ИНОК ПАРФЕНИЙ (ПЕТР АГЕЕВ)

СКАЗАНИЯ О СТРАНСТВИИ

ПО РОССИИ, МОЛДАВИИ, ТУРЦИИ И СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ

83. В Тивериадском море вода чистая, сладкая и приятная; кругом моря стоят горы. Но оно несть море, а великое озеро,— ибо берега кругом видно,— не круглое, а продолговатое. В нем св. Апостолы рыбу ловили, и освящено оно самим Спасителем, Иисусом Христом: ибо Он сам многажды по нему плавал в корабле. Из Тивериадского моря исходит освященная река, Иордан, и впадает в Мертвое море. Но сколько оно велико в окружности,— того объяснить не могу, потому что кругом его не ходит. На берега из Тивериадского моря много выносит маленьких ракушек, которых всегда набирают поклонники, для памяти [156] и благословения. И я набрал немного — да буду помнить, что был на море Тивериадском.

Того же дня мы отправились в путь, но уже другою дорогою, прямо на Фаворскую гору. Когда поднялись от моря, то недалеко, в левой руке, осталась гора Блаженств; но мы на нее не заходили, а поспешали, чтобы ночевать на горе Фаворской; однако, запоздали, и не могли взойдти на верх, а ночевали в полугоре, на зеленой траве: был небольшой лес, и мы расклали большие огни, и спали спокойно.

84. Поутру, вставши, оставили на том месте конец с извозчиками и сумки свои, и поспешили взойти на св. гору Фаворскую, насладиться ея красоты; шли не дорогой, а кто — как шпал. И как стало солнце всходить,— мы взошли на гору, и нашли то самое место — где преобразился Господь наш Иисус Христос пред ученики Своими.

Мы от радости много плакали, и запели тропарь: «Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху. Да воссияет и нам грешным свет Твой присносущный, молитвами Богородицы. Светодавче, Слава Тебе!» Потом пропели кондак: «На горе преобразился еси, и якоже вмещаху ученицы Твои, славу Твою, Христе Боже, видеша: да егда Тя узрят распинаема, страдание убо уразумеют вольное, мирови же проповедят, яко Ты еси воистину Отчее Сияние». Потом прочитали акафаист Иисусу Сладчайшему. Прежде на сем месте была великая церковь; а где Господь стоял,— был алтарь, и стоял престол; ныне только осталось основание. Место — прекрасное; гора стоит яко свеща на свещнике. На восток, до самого Иордана, прекрасное широкое раздолье, покрыто зелеными травами; видны река Иордан и заиорданскис горы. На юг тоже — широкая долина, до самых гор Самарийских. Посреди раздолья стоит гора Ермон. К юго-западу простирается широкое раздолье, до самого Средиземного моря и до горы Кармила; к западу — раздолье до гор Назаретских; к северу — раздолье до самого моря Тивериадского: видно и море Тивериадское; за морем видны высокие горы, покрытые снегами. Овые говорят, что это горы Ливанские, а другие утверждают, что Ермонитские. На горе Фаворской — место пространное, и довольно земли удобной и мягкой; и видится по постройке, что много было монастырей. Были и огороды и великие цистерны, т. е. широкие колодези дождевой воды; и много есть пещер, таких — что можно в них жить. Гора покрыта вся лесом, но небольшим. Воистину, сия гора от начала мира на то сотворена, чтоб совершить на ней Господу нашему таковое таинство, открыть на ней Свое Божество, и показать славу Свою всему миру. И Давид [157] Пророк в радости и веселии воспевает: «Фавор и Ермон о имени Твоем возрадуетася». Ныне же св. гора Фаворская стоит пуста и необитаема. От подошвы до верха один час ходу, т. е. пять верст. Мы поклонились св. месту, полюбовались на св. гору Фаворскую, поели хлеба и попили воды, и пошли вниз к своим сумкам. Потом отправились в путь, и у самой подошвы Фавора прошли мимо селения Деворьс, а ночевать пришли во град Наин, и ночевали вне града на траве; но только всю ночь беспокоили нас арабы.

85. Поутру, воставши, к вечеру пришли во град Самарию, и взошли прямо в христианскую церковь. И дали нам для отдыха гостиницы. Мы ходили ва базар, и прохаживались по всему граду. Град велик и прекрасен, и торговля порядочная: вторый град по Иерусалиме; народ пригожоват на лицо, но весьма груб.

Показывали нам сад Навуфеев, за который Пророк Илия обличал Царя Ахава и Царицу Иезавель. В сем граде была столица Царей Израильских; в сем граде был Симон волхв. Град Самария преизобилен водой: почти в каждый дом проведена вода, и поделаны фонтаны. Улицы в граде хотя узкие, но прямые; христиан во граде немного, но церковь прекрасная, и много гостиниц; а христиане — весьма обходительные, хотя и одного рода с прочими жителями, но другого свойства: живут яко овцы посреди волков. Против Самарии, на севере, на горе, есть небольшой монастырь: ныне стоит пуст. Сказывают, что тело Иоанна Предтечи туда принесено из Севастии, и там погребено; но мы туда не ходили.

86. Поутру, воставши, пошли в путь, и два араба, христиане, пошли нас провожать. И привели нас на тот колодезь,— где Иисус Христос беседовал с женой самарянынсй. Колодезь есть: но турки почти весь сверху завалили; а воды в нем много, и достать можно малой посудиной; и вокруг него много развалин: должно быть, прежде был монастырь. На запад от колодезя, на горе, был самарянский град Сихарь, откуда жена пришла черпать воду. Ныне град Сихарь разрушен: только видны некоторые развалины, и стоит одна башня; так сказывали нам провожатые наши самаряне. Апостолы ходили покупать хлеба в самую Самарию. Ныне Самария называется Наплуз. Самарийская долина поперек пересекла горы от Иордана до Средиземного моря; долина — богатая: частые по ней селения, много садов и водяных мельниц.

Потом мы пошли в путь, и зашли ночевать в сторону, в христианское село, и спали в церкви: церковь — великая, весьма древняя, но весьма бедная. На другой день, к обеду, пришли в Иерусалим, радуяся и веселяся — что благополучно [158] спутешествовали. А возвратились мы во св. град чрез девять дней, на пятой неделе, в четверток.

На пятой нёделе, в субботу, на похвалу Пресвятые Богородицы, было великое торжество в Гефсимании, на гробе Пресвятыя Богородицы. Утреню и Литургию служил сам Патриарх, собором. Весь храм украшен был множеством свечей белого воску. Такое было торжество — что лучше сделать почти невозможно. Но нам сказывали живущие в Иерусалиме русские монахини, что на праздник Успения Божия Матери несравненно более бывает торжество, ибо и тогда бывает великое стечение народа, а наипаче палестинских жителей. Поют Божией Матери погребение, и носят плащаницу — как носят в Великую Субботу. Видел я и плащаницу, которая сохраняется на гефсиманском подворье. Такое же в Гефсимании было торжество и на праздник Благовещения Пресвятыя Богородицы: тоже служил Патриарх, собором.

87. Пришедши из Гефсимании от Литургии, на Благовещение, и пообедавши, пошли за Давидовы врата для прогулки; и случилось там близ врат такое происшествие. Один молодой араб застрелил из ружья молодого христианина, поклонника, родом болгарина, одной вдовицы единородного сына, осьмнадцатилетнего. Были две вдовицы — родных братьев жены: у каждой осталось по малолетнему сыну. Матери их вскормили и вырас-тили, и обучили их золотых дел мастерству, и обручили им невест; но они, как благоразумные юноши, захотели прежде брака сходить во св. град Иерусалим, в девстве своем и в телесной чистоте поклониться живоносному гробу своего Спасителя, Иисуса Христа, и прочим св. местам. Матери от них не отстали, но с ними захотели путешествовать. И не было в Иерусалиме из всех поклонников прекраснее их; все удивлялись красоте лиц их, благоразумию и кротости. Матери смотрели на них и радовались. Были они как родные братья, на одно лицо, и всегда вместе двое. В день Благовещения Пресвятыя Богородицы, как прежде сказано, пошли оба они на прогулку; и как только вышли за Давидовы врата,— выстрелил один араб из ружья,— нарочно ли, или ненарочно, Бог весть,— и убил из двоих единого, хотя и не до смерти; но раненый на другой день помер. О, как много бедная мать вдовица плакала, и горько рыдала о возлюбленном своем сыне, которого воспитала во вдовстве своем! Смотря на нее, горько рыдающую, весьма многие плакали. Мертвый лежал три дня, пока происходило следствие; и она, горькая мать, беспрестанно сидела над ним и плакала, и простила убийцу своего сына. Полагали — что и сама помрет; но осталась жива.

88. Шестую неделю поста мы постились; под субботу Лазареву пошли ночевать в храм к гробу Божию, чтобы там [159] причаститься Св. Тайн. Вечером на Голгофе прочитали повечерие; потом мы хотели к причащению читать правило; но у франков началась лития; у них тогда была великая Суббота, и они шли с крестом на Голгофу. Мы захотели подождать — пока они пройдут, и наши православные, русские и греки, стояли на Голгофе, также чтобы посмотреть на их процессию и обряды. Наших было очень мало; греков не более человек пятидесяти и с певчими. Франков же было более пятисот, да у них же было человек пятьдесят воинства. Пришедши на Голгофу, франки прежде на своем месте пели и читали, а потом пришли на наше место — где стоял крест Христов. Наши монахи сняли лампады, которые им мешать могли, отнесли подсвечники, и очистили место; только оставили на престоле одну одежду. Франки за нашим престолом поставили свой крест, и стали говорить, чтобы сняли и одежду с престола. Греки им отвечали: «Этого сделать невозможно: ибо одежда никогда не снимается, и фирман не позволяет; а вы постелите сверху свою пелену». Когда франки усиливались снять пелену, греки же не давали,— пришел франкский архибискуп, и безобразно сдернул с престола пелену. Там стояли близко два консула: русский и греческий. Греки тотчас зашумели, и бросились вон, в коридор, принесли с кухни много дров, и пошла на Голгофе драка и война. Греки били дровами, а франки свечами, а после и они принесли дров. Турки было бросились разнимать, но и у них ружья поотнимали; и они бросились спасать Божий гроб и Воскресенский храм: ибо тоща, к вербной неделе, все было украшено сребром и златом. Мы же не знали — куда бежать, от страха оцепенели. Русский консул своих спасает, и препровождает в трапезу; мы, человек двадцать, попали в Воскресенскую церковь, и от страха не знали — куда деваться, не то в алтарь, не то под престол. Шум, крик, вопли восходят до небес, наипаче на Голгофе; все христиане бьют тревогу: наши во все доски, такожде армяне и франки и копты. Воинство же стояло кругом Божия гроба, рука по руке, с оружием, и около врат Воскресенского храма, дабы не было похищения. Драка распространилась по всему храму; Патриарха Франкского с Голгофы сбросили; но хорошо — что упал на людей, а то бы убился досмерти. Пришел Митр. Мелетий, и начал увещевать, чтобы оставили драку; но ему сказали: «Ты, Владыко, ступай в свое место; а мы все здесь за веру свою помрем; ибо нас мало, а еретиков много». Владыка, делать нечего, сел с турками. Драка продолжалась больше часа, пока пришло турецкое воинство, и сам Паша: тогда всех наших по одному разобрали, и по гостиницам позапирали; мы же, немного русских, ушли в храм Богородицы. И нас воины хотели взять и запереть; но мы сказали, что мы московы, и нас оставили. Потом [160] с час продолжался совет: рассуждали Архиереи, Паша и Консулы. Я в то время успел прочитать правило ко причащению. После совещания, Паша, Владыки и Консулы, пошли по своим местам. Франки снова начали литию и кончили на Божием гробе; потом воины выгнали их всех вон, а сами ушли; врата церковные заперли, и наших всех впустили. И паки начали ударять в било к утрени. Утреню правили в Воскресенской церкви; потом Литургию служили на Божием гробе, и я сподобился быть здесь причастником Св. Тайн Тела и Крови Христовой. Гора же Голгофа вся полита была кровью; и всю утреню четыре человека мыли ее водой; трех человек убили досмерти: такого страха я не видал от роду моего.

89. Утром отворили врата, и мы вышли. И пошли все поклонники на Елеонскую гору, тамо, где вознесся Господь, под Полотняною палаткою служил Литургию Митрополит Мелетий, всем собором.

90. После Литургии пошли все поклонники в Вифанию ко гробу праведного Лазаря, которого воскресил Господь от мертвых. Вифания от горы Елеонские — недалеко, не больше двух верст. Под неделю Ваий вечерня была торжественная: приходил сам Патриарх, с церемонией — подобно как и на день Святит. Николая. На вечерни была лития и благословение хлебов; но Патриарх ночевать ушел в патриархию; а вечером пришло воинство к христианам каждого исповедания, по сту человек. И было во храме все украшено златом и сребром, превосходнее паче первых недель: ибо у православных и у армян и у коптов была неделя Ваий, а у франков была Пасха; почти всю нощь на Божием гробе было служение. К утрени пришел Патриарх, и утреня была торжественная. Стояли все с ваиями (вместо вербы — с финиками): каждый заготовил себе в субботу. Ранняя Литургия была на Божием гробе: служил сам Патриарх всем собором в Воскресенском храме. Всю Литургию стояли все роды с ваиями; я стоял Литургию в алтаре; на Литургии читали три Апостола и три Евангелия, по-гречески, по-арабски и по-русски; и была великая проповедь. После Литургии был великий крестный ход, несравненно торжественнее первых ходов. Все священники и мирские несли вайя (финики) со свещами, и еще носили великую ветвь масличную, украшенную. Воистину, такое было торжество — что прежде никогда не видал, да и после едва ли увижу! Когда начали выходить из церкви,— дали всем повестку, что неимущии, пешие, кому угодно,— могут идти сегодня в Иерихон при экипаже.

91. Мы вознамерились после обеда при экипаже идти на Иордан. Вышли за гефсиманские врата, и узнали, что уже ушли с экипажем, и мы не поспели с ними; а собралось нас человек [161] двадцать пять, мужи и жены. Один араб нашелся якобы провожатый, посланный от патриархии для провожания нас, дабы догнать обоз. Мы ему поверили, и пустились с ним в Иерихон, который от Иерусалима сорок пять верст; место было — самая дикая пустыня, наполненная разбойниками. Провожатый наш был на коне верхом, и ехал с нами до полпути, а потом от нас уехал, оставив нас одних. День уже был к вечеру, а дороги никто не знал; и мы увидели, что находимся в опасности. Пошли на гору, к тому месту, о котором упоминается в словах Господа: «Человек некий схождаше от Иерусалима во Иерихон, и в разбойники впаде». (Лук. 10, 30). И мы на том же месте попали в разбойники, которые и раны на нас наложили, и едва жизни не лишили. Только стали мы подниматься на гору,— увидели, что с горы навстречу едут к нам, на конях верхом, четыре человека, арабы синие, полунагие, вооруженные ружьями, кинжалами и пистолетами. Как только подъехали к нам, то, яко львы лютые, начали нас бить ружьями из рук без пощады, и гнать вперед. Опасность была великая: вечер уже близко, а Иерихон еще далеко; кругом дикая пустыня; и мы бежали, един другого предваряя; только и помышляли, что кто-нибудь из нас лишится жизни. Когда взошли на самую гору, то увидели развалины: неизвестно — что это было, гостиница ли, или какой монастырь; только стены еще до половины стоят. Там еще другое увидели страшное зрелище: стояла великая толпа полунагих диких арабов, овые на конях, а другие — пешие. Нас остановили, и между собой переговорили; потом спросили нас по-турецки: какие мы люди и какого роду? Мы сказали, что мы московы, русские. Они нас кругом обступили, пешие спереди, а конные сзади и с боков, все вооруженные, и погнали нас, как овец беззлобивых, а задних били. Не знали, куда нас гнали, только бежали мы с горы на гору, а уже начало смеркаться. Каждую минуту ожидали страшного часа смертного; призывали в помощь единого Всевышнего Бога, Царя Небесного; к Нему свои душевные очи возводили, и взывали: «О, Господи Боже наш! Ты буди помощником нам днесь в скорбях, обретших ны зело! Аще что Тебе согрешили,— прости нам, и приими к Себе в сей дикой пустыне души наши, в день входа Твоего в Иерусалим!» Впрочем, при общем великом страхе, мое сердце не испугалось, и я часто прочим говорил: дерзайте, не бойтеся! готовится нам помощь Божия, и сотворит Господь с нами чудо. Но мне отвечали: откуда нам теперь помощь? До Иерихона далеко, а из Иерусалима теперь никто не поедет. Но от человек и человеческому разуму помощи ожидать было невозможно и неоткуда; а от Бога вся возможна,— и помощь была готова. Взошли мы на высокую гору, и вдруг, впереди нас, под горой, недалеко, [162] увидели мы многое множество народа. Это были поклонники, прежде нас выехавшие из Иерусалима: у них под горой упал верблюд с экипажем, и они более часа стояли, многажды поднимали, а он паки падал. Увидевши их, мы великой радости исполнились; пали на землю, и воздали благодарение Всевышнему Богу. Воистину, близок Господь в помощь призывающим святое имя Его! А враги наши посрамились, и возвратились тщи; якоже пчелы от дыма, так они от нас рассыпались, и ни одного не осталось ни сзади ни спереди. Между тем наши спутники увидели нас, а провожатые к нам прискакали, и нас спрашивали: все ли живы? И весьма тому удивлялись, что остались мы живы, и даже ни в чем не обижены; удивлялись же потому, что хотя самих их было и много, но были под великим страхом; ибо часто арабы и на обозы нападают; а к этому времени нарочито приходят из-за Иордана: знают, что поклонники приходят в Иерусалим с деньгами. Они же не только за деньги, но и за одежду убьют человека: ибо они почти нагие.

92. Когда мы пришли в Иерихон,— было уже темно; поставили кругом нас цепь часовых, и мы ночевали благополучно. Поутру расставили полотняные палатки, и сделалось подобно городу, при источнике вод иерихонских, который прежде был вредоносен, но св. Пророк Елиссей исцелил его, всыпав водонос соли. (4 Цар. 2, 19—22). Кругом много лесу, наипаче много тех древ, от которых питался Иоанн Предтеча, называемых акриды; есть и другие, подобные им, от которых такожде можно питаться. В половине дня, в понедельник, показалось с горы от Иерусалима блестящее оружие, послышался барабанный бой и музыка, и открылось многое множество народа, до двадцати тысяч человек. Одного воинства тысяча, да провожатых арабов до тысячи.

А поклонники были — иные на верблюдах, иные на конях, иные на магарах, иные — пешие. Большая часть были православные поклонники, не только чужестранцы, но и палестинские жители; много было из патриаршего монастыря. Сам Патриарх в сей год к Иордану не приходил. Было много христиан других исповеданий. Пришедших распорядили всех по палаткам; и сделалась большая ярмарка и торговля разными съестными и питейными припасами.

93. Теперь скажу о достоплачевном обстоятельстве. Бог казнит не только самих грешников, но и землю, которую они населяют и оскверняют. Так, Господь пожег огнем, потопил водой и погрузил в землю содомские и гоморрские города; и доныне стоит на том месте Мертвое море, столько горькое, что не имеет в себе никакого животного. В окружности его, где были сады и огороды, не может расти ни трава ни древо, чему мы были [163] самовидцы. От самого Мертвого моря до самого источника иерихонского два часа ходу; местоположение — прекрасное и ровное, и земля — самая добрая: нет ни песку, ни камня, еще и напаяется водою, источником иерихонским и рекою Иорданом, когда бывает наводнение; как сказал праведный Авраам Лоту, своему племяннику; страна Содомская, яко рай Божий, блага и плодородна и напаяема водою. (Бытие, 13, 10.). Ныне же страна содомская — плача достойна, и смотреть на нее скучно: нет на ней ничего растущего и зеленого, нет ни травы, ни древа, даже нет песку и камня, а только какая-то изгарь. Еще растут какие-то древа, похожие на смородину, или на малую яблонь, или на баклажан; лист на них полубелый, посыпан подобно как солию, и плоды приносят похожие на небольшие яблоки, полукрасные; когда раздавишь его, то ничего не обрящешь, кроме смраду. Называют их содомскими яблоками. По другой же стране источника иерихонского — подобно раю: трава зеленая, покрыта разными цветами — так что и коней не видать. А где был славный град Иерихон, ничего на том месте не обретается, только мало заметен фундамент стен иерихонских. Пониже Иерихона есть развалины монастыря св. Пророка Елиссея; а повыше, под горами, есть небольшое селение, которое ныне называют Иерихоном

94. Во вторник, на Страстной неделе, часа за четыре до света, начали бить в барабаны, стрелять из пушек и тревожить народ. Целый час дали собираться: запалили огни и военные фонари. Мы пешие пошли вперед, но нас провожатые не пустили, пока все собрались. Потом начали палить из пушек, забили в барабаны, заиграла музыка, и пошли в путь по ровному месту; кругом нас — воинство и огни. Потому рано пошли, что от Иерихона до Иордана три часа ходу, т. е. пятнадцать верст. Отошли один час, да остановились; мало постояли, и паки пошли; один час отошли, и паки остановились; развели огни, и постояли довольно долго: потому что боялись рано допустить народ к Иордану, дабы иные не потонули. Мы же очень скучали, и минута казалась нам за час. Когда начало светать, тогда нас пустили по своей воле. Мы, пешие, один другого предваряли, верховые также. Куда тогда девалась наша старость? Обновися, яко орля, юность наша. Пустились все бежать, сколько у кого было силы. Старики, седые бороды, уподобились младым отрокам, с ноги на ногу прыгали. Старые жены, хотя и не могли прыгать, но и те, подхвативши свои одежды, аще и со слезами, обаче бежали, сколько силы есть, дабы скорее и прежде всех прибежать к Иордану.

95. Как только подбежали к Иордану, то кто в чем был, в том и бросились в воду. Мы искупались до большого народа; и [164] я со дна Иордана взял немного камней, благословения ради. Сам Бог повелел Иисусу Навину взять двенадцать камней из Иордана, ради памяти — что переходили реку Иордан по суху. И я взял того ради, что был и купался в Иордане. Купались мы на том самом месте — где Иисус Навин переводил Израиля. А где св. Иоанн Предтеча крестил Господа Иисуса Христа, то место выше; и тамо купаться такому множеству народа неудобно, потому что берег очень крут. Иордан река ширины саженей пятьдесят, но только весьма быстрая, и от быстроты мутная и глубокая в ярах. На том месте, где купаются, сажени на две можно ходить от берега. А где на прочих местах купались, тамо держались за ветви древ; овыи и переплывали, но с великим трудом, ибо очень велика струя, и заплескивает. По обеим сторонам растет лес прекрасный и трава великая. Иордан течет из Тивериадского моря, а впадает в Мертвое море. Искупавшись еще в Иордане, пошли обратно в Иерихон, каждый по своей воле. Когда возвращались от Иордана, и прошли один час, то недалеко, в левой руке, видны были развалины монастыря св. Герасима, еще до половины стены стоят, а в правой руке, на берегу Иордана, видны развалины монастыря св. Иоанна Предтечи, Крестителя Господня.

96. Пришедши в Иерихон, пообедали — кто что имел; овые купили. Недалеко от. Иерихона, к западу, стоит гора Сорокодневная, на которой Господь постился сорок дней и сорок нощей. Близу ея были монастыри, и доднесь видны развалины их; в горе же множество пещер и монашеских келий, с малыми церквами, и доныне видно стенное иконное писание; но ныне до конца место запустело: в некоторых келиях живут полудикие арабы. Двое русских вошли на верх горы; но егда стали спускаться с горы, то на одного арабы напали, и убили бы, ежели другой скоро не увидал, и не закричал. Арабы подумали, что много русских, бросили его, и сами убежали. Переночевавши в Иерихоне третью ночь, в среду поутру с полунощи поднялись, и пошли в путь при огнях и при музыке и при ружейных выстрелах; но только нощию по горам и по камням идти весьма трудно от множества народа: дорога узкая, только проехать одному коню верховому, а народу много тысящ, и потому шли не по дороге, а прямо по камням, на полверсты ширины и версты на три длины; вокруг же нас скакали арабы, на своих легких конях, и отбивали разбойников. Хотя шли мы нощию, но от множества огня и фонарей идти было светло, и шли мы по пустыне, подобно Израилю, Моисеем водимому.

97. В среду, в половине дня, стали подходить к Иерусалиму. Иерусалимские же жители, оставшиеся дома, христиане, турки и евреи, мужи и жены, вышли нас встречать от Иерусалима до [165] самой Вифании. По обеим сторонам дороги стоял и сидел народ. Христиане поздравляли нас с обмытием грехов в Иордане и с чистыми телом и душею. И был во всем Иерусалиме как великий праздник. Да и воистину был праздник: было самое великое стечение народа из всех стран и из всея Палестины. Наступали для христиан самые великие праздники и торжества. Приближалось время радости и скорби. Радовались о том — что наступают великие праздники и торжества, получим новую благодать небеснаго света, и будем праздновать пресветлый праздник, св. Пасху, в св. граде Иерусалиме. Скорбели сердцем о том — что приходит время всем друг с другом разлучаться. Жили полгода, со всеми познакомились. А наипаче страшили нас те горькие минуты, когда надобно будет расставаться нам с св. градом Иерусалимом, разлучаться со святым и живоносным Христовым гробом и с прочими святыми местами. Пришедши на квартиры, пообедали, отдохнули, и потом пошли ночевать во храм ко гробу Божию. Утреня в четверток была торжественная; ранняя Литургия была на Божием гробе; служил один Архиерей собором; на Литургии много было причастников.

98. Поздняя Литургия была в Патриархии; служил сам Патриарх. Умовение ног было на площадке, против святых врат храма Гроба Божия. Сделан был амвон на три ступени; кругом — перилы, по углам — колонны, на колоннах — великие свечи. Амвон устлан был коврами. На средине стоял стул позлащенный; по сторонам стояло 12 стульев; на стене к востоку поставлены были иконы, и пред ними горели свечи; к той же стене сделана была кафедра для чтения Евангелия. Пришло сто человек воинства, и стали кругом кафедры. На площадке, на Авраамиевом монастыре, на Гефсиманском подворье, на Патриаршем монастыре и на храме Христова Гроба стояло множество народа. Мы стояли на храме Христова Гроба. Смотрим: из Патриаршего монастыря идет Патриарх во всем облачении, с двенадцатью священниками, сопровождаемый Архиереями. Впереди его шли двенадцать мальчиков в иподиаконском облачении, с подсвечниками и со свечами, потом певчие, потом диаконы с кадилами; за ними шли священники, потом седмь диаконов с кириями; за ними шел Патриарх, и обеими руками благословлял народ; за ним шли Архиереи в рясах. Взошедши на амвон, Патриарх сел на своем месте, и прочим священникам приказал сесть по чину. Архиереи стояли внизу и смотрели. Началась по обычаю тайная вечеря и чтение Евангелий: читал один архимандрит на кафедре. Всем священникам были наречены имена Апостольския, и даны были выписки — кому что говорить с Патриархом. И была по чину вся тайная вечеря. И какие были выразительные разговоры! Кто понимал язык, те все слезно плакали; и я немного понимал, и [166] не мог удержаться от слез. Прежде по уставу совершилось умовение ног: омывал ноги священникам и целовал их сам Патриарх. Потом и прочая часть вечери. Читалось первое страстное Евангелие. Когда начали читать: «Бе же един от ученик Его возлежи на лоне Иисусове, его же любляше Иисус: поману же сему Симон Петр вопросити, кто бы был, о немже глаголеть? Напад же той на перси Иисусовы» (Иоан. 13; 23, 24, 25): тогда принял один священник под именем Иоанна на перси Патриарху,— и глагола Ему: «Господи, кто есть?» Патриарх ему ответил: «Той есть, ему же Аз омочив хлеб подам. И омочь хлеб, даде Иуде Симонову Искариотскому». (26). И прочее все, что говорил Господь Апостолам, и что Апостолы говорили Господу и спрашивали Его, о том священники, вставая и подходя к Патриарху, с ним говорили, и спрашивали его по Евангелию, и Патриарх им отвечал — как написано в Евангелии. По вечери сошел Патриарх с тремя священниками с амвона долой: священники сели, и наклонили главы, якобы спали. А Патриарх отшел от них, и пал на колени, и молился со слезами, и трижды вставал и подходил к священникам и возбуждал их, якобы спящих; они же сидели, и главы наклонили. Потом были ектении и отпуск. Продолжалась сия церемония, тайная вечеря, более двух часов. Вся тайная вечеря была в настоящем виде.

Пред вечером во всех монастырях было освящение елея, и всех поклонников соборовали маслом,— везде сами Архиереи. В тот вечер храм Гроба Божия не отворяли, и ночевать никого не пустили. Но русския благородные жены упросили Патриарха и Консула, чтобы отправить стояние на Голгофе половину по-русски. Патриарх уважил просьбу, и уже поздно вечером с фонарями отперли святыя врата, и впустили в храм одних русских. Повечерие прочитали на Голгофе, и пели Кресту канон весь нараспев, по-гречески. Потом греки легли спать, а мы русские пошли в пещеру — где Царица Елена обрела крест. Там прочитали двенадцать Евангелий страстных и синаксар, и другие приличные тому дню словеса, и пропели акафист честному Кресту.

99. Когда начали ударять в било на утреню,— мы пошли все на Голгофу, и началась утреня по уставу. Евангелия читали — шесть по-гречески и шесть по-русски. Антифоны и каноны пели нараспев, правый клирос по-гречески, а левый по-русски; и продолжалось стояние шесть часов. Часы царские все прочитали и пропели на Голгофе по-русски. Утром врата церковныя не отворяли, и была в храме тишина и безмолвие. В двенадцатом часу дня пошли кадить святые места по два диакона. Прежде кадили два диакона православных. Потом пошли кадить два диакона армянских, в митрах. Потом пошли два диакона коптов, тоже в [167] митрах. Католики не кадили. У них диаконы одежду носят странную от всех вер. Потом ходили все с литиями. В первом часу пополудни отворили св. великие врата церковныя. Народ бросился в храм без порядка, и произошел в храме великий шум: бросились себе места захватывать. И мы заняли себе места. В одну минуту наполнился весь храм народом.

100. Через полчаса, вдруг, около Божия гроба сделался шум, и закричали арабы необыкновенным голосом: схватились человек пятьдесят, встали один другому на плечи, в три человека, подняли руки на небо, и все закричали. И начали бегать кругом Божия гроба, а потом по всему храму; и бегали и кричали до самой вечерни. Потом пришло тысяча человек воинства турецкого, подле св. врат сделали гауптвахту, и по всему храму расставили часовых. Потом пришел Патриарх со славою многою; и была ему великолепная встреча. Вечерня была торжественная; но плащаницу с Голгофы не сносили, по опасению беспорядка. После вечерни паки арабы принялись за свою работу, паки начали бегать и кричать. Я спрашивал тех, которые знают, по-русски: что они приговаривают? Мне сказали, что они хвалят едину православную веру, прочие же исповедания укоряют, яко лживые и душе пагубные. К армянам приходят, и их укоряют — что хотели сами получить благодать, но вместо того наелись нечистоты. Франков укоряют — что не верят благодати, и не принимают святого света от гроба Господня, но сами высекают огонь. Еретики же сии дают воинам деньги, чтобы били арабов, и отгоняли от них. Потому арабы все — в крови и в поту; уже спустят с плеч свои длинные рубахи, и ходят полунагие; кто их бьет,— не скорбят, но свое дело делают. Когда бегают кругом гроба Божия и по Воскресенскому храму,— все одни слова говорят. Мне растолковали, что они говорят сие: «Един Бог Иисус Христос! Едина вера православных христиан!» — Потом носили плащаницу христиане всех исповеданий, армяне, копты и сириане. Прежде всходили на Голгофу, потом сходили ко Снятию, а после обходили по трижды Божий гроб, а потом уходили в свои приделы. Тако проводили нощь до заутрени, среди беспрестанного шума и гама; и был в храме как бы базар, или ярмарка. До сего времени поклонники рассеяны были по всему Иерусалиму; а таперь все христиане, из разных стран, собрались в один храм к гробу своего Спасителя, Иисуса Христа. Народом наполнены были все хоры, все галереи. Все просят, все требуют по своему обычаю. Всюду теснота, всюду от тесноты драки; языков друг друга не понимают, а турки воины беспрестанно разнимают. Можно сказать, что теперь вместил небеси подобный храм в себя всю вселенную. Тако проводили нощь до заутрени. [168]

101. Потом начали в доски благовестить к утрени, а арабы шуметь перестал^. Сам Патриарх начал утреню по уставу, и роздали всем православным свещи. Всю кафисму «Блажени непорочнии» пели нараспев, в Воскресенском храме. Читать Евангелие пошли на гору Голгофу. Прочитавши Евангелие, подняли плащаницу и понесли в Голгофы, с хоругвями и с фонарями; было множество духовенства: кроме диаконов, священников, игуменов и архимандритов, шесть Архиереев и Патриарх, и множество певцов. Когда снесли с Голгофы,— обошли Снятие трижды. Потом положили плащаницу на том месте — где Иисуса Христа повивали пеленами, и мазали миром на погребение. Здесь говорена была великая проповедь. Потом понесли плащаницу на гроб Иисуса Христа, и обнесли кругом гроба трижды. Потом внесли вовнутрь гроба, и положили плащаницу на самом гробе. Все духовенство стало вокруг кувуклии Христова гроба. И пели весь канон «волною морскою» и стихи нараспев одно духовенство. Весь народ держал в руках свещи. Там же пели и хвалитные и великое славословие, и читали Евангелие; там кончили утреню и часы. После плащаницу убрали в свое место, а гроб турки запечатали. После службы, паки арабы начали свою работу, купцы и старики, поскидали свои чалмы, схватились одни с другими, и все начали кричать и прыгать. Когда рассвело,— начали огни и лампады гасить, и нигде не оставили ни единой лампады горящей. Турки отворили гроб Божий, и внутри погасили все лампады. Потом пришло турецкое начальство, и сам Паша; кругом Христова гроба стало множество воинов вооруженных. И во храме все переменилось: все приуныли, а арабы приохрипли и изнемогли. В храме теснота и духота необыкновенная. Вверху на всех хорах в четыре ряда набито народу; и на всех иконостасах и в куполах полно людей; все держат в обеих руках по тридцати по три свещи, во образ Христовых лет. Огня нигде нет.

102. Патриарх с консулами взошел на передний иконостас. А Мелетий Митрополит Заиорданский с прочими Владыками сидели в алтаре, приунывши и головы повесивши. В храме распоряжаются магометане, с военным оружием; арабы бегать уже перестали, но стоят, поднявши руки на небо, и умиленные гласы испускают; христиане все плачут, или непрестанно воздыхают. И кто бы мог тогда удержаться от слез, видя столь множество людей со всех стран вселенной, плачущих и рыдающих, и от Господа Бога милости просящих? Но радостно было видеть, что теперь и нехотя прочие христиане православную греческую веру и православных христиан уважают, и на православных, яко на пресветлое солнце, взирают: ибо все надеются получить благодать святого света токмо от православных. Пришли в алтарь [169] Армянский Патриарх с двумя Архиереями и Коптский Митрополит, поклонились Митрополиту Мелетию и прочим Владыкам, и просили, чтобы, когда получат благодать святого света, уделили и им. Митрополит Мелетий со смирением ответил, и велел им молиться Богу; и они пошли в свое место. Потом были сняты царские врата, и повешены другая, с отверстием. Не можно описать — что тогда было во храме: якобы ожидали все второго пришествия Царя Небесного; на всех напал страх и ужас; сами турки приуныли. Больше в храме ничего не слышно, как только воздыхания и стон. И Митрополит Мелетий слезами омочал свое лицо. Потом сам турецкий паша с прочими начальниками пошел вовнутрь ко гробу Божию поверять — не осталось ли где огня. И когда вышли,— гроб запечатали. Но туда еще прежде отнесли великую лампаду, налитую до самого верха елеем, и в нее пущена великая светильня, и поставили лампаду посреди Христова гроба. Уже кругом кувуклии христиан близко нет, одно турецкое начальство. А с хор спущено было на веревках множество железных решеток с пуками свеч. Когда пробило восемь часов, по-русски — два часа с полудня; тогда начали готовиться к крестному ходу. Архиереи, священники и диаконы, облачившись во всю священную одежду, взяли все по тридцати по три свещи без огня. Потом подали из алтаря, чрез царские врата, двенадцать хоругвий, и взяли — кто мог. Воины очистили путь. И пошли за хоругвями певчие. Потом из алтаря, в царские врата, пошли, по два в ряд, диаконы, священники, игумены и архимандриты, потом Архиереи, а позади всех Митрополит Мелетий; и пошли прямо ко гробу Господню. Обошли его кругом трижды, поюще: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех: и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Кончивши ход, все духовенство скоро пошло в алтарь и с хоругвями; остался один Митрополит Мелетий у дверей гроба, в руках турок. Турки его разоблачили, и сами начальники всего его обыскали. Потом надели на него подризник и омофор, и отворили Божий гроб, и впустили его вовнутрь. О, какой тогда напал страх и ужас на всех там бывших! Все рыдали и воздыхали, и просили Господа Бога, да не лишит Своей благодати, небесного Своего света. Прошло несколько времени, не знаю — много или мало, ибо были все вне себя от какого-то страха,— только вдруг около Божия гроба воссиял свет; вскоре свет показался и из алтаря, в царские врата, в отверстие. И текли яко две огненные реки,— одна от запада, от Божия гроба, а другая с востока, от алтаря. О, какая тогда в храме сделалась радость и ликование! Сделались все яко пияны, вне себя, и не помнили — кто что говорит, или кто куда бежит. И поднялся по всему храму великий шум: все бегают, все восклицают с веселием и [170] благодарением, а наипаче арабские жены. Сами турки, магометане, пали на колена, и кричали: алла, алла, т. е. Боже, Боже. О, Я странное и преславное видение! Весь храм обратился в огонь; больше во храме ничего не видно, кроме небесного света. Вверху и внизу и по всем хорам разлился святый свет, и сделался после по всему храму дым. И пошел народ со светом, большая половина, вон; и понесли по всему Иерусалиму, каждый в свой дом, и по всем монастырям.

В великой церкви началась вечерня, а потом Литургия Василия Великого. Служил один Митрополит, собором, и хиротонисал одного диакона. Литургию народ стоял со свечами.

Митрополит Заиорданский когда входит вовнутрь гроба,— обретает великую лампаду, стоящую на Христовом гробе, саму о себе возжегшуюся, а иногда при нем нечаянно загорится. Но только сам он никогда не видал — как она загорается. В Иерусалиме я от многих слышал, которым сам Митрополит сказывал по откровенности, сие: «Иногда я взойду, а она уже и горит; тогда и я скоро вынесу, а иногда взойду, а лампада еще не горит; тогда я паду на землю от страха, и со слезами начинаю просить милости от Бога. Когда встану,— лампада уже горит, и я зажигаю два пука свечей, выношу и подаю». Митрополит выносит свет в притвор, и вкладывает пуки в железные фонари, и подает от гроба в отверстия, для того устроенные, правой рукой — православным, а левой — армянам и прочим. Православных арабов целая толпа стоит подле отверстия. И как только Митрополит покажет святой свет,— один араб схвативши бежит прямо в алтарь; а оттуда, в царские врата, раздают народу; а подле отверстия едва только успеет один запалить свсщи. Митрополит же паки обращается ко Христову гробу, и еще зажигает два пука, и выходит из дверей гроба. Арабы же самые сильные стоят у дверей гроба, и его дожидают. Только он выйдет, держа в |руках по тридцати по три свещи горящих,— арабы, взявши его на свои руки, несут прямо в алтарь. Народ весь бросается к нему: всем желательно прикоснуться к его одежде. И едва, с великим трудом, могли его донести до алтаря; и посадили его на стуле: он просидел всю Литургию, яко вне себя, наклонив главу; очами не смотрел и устами нечего не провещал; и никто его не беспокоил. Когда унесли его от гроба,— народ бросился вовнутрь гроба прикладываться, и я сподобился приложиться. Весь Христов гроб был мокрый, якобы дождем вымочен; но я не мог узнать — от чего это. Посреди гроба стояла та великая лампада, которая сама зажглась, и великим светом горела.

По Литургии, каждый пошел в свое место, и один другого поздравлял с получением новыя благодати святого света.

103. Вечером все мы пошли ночевать во храм, ко Христову [171] гробу. Когда же пришли в храм,— увидели дивное и преславное зрелище: весь храм, а наипаче Божий гроб, неизреченно украшен разными серебряными и златыми иконами и фигурами, а наипаче множеством серебряных и вызлащенных лампад, горящих великим светом; обставлен множеством свечей белого воску, но еще не зазженных. Весь храм увешен был лампадами: где прежде была одна лампада, там десять: хотел я пересчитать, но не мог. Везде тихо и спокойно. Врата церковные оставлены были не затворенными на всю ночь. Воины на площади развели огни. И была та нощь веселее всякого дня: куда ни пойдешь, всюду радость найдешь; и не только сия радость во храме Христова Гроба, но и по всему Иерусалиму; всю ночь по улицам ходил народ толпами; всюду горели огни, и все монастыри были отворены. Самые турки сделались веселы и кротки, и толпами шли посмотреть в храм Христова Гроба.

Только одни жиды заперлись в своих домах, не терпя видеть света истины, и коснея в своей злобе. Франки же, хотя и враги Восточной Церкви, но и те с нами торжествуют. В храме же хотя и стоят воины кругом Христова гроба, но ко гробу Христову подходить никому не возбраняют. Так проводили вечер до девяти часов. Потом, за три часа до полуночи, начали благовестить к утрени в разные доски, разными переборами, самым торжественным образом. Пришел Патриарх со всем своим собором, и была ему самая церемониальная встреча.

Потом начали утреню. Канон —«волною морскою» пели весь нараспев, по стихам и по клиросам, с ирмосом на четырнадцать; пели два часа. В то время зажигали по всему храму свещи и паникадила; в самых куполах зажгли не одну тысячу лампад. Мы, монашествующие, стояли все в алтаре. Потом Патриарх и Митрополиты, Архиепископы и Епископы, архимандриты и игумены, священники и диаконы, и весь причет церковный, облачившись во всю священную одежду, взяли двенадцать хоругвий. Хоругви были богато убранные; жертвованы древними греческими и грузинскими Царями и показывали их. Позади Патриарха несли одну хоругвь три человека, шитую одним златом, с изображением Воскресения Христова, российской работы, пожертвованную московскими купцами. Потом роздали всем большие свечи белого воска. Такожде и по всему храму зажгли свечи и паникадила. Гроб Христов казался якоже един огненный фонарь. От больших свечей в руках каждого сделался весь храм в огне, и осветились церковные куполы подобно солнцу. Бывшие в крестном ходу взяли Евангелия, иконы, кресты и зазженные свечи, и пошли из алтаря Воскресенского храма в царские врата, прямо к гробу Христову, поюще: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небессх: и нас на земли сподоби чистым [172] сердцем Тебе славити!» Когда обошли Христов гроб трижды,— все духовенство остановилось против двери гроба. Потом сам Патриарх прочитал воскресное Евангелие, которое читается к вечеру в субботу на Литургии: от Матф. зач. 115. Потом, взявши кадило, пошел вовнутрь, и покадил Божий гроб; вышедши, покадил кругом всю кувуклию и всю братию. Потом с архиереями пошел вовнутрь к Христову гробу, и там покадивши, возгласил: «Слава Святей, и Единосущней, и Животворящей, и Нераздельней Троице, всегда, ныне и присно, и во веки веков». Владыки возгласили «аминь». Тогда сам Патриарх со всеми архиереями, внутри над самым гробом, воспели: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробах живот даровав,-»— и пропели сие трижды. Пели не по-русски, а по-гречески, т. е. «Христос анести эк некрон фанато фанатон патисас, ке тис эн тис мнимаси зоин харисаменос». Потом пели певцы; и все вокруг Христова гроба стоящие пели многажды. О, какая тогда у всех была радость, и кто от радости мог не плакать, видя гроб своего Спасителя, Иисуса Христа, пред очами своими стоящ празден, и самого Его воскреша из мертвых? Кто мог не благодарить своего Создателя — что сподобил праздновать св. Пасху, Его славное из мертвых воскресение, в св. граде Иерусалиме, вокруг самого Его гроба, и на самом том месте — где совершилось таинство нашего спасения? Какое перо может описать нашу неизреченную радость, или кто может ее объяснить устами? Который язык может ее рассказать? Только разве тот ее понять может, кто вкусит той радости в чистоте своего сердца. Как нам было не радоваться, и не веселиться? Собрались мы от четырех концов вселенныя, христиане разных исповеданий, разные языки, все собрались в один храм; все стоим вокруг гроба своего Спасителя, и все прославляем Его славное из мертвых воскресение. Поистине, ныне вся исполнишася света; тогда канон Пасхи сделался нам весь открыт и явственен. Ибо что поем, то и своими очами видим. И с какими чувствами мы восклицали к Сиону, на котором стояли: «Возведи окрест очи Твои, Сионе, и виждь: се бо приидоша к Тебе, яко Богосветлая светила, от запада, и севера, и моря, и востока чада Твоя, в Тебе благословящая Христа во веки». (Песн. 8. ст. 2. Кан. Пасхи). Воистину для нас была священная и всепразднственная сия спасительная нощь, и светозарная светоносного дне, востания сущи провозвестница, в ней же безлетный Свет из гроба плотски возсия (Песн. 7).

Потом была ектения. Когда начали канон петь,— пошли в великую церковь; а на Христовом гробе один священник с диаконом начали раннюю Литургию. В великой же церкви канон Пасхи весь пели нараспев. После утрени без расходу начали и [173] Литургию. Служил Патриарх с полным собором, в самом великолепном и торжественном виде. Апостол читали на трех языках: на греческом, на славянском и на арабском. Евангелие читали на разных многих языках: на славянском читали трое, прочие на еллиногреческом и на греческом, на грузинском, на сирском, на арабском, на египетском и на абиссинском; читали с переборами в доски. Литургию все стояли со свещами. Мы утреню и Литургию стояли в алтаре.

Когда окончилась Литургия,— начало светать. Все православные пошли в патриархию, и там во вратах давали каждому по два яйца красных. Потом все пошли по своим местам.

104. Впрочем, дали всем православным поклонникам повестку, чтобы в первом часу по полудни шли в патриарший монастырь к вечерни. И мы пришли в церковь патриаршую: она убрана и украшена была множеством лампад и свещей. Роздали всем в руки по великой белого воска свеще, и стояли всю вечерню со свещами. Вечерня была самая торжественная. На вход шло больше ста священников и множество диаконов. Впереди диаконов с кириями; за ними несли двенадцать рипид. Шли позадь всех столбов. Евангелие читали, подобно как на Литургии, много человек на разных языках с перезвонами. После вечерни было всем поклонникам угощение.

Потом отворили храм Христова гроба, и пошли все поклонники приложиться к гробу Христову. Там было плачевное зрелище: все плачут, все рыдают; все гроб своего Спасителя, Иисуса Христа, обнимают, и горячими слезами обливают: потому что пришло время с ним разлучиться, и на веки с ним расстаться. Плач и рыдание, по всему храму; а наипаче жены громкие гласы и вопли испускают. И на всех св. местах лежит народ, и встать не хощут. Так всем грустно и скорбно разлучаться с Иерусалимом, и расставаться с живоносным Христовым гробом.

105. В понедельник, поутру, когда вышли мы от Литургии,— уже по улицам и пройдти стало нельзя. Всюду наполнено верблюдами и ослами, и арабами извозчиками. Все суетятся, и отправляется каждый в свою страну. Во вторник еще больше отправилось. Мы же в среду выехали. Взяли двое одного верблюда, на котором и отправились из Иерусалима, как и прочие, со многими слезами. Иерусалимские жители и сами Архиереи выходят ежедневно за Давидовы врата провожать поклонников. А Митрополит Мелетий всех благословляет. Мы выехали, едва помня себя от горести и от печали, что навсегда удаляемся из св. града Иерусалима, и что в другой раз увидеть его не имеем надежды. Но аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя, аще не помяну тебе, аще не предложу Иерусалима, яко в [174] начале веселия моего. Наконец закрылся от очей наших св. град Иерусалим! Тогда мы возопили ко Господу: «Господи, Господи! аще и извел еси нас из земного сего рукотвореннаго Иерусалима, в котором плотию Своею пострадал Ты; но не лиши нас Твоего Иерусалима небесного, нерукотворенного, в котором царствуеши во веки бесконечные. Аще Ты и закрыл от телесных наших очей Свой живоносный гроб; но, о, Господи, Владыко человеколюбце! открой нашим душевным очесам самого Себя, да видим Тебя разумно, и да утешаемся Тобою, нашим Создателем! О, Господи! виждь, како мы любим Твой живоносный гроб. О, Господи! сподоби нас возлюбити Тебе самого от всея души, и от всего сердца нашего, и от всего помышления нашего, да всегда пред Тобою ходим, во вся дни живота нашего, да Тебя, нашего Владыку, ни в чем не прогневаем! И скажи, нам, Господи, путь, в оньже пойдем; и научи нас творити святую волю Твою: яко Ты еси Бог наш. Аще куда нас поведеши: сам предиди пред нами; потому что без Тебя и Твоея помощи не можем благое творити ничтоже. Господи! аще посылаеши на нас скорби и смущения: сам даруй нам крепость и терпение. Аще нас утешаеши: даруй нам кротость и смиренномудрие, да не превознесемся, и да не возгордимся. Но молимся Тебе, Господи: не пошли нам скорби выше сил наших, избави нас от лукаваго и от всех дел его».

Ехали мы полями: пшеница уже поспевала, и зачинали ее жать. Ночевать пришли мы в город Ремль; а поутру в четверток приехали мы в Яффу, т. е. в Иоппию. В пяток сели на корабль, и отправились в путь прямо во св. Гору Афонскую.<...>

108. Благодарю Бога моего, яко сподобил мене сходить во св. град Иерусалим, поклониться Его живоносному гробу и прочим св. местам во Иерусалиме и Палестине. За все сие восылаю славу и благодарение, честь и поклонение Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествия в Святую Землю. Записки русских паломников и путешественников. М. Лепта. 1995