Султан Махмут.

(Из Constantinople in 1828, a residence of sixteen months in the Turkish capital and provinces; with an account of the present state of the naval and military power and of the resources of the Ottoman Empire, by Charles Macfarlane Esq. 4.332 pages. London. 1829)

Махмут II, нынешний обладатель Османов, обративший на себя в высочайшей степени внимание и любопытство Европы, родился в 1163 году Егиры, или в 1785 Христианского летосчисления. Он есть сын Абдул Хамида, и один только остался в живых из многочисленной фамилии братьев и сестер. (До меня доходили разные слухи о числе детей Абдул Хамида, - т.е.раба Божия - говорят у что у него было их 20, 24 и 30 мужеского и женского пола.) При низложении двоюродного брата его Султана Селима III, Махмут с минуты рождения своего находился в строгом заключении [153] в гареме, окруженный рабами, евнухами и женщинами. Сия ужасная, вредная для нравов система заточения (введенная Солиманом около средины 16 века с намерением предупредить возмущения и притязателей на престол), впрочем не была еще строго выполняема до чудовища-братоубийцы Магомета III, которой жил в начале 17 столетия. С сего времени Принцы Оттоманского Дома томились во внутренности сераля, пока не освобождала их смерть, или пока ход происшествий не вызывал их на трон для таких обязанностей, к исполнению коих прежняя жизнь делала их уже совершенно неспособными. Следствием таковой системы было, что в Оттоманской Империи, после 10 мужественных и воинственных Государей, сначала один за другим царствовавших, наступил ряд слабоумных и женоподобных Султанов, в которых соединялись лютость с трусостию, сластолюбие с варварством: они представляли смесь характера злобных евнухов и преданных чувственности, невежественных женщин. Правда, уже больше не было возмущений явных, не было покушений [154] между Принцами овладеть престолом; но они были страдательным орудием в руках янычар и улемов, которые и лишали их трона, и опоясывали мечем Императорским единственно по своему произволу. И когда отец или брат, низведенный с престола, был удавлен по Императорскому приказанию; ето происходило чаще по настоятельному желанию Султановых властелинов, нежели по собственной его ненависти и или духу соперничества... Когда Селим был низложен и отправлен в сераль, в прежнюю свою темницу; то Императорская линия Оттоманов столько уже оскудела, что сие привело в ужас Турков, привязанных к законности и политическое свое существование полагающих в неразрывной связи с продолжением Оттоманской династии, от которой они получили свое имя, и которая около 500 лет владела их престолом. Кроме низложенного Селима, сына Мустафы III, в живых остались два только Принца, оба сыновья Абдула Гамида, двоюродные братья Селима. Махмут, как младший из них, содержался также под стражею, подобно Селиму, а брат его, [155] слабый Мустафа, единодушным голосом Муфтиев, улемов и янычар был призван государствовать. Если бы благородный Селим имел характер многих своих кровожадных предшественников; он мог бы еще спасти и престол и жизнь свою: ибо, когда возмущение подданных заставило его убежать во внутренность сераля, он еще мог в то же время одним лишь мановением умертвить заключенных Принцев, и таким образом, как единственная отрасль священного имени, обеспечить свою особу для настоящего времени и совершенную свободу для будущего; потом извинился бы в глазах кровожадного народа естественным побуждением хранить жизнь свою. Но Селим от природы был неспособен к таковому поступку: он не дозволил себе посягнуть на кровавую развязку при воплях слепой и неблагодарной черни, которая торжествовала в честь Мустафы, его родственника и преемника, и когда Муфти, посланный мятежниками объявить ему о низложении, приблизился к твердым, отлично укрепленным стенам сераля, Селим приказал добровольно отворить ворота, [156] с неимоверным хладнокровием выслушал словa лицемера, которому благодетельствовал прежде; покорился судьбе своей страшась ужасов междоусобной войны и кровопролития; отдался в плен, и уступил юному родственнику своему право царствовать.

Несчастие Селима имело самые счастливые следствия для Махмута. Низложенный Монарх, коему суждено было на ступенях оставленного им тропа отличиться необыкновенным величием духа, доброжелательствовал Мустафе, который с неблагодарною ревностию спешил на его место; дал полезный совет и пожелал ему лучшего счастия, нежели какое было его собственным уделом; посвятил досуги своего заточения наставлению Махмута, родственника и сопленника, коего умственное развитие было дотоле подавляемо мертвящим душу учением одного Ходжи, принадлежавшего к фанатическому сословию улемов - единственного учителя, которого допускали к несчастным Принцам. Селим преподавал внимательному ученику своему наставления, полученные им самим от [157] умного Челеби-Еффендия и от других немногих своих подданных, которые свергнули оковы Мусульманских предрассудков и ограниченности - наставления, конечно далекие от совершенства, но все драгоценные отблески Европейских идей и просвещения, которые Селим ревностно старался заимствовать даже из обращения с Христианами; короче, сообщал юному Принцу всякую опытность и познания, которые счастливый от природы ум его усвоил себе еще прежде, нежели он стал властелином своих действий и Монархом великого государства. Таким образом среди окружающего варварства, запертые комнаты пленных Принцев были вместилищем мудрых, превосходных упражнений. Помрачение прежней славы Турецкого государства и быстрые успехи держав Христианских, некогда трепетавших при одном имени Оттоманов; различие между невежественными, нестройными и неповинующимися толпами последних и между обученными войсками их неприятелей - ето и вообще планы преобразования, политические виды Селима, необходимо долженствовали быть главными [158] предметами бесед между наставником к юным его слушателям. Сверх того, ум Селима, кроме практических сведений, делавших его способным к преобразованию варварского народа, был обогащен знаниями от упражнений в литтературе восточной и от изучения Арабских стихотворцев. Он сам был стихотворцем и музыкантом; чрез него и Махмут получил склонность к Поезии, оказал успехи в языках Турецком и Арабском - успехи такие, которыми он (по словам людей, непринадлежащих к числу льстецов его) превосходит даже ученых между своими подданными. Махмут имел причины посвятить себя с большею ревностию сему изучению, нежели как обыкновенно делают Принцы: брат его Мустафа, молодой человек, еще долго мог царствовать; его собственное воцарение оставалось неверным; он мог кончить свою жизнь в заключении, где и началась оная; всякое умственное упражнение ведет к драгоценному приобретению при неизменном однообразии такого утомительного существования. Но вот чего Селим не сделал (ибо он не мог [159] изменить врожденную суровость нрава): он не передал душе Махмута своей собственной кротости, доброты, миролюбия; Пример кротких добродетелей исчезал для юного родственника, которой оставался упрямым, вспыльчивым и обнаруживал свирепые, мстительные наклонности. Рассказывают характеристической анекдот о заключенных Принцах. Какое-то маловажное упущение или небрежность невольника возбудило в Махмуте гнев чрезвычайный; он соскакивает с софы, на которой сидел с Селимом, повергает на пол трепещущего невольника и топчет его ногами. "Ах, Махмут!" сказал ему низложенный Монарх тоном упрека: "Еслиб ты испытал свет, сколько я; столь маловажный повод не вывел бы тебя из терпения. Время впереди: потерпишь, как терпел я, и сердце твое будет чувствительнее к страданиям невольника". Хотя подобные рассказы - а таких много - и подвержены сомнению, ибо увериться в их подлинности трудно, даже невозможно; по крайней мере они показывают, в каком мнении Турки хранят память о несчастном Селиме, [160] и кaк думают они о характере Махмута. Когда Селим, уже заключенный, принял на себя должность наставника, Махмуту было 22 года, и мы должны удивляться более тому, что в таких летах сделал он столь великие успехи, нежели что не мог отстать от первоначальных наклонностей своих, которые дотоле оставались неисправимы, а теперь, в возмужалом его возрасте, еще глубже пустили свои корни. Однако сии пороки столько же много содействовали к лучшему на бурном его поприще, сколько противуположные им добродетели Селима были гибельны для сего низложенного Монарха. Махмутова неукротимость преодолела препятства, которые холодному равнодушию брата его казались непреодолимыми. Непреклонный характер привел Махмута в состояние - кровопролитием, достигнуть своей цели; бесчувственный, недоступный угрызениям совести, он за ничто почитал и страдания людей и справедливость, если они противуречили его планам. Для тех, кои один успех вменяют в заслугу и смотрят лишь на цель, не обращая внимания на [161] средства, неперестанут казаться важными частию мудрые преобразования, им совершенные; а жестокости, с коими оные приведены были в исполнение, останутся в тени, и характер Махмута будет превозносим с удивлением и похвалами. Другие судить будут иначе...

Государствование Махмутова брата, Мустафы, похитившего столь бесчувственно престол Селима, было столь же кратковременным, как и бесславным. Вот числа и годы сих, быстро одно за другим последовавших низложений и свирепостей. Селим лишен престола 31 Мая 1807; Мустафа, по изъявленном согласии его на умерщвление Селима, был низложен 28 Июля 1808; Махмут II Августа 1808 был опоясан мечем Императорским в Еюбской мечети; брат его Мустафа казнен 16 Ноября того же года. Низложение Мустафы было произведено Мустафою Байрактаром; подробности сего трагического переворота замечательны.

(Окончание следует.)

Текст воспроизведен по изданию: Султан Махмут // Вестник Европы, Часть 170, № 1. 1830