ГРАФ ИОАНН КАПОДИСТРИЯ, ПРЕЗИДЕНТ ГРЕЦИИ

I.

Одновременно с основанием в Константинополе в 1204 году Латинской империи крестоносцами была завоевана Греция. Победители разделили ее на бесчисленное множество ленов, из которых значительнейшими были герцогство Афинское и княжество Ахейское, или Морейское. На долю союзников крестоносцев — венецианцев, досталось побережье и острова Архипелага, где создались также многочисленные самостоятельные владения. Непродолжительно было существование всех этих молодых государств: частью они были покорены византийскими императорами, восстановившими в 1261 году свою власть в Константинополе, частью сделались добычей турок, наводнивших Балканский полуостров своими полчищами, исполненными воинственности и самой пламенной веры в свое призвание. Один из полководцев Магомета II, Омер-паша, захватил Афины в 1456 году, Эпир был завоеван в 1467 году, вся Морея признала власть турок в 1460 году. Одни венецианцы боролись долее других, но и те в 1573 году вынуждены были отказаться от всех своих притязаний на Грецию.

С этого времени вплоть до половины XVII столетия Греция жила тусклою жизнью покоренной страны.

Характер исключительности, усвоенный турками под влиянием ислама, привел их к принципу отдельности от [324] покоряемых народов и теснее сплотил этих последних в одно тело. Организация Турецкой империи тем существенно отличается от организации европейских государств, что подчиненные скипетру султана народы сопоставлены в ней один возле другого в политической и религиозной отдельности. Тогда как в Европе почти все великие нации сформировались из смешения племен, и политические их учреждения выработались общенациональной жизнью, турецкое завоевание оставило все противоположности, только материально превозмогло их и набросило на них покрывало порабощения,

Единство веры и исторические воспоминания соединили русский и греческий народы такой неразрывной связью, что греки [325] привыкли с незапамятных времен смотреть на великий северный народ, как на своих старших братьев, готовых при первом призыве оказывать им всевозможную помощь и покровительство. Сначала русские государи ограничивались отправлением денежных пособий православным церквам и монастырям Турции, а затем они начинают оказывать покровительство и политическое; так, при царе Михаиле Феодоровиче прибыло в Россию несколько греческих семейств, которым, по повелению государя, были отведены земли в Черниговской губернии, в окрестностях Нежина; им было дозволено жить в этом городе на особенных правах, которые постоянно расширялись последующими государями.

Лишь в средине XVII столетия греки сделали первые попытки отвоевать себе независимость.

Петр Великий первый объявил себя призванным законами своей веры к вмешательству в отношения Порты к православным ее подданным и открыто выступил в роли защитника православных христиан Турции.

Известное сочувствие императрицы Екатерины II к грекам подало некоторым уроженцам Пелопонеза мысль послать депутацию в Петербург и просить у императрицы открытой вооруженной помощи против турок. Депутация прибыла в Петербург в 1768 году: следствием ее была экспедиция графа Орлова и восстание в Морее. Восстание было, однако, подавлено отчасти по вине самого населения. Но и граф Орлов не сумел воспользоваться своей Чесменской победой и, после бесплодной крейсировки перед Дарданеллами, покинул Архипелаг, а Греция снова была наводнена мусульманскими шайками и сильно пострадала от их неистовств.

Тем не менее, в царствование Екатерины надежды греков особенно окрылились; императрица воспитывала в России множество греков, во время своего путешествия в Крым она говорила с императором Иосифом о скором восстановлении республик Спартанской и Афинской; внук ее, Константин, готовился быть императором византийским; любимою мечтою Потемкина было видеть крест на св. Софии, а на одной из триумфальных арок в Херсоне, во время проезда государыни, было написано: «дорога в Византию».

Сулиоты в Албании также попытались было, по примеру своих морейских братьев, поднять знамя восстания против Али-паши Янинского. Сначала действия их были удачны; в 1772 году они добились признания своей независимости, но затем удача изменила им: они были покорены в 1804 году, и вся Албания и Эпир, от Дураццо до Артского залива, сделались добычею Али-паши. [326]

Отдельные личности, которые не могли выносить мусульманского владычества, уже с давних пор привыкли бросать родину и скрываться в ущельях Пинда и Парнасса: их называли клефтами, и хотя они занимались разбойничеством, но, тем не менее, пользовались сочувствием местного христианского населения, которое видело в них не простых воров (точное значение слова клефт), а бойцов за народность, за веру против ненавистных мусульман. Клефты эти так размножились, что для защиты страны от их набегов турецкое правительство вынуждено было учредить отряды из христиан, так называемые отряды арматолов. Это привлечение христиан к вооруженной защите своего края не могло не возвысить их в собственном мнении, вдохнув в них убеждение в своей силе и, с другой стороны, в неспособности Порты справиться собственными средствами с поднимавшими голову элементами смуты.

Свободолюбивые греки вообще не могли выносить бесправия, выпадающего на долю христианской райи по самой сущности мусульманского государственного устройства, и постоянно лелеяли мысль о неминуемости своего будущего освобождения. Уверенность их в том постоянно усиливалась под влиянием России, при каждой своей войне с султаном призывавшей греков в свои войска и обещавшей им свое содействие к достижению независимости; и действительно, трактаты Кучук-Кайнарджийский, Ясский, Бухарестский стремятся обеспечить за греками возможно большие права.

Французская революция тоже оказала долю своего влияния на развитие у греков сознания о необходимости стряхнуть с себя узы рабства.

Один из клефтов, Рига, прославившийся между соотечественниками поэтическими своими произведениями, полными патриотических чувств, возбудившими греков проснуться от вековой апатии и поднять оружие против ненавистных поработителей, употребил лучшие годы своей жизни на подготовление греческого восстания; он составил тайное общество, имевшее целью соединение разрозненных греков, и вступил в сношения с народными деятелями Италии, Константинополя и Греции. Считая свой заговор достаточно созревшим, Рига отправился в Вену, чтобы оттуда пробраться в Турцию и поднять восстание. Но австрийцы выдали поэта туркам, которые и расстреляли его. Рига пал в 1798 году под турецкими пулями со словами: «семя брошено, наступит время, когда моя нация пожнет обильные плоды!».

Второе тайное общество было устроено греческими эмигрантами в северной Италии и задалось более широкими целями: они задумали в 1806 году возбудить восстание всех христиан Европейской Турции, дабы общими действиями добиться изгнания турок [327] из Европы и образования конфедерации отдельных автономных народностей не только Европейской Турции, но и Малой Азии. Они рассчитывали на помощь Наполеона, который в 1813 году собирался, в самом деле, передать обществу для целей восстания 25.000 ружей. Падение французского императора расстроило весь этот план.

Впрочем, по словам барона Прокеш-Остена, первая мысль о приготовлении греков к борьбе за независимость посредством предварительного воспитания греческого юношества принадлежала господарю Валахии, Александру Маврокордато, который в 1784 году удалился в Россию (Geschichte des Abfalls der Griechen vom Turkischen Reiche im Jahre 1821, I, 7.).

Самыми влиятельными из греческих обществ — гетерий (от греческого etairia), были два: первое — гетерия филомуз (друзей муз), основанное в Вене графом Каподистрия с целями филантропическими: оно должно было распространять в Греции свет [328] просвещения, учреждать там школы, поддерживать церкви и их служителей, разыскивать и предохранять от разрушения памятники исторического прошлого. В короткое время общество это насчитывало более 80.000 членов, между которыми были и государи, а равно и министры, и ученые разных стран, увлеченные мыслью оказать помощь классической стране, колыбели европейской образованности, и тем хотя отчасти уплатить долг благодарности. Обществом собраны были очень значительные суммы, которые хранились в Мюнхене.

Второе общество — filikh etairia, которое по преимуществу известно под именем гетерии, было учреждением тайным и политическим, как бы продолжателем такого же общества, составленного поэтом Рига. Гетерия была основана в 1814 году в Одессе одним приказчиком купеческой конторы, Николаем Скуфа, уроженцем Арты, и его единомышленником Афанасием Цакаловым из Янины и Панаиотом Анагностопуло из Андрицены. Целью гетерии было произвести восстание всех подвластных Турции православных христиан без исключения, какой бы то ни было народности. Все члены общества были разделены на восемь степеней: побратимы, порученные, иереи, пастыри, архипастыри, посвященные, начальники посвященных, и, наконец, восьмую степень составляла тайная высшая власть, имя ее сохранялось втайне, но вновь поступающим намекали, что это был сам император Александр I. Центром гетерии была сначала Одесса, но затем он был перенесен в Кишинев. Вскоре эта гетерия слилась с обществом друзей муз и быстро распространилась по всей Греции. Тайные агенты ее наполнили все области Европейской Турции и, начиная с 1817 года, почти все клефты Пинда, морейские майноты, негоцианты и моряки островов и побережья принадлежали к составу гетерии, причем робких и колеблющихся увлекала мысль, что дело гетерии стоит под прямым покровительством могущественного православного монарха и имеет предстателя пред русским государем в лице грека — графа Каподистрии, занимавшего тогда уже влиятельное положение. Около того времени Кара Георгий скрылся из Киева и направился в Сербию, чтобы поднять там восстание. Решено было, что пока внимание и силы турок будут отвлечены событиями в Сербии, вся Греция поднимется, а гетеристы начнут наступление из Дунайских княжеств. Следствием таких совокупных действий явится то, что турки будут отброшены в Азию, и на куполе св. Софии засияет крест. Но едва Кара Георгий показался на Сербской земле, как был убит эмиссарами Милоша, и все расчеты гетеристов рушились.

В эпоху двадцатых годов нынешнего столетия, когда революционные идеи находили себе благодарную почву почти во всех [329] европейских государствах и повсюду носился дух свободы, пропаганда гетеристов приняла наибольшие размеры, тем более, что и тогдашнее экономическое положение крестьянского населения Греции, под влиянием усилившихся преследований турок, было очень тяжелое. Налоги возросли до того, что христиане должны были платить правительству почти 3/5 своих доходов (Исторический очерк народной войны за независимость Греции, Палеолога и Сивиниса.). Война же Порты против Али-паши Янинского лишь дала тот толчок, который ускорил все последующие события.

В виду значения Али-паши в деле борьбы греков за независимость будет уместно сказать несколько слов об этой, во всяком случае, замечательной личности, представляющей не лишенный величия образ восточного разбойника, кровожадного, вероломного, не имеющего ничего святого, и которому, быть может, один слепой случай помешал сделаться для Эпира и Албании тем, чем почти одновременно с ним сделался Мехмет-Али для Египта.

Отец Али, албанец Велибей, был выгнан своими родными братьями из своего родового гнезда, местечка Тепелена, и сделался разбойником. По смерти его, вдова продолжала его ремесло; не мудрено, что и восемнадцатилетний сын их сделался таким же разбойником. Дабы выдвинуться вперед, он задумал выступить в роли вернейшего слуги Порты. После восстания 1770 года множество албанских беев отложились от султана, дороги были полны разбойников, правительство не имело ни влияния, ни власти. Али предложил Порте водворить в Эпире порядок, в чем и успел, благодаря своему коварству, решительности и искусным мерам. В награду он получил в управление Янинский пашалык. Исправно уплачивая Порте все подати, он одинаково ухаживал и за христианами, и за мусульманами. В 1797 году он храбро дрался против французов, захвативших прежние приморские владения венецианцев. В 1802 году Порта поручила ему уничтожить сулиотов, которые мужественно боролись с 1770 года за свою веру и независимость. Али окружил со всех сторон горы, в которых защищались сулиоты. Какой-то изменник открыл ему путь через одно ущелье, и сулиоты вынуждены были сдаться. По условиям капитуляции христиане могли покинуть родные горы с оружием в руках и могли увезти все свое имущество. Но лишь только сулиоты двинулись в путь, Али-паша напал на них, и началась страшная резня. Христианки, чтобы спастись от преследователей, бросались в пропасти или в Ахерон; лишь горсти сулиотов удалось пробиться и добраться до ионических островов. Отчаянное сопротивление сулиотов [330] произвело повсюду огромное впечатление, тем более, что горцы эти выставили крест, как эмблему свободы, и во имя его боролись с неверными с такой исступленной храбростью, привлекшею к ним сочувствие не только всех христианских подданных Порты, но и многих лиц за пределами Турции.

Затем, Али-паша, во главе восьмидесятитысячного войска, очистил Македонию и Фракию от разбойников — кирджалиев. Наложенною на все города контрибуцией Али увеличил и без того уже несметное свое богатство. Зная, что Порта завидует его успехам и подозревает в намерении объявить себя независимым, он распустил свою армию и вернулся в Эпир, где, умертвив всех беев и всех наиболее выдающихся местных жителей, сделался полновластным владыкой.

Почувствовав себя достаточно могущественным, Али-паша перестал тратить огромные суммы на подкупы турецких сановников в Константинополе, отчего из друзей они все превратились в его отъявленных врагов; в то же время он отказывал Порте в требованиях присылки войска и податей, казнями заглушая ропот местного населения, изнемогавшего под тяжестью всевозможных налогов. В своем замке, в Янине, Али-паша, набрав сто пятьдесят миллионов франков наличными деньгами и окружив себя преданными войсками, казалось, презирал волю султана. Махмуд, в молчании работавший над восстановлением своей власти, нашел, что приспело время смирить Али-пашу, и, объявив его опальным, вызвал эпирского владетеля к ответу в Константинополь. Напрасно тогда Али-паша старался обеспечить за собою поддержку Англии, которая постоянно ему до тех пор благоприятствовала. Потерпев неудачу, он задумал, как полагают, отчасти под влиянием советов одного из греческих патриотов, Паппаригопуло, создать себе союзников в среде того самого населения, которое дотоле он так притеснял; таким образом, его собственное дело оказалось в зависимости от успешности греческих попыток к ниспровержению султанской власти.

Порта, между тем, сделала большие приготовления, чтобы смирить мятежного пашу. Флот был отправлен к Парге, чтобы захватить сначала ее, а потом Превезу; в то же время двадцатитысячная армия была послана для осады Янины. При виде такой опасности Али-паша призвал на свою защиту клефтов и даже сулиотов, выставляя себя на этот раз уже защитником независимости греков, и, увлеченные его словом, эти последние решили восстать. Решение оказывать друг другу взаимную помощь было подкреплено торжественными клятвами, причем Али-паша клялся над евангелием, а христиане над Кораном. Для гетерии янинский паша был орудием восстания, для паши — гетерия была [331] орудием сопротивления; их обоих соединяла лишь общая цель уничтожить над собою владычество султана. Эмиссары гетерии и Али-паши объезжали всю Грецию, призывая народ к оружию.

Знамя восстания 1821 года поднято было прежде всего в Калаврите 18-го марта некиим Ассимаки Заими; примеру его не замедлили последовать братья Делияни в Каритене (21-го марта), Андрей Лонто в Эгии (23-го марта) и, наконец, 25-го марта архиепископ Герман в Патрасе, громогласно провозгласивший, что отныне начинается царство креста (История вмешательства России, Англии и Франции в войну за независимость Греции, Палеолога и Сивиниса. VIII.); с самого начала 1.500 греков становятся под священное знамя. Турки, изгнанные из внутренности страны, сосредоточиваются в Лепанто. Десятитысячная армия греков осаждает Патрасскую цитадель, но Юсуф, паша сересский, разбивает их на голову, причем умерщвляет несколько тысяч христиан. Не смотря на эту катастрофу, Майна, Аркадия, Мессения и Беотия присоединяются к движению, а Патрасская резня отмщается при взятии Ливадии, когда греки избивают две тысячи турок.

Главою гетерии в то время был сын валашского господаря Константина Ипсиланти, генерал русской службы Александр Ипсиланти, все свое состояние пожертвовавший на дело освобождения Греции. Получив сведения о восстании в Морее, он решился тотчас же приступить к военным действиям против турок. Ранее перехода через Прут он рассылает приказ по всем отделениям гетерии взяться за оружие, а сам во главе гетеристов вступает в Яссы и обнародывает прокламацию, в которой говорит: «Эллины! час пробил, настало время сбросить с себя иго. Повсюду наши братья и друзья готовы нам помочь: сербы, сулиоты, весь Эпир восстали и зовут нас. Вперед, эллины, вперед! и мы увидим, что могущественная держава станет защищать наши права». Господарь Молдавии, Сутцо, присоединяется к движению, и Ипсиланти переходит в Валахию.

При всей своей испытанной храбрости, Ипсиланти был лишен качеств, необходимых для того, чтобы руководить сколько-нибудь важным, самостоятельным движением: у него не было для того ни достаточно присутствия духа и решительности, ни необходимого такта. С боярами он обращался крайне надменно, не сумел сблизиться с тремя самыми талантливыми из предводителей восставших — Владимиреско, Саввасом и Георгаки. Он не организовывал имевшихся у него вооруженных сил, произвольно захватывал капиталы у местных банкиров; неумелыми распоряжениями он только раздражил все местное население, дисциплина пала, и повсюду воцарилась анархия. Но главный удар [332] попытке Ипсиланти был нанесен положением, занятым Россией, а именно Россия высказала официально свое порицание восстанию, вследствие чего от дела Рипсиланти отпали все те, которые привыкли следовать указаниям северных братьев и которые убедились в лживости уверений гетеристов, так упорно утверждавших, что за спиною их стоит Россия.

Тогдашняя эпоха была временем, когда политическая реакция находилась в полном развитии. Государственные люди Европы были убеждены, что вопросы о национальности и свободе способны породить все те революционные смуты, которыми волновался Запад в течение целой четверти столетия: восстания в Испании, Португалии, Неаполе, Пиемонте возбудили опасения между государями, собравшимися тогда в Лайбахе для обсуждения энергических мер, которые они считали необходимыми принять против этого всеобщего бедствия.

Легко представить себе, в какое затруднительное положение был поставлен император Александр известием о происшедшем тогда восстании греков: вековая политика России, поставившая своею историческою задачею поддержать наших единоверцев на Востоке, заставляла его отнестись с благосклонностью к попытке христиан стряхнуть с себя путы, наложенные мусульманскими завоевателями, к тому же побуждало его врожденное благородство чувств и все полученное им воспитание, заставлявшее ненавидеть деспотизм, стремиться помогать слабым и смотреть с сочувствием на героические усилия греков отвоевать себе снова свою былую независимость под сенью православного креста. Но естественному ходу вещей, помимо свойственной Александру нерешительности, помешали прежде всего австрийские интриги.

Меттерниху удалось воспользоваться европейскою точкою зрения, на которой стояла тогда Россия, чтобы обморочить ее, заставляя ее видеть демократическую революцию в священном восстании греков. Этим путем удалось австрийскому министру вырвать из рук России честь сделаться единственною помощницею и участницею в борьбе ее единоверцев. Эту славу разделили с нею другие лицемерные друзья греков, эксплуатировав что можно было из полезных результатов народной борьбы.

В ту минуту, когда Александр еще колебался, переходя согласно сущности своего характера от одного решения к другому, Меттерниху удалось убедить его, что будто Ипсиланти состоит в тайной переписке с французскими либералами, неаполитанскими карбонариями, испанскими конституционалистами. Следствием было, что Россия отступилась от Ипсиланти, исключив его из русской службы, а дело восстания в Дунайских княжествах, предоставленное одним своим собственным силам, было проиграно. [333]

Разбитый на голову близ монастыря Драгошан, неподалеку от Крайовы, Ипсиланти вынужден был искать убежища на австрийской территории и был в июне 1821 года засажен австрийцами в Мункачскую крепость. Туркри заняли Бухарест и всю Валахию. Последний отряд гетеристов в Молдавии отважно бился против турок при Скулянах, но не этой горсти храбрецов было спасти Молдавию, которая и перешла во власть турок.

Что касается до Порты, то она была заранее осведомлена о готовившихся событиях. Какой-то грек, по имени Ассимаки, сообщил ей письменные документы, касавшиеся существования заговора гетеристов (Борьба Греции за независимость, Феоктистова. 32.), но, не смотря на то, турецкое правительство отказывалось придавать этому важность — оно не верило в возможность восстания греков собственными силами в то время, когда ничто не предвещало войны с Россией.

Военные действия отряда Ипсиланти открыли Порте глаза на размер действительной опасности. В самом Константинополе местные гетеристы попытались поднять матросов греческих судов, стоявших там в гавани на якоре (La Grece et ses insurrections, par Texier. 22.), но попытка эта не удалась.

Вообще казнь патриарха дала повод к страшным возмездиям во всех восставших областях, сообщила борьбе характер опустошительных религиозных войн, уничтожила всякую мысль о возможности примирения и вызвала сочувствие к грекам всего христианского мира. Русский посланник в Царьграде, барон [334] Строганов, поспешил выразить Порте, до какой степени был он возмущен казнью патриарха и лиц высшего греческого духовенства; в то же время он вступил в переговоры с австрийским интернунцием, графом Лютцовом, насчет того, не будет ли прилично дипломатическому корпусу заявить туркам сообща свое неудовольствие. Мера эта, однако, не могла быть осуществлена, потому что английский посланник, лорд Странгфорд, категорически отказался участвовать в ней. Тогда Строганов обратился к Порте с нотой, требуя прекращения кровопролития и грозя в противном случае отъездом. Турки не смутились; скоро прислан был им и русский ультиматум, в котором решительным тоном требовалось от султана прекращение религиозного преследования, так как, воздвигая гонение на христиан, Турция становится в открытую вражду с христианскими державами, узаконяет восстание греков и принудит Россию даровать им убежище и помощь. Так как в восьмидневный срок ответа на ультиматум не было доставлено, то Строганов выехал из Константинополя.

Внутренность Мореи тем временем перешла во власть восставших: мусульмане повсюду скрывались в крепостях. Брат Ипсиланти, Дмитрий, пробрался в Морею: принятый с восторгом, он объявлен главою восставших. Аркадия, Наварин, Триполица взяты, и мусульмане избиваются самым беспощадным образом. Но внутренние раздоры губили восстание. Современные греки остались такими же неуживчивыми и также враждовали друг с другом, как и предки их во времена Ахейской лиги. Соперничество существовало не только между вождями, но и между областями — инсургенты континентальной Греции, Мореи и островов смотрели друг на друга неприязненно и отказывались от совместных действий; только в критические минуты отдельные отряды проникались единодушием, но и то на короткое время: каждая шайка хотела действовать по-своему, отдаваясь по преимуществу грабежу или личному мщению. Лишь одни острова, из которых Гидра, Специя, Псара, Касос имели до 350 судов с 12.000 матросов, и приморские города искренно желали восстановления отечества и настаивали на необходимости одной центральной власти для всей Греции, вместо трех отдельных сенатов, действовавших тогда в различных местностях Греции. Наконец, 1-го января 1822 года состоялось в Эпидавре собрание народных представителей и военачальников, которому 13-го января 1822 года и удалось образовать правительство, состоявшее из законодательного собрания, под председательством Ипсиланти, и исполнительного совета из пяти членов, во главе которого был поставлен князь Александр Маврокордато, получивший звание «президента Греции». Это разделение власти не прекратило [335] домогательств различных партий: особенно грустную роль при этом, как я во все время восстания, играл влиятельный класс старшин (коджа-баши), который если и прилагал усилия к низвержению турецкого господства, то лишь для того, чтобы вместо турок основать в Греции олигархию и захватить в свои руки всю власть, пользуясь ею в своих собственных интересах.

Маврокордато употребил все свои силы на попытки водворить в стране законное правительство и некоторое единство администрации. Он не достиг цели, и период его управления был ознаменован большими бедствиями. Маврокордато был несчастлив в своих предприятиях; ряд поражений, понесенных во время командования им армией, погубил его навсегда во мнении военных, в которых тогдашняя Греция нуждалась более всего.

После смерти Али-паши Янинского, погибшего 5-го февраля 1822 года жертвою измены, Порта могла все собранные у Янины войска обратить против восставших. Турки наводнили Грецию. Остров Хиос, хотя и отказавшийся присоединиться к восстанию, был турками разграблен, а население вырезано. Жители искали себе убежища в монастырях, но эти последние были зажжены, и пламя пожрало несколько тысяч человек; дома в городе были разрушены до основания; не были пощажены и больные, лежавшие в госпиталях, младенцам раздробляли головы об стены. Считают, что двадцать три тысячи жителей погибло от меча фанатиков, сорок семь тысяч обращено в рабство и только пять тысяч успели спастись бегством. Иностранцы, бывшие там в ту пору, рассказывают, что несколько дней сряду улицы обагрялись кровью, трупы лежали кучами без погребения, заражая воздух.

Крик ужаса пронесся по Европе при получении известия о Хиосской резне. Отмщением греков явились подвиги Канариса, Пепиноса, Миаулиса и Кириокоса, которые храбро нападали на турецкий флот, пожгли множество судов, при чем турки гибли тысячами. Между прочим, в самом Хиосе Канарис сжег адмиральский корабль: весь турецкий флот, объятый паническим страхом, поспешил укрыться в Дарданеллы.

Вследствие поражения под Петой (16-го июля 1822 года) окончательно пала политическая и военная репутация Маврокордато, и после взятия турками Коринфа он сложил с себя обязанности президента; в стране не стало почти никакого административного порядка. Анархия воцарилась повсеместно.

К концу года счастье улыбнулось грекам: Навплия сдалась и сделалась столицей Эллады, двадцатитысячная турецкая армия была оттеснена в Фессалию, другая армия разбита у Карпеницы. Из-за недостатка в провианте турки должны были отступить из Пелопонеза. Так окончилась Морейская экспедиция, не оправдав надежд султана и не сокрушив восстания. [336]

Тем не менее, греки продолжали взывать о помощи к своим христианским братьям: они просили Европу помочь им не только во имя креста, начертанного на хоругвях восставших, но и во имя того света просвещения, который некогда принесли предки их на Запад. В то время в Вероне заседал конгресс государей; греки послали туда свою депутацию, во главе которой находился граф Андрей Метакса.

Напитанная идеями священного союза, считавшего всякую попытку к народной самобытности за преступление против принципов союза, официальная Европа относилась к борьбе греков с недоброжелательством, а потому съехавшиеся в Верону государи отказались принять греческую депутацию, считая ее за представительницу революционеров. Но в то же время иностранная дипломатия и в особенности Меттерних отдавали себе ясный отчет во всей неестественности роли, которую Россия вынуждена была играть, чтобы не делать диссонанса в европейском концерте, и страшились, как бы не лопнула сама собою слишком натянутая струна, а потому пуще всего старались предотвратить опасность войны между Россией и Турцией из-за Греции. В Вероне после долгих переговоров было решено, что Россия соглашается возобновить дипломатические сношения с турецким правительством, если Порта вступит с нею в прямые переговоры касательно того, каким образом думает она обеспечить за греками на будущее время пользование правами политическими и религиозными, или если «целый ряд действий с ее стороны докажет несомненно, что она готова удовлетворить в этом смысле справедливые требования христианских правительств».

Обстоятельства, однако, скоро изменились в противность предвидениям князя Меттерниха.

Если европейские государи сурово отталкивали от себя греков, то общественное мнение народов высказывалось все с большей силой в пользу угнетаемых христиан: во Франции, в Германии, в Англии образовались общества филэллинов, которые путем подписок собирали значительные суммы, пересылавшиеся грекам, вместе с оружием и военными припасами; кроме того, на защиту их двинулись ряды добровольцев, среди которых были Байрон, полковник Фабье, граф Роза и другие.

В Англии заведование внешними делами перешло Каннингу, вступление которого в должность приветствуемо было в газетах, как «начало новой зари на мрачном горизонте борющейся и покинутой Греции». Каннинг не скрывал сочувствия своего к судьбе инсургентов; он знал, что общественное мнение Англии поддержит его. Со времени назначения Каннинга влияние английского правительства в Греции возрастало беспрерывно тем более, что уже с 1822 года в Морее образовалось сильная партия, [337] намеревавшаяся подчинить свое отечество английскому протекторату, как единственному средству освободиться от турок. Можно было опасаться, что влияние это восторжествует над всеми остальными. Император Александр, конечно, не мог равнодушно смотреть на геройскую борьбу своих видимо изнемогавших единоверцев, не мог допустить, чтобы Греция, еще недавно возлагавшая на него свои лучшие надежды, обратилась теперь исключительно к Англии, тем более, что с другой стороны сама Россия имела основание быть недовольною образом действий султана; так, она жаловалась, что при очищении Дунайских княжеств Порта уклонилась от точного смысла трактатов, а в Черном море нанесли удар русской торговле требованием строгого осмотра русских судов, причем некоторые суда были даже захвачены под предлогом, что груз их предназначался для инсургентов. Результатом всего этого были русские предложения 1824 года, а именно император Александр предложил европейским державам «изыскать средства к ограждению христианских подданных Порты от насилий, дабы не ставить России в необходимость силою оружия добиваться от Порты осуществления условий, к требованию которых Россия побуждается чувством чести, человеколюбия и основанным на трактатах правом покровительства христианской религии». В то же время русское правительство отправило великим державам предложение устроить судьбу Греции на следующих основаниях. Греция образует три отдельные княжества, находящиеся под протекторатом четырех союзных держав: 1) Восточное, состоящее из Фессалии, Беотии и Аттики, 2) Западное из Эпира и Акарнании и 3) Южное из Пелопонеза и Кандии. Княжества эти будут пользоваться такими же правами, как и Дунайские, платя Порте ежегодную дань. Архипелажские же острова будут пользоваться прежними муниципальными правами. Вместе с этим Россия пригласила великие державы назначить уполномоченных для обсуждения в Петербурге предложенного проекта на общей конференции.

Узнав о вышеприведенных предложениях, греки препроводили в Лондон свой протест, прося покровительства Англии против навязываемых им Европой мнимых благодеяний. В виду этого протеста английскому специальному уполномоченному по греческим делам в Петербурге, сэру Стратфорду Каннингу, предписано было не принимать никакого участия в петербургских конференциях. Благодаря вообще неискренности союзников, конференция не удалась. В свою очередь и Турция на предъявленные не совокупною нотою, как того требовала Россия, а каждым посланником порознь, сообщения объявила, что не может допустить я какого постороннего вмешательства в свои внутренние дела и [338] отказывается вести переговоры до тех пор, пока восстание не будет подавлено.

Ибрагим-паша начал свои действия на море: завоевал Касос, Псару; жители последней, не желая сдаваться, взорвали крепость и погибли вместе с двумя тысячами осаждавших их турок. Вскоре, однако, Миаулису удалось отразить египтян от Самоса и одержать победу в двух битвах при Будруне, так что Ибрагим вынужден был удалиться к Криту. Упоенные успехом греки продолжали ссориться между собою и не приняли никаких мер к защите Мореи, а потому в начале 1825 года Ибрагим высадился в Модоне, взял Наварин и Триполицу. [339]

Осада важного стратегического пункта, крепости Мисолонг, продолжалась беспрерывно более года. Гарнизон ее состоял в начале из 3.000 человек. Неприятельские штурмы были отбиты, но в крепости были повальные болезни, голод, недостаток военных снарядов. Турецкий флот, напуганный появлением Миаулиса, ушел в Александрию, но с суши осада шла своим чередом: с особенной энергией стала она вестись с января 1826 года, когда турок сменили египтяне под начальством самого Ибрагима. Траншеи все приближались к стенам, за которыми свирепствовали болезни и голод. Гарнизон, уменьшившийся до 1.500 человек, был от изнурения не в силах работать днем и ночью. Жители ходили в лохмотьях, не смотря на то, что стояла суровая погода. Надежды на помощь не было никакой. Греческий флот вынужден был скрыться в Архипелаг. Морея была спокойна, вся страна была в апатии. Тем не менее, мужество защитников Мисолонг не ослабевало ни на минуту. Тотчас по окончании приготовлений к приступу Ибрагим потребовал от осажденных, чтобы они отправили к нему депутатов, людей сведущих, для переговоров о капитуляции. «Мы все люди не сведущие, не умеем красно говорит, а умеем только сражаться», — отвечали ему греки. Два штурма египтян были отбиты со страшным уроном для нападающих. Также неудачны были штурмы и тогда, когда турецкие войска присоединились к египетским.

Страшную картину представляла в это время осажденная крепость. Люди ходили, как тени; мясо нечистых животных считалось лакомством; морская трава, употреблявшаяся вместо овощей, причиняла кровавый понос. К голоду присоединились страдания от стужи, бомбы разрушили все кровли, у осажденных буквально коченели руки и ноги.

Наконец, доведенные до крайности осажденные, подвиги которых возбуждали удивление всей Европы, снеслись с предводителем ближайшего греческого отряда, Караискаки, и решили оставить крепость и пробиться сквозь неприятельские ряды в то самое время, когда сам Караискаки нападет на тыл турок. Больные и раненые были перенесены в развалины мельницы, служившей пороховым погребом. Вылазка началась в два часа ночи 28-го апреля, тремя отдельными отрядами: посреди каждого из них шли женщины, неся детей на плечах. Вдали уже слышались выстрелы. Несчастные не подозревали, что это стрелял не Караискаки, а албанцы, чтобы завлечь греков в западню, так как один изменник из Мисолонг за несколько часов до вылазки предупредил обо всем Ибрагима-пашу.

Трудно изобразить смятение, последовавшее за залпами, которыми неприятель встретил толпы греков: часть их, борясь с отчаянным мужеством, пробилась, под покровом ночи, через [340] вражеские позиции, и жалкие остатки греков добрались до Караискаки, другая же часть повернула обратно в Мисолонги. Осаждающие, в свою очередь, немедленно двинулись вперед, и крепостные стены мигом были взяты приступом. В городе начались убийства и грабежи.

В виду упорного отказа турок вступать в какие-либо переговоры по греческим делам, Россия, Франция и Англия подписали 28-го июня (6-го июля) 1827 года трактат, которым они [341] предлагают борющимся сторонам свое посредничество в смысле немедленного заключения перемирия и достижения обоюдного соглашения, основанного на принципе гражданского разделения обеих национальностей. Порта сохраняет за собою верховную власть, Греция платит ей дань, особая конвенция определит впоследствии подробности разграничения между обеими сторонами. Дополнительная статья трактата давала Порте и Греции месячный срок для принятия вышеизложенных условий. По прошествии этого срока Порте будет объявлено чрез посланников в Константинополе, что соединенные эскадры держав, подписавших договор, воспрепятствуют подвозу подкреплений туркам. Если и этого будет недостаточно, то державы не замедлят принять соответствующие обстоятельствам меры.

При этом нелишне заметить, что, подписывая лондонский трактат, Англия руководствовалась не столько гуманитарными соображениями, ставшими на первом плане только у России, сколько собственным интересом. Помимо возможности устранить тем, неизбежное иначе, отдельное русское вмешательство, Англия, которая на всякий чужой флот смотрит подозрительным оком, видела, даже по сознанию западноевропейских историков (Histoire de Constantinople, par Poujoulat, II, 461.), в договоре 6-го июля 1827 года лишь весьма вероятный и удобный случай уничтожить мусульманские военные суда. Последующие события доказали, что дальновидный Альбион не ошибся в своих расчетах.

В недавно изданных воспоминаниях генерала Герлаха, сопровождавшего в Россию прусского принца Фридриха-Вильгельма (впоследствии германского императора), находим любопытное указание на истинные мотивы английской политики по отношению к греко-турецкому вопросу. Так под 6-м марта 1828 года записано, со слов самого принца, что герцог Веллингтон заявил императору, что Англия не может долее терпеть существующий порядок вещей в Греции, ибо английская торговля страдает, и намерена поэтому помочь грекам. Так как императору не без основания показалось, что Англия питает при этом корыстолюбивые планы, то он и подписал петербургский протокол, по параграфу 5-му которого все «участвующие державы не добиваются ни завоеваний, ни особенных торговых или политических выгод».

Тем временем в Греции происходили важные события. Тотчас по взятии Мисолонг египтяне снова ворвались в Морею, прошли вдоль и поперек лучшие ее провинции — Ахайю, Элиду, Аркадию, Мессению, Лаконию, разрушая города, сжигая деревни, угоняя скот, обращая жителей в рабство. Не менее удачны были [342] для султана действия Решида-паши, главнокомандующего турок, который, завоевав западную Грецию, осадил Афины.

Дело греков казалось проигранным; второе собрание, созванное в Эпидавре избрало из среды своей комиссию, на которую было возложено вступить, при посредстве английского посланника, в переговоры с Портой, требуя создания из Мореи вассального княжества. Дмитрий Ипсиланти и депутаты континентальной Греции восстали против подобного решения, и собрание остановилось тогда на мысли попробовать поставить во главе своих военных сил чужеземцев. Фабье пробился в Афинский Акрополь и принял начальство над гарнизоном. Английские офицеры, генерал Гордон, капитан Гастивгс, генерал Чорч, лорд Кохрен (граф Дондональд), разделили между собою командование сухопутными и морскими силами, общие усилия которых были направлены к одной цели — освобождению Афин. Адмирал Кохрен сумел возбудить энтузиазм греков до крайней степени; он мечтал водрузить греческое знамя на храме св. Софии. Явился он среди греков диктатором, требуя от них беспрекословного повиновения, и только под таким условием обещал им победу. Ему было вверено Эпидаврским собранием начальство над всем греческим флотом, но властолюбие увлекало его до такой степени, что, не довольствуясь этим, он вмешивался беспрестанно и в действия сухопутных войск.

Неудивительно, что Кохрену удалось приобрести столь значительное влияние в Греции: центральная власть вновь находилась там в крайнем изнеможении. После Кундуриотти званием президента был облечен Заими, не имевший ни достаточно энергии, ни способностей, чтобы править страною в тогдашних критических обстоятельствах.

Храбрый Георгий Караискаки, успевший очистить от турок всю страну от Коринфского залива до Эвбеи, решился избавить Грецию от ужасов анархии, поняв, что для достижения успеха необходимо вручить кормило правления опытному кормчему. Таким кормчим представлялся граф Иоанн Каподистрия. Караискаки написал ему, умоляя придти на помощь отчизне, а сам вступил в союз с Колокотрони, завоевавшим Пелопонез и недовольным тем, что англичане захватили всю военную власть в свои руки. Оба они стали убеждать соотечественников выбрать правителя, который бы ограничил влияние чужеземцев, и указывали при этом на Каподистрию. Не смотря на сопротивление английской партии и на интриги уроженца острова Занте, графа Рома, выступившего претендентом на звание президента, народное собрание в городе Трезене избрало 11-го апреля 1827 года графа Иоанна Каподистрию президентом Греции на семь лет, [343] а до прибытия его в эту страну назначило временное правительство из трех граждан, первое место между которыми занимал Георгий Мавромихали.

Граф Иоанн Каподистрия родился в Корфу в 1776 году (Биографические сведения заимствованы из Notice biographique sur le comtr Jean Capodistrias, president de la Grece, par A. de S. (Alexandre Stourdza), приложенной к книге «Correspondance du comte Jean Capodistrias», Geneve, 1839, I, затем из послужного списка покойного президента я записки графа Каподистрии о его служебной деятельности («Сборник Русского Исторического общества», III, 1868) и, наконец, из рукописной его биографии, составленной лично его знавшим Спиридоном Дестунисом и любезно сообщенной мне сыном этого последнего, бывшим профессором С.-Петербургского университета, Гавриилом Дестунисом.); происходил он из дворянского семейства, уважаемого там подобно другим древним родам Феотоков и Булгарисов. Отец его, Антон Каподистрия, во время владычества венецианцев на ионических островах, занимал в Корфу разные почетные должности. По захвате островов французами он был посажен в тюрьму, но когда по изгнании французов Россия и Турция решили образовать из семи островов республику под своим протекторатом, граф Антон Каподистрия был в числе депутатов, отправленных временным правительством в Константинополь и С.-Петербург. Впоследствии он был сенатором и занимал другие важные места в республике. Император Павел пожаловал ему командорский крест св. Иоанна Иерусалимского. Сведения эти достаточно опровергают уверения некоторых французских писателей, которые в своем нерасположении к бывшему президенту Греции утверждали, что отцом его был простой богатый мясник.

Семейство Каподистрии было многочисленно — одних сыновей было пятеро. Молодой Иоанн Каподистрия, по окончании курса философии и медицины в Падуанском университете, вернулся на родину в такое время, когда новый порядок открывал ему широкое поле действия. Борьба партий была тут в полном разгаре: одни желали революции со всеми ее последствиями, другие желали сохранить аристократический принцип Венеции; с обеих сторон была жажда власти. Успокоение наступило лишь тогда, когда император Александр дал ионическим островам конституцию и народное правительство.

С первых шагов своих Каподистрия обратил на себя внимание председателя республики, Феотока, добровольно вступив простым рядовым в только что созданную национальную гвардию, от вступления в которую отказывались местные дворяне, пример же Каподистрии увлек их. [344]

В 1802 году, по прибытии в Корфу русских войск и полномочного посланника, графа Мочениго, Каподистрии было поручено объехать, со званием правительственного комиссара, острова: Кефалонию, Итаку, Занте и св. Мавры, успокоить раздоры местных партий, учредить там временное управление и ввести в каждый остров русский гарнизон. Успешно выполнив свое поручение, молодой граф возвратился в Корфу в 1803 году и был назначен статс-секретарем республики по иностранным делам, а «за отличное усердие к благу общему при образовании сей республики пожалован в 1804 году в коллежские советники».

В своей новой должности графу Каподистрии пришлось бороться со многими затруднениями: с закоренелыми предрассудками старых сенаторов, с необузданным пылом молодежи, со слишком личным вмешательством русского посланника, Мочениго. В то же время по соседству бушевала французская революция, уже нашедшая себе воплощение в лице Наполеона; затем нужно было иметь в виду темные происки Али-паши Янинского и своекорыстные намерения Англии. Гибкий ум помогал Каподистрии выходить с честью из всех затруднений, среди которых зрели его государственные способности, давая ему столь ценный для крупных деятелей опыт: помимо его познаний и талантов, ему помогало и пламенное увлечение его общим благом, удаление от партий, бескорыстие, неизменная ровность характера, соединенная с чрезвычайною строгостью нравов.

В 1806 году граф Каподистрия был назначен от Ионической республики поверенным в делах при российском дворе, на место Наранзи, но по причине войны, начавшейся тогда с Турцией, правительство и граф Мочениго предпочли удержать его при себе и назначили его сперва полномочным комиссаром, чтобы «обще с русскими комендантами старался о безопасности и спокойствии зависевших от них островов», а потом, в 1807 году, поручено ему было привести в оборонительное состояние остров св. Мавры, которому угрожала опасность со стороны Али-паши Тепеленского.

По Тильзитскому миру Александр передал Наполеону протекторат над ионическими островами, которые и были заняты французскими войсками. Эта нечаянная перемена была для графа Каподистрии горестным ударом: ему казалось, что с удалением русских войск удаляется из его отечества благоденствие, исчезают блестящие надежды на будущее. Напрасно Бертье приглашал его вступить во французскую службу, обещая видное место; он предпочел воспользоваться приглашением графа Румянцева, звавшего его, именем государя, в Россию, куда он и приехал в январе 1809 года. Здесь он был произведен в статские советники и причислен к ведомству государственной [345] коллегии иностранных дел, с жалованьем по 3.000 рублей ассигнациями в год.

Не взирая на покровительство, которым Каподистрия пользовался со стороны Новосильцева, канцлер намеренно держал его в течение двух лет в полном бездействии. Измученный таким отсутствием деятельности, составлявшим такой резкий контраст с той кипучей работой, которая наполняла его жизнь на родине в течение последних лет, граф Каподистрия просил о переводе его за границу, и в августе 1811 года он был определен к нашей венской миссии сверх штата секретарем посольства. Наш тамошний посол, граф Штакельберг, принял его более, чем холодно, выразив удивление, к чему приехал он в Вену, где, конечно, посольство далеко не нуждалось в его работе. Графа Румянцева Штакельберг известил о прибытии Каподистрии в следующих иронических выражениях: «La latitude que Votre Excellence veut bien me laisser sur l'emploi а faire а ma chancellerie de ce nouvel et treizieme individu, attache а la mission de Vienne plus par faveur personnelle que pour cause d'utilitй de service, m'impose le devoir de lui adresser de justes remerciments» (Депеша графа Штакельберга 29-го сентября 1811 г.). Но в то же время Штакельберг обладал качеством, драгоценным для начальника: он умел ценить работу своих подчиненных. Каподистрия, принятый им с таким оскорбительным недоверием, заслужил вскоре его благосклонность исполнением поручаемых ему работ по разным политическим вопросам, касающимся Турции и континентальной системы по приложению к восточным христианам. Составляемые им мемуары постоянно пересылались в Петербург. Ко времени пребывания графа Каподистрии в Вене относится основание им гетерии филомуз, игравшей такую полезную роль в деле возрождения так пламенно любимого им отечества.

После Бухарестского мира 1812 года, на адмирала Чичагова, сменившего в командовании дунайскою армиею Кутузова, было возложено осуществление очень обширного политического и военного плана: ему предстояло склонить Порту к союзу с Россией, заставив ее действовать против Наполеона, как общего врага, и тем самым облегчить операции главной армии, имевшей назначением непосредственную борьбу с самим Наполеоном. Чичагову были нужны знающие люди, и он выпросил себе графа Каподистрию, который немедленно же отправился в главную квартиру, в Валахию. Чичагов поручил ему политическую переписку с Веной, Константинополем, Сербией и диванами Молдавии и Валахии; кроме того, на него же было возложено выработать проект устройства Бессарабской области, только что присоединенной по [346] Бухарестскому миру к России. По соединении армии Чичагова с большой армией, Каподистрия управлял дипломатическою канцелярией генерала Барклай-де-Толли и пользовался его благосклонностью во все время следования за армией в кампании 1813 года. Во Франкфурте-на-Майне произошло, наконец, обстоятельство, благодаря которому граф Каподистрия получил возможность самостоятельной деятельности, открывшей ему дорогу к высшим почестям.

После битвы под Лейпцигом победители издали в Франкфурте, 30-го ноября, знаменитую прокламацию к французскому народу, в которой уговаривали его отделить свои интересы от интересов Наполеона. В то же время представлялось крайне важным отделить от Наполеона Швейцарию, заручившись присоединением швейцарского правительства к общему союзу против Франции и обеспечив союзным армиям свободный проход по альпийским ущельям. Для ведения переговоров по этому щекотливому делу император Александр выбрал графа Каподистрию, который и был отправлен в Швейцарию вместе с австрийским посланником, бароном Лебцельтерном. Вследствие успешного исполнения возложенного на него поручения, причем Каподистрия на столько сумел приобрести уважение швейцарцев, что кантоны Женевский и Ваадтский и город Лозанна дали ему право гражданства, он был призван императором Александром для личного доклада в Париж. Возвратясь затем в Швейцарию уже в качестве чрезвычайного посланника и полномочного министра, граф Каподистрия был вызван по Высочайшему повелению в Вену и находился при переговорах конгресса, в особенности присутствовал в качестве полномочного в конференции о составе Швейцарского союза.

В блестящем сонме дипломатов, собравшихся в Вене, роль графа Каподистрии была далеко не бесцветной, выставив, наоборот, в полном свете его замечательные государственные способности. Так по его мысли, признана была необходимость заключать различные трактаты, по мере того, как касающиеся того или другого вопроса условия будут приняты в принципе, не дожидаясь подписания одного общего договора, который должен был вмещать в себе все отдельные договоры Венского конгресса. Благодаря именно этой предосторожности, ко времени бегства Наполеона с острова Эльбы все главнейшие переговоры и соглашения были уже оформлены и закреплены надлежащим порядком. Тогда же ему удалось оказать услугу и своей отчизне, добившись включения в акты конгресса формального признания независимости ионических островов.

Столь же полезна была деятельность графа Каподистрии и по отношению ко второму его отечеству — России. Не говоря уже о том, [347] что он был в числе противников восстановления Польши, он выказал большую проницательность и тонкий дипломатический такт в разрешении дел, имевших для нас капитальную важность, а именно по отношению к нашему положению в Турции, под которое Меттерних неустанно старался подводить самые злокозненные мины. Во время одной из аудиенций в Вене император Александр сообщил Каподистрии о возникшем предположении касательно свободы мореплавания по Черному морю, причем императору предлагали подвергнуть рассмотрению конгресса эту важную меру, связанную де с общею пользою. «Не усматриваете ли вы чего либо большего в этом предложении?» — спросил графа Александр, и тот, не задумываясь, ответил: «конечно, государь, оно стремится ни более, ни менее, как к тому, чтобы узаконить европейское вмешательство в ваши отношения к Турции».

Меттерних собирался также занести в заключительный акт Венского конгресса гарантию целости всех владений султана, обеспечение коей составляет де интерес всех европейских государств. Но прямо направленный против России план этот не удался. На страже Екатерининских преданий нашей восточной политики стоял граф Каподистрия. Он и тут предостерег императора Александра, разъяснив ему, что замысел Меттерниха заключался точно также в узаконении этим путем вмешательства всей Европы в вытекающие из договоров наших с Портой отношения ее к России. Что прозорливость графа Каподистрии нашла себе справедливую оценку и поддержку, доказывается тем, что в актах Венского и последующих конгрессов Турция и положение ее в Европе пройдены совершенным молчанием.

Заслуги графа Каподистрии были награждены пожалованием ему 30-го августа 1815 года звания статс-секретаря.

После Ватерлоо и отправления Наполеона на остров св. Елены в Париже начались мирные переговоры, причем граф Каподистрия был в качестве второго нашего полномочного. Трудна была задача русских представителей: жадные союзники стремились удовлетворить своей жажде мщения, желая заставить Францию принять условия мира, столь же унизительные, как и разорительные для страны. Тщетно представляли русские полномочные, что если уже согласились видеть в укреплении Бурбонов на французском престоле существенное обеспечение для спокойствия Европы, то было бы странным заставлять этих самых Бурбонов к принесению жертв, противных чести французского народа и способных погубить царствующую династию в глазах ее собственных подданных. Охваченные злобными чувствами Пруссия, Австрия и Англия не хотели соглашаться с справедливостью [348] такого мнения. Наконец, герцог Ришелье, устрашенный пред являемыми ему требованиями, пришел спросить совета у графа Каподистрии. По внушению этого последнего, Людовик XVIII написал к Александру письмо, в котором, изложив причину своих опасений, объявлял, что он решил скорее сойти с престола, чем согласиться на условия, имеющие целью бесславие и гибель Франции. На другой день графу Каподистрии было поручено прочесть это письмо в заседании конференции: он при этом добавил столь веские соображения, что увлек большинство на сторону умеренности.

Приблизив к себе графа Каподистрию император Александр имел случай оценить его преданность и выдающиеся дарования и потому почтил его своим особым доверием и благосклонностью. Кроме общих занятий и докладов по политическим делам, на графа Каподистрию были специально возложены дела бессарабские и польские; при путешествиях государя за границу, а также в Москву, в Варшаву и полуденные страны России граф постоянно сопровождал его величество. Ордена Александра Невского и Владимира 1-й степени осязательным образом свидетельствовали о признании государем его заслуг. И он не употреблял во зло царской милости: все же доброе, благородное находило в нем самого горячего ходатая; так, между прочим, чрез его посредство была подана в 1820 году императору Александру графом М. С. Воровцовым и князем A. C. Меншиковым записка [349] В. Н. Каразина о разрешении составить общество помещиков для изыскания способов к освобождению крестьян из рабства («Русская Старина», III, 1871, стр. 366.).

Сохранился даже рассказ, характеризующий отношения Благословенного к графу Каподистрии. Уверяют, будто государь, которому известны были нежные сыновние чувства Каподистрии, узнал первым о смерти его отца, последовавшей в 1821 году, и не велел никому объявлять о том графу. Когда же Каподистрия был по обыкновению у него с докладом, Александр спросил своего статс-секретаря: «от кого лучше, но вашему мнению, узнать неприятное известие — от человека, любящего нас, или от того, с кем мы не связаны дружбой?». Граф Каподистрия ответил: «что, по его мнению, лучше узнать всякую дурную новость от друга, который может в то же время утешить нас». Государю угодно было тогда объявить ему грустную весть тем языком милости и благосклонности, которым он умел очаровывать сердца, прибавив: «вы лишились отца, но я буду вашим отцом».

При всех своих государственных заботах мысль Каподистрии не покидала его несчастной родной страны, бедствия ее трогали его, возбуждая живейшее желание облегчить ее страдания, заинтересовать всех, кто мог быть ей чем либо полезен. Граф Каподистрия не скрывал своего происхождения, гордился тем, что он грек, и открыто заявлял, что он обязан всеми силами своей души работать на пользу отчизны. Однако, он не шел далее законных способов к облегчению участи притесняемых православных, к восстановлению греческой независимости; он признавал лишь законные пути, отворачиваясь от всяких насильственных мер. Так поступил он по отношению к гетеристам, которым крайне важно было заручиться открытой поддержкой столь влиятельного государственного человека, любимца русского царя, который в глазах темной массы греческого народа как бы сливался со своим могущественным покровителем, олицетворяя собою несомненную поддержку великой северной державы всем начинаниям гетерии.

В 1817 году Галлатис предложил графу Каподистрии стать во главе гетерии, предполагавшей освободить греков от турецкого ига посредством повсеместного восстания; он с негодованием отказался от того, выразив также, как тщетно было бы рассчитывать восставшим на вооруженную поддержку России. Этот отказ так поразил вожаков гетерии, что, с целью скрыть от греков, что Россия не окажет им помощи в восстании, они не остановились пред убийством везших такое сообщение Галлатиса и сопровождавшего его посланца Спарты, Камариноса.

В 1820 году гетерия вторично предлагала графу Каподистрии [350] через Ксанфоса принять начальство над этим тайным обществом; за новым его отказом, верховное руководительство этим последним было принято на себя Александром Ипсиланти.

Меттерних чутьем угадывал в графе Каподистрии достойного себе противника, способного разгадать его тайные ковы и отпарировать готовящиеся удары, и он всеми силами своей души стал ненавидеть человека, ставшего ему поперек дороги. После долгих, сначала безуспешных попыток, интриге Меттерниха удалось, наконец, низвергнуть «апокалипсического Иоанна», как называл он ненавистного ему, хотя и не русского, но все же православного министра (Император Николай и иностранные дворы, Татищева, XVIII.).

Когда государи были на конгрессе в Лайбахе, до них дошло известие о вторжении Ипсиланти в Дунайские княжества. Враги графа Каподистрии не замедлили выставить его, как единомышленника и сообщника в предприятии главы гетеристов; они даже воспользовались против него тем, что, как упомянуто выше, он противился принятию мер строгости против Неаполя, этого гнезда карбонариев, к которым, очевидно, он принадлежит де по духу. Положение его стало слишком фальшиво, он предпочел удалиться, [351] и незадолго до отъезда императора в Верону в 1822 году исходатайствовал себе бессрочный отпуск и поселился в Женеве.

О своем избрании в президенты Греции граф Каподистрия узнал на пути из Женевы в Петербург. Он отклонил пенсию предложенную ему императором Николаем за прежнюю службу, в размере по шестидесяти тысяч франков в год, желая в новом своем положении сохранить полную независимость. Высочайшим именным указом уволенный от службы 1-го июля 1827 года, граф Каподистрия в том же июле покинул Россию и отправился в Берлин, Лондон и Париж с целью лучшего разъяснения руководящим сферам этих городов истинных нужд Греции.

Не лишне при этом сказать в заключение несколько слов об официальном титуле графа Каподистрии. В рескрипте императора Николая к графу Гейдену 1-го июля 1827 года, данном при отправлении его, в силу трактата, в Архипелаг, говорится, что Каподистрия избран в звание председателя греческого правительства. Согласно же декрету Трезенского собрания, граф Каподистрия был облечен званием кивернитиса (kubernhthV), что собственно значит кормчий, регент, управляющий. Слово это по значению своему было выше, чем президент, и оно лучше определяло сущность новых обязанностей, возложенных на Каподистрию, который действительно являлся истинным кормчим государственной ладьи Греции, а, следовательно, общепринятое наименование звания графа Каподистрии президентом является не совсем точным.

Тем временем в Греции борьба продолжалась. Желая выручить Афины, греки вступили с Решид-пашею в битву, окончившуюся их полным поражением; вина за то падает исключительно на лорда Кохрена, действовавшего с непростительною опрометчивостью. Даже англичанин Гордон называет его план «безумным и по мысли, и по исполнению». Около тысячи лучших воинов погибло в этой битве, следствием которой было совершенное расстройство сухопутной греческой армии и капитуляция Афинского Акрополя в июне 1827 года.

После падения Акрополя дела инсургентов шли все хуже и хуже: временное правительство не пользовалось никаким уважением, военачальники враждовали друг с другом. Один Колокотрони еще боролся с всеобщей апатией и упадком духа. Ибрагиму-паше оставалось только покорить остров Гидру, чтобы совершенно потушить восстание, и он деятельно к тому приготовлялся. Султан был уже уверен в окончательном успехе, но тут в дело вмешались Россия, Франция и Англия. [352]

Дипломатические сношения России с Турцией были уже восстановлены с тех пор, как Порта исполнила все русские требования, результатом чего явился Аккерманский договор 1826 года, после которого граф Рибопьер прибыл в Константинополь в качестве русского посланника.

Когда посланники тройственного союза предложили на основании трактата 6-го июля 1827 года Порте свое посредничество для прекращения борьбы с греками, Порта положительно отказалась признать за ними право вмешательства в ее распрю с мятежниками. Реис-эфенди (министр иностранных дел) не только не хотел выслушать содержание ноты по этому вопросу, но отказался даже принять ее из рук драгоманов, и те принуждены были просто оставить ее на софе.

Прошел месяц, и посланники обратились, согласно своим инструкциям, за ответом к Порте: «определенный, безусловный, окончательный, неизменный, вечный ответ султана, — объявил им реис-эфенди, — состоит в том, что никогда и ни от кого не примет он никакого предложения, касающегося греков».

В виду такого ответа адмиралы союзных эскадр получили приказание действовать.

Когда в начале сентября 1827 года французский и английский адмиралы, де-Риньи и Кодрингтон, появились перед Наваринской бухтой, где был собран египетский флот из 84 судов с многочисленным экипажем, и увидели, что флот готовится к выступлению из гавани, чтобы идти против Гидры, адмиралы поспешили известить Ибрагима-пашу о заключении Лондонского трактата, предваряя, что они готовы прибегнуть к самым крайним средствам в случае, если он не откажется от своей экспедиции. Ибрагим обещал, что корабли его не тронутся с места до тех пор, пока он не получит инструкций, затребованных из Константинополя и Александрии. Узнав, между тем, о возобновившихся военных действиях греков и считая это нарушением обоюдно обязательного перемирия, Ибрагим-паша начал, в свою очередь, опустошать Мессению, истребляя ее жителей, сжигая города и села, вырубая фиговые и масличные деревья, поддерживавшие существование целого населения. По получении о том известия французская и английская эскадры, к которым присоединилась и русская, под начальством графа Гейдена, снова подступили к Наварину, вошли 8-го (20-го) октября 1827 года в самую бухту и под угрозой немедленной битвы предложили соединенному турецко-египетскому флоту, состоявшему из 65 военных судов, не считая военных транспортов, отступить к Александрии или к Дарданеллам. Из-за случайно сделанного турками ружейного выстрела по шлюпке с английского корабля «Darmouth» загорелся Наваринский бой, результатом которого было [353] почти совершенное уничтожение мусульманских морских сил соединенными эскадрами России, Англии и Франции, состоявшими из девяти русских, двенадцати английских и семи французских судов. У мусульман уцелело лишь три судна.

Погода была в тот день прекрасная, море совершенно тихое. Бой начался в два часа. На корабле «Asia», под флагом адмирала Кодрингтона, был выброшен сигнал к сражению, оканчивавшийся словами Нельсона: «тот капитан не сделает ошибки, кто схватится борт о борт с неприятелем». И никогда, кажется, приказ не был выполнен с большим рвением и точностью. Перевес в силах дал возможность турецкому флоту, расположившемуся полумесяцем, окаймить христианские фланги и стать, во многих случаях, в пропорции двух к одному, но дисциплина и готовность к взаимной помощи и поддержке быстро дали перевес христианам. Так, французский фрегат «Armide» выручил из опасности корабль английский; русский «Азов» отвлек на себя другого турка, грозившего пересилить англичанина.

Очевидцы описывают яркими красками картину уничтожения турецкого флота, а с ним и турецкого могущества. Мы, современники, можем только себе вообразить, что это был за бой, в котором в течение немногих часов около 75 судов было взорвано или потоплено, с потерей шести тысяч человек, тогда как у христиан выбыло из строя всего около 390 человек.

Получив известие о разгроме своего флота, Порта потребовала, чтобы державы отказались от всякого вмешательства в греческие дела и дали ей удовлетворение за обиду, нанесенную под Наварином. Посланники, в свою очередь, требовали от Порты перемирия и заключения соглашения на почве Лондонского трактата, угрожая в противном случае прервать дипломатические сношения и уехать из Константинополя. Султан стоял на своем, что не может допустить вмешательства христианских держав в его внутреннее дело, ни сделать каких либо дальнейших уступок. Вследствие такого коренного различия во взглядах французский, английский и русский посланники выехали 8-го декабря 1827 года из Константинополя.

Искренность и трогательное единодушие обеих западных держав были отлично иллюстрированы секретными письмами турецких сановников к Ибрагиму-паше, перехваченными греческими отрядами в начале января 1828 года. В письмах этих, между прочим, сообщалось, что посланники французский и английский, пред самым своим отъездом, желая показать свое расположение к Порте, объявили туркам, что они уезжают из Константинополя против своей воли, и что главною к тому причиною являются происки России. Посланники прибавили даже, что, не [354] смотря на все происшедшее, ни Англия ни Франция не объявят войны Турции.

Как мало надежд возлагала Россия, в смысле решения греческого вопроса, на совокупную дипломатическую деятельность трех заинтересованных держав, видно, между прочим, из депеши графа Нессельроде к командовавшему русской эскадрой в Архипелаге графу Гейдену от 21-го марта 1828 года: «...прямо заинтересованная в пресечении кровавых и ужасных сцен, уже пять лет опустошающих Грецию, Россия приняла с истинным интересом предложения Великобритании, главною целью коих было умиротворение Востока. От этого согласия обоих кабинетов и от присоединения к ним кабинета его христианнейшего величества произошел Лондонский трактат, следовательно обязанность и право со стороны союзников — домогаться его исполнения. От этого дела, решение которого столь бесполезно было поручено переговорам, произошли и Даваринское сражение и отъезд представителей трех союзных держав из Константинополя».

В январе 1828 года Россия получила сведения об оскорбительном для ее достоинства манифесте, изданном Портой, в котором она приписывает греческое восстание ненависти России и призывает всех мусульман к джихаду, священной войне с неверными. Россия дала тогда знать в Лондон, что Турция своим образом действий превозмогла всякую меру ее долготерпения, что новые стеснения, которым подверглась русская морская торговля, изгнание русских подданных из Константинополя, умышленное возбуждение против них фанатизма мусульман, наконец явное нарушение Аккерманского договора, — все это не оставляло императору Николаю другого выхода, как оружием защищать интересы своей державы и силой добиться достаточных гарантий для христианских народностей, находящихся под его покровительством. Герцог Веллингтон не противился таким намерениям России, а Франция лишь выговорила себе право двинуть свой экспедиционный корпус в Морею, с целью вытеснить оттуда Ибрагима-пашу. Уполномоченные России, Англии и Франции должны были отправиться в Корфу и вступить оттуда в непосредственные сношения с президентом, графом Каподистрией, касательно всех вопросов будущего устройства Греции.

На султанский манифест Россия ответила манифестом 14-го (26-го) апреля 1828 года, перечислявшим нарушения Портой существовавших трактатов, притеснения русских подданных, неистовства по отношению к христианским ее подданным. Манифест заканчивался словами: «поставленная таким образом в положение, в котором честь и причиняемый интересам ее ущерб не позволяют ей оставаться долее, Россия объявляет войну Оттоманской Порте». [355]

Весь греческий народ с нетерпением ожидал прибытия графа Каподистрии, всем был известен его пламенный патриотизм и его искусство. В глазах всех он представлялся необходимым посредствующим звеном между Грецией и Европой, единственным человеком, который в силах будет обуздать анархию. В числе отъявленных противников графа Каподистрии была лишь партия старшин (коджа-баши), которые при владычестве турок организовали свою олигархию, изрядно притеснявшую народ. Они отдавали явное предпочтение системе раздробления Греции на мелкие составные части и недружелюбно относились ко всякой попытке создать сильную центральную власть.

Помирив Гриваса и Колокотрони, открыто действовавших друг против друга близ Навплии, граф Каподистрия 12-го января 1828 года прибыл в Эгину при громе залпов русских, греческих и английских судов, при восторженных кликах собравшегося тут многотысячного народа. Толпа, желавшая присутствовать при церемонии принесения присяги, была так велика, что митрополит решился совершить эту церемонию под открытым небом, пред алтарем, воздвигнутым нарочно для того близ кафедрального собора, выходящего на довольно обширную площадь. После торжественного пения «Тебе Бога хвалим», заключившего благодарственное молебствие о здравии и благоденствии трех союзных покровителей Греции, президент произнес присягу в присутствии духовенства и народа, с большим доверием взиравшего теперь на будущее.

Вначале новому президенту Греции негде было преклонить головы, и он поместился в полуразвалившейся хижине, исправленной им на свой собственный счет. Состояние государства, которым он был призван управлять, было в высшей степени печально. Казна была пуста. Подати не поступали вовсе, земледелие и торговля были заброшены; страна, пройденная турками и египтянами огнем и мечом, с выжженными лесами и не вспаханными полями, представляла из себя скорее пустыню и была покрыта дымящимися развалинами, среди которых блуждало в лохмотьях уцелевшее от врага население, бесприютное и голодное, не владевшее ни пядью земли. Начальники же отрядов и вообще все успевшие подняться над другими враждовали между собою и к ужасам мусульманского нашествия прибавляли бедствия междоусобий.

Прежде всего, дабы утишить внутренние раздоры, граф Каподистрия составил свое министерство из представителей различных партий; в состав его вошли: Маврокордато, Трикупи, Ипсиланти, Колокотрони, Кундуриотти, Колетти. Затем он создал панэллинион, совет, составленный из 27 членов, именитых людей различных областей Греции, которые должны были своей опытностью и знанием местных условий помогать [356] исполнительной власти и способствовать к уничтожению духа обособленности, замечавшегося в каждом уголке Греции и который мог бы пагубно отразиться на существовании всего государственного организма. Он оставил также на службе всех иностранцев, без различия национальности, стараясь лишь извлечь из них возможную пользу для Греции. Чтобы оградить народ от произвола старшин, повсюду были устроены демогеронтии (думы). Две заботы поглощали по преимуществу внимание нового президента: устройство сельского населения и воспитание подрастающего поколения, так как тысячи детей, событиями последних лет приученные лишь к бродяжничеству, не чувствовавшие над собою никакой нравственной узды, могли в будущем дать лишь одни опасные для общества элементы. Тогда же были затрачены значительные суммы на то, чтобы помочь поселянам обстроиться и начать обработку земли; дабы ознакомить их с лучшими способами культуры, была открыта в Тиринфе образцовая ферма. Участь безземельных семейств была обеспечена отводом им установленных наделов. По отношению к детям в Эгине открывается приют на 700 сирот с ремесленной школой; повсюду государство поддерживает всех, кто занимается преподаванием или открывает школы.

При принятии власти в свои руки, президент нашел народную церковь в самом плачевном состоянии. Одною из первых его забот было учредить временный духовный совет, который должен был озаботиться как устройством греческой церкви, так и улучшением быта самого духовенства. Для подготовления достойных пастырей была открыта семинария в Поросе. Не смотря на скудость средств государственного казначейства, за четырехлетнее управление графом Каподистрией Грецией было восстановлено большое число разграбленных и на половину разрушенных церквей.

Как наследие еще не оконченной продолжительной войны и почти всеобщего разорения, внутренность страны кишела разбойничьими шайками, и окрестные моря были наполнены пиратами; большинство моряков, отличившихся в предыдущие годы в настоящей войне, не брезгали пиратством, грабя с одинаковым беспристрастием встречающиеся им суда как неприятельские, так и принадлежащие нациям дружественным или нейтральным (La Grece et ses insurrections, par Texier, 52.). Искусно принятыми мерами графу Коподистрии удалось не более как в шесть месяцев искоренить и разбойничество и пиратство.

Организация военных сил причиняла президенту много забот и огорчений; в греческой армии было слишком много [357] генералов и офицеров, которым нужно было давать жалованье. Служившие в войсках иностранцы выставляли на вид свои прежние заслуги и требовали себе соответствующего жалованья и видных мест. Чтобы удовлетворить всем подобным требованиям, нужно было бы иметь громадные материальные средства, тогда как в действительности государственный сундук не блистал золотом. Доходы разоренной страны еле составляли пять миллионов франков в год, субсидии же, которые давались Россией и Францией, никогда не превышали пятисот тысяч франков в месяц, да вдобавок высылались они крайне не аккуратно. Президенту необходимо было считаться с этими условиями и лишь постепенно улучшать или заново устраивать разные отрасли государственного управления.

Как только 31-го января 1828 года в Греции организовалось надлежащее правительство, Россия, Франция и Англия аккредитовали при нем своих представителей. Турки, запершиеся в крепостях Наварина и Модона, Корона и Патраса, не решались уже более делать никаких вылазок и начинали страдать от голода, так как союзные эскадры перехватывали все подвозимые запасы. Необходимо было избавиться лишь от египетских войск. Для этого державы решили прибегнуть к средству, уже заранее выговоренному себе Францией, и 31-го июля 1828 года князь Ливен, наш посол в Лондоне, писал начальнику русской эскадры графу Гайдену: «...так как морская блокада не заставила до сих пор еще египетские войска очистить Пелопонез... то лондонская конференция решила установить блокаду и с сухого пути, а поэтому в Грецию будет отправлен отряд войск... решено, что Франция одна примет на себя эту экспедицию, действуя от имени трех держав».

Не получив ни подкреплений, ни необходимых припасов, Ибрагим-паша был в тяжелом положении. Когда же прибыл французский экспедиционный корпус, бывший под начальством графа Демезона и состоявший из 14,000 человек пехоты и 1.500 конницы, Ибрагим-паша подписал конвенцию, по которой он обязывался очистить пределы Греции. С уходом его крепости, защищавшиеся турками, сдались одна задругою грекам.

Англии хотелось устроить греческие дела во что бы то ни стало ранее конца шедшей тогда русско-турецкой войны. По соглашению Англии с Францией, обе державы эти послали в ноябре 1828 года своих посланников в Константинополь для возобновления сношений с Портой и для объявления, что союзные державы берут под свое непосредственное покровительство Морею и Циклады. Как то ни было неприятно России, тем не менее, не желая отстраняться от союза с западными державами, русское правительство согласилось приступить к переговорам, [358] поставив лишь непременным условием, чтобы предварительно определено было будущее устройство Греции, границы ее и отношения к султану. Для обсуждения этих вопросов и собралась в Лондоне конференция.

Занятая войною, Россия не переставала изыскивать средства, чтобы образовать из Греции не вассальное владение султана, как-то постоянно имели в виду западные державы, а государство самостоятельное, достаточно сильное и навсегда нейтральное. В этом отношении любопытны инструкции, данные графом Нессельроде в августе 1828 года послу нашему в Париже и которыми поручается ему: «поговорить конфиденциально с де-ла-Ферроне и убедить его принять наши предложения касательно увеличения греческой территории, присоединения к ней островов, а также... образа будущего правления Греции и выгод, которыми она будет пользоваться по своей независимости и по применению к ней монархических форм, наконец касательно очевидной необходимости образовать в Греции государство, могущее держаться своими собственными силами, разве только захотят сделать из этой страны вечный предлог раздоров и войн с Турцией. Если де-ла-Ферроне разделяет наши виды, нет сомнения, что будет весьма легко заставить и Англию принять их».

Западные державы, однако, оказались не сговорчивыми относительно предложений, шедших от России, и конференция постановила, что Греция должна признать верховное владычество султана и выплачивать ему ежегодную дань в полтора миллиона пиастров. Порта не имеет отныне права вмешиваться во внутреннее управление Греции. Границею государства будет линия, проведенная от залива Воло до Аратского залива. Избрание правителя Греции и определение его будущего титула предоставляется взаимному соглашению кабинетов. Решения эти были внесены в протокол, подписанный уполномоченными России, Англии и Франции 10 (22) марта 1829 года.

Победы русского оружия привели к Адрианопольскому миру 2-го сентября 1829 года, одно из главных постановлений которого, статья 10-я, состояло в том, что султан должен признать без отлагательства решения трех держав о будущей судьбе Греции. Так как для более прочного решения вопроса Россия настаивала на том, чтобы Греция была признана независимым государством, то Англия согласилась на это, но лишь под условием изменения постановленных протоколом 10-го марта границ, а именно, чтобы султану была уступлена вся Акарнания и значительная часть Этолии. Изменение это, глубоко оскорбившее греков, утверждено было союзниками единственно в угоду английскому правительству, которое опасалось тревожного соседства для ионических островов. Последние решения держав касательно [359] будущего устройства Греции были внесены в протокол 3-го февраля (н. с.) 1830 года, а в мае месяце того же года султан ответил, что он, безусловно, признает все постановления лондонской конференции и держав и вообще все их решения касательно границ и территории нового Греческого королевства, что он признает государя, который державами будет избран и посажен на греческий престол, и что, наконец, будущие отношения Турции к Греции будут основаны лишь на чувстве дружбы и доброго соседства.

Таким образом, лишь благодаря русским победам, в конец сокрушившим военное сопротивление Турции, появилось в Европе новое единоверное нам королевство.

Греки оказались, однако, недовольными добытыми результатами и протестовали против предположенных последним протоколом границ, заявляя, что они имеют неотъемлемое право сами распоряжаться своею будущею судьбою. Враги графа Каподистрии желали воспользоваться этим обстоятельством, чтобы поколебать его положение. Тогда он созвал в Аргосе национальное собрание, причем правительство сделало все, чтобы обеспечить за избирателями полную свободу выбора. Надежды врагов президента, рассчитывавших поставить его в безысходное положение, не оправдались, и подавляющее большинство депутатов выразило правительству неограниченное доверие и облекло президента самыми обширными полномочиями.

Прочно укрепив свою власть и очистив страну от турок, граф Каподистрия с новым жаром принялся за устройство вновь образованного государства. Он организовал судебную часть, ввел в армию деление на батальоны, учредил военную школу эвельпидов, неусыпно продолжал заботиться об открытии повсюду первоначальных школ, открыл в Эгине музей древностей, выстроил по новым планам многие города, дотоле совершенно разрушенные, перенес столицу в Навплию, почти во всех городах возвел здания под помещение правительственных учреждений и такие же здания для помещения судебных мест, выстроил в Поросе арсенал и разные сооружения, необходимые для флота, а в Навплии, Аргосе, Коринфе, Патрасе и Лепанте — обширные казармы. Президент Греции также приложил все усилия, дабы внушить доверие к основанному тогда же национальному банку, начал чеканить монету — серебряную феникс (стоимостью около полутора рублей) и медную, стоимостью в 10, 5 и 1 обол (один обол — 1/4 копейки), словом не было отрасли народного развития, которая не привлекла бы к себе внимания графа Каподистрии.

Когда речь зашла, кому именно из иностранных принцев предоставить вновь созданный престол, граф Каподистрия не [360] переставал доказывать, что было бы не только справедливо, но даже необходимо осведомиться предварительно у самого греческого народа насчет выбора будущего своего государя. Когда же державы доверительно запросили его собственного мнения, то, как на желательных кандидатов, он указал на принца Леопольда Кобургского, герцога Бернгарта Саксен-Веймарского и, в особенности, на принца Фридриха Оранского, второго сына короля голландского, своими прекрасными качествами заслужившего всеобщее уважение как в своем отечестве, так и вообще в Германии. В этом отношении характеристично письмо графа Каподистрии к Колокотрони, от 27-го января 1830 года: «я принял власть, вверенную мне народом, вовсе не для самой власти, но чтобы содействовать возрождению и независимости избравшего меня народа. Если союзные государи полагают, что возрождение это и независимость могут быть упрочены только иностранным принцем, который будет назначен наследственным государем Греции, я первый признаю этого государя законным образом, то есть, когда народ выскажет по этому предмету свое решение». В словах этих, конечно, сквозит досада на то, что считают необходимым прибегнуть к иностранному принцу, тогда как народное собрание могло бы высказаться за сохранение существовавшего порядка с графом Каподистрией во главе управления. Но едва ли досада эта была вызвана личным честолюбием графа. Судя по всем предшествовавшим и последующим его действиям, скорее следует допустить, что, начертывая вышеприведенные слова, он прислушивался к голосу своего патриотизма, заставлявшего его сомневаться в том, сможет ли чуждый народу, иноверный принц справиться, при тогдашних обстоятельствах, к благу народа с тяжелой задачей, выпадавшей на долю нового греческого государя, и внушившего ему мысль, что, быть может, было бы полезнее сохранить прежний порядок до тех пор, пока молодое государство не окрепнет и не станет твердо на свои собственные ноги.

Во всех письмах графа Каподистрии видны упреки в том, что лондонская конференция предписывает Греции условия, на которых должно последовать ее освобождение, вместо того, чтобы предоставить самим грекам принять их в законных формах, — упреки в том, что державы решительно не желают знать обо всем этом мнения самого греческого народа.

Для большого уяснения, как относился к своей собственной роли граф Каподистрия, нелишне привести подлинные его слова в письме к тогдашнему руководителю английской политики, лорду Пальмерстону: «...прежде принятия на себя временного управления Грецией, я объявил союзным дворам и говорил посланникам, собравшимся на конференцию в Поросе, то же, что впоследствии [361] повторил их резидентам, именно: чтобы сделать Грецию свободным и независимым государством, необходимо дать ей государя, и я был бы счастлив, если бы мне удалось подготовить путь к исполнению этой спасительной меры» (Граф Каподистрия к лорду Пальмерстону, 9-го июня 1831 года.).

Конечно, будь на месте графа Каподистрии другой человек, то, согласно отзыву лиц, по своему положению призванных знать истину, он при тогдашних обстоятельствах очень легко мог бы возбудить народное движение против установления в стране чужеземной династии, обнародовать торжественный по этому поводу протест и вызвать открытое сопротивление, с которым Европе было бы трудно справиться.

Следовательно, тем более чести графу Каподистрии, что он не увлекся такими соображениями и из-за личного честолюбия не захотел ставить на карту будущность своего отечества.

Как бы то ни было, выбор трех держав-покровительниц остановился на принце Леопольде Саксен-Кобургском, впоследствии бывшем королем бельгийцев. Избранник этот, изъявивший, хотя и условно, свое согласие принять греческую корону, немедленно обратился к графу Каподистрии, высказывая желание, чтобы он продолжал по-прежнему управлять страною и стал бы ему советником и руководителем по прибытии принца в Грецию. В ответ на это письмо президент умоляет принца Леопольда прибыть как можно скорее в свое новое отечество и шлет ему конфиденциальное письмо, которое может служить лучшей исповедью политических убеждений графа Каподистрии, так злонамеренно оклеветанного некоторыми западными публицистами, приписавшими ему неумеренное личное честолюбие и, как следствие того, двоедушную роль по отношению к ставленнику Европы. В прочувствованных выражениях упрашивает он принца приехать и разделить горести греческого народа, удрученного предполагаемым разграничением, и просит сообщить ему, примет ли принц религию страны, будет ли управлять народом на основании законных форм, в составлении которых Греция должна принять участие, и, наконец, подтверждает ли он указы Аргосского народного собрания, гарантирующие законные интересы граждан всех сословий, принесших огромные жертвы во время войны.

Лично против принца Леопольда граф Каподистрия и не мог ничего иметь, так как издавна находился с ним в наилучших отношениях, но в виду того, что вопрос шел о будущности Греция, он считал безусловно необходимым определить для будущего государя и права греческого народа, и нужды самой страны, для чего он настаивал пред принцем, дабы державы ссудили Греции 60 миллионов франков, необходимых для [362] покрытия уже сделанных расходов и для того, чтобы поднять в стране земледелие и торговлю.

Принц Леопольд не даром считался образцом благоразумия и недаром согласился принять корону лишь на известных условиях: он хорошо понимал всю трудность предстоявшей ему задачи, а также невозможность править царством при отсутствии денежных средств, не говоря уже о том, что поддержание обаяния королевского титула требовало значительных затрат, которые при пустоте государственной казны были возможны лишь для принцев с огромным личным состоянием, готовых отдать это последнее на пользу новой их отчизны.

Взвесив все эти обстоятельства, принц Леопольд заявил, что он берет назад свое первоначальное согласие. Первой и главнейшей причиной, заставившей его отвергнуть предложенный престол, было нежелание держав согласиться на его просьбу гарантировать для Греции заем в 60 миллионов франков. Кроме того, он требовал присоединения к Греции Крита и Самоса и расширения сухопутных границ. Получив положительный отказ по этим двум вопросам, он предпочел сложить с себя звание, которым он был облечен по выбору трех держав.

В. Теплов.

Текст воспроизведен по изданию: Граф Иоанн Каподистрия, президент Греции // Исторический вестник. № 8, 1893