории. С помощью русских благотворителей они с успехом продолжают начатое дело, а в Бейруте заведена уже типография стараниями господина Базили, русского генерального консула в Сирии и Палестине ³⁰.

Американские миссионеры также завели в некоторых городах школы, но они очень мало привлекают учеников, и едва ли протестантизм сдружится когда-нибудь с пламенным характером Арабов ³¹.

Мусульмане имеют свои училища при мечетях, но редкие посещают их и всегда ограничиваются умением читать и писать; самые любознательные нейдут далее толкований корана. Сколько могли мы заметить — все Арабы вообще расположены к полезным нововведениям и способны к принятию основательного образования.

Средиземное море могло бы доставить Сирии неисчислимые выгоды, которыми умели так хорошо пользоваться в древности всесветные финикийские купцы; ныне же их наследники погружены нравственно в убийственный сон лени и, уступив свое [65] законное право Европейцам, довольствуются честью быть их мызниками ³², почти рабами, за самую ничтожную плату. Сирия теперь достояние иностранных купцов, жертва взяточников пашей и других чиновников Порты; нерасчетливая их алчность губит в жителях чувство народной гордости; неумеренными и часто несправедливыми налогами истребляется в них всякое расположение к промышленности и к самостоятельной торговле.

Между Турками лихоимство не преступление; напротив, они считают глупостью, чуть ли не пороком, кто не умеет, униженно сгибаясь перед сильным, оскорблять и грабить слабого.

Нельзя придумать, для чего бы Бейрут был обнесен тонкою стеною, разрушающейся вместе с десятью своими башнями, которым Арабы дают громкое название крепостей и которые недавно по распоряжению совета пашей назначены в продажу с публичного торга как частные домы. Сомнительно, чтобы стена и башни могли долее часа сопротивляться действию самых легких полевых орудий; следовательно, прямое назначение этих стен — не защита города, а чтобы ничего нельзя было пронести, не заплатив бесчеловечной пошлины в таможню, даже за туземные произведения наравне с иностранными, которые уже очищены от пошлины при выгрузке на берег. Сборщики этой несправедливой повинности сторожат у всех городских ворот, так что бедняк из местных и окрестных обывателей, рыболов или зеленщик и другие обязаны платить пошлины прежде, чем продадут свой товар, который также не смеют сами сбывать на рынке и улицах, а должны сдавать в лавки, откупившие у пашей это право. При таком стеснении торговли туземцев удивительно ли, что между ними не существует и тени промышленности, оживляющей и страну и народ, которому при всей грубости и жестокости его нравов нельзя отказать в редких умственных способностях — это алмаз в коре, и как мало нужно, чтобы огранить его в блистательный блеск на благо человечеству.

Лень и беспечность не суть отличительные и врожденные черты Арабов; они очень трудолюбивы и любознательны, но деятельность их, не поощряемая снисходительным вниманием турецкого правительства, весьма мало прибыльна; последнее не хочет утруждать себя неизбежными и многосложными заботами при всяком полезном нововведении, особенно когда оно сопряжено с необходимостью отменить какие-нибудь повинности или только уничтожить доходные злоупотребления. Все таможни отдаются обыкновенно на откуп как будто за недостатком добросовестных чиновников, но на самом деле для избежания прямых сношений с иностранным купечеством, которое, хозяйничая в Турции под покровительством своих держав, посмеялось бы бессильной алчности ее владетелей. Откупщик же, как промышленник, платя вдруг за некоторое время, старается потом всеми средствами выручить втрое откупную сумму, нисколько [66] не заботясь о пользе общественной; таким образом, вся тяжесть неумеренной повинности лежит на жителях.

Порта равнодушно смотрит, как Англия, вместо того чтобы быть гостьею на Средиземном море, невозбранно хозяйничает на нем, воздвигая на его зыбкой поверхности целые города из своих кораблей, купеческих и военных, и как вообще иностранцы, пользуясь стеснением промышленности туземцев, слетаются тучами толстеть и наживаться, скупая от них почти за ничто богатства всей страны. Ужасная бедность народа столь очевидна, что самому невнимательному взору трудно не заметить горестного положения жителей, окруженных всеми благами природы; довольно сказать, что нищета водит их в лохмотьях, полунагими от колыбели до гроба. Женщины едва имеют тряпки для того, чтобы закрывать свои лица от взоров мужчин; а многие лишены и этой возможности сохранять ненарушимо древний обычай своих прародительниц и принуждены оставлять на позорище любопытным свои смуглые, иногда прекрасные лица ³³.

Горцы и вообще поселяне вовсе не занимаются ремеслами ³⁴; их искусство обрабатывать землю так ничтожно, что если б не производительность самой природы, то они наверно умирали бы с голоду ³⁵; вся их промышленность ограничивается собиранием плодов земли и даровым доходом от домашних животных. Сборы шелку, шерсти, вина, оливкового масла за несколько лет принадлежат иностранным купцам, ссужающим поселян деньгами за жестокие проценты — от 20 до 24. Владельцы садов и земель, неся тяжелые повинности, принуждены покупать дорогою ценою возможность удовлетворять безвременные взыскания правительства и за это прославляют иноземцев своими покровителями. Фабрик и заводов, принадлежащих собственно туземцам, очень мало, и те весьма еще далеки от совершенства.

В Дамаске ткут шелковые, полушелковые и бумажные материи, также немного шерстяных; сверх того почти в каждом городе находятся мастера, приготовляющие шелковые кушаки; в Яффе есть два мыльных завода. Но все эти произведения туземцев большею частью грубые, очень редко посредственные, продаваясь по низкой цене, потребляются исключительно на месте ³⁶.

Неумеренность множества податей есть главная причина жалкого состояния промышленности в народе, который, владея прекрасною, богатейшею страною мира, мог бы быть образцом деятельности, которого предки были первыми просветителями человечества, учителями мореплавания и торговли.

Теперь кроме поголовной подати, называемой харадж и тяготеющей только над подданными-иноверцами, кроме общей поземельной и подати со всех недвижимостей, доставляющих доход, и называемой салгин, собирается усуль со всех произведений растительности и животности, с поселян, земледельцев [67] и пастухов; потом еще ресм — со всех изделий; с ремесленников же особенно взимают десятину по оценке их трудов; наконец, таможня взимает пошлину 10/100 со всякого произведения природы или рук человека при перевозе из одного места в другое, хотя бы это было в пределах одного и того же округа. Сверх того все вообще ремесленники обязаны брать от паши потребные им материалы, если они находятся в казенных кладовых; выбирать не позволяется, торговаться тоже; за отказ наказывают и дают насильно, а потребное для покупки количество назначается продающим.

Все иностранцы в Турции свободнее вольных птиц в поднебесье, а потому вся торговля Сирии, как внешняя, так и внутренняя, находится в их руках. Немногие из местных жителей под именем поверенных принимают участие в их обширных торговых делах; еще меньшее число туземцев, состоящих под покровительством иностранных консульств, пускают свои капиталы в отдельные обороты; и те и другие трудятся с успехом, потому что находятся вне притеснений; иностранец может все, а туземец — ничего; христиане и мусульмане равно не могут считать своего трудового имущества неотъемлемою собственностью.

Хотя в Сирии, кроме пашей да войск, нет ничего турецкого, но все же она составляет провинцию Оттоманской Порты и должна бы наслаждаться спокойствием и процветать наравне с прочими областями государства, если те в самом деле находятся в этом счастливом положении под покровительством благотворительных новых узаконений; но с Арабами и в особенности с горцами справляться было бы нелегко и не Туркам, которые очень храбры и сильны курить наргилэ в мирных кофейнях или кушать пилав в своих грязных казармах, а на неприступные твердыни Ливана взирают с невольным трепетом и искренною мольбою, да не пошлет им судьба мериться силами с орлами поднебесными. За то в стенах города, защищенного батареями, они не только гордые властелины, но и притеснители. Они не пойдут разорять гнезда Арабов в ущельях, не пойдут туда собирать подати, но беда горцам, спускающимся долу: правители не дремлют и производят с них поборы где и как могут, законные и незаконные, а потому приносящие более нравственного вреда, чем существенной пользы государству.

Заботиться о спокойствии и благосостоянии жителей страны была бы прямая обязанность паши, живущего в Бейруте с титулом генерал-губернатора Сирии и Палестины, но по причине странного смешения новых постановлений с беспорядками прежнего управления страны он носит только одно громкое название без всякого значения. Статья разных государственных доходов совершенно от него независима и принадлежит дефтер-дару ³⁷. Все турецкие войска в Сирии находятся под непосредственным начальством сердара ³⁸, также от него независимого. Правосудие, сообразно понятиям и древним народным [68] обыкновениям, входит в состав богословия, а потому судебная часть по всем делам — духовным и гражданским, по делам брака, наследства, законного приобретения или хищения чужой собственности — находится в руках духовных лиц Ислама. Шейх-уль-ислам ³⁹ константинопольский назначает ежегодно троих мулл ⁴⁰: в Дамаск, Алепп, Иерусалим; они взносят раздавателю этих должностей значительные суммы и, в свою очередь, продают подведомственные им места кадиев и накибов ⁴¹ в городах и селениях, а те уже без всякого зазрения торгуют правосудием и совестью; достоинство муфтия ⁴² принадлежит по наследству исключительно некоторым семействам из местных обывателей. К несчастью, все эти люди, оставленные без руководства, на произвол собственного разумения, чужды всякого образования. За всем этим на долю правителя страны остается одна исполнительная власть, в городах он начальник тюрьмы, раздаватель наказаний, попечитель рынков и других общественных мест; в округах, в горах власть его еще незначительнее, потому что управление их совершенно отделено и вверено шейхам (начальникам племен); там он только увещатель возмутителей общественного спокойствия, расточитель угроз, которых никогда не может привести в исполнение, лишенный всех необходимых средств для действий быстрых и решительных, не имея в своем распоряжении ни денежных сумм, ни военных сил, кроме своего огромного жалованья да полсотни кавасов (Полицейские служители в национальном наряде). Он бывает принужден или ограничиваться действием своего редко убедительного красноречия на умы и сердца обитателей горных высот, или просить помощи сердара и содействия дефтердара, а в случае отказа ожидать распоряжений из Константинополя.

Когда Ибрагим-Паша, воинственный сын и правая рука Мегмета-Али Египетского, правил Сирией во имя и пользу своего отца, первой его заботой было водворение тишины и порядка в горах, от чего зависело спокойствие городов, благосостояние целого края. Но, понимая всю трудность подчинить жителей гор, почти недоступных, общему управлению страны, он избрал из среды же их фамилию Шааб (Шихаб.— И. С.), знаменитейшую и древнейшую из благородных мусульманских эмиров, и предоставил старшему члену ее главной линии наследственное право вместе с титулом князей ливанских управлять всем народонаселением гор и подчинил их непосредственно одной своей личной власти. Мера, глубоко обдуманная, оправдала надежды Ибрагима, как и эмир Шааб оправдал его доверенность.

Перевороты 1840 года изменили совершенно ход дела на Ливане. Когда Ибрагим-Паша принужден был уступить Порте ее давнишнее право на владение Сириею и Палестиною, то и фамилия Шааб за ревностное участие в этой борьбе в пользу Ибрагима лишилась прав своих, предоставленных ей последним. Низведенный эмир Бешир-Шааб живет в Константинополе под строгим присмотром, но не перестает домогаться своего [69] возвращения на родной Ливан с прежними правами и титулом, а между тем с помощью своих друзей волнует умы горцев ⁴³. В самом деле, если сравнить прежнее спокойное состояние страны под наследственным и почти независимым правлением фамилии Шааб с настоящими бурями, то поневоле должно желать, чтобы Порта избрала если не эту фамилию, как ненадежную и подозрительную, то какую-нибудь другую фамилию испытанной преданности правительству, но не менее уважаемую народом, и, вручив старшим членам ее по наследству главное управление нагорными округами, облекла бы их полною властью и доставила силы и средства употреблять ее на пользу государству и стране. Пока Шаабы управляли Ливаном, пока на него были устремлены орлиные глаза Ибрагима, в горах все было мирно и спокойно; минутные вспышки тушились мгновенно хладнокровным благоразумием эмира; неотразимая строгость его правосудия заставляла трепетать самую бесстрашную вольницу, оцепеняла ужасом самые отчаянные головы, самые сильные руки нарушителей общего спокойствия страны.

Теперь прежняя наследственная власть фамилии Шааб на Ливане разделена между тремя каймакамами: христианским, друзским и мусульманским; первый, эмир Гайдер, салимский Маронит, живет постоянно в Бейруте и управляет заочно вверенною ему частью гор к востоку от Бейрута ⁴⁴; второй, Ахмед-Россалан, живет в своем поместье Шьюсфате, ведомству его подчинены также многие деревни маронитов, находящиеся по разделу Порты в участке Друзов, к юго-западу от Бейрута до Сура ⁴⁵. Последний, Мустафа-Бей, прежний муралай ⁴⁶ (полковник) гвардии в Константинополе, управляет незначительною частью Ливана по береговой линии между Бейрутом и Триполи и живет в приморском городке Джибайле ⁴⁷.

Все прочие высоты Ливана, как и нагорные округи Антиливана, заселены мирными племенами Арабов, православных и мусульман; они также управляются народными шейхами, эмирами или своими духовными главами, которые все подчинены пашам — или дамасскому, или алеппскому, как и первые три каймакама, состоят в отчетной зависимости от бейрутского паши. Сверх того все они, стесненные в средствах денежных и силах военных, ограничены еще в управлении советом, составленным из первостепенных шейхов их племен, гордых, буйных и равносильных им в мнении народа, по благородству древнего происхождения и по преданности к ним жителей их участков и селений. Бейрутскому паше нет ни минуты покоя: то он должен мирить, уговаривать, обещать, то грозить и требовать, потому что все эти шейхи хотя в родстве между собою, однако несмотря на то взаимные враги или за выгоды — за права сильного, или за славу первородства; будучи ближайшие родственники каймакамов, они ненавидят их за предпочтение, оказанное им Портою, и, беспрерывно ссорясь между собою, без ведома их заставляют драться жителей своих деревень. А каймакамы, [70] лишенные средств наказывать непокорных, подлежат ответственности перед правительством за беспорядки в их областях. Особенно друзские шейхи немилосердно притесняют и грабят подвластные им деревни маронитов; последние, в свою очередь, нелегко сгибаются перед насилием и не хотят без боя, без крови отдавать и должного. Не проходит двух недель, чтобы в горах не было беспорядков.

Первое место между турецкими властями по громкому званию генерал-губернатора приморских пашалыков Сирии и всей Палестины принадлежит Эссад-Паше, седому старику, лет шестидесяти-пяти, если не больше ⁴⁸. Он еще очень свеж и крепок; сухое, угрюмое выражение лица с первого раза не располагает к нему, но его неговорливая важность, неизменное спокойствие нахмуренного чела, седины усов и бороды невольно вселяют к нему почтение. Эссад-Паша был храбрым сподвижником Махмуда, первого султана, отважившегося наступить на невежественные предрассудки своего полудикого народа, на предрассудки убийственные, но уважаемые его предками, на гибельные злоупотребления власти и прав, но которым незапамятная давность придавала вид законности; первого султана, сознавшего необходимость преобразования государства в обширнейшем значении слова — преобразования войск, правительства, народа ⁴⁹. Эссад-Паша, подвизуясь с честью на бранном поприще и в совете, хотя был всегда точным и ревностным исполнителем воли своего государя, добыл славу личными достоинствами и заслугами, но доселе остался приверженцем старины, когда по одному мановению полномочного паши, без всякого суда, сотни буйных голов слетали с плеч непокорных; по его мнению, нарушители общественного порядка не стоят судебного приговора. Образ частной жизни Эссад-Паши, его домашние привычки — все неизменно те же, какие были у его праотцев: он любит барствовать, молчать и не слушать, любит роскошь и восточную негу (турецкий кейф), что, по-нашему, просто лень, отсутствие всякой мысли, совершенное бездействие тела, спокойно расположенного на мягком диване середи целого легиона подушек. Как бы ни были важны представляемые ему дела, как бы ни был оживлен и даже жарок разговор, он упорно сохраняет свое обыкновенное хладнокровие, отвечает сухо, коротко и неопределенно; одна рука его лениво поддерживает длинный чубук, другая тихо ласкает заветные седины бороды; кажется, что он совершенно равнодушен к пользам и ущербам государства, не радеет нисколько о благосостоянии страны, вверенной его управлению и заботам; а между тем он еще один из лучших, разумных правителей в Турции; он умеет отличить правду и добрые советы от вредных умыслов своекорыстия. Многие представители европейских держав приходят к нему с гордою уверенностью убедить его в чем-нибудь и, обманутые умеренностью ответов старика, уносят с собою ту же уверенность в победе, пока действительность не разоблачит истинных его намерений. [71]

Эссад-Паша был также одним из главных действователей в истреблении янычар ⁵⁰; посланный для этого султаном Махмудом в Адрианополь, он исполнил поручение с такою благоразумною быстротою, что на другой день его прибытия этого буйного и страшного до сих пор войска как будто и не бывало ни в Адрианополе, ни в его окрестностях; этот случай — любимый предмет его восторженных рассказов о былом.

Галиль-Паша, великий адмирал, теперь временный житель Бейрута, прислан в Сирию для водворения тишины и порядка на Ливане, для разбора вековых ссор маронитов с Друзами, для потушения пламенной вражды и беспрестанного междоусобия ⁵¹. Высокое звание непосредственного начальника всех морских сил Оттоманской империи заставляет предполагать в нем человека с обширными сведениями, моряка, наученного долговременным опытом не только повелевать людьми и парусами, но и спорить успешно с мятежною стихиею; а настоящее его призвание к решению столь важных и запутанных дел на горах Ливанских — с полномочием действовать на благо племенам, уже давно отвыкшим от счастия спокойной жизни,— дает право видеть в нем просвещенного политика, поборника истины, занятого исключительно делами своего высокого назначения.

Галиль-Паша обязан всеми почестями и титулом «светлости» покойной тетке нынешнего султана, которой он имел счастье быть мужем. Теперь ему лет за пятьдесят, но на взгляд трудно дать и сорок; рост его, между небольшим и средним, скрадывается еще тучностью. Он был когда-то во Франции, потом в Петербурге, а потому в образе его жизни, в его обращении вы замечаете приятную смесь азиатской роскоши с утонченным вкусом Европы. С приездом его Бейрут несколько оживился беспрестанными парадами, праздниками, фейерверками; его военная музыка доведена до совершенства. Галиль-Паша, кажется, привык обедать, засыпать и просыпаться под ее звуки; может быть, надеялся он также тронуть ими грубый слух горцев, усыпить бурные страсти их...

Галиль-Паша выстроил себе за городом летний домик, где отдыхает после прогулок, которые также часты и пышны, как и поезды по улицам города. Кроме многочисленной свиты ему обыкновенно предшествует толпа кавасов с оркестром музыки, а шествие заключается ротою солдат в парадных мундирах. Его светлость можно принять скорее за частного путешественника-богача, обладателя волшебного непустеющего кошелька, чем государственного сановника, которому вверена судьба народа, на котором лежит ответственность перед правительством за благосостояние страны, за счастье ее жителей, за выгоды своего государя.

Немик-Паша ⁵² и Решид-Паша ⁵³, в ведении которых состоит турецкая армия в Сирии, известны своим блестящим (парижским) образованием, храбростью в поле и остроумной любезностью в модных гостиных; со вторым из них мы недавно [72] имели случай познакомиться у нашего консула, и военачальник вполне оправдал наши ожидания.

Али-Паша, генерал-губернатор дамасский, занят более своею кухнею, чем делами области, вверенной его управлению; за то его каймакам — один из редких плутов. Али-Паша — живое изображение баснословного Сердара нашего Крылова.

Веджиб-Паша, генерал-губернатор алеппский, зять Эссад-Паши, верный отпечаток древних турецких вельмож ⁵⁴. Суровый вид его, говорят, соответствует почти зверскому его характеру. Уважая в Сирийцах потомков славных Финикиян, древних просветителей человечества, мы не назовем их дикими, но справедливость требует сказать, что все племена, населяющие ныне Сирию, очень давно уже огрубели. Несмотря на то, в их нравах заметна одна неискоренимая черта, издревле общая всем народам,— это глубокое почтение к древности и благородству происхождения; но на Востоке, где все страсти человеческие проявляются сильнее, эта черта отмечена на сердцах и умах резко и ярко. Народ высоко ценит свои родные знаменитости, с подобострастием смотрит на своих вождей-единоземцев и считает волю их законом; одна необходимость заставляет оказывать наружное уважение к ненавистным турецким властям. Наконец, богачи и иностранцы пользуются также особенным вниманием Сирийцев; здесь, как и везде, первенство между знатью страны определить трудно, потому что каждое племя, каждое подразделение племени имеет своих шейхов или эмиров, благородные и многочисленные семейства которых, выводя свое родословие чуть не от внуков Исмаила или Пигмалиона ⁵⁵, пользуются безграничным почтением в народе. Богатство, занимая второе место, имеет сильное влияние на сидящих выше; на третьей ступени стоят личные достоинства человека не знатного, не древнего происхождения; никакие услуги отечеству не могут вознести его на первую ступень; нужны века, чтобы народ, забыв его ничтожное происхождение, почтил в достойных правнуках его незабвенную память.

Все благородные арабские фамилии каждого племени разделяются на три степени по древности происхождения; должно предполагать, что вторая и третья из них произошли от соединения через браки членов первостепенных фамилий с простолюдинами, потому что и ныне благородный бедняк, отдавая дочь в супружество богатому простолюдину или женясь сам на дочери богача незнатного рода, нисколько не роняет своего достоинства, напротив, выигрывает в народном мнении.

Первое место между благороднейшими эмирами на горах Ливана и Антиливана занимают две ветви многочисленной фамилии Шааб. Антиливанские шейхи, члены младшей линии, всегда отдают все должные и употребительные знаки почтения и покорности ливанским, как старшим в роде. Эти-то эмиры старшей линии долгое время были полновластными и почти независимыми правителями всего народонаселения обоих [73] горных хребтов. По свидетельству одних, весь этот дом был всегда христианским, а по уверению других, только последние из этих владетельных князей тайно приняли от маронитов христианскую веру, но соблюдают рамазан и праздники мусульманские, во дворце же своем имеют домашнюю церковь. Последний из них, эмир Бешир-Шааб, лишенный Портою всех прав за преданность Ибрагиму-Паше, живет теперь изгнанником в Константинополе ⁵⁶. Эмир Абдалла Газирский, член той же фамилии, близкий родственник эмиру Беширу, славится личною храбростью и благородством в поступках; по наружности он мусульманин, а по уверениям католического духовенства — тайный христианин. Из племянников эмира Бешира двое ослеплены им по подозрению в возмущении — один из них самый ревностный мусульманин; третий — Эссад, шейх абейский, добрый и честный человек ⁵⁷.

Из второстепенных шейхов нам известны: эмир Саад-Эддин Хасбейский, славящийся благоразумием, бескорыстием и редким здесь нелицеприятием. Эмир Гайдер, тоже Хасбейский, человек с продажною душою, трус и сверх того честолюбец ⁵⁸. Нынешний каймакам мусульманский Мустафа-Бей, уроженец ливанский, был прежде муралаем в Константинополе.

Между благородными шейхами Друзов первостепенными считаются две обширные фамилии — Джемблатие и Узбекие ⁵⁹, спорящие за первенство; а оттого и все племя Друзов разделяется на две партии, получившие от них свои названия. Старший член одной благороднейшей линии, из колена Джемблатие, был отправлен в Лондон для получения европейского образования; может быть, Англия хотела упрочить за ним впоследствии власть на горах ливанских; может быть, хотела создать для него полузависимое государство; к несчастью, он возвратился на родину безумным и живет в окрестностях Бейрута, не имея никакого влияния на дела Ливана ⁶⁰. Брат его не так давно зазвал к себе на пир своих двоюродных братьев и угостил сам себя родственною кровью, вероломно перерезав их; была ли то месть за какую-нибудь обиду, или они мешали ему в каких-нибудь честолюбивых замыслах? Скорее первое, потому что тотчас после этого злодеяния он удалился в поместье своего тестя и теперь ни во что более не вмешивается. Нынешний друзский каймакам Ахмед-Рассалан, также из фамилии (группировки.— И. С.) Джемблатие ⁶¹, человек сурового нрава, но не одаренный способностями, необходимыми для правителя, ни твердою волею, ни быстрым соображением, ни хладнокровием; его влияние слабо, даже ничтожно. Шейхи Насиф-Абу-Накед ⁶² и Саид-Джемблатие ⁶³ также славные происхождением, богатством и личными достоинствами; они считают себя достойными соперниками Ахмеда-Рассалана на каймакамство.

Ариан Шибли, известный в горах своими воинственными способностями, с горстью храбрых товарищей долго боролся с полками султана и уступил наконец только хитрости; друзья. [74] Англичане призвали его в Бейрут под предлогом переговоров и, поручась за безопасность его личности... потом выдали паше; теперь он содержится в Константинополе под стражею ⁶⁴. Эмир Шааб, остерегаясь употреблять с ним строгость, ограничивался дружественными отношениями; сам Ибрагим-Паша уважал его и не стыдился заключать с ним условия. Шейха Тальхука мы знали лично ⁶⁵. При стройном высоком росте и серебристой бороде его наружность, нося отпечаток благородства и ума, вселяет к нему почтение и доверие.

Нынешний маронитский каймакам, эмир Гейдер Салимский, славен столько же древностью своего знатного происхождения, сколько и богатством. Очень образованною и чрезвычайно богатою фамилиею в Бейруте считается большое православное семейство Бистрос; один из его членов, Хабиб Бистрос, служит драгоманом при тамошнем русском консульстве ⁶⁶. Должно еще заметить, что во всех христианских племенах хотя и есть много богатых семейств благородных шейхов, и притом много получивших прекрасное образованиие, но они, будучи цветом народонаселения Сирии, не так заметны в его бурных волнах, лотому что первые представительные места принадлежат духовенству — как по беспредельному к нему уважению народа, так и ло доверию к нему правительства.

Первосвященники сильны словом в народе, пользуются безусловным повиновением и совершенною доверенностью каждого члена их паствы, желающего сохранить благословение и милость пастыря, чтобы именем доброго христианина приобрести в народе всеобщее почтение и любовь.

Патриарх православной церкви, нося титул «антиохийского», избрал себе Дамаск постоянным местопребыванием. Нынешний патриарх Мефодий, почти столетний старец, чрезвычайно любим и уважаем народом.

В маронитекие патриархи всегда возводятся заслуженные епископы синодальными выборами и утверждаются в Риме папою; постоянное местопребывание этих первосвященников есть монастырь Канабино ⁶⁷, построенный в неприступном ущелье гор к востоку от Бейрута.

Когда политика Европы сочла приличным, изгнав из Сирии Ибрагима-Пашу, возвратить ее в непосредственное владение турецкого султана, то и себе усвоила право покровительства и безграничного влияния на все дела этой провинции, на взаимные отношения всех племен, ее населяющих, к правительству и между собою, сколько по части гражданского управления, столько и по исповеданиям; в первом случае — чтобы сохранить и упрочить страну за законными владетелями, во втором — из пламенного участия к судьбе христианства в Святой Земле.

Западные европейские державы, покровительницы Сирии избрали ее более поприщем вечной политической брани. Заботясь столько же о благосостоянии ее жителей, сколько Японцы о торговле Американских Соединенных Штатов, они устремляют [75] все внимание исключительно на свои частные выгоды, какие только можно извлечь из почтительной преданности к ним племен и принужденного снисхождения местного правительства. Соперничая между собою, эти просвещенные человеколюбцы избирают полудиких туземцев невольным орудием своих видов и интриг, принимая под свое особенное покровительство разные племена, беспрерывно нарушают между ними мир и согласие, раздувают пламя взаимной вражды и помышляют только господствовать в стране, первенствовать во мнении народа и властей.

Одна только православная Россия идет путем правды и из уважения к правам собственности руководствуется благородною умеренностью. За то Арабы глубоко уважают имя русское. Единоверцы преданы исполинской державе Севера как заступнице от врагов, как своей представительнице у законных властей. Все прочие племена Сирии, как христианские, так и мусульманские, чтут и благословляют Россию за строгое беспристрастие, за непоколебимую преданность истине.

Если Франция, имея особенные виды на Сирию, надеется найти когда-нибудь в маронитах, которым она оказывает покровительство, твердую опору своего владычества в стране, то тщетная надежда! Племя маронитов в Сирии — как капля в море, а все прочие христианские племена в лице посланников Рима ненавидят Французов за возмутительные речи и действия их проповедников против церквей иноверных, за раздоры, за соблазны, вносимые ими в недра семейств. Для мусульман Француз и злой дух — одно и то же, а всякое правительство только при единодушном уважении народа может быть уверено в силе своей власти, в преданности подданных.

Англия, вечная соперница Франции в силе, славе и богатстве, покровительствуя Друзам и поддерживая их в неправедных нападках на маронитов, не имеет, кажется, другой цели, кроме невинного желания противопоставить что-нибудь своей неприятельнице и доказать всем, что дружба Англии стоит расположения Франции, а иногда может цениться и дороже. В этом случае цель достигнута совершенно, успех положительный венчает лондонскую политику. Но если Англичане под личиною покровительства таят стремление сделать когда-нибудь Сирию своею рабою, подобно Индии, и надеются на непоколебимую преданность и содействие Друзов, то очень ошибаются: ничто не может сравниться с лживостью и коварством Друза. Эти свойства он всасывает с молоком матери. Все же христианские племена без исключения вместе с мусульманами не только не признают Англичан членами христианства, но в простоте сердец принимают их за гонителей, за опаснейших врагов святой веры; боятся их как чумы и сильно ненавидят американских проповедников протестанства, которым Англия не отказывает в своем покровительстве. Поэтому можно думать, что Сирийцы скорее пойдут в огонь, чем примут закон от Англичан. [76]

То Друзы бунтуют и ослушники верховных властей набегают кровожадными тиграми на соседние деревни маронитов, истребляют людей и их домашних животных, губят сады и нивы, сожигают жилища и амбары; то марониты восстают отмщать старые, но незабытые кровавые обиды; всякий раз и те и другие надеются легковерно на своих покровителей, уверяют друг друга в скорой помощи, которую будто бы спешат им подать флоты их союзников, чтобы дружным напором истребить дотла ненавистных врагов. Эти слухи быстрее падучей звезды пробегают по горам, волнуют, подстрекают народ и тонут в развязке плачевных драм; где они родятся, как умирают — про то мы не знаем. Вот следствия просвещенного внимания великих западных держав Европы к Сирии и к Святой Земле. Австрия идет по следам Франции, Пруссия примкнула к Англии. Австрийцы известны народу под именем «Немса»; наши добрые соседи, осторожные Немцы, вообще не пользуются расположением отважных Арабов.

Спустя несколько недель по нашем прибытии в Бейрут в одно майское утро мы были удивлены отдаленным гулом частой ружейной перестрелки; мы жили тогда в одном из садов Раст-Бейрута, и нам казалось, что действие происходило в садах, по другую сторону города, очень недалеко от стены; но мой сеис (конюх), Араб, отлучавшийся всегда рано в город для закупок, по возвращении принес нам весть, что Друзы и марониты открыли друг против друга неприязненные действия в горах, часов за шесть езды от Бейрута. Велев оседлать коня, я поспешил в город. Господа консулы, запершись в кабинетах, никого к себе не принимали, но пересылались записками; чиновники работали в канцеляриях, не поднимая головы, драгоманы бегали и суетились. Мне, не посвященному в тайны политики, казалось очень странным такое беспокойное участие Европейцев. Когда вечером я пробирался домой, подстрекнутое любопытство заставило меня несколько раз приостановиться на улицах с знакомыми; все толковали о прогулках, вечеринках, ужинах, о торговле, барышах, убытках, а на вопросы о воюющих горцах отвечали нехотя, будто желая показать, что о подобных пустяках не стоит и говорить. Мы ничего не понимали в этой страшной противоположности деятельного внимания одних и холодной беспечности других.

Спустя несколько времени завеса тайн была приподнята и для наших глаз, загадки были разрешены.

Эти смуты так часты в смешанных нагорных округах, что приморские горожане привыкли к слухам о кровавых схватках горцев, как к пошлым возгласам о нестерпимом жаре летом, о проливных дождях зимой. Купечество не удостаивает внимания междоусобия маронитов и Друзов, потому что они не имеют никакого влияния на ход торговых дел. Паша, генерал-губернатор страны, сознавая ничтожность своего вмешательства без сильных вспомогательных средств, сидит спокойно в своем [77] дворце, придумывает двусмысленные ответы на докучливые вопросы своих друзей, представителей иностранных держав-покровительниц, которые одни и принимают живое участие в этих пагубных раздорах горцев: одни — из тщеславных или корыстных видов своей политики, другие — в качестве друзей человечества и защитников притесненных единоверцев, третьи — как поборники христианства и правды, как блюстители порядка и общего спокойствия жителей Земли Обетованной.

Друзы занимают теперь юго-восточную и южную части хребта, от древнего Бальбека почти до Сура, и считаются потомками африканских переселенцев, которые ушли в Сирию от завоевателей Египта и укрылись в неприступных твердынях Ливанских гор; здесь взаимные выгоды и общая необходимость защищать свою свободу и свои вероисповедания сдружили тесно разноплеменных разноверцев, маронитов и Друзов, детей и приемышей страны. Бог знает, долго ли продолжались их братство и дружба под патриархальным правлением шейхов, когда и за что в первый раз поссорились они; известно только, что эти два племени издавна были уже во вражде между собою. Марониты занимают высоты Ливана к востоку от Бейрута до верховья реки Эль-Аккар, впадающей в Средиземное море близ приморского городка Ортоза, но многие их селения разбросаны также между друзскими в округах бейрутском и сайдском, а как эти участки земли признаны собственностью шейхов последнего племени, то и жители их, марониты, необходимо должны были остаться под управлением друзских властей. Шаабы невольно усилили взаимную ненависть этих двух племен предпочтением, оказанным ими маронитам в избирании себе советников, секретарей, поверенных воли и действий, потому что марониты, покровительствуемые Римом и Франциею, имея при своих монастырях училища, имеют способы к некоторому образованию, что дает им большой перевес над Друзами в делах управления и тяжб. Между тем маронитское духовенство, всегда окружая особу князя то как секретари и советники, то в звании наставников его детей, с пламенным усердием внушали своим воспитанникам правила христианской веры, и их похвальные старания не остались без плодов. К дикой вражде за различие верований присоединились зависть за раздел мест и выгод земных — вот две достаточные причины, возбудившие в Друзах неутолимую жажду мщения. Но при грозных князьях Шааб зверские страсти редко осмеливались выйти наружу и тотчас умирали, раздавленные железной рукою мудрой и могучей власти, не успев еще оставить и царапины на лице родной земли, не только изрыть ее глубоко, как ныне, костями ее сынов, обнажить топором, обезобразить пожаром. Теперь враги, едва примиренные угрозами и обещаниями правительства, снова уже бунтуют, снова восстают друг на друга, обманутые, в надежде верховного суда, в ожидании праведного решения неразрешимых ссор; снова плуг заменен ружьем в руках [78] хлебопашца, снова пламя по горам истребляет все на пути своем. Относительно этой народной войны можно сказать утвердительно, что сами горцы сражаются совершенно без всякой цели: они одушевлены только стремлением жечь и сгорать, убивать и умирать. Другие, пользуясь этою вековою ненавистью, основывают свои надежды на беспрерывных смутах и несчастьях: одни, чтобы доказать невозможность благосостояния страны, спокойствия ее жителей под правлением Турции; другие стремятся уверить, что эмир Бешар-Шааб для Ливана необходимее воздуха и солнца; третьи под личиною друзей правды и человечества таят какие-то туманные, отдаленные виды, которых мы не понимаем.

Первый лавр, первая пальма христианской проповеди в новейшее время принадлежит католическим монахам; нет уголка на земном шаре, забытого их благочестивым усердием: лишения, труды, смерть, продолжительные, ужасные страдания не сильны остановить святой их ревности, торжествующей над всеми препятствиями.

Первые из римско-католических монахов, которые завели монастыри и училища в Палестине и Сирии, были, кажется, из ордена Святого Франциска и капуцины ⁶⁸, потом иезуиты, которым наследовали лазаристы. Покровительство европейских держав, особенно Франции, доставляет латинской церкви на Востоке неисчислимые выгоды и преимущества; почтение турецкого правительства к духовным лицам римского исповедания дает им большой перевес в глазах народа над православным греческим священством. Во время же гонений, воздвигнутых на православие ⁶⁹, они приобрели множество последователей, которые, толпами покидая родную церковь, убегали под их защиту. И ныне в христианском мире Сирии мы видим с прискорбием беспрерывные волнения и преступления — то обращения в новые секты, то возвращения к прежней вере; все это надобно приписать предосудительной ревности некоторых посланников Рима, а еще более американских миссионеров в новейшее время, которые пришли, кажется, сюда с добрым намерением просветить сидящих во тьме и тени смертной, но, увлеченные непростительным фанатизмом, изменяют своему истинному призванию. Довольно робкие, чтобы решиться на великий подвиг врачевания умов, зачумленных ложным учением алкорана, не довольно вдохновенные, чтобы привлечь к себе сердца силою слова, они покупают себе учеников в христианском племени. Полудикие бедняки, сребролюбцы, богатые рабы страстей, наконец, святотатцы бегут, впрочем очень немногие, под знамена других церквей: одни, чтобы питаться, не трудясь; другие, чтобы угодить минутной прихоти сердца; третьи, страшась преследования и заслуженной кары. Миссионеры принимают всех их ласково в число своих учеников.

Одной из главных причин сокрушительной вражды между маронитами и Друзами можно также считать американских [79] миссионеров, которые с помощью Друзов своевольно заводили училища в маронитских селениях, набирали учеников между последними силою и обольщениями, внося с новым учением соблазн и раздоры в семейства; за то марониты до того ненавидят этих проповедников, что при первой удаче против своих врагов они непременно сожгли бы и их самих, и их домы в окрестностях Бейрута. Друзы, в свою очередь, говорят, что дружба их с Англичанами основана на том только, что последние не христиане; и это мнение о протестантах равно разделяют все грубые племена Сирии.

Просвещенные и человеколюбивые сыны Европы и Нового Света много способствуют к развращению Сирийцев, покровительствуя изменникам веры прадедов, изменникам не по убеждению, а по расчету земных выгод, которые, не понимая важности преступления, не предвидя гибельных следствий, предаются обольщению как наличного золота, так и несбыточных обещаний самозваных апостолов, но спустя несколько дней уже ждут нетерпеливо удобного случая опять возвратиться под покров родной Церкви с раскаянием, менее притворным, чем отпадение. Так эти отцы-проповедники, хранители божественных заветов, худо понимая свои священные обязанности, соперничают между собою, грабят взаимно свои духовные паствы и, обращая в христианство христиан же, величаются друг перед другом своими подвигами и успехами. Как были бы почтенны и святы труды их, если бы они ограничились проповедью Божественного Слова к не обращенным еще на истинный путь жизни.

Говоря выше, что христиане по своей многочисленности могут считаться вторым господствующим народом в Сирии, мы принимали страну не в нынешних ее границах — от Александретты до Газы, от Средиземного моря до Аравийской пустыни. Под именем Сирии мы разумели только береговую линию от устья реки Оронта до Сен-Жан-д'Акра, или древней Птолемаиды, также исключая весь алеппский пашалык и большую половину дамасского; мы включали в границы страны долины и хребты гор до равнин и степей, заселенных дикими племенами Арабов-мусульман или занятых кочующими Бедуинами; и те и другие, как потомки аравийских завоевателей, не могут быть приняты за поколения древнесирийские.

Итак, если христиане разных исповеданий составляют главную часть земледельческого народонаселения береговой и нагорной Сирии, то Православная Церковь считает в своих приходах более половины Арабов-христиан. Кроме того, во всех почти приморских городах около трети всего разноверного народонаселения составляют жители греческого исповедания; высоты и долины Антиливана в дамасском пашалыке, плодоносные поля Антиохии исключительно заняты деревнями и городками Арабов православных. Патриарх их, нося титул «антиохийского», имеет постоянное местопребывание в Дамаске, [80] заключающем также в стенах своих около тридцати тысяч православных в числе ста тысяч жителей разных исповеданий.

Все первые степени монашествующего православного духовенства заняты большей частью Греками, из которых многие, поселившись в Сирии еще в юности, совершенно усвоили себе язык своих духовных детей, сдружились с их обычаями. Все сирийские пастыри отличаются строгою нравственностью, истинным смирением, примерной снисходительностью к слабостям других. Будучи ответственными представителями своих единоверцев перед правительством, они обращают отеческое внимание на свою паству, не щадя ни имуществ церковных и монастырских, ни самой своей жизни, чтобы видеть ее всегда спокойной, чтобы оградить ее от смут и бурь разрушительных; они не вмешиваются в дела гражданского управления, ограничиваются посредничеством, благими советами, увещаниями и вспоможениями одной стороне, просьбами и предстательством (заступничеством.— И. С.) у другой. При всем том наши сирийские единоверцы не могли совершенно укрыться от зорких глаз миссионеров, которые, подкрадываясь исподтишка, похищают иногда легковерных, отравляют ядом обольщений счастье семейств и нарушают спокойствие Церкви. Только в этом случае можно пожалеть, что пастыри нашего исповедания, обращая все внимание на существенное благосостояние Церкви, пренебрегают образованием юношества своей паствы, что могло бы служить им крепчайшим оплотом от заразительных соблазнов удаления, хотя временного, от родной Церкви. Хотя при множестве монастырей везде заведены училища, но отцы-иноки и наставники, не довольно просвещенные сами, могут только научить своих воспитанников читать, писать и главным догматам веры. Недавно в Хосбее общее спокойствие было нарушено семнадцатью или двадцатью негодяями, обращенными в протестантство американскими миссионерами и дерзнувшими общенародно нанесть оскорбление Церкви в лице старца пастыря. Народ изгнал их каменьями вместе с учителями. Благоразумные и кроткие меры патриарха вскоре возвратили отступников в недра прежней Церкви, исключая трех-четырех корыстолюбивых вольнодумцев. Таково состояние православия в Сирии.

Сколько удовольствия доставляют здешним жителям плоские кровли домов и открытые галереи в самой их средине, окруженные со всех сторон жилыми комнатами. Часто утром мы встречаем на кровле восход солнца, когда оно торжественно появляется над снежными вершинами Ливана и его блистательный лик отражается в зеркальной поверхности моря. В ясные вечера из открытых галерей мы любуемся явлениями звездного неба.

Недавно, в ночь с 12 на 13 ноября, в Бейруте видели совершенное и продолжительное затмение полной луны. Предуведомленные заранее, мы ждали его на нашей галерее; погода была тихая и довольно теплая, небо чистое; началось затмение [81] ровно в полночь. Луна вдруг утратила половину своего обыкновенного блеску, и на серебряном диске ее яснее обозначились черные пятна. Круг луны начал медленно исчезать под находящею тенью, что продолжалось около получасу, пока светило не скрылось совершенно под черным покрывалом. Только звезды заблистали ярче, как завистливые глаза торжествующего соперника. Наконец луна, остававшаяся на небе темным пятном, начала постепенно краснеть и рдеться и за полупрозрачною дымкою тени, казалось, жарко горела кровавоцветным пламенем, но без лучей, без сияния. Эта чудесная картина продолжалась с минуту, после чего тень начала сходить, освобождая понемногу из своих объятий красавицу ночей Востока, и она еще светлее, еще радостнее прежнего заблистала над своею печальною подругою, как бы утешая — обвила ее ласково своими золотистыми лучами, облила ее волнами свету. Звезды опять сделались незаметны, опять померкли перед ясным сиянием царицы ночи.

Здесь, кстати, расскажем о смятении жителей Бейрута, происшедшем по причине затмения луны, продолжавшегося более часу. Турки и Арабы-мусульмане имеют поверье, что воздушное чудовище — Гут, род кита, беспрерывно делает поочередный смотр небесным светилам и, заметив неисправность одного из них, тотчас засудит и проглотит. В полночь муэзины, встав на минаретах провозгласить обычные молитвы над усыпленным городом, заметили бедную луну, пожираемую этим чудовищем, и отчаянными воплями дали знать о постигшем ее несчастии жителям, которые убеждены, что Гут, услыхав горестное смятение на земле, смягчает свой гнев и изрыгает назад провинившееся и проглоченное им светило; вследствие такого предположения в городе поднялся ужасный шум; одни кричали, другие стреляли, третьи били в бубны и медную посуду; артиллерия, полагая, что Гут не слышит ружейной пальбы, зарядила пушки и приготовлялась просить его погромче, но чудовище умилостивилось и отдало луну; народ успокоился, начались молитвы.

Между множеством племен, тысячи различных народов земного шара нет и двух совершенно сходных в нравах, обычаях, поверьях. Из этого хаоса противоположностей в понятиях, направлении умов, влечениях души и сердца можно извлечь, однако, возможность сравнения, можно для всякого народа найти параллель в одном из прочих если не по сходству, то по резкому отличию характеров, обыкновений, деятельности духа, направления и степени силы страстей.

Обитатели одной страны, несмотря на различие происхождений, вероисповеданий,— все это братья по родине, и хотя характер каждого племени всегда отмечен какою-нибудь отличительною чертою, но она едва заметна и часто ускользает от наблюдения в общей сумме народных понятий, обычаев, предрассудков и стремлений, которыми племена одной страны [82] обмениваются взаимно. Так, все Арабы-Сирийцы, хотя враги между собою за различие верований и мнений, за славу древности происхождения, за первенство по праву сильного, являют нам пример разительного сходства в нравах, обычаях, силе умственных способностей и увлечений чувственных, а также и замечательные особенности в духе поверий и преданий, в направлении желаний и страстей.

Общие отличительные черты характера Сирийцев — воинственность, гостеприимство и наклонность к торговле; два первые свойства, вероятно, они заимствовали от коренных Арабов, а последнее наследовали от Финикиян. Почтение к летам так велико, что не только на седины стариков отцов смотрят здесь с большим уважением, но даже младший брат уважает старшего, хотя бы этот своим поведением не заслуживал никакого внимания; юродивые и калеки также пользуются здесь особенным уважением и снисходительностью; грубый хаммал (носильщик), который со своею ношею не своротит перед поездом блистательного паши, всегда даст дорогу увечному; любовь родителей к детям, как и везде, так же безгранична, как почтение последних к первым.

Судя по последним чертам народного характера, можно бы предполагать, что женщина занимает здесь высокое место как в своем семействе, так и в обществе, что первое видит в ней свое земное провидение, а последнее, уважая ее физическую слабость, оказывает ей почтительное внимание; напротив того, здесь участь женщины очень незавидна: лишенная физической и нравственной свободы, она не пользуется ни священными правами матери, ни должным уважением супруги; во мнении общества она — полезное животное, и только; муж видит в ней рабу, обязанную исполнять беспрекословно его прихоти,— он купил ее существование. Должно заметить, что здешние христиане, грубые дикари, держатся мусульманского обыкновения покупать себе жен, но платят за них гораздо меньше.

Здесь женщина живет одною физическою жизнью; прекрасная идеальная сторона жизни для нее закрыта, и если она ощущает в себе присутствие души бессмертной, то, вероятно, в последнюю только минуту жизни, когда ангел смерти, сорвав грубое покрывало невежества, которое обвивало ее со дня рождения, внезапно раскрывает перед ней светлое познание духовного мира.

Все вообще Сирийцы горячо любят свою прекрасную отчизну, и каждое племя в особенности высоко ценит свое баснословное происхождение и гордится своими часто вымышленными предками, имя которых уважается как заветная святыня народа. Сверх того жители каждой деревни, как древние Римляне, любя беспредельно родную долину, отцовскую хату, считают за честь быть гражданами родимого селения и стараются присообщить к своему имени его название, не менее любимое и уважаемое их детьми. [83]

Арабы-Сирийцы все вообще славолюбивы, но не понимают условий чести. Друз коварен и изменчив, но маронит всегда перехитрит его; первый требует не должного повиновения, второй всегда жалуется громко, как обиженный бедняк. Мусульманин хочет казаться покровителем всякому богатому иноверцу, питаясь крошками его стола; Араб-христианин православного исповедания не столько набожен, сколько предан своей Церкви, ценя высоко честь, что сын ее всегда весел, всегда поет, никому не потворствует, никого не обижает, хочет быть со всеми в дружбе, никому не помогая ни делом, ни словом. Все Сирийцы смелы, но скромны, обходительны, уклончивы и учтивы. Араб всегда избегает ссоры, но не простит нанесенной обиды, хотя бы неумышленной; не издевается над слабым, но не испугается силы врага. Друзы, как поколение Африканцев, много отстали в похвальных качествах характера от других племен аравийского происхождения. Друз способен на всякое преступление, не уважает даже прав гостеприимства; он может быть удалым разбойником, но мужественным рыцарем или просто храбрым солдатом — никогда. Вот немногие отличительные заметки характеров разных племен одного народа. Теперь мы снова возвратимся к общему взгляду на нравы Сирийцев как детей одного семейства.

Если ваше терпение не разбилось о неописанную беспечность, медлительность, о грубую необходительность Турков, то вы смело можете им похвалиться как испытанным, железным; Турки во всем находят препятствия, не любят бороться с трудностями, тень неудачи смущает их, а ничтожный успех счастливит и делает гордыми. Напротив того, Арабы — народ пламенный, добрый, деятельный; ничто их не останавливает, ничто не затрудняет, ничто не устрашает; неудача еще более подстрекает к упорству, а самый успех редко удовлетворяет их желания. Турок, особенно чиновный, или зажиточный, или грамотей, похож на индейского петуха, начиная от походки до смышлености. Араб смотрит соколом, остроумен, ловок, проворен; ему недостает только образования. Способности души его пробуждены не все, и ни одна не развита достаточно; здесь самый разум человека неясно отличается от высшей понятливости животного, которая обращается к небу только для того, чтобы вымаливать подаяние на нужды земные.

Арабы-Сирийцы любят, так же как турки, посещать места народных сборищ, любят нежиться за чашкою горького кофе и вечным наргилэ. Но шумные, живые, занимательные разговоры одушевляют их общество, которое нисколько не похоже на скучные турецкие собрания, где царствует угрюмое безмолвие, только изредка прерываемое однообразными вопросами о здоровье и условными ответами, где все мертво, как в фантастических беседах отживших душ.

Сириец действует, производит, никогда не размышляя о последствиях опрометчивости сделанного шага. Он отважно [84] идет на встречу опасностей, равнодушно сносит превратности судьбы, в трудах войны забывает нужду отдыха, забывает томительный голод и жажду. Но он скорее умеет гордо страдать, чем быть умеренным в счастии и милосердным к побежденному врагу.

Арабы — охотники до музыки и пения, но законы благозвучия им совершенно незнакомы; звуки же, производимые оружием, особенно приятны их слуху.

Первая страница в книге — предисловие, в нравах и обычаях неизвестного народа одежда первая занимает взор иностранца. Огромные чалмы или тюрбаны в общем употреблении у всех Сирийцев, поборников дорогой старины, с одним различием цветов, присвоенных личности, как права вероисповедания. Так, мусульманина можно узнать по белой чалме и красным башмакам, которых люди других исповеданий не имеют права носить, как и зеленных тюрбанов, присвоенных только недоказанным потомкам Мугаммеда. Все вообще христиане усвоили себе цвета черный и темно-синий. Евреи избрали пестроту, но желтый и розовый у них в особенном предпочтении, а на чалмы они употребляют бумажные английские платки, затканные мелкими цветами; подобные же шали, только полосатые, употребляются на кушаки вообще всеми Сирийцами среднего, скромного сословия; богачи и молодые франты носят шелковые изделия туземных фабрик.

Цвета остальной одежды разрешены всем без всякого разбора; так, Сирийцы летом предпочитают легкую белую куртку и того же цвету широкие красивые шальвары, которых бесчисленные складки, как лавины снегу, падают от пояса до пят, белый жилет с длинными узкими рукавами и отворотами, наглухо застегивающийся блестящими пуговицами, а сверх него такая же распашная куртка с прорезными рукавами. На голове — красная феска с темно-синею длинною густою кистью, доходящею до плеч; на боку — сабля, повешенная через плечо, и часто за туго перетянутым кушаком — два пистолета. Нет ничего восхитительнее простого летнего наряда молодого, стройного Сирийца. Лица княжеских и благородных фамилий накидывают на плечи бурнус темно-зеленого, фиолетового и белого цвету. Зима изменяет немного вид одежды, ноги прячутся в толстые шерстяные чулки, а иногда в сапоги; черные и вообще темных цветов шальвары заменяют белые; куртка подбивается мехом; феска обвязывается небольшим платком; одни огромные чалмы остаются все теми же глупыми толстыми чалмами зимой, как летом. Толстый ягмурлук (капот от дождя) черного и желто-серого цветов закутывает человека от ушей до пят.

Теперь остается познакомить вас с арабскою женщиной в полном ее наряде, а это и есть самая трудная вещь, которая не всякому путешественнику может быть доступна, потому что здесь женщины, как мусульманки, так равно и христианки всех исповеданий, являются в свет под одинаковым непроницаемым [85] белым покрывалом. Все лицо завешено у них платком с белыми арабскими буквами по черному фону. Бродя по улицам и общественным садам Константинополя, мы были поражены одеждою турецкой женщины; на ней развеваются выкроенные лоскутками суконные мантии темных цветов; белый платок, обвивая лоб, щеки и нос, оставляет на свободе одни любопытные глаза сомнительной красавицы. Безвкусие этой одежды оскорбляет взор. Напротив того, мы ручаемся, что вам очень понравилась бы широкая белая мантия стройной, высокой Арабки, расходящаяся волнами с головы до полу, и из-под нее чуть выглядывающая ножка в желтом или черном полубашмачке. А черный платок, совершенно скрывающий лицо, делая всех равно прекрасными, имеет свою занимательную сторону: родные, знакомые могут встретиться на улице, поговорить и разойтись, не узнав друг друга, зато здесь смело можно обращаться с вопросами и к незнакомым. Нам кажется, что не одна целомудренная стыдливость прародительниц этого пламенного народа была изобретательницею волшебной белой мантии и черного таинственного платка; по крайней мере главным советником их в этом деле было желание укрыться в обществе от преследования ревнивых. Эта одежда, как магическим жезлом, разбивает тяжелые оковы и выпускает, как птиц из клетки, огненные страсти восточных фей. Домашняя одежда арабских женщин немного разнится от мужской: те же шальвары, не так широкие и того же красивого покроя, почти всегда пестрые бумажные и одноцветные, шелковые; жилет с открытою грудью и без рукавов; шелковая прозрачная рубашка закрывает крест-накрест грудь и руки широкими рукавами; расшитая золотом куртка — также с прорезными рукавами. На голове — красная феска с синею кистью и всегда обвязана легким шелковым платком; волосы, расплетенные на мелкие косы, закрывают всю спину до пояса, а передние локоны вьются на груди и по плечам. Сверх того арабские женщины любят унизываться золотыми монетами. Для обуви все вообще употребляют в домах желтые и черные полусапожки на мягкой подошве, а выходя на улицу, надевают сверху остроконечные башмаки, без задка, тех же цветов.

Одежда простых бедных горцев отличается от наряда горожан только грубостью и однообразием материй, которых степени доброты и цвету часто нельзя определить в мелких лохмотьях и в грязи; мы удивляемся только искусству надевать без ошибки подобные платья; впрочем, Арабы не очень любят заниматься своим убором, и, чтобы напрасно не трудиться, не тратить на пустяки времени, они, надев раз новую куртку или что другое, до тех пор не скидают ее, пока сама не спадет с плеч; нечистоплотность простого народа и в таком жарком климате ужасна; женщины от бани до бани не чешут головы, не плетут косы. Ложась в постель, они освобождают только ноги от башмаков и голову от повязки и чалмы, оставляя всегда [86] феску. Горянки все вообще прибавляют к своему наряду очень странный головной убор: это длинный серебряный рог, идущий от середины лба наискось трубою кверху, у покрывала сверху делается для него чехол; мы находим это очень безобразным. Подобные рога всегда бывают тонкие, дутые и испещрены странными фигурами; браслеты и наножники, золотые и стеклянные, во всех сословиях сводят женщин с ума и употребляются ими с излишеством и без вкусу. Сверх того мужчины и женщины клеймят руки от плеча до ногтей священными письменами, именами любезных, названиями храмов, родных городов и деревень или вымышленными рисунками, похожими на знаки зодиака. Женщины и девушки красят ногти в разные цвета, сурмят брови, а под глазами мажут синькой; румяна и белила знакомы и в Сирии.

Мы сами совершенно убеждены, что обычаи, предания старины и поверья народа, верно замеченные во всех подробностях и рассказанные отчетливо, могут дать верное понятие о народном характере. Но, к сожалению, мы еще недавно живем в описываемой стране и, не посвященные во многие тайны важных и смешных, занимательных и пустых предрассудков, общих всему народу и частных, усвоенных каждым племенем, не надеемся своим рассказом вполне удовлетворить ожидания читателей.

Чтобы представить себе ясно характер Востока, надобно все наши понятия вывернуть наизнанку; с чего мы начинаем, тем там кончают. Это вы заметите от письмен и самого содержания писем до малейшей черты в жизни общественной и частной.

Первое, что сильно поразило нас при вступлении на волшебный берег цветистого Востока,— это кладбище. Почтение, которое отдают здесь живые усопшим собратьям и прадедам, не имея ничего общего с нашими, европейскими нравами, достойно во всех отношениях удивления и последования; оно смутит непривычные взоры, как укор совести, как неотразимый довод на ничтожество блестящего образования пред величием и силою свободного ума — небесного дара. Встречая в народе полудиком священное благоговение к могиле и почившему в ней, умилительно душе; оно восхищает ее, красноречиво удостоверяя в бессмертии, пророча ей светлую будущность. Самая страшная, самая оскорбительная клятва Араба — клятва гробом отцов и бородою; самое почтительное уверение того, с кем имеют честь говорить,— его детьми и близкими.

Неопределенный и непреоборимый страх, поселяемый кладбищем в сердцах наших простолюдинов и часто образованных женщин, вовсе незнаком Сирийцам; у нас покойник и страшное пугало почти одно и то же; здесь усопший — святыня. Здесь, высоко уважая память отживших, почитают отрадою схоронить прах милый под лучшим деревом домашнего сада или по крайней мере как можно ближе к жилищам, на любимом месте вечерней прогулки. Поэтому здесь нельзя сделать шагу ни в [87] городе, ни вне его, чтобы не вспомнить о смерти, и это так обыкновенно, что беспрерывные встречи старинных надгробных памятников, воздвигнутых благочестивыми руками также уже почивших подле в свежих могилах, не только бессильны заставить содрогнуться живого, смутить грозным пророчеством о неизбежном собственном разрушении, но, напротив, лелеют его воображение мыслями о будущности, сулят ему вечную дорогую память в сердцах любимых и любящих.

Не станем распространяться о частных семейных кладбищах в садах богатых домов; это обыкновение, общее всем жителям Сирии, без различия вероисповеданий, исключая Евреев, которые предпочитают отдаленные, глухие места и горные пещеры для могил; они избирают ночь для своих погребальных шествий, соблюдая предрассудок, что по обмытии усопшего ни прах его, ни несущие гроб не должны прикоснуться к иноверцу, если желают, чтобы душа отжившего собрата была принята в вечные селения рая. Для избежания опасных встреч очень редко бывают днем еврейские похороны, и то рано на заре.

Однажды, возвращаясь с прогулки, мы видели ужасный и вместе смешной погребальный обряд: это были похороны одного друзского старшины, убитого в схватке с маронитами. Тело покойника, лежавшее на доске и покрытое мантией, было привязано на верблюде; один человек впереди вел его на длинной веревке, выл и вопил отчаянным образом; позади шли две женщины, которые, как фурии, вприскачку, коверкаясь и размахивая обнаженными саблями, провозглашали диким голосом в припев доблестные подвиги усопшего. Шествие заключалось полсотнею родных и знакомых, также делавших беспрерывно странные движения всем телом и испускавших по временам визгливые, пронзительные крики.

Христиане всех исповеданий погребают усопших при своих загородных церквах; обилие мрамора дает всем средства класть над могилами огромные плиты с изображением креста и с надписями на родных языках. Эти надгробные памятники служат столами при поминальных обедах. Католики устраивают свои кладбища за высокими стенами в уединенных местах, которые разве только случайно могут быть посещаемы. Мусульмане заселяют могилами возвышенности берегов и вообще все живописные места. Их мраморные памятники в виде остроугольной доски, исписанной золотыми и цветными письменами, или колонны, увенчанной чалмою, возвышаются над головою почившего.

Накануне торжественных праздников все мусульмане считают священным долгом посетить гробницу родных, помолиться Богу, прочитать им похвалы и обновить свои надежды на жизнь вечную.

Христиане в дни своих торжеств рано утром посещают гробницы отцов и, помолясь о дорогих и милых сердцу, располагаются весело обедать на могиле, вспоминая почившего в ней. [88]

Арабы, всегда умеренные в пище, не большие охотники до крепких напитков; поэтому их праздники вовсе не отличаются ни объедением, ни пьянством; все тот же горький кофе, все тот же пилав и жирная баранина, приправленные разного зеленью и плодами; только множество цветов и сластей разнообразят стол, а кофе беспрерывно сменяется шербетами. Но за то гулянья здесь бесконечны; наряды богаты, музыка и песни не умолкают ни на минуту, смелые игры живы и веселы, старый и малый неутомимы; один на все смотрит, все слушает, другой резвится и поет.

Сожалеем, что нам не удалось попировать ни на одной арабской свадьбе; из рассказов мы знаем, что христиане имеют одинаковое обыкновение с мусульманами покупать себе жен.

За несколько дней до брака жених в сопровождении друзей и предшествуемый музыкантами торжественно проходит по улицам в дом отца своей невесты, которую выводят и ставят у притолоки, где она и пребывает с закрытыми глазами и сомкнутыми устами по нескольку часов в продолжение всего посещения нареченного. Впрочем, и невеста не лишена возможности рассмотреть своего жениха на улице или сквозь прозрачную ткань своей фаты, или сквозь частую решетку окна, или, наконец, в замочную щелку двери обязательной свахи, заманившей к себе молодца под предлогом какого-нибудь важного совещания о предстоящем брачном пире.

Рождение младенца мужского пола есть одно из радостных и самых продолжительных семейных празднеств; поздравительные посещения родных, друзей и знакомых с приношениями подарков новорожденному продолжаются до осьми дней; с утра до вечера кофе и шербет, пилав и сласти сменяют беспрерывно друг друга. Рождение девочки не производит такого восторгу, ни шуму и празднуется только в кругу женщин; мы находим, что эта дерзкая и возмутительная несправедливость заслуживает вполне самого горького, едкого упрека. Но, впрочем, нам нет дела до Арабов, мы уже должны быть совершенно довольны, считая себя строго справедливыми в этом отношении.

Относительно воспоминаний страна полна народных преданий. Из них можно составить целые десятки книг. Многие предания сохранились поныне в бесчисленных рукописях, переходящих по наследству от отца к сыну вместе с правами на ученое звание сказочника. Мы уже имели случай говорить вам об уличных ежедневных литературных вечерах перед дверьми кофейни, куда арабский сказочник приносит тотчас по закате солнца свою дедовскую книгу в лист, в которой широко расписаны «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Ровно два часа громким и звонким голосом прочитывает он из нее несколько заветных страниц, делая на многие места длинные собственные замечания, пересыпанные остротами слова, которые в случае удачи могут упрочить за ним славу и, следственно, удвоить его обыкновенный доход умножением [89] слушателей в ущерб ученому собрату-чтецу соседней улицы. Арабы — страстные охотники слушать рассказы.

В Раст-Бейруте, на расстоянии более часу от городских стен, есть пещера над морем, называемая голубиного — от множества голубей, вьющих в ней свои гнезда; кроме этих птиц, никто не входил в нее, никто не измерял ее глубины. Народ боится проходить ночью мимо пещеры, веря простодушно преданию, что будто в глубокой древности нечистый дух или злой волшебник, украв у одного из беритских царей дочь красавицу, отнес ее в безизвестную пропасть этой пещеры и приставил неусыпными стражами плотоядных птиц чудовищной величины и страшного, безобразного вида; многие верят и уверяют других, что царевна до сих пор жива, но, заколдованная вечно, покоится в непробудном сне на золотом ложе, украшенном дорогими каменьями, освещающими блеском своим, как солнцем, стены зачарованной спальни в подземном дворце. Арабы-мусульмане высоко чтут память одного старинного шейха Негра, которого гробница за высокими каменными стенами находится в Раст-Бейруте, недалеко, от города, на крутой скале, нависшей над морем. По сказаниям, этот шейх встает в полночь и, вырастая до облаков, часто пугает проходящих; впрочем, в этом уверяют только его поклонники.

Есть предание, будто недалеко от Триполи доныне существует небольшая зачарованная хата; она полна серебра и золота, жемчуга и изумруда; дверь свободно ходит на петлях, никакое чудовище не стережет входа, и желающий может войти и выйти, не боясь, что невидимая сила захлопнет за ним навеки тяжелые врата гробовой неволи. Но сколько бы кто ни обременил себя дорогою ношею, по выходе из хаты его руки, карманы, мешки опять мгновенно пустеют, а покусившийся на кражу лишается рассудка. Знакомый нам Араб, рассказывая об этой волшебной хижине, прибавляет, что когда-то один мудрый правитель Сирии, видя, сколько это обольщение губит ежедневно людей, приказал заложить наглухо двери, и с тех пор здание представляет только скудную гробницу богатства.

Ко всему этому прибавляют, что древний владетель сокровища был царь-волшебник; побежденный случайно другим, он зачаровал свои богатства и оставил их открыто в надежде погубить соперника, но доблестный остался чужд обольщения: он искал только славы.

В Сирии, как и везде, предрассудки ходят повальными болезнями в народе. Необразованные, но пламенные суеверы составляют целую науку из нелепых поверий, которые в своем основании совершенно схожи с нашими простонародными поверьями, но производят более тревоги, потому что здесь воображение изобретательнее и, не подчиненное разуму, глупо облекает их в яркие цвета. Так, например, вой собаки наводит ужас на жителя дома, подле которого она притаилась; он не будет есть, не будет спать несколько ночей, с фонарем из окна [90] украдкою посматривает на собаку, и горе ей, если заметит, что она, воя, наклоняет голову к земле. Он немедля заряжает ружье, приговаривая: «На твою да будет голову, окаянная!», и свинец разорвет дерзкую гортань, которая будто осмелилась выть ему к скорой его смерти. Если же она поднимает морду кверху, то наутро ее ждет вкусный завтрак, за то, что она предварила хозяина дома о приближении какого-нибудь несчастья или губительного пожара, но бедный мученик предрассудка опять беспокоится, опять не спит ночи две, три. Так затмение небесных светил, особенно луны, бывает всего страшнее для мусульманского народонаселения Сирии. Неожиданное появление разных птиц на домах и их нечаянное отбытие предвещает несчастье. Аист, истребитель змей и других гадин, есть желанный гость каждого дома; народ чтит его как доброго гения; мальчик, метнувший в аиста камнем, подвергается строгому наказанию родителей.

Резвая касатка также пользуется всеобщим уважением за истребление саранчи и других вредных насекомых; и где не любят эту милую птичку? Кому не служила она примером чистой красоты, нравственного совершенства? И у нас, в России, какой счастливый жених, лаская свою невесту, не называл ее касаткой? Здесь всякий считает небесным благословением, если милая гостья удостоит поселиться и завестись домком и детками в комнате над окном или над брачным ложем счастливого супруга молодой и прекрасной жены. Этого достаточно, чтобы молодая чета, пройдя безмятежно многие годы, веровала от души в доброе предзнаменование и передала детям сладкое воспоминание несомненного пророчества счастья, посланного свыше через резвую птичку. Голубей здесь разводят и едят как кур. Ворона и сорока не могут посетить безнаказанно чье-нибудь жилище. Если чей-нибудь конь бьет сердито оземь копытом, то его хозяин, опасаясь встречи с врагом, принимает меры предосторожности; а если конь заржет и вытянет шею, это означает к вечеру свидание с родным или с другом. Крысы почитаются здесь поверенными чумы.

Арабы простодушно верят в превращение простой воды — через наговоры знахарей — и в целительную, и в зловредную. Заговорщики зубов и змей, нищие кудесники пользуются всеобщим удивлением и расположением.

Печатается по: Библиотека для чтения. 1850, т. 102. Отд. I. Русская словесность, с. 1—56.

Комментарии

1 Сажень — русская мера длины, равная 2,13 м.

2 В своих заметках по этнографии Сирии, составленных во время пребывания в Бейруте и Горном Ливане в 1896—1898 гг., А. Е. Крымский сделал запись о тутовом дереве: «Обстригают тут совершенно, со всеми ветвями, после чего остается только ствол в виде толстой палки. Листья с веток идут на корм шелковичным червям, лубок с веток обрывается, расщепляется на волокна, и из них плетут чрезвычайно прочные веревки, годные даже для качелей. Общипанные и ободранные ветки идут на топливо» (Рукописный отдел ЦНБ, архив А. Е. Крымского, ф. 1, ед. хр. 125168).

3 Аршин — русская мера длины, равная 0,71 м.

4 Полстолетия спустя, в октябре 1896 г., А. Е. Крымский писал: «Бейрут — замечательно красивый город. Он весь тонет в садах (пальмы, фиги, апельсины); улицы в нем почти европейские; чудесный вид на море; изящные здания. Стиль зданий преимущественно мавританский» (Крымский А. Е. Письма из Ливана, 1896—1899. М., 1975, с. 31).

5 Обычно плоская кровля традиционных сирийских домов перекрывалась деревом, поверх которого укладывались циновки, покрытые специальным составом из глины, смешанной с тибном (измельченной соломой), или из смеси извести, золы, песка и шкурок конопли. Существовали особые специалисты, изготавливавшие этот раствор и покрывавшие им кровлю, их именовали маджарифи (от араб, маджариф — «лопата», которой размешивается раствор) и тиййан (от араб, тийн — «глина»). Как правило, работу выполняла артель, состоявшая из тиййана, маджарифи и подсобных рабочих. Артель возглавлял мастер — муаллим, чаще всего им был сам тиййан. См.: Мухаммед Сайд ал-Касими, Джамал aд-дин ал-Касими, Халил ал-Азм. Камус ас-синаат аш-шамийа. Дж. 2. 2-е изд. Димашк, 1988, с. 295—298 (далее: Словарь дамасских ремесел).

6 Речь идет о выступающих публично профессиональных борцах — мусариа.

7 Это — хакавати (араб.), т. е. профессиональные рассказчики (Словарь дамасских ремесел. Т. 1, с. 112—114). А. Е. Крымский полагал, что «во всех землях Османской империи ходовое общее название для них — "меддахи", букв, "хвалители"». Однако упомянутый словарь различает хакавати и маддах (синоним каввал), т. е. панегиристов, в новое время занимавшихся восхвалением (сейчас мы сказали бы — рекламой) владельцев лавок на базаре и их товаров в надежде на получение платы (Словарь дамасских ремесел. Т. 1, с. 112—114; т. 2, с. 370—371, 420). Хакавати декламировали наизусть или читали отдельные части так называемых народных городских романов, т. е. рассказов об Антаре, султанах Захире, Сейфе и т. д. У каждого рассказчика в определенных кофейнях было специальное время для выступления, обычно между заходом солнца и вечерней молитвой. Подробно о рассказчиках и их репертуаре см.: Крымский А. Е. История новой арабской литературы. М., 1971, с. 49—92; Ибрагимов Н. Арабский народный роман. М., 1984; Фильштинский И. М. Эпопея о героических деяниях Антары (вступит, ст.). Жизнь и подвиги Антары (сират Антара). М., 1968; он же. Арабский героико-романтический эпос о Сайфе сыне царя Зу Язана.— Жизнеописание Сайфа сына царя Зу Язана. М., 1975 (вступит, ст.).

8 Икинды вакьет (тур.), салат ал-аср (араб.) — одна из пяти канонических молитв мусульман. Каноническими были салат ас-субх — утренняя молитва между рассветом и восходом солнца, салат аз-зухр — полуденная молитва, салат ал-аср — послеполуденная молитва, совершавшаяся незадолго до заката, салат ал-магриб — молитва при заходе солнца и салат ал-ишаа — совершавшаяся поздно вечером.

9 Пиастр — османская серебряная монета, равная 40 пара? (пара? — серебряная монета в обращении Турции с 1623 г.). В течение XIX в. пиастр (куруш) изменял свой курс: в конце 30-х годов он составлял четверть франка (25 сантимов), или примерно 20 коп. серебром.

10 Речь идет о Рас-Бейруте (Мыс Бейрут), создающем, как и ряд других аналогичных мысов Средиземноморского побережья Сирии, относительно защищенную гавань. А. Е. Крымский писал об этой части мыса: «Западная часть нынешнего города, развернувшаяся в сторону мыса Рас-Бейрут и кварталов Мсайтбе (замечательная теперь изящными внушительными зданиями университета американских миссионеров), при Ламартине в 1832 г. представляла пустырь с остатками старинных развалин» (ЦНБ, ф. 1, ед. хр. XXXVI, л. 28). Таким оставался Рас-Бейрут и в 1844 г., при авторе «Путевых заметок».

11 Городская стена и укрепления Бейрута были восстановлены Ахмедом Джеззаром (см. примеч. 43 к «Запискам русского врача») в начале 70-х годов XVIII в. После ливанского восстания 1840 г. Ибрахим паша приказал разрушить городские укрепления со стороны суши. Тогда город, имевший четырехугольную форму, занимал площадь всего 570 кв. м, располагаясь в пределах римского города. Городские стены насчитывали шестеро ворот (Said Chehabeed-Dine. Geographie Humaine de Beyrouth. Beyrouth, 1960, с 222—223).

12 «Точно так же не была заселена восточная, богатая растительностью часть бейрутского залива между старым городом и речкой Бейрутинкой ("Нахр-Бейрут"),— описывает окрестности Бейрута А. Е. Крымский.— В настоящее время тут в кварталах Ашрафийе, Рмейле и Мар-Митри мы видим роскошно сооруженные восточностильные здания бейрутских богачей, христианских нотаблей (улица Сурсуков, усадьбы Туэйни, Трэдов, Табитов и др.), а тогда, в начале 1830-х годов, эта местность от старого города до р. Бейрутинки представляла собою, по описаниям Ламартина, пышное лоно природы, правда, не дикой, а садовой» (ЦНБ, ф. 1, ед. хр. XXXVI, л. 28).

13 Хурш-Бейрут (Бейрутский лес) был насажен эмиром Фахр ад-дином II (1572—1635), чтобы остановить движение песка на культурные земли. В конце 1840-х годов К. М. Базили писал: «В Бейруте самое образование берега, выступающего мысом далеко в море, причиняет то же явление (движение песка.— И. С). Пески покрыли уже всю южную полосу этого мыса на огромное пространство и глубоко погребли множество садов и плантаций и даже дома в два этажа, коих местоположение еще помнят старики. В восьмилетний период моего пребывания в Бейруте пески эти подвинулись вперед на десять с лишком сажен среди богатейших плантаций» (Базили К. М. Сирия и Палестина..., с. 33).

Об Ибрахим-паше см. примеч. 45 к «Запискам русского врача».

14 В пределах Ближнего Востока, одного из центров древнего земледелия, располагались два центра происхождения многих земледельческих культур: средиземноморский, который, по определению Н. И. Вавилова, дал миру около 10—11% видов культурных растений, в том числе оливу, рожковое дерево, инжир, многие овощные и кормовые; и юго-западно-азиатский, который ввел в «культуру еще 14% мировой флоры (многие бобовые, почти все выращиваемые в Европе плодовые растения, включая и виноградную лозу). См.: Вавилов Н. И. Учение о происхождении культурных растений после Дарвина.— Советская наука. 1940, № 2.

15 Померанец (горький апельсин, бигарадия) — вечно зеленое многолетнее плодовое растение рода цитрус — Citrus vulgaris. Его листья и кора употребляются в медицине, парфюмерии и кулинарии.

16 См. примеч. 10 и 11 к «Воспоминаниям о Сирии».

17 В древности — Акка, торговый город Финикии, первое упоминание в источниках относится к XV в. до н.э. В III в. до н.э. город, переименованный в Птолемаиду, вошел в государство Птолемеев, столицей которого была Александрия. В разные годы XII в. Аккой владели крестоносцы, называвшие город Сен-Жан-д'Акр.

18 «Шейх Дахир ал-Омар ибн Аби Зейдан (Дагер ал-Омар; ум. 1775) — правитель Северной Палестины в XVIII столетии. Род Зейданов в XVII в. переселился в район Тиверии и постепенно распространил свое влияние на всю Галилею, будучи мультазимами (откупщиками налогов) в Сайдском пашалыке. Около 1750 г. шейх Дахир овладел Аккой, которую превратил в крепость. Его отношения с Портой временами приобретали враждебный характер. В 1771 г. шейх вступил в дружественные отношения с восставшим против султана правителем Египта Али-беем; осенью того же года он овладел Сайдой и весной 1772 г. совместно с эскадрой русского флота, находившейся в Средиземном море и участвовавшей в морских операциях против Османской империи в ходе русско-турецкой войны 1768—1774 гг., вел военные действия против османских войск. В августе 1775 г. Дахир был предательски убит во время осады Акки турецким флотом.

19 Тадмор (арам.), или Пальмира (греч.) — древний город, расположенный в оазисе в Сирийской пустыне. Древнейшие упоминания относятся к первой половине II тысячелетия до н. э. В конце этого тысячелетия был разрушен ассирийцами и восстановлен в X в. израильским царем Соломоном. Период расцвета города относится к I—III вв. О популярности Соломона среди палестинских арабов писал путешественник и религиозно-политический деятель А. С. Норов. «Здешние жители,— отмечал он,— приписывают все необыкновенное Соломону» (Путешествие по Святой земле в 1835 году Авраама Норова. Ч. 2. СПб., 1838, с. 291).

20 Трудно сказать, кого именно имел в виду автор: 1) Марон (Маро) — греческий монах, основавший в конце IV в. монофелитский монастырь неподалеку от Антиохии, между Апамеей (Фамийа) и Эмессой (Хомс), в котором вскоре образовалась целая община; 2) Юханна Марун (ум. ок. 707) — первый патриарх независимой маронитской церкви. Вследствие ненадежности источников и того и другого принимают иногда за одно лицо (см.: Родионов М. А. Марониты. Из этноконфессиональной истории Восточного Средиземноморья. М., 1982, с. 8—10).

Унию с римско-католической церковью марониты заключили в XII в. Окончательное подчинение римско-католической церкви можно отнести к XVI—XVIII вв., когда были приняты основные догматы католицизма, юлианский календарь и большая часть католических обрядов и установлений. См. также примеч. 10 и 29 к «Воспоминаниям о Сирии».

21 Яковиты (сиро-православные или сиро-яковиты) — представители монофиситской церкви, признающие лишь божественную сущность Христа и отрицающие его человеческую природу. Община возникла в VI в.; ее основателем был епископ Эдессы (совр. Урфа) Яков Барадеус. Яковитская церковь возглавлялась яковитским антиохийским патриархом с местопребыванием возле Мосула. В Сирии существовало четыре епархии с центрами в Халебе, Хаме, Хомсе, Дамаске, которые были упразднены в начале XIX в. из-за перехода священников и паствы в унию. Язык богослужения — сирийский; церковь сохранила много обрядов общих с православием.

22 Неясно, кого именует автор «сириянами»; возможно, он принял два названия одной церкви — сиро-православная и сиро-яковитская — за две церкви, или речь идет о «сирияках», которые, однако, являются членами униатской сиро-католической общины, отколовшейся от яковитов в XVII в. Османское правительство признало эту церковь и ее главу в 1662 г., римский папа возвел главу церкви в сан сириякского патриарха Антиохии в 1783 г. Языками богослужения являются сирийский и арабский.

23 Здесь речь идет о представителях монофиситской армяно-григорианской церкви, образовавшейся в Армении в 536 г. В Сирии и Палестине армяно-григорианскую церковь возглавляли патриарх Сизский (Киликия), занимавший в духовной иерархии второе место после католикоса Эчмиадзинского, и патриарх Иерусалимский. Униатская армяно-католическая церковь образовалась в первой половине XVIII в.

24 Мутуали (мутавилиты, т. е. «обожествляющие Али») — члены многочисленной сирийской общины шиитов-имамитов, которых называют также «двунадесятниками», как почитающих 12 имамов.

25 Ансари (араб, «последователи») — члены исмаилитской секты. Считается, что они являются потомками финикийцев или иных древних племен (ассимилированных финикийцами), сохранившими большую часть своих традиций и верований. После длительной борьбы были приобщены к исмаилизму. В своем вероучении сочетают исмаилизм с элементами христианства, зороастризма и язычества. Нусейриты — старое название членов этой секты; происходит от имени одного из вероучителей — Мухаммеда ибн Нусайра (IX в.). Оба наименования отражены в топонимике Ансарийских гор: Джебель-Ансария, или Джебель-Нусария,— район компактного проживания членов секты. Современное название представителей вероучения — алавиты. Религиозный обряд ансари включает чтение из Евангелия, причащение вином и хлебом.

26 Каввас (араб.) — низший полицейский чин в Османской империи, телохранитель при дипломатическом агенте или турецком сановнике. См. также ниже, примечание автора.

27 Абу Обейда (Абу Убейда) — ревностный приверженец Мухаммеда, один из арабских военачальников, участвовавших в завоевании Сирии. X а-лид ибн ал-Валид (ум. 641/642) — арабский военачальник, предводительствовавший в арабских завоеваниях Ирака и Сирии. Абу Бекр (ок. 568—634) — первый халиф, преемник пророка Мухаммеда в качестве духовного и светского главы мусульманской общины. Принадлежал к ближайшему окружению Мухаммада (отец Аиши, третьей жены пророка); одним из первых принял ислам. В годы его правления (632—634) началось завоевание Сирии и Ирака.

28 Активную деятельность в Сирии иезуитский орден, основанный в Париже в 1534 г., начал осуществлять в XVII в., основав монастыри в Халебе и Горном Ливане. Своей религиозной политикой способствовал созданию униатских церквей. После ликвидации ордена в 1773 г. его монастыри отошли лазаристам. С восстановлением ордена 1814 г. иезуиты возвратились в Сирию, наряду с религиозной пропагандой стали уделять большое внимание распространению католического образования: ими были созданы коллегиумы в Бейруте (преобразованный впоследствии в Университет св. Иосифа) и других местах. Иезуиты уделяли внимание женскому образованию через женский орден Сестер св. Иосифа, созданию больниц и пропаганде среди населения сельскохозяйственных знаний. См.: Базили К- М. Статистические заметки о племенах сирийских и о духовном их управлении.— Сирия и Палестина... Т. 2. Одесса, 1862, с. 248—262.

Лазаристы — члены религиозной конгрегации, основанной в 1625 г. Винцентом де Полем с целью миссионерской деятельности. Конгрегация была уничтожена во Франции во время Великой французской революции и восстановлена в 1816 г. В Сирии лазаристы занимались организацией католического образования; им принадлежали коллегиумы в Халебе и Айн-Туре {Горный Ливан). Средства для своей деятельности получали от европейских правительств католических держав.

Францисканцы — члены монашеского католического нищенствующего ордена, основанного Франциском Ассизским (1181—1226) в Италии. В XIX в. Орден был ликвидирован во многих государствах Европы; в конце столетия восстановлен в Испании, Италии, Франции и других странах. На Востоке их деятельность была сосредоточена в Палестине, где они располагали монастырями и именовали себя потомками крестоносцев.

Все перечисленные ордены в политическом отношении были подчинены французским консульствам, а монахи имели права французских подданных. По религиозной линии они зависели от генералов своих орденов, находившихся в Риме, и все вместе были подведомствены Римской Пропаганде (см. примеч. 15 к «Воспоминаниям о Сирии»). Денежные средства поступали из Европы (см.: Базили К- М. Статистические заметки..., с. 248—260).

29 Имеются в виду рум ортодокси (букв, «правоверные греки») — название арабского и греческого православного населения Сирии.

30 В XVIII в. в Бейруте существовала типография, принадлежавшая православной Бейрутской митрополии. Она была разрушена во время бомбардировки города русским флотом в начале 70-х годов XVIII в.; восстановлена по инициативе К. М. Базили на средства консульства и Синода в 1842 г.; выпускала церковную литературу. См.: Базили К- М. Статистические заметки..., с. 189—190; Крымский А. Е. История новой арабской литературы, с. 300.

31 Как отмечал А. Е. Крымский (История новой арабской литературы, с. 263), «чисто религиозные обращения в протестантизм оказывались в Сирии сравнительно немногочисленны. Однако, хотя бы американские миссионеры и вовсе не одерживали побед в Сирии на собственно религиозном фронте, факты культурного развития страны все равно заставляли бы каждого беспристрастного исследователя и свидетеля признать, что культурный перевес среди арабов вплоть до 1860-х годов безусловно принадлежал не католикам-миссионерам, а именно протестантам». Появление в Сирии первых протестантских проповедников американского «Общества иностранных миссий» относится к началу 20-х годов XIX в.; прочно осели протестантские миссионеры в Бейруте в 1834—1835 гг., где учредили церковь, школу и хорошую типографию с арабским шрифтом. Со временем школа была преобразована в Сирийский протестантский колледж, а тот, в свою очередь, в университет. Деятельность американских миссионеров 40-х годов благоприятствовала зарождению в Сирии просветительского движения.

32 Мызник — арендатор мызы, усадьбы.

33 Дело, по-видимому, заключалось не в нищете: деревенские жительницы и бедуинки, по обычаю, не закрывали своих лиц.

34 Отражая традиционную картину, русский генеральный консул в Бейруте, напротив, писал в 80-х годах XIX в.: «Для удовлетворения местных потребностей жители деревень и местечек занимаются разного рода ремеслами, и между ливанцами встречаются каменщики, столяры, слесаря, портные, сапожники, красильщики, ткачи и другие, работающие самыми простыми первобытными инструментами» (Петкович К. Д. Ливан и ливанцы.— Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Вып. 19. СПб., 1885, с. 169). Известно, что уже в первой половине XIX в. в Горном Ливане существовали промысловые селения, специализировавшиеся на производстве тканей; это были Дейр-эль-Камар, Захле, Бейт-эд-Дин, Зук-Микайиль, Баабда.

35 Напротив, европейских наблюдателей конца XVIII — первой половины XIX в. приводили в изумление искусство ливанцев в террасировании скалистых горных склонов и тщательность обработки земли. Ливанские крестьяне довольно рано откликнулись на спрос мирового рынка и ориентировали свое хозяйство на производство товарных культур, и прежде всего тутового шелкопряда. См., например: Volney F. С. Voyage en Egypte et en Syrie pendant les annees 1783, 1784 et 1785. Vol. 2, P., 1823, с 14 (см. также примеч. 75 к «Запискам русского врача»).

36 До конца 20-х годов XIX в. ткани сирийского производства широко вывозились в Египет, Малую Азию, Иран, на Балканы, в Россию. С 30-х годов они начинают вытесняться с внешних рынков западноевропейской фабричной продукцией. Но и в 40-е годы сирийские ткани в ограниченном количестве продолжали оставаться предметом вывоза, в частности в Россию (см., например, АВПР, ф. Посольство в Константинополе, д. 833, л. 118).

37 Дефтердар — казначей, чиновник финансового ведомства в Османской империи.

38 Сердар — главнокомандующий; в данном случае командир расквартированной в Сирии V армии.

39 Шейх-уль-ислам — с X в. почетный титул видных богословов; в Османской империи являлся главой мусульманского духовенства, назначавшимся султаном.

40 Мулла — персидское название знатоков религиозных наук — улемов; в Османской империи — почетный титул улемов, имевших образование высших ступеней; из мулл, обычно турецкого происхождения, назначались главные судьи Дамаска, Халеба, Иерусалима.

41 Кади — судья, осуществляющий судопроизводство на основе мусульманского права (шариата). Накиб — по-видимому, опечатка; речь идет о наибе — заместителе кади.

42 Муфти — мусульманский юрист-богослов, высшее духовное лицо, облеченное правом выносить решения по религиозно-юридическим вопросам; в Османской империи — также глава корпорации улемов административного центра.

43 Вскоре эмир Бешир был переведен в ссылку в Кастан-Болу (Малая Азия), а затем в Бурсу, где он умер 29 декабря 1850 г.

44 Хай дар (Гайдер) Абу Ламаа (ум. 1854) — глава рода эмиров Абу Ламаа, владельцев мукатаа Метн, находившихся в родственных связях с Шихабами и одновременно с ними принявших христианство. В иерархии христианских аристократических родов Абу Ламаа следовали за Шихабами. Резиденцией семьи эмира Хайдара было селение Салийма. В 1840 г. в числе других представителей ливанской знати, участвовавшей или сочувствовавшей антиегипетскому восстанию, он был выслан в Сеннар, возвратился в Горный Ливан после отставки эмира Бешира II (октябрь 1841 г.). Его имя называлось французским консулом в качестве преемника власти эмира Бешира. Назначен главой христианской каймакамии, в которую входили территории Ливанского эмирата, расположенные севернее линии, проходившей по дороге Бейрут— Дамаск, в декабре 1842 г. Эмир Хайдар не пользовался заметным влиянием ни на маронитское духовенство, ни на маронитскую знать. По словам французского представителя в Бейруте, «эмир Хайдар — человек мягкий, учтивый, благочестивый, но неуверенный, непоследовательный, вялый. Он не причинял зла, да и не любил его, но не имел сил ему противостоять» (Ismail Adel. Histoire du Liban. Т. 4. Beyrouth, 1958, с. 216).

45 Ахмед Арслан (Ахмед-Рассалан, Ахмед-Россалан) — глава друзского рода эмиров Арсланов, владельцев мукатаа Эль-Гарб-эль-Асфаль с центром в селении Шуэйфат. Сразу же после назначения друзским каймакамом заключил тайный договор с друзскими шейхами, по которому обязывался полностью подчиниться контролю главных друзских феодальных родов и способствовать сохранению их прав и собственности. После друзско-маронитских столкновений 1845 г. был отстранен от власти и замещен его братом— эмиром Амином.

46 Правильно: миралай, т. е. турецкий военачальник в ранге полковника.

47 Это известие Н. Ст-на трудно датировать. История управления районом Джубейля (по-видимому, не имевшим статуса каймакамии) была следующей. Джубейль с прилегающими территориями, населенными преимущественно христианами, в том числе православными, находился под управлением эмиров Шихабов в качестве откупных земель. Когда в декабре 1842 г. православное население выразило желание иметь собственную административную единицу, Эсад-паша (см. след. примеч.) объявил эмира Хайдара Абу Ламаа каймакамом только маронитов и в декабре 1842 г. исключил из состава христианской каймакамии район Джубейля, утвердив там турецкую власть. Христианское население выразило свой протест; вопрос обсуждался пашой на совещании с консулами и был направлен для решения в Стамбул. Порта приняла решение сохранить район Джубейля как откупную территорию за христианской каймакамией. В течение 1843—1844 гг. между населением района и христианским каймакамом происходили серьезные трения, особенно на почве раскладки налогов. После друзско-маронитских столкновений 1845 г. Джубейль, подобно Дейр-эль-Камару и Захле, должен был управляться турецким должностным лицом.

Джубейль (Джибайль) — древний Библ (финик. Гебал — «гора»), один из древнейших финикийских городов-государств, через который уже в III тысячелетии до н.э. осуществлялась торговля финикийцев с египтянами. В османскую эпоху превратился в небольшой портовый городок.

48 Эсад-паша (1785—1847) — видный турецкий сановник, историограф. Был назначен главой Сайдского пашалыка 15 сентября 1842 г.; конференцией представителей Порты и держав ему было поручено изучить и подготовить условия для введения системы каймакаматов в Горном Ливане. В декабре 1842 г., после подавления друзского антитурецкого восстания, Эсад-паша получил распоряжение об установлении этой системы. Таким образом, на его долю выпала организация новой формы управления Горным Ливаном. Он оставался на своем посту до апреля 1845 г. и был заменен халебским Веджиб-пашой, что, по мнению К. М. Базили, явилось следствием дворцовых интриг и фатально отразилось на состоянии друзско-маронитских отношений: вскоре после его отъезда из Бейрута вспыхнули ожесточенные столкновения между друзами и маронитами.

49 Махмуд II (1784—1839) — турецкий султан с 1808 по 1839 г.; известен своими реформами, направленными на централизацию управления, усиление армии и европеизацию страны: уничтожение янычарского корпуса (см. след. примеч.), отмена военно-ленной системы, учреждение министерств, лишение генерал-губернаторов права иметь свое войско, создание нескольких светских школ и военных училищ, наконец, перестройка армии по европейскому образцу и т. п.

50 Янычары — регулярная турецкая пехота, несшая гарнизонную службу и участвовавшая в военных походах. Созданный во второй половине XIV в. янычарский корпус первоначально рекрутировался из юношей рабов и по системе девширме (набор мальчиков из христианских семей, обращавшихся в ислам и превращавшихся в рабов султана). В XIV—XV вв. представлял важное ядро турецкой армии. В XVI—XVII вв. происходило разложение корпуса: в него начали записываться простые горожане, янычары обзавелись семьями, стали заниматься ремеслом и торговлей. Ликвидирован в 1826 г.

51 Халиль-паша (Галиль-паша); (род. в 1800 г.— ум. в конце 40-х годов XIX в.) — крупный османский сановник, сподвижник и зять султана Махмуда II (был женат на его старшей дочери); по происхождению вывезенный с Кавказа невольник. После Андрианопольского договора, в 1830 г., назначен чрезвычайным послом в Петербург. Играл заметную роль в событиях турецко-египетских конфликтов 1831—1833 и 1839—1840 гг. В Бейрут был направлен в июне 1844 г. с полномочиями решать судьбу ливанского политического устройства. Совместно с Эсад-пашой провел ряд мер, направленных на практическую реализацию системы каймакамии. Покинул Бейрут одновременно с отзывом Эсад-паши в мае 1845 г., накануне новой вспышки друзско-маронитских столкновений.

52 Намик (Немик)-паша — глава Аравийского корпуса, расквартированного в Сирии. В 1845 г. после друзско-маронитских столкновений, во время которых турецкие войска занимали позицию благожелательного нейтралитета в отношении друзов, осуществил разоружение населения Горного Ливана. О нем см. в ст. Базили «Обзор Оттоманской армии в Сирии».

53 Решид-паша — офицер Аравийского корпуса, участвовал в подавлении восстания друзов 1842 г. против Омар-паши, турецкого правителя Ливана.

54 Веджиб-паша (у Базили — Веджихи-паша) — османский сановник, до 1845 г.— вали (правитель) г. Халеба. Сайдским вали был назначен 9 апреля 1845 г. Менее чем через месяц после его прибытия в Бейрут, т. е. в начале мая 1845 г., произошли массовые друзско-маронитские столкновения. Вступив с войсками в Горный Ливан, Веджиб-паша не проявил умения, а возможно, и желания быстро погасить конфликт, стоивший жизни многим ливанцам. Его обвиняли в благожелательном отношении к друзской стороне. Отставлен от должности генерал-губернатора в начале 1846 г.

55 Измаил — согласно библейской легенде, сын Авраама и его наложницы Агари (Быт. 16), мифологический родоначальник арабов, которых в литературе именовали измаилитами (франц. ismaelites). Это наименование не следует путать с исмаилитами (франц. ismaeliens). Образ Исмаила занимает значительное место в Коране и арабских исторических сказаниях.

Пигмалион — мифологический царь Тира, брат Элиссы (Дидоны), легендарной основательницы Карфагена.

56 После отставки эмира Бешира II Шихаба во главе эмирата встал еще один представитель дома Шихабов — эмир Бешир-Касим, по прозвищу Абу Тхын (Отец муки), присвоенному ему после доставки в Горный Ливан муки голодной зимой 1840/41 г. Бешир-Касим был утвержден у власти 3 сентября 1840 г., а после друзско-маронитских столкновений 1841 г. отстранен от управления; 2 января 1842 г. арестован и отправлен в Стамбул.

57 Неясно, может быть, здесь идет речь о двоюродных братьях эмира Бешира, т. е. сыновьях его предшественника и дяди эмира Юсуфа — эмирах Хусейне (род. 1783) и Саад ад-дине (род. 1785), ослепленных в 1807 г. Беширом. Впрочем, К. М. Базили сообщал, что эмир повторил подобную расправу в отношении своих ближайших родственников (Базили К. М. Сирия и Палестина... М., 1962, с. 85).

58 Оба эмира из семьи Шихабов были правителями (шейхами) Хасбейи, родового владения антиливанских Шихабов.

59 Всему арабскому миру свойственно деление знатных родов и зависящего от них населения на кейси и йемени — противоборствующие группы (по преданию) потомков арабских завоевателей, выходцев из Северной или Южной Аравии. В Горном Ливане после битвы при Айн-Даре (1711 г.), в которой были истреблены знатные роды йемени, произошло деление кейси на новые противостоящие группировки: джумблати, возглавленные шейхами Джумблат, и язбеки во главе с шейхами Имад (Амад).

60 Старшим сыном главы рода Джумблат, шейха Бешира, соперничавшего с эмиром Беширом своим богатством и политическим влиянием, был шейх Нааман Джумблат. В 1825 г., после казни отца по проискам эмира Бешира, Нааман вместе со своим братом Саидом был выслан за пределы Горного Ливана. Оба они возвратились в Ливан в период правления в Сирии Ибрахим-паши с указом Порты, требовавшим возвращения им родовых владений. После отставки Шихабов Джумблаты восстановили свои обширные владения с центром в селении Мухтара. Они установили тесные связи с английским консулом. В 1842 г. Нааман отошел от политических дел, был посвящен в друзский духовный сан аккала (см. примеч. 11 к «Воспоминаниям о Сирии»). В Англию для учебы был приглашен младший брат — Исмаил.

61 Ахмед Арслан принадлежал к группировке джумблати, но не к роду Джумблатов. См. также выше, примеч. 45.

62 Шейхи Абу Накед, принадлежавшие к группировке язбеки, владели несколькими мукатаа, в том числе Эль-Мунасиф с центром в Дейр-эль-Камаре. В первые десятилетия XIX в. обнаружились острые противоречия между шейхами Накед и дейрэлькамарским простонародьем, что сыграло не последнюю роль в друзско-маронитских столкновениях 1841 г., вспыхнувших в Дейр-эль-Камаре. Насиф Абу Накед — наиболее одиозная фигура среди Накедов, активный участник всех столкновений.

63 Сайд Джумблат, средний сын шейха Бешира, с 1842 г. возглавлял род Джумблатов и группировку джумблати. Опирался на поддержку консула Великобритании; играл активную роль в политических событиях Горного Ливана между 1840 и 1860 гг., занимая антимаронитскую позицию и энергично отстаивая феодальные права мукатааджи.

64 Ариан Шибли (Шубли) — друзский шейх из Антиливана, прославившийся своими воинскими подвигами во время хауранского восстания друзов против Ибрахим-паши (1838 г.); после подавления восстания был принят на службу Ибрахим-пашой, а с отступлением египетских войск из Сирии перешел на службу к турецким властям, командуя отрядом друзских всадников нерегулярных войск. Во время друзско-маронитских столкновений 1841 г. сделал попытку поддержать со своим отрядом друзов, но был остановлен К. М. Базили. Ариан Шибли принял активное участие в восстании друзов против турецкой власти в 1842 г., за что был арестован и отправлен в Стамбул. Базили дает другую, более достоверную, чем Н. Ст-н, версию обстоятельств ареста (Базили К. М. Сирия и Палестина... М., 1962, с. 277).

65 По-видимому, речь идет о шейхе Хусейне Тальхуке, главе знатного друзского рода Тальхуков — владельца мукатаа Эль-Гарб-эль-Аали.

66 Xабиб Бистрос (Бустрос) — член богатого православного рода. Будучи драгоманом Российского генерального консульства в Бейруте, участвовал в торговых операциях; в начале 50-х годов XIX в.— владелец солидного торгового дома в Бейруте; он же сдает внаем помещение для русского консульства, жалует средства на православное училище (АВПР, ф. Посольство в Константинополе, д. 780, л. 92; д. 833, л. 119; д. 1306, л. 114; д. 1307, с. 121).

67 Канабин (Канабино) — престольный патриарший монастырь маронитов, основан императором Феодосием I (IV в.).

68 Капуцины — члены нищенствующего монашеского ордена, основанного как ответвление ордена францисканцев (см. выше, примеч. 28) в 1525 г. в Италии. Стал независим в 1619 г.

69 Речь идет об Абдаллах-паше (род. ок. 1800 г.) — сыне одного из мамлюков Сулейман-паши, правившего Сайдским пашалыком в 1804–1818 гг. В 1819 г., после смерти Сулейман-паши, Абдаллах был назначен правителем этого пашалыка (см. примеч. 1 к «Обзору Оттоманской армии») и сохранил свою власть вплоть до египетской оккупации Сирии в 1832 г. Он вел сепаратистскую политику и претендовал на управление соседними сирийскими пашалыками; дважды выдержал в Акке осаду турецких войск (в 1821 и 1822 гг.). Сделал попытку создать собственное регулярное войско, обученное европейскими офицерами. Отличался фанатизмом, алчностью и жестокостью. Когда началось греческое восстание, султанское правительство обвинило православное население империи и духовенство Стамбула в сочувствии греческому движению. Константинопольский патриарх Григорий V был повешен, по всей империи прокатились христианские погромы. Согласно К. М. Базили, Абдаллах-паша «гнал христиан, сажал в тюрьму архиереев и приматов во всех городах своего пашалыка, требовал непомерных контрибуций, для уплаты коих христиане были доведены до того, что даже церковное серебро обращали в слитки» (Базили К- М. Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях. М., 1962, с. 89). Это не помешало Абдаллаху вступить в переговоры с греческими корсарами во время осады Акки османскими войсками.

Текст воспроизведен по изданию: Сирия, Ливан и Палестина в описаниях российских путешественников, консульских и военных обзорах первой половины XIX века. М. Наука. 1991