Взгляд на внутреннее состояние Турецкой Империи

(Окончание.)

С тех пор как Махмут отменил все наследственные права на пашалыки и начал по своей воле отставлять управляющих ими; с тех пор как истреблены янычары, только лишь устрашавшие своих повелителей; с тех пор как Султан скрепил могущество Империи и ввел лучшую систему управления: с тех пор и Турция находится в ином состоянии противу прежнего. Военная сила ее значительно умножена. В 1807 году она вероятно простиралась до 50,000 человек; теперь армия увеличена вшестеро, и вновь увеличивается ежедневно. Поелику же и приращение доходов государственных идет вперед равным шагом с умножением войска; то полагать можно, что Порта в состоянии будет постоянно содержать значительную армию, [299] и следовательно иметь на политические дела Европы более влияния нежели прежде.

Военная сила Турков, быть может, покажется преувеличенною; между тем предложенный счет основывается на записках путешественника, вовсе неподозрительного. (Во время прошлогодней кампании Турки в Дунайских крепостях своих, в Боснии, при Шумле, Варне, Адрианополе, Константинополе и в его окрестностях, также в Азии против Графа Паскевича имели в действии конечно свыше 300,000 войска.) В однех крепостях между Дунаем и Балканами находилось по крайней мере 120,000; в Адрианополе было не менее 100,000, и в столице без всякого сомнения столько же было людей, обучаемых теперь Европейской дисциплине. (Заметим, что ето пишет очевидец. Узнаeм из того же источника, что Министры Турецкие число всех жителей в Империи простирают свыше 30 миллионов, и едва ли они увеличивают, если полагать в счет и Египет.) Вот мы уже насчитали полных 300,000, не говоря о вспомогательных войсках могущественных [300] вассалов: один Паша Солуньский может выставить 30,000; Албания, Сербия и быть может Босния еще невыставили своих участков; Азиатские провинции в состоянии дать значительное войско (Все ето показывает, что с Турками воевать ни мало не стыдно. Тем лучше для победителей: тем более им чести и славы. Перев.).

Чужестранец, которой стал бы судить о Турках по их внешности, по наружному их равнодушию к окружающим предметам, очень легко сочтет их неспособными к усилиям многотрудным и продолжительным; между тем как весьма известно, что они принадлежат к числу людей отлично деятельных и что в случае нужды их усилия превосходят меру напряжений человеческих. При всей молчаливости Турка, при мнимой холодности, его никак не должно считать бесчувственным; нет, он всячески воздерживается от чувствительности, ибо всякое сильное движение ставит ниже своего достоинства, если не была причиною оного ни любовь к отечеству, ни религия. В частной жизни редко бывает [301] он растроган более обыкновенного, когда на пример восклицая произносит свою фразу: "Бог велик!" По видимому, он равнодушен ко всем ежедневным приключениям в жизни; в самом же деле никто другой столько не падок на земные блага, предназначенные пророком для своих чтителей. К жене своей, к детям он, мало сказать, справедлив - относительно к ним он благороден и великодушен. Деньги почитает единственно средством оценки вещей и средством сделать благополучными своих ближних. Строго справедливый в делах своих с другими, кроткий, снисходительный ко всем, которые находятся с ним в какой-либо связи, Турок достоин быть назван любезным во всех тех отношениях, где религия не требует от него веронетерпимости.

Между домашними учреждениями у Турков рабство занимает первое место: рассмотрим, до какой степени оно изменено разными отношениями. Всеобщее невыгодное предубеждение против Турков вообще в народах христианских приучило нас почитать все то варварским и [302] жестоким, что сопряжено с их именем. В самом же деле Турок есть особа самая снисходительная между всеми господами. В числе рабов его весьма не редко находятся люди самые верные, самые близкие к его сердцу; случается, что любимая жена его, милое дитя принадлежат к рабскому званию; с людьми сего разряда проводит он бoльшую часть своего времени: отсюда и его к ним доверенность и самая польза для государства от влияния сих привычек. - В Турции рабы в отношении к прочим жителям столь многочисленны, как нигде в целом свете. Ими бывают нетолько потомки невольников, но и все военнопленные считаются рабами же до окончания войны и до обоюдного размена. Однакож между полным рабством и свободою есть разные степени, представляющие возможность будущего общего освобождения всех, почитаемых рабами. (Подобное распоряжение заслуживает быть принятым в Западной Индии и в южных областях Северной Америки.) Упомянутая постепенность означается именами: Меецун, Мукиатеб, Мудеббер, Мудеберри-Мукиятеб и [303] Уммул-Велид. (Многие из следующих замечаний взяты из Андреосси и для верности сличены с текстом законов Турецких.)

Полные рабы составляют собственность своего владельца, которой по своему произволу может их продавать, дарить, отдавать в наймы. Все имущество раба принадлежит его господину. Но в Турции господин етот не имеет власти над жизнью и смертию своего полного раба, и не может наказывать его без достаточной причины. Владелец, женившись на своей рабыне, может или немедленно дать ей вольность, или же удержать права свои над нею до смерти: но человеколюбие Турецкое редко терпит, чтобы подвластное лице оставалось до старости в полном рабстве господина; напротив, состояние оного облегчается следующими изменениями, неизвестными в других государствах:

1) Меецун есть первый шаг к освобождению; носящий сие название пользуется от господина своего дозволением производить торговлю. Такое дозволение неограничивается ни временем, ни [304] качеством упражнения в торговле; но господин властен взять оное обратно. Меецун может покупать, продавать, приобретать собственность; может наниматься в услужение, и сам иметь невольников, которых властен делать Меецунами; но с рабынями своими не может он вступать в брак, ни давать им свободы. Не лишаясь права владеть собственностию, которую приобрел торговлею, он однакож не властен ни дарить ее, ни отдавать в содержание, и пользуется ею только при жизни. Впрочем на смертном одре он властен продать одну часть своего стяжания, или даже и всю собственность. Закон охраняет Меецуна во всех сделках с его господином. Если он не уплатил долга; в таком случае его продают, и он снова вступает в класс полных невольников. Меецун женского пола равным образом имеет право входить в делa, и если бы оказалось, что не в состоянии расплатиться; в таком случае ее с детьми продают в рабство.

2) Катабет есть вторая степень к свободному состоянию; находящийся на сей [305] степени называется Мукиатеб. Дозволено господину с невольником заключать договор письменный или словесный, которым обеспечивается свобода за последним, если он исполнит известное условие. Чтоб иметь законную силу, договор должен быть заключен по взаимному согласию, должен быть чуждым как всякого невозможного исполнения, так и противузаконных препоручений. Мукиатеб может приобретать собственность и владеть ею; но сам принадлежит господину, пока не исполнит обещания своего по условию. Подобно Меецуну, он может входить в делa; но не имеет права жениться без господского дозволения. Ему дозволено путешествовать, заключать с своими собственными рабами китабет, и следственно делать их Мукиатебами; его не льзя ни продать, ни отдать в услугу на время; невольниц своих может он выдавать в замужество за всякого, лишь только не за своих собственных невольников. Если вдруг несколько невольников заключают китабет с господином; то все вообще ответствует за исполнение условия, и при неудаче одного все теряют право на [306] свободу. Невозможное для одного нередко бывает возможным для другого, и случается, что один исполняет условие. Если последнее состоит в уплате известной суммы в определенной срок, до наступления коего Мукиатеб умирает, оставив после себя достаточной капитал для исполнения того, чтo нужно; в таком случае он сам и дети его судейским приговором немедленно объявляются свободными. Если сам он умер несостоятельным, но сын его в свое время уплатил сумму и - он свободен. Смертию владельца китабет не уничтожается: право переходит к ближайшему наследнику.

Если господин обещал невольнику своему дать в определенное время свободу; в таком случае последний раб называется уже Мудеббер, а обещание - тедбир. Исполнение может зависеть от будущего неверного события; на пример: если я возвращусь из такого-то путешествия; если освобожусь от болезни и проч. Может оно зависеть и от события верного, но не близкого; на пример: когда я умру. От того [307] тедбир бывает или условным (мукайед), или непреложным (мутлак).

Мудеббер-мукайед ни чем не отличается от полного невольника: он не властен ни жениться по своему произволу, ни владеть имуществом; его можно продать, отпустить в наймы, подарить. Муддебер-мутлак пользуется состоянием, гораздо более выгодным: он неразлучен с господином своим, которой не имеет уже права ни продать его, ни подарить.

4) Мудеббер-мукиатеб есть невольник, которой пользуется вместе и китабетом и тедбиром. Рабство его состоит почти лишь в одном слове и оно не бывает продолжительным.

5) Именем Уммул-велид вообще называется невольница, имеющая младенца от господина своего, или от отца своего же господина. Он пользуется всеми правами Мудеберра, и при смерти владельца получает свободу. Мукиатеб женского пола, если она понесла младенца от сожития с господином своим, может оставаться тем, чтo есть, [308] или же отказаться от китабета и сделаться Уммул-велидом.

Из показаний сих видно, что рабство у Турков большею частию состоит в слове, а не в самом деле. Число полных невольников невелико и они же мало помалу приобретают свободу. Система невольничества Турецкого обнаруживает не только любовь к человечеству, но и благоразумие, приводя рабов к свободе мало помалу и таким образом делая их способными пользоваться ею. Сии и подобные распоряжения нехудо было бы ввести и между Христианами.

Раясы непринадлежат к разряду невольников; но их собственно нельзя назвать и подданными, как лишенных права пользоваться благодеяниями законов. Известно, что сим именем называются Евреи, Армяне, Греки - все исповедающие веру не одну с Турками. Числом их в Европейской Турции более нежели Мослемов. Если принять, что многолюдство сей части государства состоит из 10 миллионов; то Магометан окажется неполных четыре, а иноверных слишком шесть миллионов. На [309] последних единственно падает карач или подать за голову, располагаемая, смотря по имуществу платящих. По сей причине и раясы в каждом уезде разделяются на три класса: достаточные платят по 16 пиастров, средние по 12 прочие по 8. От подати сей освобождаются однако же духовенство, все женщины, дети и все те, кои по возрасту своему не в состоянии сами заработывать себе деньги на пропитание.

Ежегодная подать сия неприносит государству значительных доходов. Число лиц, платящих оную, за исключением тех, кои от нее свободны, простирается не свыше 800,000 душ; но и в сем числе едва ли четвертая доля принадлежит к разрядам первому и второму. С первого взгляда содержание может показаться неверным; но вспомнить должно, что Греки, Евреи и Армяне, которых много в столице и в прочих городах значительных, имеют большие капиталы. Положим, что из принятой нами четвертой части, или 200,000, к первому разряду принадлежат 50,000, все же прочие ко второму: [310] тогда сбор от первого разряда составил бы 800,000, от второго 1,800,000 пиастров, от низшего же и беднейшего класса людей сбор должен простираться до 4,800,000; а весь доход от поголовной подати состоять должен из 7,400,000 пиастров, или, оценяя пиастр в 4 шиллинга, неболее 1,480,000 фунтов стерлингов. (Расчет сей, надобно думать, сделан довольно давно; ибо Турецкий пиастр теперь не стoит 4 шиллингов. Махмут слишком унизил монету, и мы думаем, что нынешний пиастр стoит едва ли более 2 шиллингов.) Но из етой суммы значительную часть должно отчислить на случайные расходы и на самые издержки при сборе. Нынешний Дефтердар-Еффенди или Министр Финансов утверждает, что неболее как три части всего числа людей, обязанных платить карач, действительно платят оный, и что издержки, употребляемые при сборе - в такой земле, какова Турция - немогут быть менее осьмой части; таким образом весь доход от сей повинности не составляет и одного миллиона фунтов стерлингов. В Азиатской Турции число [311] иноверцов гораздо менее - едва десятая часть всего многолюдства.

Тщетным был бы труд определить весь государственный доход Империи, когда суммы, получаемые от больших пашалыков, также подати таможенные и некоторые налоги от потребления беспрестанно изменяются. Даже сведущие в етом деле Турки считают сбор сей то в 12 миллионов, то в 20 миллионов пиастров; чтo же кажется до обыкновенных доходов Турции, то они могут возвышаться до невероятности посредством принужденных займов от Армянских банкиров, посредством денежных штрафов и конфискаций. Кроме того, все губернаторы провинций, все главные сановники государственные, даже Архиепископы Греческой церкви, при пожаловании их в достоинство Императорским бератом, или граматою на оное, должны внести за чин свой в казну Султана известную сумму денег. Потому-то мы и не должны дивиться, что должности их часто замещаются вновь другими особами. В самом деле, все высшие сановники государственные и [312] главнейшие наместники, как в Европе, так и в Азии, ежегодно возобновляются или подтверждаются Султаном, и мы думаем, что каждое возобновление или подтверждение должно быть сопряжено с какими нибудь издержками в пользу последнего. Отсюда хищность Пашей, даже отдаленнейших, которые, быв принуждены посылать большие суммы в казну Императорскую, в то же время стараются как можно скорее стяжать и для себя запас на будущее время, пока Его Высочество не вздумает удалить их со сцены грабительств; они не знают ни дня, ни часа, когда настанет конец скоропреходящей их власти. Зло впрочем находится в самом порядке, не в людях; а между тем Султан очень заботится о перемене системы, как скоро окончание нынешней войны дозволит приступить к оной.

(Pol. Journ.)

Текст воспроизведен по изданию: Взгляд на внутреннее состояние турецкой империи // Вестник Европы, Часть 166. № 12. 1829