ЧИХАЧЕВ П. А.

Россия и Восточный вопрос.

Снова среди потоков крови встает грозный Восточный вопрос. Напрасно пытаются замаскировать его под скромным названием «Вопрос о Сирии» ¹ никто не сомневается в его истинном значении. Противоестественная позиция всей Европы, повсеместное вооружение, угроза, которую ощущает на себе деспотизм, противоборство страстей, соперничество и подозрительность, бессилие устаревших идей и общее брожение умов — все это говорит о том, что достаточно одной искры, чтобы произошел взрыв, который превратит мир в развалины. Такой искрой может оказаться первый же выстрел европейских армий на Востоке.

По существу, Восточный вопрос существовал всегда. И пока его не решат, он будет одной из страшных язв, отравляющих весь организм. Под воздействием внутренних дел, прикрыв лоскутами при помощи дипломатии, на некоторое время можно упустить его из поля зрения, но это ненадолго. Недуг слишком реален и дает о себе знать сильнее, нежели когда-либо. Не полумеры, а только смелая ампутация может спасти от гангрены.

Однако не дипломатия решит этот вопрос. Она почти бессильна: ее снадобья минувшего века абсолютно не действуют.

Дипломатия это не так давно показала. Призванная оказать помощь, она сделала все, чтобы ухудшить состояние больного, осложнить и затруднить по возможности решение вопроса.

Отныне есть лишь один путь, если только не желают запутаться в лабиринте, — необходимо, чтобы какая-либо сила взяла верх над дипломатией и заставила ее идти вперед. Такой силой является общественное мнение, всегда более разумное, более справедливое, более благородное и более практичное.

Сейчас это уже возможно. Перед нами пример Италии ². Он показывает остальной Европе, что стоят прогнившие [169] сооружения дипломатии перед энергией, лояльностью и смелостью прогрессивных сил.

Навсегда ушли в прошлое времена, когда дипломатия позволяла себе делать вызов общественному мнению. Если теперь его игнорируют, то это может быть только потому, что оно еще более малодушно, чем дипломатия.

Преступления, творимые дипломатией, совершаются ею всегда умышленно; ошибки общественного мнения происходят чаще всего из-за неосведомленности.

Одно из главных заблуждений дипломатии в одном из наиболее запутанных вопросов современной политики — это роль, которую отводят России в Восточном вопросе.

Европа даже не может представить себе положение дел в России, так как она не знает русского языка и не имеет возможности следить за нашей литературой (лишь она точно отражает развитие идей и чаяний в России), а черпает сведения только из газетных корреспонденций, которые большей частью написаны под определенным воздействием или же людьми, чуждыми России.

Вот почему слово «Россия» до сих пор в Европе неотделимо от понятий: агрессия, завоевание, казачьи войска.

Такую же роль ей обычно отводят в Восточном вопросе.

Мы попытаемся, насколько это возможно в пределах данной статьи, объяснить подлинный взгляд русских на Восточный вопрос и показать, что интересы России, совпадая с интересами всей Европы, требуют решения, основанного только на идеалах справедливости и прогресса, на чувствах гуманности, а не на праве силы

I

Анализируя решения последней конференции в Париже ³, трудно поверить, что они были приняты по этому важному вопросу. Но если вспомнить, что эти решения продиктованы дипломатией, на них сразу можно обнаружить ее след.

Пронизанная интригами, эгоизмом, недальновидная из-за своей беспринципности, дипломатия — самый грозный враг прогресса. Замкнутая в узком кругу ложных понятий, унаследованных от прошлых веков, она лишь тормозит продвижение мира вперед; находясь между рутиной и прогрессом, она естественный союзник первой; она не осмеливается открыто сопротивляться могучему дыханию новых идей, а только пытается строить козни, чтобы остановить их развитие. А поскольку эти козни, воздвигаемые неуверенной рукой, быстро раскрываются, то дипломатия, застигнутая врасплох, спешит признать факт свершившимся, надеясь втайне расставить новые ловушки. И все, чего она добивается, сводится к новым страданиям человечества. [170]

Для доказательства этого можно привести множество фактов, «о мы остановимся лишь на некоторых.

Двенадцать лет назад дипломатия потопила в крови итальянский вопрос ⁴ и венгерский вопрос ⁵. Итальянский вопрос теперь разрешен. Что касается венгерского, то он вновь может встать на повестку дня, как и прежде. К чему же тогда так много жестокостей?

Дипломатия делала все возможное, чтобы в корне пресечь чаяния румынского народа, но, несмотря на это, дунайские княжества объединились.

Она делала все, чтобы помешать присоединению провинции Эмилии к Пьемонту, но и это свершилось.

Дипломатия настолько была потрясена героизмом Гарибальди, его энергией, что смогла прийти в себя лишь спустя три месяца; сейчас она предпринимает все, чтобы спасти проигранное дело.

Дипломатия пускала в ход все средства, чтобы поддержать турецкий деспотизм. По ее милости пять лет назад погибли сотни тысяч людей. А что стало с деспотизмом сейчас?

Перечисление фактов могло бы составить целые тома.

Если мы позволяем себе напоминать об этих печальных событиях, то лишь потому, что сейчас дипломатия продолжает упорствовать. Ведь постановка Восточного вопроса в таком виде может только вовлечь Европу в ужасные беды...

Среди положений конвенции, подписанной недавно в Париже, нельзя найти ни одного, которое указывало бы на искреннее и разумное разрешение вопроса.

Что станут делать, если 12 тыс. солдат будет недостаточно для усмирения Сирии, если беспорядки продлятся более шести месяцев, если в европейских провинциях возникнет резня? Эти вопросы весьма естественны и очень просты, чтобы конференция не могла их не предвидеть. Они слишком серьезны, чтобы конференция оставила их нерешенными, если только она не разыгрывала комедии.

Нам могут возразить, что все эти вопросы рассмотрит и разрешит следующая конференция. Но если их не смогли разрешить сегодня, когда для этого был выбор средств, то смогут ли это сделать в разгар конфликта? И будет ли время для этого?

Одним из последствий вмешательства европейцев в дела Сирии станет разгул фанатизма во всей Турецкой империи. Таково мнение наиболее осведомленных людей. К чему может привести резня христиан в Македонии, Болгарии, Албании? Что произойдет, если турецкие войска, вместо того чтобы выступить на стороне христиан против своих единоверцев, предпочтут объединиться с ними для истребления гяуров, если в Константинополе восторжествует смута, если население всей империи встанет на защиту своей веры и независимости? [171]

А если все это случится, то во имя гуманности Россия введет войска в европейские провинции, Франция сделает то же самое в отношении Сирии, Англия захватит Египет, а дипломатии, застигнутой врасплох, не останется ничего иного, как признать раздел Турции свершившимся фактом.

Этого ли ожидает дипломатия? Если нет, то чем объяснить решения пресловутой конференции?

Несомненно, что, приняв решение о вмешательстве, хотели приостановить резню. Но почему тогда ограничивать численность войск 12 тысячами? Рассчитывали ли на малодушие мусульман, на то, что стоит им увидеть европейские армии, как они сразу же усмирятся? Если это так, то нужно признать, что, по мнению держав, прекращение резни — дело нетрудное и что, раз турецкое правительство не сделало этого по своей воле, значит, оно не хотело или не могло.

Если турецкое правительство не хотело этого, значит, оно самым беззастенчивым образом нарушило соглашение 1856 г. и тогда следовало бы послать войска против него в Константинополь, а также против друзов ⁶. Если же оно не могло, тогда налицо полнейшая слабость султанской власти по отношению к своим подданным и не 12 тыс. солдат могут укрепить ее положение. Скорее всего присутствие войск, ожесточая турок, ожесточит и христиан и побудит европейские провинции сбросить с себя страшное иго. Вторжение войск, следовательно, повлекло бы за собой распад Турции. Если конференция этого не предвидела, то это ошибка; если же она это предвидела, то виновна в том, что с самого начала не приняла достаточно энергичных мер для достижения цели, избегая крупных жертв.

Но если мысль о том, что резню прекратить легко, понятна в брошюре, то она ни в коем случае не должна была высказываться на конференции, в решениях которой затрагиваются судьбы миллионов людей. К решению столь серьезного вопроса нельзя подходить необдуманно, нельзя даже допускать, что может произойти противоположное, тогда как такая возможность по всем физиологическим и историческим данным должна была быть предусмотрена как более чем вероятная. Видано ли, чтобы человек в порыве своих страстей, добиваясь цели, ради которой он уже совершил преступления, остановился бы на полпути из-за какой бы то ни было угрозы, тем более слабой и неопределенной? А разве когда-либо удавалось свернуть с дороги того, кто считает, что он выполняет свой священный долг, решившись заранее идти на все, даже на смерть?

Таково именно положение, усугубляемое превосходством коллективной силы и энергии масс над отдельным человеком.

К тому же можно ли привести хоть один пример, когда магометане без боя уступали христианам? Не доказывают ли [172] сегодня примеры Алжира, Кавказа, Марокко, что борьба с ними, как и прежде, трудна?

Об этом нельзя не думать. Иначе чем объяснить посылку 12 тыс. солдат?

Участники конференции полагают, что они все продумали, когда заверяют, что если необходимы новые меры, то они предусмотрены. Вот и превосходно. Разумеется, они их примут, когда возникнет новая резня и когда, как и прежде, этому будут попустительствовать. Затем соберут конференцию и примут решение послать другие 12 тыс. человек, и будущее будет обеспечено. Если именно так решаются вопросы, то мы, признаться, ничего в этом не понимаем.

Что можно сказать о шестимесячной оккупации Сирии? Посылая 12 тыс. солдат против друзов, европейцы поистине полагают, что друзы — это капризные дети, которые становятся благоразумными, как только увидят розги. Но забывают притом, что стоит лишь унести розги, как они снова начинают капризничать. Следовательно, рассчитывать на то, что присутствие солдат усмирит друзов, — значит не думать о том, что они тотчас же начнут все сначала, как только войска уйдут. Не придется ли конференции принимать тогда еще одно решение о шестимесячной оккупации? Оккупация может стать, таким образом, постоянной.

Эта резня или, скорее, безжалостное истребление, проводимое с такой яростью и упорством, наверно, не пикник, который друзы устроили от нечего делать. Несомненно, что за этими фактами кроется серьезная психологическая или политическая причина — не местная, а всеобщая, не временная, а постоянная. Военная оккупация может ее устранить, но не шестимесячная, не полуторагодичная оккупация.

Нам, возможно, скажут, что речь просто идет о мести за оскорбление христианской религии, т. е., в конце концов, об истреблении еще нескольких тысяч христиан, чтобы уничтожить еще большее число друзов; иначе говоря, речь идет о повторении действий тех, кого хотят покарать!

Итак, неумолимая логика убеждает, что решения конференции могут иметь два значения. Либо они являются западней человечеству, либо фактическим признанием дипломатии в том, что она больше не в состоянии противостоять событиям.

И в том и в другом случае было бы лучше, если бы дипломатия не вмешивалась и предоставила возможность событиям развиваться самостоятельно.

II

Идеи, приобретающие господство в мире, заключаются в невозможности дальнейшего существования Турецкой империи в Европе. Важнейшие основы этой империи диаметрально [173] противоположны устремлениям Европы и всему тому, что для нее становится повелительной потребностью.

Европа стремится к политической свободе, к упразднению произвола в правлении, т. е. того, что составляет квинтэссенцию турецкого деспотизма.

Европа провозглашает торжество национальных принципов, Турция же существует лишь благодаря угнетению народов.

Европа стремится к олицетворению прогресса и цивилизации, ислам же в основном — к незыблемости.

После Восточной войны часто утверждали, что Турция встала на путь прогресса, однако это абсолютно невозможно в силу органических элементов, составляющих Турцию. Действительно, можно сказать, что, встав на путь прогресса, т. е. обуздав деспотизм, освободив народы, сделав ислам веротерпимым, Турецкая империя перестанет существовать.

Искренность султана, его усилия, направленные на осуществление реформ, о которых так много шумит дипломатия, на деле не что иное, как ширма, помогающая той и другой стороне прикрывать интриги. Если же эту ширму убрать и посмотреть на это в истинном свете, то станет очевидным, что положение турецкого правительства уже давно ненадежно. Оно хотело бы провести реформы, но против них выступает все мусульманское население, которое считает всякую реформу, внушаемую христианами, изменой вере своих предков, покушением на его привилегии. Если султан этого не сделает, то Европа выступит с угрозой раздела его владений; если же он попытается оставить все без изменения, то объединит против себя и турок и европейцев, т. е. произойдет то, что мы наблюдаем сейчас.

В действительности турецкое правительство пользуется лишь искусственной поддержкой, созданной дипломатией ради того, что поддержка Турецкой империи необходима для европейского равновесия. Подобное положение, разумеется, не может быть продолжительным. Но его можно долго поддерживать, чтобы предоставить дипломатии возможность приносить новые страдания и жертвы.

Целостность Турции, выдвигаемая как необходимость для сохранения европейского равновесия, — одна из самых варварских и самых безнравственных выдумок дипломатии. Она принесла уже плачевные последствия.

Обманутый дипломатией, великий английский народ запятнал себя кровью. Англия пала настолько, что стала на службу гнуснейшему деспотизму. Именно Англия постоянно покровительствовала шаткой власти султана я защищала его от смертельных ударов. Таким образом, английский народ стал защитником варварства и угнетения.

Для чего же необходимо существование Турецкой [174] империи? Для того ли, чтобы свыше 10 млн. христиан постоянно подвергались грабежам, оскорблениям и несправедливости; для того ли, чтобы никто из них никогда не мог быть гарантирован от покушений на их жизнь, честь, счастье; для того ли, чтобы их жены, сестры и дочери попали в гаремы; для того ли, чтобы развращенность, невежество, варварство находили притом поддержку в Европе? Вот те услуги, которые Турция может принести, если сюда не прибавить возможность спекулянтам разбогатеть, создать широкое поле для дипломатических интриг, иметь постоянный предлог для войны у правительств, которые считают длительный мир самой большой опасностью.

И именно ради этого Европа в течение многих лет приносит огромные жертвы. Она приносит их ради укрепления сооружения, которое, разумеется, не может быть упрочено и которое рушится даже в результате самого ремонта. И разве предшествующие события не убеждают Европу в бесполезности ее усилий? А те, кто помнит Восточную войну, бесконечные заговоры, которые замышляются в султанском дворце, жалобы христиан, резню в Сирии, наконец, не видят, что единственный результат стольких жертв сводится к тому, чтобы требовать их еще больше, не зная при этом, чем все это кончится.

III

Главная причина того, что Турецкая империя так долго существует, заключается в идее ее раздела.

Великие державы, опираясь на право самых сильных, считают себя законными наследниками Турции. Их интересует не уничтожение турецкой тирании и не освобождение угнетенных народов, а раздел империи между ними. Поэтому, с тех пор как существует вопрос о безнадежно больном, каждая из пяти великих держав озабочена прежде всего долей, которая может достаться соперникам; и, пока кажется, что соседу достанется больше, они не могли до сих пор и никогда не смогут договориться.

Вопрос останется неразрешенным до тех пор, пока о нем не будет сказано всей правды. Чтобы его решить, необходимо прежде всего отбросить мысль о разделе.

Эта мысль должна быть отвергнута во имя права. Вероятно, никто не осмелится утверждать, что в нем есть хоть крупица юридического смысла. Единственное право, на которое могут ссылаться, так это право силы — действие само по себе грубое, пренебрегающее справедливостью и народами. Благодаря такому действию по воле меньшинства была раскроена карта мира, а нам завещано, таким образом, искупить ошибки и преступления предков ценой тягчайших жертв. Если эти [175] жертвы не научили нас презирать решение вопросов силой, если опыт не избавил нас от ошибок наших отцов и мы передаем нашим сыновьям те же пороки, от которых мы столько страдали, то не следует ли прийти в отчаяние от человеческого разума?

Такое понятие также должно быть отвергнуто во имя общего блага.

Выгоды, которые жаждут получить при разделе, — вот великий соблазн. К сожалению, это доказывает, что страсть к завоеваниям продолжает царить в нашем мире и что вопреки принципам и суровым урокам истории некоторые настойчиво добиваются территориальных приобретений.

Приносятся огромные жертвы ради попрания права и справедливости, еще большие жертвы — чтобы держать в повиновении и угнетать побежденного; далее, ослабление завоевателя и освобождение побежденных, а в результате — разрушения и разорение. Вот что влечет за собой стремление к завоеваниям и что испытывают народы при нежелании отказаться от этого стремления.

Достаточно бросить взгляд на карту, чтобы понять, чего вопреки справедливости и естественному праву добиваются такими аннексиями при помощи меча.

Может быть, недалек тот час, когда колоссальный внутренний прогресс Англии уравновесит бремя, возлагаемое на нее войной. Владение Индией для нее более гибельно, нежели полезно. Научные теории, опыт Соединенных Штатов показывают, в какую сторону склонятся весы, когда на одну чашу кладут коммерческие выгоды, полученные от угнетенного народа, а на другую — выгоды от торговли с тем же народом, но свободным. Индия имеет дефицитный бюджет. Установить равновесие будет все труднее, по мере того как идея независимости станет обходиться все дороже. Добровольное освобождение Индии принесло бы Англии выгоду, исключило бы все ее военные затраты.

Новая Зеландия объята восстанием. Рано или поздно оно может вспыхнуть и в других колониях. Никто не скажет, какие суммы поглотит война в Китае. Возможна чудовищная война на Востоке. 300 млн. ф. ст., утвержденные недавно на нужды внутренней обороны, естественно, не предел. Разумеется, так долго не должно продолжаться. И Англия это ясно видит по своим авуарам. К тому же ее непрекращающаяся агрессия, ее эгоистическое и часто грубое поведение беспрестанно снижают ее моральное влияние. В ее же интересах изменить свою политику.

Франция дважды расплачивалась унижением за честолюбие своей автократии. Людовик XIV оставил ее изнуренной, без внешнего влияния. За победами Наполеона последовал 1815 год.

[176] Что касается французских колоний, то, по компетентному свидетельству самого главы французов, Алжир стоил Франции золота и крови.

Истощение, от которого Испания с таким трудом избавляется, ставшая ныне ничем Голландия — вот единственный итог былого превосходства этих двух стран, достигнутого завоеваниями. Жажда к завоеваниям вывела Швецию из разряда первых держав мира.

Теперь посмотрим в противоположную сторону — на государства, которые были завоеваны; они или освободились, или же находятся на пути к освобождению. Превосходящие силы Голландии и Турции не помешали Бельгии и Греции обрести свободу. Италия, бывшая некогда страной-завоевательницей, а затем покоренной, в свою очередь избавляется от угнетения. Шлезвиг и Голштиния ждут лишь случая, чтобы освободиться от датчан. Польша является неиссякаемым источником слабости и беспокойства для тех, кто ею владеет, а народы, силой включенные в состав Австрии и Турции, угрожают этим государствам отделением.

Какие же выгоды сулил бы державам раздел Турции? Никаких. Напротив, он создал бы неудобства, которые всегда влечет насильственный захват, неудобства, усугубляемые моральным превосходством идей покоренных наций над завоевателями.

IV

Мнение, распространенное в Европе, о том, что раздел Турецкой империи особенно выгоден России, а также, что эта страна стремится к завоеванию Турции, считается само собой разумеющимся. Легенда о завещании Петра Великого ⁷ известна каждому читающему газеты. Единство рас, вероисповедание, исторические традиции, тесно объединяющие славянское население Турции с русскими — все это содействует распространению различных беспочвенных слухов.

Ниже мы попытаемся доказать, насколько несостоятельно такое мнение Европы и что есть серьезные причины, которые являются помехой территориальному расширению России за счет Турции, что подавляющее большинство русского народа враждебно относится ко всяким захватническим или военным планам.

Некогда стремление русских монархов обеспечить свое господство над Турцией считалось совершенно естественным. Развитие событий, исторические традиции, географическое положение, веяния времени — все оправдывало монархов.

То ли в силу эгоизма, то ли в силу своей слабости, но латино-германский мир и пальцем не шевельнул, чтобы воспрепятствовать вторжению ислама в Восточную Европу. Татары [177] обрушились на Россию, погрязшую в раздорах и междоусобной борьбе, и захватили ее. Только необъятная территория России спасла Запад, утолив воинственную жажду татарских орд.

Турки захватывают Латинскую империю; Европа же остается равнодушной к ее падению. Героически сражались сербы, но, не получив поддержки, вынуждены были отступить перед численным превосходством врага. Венгрия храбро отражала удары, но была разбита. Вена с ужасом смотрела на турецкие войска, которые находились у ее стен. Но не Запад спас Вену.

Более двух веков Россия стонала под татарским игом; все ее попытки сбросить с себя ярмо поначалу лишь побуждали победителей к новым жестокостям. И все же московским князьям удалось в конце концов установить свою власть над соседними князьями. Россия сумела объединиться. Она сама освобождается и в свою очередь покоряет своих бывших завоевателей. Именно с тех пор и начинаются наши войны с Турцией, — войны бесконечные, длившиеся веками; иногда наступала короткая передышка, но лишь для того, чтобы с новой силой возобновить борьбу.

Ни разу Запад не пришел нам на помощь. Европа, охваченная религиозным фанатизмом, даже не пошевелилась при виде страданий народов иного вероисповедания. Правда, иногда на стороне русских против общего врага сражались австрийские армии, но лишь тогда, когда речь шла о защите или расширении австрийских владений.

Следовавшие одно за другим поражения свели на нет былую мощь Турции. В каждом договоре Россия оговаривала статьи в пользу своих угнетенных братьев.

Свершается революция. Франция объявляет миру о торжестве свободы; ее армии свергают троны, но никто не помышляет о народах, которые продолжают стонать под гнетом самого чудовищного деспотизма.

Наполеон I, задушивший революцию, всей своей мощью поддерживает деспотизм. В то время как 20 народов, подчиняясь его повелениям, направляются к Неману, подкупленная Наполеоном Турция предпринимает безуспешные усилия, чтобы вынудить Россию отказаться от договоров в пользу христиан.

Россия, атакованная с двух сторон деспотизмом, подымается, как один человек, сражается, побеждает и дает новые гарантии своим братьям, а также независимость Европе.

До этого момента воинственные устремления России были не только естественными, но почти законными. Из всех европейских держав Турция была наиболее опасной для России; Турция была ее непосредственным соседом, и русские не могли рассчитывать на иностранную помощь; Россия должна [178] была побеждать, чтобы не быть побежденной. Вместе с тем народы, стонущие под турецким игом, надеялись лишь на Россию, на своих единоверцев.

Таким образом, любая победа России над Турцией означала: ослабление Турции, обеспечение собственной безопасности, освобождение угнетенных христиан и победу христианской веры над исламом — словом, все то, чего можно было желать в эпоху, когда дух войны и религии господствовал в Европе.

Положение с тех пор коренным образом изменилось.

С одной стороны, Турция стала настолько слабой, что не может уже внушать страх России; с другой — повинуясь новым взглядам, вся Европа взяла на себя опеку над Портой, претендуя одновременно на защиту европейских подданных от Порты и себя от России.

Вполне очевидно, что последнее положение делает всякую мысль о завоеваниях бессмысленной.

А император Николай, имел ли он захватнические идеи? На этот вопрос ответить довольно трудно. Мы склонны дать скорее отрицательный ответ. Ведь Николай был человеком, осуществлявшим принятые планы с большей энергией, нежели та, которую он проявил, начиная Восточную войну.

Но как бы то ни было, под предлогом защиты Турции Европа напала на нас. Война оказала нам неоценимую услугу. Она была для нас тем ударом грома, который потряс до основания дряхлое здание и пробудил его обитателей от глубокой спячки.

Самой страшной была минута пробуждения. Впервые за 150 лет Россия оказалась побежденной; национальной гордости была нанесена глубокая рана. Но такое состояние длилось недолго. За ним проследовало совсем иное чувство.

Господствовавший до того времени деспотический режим держал нас в мертвом сне. Мы жаждали действия, но цепи сковывали наши руки. Мы желали говорить, но на наши уста была наброшена повязка. Мы хотели думать, но наши головы сжимал железный обруч. Полные сил и энергии, мы были обречены на бездействие, инертность, в то время когда вдалеке слышался гудок парохода, увозившего Европу. Так прошло более 30 лет. Падение Севастополя — мы это ощутили — вернуло нас к жизни.

Парижский мир мы приняли со вздохом облегчения. Он был нужен, чтобы начать реформы, крайняя необходимость которых признавалось всеми.

И реформы действительно начались, но с первых же шагов перед нами встала самая главная из них — раскрепощение крестьян.

Не ставя перед собой задачу рассмотреть все развитие этого важного вопроса, мы считаем необходимым все же кратко [179] ознакомить с ним, чтобы иметь точное представление об истинном положении дел в России.

Освобождение крестьян — краеугольный камень всех наших реформ. До тех пор пока оно не будет осуществлено, невозможно двигаться вперед. Самая добрая воля может лишь осуществить полумеры, паллиативы, которые скорее запутывают положение, нежели приносят реальную пользу, не удовлетворяя истинных нужд и не отвечая законным надеждам. Крепостное право — право помещиков на крестьян — являлось главной основой государственного устройства. Безусловно, это устройство не изменится, пока такое право не будет отменено. Упразднение крепостничества встречает совсем иные трудности, нежели те, о которых предполагают в Европе.

Каждый раз, когда там затрагивается эта проблема, можно быть уверенным, что непременно услышим слова: старая русская партия, сопротивление дворянства и т. д. Мы категорически заявляем: все, что говорится и пишется в связи с этим, свидетельствует лишь об абсолютном незнании положения дел в России.

Прежде, всего, если бы знали эту страну, то были бы осведомлены, что в России не существует никакой партии — ни старой, ни молодой. Это большое несчастье, но это так. Совсем нет партий, потому что их создание было всегда невозможным.

В России не существует также и парламента, совершенно запрещены политические общества и клубы, политическая жизнь сведена к нулю. Всякая попытка создать партии постоянно пресекалась, так как, с точки зрения правительства, слова «партия» и «заговор», к сожалению, были и остаются синонимами. В таких условиях в России могут быть лишь отдельные высказывания — за или против прогресса. И в вопросе раскрепощения крестьян такие тенденции, как всегда, играют свою роль, но противников освобождения гораздо меньше, чем его сторонников.

Неверно также и то, что оппозиция исходит от какой-то партии. Впрочем, если бы такая оппозиция и существовала в противовес правительственным взглядам, то правительство располагает таким перевесом, что при желании оно легко ликвидировало бы ее.

Говоря кратко, действительное положение сводится к следующему: народ, естественно, выступает за освобождение, вся печать поддерживает это, большинство дворян желает его осуществления.

В желании дворянства можно было бы усомниться. Однако дворянство в своем подавляющем большинстве не только желает раскрепощения крестьян, но и хочет осуществить это немедленно. Оно, возможно, не взяло бы на себя инициативу, но, так как сильнейшее брожение народа после Восточной [180] войны побудило императора поднять этот вопрос, дворянство отдает себе отчет в том, что, коль скоро вопрос поставлен, затягивать его решение невозможно. Дворянство понимает уже сейчас, что отношения между обоими классами становятся все более напряженными и обостренными, что крестьяне теряют терпение, отказываются то в одном, то в другом месте платить налоги, исполнять барщину, и, что если, наконец, такое положение будет продолжаться, то под угрозой окажутся не только богатства помещиков, но и их жизнь.

О раскрепощении крестьян говорят более трех лет, и если три года небольшой срок для государства, то он кажется вечностью людям, которым обещали свободу, но которые продолжают мучиться в рабстве.

Дворянство это чувствует, и именно это заставляет его желать скорейшего решения вопроса. Оно требует лишь от правительства финансовых и административных гарантий, которые бы защитили его от разорения и произвола. Именно из-за гарантий разгорелась дискуссия и выявились значительные разногласия между дворянами и правительством.

В качестве доказательств мы сошлемся на решения дворянских собраний. Собрания, которым было поручено выработать проекты раскрепощения крестьян, основывающиеся на двенадцатилетнем переходном периоде, предусмотренном программой правительства, единодушно высказались за отмену крепостничества. Кроме того, 37 дворянских собраний из 42 представили проекты, идущие намного дальше официальной программы. Этот факт засвидетельствовала правительственная финансовая комиссия. В конечном счете препятствия на пути проведения грандиозного мероприятия сводятся к отсутствию энергии и доброй воли. А основное — мешают интриги бюрократической аристократии, среди которой и находятся главные противники освобождения. Отлично понимая, что ее интересы связаны с сохранением злоупотреблений, бюрократическая аристократия делает все возможное для защиты крепостничества. С освобождением крестьян наступит конец ее царству. А пока что ее власть, это надо признать, еще очень велика.

Вот как на самом деле выглядит вопрос о раскрепощении крестьян. Но чтобы составить себе полное представление о положении, не следует упускать из виду, что этот вопрос повлек за собой массу других. Коль скоро встал вопрос о крепостничестве, пришлось задуматься и о полном государственном переустройстве. Ясно, что развитие новых идей приведет к тому, что будет невозможно оставить нетронутым хоть один винтик громоздкой государственной машины, и что все связанное с внутренним управлением, юстицией, полицией, финансами, просвещением, торговлей, армией требует радикальных реформ. За это дело взялись и создали комиссии, усилия которых [181] смогли лишь до настоящего времени доказать невозможность продвижения вперед, пока не будет решен вопрос о крепостном праве. В итоге наше будущее представляется более чем туманным, а это влечет за собой всеобщую тревогу.

Такова обстановка. Каждым думающим человеком в России владеет лишь одна идея, одна цель, а именно: осуществить внутренние реформы. Все понимают, что мы стоим накануне революции, революции грандиозной, мирной, если правительство окажется на высоте и сумеет проявить инициативу. Революция может оказаться ужасающей и кровавой, если нация будет изнурена длительным и бесплодным ожиданием.

Возможно ли в такое время, чтобы великий народ помышлял о территориальных приобретениях? Разве уже сейчас мы не ощущаем, что одним из самых серьезных препятствий осуществления реформ могут стать необъятные размеры империи?

Нам могут возразить: а религиозный фанатизм народа?

Он, равно как и пресловутая старая русская партия, существует лишь в европейских газетах.

Подлинные чувства русского народа совсем иные, нежели полагают. И мы позволим себе на этом остановиться.

Если и есть сила, направляющая общественное мнение, так это пресса. Она поддерживает просвещенную часть общества; ее помыслы и устремления направлены на претворение внутренних реформ. Она враждебно относится ко всяким честолюбивым намерениям или воинственным замыслам, отлично понимая, куда бы это могло нас завести. Восточный вопрос ее, безусловно, занимает, но прежде всего с точки зрения общечеловеческой. В ее оценках политический или религиозный фанатизм играет незначительную роль. Возмущенная злодеяниями мусульман по отношению к христианам, просвещенная часть общества была бы в такой же мере возмущена, если бы речь, например шла о преследовании друзов ради насильственного изменения их веры. К чести России следует сказать, что истинно просвещенная часть народа движима в первую очередь гуманными чувствами. Для нее не существует обрядовых, национальных, кастовых предрассудков. Когда она видит страдания и несчастья людей, она, прежде чем узнать, кто эти люди, говорит: торжествует несправедливость, страдают люди. Вот почему ее сочувствие распространяется как на христианина, стонущего под турецким господством, так и на любую человеческую личность — пролетария, крепостного, еврея, с которым худо обходятся христиане, или политического изгнанника. Понятно, что это неподходящие взгляды для походов и раздела наций.

Если пресса и выступает за то, чтобы Турецкая империя прекратила свое существование, то для того, чтобы №а ее месте увидеть освобожденные народы. По той же причине она [182] выступает и за упразднение Австрии (понимая под Австрией ее правительство), к которой в России все, без различия мнений и классов, испытывают глубокую ненависть и непримиримость.

В армии солдаты, как и повсюду, выполнили бы приказы своих начальников. Что же касается начальников, то большинство их принадлежит к той части общества, о которой мы только что говорили; другие выполняют свои обязанности, не очень задумываясь о политике; наконец, многие не имеют иных мыслей, кроме порождающих безделье. А те, кто хотят повоевать, хотят этого скорее от праздности или желания продвинуться, нежели из-за убеждения.

Духовенство, к счастью, не слишком фанатично и не пользуется таким престижем, чтобы оказывать влияние на кого бы то ни было.

Купцы, в большинстве своем воспитанные в религиозных убеждениях, может быть, и не возражали бы против, защиты православной веры, однако они достаточно хорошо знакомы с финансовым положением страны и понимают, во что может обойтись новая война. И это сдерживает их набожность.

Остается народ — этот достойный восхищения, трудолюбивый, умный народ, который не развратили три столетия рабства. Народ, в котором зиждется сила и грядущее России. Именно он выплачивает чуть ли не все государственные налоги; благодаря ему существует правительство, живет в роскоши дворянство, а сам он в награду влачит жалкое, полное лишений и нищеты существование. Война для него не имеет иного значения, нежели ненавистный рекрутский набор, который он презирает в семи фибрами души. Кроме того, война означает для народа увеличение налогов, которыми его столь тяжко обременяют. Что касается народных помыслов, то все они связаны е жаждой раскрепощения, или, как говорят, свободы, которую народ тщетно ждет целых три года. Не такие ли чувства могут склонять его к войне?

Если слухи о брожении в народе хотя в какой-то мере обоснованны, то причина его кроется исключительно во внутреннем положении.

Сторонников войны в России можно найти лишь среди приверженцев прежнего режима, той же бюрократической аристократии, которая, как мы видели, противостоит всякому прогрессу. К ней можно добавить людей слабых духом — прежних сторонников реформы, но затем напуганных возможным развитием событий. Для таких людей война является средством отвлечения всеобщего внимания от внутренних проблем. И они были бы не прочь начать войну.

К несчастью, мнение этих людей еще довольно сильно оказывает влияние на судьбы России. В этой связи мы признаем, что у Европы есть основания относиться к нам с недоверием. [183] Но она должна убедить себя, что устремления, которые она считает для себя опасными, опасны, кстати, еще в большей мере для России, где они вовсе непопулярны.

Расчеты на то, что можно отложить решения внутренних проблем, создавая внешние осложнения, являются большой ошибкой. Прежде всего потому, что вопрос о реформах в России зашел слишком далеко и его нельзя откладывать. Им следует заняться вплотную или же пренебречь всем, что сделано в течение пяти лет, и отступить. К тому же по своей натуре русские не склонны до такой степени вдохновляться войной, чтобы ради нее забыть свои собственные дела. Если речь идет о защите родины, они готовы на любые жертвы, но к завоеваниям в общем остаются равнодушными, а теперь еще более, чем прежде.

Эти соображения имеют немаловажное значение, если вспомнить, что в России сосредоточение власти в одних руках лишает правительство возможности действовать в нескольких направлениях. Занятое в последние четыре года внутренними делами, оно воздерживалось от всяких внешних вмешательств. А всякое внимание к внешним проблемам непременно влечет свертывание работ внутри страны, чего народ особенно опасается.

Последний и сильный аргумент против всякой воинственной политики связан с финансовым положением. Оно уже весьма напряженное и может вынудить правительство, несмотря на недавние займы, начать досрочные сборы податей. Правда, Россия располагает достаточным количеством природных богатств, поэтому может быстро оправиться. Однако это при условии, что положение не ухудшится мобилизацией армии и войной.

Надо быть русским, чтобы ощутить, как сердце обливается кровью, когда он в столь напряженный момент слышит разговоры о войне. Если бы Россия могла выразить свои чувства, то Европа, которая видит в ней олицетворение честолюбивых притязаний, была бы удивлена ее отвращением к любым захватническим планам.

Разумеется, как только реформы будут осуществлены, мощь России станет действительно колоссальной. Но бояться этого должны сторонники не прогресса, а реакции. Реформы будут способствовать распространению цивилизации, и по стремлениям просвещенной части русского народа можно видеть, кто является их противниками.

Таковы истинные чаяния русской нации. Если мы видим, что правительство, не считаясь с ними, вмешивается в дела других государств и вынашивает планы аннексий, Европа должна это приписать чрезмерному влиянию реакционных идей в государственном управлении.

Каковы могут быть последствия такого влияния? Никто [184] определенно этого не скажет. Не исключено, что подобное влияние задержит на. какое-то время проведение реформ; и возможно, наоборот, что это влияние приведет к взрыву, ибо народ устал от страданий. Словом, нет ничего более разорительного для России и более непопулярного, нежели агрессивная политика. Такой вывод правомерен вообще и особенно в отношении Восточного вопроса.

В самом деле, если, находясь во власти предрассудков, хотят выдать как выгоду расширение русских владений за счет Турецкой империи, мы ответим: такой выгоды нет. Допустим, Россия вступит в Константинополь — случай наиболее благоприятный, что повлечет за собой, это событие? Два неизбежных последствия: в плане внешних отношений — возникновение коалиции держав для уравновешивания превосходства России; внутри страны — рост тех элементов, которые содействуют распаду гиганта. История доказывает, что ни одно государство безнаказанно не может нарушить определенные пропорции. Восточная война, первый шаг к территориальному уменьшению России, показала, что она нарушила эти пропорции со стороны Европы.

V

Если Россия ничего не выиграет, захватив трофеи в Турции, то какая другая держава от этого поживится?

Отнюдь не Пруссия; любая часть турецкого наследства ее бы лишь в высшей мере обременила. Не имея морского флота, она была бы вынуждена направить в новые провинции значительные вооруженные силы. Отношение же пруссаков к этому хорошо известно. К тому же Пруссия никогда не занималась Востоком, и подарок, вынуждающей ее расстаться со своими привычками, совсем ей не подходит. Но обойти Пруссию в случае дележа невозможно. Возможно, ей дадут компенсацию за счет Германии? Но принц-регент заявил недавно, что Пруссия никогда не согласится на обогащение за счет своих немецких братьев. Его утверждение заслуживает доверия, поскольку оно полностью отвечает интересам самой Пруссии. Если когда-либо это государство станет основой для единства Германии, то только благодаря стихийному движению народов. Аннексия дипломатическим путем вызвала бы озлобление к ней населения немецких земель, породила бы бесчисленное множество столкновений, сделала бы Пруссию ненавистной в глазах национальной партии, ослабила бы ее современные позиции и создала бы самое серьезное препятствие на пути к единству — высшей цели Германии.

А что можно сказать о выгодах для Австрии при разделе Оттоманской империи? Ныне это звучит как ирония. Разумеется, Австрия претендовала на владение Дунаем, но [185] Парижский мир показал, как к этому отнеслись другие державы. Чтобы получить Дунай, Австрия должна была бы поглотить княжества, что совершенно невозможно. То же самое можно сказать о Сербии и Боснии.

Приобретения Австрии могли бы иметь положительную сторону, если бы это усилило брожение внутри империи и, как следствие, ускорило бы распад этой вредной для развития свободы географической комбинации.

Остаются Франция и Англия. Первая, возможно, жаждет получить Сирию, а вторая — Египет.

Представим себе, что стремления этих держав осуществились, и посмотрим, что они в результате приобретают.

Прежде всего они столкнутся с ненавистью фанатичного населения, восстаниями, которые надо подавлять, затем с возросшей завистью других держав, иначе говоря, с постоянным состоянием войны. А это потребует бесконечных жертв со стороны завоевателей. Подсчитал ли кто-либо численность войск, которые Франция вынуждена будет ввести в Сирию, чтобы ее подчинить? Известны, разумеется, и те, кого надеются покорить. Среди племен, населяющих Сирию, самое многочисленное племя бедуинов хвастается тем, что оно никогда никем не было завоевано и что оно никогда, даже формально, не признавало власти султана. Известно также, на что способны друзы, курды, туркмены и выходцы из того племени, которое, подвергшись нападению, наводило ужас на крестоносцев и было прозвано убийцами.

Добыча не из легких — Сирия, ограниченная с одной стороны Аравийской пустыней с ее воинственными народами, а с другой — Малой Азией, многомиллионное мусульманское население которой еще более фанатично и настроено более воинственно, нежели турки, живущие в европейской части. Держава, вознамерившаяся их покорить, вероятно, должна будет бороться против происков своих соперниц. А они не упустят случая ей досадить. Какие только усилия не потребуются, чтобы преодолеть столько опасностей? Не рассчитывают ли победить их с помощью Абд-эль-Кадера ⁸, которого для такого случая произвели бы в независимого султана? Но если великодушный эмир мог протянуть руку безоружным христианам, то его же великодушие помешает ему прийти на помощь христианским армиям. Разумеется, человек такого склада не может изменить своим верованиям и предать своих братьев... даже ради трона. Таким образом, вместо того чтобы рассчитывать на его помощь, хозяева Сирии должны будут считать себя счастливыми, если не увидят эмира во главе своих врагов.

Это все, что касается Франции.

Не больше шансов и у Англии в отношении гордого Египта, стремящегося вырваться из объятий султана. Но чтобы его [186] удержать, Англия далеко не располагает такими силами, которые ее соперница за Ла-Маншем может бросить в случае необходимости в Сирию:-

Следовательно, выгоды, которые могли бы извлечь пять держав от раздела Турции, выглядят приблизительно следующим образом.

Россия затормозит свое внутреннее развитие, развитие ее подлинных сил.

Пруссия столкнется с трудностями, которые она не знала до сих пор, а ее престиж в (Германии упадет.

Австрия ускорит свой распад.

Франция и Англия обрекут себя на постоянное состояние войны.

В моральном отношении раздел приведет нас к малопоучительным выводам. В разделе Турции увидят картину агрессивной и грубой силы, завуалированного лицемерия; картину угнетения, скрывающегося под маской гуманизма; картину общества, кичащегося своими успехами и в то же время спокойно разделяющего народы спустя 70 лет после провозглашения Хартии о правах человека, общества, наконец, довольно горячо преданного культу цивилизации, чтобы навязать ее огнем и мечом далеким народам, в то время как в его собственном лоне массы погружены в невежество, близкое к варварству.

Однако, стремясь указать на отдельные последствия этого злосчастного, раздела, мы упустили многие важные общие соображения, ибо, чтобы иметь упомянутые нами результаты, надо начать с такого раздела. Между тем, как только речь начинает всерьез идти о претворении этой идеи, немедленно возникает непреодолимое препятствие: невозможность достигнуть согласия между державами о доле, которую каждая из них должна получить. А это, как известно, может привести к всеобщей войне.

. Есть и другое заслуживающее внимания обстоятельство. Им Европа до сих пор не занималась. Речь идет об ожесточении мусульман Азии и Африки, равно как и других народов, с давних пор подвергающихся атакам со стороны Европы.

Униженное Марокко; захваченный Алжир; ожидающее подобной участи все африканское побережье; Китай, унижаемый на его же земле; Индия, жаждущая сбросить ненавистное ярмо; Персия, существование которой находится под постоянной угрозой; покоренный Кавказ, — может быть, достаточно поводов для ненависти,, чтобы не добавлять к ним еще один — раздел Турции, быть может, наиболее сильный из всех поводов.

Известно уважение, которым пользуется это государство в магометанском мире, и можно себе представить, что его падение явилось бы сигналом к крупным выступлениям масс. В то же время Индия и Китай, у которых есть свои обиды, [187] могли бы воспользоваться этим случаем, чтобы жестоко отомстить христианам за свое поражение. Разумеется, Европа не имела бы повода для ликования, если бы она, собираясь делить Турцию, увидела, как ее войска подверглись внезапному нападению неисчислимых врагов.

Напрасно будут ссылаться на невозможность такого исхода. Это надо еще доказать. Если учитывать сильное брожение среди мусульман, 200 млн. индусов и 415 млн. китайцев, то нельзя отрицать, что на Востоке происходит нечто необычное. И в этой связи мы не знаем, что грядущее нам уготовит.

Эти причины, естественно, заставляют Европу действовать умеренно и осторожно.

VI

Мы выяснили, что поддержка статус-кво в Турецкой империи невозможна. Мы показали, что идея раздела Турции должна быть отвергнута. Остается поговорить о мерах, которые надо предпринять, чтобы, избегая больших бед, выйти из создавшегося тупика.

Нам кажется, что такие меры заключены в широком и разумном применении национального принципа, т. е. в освобождении народов, населяющих Турецкую империю.

Коль скоро этот принцип будет претворен в жизнь, все станет на свое место. Нам хотелось бы лишь указать на его характерные черты:

1. Прекращается турецкое господство в европейской части ее империи. Европейские провинции и острова, которым предоставлено право распоряжаться своей судьбой, образуют по их желанию либо независимые государства, объединенные оборонительным союзом, либо федеративное государство, аналогичное Соединенным Штатам Америки или Швейцарии (Подобную мысль мы находим в высказываниях Прудона в «L'Essai de la philosophic populaire», № 4, стр. 191)..

2. Константинополь, большая часть населения которого мусульмане и который в силу своего исключительного положения является объектом всеобщего вожделения, становится свободным городом. Его статут определяется договорами. Это исключает соперничество и вместе с тем служит лучшей гарантией свободного пользования Дарданелльским проливом.

3. Из турецких владений в Азии образуется одно или несколько государств без всякого вмешательства Европы.

4. Египет становится независимым государством.

5. Турки, живущие в европейских провинциях, получают право стать гражданами новых государств наравне с христианами либо выехать в Азию.

6. Взаимные условия предусматриваются и для христиан [188] Азии. Европа не устанавливает своей опеки над ними и не оставляет за собой права вмешиваться во внутренние дела турецких государств.

Вот к чему, на наш взгляд, должно привести применение национального принципа в Бостонном вопросе. Нам кажется, что они сами себя оправдают. Прежние вмешательства Европы в дела Турции и все заключенные ранее договоры, несомненно, ставили своей целью установление такого положения вещей, которое избавляло бы от новых жертв. Однако опыт неопровержимо показал, что до сих пор ошибались в выборе средств. Надо, очевидно, найти другие. И мы убеждены, что это невозможно, помимо тех, на которых мы только что остановились.

Итак, до тех пор пока Восточный вопрос не будет разрешен, он останется извечным препятствием на пути прогресса, источником осложнений и бед для всей Европы.

Политика, которую до сих пор проводила Европа, включая и меры, предложенные последней Парижской конференцией, не смогла разрешить этот вопрос, а лишь запутала его.

Нельзя надеяться на иной результат, ибо такая политика опирается на ограниченные взгляды, не отвечающие веяниям времени, на закоснелые предубеждения, интриги и эгоизм.

Чтобы разрешить Восточный вопрос, необходимо отказаться от такой политики, заменив ее другой, основанной на подлинных широких и либеральных принципах.

Способна ли Европа сделать решительные шаги в этом направлении? По многим причинам мы не смеем на это надеяться.

Париж, 1860 г.

Комментарии

1. В 50-х годах XIX в. в Сирии усилились волнения крестьян, направленные против гнета феодалов и иностранного капитала. В 1860 г. западные державы с целью направить эти волнения на путь межрелигиозных распрь спровоцировали в Дамаске христианский погром. Погром послужил причиной оккупации французскими войсками Сирии, что вызвало протест со стороны Австрии, Англии и России.

2. См.: «Об англо-французской политике в Восточном вопросе».

3. Имеется в виду Парижский договор 1856 г.

4. Имеется в виду итальянская революция 1848 г.

5. Речь идет о поражении революции 1848-1849 гг. в Венгрии, в результате которой австрийские власти вновь установили в Венгрии режим жестокого террора.

6. Друзы — одна из многих шиитских сект, обитают главным образом в горных районах Сирии и Ливана, Они не признают для себя обязательным выполнение мусульманских обрядов (см.: Е. А. Беляев, Мусульманское сектантство, М., 1957).

7. «Завещание» Петра Великого — фальшивый документ, ложно приписываемый Петру I и используемый некоторыми зарубежными историками для антирусской пропаганды. Версия о «завещании» появилась в 1797 г. Во времена П. А. Чихачева она имела в Западной Европе широкое распространение и считалась многими подлинной. См.: Н. Ф. Яковлев, О так называемом завещании Петра Великого, — «Исторический журнал», 1941, № 12; Е. Н. Данилов, «Завещание» Петра Великого, — «Труды историко-архивного института», т. 2, 1946.

8. Абд-эль-Кадер — алжирский эмир, предводитель алжирских арабов в войнах против французов в Марокко и Алжире.

(пер. А. К. Сверчевской)
Текст воспроизведен по изданию: Чихачев П. А. Великие державы и Восточный вопрос. М. Наука. 1970