ЧИХАЧЕВ П. А.

Письма о Турции.

Письмо восьмое.

Константинополь, 6 октября.

В предыдущем письме я коснулся финансов Турции. Сегодня поговорим о ее торговле, причем я продолжу сравнение нынешнего положения с прошлым. Пути сообщения являются первым условием для развития торговли и промышленности. В этом отношении я не обнаружил здесь каких-либо изменений, проехав, как и 20 лет назад, верхом на лошади по обширным необработанным, диким и малонаселенным районам страны. Как и прежде, здесь нет никаких дорог, не наблюдается даже стремления прорыть судоходный канал. Как и прежде, товары доставляются в тяжелых условиях, на вьючных животных, что вызывает большие расходы. Сельскохозяйственные работы производятся теми же варварскими сельскохозяйственными орудиями, которые еще 20 лет назад возбудили мое любопытство, погрузив юное воображение в поэзию первобытного мира.

Правда, сейчас усиленно поговаривают о проведении железнодорожных путей, что, несомненно, принесло бы огромные плоды. Однако за исключением небольших опытов, ничего существенного еще не достигнуто. Впрочем, строительством дорог ведает несколько европейских предприятий. Оно отнюдь не является инициативой правительства.

Как и 20 лет назад, торговля парализована варварским законом, по которому с каждой импортной сделки взимается 5%, а с каждой экспортной — огромная пошлина в 12%. Как и 20 лет назад, почти все административные должности, важные для развития торговли, промышленности и сельского [117] хозяйства, являются объектом концессий или продаются с аукциона, несмотря на закон Гюльхане, опубликованный около двух десятилетий назад и обещавший полную отмену стеснительных сделок такого характера.

Ничто не может продемонстрировать так наглядно бессилие и неспособность турецкого правительства, как его готовность прибегнуть всякий раз к услугам иностранцев при осуществлении административных или финансовых мероприятий, от проведения которых оно надеется получить выгоду. Таможенная концессия — наиболее яркое доказательство правильности этого утверждения. В Малой Азии правительство сдало в аренду две таможенные линии, идущие вдоль северного побережья, от Константинополя (исключительно) до Батуми, и вдоль западного и южного побережья, от Измита до Мерсины (в Киликии, возле города Тарсуса). Северная линия была передана четырем левантийским купцам, а линии западного побережья переданы другим семи купцам. Почти все купцы — подданные европейских держав, обосновавшиеся в Леванте. Концессия северной линии была отдана за 8 млн. пиастров (пиастр равен 4,5 фр.), тогда как правительству она приносила доход всего лишь в 3 млн. пиастров; западные и южные линии, приносившие правительству 23 млн. пиастров, — за 35 млн. пиастров. Концессионеры не имеют права изменять основы таможенной системы и должны выполнять операции по правилам, установленным турецким правительством; они могут надеяться на прибыли лишь в том случае, если улучшат работу машины, которая плохо работает у турок. Именно поэтому они стремятся прежде всего заменить персонал таможен служащими по собственному выбору, дают им более высокие оклады и тщательно следят за выполнением работы. Нет необходимости подчеркивать, что умение новых руководителей неизбежно выявит все недостатки в работе таможенных учреждений страны.

Небрежность и продажность прежних турецких должностных лиц прикрывали эти недостатки. Поэтому трудности при выполнении коммерческих сделок значительно усилились: ничто теперь не ускользает от бдительного ока концессионеров, они безжалостно взимают пошлину в 12% с самой незначительной посылки из одного турецкого порта в другой. Это обстоятельство повсеместно задерживает развитие торговли.

То же, даже в большей степени, можно сказать о концессии на десятинный налог (ашар). Со страхом и трепетом ждет земледелец дня, когда чиновники должны проверить количество собранного им зерна в целях исчисления соответствующего налога. Крестьянам запрещено притрагиваться к зерну, сваленному после обмолота под открытым небом. Уборка зерна в амбары и осенний сев приостанавливаются до появления чиновников. Между тем в это важное для земледельцев [118] время правительство приступает к продаже с торгов права на взимание десятинного налога. Чтобы повысить цену на концессии, оно задерживает заключение контрактов. Часто концессионеры получают возможность приступить к работам лишь после начала осенних дождей, когда часть зерна уже попорчена от сырости.

Каждый год возникают в той или иной степени такие затруднения, вызванные преступным равнодушием со стороны правительства к интересам деревенского населения. Как и 20 лет назад, я имел возможность наблюдать эту печальную картину. Так, в начале сентября, когда я направлялся из Амасьи в Самсун, бури равноденствия, наступившие в этом году раньше обычного, повредили пшеницу и ячмень, собранные в живописной и плодородной равнине Сулуовасы. Крестьяне со слезами смотрели на горестную картину, не смея укрыть свое добро от разбушевавшейся стихии; чиновники, которым надлежало взимать десятинный налог,, еще не появлялись. Желая взвинтить цены, правительство приостановило заключение контрактов. Потери, понесенные вследствие этого, были весьма значительны. Они отражались одновременно на настоящем и будущем, так как из-за плохого урожая в прошлом году не удалось сохранить зерно к предстоящему посеву, для которого собирались использовать сбор текущего года. Откладывать же посев было невозможно ввиду позднего времени года.

Я не буду говорить Вам о разного рода препятствиях, которые, как и прежде, встречаются в других отраслях промышленности. Отмечу лишь, что вопрос о рудниках, имеющий жизненно важное значение, особенно для Малой Азии, находится сейчас в более плачевном состоянии, чем тогда, когда я подробно осветил его в ряде статей, помещенных (если не ошибаюсь, шесть лет назад) в «Revue des deux Mondes». К этим статьям я Вас и отсылаю, чтобы не повторять самого себя.

Уважаемый австрийский горный специалист господин де Полини, руководивший с редкой энергией и знанием дела работой всех шахт Османской империи, в конце концов не выдержал борьбы с варварством и интригами, с которыми он столкнулся. После его отставки шахты перешли в руки неопытных армян и греков, настолько запутавших дело, что теперь сам черт не разберет! Богатые залежи каменного угля на северном побережье между Эрегли и Амасьей могли бы поставлять для турецких пароходов превосходное топливо и тем самым нанесли бы жестокий удар по конкурентам — австрийским и французским пароходным обществам. Они вынуждены привозить уголь издалека и очень хотели бы получить концессию на эти рудники, не приносящие правительству никакой пользы. [119]

Однако все попытки добиться концессии со стороны Австрии, Франции и Англии оказались тщетными. Не решаясь передать концессию одной из названных стран, чтобы не вызвать недовольства других, Турция предпочла сама начать добычу каменного угля, хотя не была в состоянии обеспечить углем свои немногочисленные пароходы. Между тем во время войны одной английской компании удавалось снабжать турецким углем весь союзный флот.

А как разрабатываются угольные копи в настоящее время? Группы хорватов и черногорцев обращаются с просьбой работать за свой счет с обязательством продавать добытый уголь только правительству по 3,5 пиастра за кантар ⁹. Получив разрешение, они наугад пробивают отверстия направо и налево. Когда после тысячи таких пробных операций, часто вредных для будущей разработки, им удается добыть поверхностный слой угля, они несут его турецким чиновникам. Если им удается получить за него деньги, они продолжают свои эксперименты до тех пор, пока не наталкиваются на какое-нибудь затруднение, преодоление которого требует хотя бы небольшого навыка и элементарный технических познаний. Этого обычно достаточно, чтобы вызвать у них отвращение к дальнейшим попыткам. Довольные ничтожным заработком, они бросаются искать счастье в другом месте. Если же турецкие чиновники задерживают выплату скромной суммы, установленной правительством, или же (это случается чаще всего) они предпочитают вообще ничего не платить за товар, бедняки, совершенно разоренные, разбредаются кто куда, выбирая подчас другое ремесло, более выгодное и требующее меньших затрат: воровство или разбой.

Приведенных примеров достаточно, чтобы доказать, что тяжелые условия, в которых находилась турецкая внутренняя торговля и промышленность 20 лет назад, полностью сохранились и сейчас, несмотря на многократные обещания правительства ликвидировать огромные препятствия, обрекающие эти отрасли на вымирание. Что касается внешней торговли, то она, конечно, достигла некоторого развития, несмотря на огромную пошлину в 12%. Однако этот процесс вызван в первую очередь открытием пароходных линий, что опять-таки произошло по инициативе Европы, без сотрудничества с которой они немедленно пришли бы в упадок. Во всяком случае, это слишком серьезный вопрос, чтобы на нем вкратце не остановиться. Я это и сделаю в следующем письме. [120]

Письмо девятое.

Константинополь, 10 октября

Сообщив Вам о плачевном застое в турецкой промышленности и внутренней торговле, я обещал написать несколько слов о пароходных линиях, которые создали известный импульс в турецкой внешней торговле. Не имея времени рассказывать о всех линиях, которые пересекают моря, омывающие обширные берега Османской империи, ограничусь лишь теми из них, что проходят по Черному морю. Именно там открывается новая эра для коммерческого и политического развития Турции в связи с введением системы двойного обслуживания: курсирующими французскими пароходами и русскими, которые скоро к ним присоединятся. Пароходная линия, обслуживающая побережье между Константинополем и Трабзоном, представлена в настоящее время судами, плавающими под тремя флагами: австрийским, турецким и французским. Английские пароходы прекратили рейсы: не получая государственных субсидий, они не могут выдержать конкуренции с компаниями, пользующимися таким преимуществом.

Только изредка можно наблюдать появление двух других пароходов, одного — под английским, другого — под греческим флагом, в портах, регулярно обслуживаемых тремя упомянутыми державами. Каждая из них владеет тремя судами. Суда заходят в четыре порта: Инеболу, Самсун, Гиресун и Трабзон (только австрийские суда заходят в Орду и Конжугас). В каждом из этих портов названные государства имеют свои агентства. Порты Самсун и Трабзон имеют наибольшее значение. В них пароходы принимают не только крупные товары, «о и большое число пассажиров. Гиресун важен как пассажирский порт, поскольку основной товар, вывозимый из него, почти не отправляется на пароходах этой линии. Товар этот — орехи. Их культура так сильно развилась в Гиресуне и его пригородах, что в годы высокого урожая сбор орехов достигает 80 тыс. квинталов (4480 тыс. кг, учитывая, что местный квинтал равен 56 кг). Примерно половина указанного экспорта доставляется на парусных судах в Таганрог, Одессу, дунайские княжества и даже в Англию (в годы плохого урожая в Испании).

Вполне возможно, что русские пароходы, обслуживая эту отрасль торговли, извлекут для себя значительную пользу. Регулярное курсирование французских пароходов по Черному морю имеет для Франции чрезвычайно большое значение. Впервые трехцветный флаг обосновывается в бассейне Понта Эвксинского, где до сих пор он не представлял коммерческие интересы Франции. Его появление с самого начала отмечено [121] большими успехами. Преимущества, полученные судами французской пароходной компании, превзошли все ожидания. Всюду, где они останавливаются, их явно предпочитают другим как в отношении удобств для пассажиров, так и для торговли.

Показательным является также тот факт, что большим успехом. пользуются пароходы этой компании, дерзнувшие на Дунае соперничать с богатыми и старинными австрийскими пароходными обществами — Венским и Ллойд, обладающими примерно 200 пароходами, обслуживающими реку и ее притоки. Несмотря на колоссальную конкуренцию, французское агентство в Гиресуне во время моего пребывания там получило инструкцию не принимать товары для французских пароходов на Дунае, которые с трудом справлялись с грузом, поступающим сюда отовсюду.

Таким образом, в то время как по всему побережью Черного моря австрийские и турецкие пароходы всячески старались завоевать для себя предпочтение, снижая постепенно тарифы за провоз, французские пароходы не только сохраняли их на прежнем уровне, но порой и повышали. Не подлежит сомнению, что Императорская пароходная компания обязана главным образом усердию, честности и деловитости своих агентов тем необходимым успехом, которым пользуются ее суда как на Черном море, так и на Дунае. Возможно, однако, что сыграли роль и симпатии к Франции.

Ввиду того что почти вся торговля и промышленность сосредоточены в руках райя (турецких подданных-христиан), следует ожидать, что перевес окажется на стороне той державы, которая больше всего привлечет на свою сторону турецких христиан — либо воспоминаниями и перспективами, либо авторитетом национального характера и религиозных идей, либо, наконец, прелестью новизны, особенно действующей на христианских подданных Турции. Они полагают, что, утратив надежды и иллюзии в отношении какой-либо одной европейской державы, можно связать их с другой. Так, они уже знают, чего можно ожидать от Австрии, пользовавшейся до сих пор на Черном море почти исключительной монополией в области судоходства. Будущее для них уже не представляет ничего неизвестного, что могло бы поразить воображение как народов, так и отдельных лиц. Что касается Франции и России, то они до этого не выступали на берегах Понта Эвксинского в качестве торговых наций, пароходы которых обслуживали бы побережье регулярными рейсами. Именно поэтому турецкие христиане свяжут с этими странами новые для них надежды, которые, не были осуществлены другими.

Соображения такого рода дают основание полагать, что русским пароходам на этой линии предстоит блестящее будущее, независимо от преимуществ, которыми они обладают [122] наряду с французскими судами. Им будут благоприятствовать воспоминания последней войны ¹⁰ и религиозные симпатии греческого населения, столь многочисленного и влиятельного на черноморском побережье. Однако России не следует обольщаться. Она сможет извлечь выгоду из нового и полезного предприятия лишь в том случае, если им будут руководить в основных портах между Константинополем и Трабзоном опытные и умелые агенты со специальной подготовкой. Эти агенты должны в совершенстве владеть местными языками и пользоваться независимостью и уважением, которые на Востоке завоевываются личными качествами в совокупности с соответствующими денежными ресурсами.

Следовательно, эти служащие должны хорошо оплачиваться. Им надлежит заботиться в первую очередь о торговых интересах и по возможности не жертвовать ими ради политических. Последние будут автоматически обеспечиваться вслед за первыми, причем на Востоке всегда окажут предпочтение тем пароходам, которые готовы принять наибольшее количество товаров и пассажиров. А денежный фактор всегда играет существенную роль при выборе нужного парохода.

Французская компания прекрасно поняла важность этих соображений. Она выделила директору черноморской линии в Константинополе оклад в 35 тыс. фр., что вдвое больше оклада директора австрийской компании. С другой стороны, она назначила английского консула в Самсуне (управляющего также французским консульством) своим агентом в этом важном порту, где он вследствие своих качеств, оклада, получаемого от своего правительства, и энергичной поддержки со стороны английского посла в Константинополе пользуется особым влиянием. Этот выбор тем более удачен, что ввиду прекращения деятельности английской пароходной линии консул может использовать все свое влияние в интересах французских пароходов.

Если в организации пароходства на Черном море Россия сумеет воспользоваться огромными материальными и моральными преимуществами, которые, к несчастью, были ранее ею утрачены, то можно без преувеличения сказать, что в тот день, когда волшебная сила пара помчит русские пароходы по водам Лонга Эвксинского, а русские поезда по путям между морями Черным, Балтийским и Каспийским, Россия будет вправе отметить не только как одно из самых славных, но в конечном счете и наиболее благоприятных для нее событий — это потопление черноморского флота и разрушение грозной твердыни Севастополя.

Неоценимое значение этих двух катастроф заключается в том, что они разбудили погруженного в сон великана, показав, что для реального осуществления самых [123] величественных замыслов он имеет возможность пользоваться оружием гораздо более эффективным и неотразимым, чем оплоты из гранита или человеческих тел.

Однако я замечаю, что в мечтах о волшебном действии пара умчался слишком далеко за пределы письма. Итак, я на этом сегодня беседу окончу и возобновлю ее в следующем письме. В нем постараюсь продолжить краткий анализ основных жизненных сил Османской империи, чтобы в конце концов ответить на вопрос, находятся они в состоянии развития или упадка.

Письмо десятое.

Константинополь, 12 октября.

Одна из страшнейших ран, разъедающих издавна дряхлое тело Османской империи, несмотря на указы правительства, обещавшие исцеление, — это порочная организация государственной машины. Не останавливаясь на вопросе, могут ли 30 администраторов с титулом «министр» управлять этой машиной, регулируя и облегчая ее действие, я постараюсь вкратце показать, насколько проведенные реформы сгладили дефекты этого причудливого аппарата. Начнем с крупных административных подразделений, называемых эялет или пашалык, провинций (санджак) и уездов (каза). Эти округа, в организации которых нет ничего порочного, существуют как и прежде. Однако наследственные права пашей аннулированы с изъятием из их ведения чисто военных вопросов. Так что в каждом эялете, где расквартированы регулярные военные части, имеются паща военный и паша гражданский.

Впрочем, во многих турецких провинциях, в частности в Малой Азии, войск значительно меньше, чем прежде. Так, до Восточной войны в анатолийской армии насчитывалось от 25 до 30 тыс. воинов, сейчас же их всего 10 тыс. Правда, ни одна из турецких провинций так не пострадала от войны, как Малая Азия, поставившая больше всего рекрутов и потерявшая около 50 тыс. человек в результате кровавых боев под Кючюкдере, Башладеларом и Ахалцихе. Отмена наследственных прав пашей и разграничение их гражданских и военных обязанностей, пожалуй, единственная реформа, которую удалось осуществить из обещанных в 1839 г. основным законом Гюльхане и в 1856 г. Хатти хумаюном. Прочие остались Для страны пустым звуком, а для Европы — блестящей мистификацией. Как и в прежнее время, назначение, на должность паши в Константинополе очень напоминает продажу [124] с торгов. Между тем при выполнении своих обязанностей эти сановники находят, как и прежде, полный простор для произвола, с той только разницей, что сейчас они не имеют права лишать человека жизни. Однако они могут сделать эту жизнь невыносимой и даже горше смерти. Паши оплачиваются щедростью, неизвестной в Европе. Кроме непомерно высокого оклада паши извлекают в соответствии с законом весьма существенные прибыли. Так, например, им разрешается взимать 5% от стоимости всего, что является объектом судебного процесса, причем вопреки справедливости налог выплачивает им выигравшая, а не проигравшая сторона. Законный доход паши представляет собой лишь незначительную часть того, что он получает от своей провинции незаконно. Так, назначение мюдиров (начальников уездов и округов) является для их превосходительств обильным источником (будничное явление), что в некоторых пашалыках сумма этой скандальной ренты так же хорошо известна, как доход, поступающий с какого-нибудь поместья или фермы.

Например, эрзурумскому паше приписывают годовой доход в 4 млн. пиастров (примерно 800 тыс. фр.), который складывается из сумм, вносимых для него в разных случаях и под различными предлогами 61 мюдиром подчиненного ему пашалыка. Это составляет в среднем свыше 60 тыс. пиастров с каждого. Между тем оклад мюдира не превышает в среднем 30 тыс. фр. Из сказанного ясно, что эти господа должны в свою очередь возмещать в другом месте обязательные расходы, произведенные на подарки своему начальнику, который в качестве мюшира, или трехбунчужного паши, получает ежегодно оклад 200 тыс. фр. С другой стороны, если при скромном окладе низшие чиновники считают своей обязанностью снабжать начальника средствами, намного превышающими их собственные, легко заключить, что они видят в этом молчаливое указание на необходимость искать нужные средства на стороне. Так же поступают и паши по отношению к правительству, когда оно требует с них суммы, превышающие законные сборы в провинциях.

Так, правительство извлекает из дохода, получаемого пашалыком Амасьи с поземельной подати (сальяне), особые суммы на расходы, не имеющие отношения к упомянутой провинции, например на оплату жалованья армейскому корпусу, стоящему в Эрзинджане, содержание рудников в Токате и т. д. Все эти экстренные ассигнования имеют лишь одно неудобство: сальяне пашалыка Амасьи приносит 3 млн. пиастров, между тем как правительство требует 7 млн. Паша, привыкший читать между строк, знает, конечно, как поступать, когда дело идет о приказе, цель и причину которого он понимает лучше всех. В результате солдаты армейского [125] корпуса в Эрзинджане не получают жалованья вот уже 26 месяцев. Это, однако, не отражается в бюджетных ведомостях, ежегодно представляемых его императорскому величеству с указанием, что эта статья расхода полностью покрыта пашой Амасьи.

Мне было бы легко написать толстую книгу с перечислением всех административных махинаций, должностных преступлений и вымогательств, которые я наблюдал в течение десяти лет и которые всем известны и в общем не порицаются в Константинополе. Они являются естественным и неизбежным следствием вековой системы, неизменно сохраняющейся в тысяче различных видов. Нельзя тронуть ни одного звена этой цепи, не разорвав ее всю, пошатнуть хотя бы одну колонну, не разрушив всего здания.

Перейдем теперь к одному из самых острых вопросов современности, который послужил предлогом к кровавой войне, закончившейся Парижским договором. Я имею в виду проблему христианских подданных империи, которым последними указами было обещано полное равенство с мусульманами перед законом и участие в управлении страной.

Для осуществления этого обещания были учреждены муниципалитеты (меджлисы), о которых много говорили в Европе, не отдавая отчета о реальном характере этого органа в самой Турции и довольствуясь собственным толкованием термина. Вы увидите, что и в этом вопросе, как почти во всех других, относящихся к. Востоку, наш прекрасный Запад находится в полном заблуждении.

В главном городе любой провинции имеются два муниципалитета: тиджарет меджлис, или коммерческий суд, и меджлис кебери, или великий совет. Первый разрешает разногласия, возникшие между турками и христианами, иностранными подданными. Он состоит из шести членов-турок, назначенных пашой, и председателя, тоже турка, назначенного фирманом Порты. В каждом случае при рассмотрении дела, возникшего между иностранцем и османским подданным, суд предлагает совету, в ведении которого находится первый, прислать четыре, пять, редко шесть лиц по его выбору, чтобы решить вопрос большинством голосов совместно с турецкими членами суда. Как очевидно, даже в тех случаях, когда суд допускает к участию в процессе шесть христиан, большинство голосов заранее обеспечено за мусульманами.

Однако среди всех учреждений, порожденных реформой, институт коммерческих судов наименее порочный. Он может иной раз действительно оказать услугу, но только потому, что он непосредственно касается подданных европейских держав, которые, особенно великие, всегда знают, как оказаться правыми. Маленькие же державы порой приносят в жертву, если великие считают это необходимым. Иначе [126] стоит дело со вторым видом муниципалитета, т. е. с меджлис кебери, в котором мусульмане имеют дело только с христианами, турецкими подданными, и где не нужно опасаться вмешательства со стороны европейских держав.

Между тем эти мнимые национальные представительства зиждутся на следующих принципах. В каждой местности райя (турецкие подданные-христиане) представлены не в соответствии со своей численностью, а лишь по числу существующих в ней обрядов. Так, местность, населенная 6 тыс. армян и 20 греками, имеет в меджлисе только двух представителей: один представляет армянский обряд, а другой — греческий. Ввиду того что у христиан, подданных Турции, имеется только три обряда (евреи все еще никак не признаются) — греческий, армяно-грегорианский и армяно-католический, в каждом муниципалитете может быть только три члена-христианина, независимо от численности представляемого ими христианского населения.

С другой стороны, все главные чиновники являются (без избрания) членами меджлиса. Потом следуют члены-турки, избранные мусульманским населением. Из этого вытекает, что, как бы ни было многочисленным христианское население, представленное членами меджлиса, подавляющее большинство непременно принадлежит мусульманам. И даже в тех случаях, когда местное население (например, в Айвазлы и на некоторых островах Архипелага) состоит исключительно из христиан, последние никогда не смогут иметь больше трех представителей. Чиновники — все мусульмане — куда более многочисленны, они всегда будут в большинстве.

Приведем пример: в городе Гиресуне из общего числа в 12 тыс. жителей 2 тыс. мусульман, остальные (армяне и греки) христиане. Последние, конечно, имеют только двух представителей, тогда как у турок их семь, а именно: каймакам (как глава администрации), хазинедар (казначей), муфтий (глава местного духовенства), кади (судья) и три члена, избранные турецким населением. Одного только этого примера достаточно, чтобы составить представление о призрачном характере представительства христиан в меджлисе.

Однако обман становится совсем явным, когда отдаешь себе отчет в глубокой деградации, к которой привели христиан столько веков рабства и унижений. Деморализация настолько велика, что, если бы число христиан оказалось равным числу турок, христиане и тогда пребывали бы в состоянии неподвижных и немых мумий в присутствии паши или каймакама — их автоматических председателей, от которых полностью зависит положение христиан в настоящем и будущем.

Мне бы очень хотелось открыть глаза нашим государственным мужам и журналистам, которые с восхищением [127] говорят о новых условиях, созданных в Турции для райя. Если бы только они могли, как я, присутствовать на одном из представительных собраний, не в местности близ Константинополя, где имеются иностранные консулы, присутствие которых всегда оказывает известное влияние, но в провинциальном городе, куда голос столицы доходит лишь до ушей тех, кому важно скрыть его, и где выспренные и либеральные указы султана являются в известном роде мифом, — они бы увидели там две или три жалкие личности с опущенными глазами и руками, прижатыми к коленям, сидящие на корточках внизу эстрады или возле дивана, на котором удобно разместилось множество толстых турок. Последние обсуждают местные вопросы и бросают время от времени властный взгляд на скромных собратьев, спешащих ответить либо почтительным кивком, либо застенчивым возгласом «эвет, эффенди» (да, господин!). Право, лучшего зрелища не придумаешь для наших иллюстрированных журналов!

Мы ознакомились с характером того представительства, которым преобразовательные указы одарили христиан. В следующем письме мы побеседуем о том, что представляет собой в действительности равенство христиан с мусульманами, которым они якобы пользуются.

Письмо одиннадцатое.

Константинополь, 13 октября.

Среди торжественных обещаний, которые были даны христианам в указах Порты, нужно отметить разрешение служить им в армии и, следовательно, отмену хараджа — подушного налога, взимавшегося с них за то, что они не допускались в армию, а также признание за ними права давать показания в судах. Посмотрим, как эти обещания выполнены.

Харадж действительно отменен, но тут же заменен другой, гораздо более тяжелой повинностью. Считается, что она ложится лишь на христиан, желающих избежать рекрутского набора, и потому является необязательной. Так гласит новый закон, и это совершенно справедливо. В действительности факты показывают иное.

Известно несколько случаев, когда отдельные райя, побуждаемые нищетой, решались испробовать новую рискованную карьеру, открывшуюся перед ними в соответствии с Хатти хумаюном. Они обратились с просьбой включить их в рекрутский набор. Однако соответствующего разрешения на это они не получили, несмотря на ясный смысл указа [128] султана. Власти на местах каждый раз отклоняли такие ходатайства с удивлением и раздражением, характерными для людей, не желающих понять, что им говорят. Впрочем, христиане редко напрашиваются на такой отказ, зиая прекрасно, что в рядах армии они были бы париями, которым закрыт всякий доступ к малейшему повышению по службе.

Турецкий военный, услышав, что он мог бы оказаться под начальством генерала или полковника из числа армян или греков, умер бы со смеху. Такая гипотеза была бы настолько нелепа, что сами райя, узнав о н.ей, невольно разделили бы веселость турецкого. военного, подобно лакею, который не мог бы удержаться от смеха при мысли, что он сел в экипаже на место барина, а тот занял его — на облучке.

Словом, христиане, как и прежде, совершенно отстранены от службы в армии. Особенно смешным, а еще более жестоким является то, что обнародование указа султана, сулившего допустить в ряды армии христиан, привело к введению налога, уплачиваемого за избежание военной службы: харадж в худшем случае исчислялся скромной суммой в 30 — 40 пиастров с человека, тогда как новый налог достигает 300-400 пиастров.

Итак, вопреки торжественным обещаниям сохранены все препятствия, мешающие христианам — турецким подданным стать на равную ногу с мусульманами. Но может быть, христиане получили наконец право выступать в суде как лица, слово которых имеет моральный вес? Иначе говоря, принимаются ли их показания в суде согласно объявленному указу султана? Теоретически — да, практически — нет. Я сам имел случай не раз настаивать перед каймакамами и пашами на показаниях, представленных христианами и отвергнутых кадием. Как паши, так и каймакамы отвечали мне с изысканной вежливостью, что кадий не прав; они напишут об этом в Константинополь, но что они не могут без унижения достоинства мусульманского судьи заставить его пересмотреть приговор, который он счел нужным вынести.

Все это, вероятно, Вас удивит, и Вы, пожалуй, спросите, как же можно, чтобы столь торжественные обещания, провозглашенные в Хатти хумаюне перед лицом всей Европы и гарантированные европейскими державами, остались невыполненными? Так слушайте же, и Ваше удивление возрастет, когда Вы узнаете, что этот пресловутый указ гораздо более известен в Европе, чем в стране, где ему надлежало открыть новую эру. Имеется ряд провинций, где местная высшая власть, которой было поручено ознакомить с ним население, воздержалась от этого. Так случилось, например, в большом азиатском городе Эрзуруме.

Что же там произошло? Лишь после подписания Парижского договора Хатти хумаюн, обнародованный в [129] Константинополе за несколько месяцев перед тем, был официально передан паше Эрзурума (им в то время был Ведхи-паша, занимающий теперь ту же должность в Салониках) с приказом обнародовать его во всей провинции. Его превосходительство немедленно вызвал к себе двух турок, членов меджлиса, которые пользовались его наибольшим доверием. На этом тайном совещании было решено, что документ, компрометирующий достоинство османского правительства, не может быть предан огласке. Затем он вызвал двух христиан — членов меджлиса: армяно-грегорианского и армяно-католического архиепископов, дал им прочесть указ султана и передал каждому по копии со словами, что им надлежит ознакомить с этим августейшим документом своих единоверцев. В этом случае, добавил паша, он не будет отвечать ни за их собственную жизнь, ни за жизнь тех, кто составляет их паству. Конечно, оба прелата, дрожа от страха, низко поклонились в молчании и отправились к себе, чтобы спрятать опасный документ; само собой разумеется, они ничего не сказали о нем христианам. Однако благодаря либеральным принципам и благородной деятельности английского консула г-на Бранта несколько копий указа, снятых в его канцелярии, дошли до населения. Это была частная инициатива, и она произвела незначительное впечатление на христиан. Видя, что она не поддержана законной властью, они подумали, что. стали жертвой новых иллюзий.

С другой стороны, неофициальной огласки, которую получил документ, оказалось достаточно для того, чтобы еще более ожесточить турок, увидевших в этом факте безосновательное вмешательство иностранца, действующего по собственному почину и публично осужденного молчанием паши. В результате робкое соглашение, которое было достигнуто и начало проявляться в Эрзуруме между мусульманами и райя, вновь сменилось старой враждой. С этого времени как кадии, так и меджлис старались уклоняться от всего, что могло бы оправдать надежды христиан. И всякий раз, когда христианам следовало давать показания в суде, они уверены были, что им не удастся этого сделать.

Я не стану умножать число примеров, доказывающих, что высокопарные обещания реформ не были осуществлены ни в отношении христиан, ни в отношении формирования администрации.

Мне остается изучить вопрос о мерах, принятых против разбоя и хищений, столь обычных на Востоке. Наличие этих явлений совершенно исключает всякое представление о социальном порядке, свободе и цивилизаций.

Оставляю за собой право осветить эту тему в следующем моем письме. [130]

Письмо двенадцатое.

Константинополь, 14 октября.

На основании всего рассказанного мною в предыдущих письмах относительно нынешнего состояния турецких финансов и характера администрации Вы могли уже априори заключить, что прогрессивное движение в общественной жизни страны не проявляется сколько-нибудь ощутимо. В самом деле, с тех пор как я пересекаю в различных направлениях прекрасные, но пустынные азиатские провинции империи, я ни разу не заметил какого-либо усиления предупредительных или репрессивных мер со стороны государства. Наоборот, 20 лет назад, когда я проезжал по Сирии, находившейся под энергичным управлением вице-короля Египта знаменитого Мухаммеда Али (который, если бы не вмешательство России, быть может, уже обосновался бы на Босфоре, во дворце султана), я отметил про себя, что эта провинция пользовалась безопасностью, которой в настоящее время не существует. Страх, внушаемый одним именем Ибрагима ¹¹, охранял население, защищал его от арабов-кочевников. Но с тех пор в результате вооруженного вмешательства европейских держав Сирия вновь попала в немощные руки османского правительства. Анархия вернулась вместе с турецкими чиновниками.

В Малой Азии эта анархия в течение последних лет все более и более увеличивалась. В ряде статей, напечатанных, мной в журнале «Revue des deux Mondes», я указывал на плачевное состояние христианского населения (состоящего главным образом из армян) провинций Кайсери, Сиваса и Бозока, постоянно опустошаемых афшарами...

В последних шести письмах я дал краткий обзор состояния, в котором находятся в Турции финансы, администрация, торговля, описал условия жизни турецких подданных христиан и, наконец, коснулся вопроса общественной безопасности. Я сравнил Османскую империю, которую изучал в течение десяти лет, с той Турцией, которую увидел теперь после окончания Восточной войны и провозглашения Хатти хумаюна. Меня интересует, к какому естественному, беспристрастному заключению Вы пришли, ознакомившись с этими краткими очерками. Боюсь, что оно в общем сводится к следующему: начиная с 1836 г., когда был обнародован основной Гюльханейский закон, значительно обновленный и дополненный Хатти хумаюном, почти ни одно из торжественных обещаний правительства фактически не выполнено.

Приняв внешне новые формы, Османская империя осталась по существу такой же, какой была 22 года назад, а в [131] некотором отношении находится в более худшем состояний. Конечно, время, которое все сглаживает и уравнивает, в конце концов смягчило и сгладило отдельные шероховатости на социальном здании Турции. Но столь инертная полировка отнюдь не является следствием творческой деятельности человека. Это утес, который перестал наносить ранения своими острыми и угловатыми гранями не вследствие искусственной обработки, а потому, что камень постепенно превращается е пыль.

Например, турецкие, подданные живут теперь в большей безопасности и гораздо меньше страдают от фанатизма и насилия мусульман. Однако разве это следствие мнимых реформ, столь торжественно обещанных и так неполно выполненных? О, совсем нет! Такое улучшение является естественным следствием, с одной стороны, падения османской гордыни в результате страшных поражений, а с другой — медленного, но неизбежного роста материальных ресурсов, благосостояния и даже численной силы райя. Это явление рано или поздно должно было усилить к ним доверие и уважение со стороны победителей/ которые будут ежедневно убеждаться в ценности услуг, оказываемых побежденными. Во всяком случае, такое улучшение не сможет выйти за известные пределы и остановиться перед преградами, которые, конечно, не рухнут под влиянием только одного времени.

Убедившись, что обещанные правительством реформы почти не осуществлены, Вы, быть может, хотели бы узнать, не принесли ли предпринятые полумеры больше зла, чем добра. Такой вопрос обычно ставят больному, подвергшемуся длительному, но бесполезному лечению и состояние которого хотелось бы видеть по крайней мере не ухудшившимся. На этот вопрос я постараюсь дать ответ в следующем письме.

Письмо тринадцатое.

Константинополь, 15 октября.

Если преобразовательные постановления, обнародованные турецким правительством в течение 20 последних лет, дали положительные, но весьма незначительные результаты, то, с другой стороны, они имели и некоторые печальные последствия. Укажу, например, хотя бы на два следующих.

I. Указы не были использованы в стране в целях полного отказа от существовавшей ранее практики ведения дел. Вследствие этого вместо коренного переустройства [132] государственной машины по новому плану произошло лишь ее доукомплектование новыми механизмами. Таким образом, лица, приводящие в действие в своих интересах эту обремененную несовершенными механизмами машину, пользуются теми или другими из них, а страна вместо жестокого угнетения в прошлом получила печальное утешение видеть себя притесненной то во имя основного Гюльханейского закона, то во имя Хатти хумаюна.

Поскольку мой труд, напечатанный в «Revue des deux Mondes», содержит много примеров, иллюстрирующих эту печальную аномалию, я ограничусь здесь приведением только одного факта. Мне не хотелось особо выделять его, когда я печатал статьи в упомянутом журнале, так как считал, что факт этот — явление временное. Однако я вновь обнаружил его в этом году, причем в полном расцвете. Я имею в виду вопрос о деребеях (букв.: князьях долин).

Этот вопрос уже давно волнует провинцию Джаник, главный город которой Самсун. Чтобы лучше нарисовать всю картину, необходимо привести некоторые исторические данные. После вторжения османов в Малую Азию ряд местностей провинции Джаник был захвачен смелыми и энергичными авантюристами под поместье для султанов. Эти авантюристы получили в те времена известность под названием деребеев. По мере ослабления центральной власти они распространяли свою деятельность почти на всю провинцию. Будучи не в состоянии лично извлечь выгоду из этих колоссальных владений, они заключили договор с райя, уступив им за умеренную плату пользование дикими заброшенными землями. Хотя христианам нередко приходилось страдать от произвола своих господ, им удалось в конце концов превратить места, покрытые непроходимыми лесами и болотами, в прекрасные урожайные районы. Осуществляя план ликвидации опасных вассалов, парализующих его власть, султан Махмуд аннулировал в 1849 г. привилегии, которыми пользовались деребеи. Он объявил особым указом, что система обложения, недавно установленная в других районах Османской империи, распространяется также на провинцию Джаник.

По новому режиму, предполагавшему отмену прежнего, так же как и возврат государству земель, узурпированных деребеями, христиане, естественно, должны были считать себя свободными от обязательств в отношении деребеев я прийти к выводу, что отныне они зависят только от правительства, которому надлежит платить десятинный налог, а также прочие только что введенные налоги.

Действительно, в течение девяти лет они мирно пользовались в качестве законных владельцев землями, отнятыми у захватчиков-деребеев, как вдруг потомки этих некогда [133] могущественных вассалов, носящих ныне, однако, весьма скромный и ничего не значащий титул ага, потребовали от христиан прежней арендной платы, как будто новый, введенный султаном Махмудом порядок вовсе не существует. Они даже прибегали к угрозам и насилию, чтобы согнать с земли тех христиан, которые не желали подчиниться их требованиям. Отсюда возникли многочисленные процессы, слушание которых в Константинополе прервала война.

Наконец, был издан закон Хатти хумаюн. Так как Самсун находится близ столицы, пришлось торжественно обнародовать его в этом городе. Райя приветствовали указ как весть об освобождении. Они полагали, что навсегда избавились от своих притеснителей. Однако это было не так. Правительство, создав во всей империи муниципалитеты-меджлисы, обратилось в самсунский муниципалитет с требованием представить доклад по этому вопросу. Так как ага были членами меджлиса, они оказались судьями в собственном деле. В результате они добились с помощью великого визиря Решид-паши фирмана, признающего справедливыми претензии потомков деребеев. Согласно фирману, христиане, как по прежнему, так и новому положению, якобы заменившему прежнее, подлежали обложению и, следовательно, должны уплатить агам недоимки за девять лет. Паше Джаника (Осман-паше) было поручено выполнение столь неслыханного фирмана. Он проявил при этом столько усердия, что через несколько месяцев множество райя, не имевших возможность удовлетворить подобные требования, столь же несправедливые, как и непомерные, было избито палками и брошено в тюрьмы. Имущество у них было отобрано. Теперь существование населения примерно в 80 тыс. душ находится под угрозой.

Затравленные, как дикие звери, несчастные тщетно искали справедливости у правительства. В полном отчаянии несколько сот райя собрались 21 июня перед домами консулов Англии, России и Австрии, прося о защите. Консулы обещали снестись с дипломатическими представителями в Константинополе и с трудом успокоили несчастных, не желавших расходиться из-за страха перед заптиями паши.

Так обстояло дело, когда я 4 октября уезжал из Самсуна. Маловероятно, чтобы оно благоприятно закончилось для христиан. В него не вмешиваются сколько-нибудь энергично представители европейских держав в Константинополе, предпочитая отмалчиваться в отношении интриг и софизмов, выдвигаемых адвокатами старого порядка в пользу потомков деребеев.

Вот, например, один из таких софизмов, который, если бы он попал в европейскую печать, мог бы ввести в заблуждение общественное мнение. Заявляют, будто указы, по [134] которым аннулированы привилегии деребеев, не должны были распространяться на собственность, обеспеченную им дарственными актами султанов. Христиане, которым вассалы Порты уступили за плату пользование землей, должны считаться лишь арендаторами. На это можно ответить двояко. Прежде всего, было бы невозможно или по крайней мере чрезвычайно трудно провести в наши дни различие между землями, полученными некогда деребеями от султанов, и теми, которые они захватили незаконно. Поэтому указ султана Махмуда может иметь целью лишь окончательное упразднение прежнего порядка вещей и признание законными владельцами райя, которые в течение нескольких веков обрабатывали и значительно расширили все эти земли. Второе замечание, окончательно опровергающее аргументы адвокатов деребеев, сводится к следующему.: если допустить, что райя, о которых идет речь, должны рассматриваться сейчас как простые арендаторы, то их нельзя облагать земельным налогом (сальяне), взимаемым только с землевладельцев. Но правительство настаивает на уплате этого налога. В результате одни и те же лица облагаются налогом и как владельцы земли, и как не имеющие ее, в зависимости от того,, какую систему они пожелают — новую или старую.

II. Невыполнение торжественных обещаний вдвойне порочно: с одной стороны, это вызывает неоправданное раздражение турок, которые усматривают в них хотя бессильные, но все же одиозные происки врагов ислама в пользу христиан, а с другой — невыполнение обещаний обескураживает последних и подрывает среди них доверие к европейским державам. Это относится в первую очередь к Хатти хумаюну, который в глазах христиан — турецких подданных являлся результатом кровавой войны, предпринятой, как им говорили, в интересах цивилизации и христианства.

Однако слишком долго обманывать народы всегда опасно. Вот одно из неприятных последствий новой мистификации: совершенно не желая того, союзники сами вызвали реакцию, благоприятную державе, преобладающее влияние которой на райя они стремились ослабить. Естественно, что после многих разочарований в своих ожиданиях райя теперь более чем когда-либо предпринимают всякого рода усилия, чтобы избавиться потихоньку от того ига, сбросить которое силой они уже не надеются. После недавнего крестового похода в интересах полумесяца они убедились, что их тюремщиками отныне являются сами христианские державы. Отсюда лихорадочное стремление заручиться русскими паспортами. Со времени последней войны оно повсеместно овладело населением черноморского побережья.

Турецкие власти тщетно стараются пресечь его угрозами и наказаниями. [135]

Не входя в обсуждение вопроса о том, не относится ли порой русское правительство слишком легко к предоставлению своего покровительства, воспользоваться которым в некоторых случаях весьма затруднительно, уместно спросить, имеет ли право держава наказывать одного из своих подданных за самовольное решение перейти в другое подданство как за преступление? Конечно, нет! Единственно, что можно посоветовать правительству, опасающемуся таким образом потерять часть своих подданных, — это не ставить их в положение, при котором они вынуждены искать поддержку у иностранного государства. К тому же ни одна из европейских держав никогда не преследовала и не сажала в тюрьмы своих подданных ради того, чтобы помешать им принять подданство соседнего государства.

Турция в этом отношении находится в исключительном положении. Из него ей никто не может помочь выйти, кроме нее самой. Средства, которые европейские державы хотели бы предоставить в ее распоряжение, только ухудшили бы дело. К тому же райя сочли бы их за своих угнетателей: Англия как-то раз попала, в такое фальшивое положение, разрешив своим агентам играть при турецких властях нелестную для них роль шпионов — доносить на райя, желающих получить русский паспорт.

Напрасно говорят, защищая Турцию, что если ее христиане стремятся переменить подданство, то это лишь для того, чтобы воспользоваться исключительными условиями, в которых находятся иностранцы в Османской империи. Кто же виноват в том, что эти условия существуют и в наши дни? Зачем Турции чисто номинальная честь участия в великой конфедерации независимых европейских держав, если она не сумела освободиться от унизительных капитуляций, заставляющих ее предоставлять иностранцам привилегии, в которых европейские державы отказывают турецким подданным? Ясно, что, пока ей не удастся изменить свою позицию в отношении других держав, она должна будет переносить все вытекающие отсюда последствия и признавать на основе взаимности и равенства аргумент России, которая вправе заявить, что, предоставляя паспорта турецким гражданам, она делает лишь то, что Турция вольна делать в отношении русских подданных.

Это смешно, но логично. Впрочем, у России имеется и другой аргумент, ибо она может напомнить османскому правительству о предоставлении с его стороны покровительства мятежникам на Кавказе. В самом деле, с каждым судном, идущим из Трабзона, прибывают черкесы с удостоверениями личности, выданными им турецкими властями. Последние, выдавая удостоверения, даже не справлялись предварительно у черкесов, имеют ли они паспорта, [136] соответствующие их подданству. Более того, с тех пор как Россия лишилась черноморского флота, Турция открыто покровительствует гнусной торговле рабами. С ее разрешения рабов высаживают на северном побережье Малой Азии, где местные власти снабжают их удостоверениями, подтверждающими их турецкое подданство. Затем их направляют в один из портов побережья, куда заходят австрийские, французские и турецкие пароходы. Они, естественно, не могут не принять на борт пассажиров, чьи документы в порядке, и перевезти их в Константинополь либо в другое место, в зависимости от спроса.

В результате этих уловок русские консулы а портах, куда прибывают эти мнимые турецкие подданные, никак не могут юридически констатировать обман. Хотя им все прекрасно известно, их роль сводится к безмолвной регистрации числа черкесов, ежедневно снующих перед глазами.

В бытность мою в Самсуне сам паша (Осман-паша) купил на глазах у всех молодую девушку у торговцев-черкесов, прибывших в этот город с турецкими паспортами. Любопытно отметить, что примерно за четыре мили от Амасьи находится деревня Куту, населенная одними черкесами. Их роль сводится к организации в крупном масштабе этого преступного промысла на Кавказе. Дабы заручиться неистощимым питомником, они не довольствуются товаром, который могут сбывать тотчас по получении, и применяют систему конских барышников, покупавших для нужд конских заводов животных, малопригодных для непосредственного сбыта. Так, колония живого товара в Куту весьма охотно принимает лиц обоего иола, с трудом могущих привлечь выгодных покупателей, но годных для продолжения породы. Их спаривают и ждут, пока дети приобретут качества, необходимые потребителям или спекулянтам, приезжающим на эту фабрику живого товара, чтобы приобрести его для себя или для императорских гаремов.

Мы видим, таким образом, что образ действий османского правительства при предоставлении паспортов русским подданным более преступен, чем тот, в котором упрекают Россию в отношении турецких подданных. Турки покровительствуют торговле, которую христианские народы обязались пресечь силой. Лица же, бежавшие с Кавказа, принадлежат народу, с которым Россия ведет войну. Международное право разрешает России задерживать черкесов, пытающихся проникнуть обманным путем в соседнюю страну. Между тем османское правительство не имеет никакого основания обращаться как с преступниками или изменниками с теми своими подданными, которых оно могло бы обвинить лишь в желании сменить подданство. Несмотря на это различие, Россия не может осуществить свое право, не затрагивая внешних [137] форм законности. Она вынуждена терпеть подобное неудобство, довольствуясь в качестве утешения ироническим советом: «Охраняйте лучше ваши берега, если можете!»

Почему бы ей не сказать в свою очередь Турции: «Обращайтесь лучше с вашими подданными, чтобы у них не родилось желание стать русскими!» Или еще: «Лишите привилегий иностранных подданных в вашей стране, чтобы они не служили приманкой для ваших же собственных подданных!»

Однако довольно на сегодняшний день. В следующем письме я изложу последствия, вытекающие для Турции из ее нынешнего положения.

Письмо четырнадцатое.

Константинополь, 16 октября.

Принимая Турцию в великую семью на началах полного равенства и без каких-либо условий, державы, подписавшие этот торжественный акт ¹², поставили себя перед плачевной альтернативой: не выполнять данное ими обещание или, выполняя его, объявить недействительным все, что ценой величайших жертв они, по их мнению, сделали ради цивилизации Турции. В самом деле, если Османская империя поставлена на равную ногу с европейскими державами, т. е. если она по отношению к ним находится в том же положении, что и каждая из них в отношении другой, Европе остается сделать только одно: терпеливо ждать выполнения реформ, обещанных независимым монархом, который никому не должен давать отчета о внутреннем положении страны и не может быть понуждаем силой следовать по пути, который считает не подходящим для себя.

Но, как мы видели, обещанные реформы не были выполнены, да и мало надежды на их выполнение вследствие причин, как материального, так и морального характера... Европе следует принять как печальную необходимость тактику вынужденного лицемерия, применяемую османским правительством, которое все обещает, но ничего не выполняет. Это можно наблюдать каждый день в Константинополе в отношениях между представителями европейских держав и турецкими министрами.

Донимаемая постоянными замечаниями и советами этих господ, Порта уже давно решила философски смотреть на вещи и делать вид, что готова идти навстречу европейцам. Например, если речь идет о паше, вымогательства и оскорбления которого приводят в дурное настроение какого-нибудь [138] человеколюбивого дипломата, к филантропу, просящему о смещении этого должностного лица, как недостойного доверия назначавшего его правительства, отвечают, что желание его исполнено и что посыльный, которому поручено доставить соответствующий приказ, уже садится на коня. Действительно, посланный не задерживается. Но чаще всего он приносит паше весть о его переводе в другую провинцию, иной раз более значительную или более доходную. Например, когда византийские дипломаты узнали о притеснениях, творимых Ведхи-пашой в его эрзурумском пашалыке, они не преминули потребовать его увольнения. Это было сделано. Но это отнюдь не оказалось наказанием, так как Ведхи-пашу немедленно назначили на такую же должность в Салоники, которую он занимает и поныне. Заменивший же его в Эрзуруме Ариф-паша применяет систему предшественника в еще более широком масштабе.

Таким образом, после того как европейские державы отказались от права добиваться в принудительном порядке осуществления взятых на себя обязательств, они стали играть весьма скромную роль наблюдателей, безобидных по существу, но воинственных на словах. Исполнение такой роли они стараются подкрепить соблюдением известного престижа, окутывают его какой-то таинственностью, делая вид. будто принимают всерьез благосклонную предупредительность турецких министров. Часто эти министры приходят в веселое настроение, как те прорицатели древности, которые, встречаясь без свидетелей, посмеивались над людской доверчивостью.

Впрочем, громко провозглашая независимость и автономию Турции и беря на себя торжественное обязательство относиться к ней как к равной, отдавали ли себе полный отчет христианские державы в том, каким образом они будут соблюдать это равенство? Не противоречат ли они самим себе, провозгласив эту независимость и оставив при том Османскую империю отягощенной унизительными цепями капитуляций, которые не только освобождают иностранных подданных от подчинения местной юрисдикции, но и позволяют представителям европейских держав распространять такие привилегии на подданных самой Турции? Любой райя, находящийся на службе у мелкого консульского агента, гордо драпируется в национальные цвета своего хозяина и при помощи наглого, а иногда и смехотворного маскарада проявляет полное неуважение к законному авторитету своего государя.

Правда, европейские державы справедливо замечают, что капитуляции являются для них ценными гарантиями, которых они не могут лишить своих подданных, ибо не доверяют беспристрастию и справедливости турецких судов. Но [139] можно ли тогда считать равноправной с ними державу, от которой без взаимности требуют унизительных гарантий или которую обязывают ввозить их товары с пошлиной всего в 5%, предоставляя ей право возмещать убытки за счет своих подданных с помощью прежней экспортной пошлины в 12%? Или является ли данная держава равноправной, когда Вы находите необходимым наводить порядок при помощи пушек в ее собственных провинциях, как это имело место в Джедде?

Из сказанного следует, что равноправие и независимость, предоставленные Турции, являются лишь пустым звуком, не принимаемым всерьез во всей Европе. Но в таком случае, до каких пор будет разыгрываться бесчестная и разорительная комедия? Это покажет нам будущее. Но я тем не менее склонен обсуждать эту тему и уже касался ее два года назад в изданной в Брюсселе брошюре «Прочен ли Парижский мир?». Брошюру я предусмотрительно не подписал своим именем, поскольку высказывал в ней мысли, диаметрально противоположные общепринятым в то время. Я сам не знал, насколько мои предсказания смогут осуществиться. Теперь же, когда ряд событий подтвердил правильность моих предположений, я вспомнил строки, забытые мной совершенно, как, впрочем, и теми, кому довелось их прочитать. Я написал бы их и сегодня, если бы мне пришлось вернуться к этой теме.

Письмо пятнадцатое.

Сира, 18 октября.

Наконец в Константинополе я сел на пароход и направился в Триест. До самого Парижа я доверился волшебной власти пара, который взялся перенести меня менее чем за десять дней через всю Европу, с востока на запад, из столицы Османской империи в столицу французской, с берегов Босфора на берега Сены. Этот фокус может удивить даже наши пресыщенные народы Запада, которые, привыкнув к беспокойной и активной жизни, сделались почти равнодушными к столь чудесной быстроте передвижения. Зато никто не может ощутить всю его прелесть, как тот, кто внезапно сменил палатку или коня на пароходную каюту или вагон железной дороги. Оторванный от созерцательной и вольной жизни Востока, где ничто не нарушает торжественного и великого покоя природы, странник оглушен здесь тысячью голосов пылающих топок, колес, вертящихся по бокам его [140] подвижной тюрьмы и уносящих ее, как мечту, по безбрежным водным просторам.

Хотя и преклоняюсь перед чудесами цивилизации, я стоял печальный и приунывший на палубе великолепного австрийского парохода «Юпитер» и очень обрадовался, когда мы вошли в порт Сиры за углем, а также для того, чтобы погрузить и выгрузить товары, на что требуется не менее четырех-пяти часов. Излишне говорить, что я посвятил часть времени знакомству с городом и проделал это с пылом и ловкостью узника, выпущенного наконец на свободу. Я закончил прогулку задолго до сигнала к отплытию и, сидя на пляже, смог еще написать Вам несколько строк.

Город Сира представляет собой очень любопытное явление. Примерно за 30 лет он вырос как по волшебству на склонах крутых и засушливых скал. В 1827 г., когда Сира принадлежала Турции, там было всего несколько жалких лачуг, населенных бедными рыбаками или смелыми пиратами. Однако, с тех пор как этот каменистый островок возвращен христианству и свободе, на его рейде развивалась бойкая торговля. Богатый, густо населенный город, совершенно европейского вида, возник вокруг просторной бухты, постоянно посещаемой пароходами почти всех стран Европы и Востока. Так три десятилетия свободы могли оплодотворить и оживить все то, что века турецкого режима обрекли на смерть или опустошение. Вот одно из живых и неопровержимых доказательств разрушительного принципа, положенного в основу турецкого господства и тяготеющего около пяти веков над более чем 30 млн. людей, прозябающих в прекрасных и плодородных районах планеты.

Из всего, что я писал Вам в предыдущих письмах, Вы легко заключите, будет ли этот смертоносный принцип когда-нибудь заменен другим, жизненным принципом, или же реформа является для Турции, как и для других государств Европы, всего лишь вопросом времени. Защитники Турции отвечают положительно на оба вопроса. В связи с первым вопросом они указывают на постановления основных законов — Гюльханейского и Хатти хумаюна, несомненно весьма либеральных, если только напечатанное следует считать выполненным или выполнимым. Но мы уже видели, что из себя представляет эта смелая и наивная гипотеза. По поводу второго вопроса они заявляют, что в суждениях о судьбах Турции следует пользоваться той же системой мер и весов, как и для прочих стран, и, следовательно, не требовать or нее большего прогресса, чем добились друше в равный отрезок времени. Однако они забывают, что прошлое и настоящее состояние Турции так исключительно своеобразно, так резко отличается от исторического развития других народов Европы, что ставить на весы столь разнородные элементы [141] нельзя. Перед лицом беспристрастного суда требования должны соразмеряться со степенью задолженности, а не с платежеспособностью должника. Продержав пять веков подряд в самом ужасающем варварстве замечательную часть человечества, Турция оказалась в долгу перед «им как ни одна другая страна.

Кроме того, со времени взятия Константинополя и до наших дней Турция постоянно была для Европы причиной кровопролития, расходов и различных затруднений. За долгий период христианским государствам приходилось то обороняться против Османской империи, то защищать ее от мнимых или действительных врагов. Когда же после 500 лет бесплодного ожидания Европа просит ее вступить наконец на путь, совместимый с всеобщим миром, Турция заявляет в ответ: «Дайте мне время и не предъявляйте мне больших требований, чем любой другой стране». В таком случае пусть Турция поступит по крайней мере так же, как те государства, которые никогда никого не затрудняли и всегда жили своей особой жизнью. Что касается Турции, то Европа вынуждена издавна нести расходы по воспитанию этого старого ребенка без надежды когда-либо вернуть свой огромный и непроизводительный аванс.

Однако колокол зовет меня снова в мою тюрьму, дым поднимается черными столбами над пароходом, и колеса начинают нетерпеливо вращаться. Я вновь несусь на судне по морским волнам. В Триесте пересяду из каюты в вагон, который через четыре дня доставит меня в Париж. Так после семи месяцев бродячей жизни я смогу сосредоточиться и посвятить зимнее время изучению большого количества материалов, собранных в экспедиции этого года.

Я говорю — «зимнее время» не потому, что этих нескольких месяцев будет достаточно для завершения моего труда. Я уверен лишь в том, что буду сидеть на месте только до тех пор, пока природа будет находиться под зимним покровом. Однако первые же лучи весеннего солнца могут растопить все мои проекты об оседлой жизни и властно увлечь меня на Восток. Поэтому я и не решаюсь утверждать заранее, что будущим летом не отвечу утвердительно на такое приглашение. Это может послужить Вам доказательством, что, хотя я как будто говорю много дурного о Турции, я не могу обойтись без «ее. Любя ее меньше, я, быть может, был бы к ней более снисходительным. Впрочем, я сужу так строго, как философ; художник и поэт говорили бы о ней по другому.

Действительно, наша современная цивилизация лишилась бы Востока, его неотразимой привлекательности и заменила бы волшебство воспоминаний прозаической действительностью. Разум восторжествовал бы в ущерб воображению. [142] Железные дороги, дилижансы, жандармы и солдаты в треуголках и киверах, гостиницы с их табльдотами, туристами и коммивояжерами, шоссейные дороги и т. п. заняли бы место извилистых и диких троп, лагерей под открытым небом, черных палаток туркмен и курдов, караванов с вереницей верблюдов, всадников в фантастических костюмах, белые чалмы и оружие которых переливаются на солнце издалека. Словом, все сцены патриархальной жизни сохранились бы лишь на неподражаемых страницах Библии. Нечего и говорить, что эти превращения обрадовали бы философа, но сильно огорчили поэта, который увидел бы в них одну профанацию и пожалел бы о прошлом.

Должен сознаться, что бывают минуты, когда я затрудняюсь в выборе между философом и поэтом. Даже в нашей цивилизованной Европе мне часто приходилось вспоминать о временах варварства, мечтать о сохранении нетронутыми хотя бы нескольких уголков для пылких представлений поэтов, вопреки негодованию философов. Так, подобно поэтам, признавая необходимость открыть для современной цивилизации древний теократический пантеон нашего Рима, я, быть может, первым пожалел бы о вековом престиже папского двора, так же как и о церемониях и процессиях, которые вследствие своего полуязыческого характера напоминают символические торжества древности. Они так прекрасно гармонируют с величием бессмертных строений, где чисто мирские мотивы еще не вполне заглушены мощными аккордами слова Христа. Когда это творчество с его поэзией будет заменено простой и строгой архитектурой храма свободы и цивилизации, философ, несомненно, преклонит колена с благоговением, но поэт будет скорбеть о единственном убежище, сохранившемся в христианском мире как напоминание о Греции и Риме, укрывавших его под покровом религии, чтобы противостоять холодному рационализму.

Во всяком случае, опасения поэта не скоро осуществятся на Востоке, и нам, конечно, никогда не придется упрекать Турцию в утрате живописного варварства. Это, однако, не помешает мне и в будущем изучать ее как ученому, порицать иногда как философу и всегда любить как художнику.

Комментарии

9. Кантар — мера «веса, равная 100 кг.

10. Речь идет о Крымской войне 1853-1856 гг.

11. Ибрагим — сын египетского правителя Мухаммеда Али (1806-1849), одержавший ряд побед над турецкими войсками.

12. Имеется в виду Парижский мирный договор 1856 г.

(пер. В. В. Цыбульского)
Текст воспроизведен по изданию: Чихачев П. А. Великие державы и Восточный вопрос. М. Наука. 1970