ОСИП ИВАНОВИЧ СЕНКОВСКИЙ И ЕГО

«ВОСПОМИНАНИЯ О СИРИИ»

«Прошедши цветущую молодость скорыми шагами, оборотитесь назад и окиньте взором длинную полосу жизни, которую вы оставили за собою: увидите ее, подобно посеву, по которому проскакал грозный неприятельский отряд, избитою, устланною изломанными, засохшими стеблями впечатлений» — так начал О. И. Сенковский свои «Воспоминания о Сирии», написанные в 1834 г., 14 лет спустя после его пребывания в Горном Ливане. Откуда эта грусть и это трагическое уподобление годов юности посеву, по которому проскакал грозный неприятель?

А между тем в это время Осип Иванович вступал в свой, быть может, самый блестящий и, уж во всяком случае, самый деятельный период жизни: 31 декабря 1833 г. по старому стилю вышел в свет первый том «Библиотеки для чтения», журнала, который в николаевскую эпоху следовал девизу: «...образование наибольшего по возможности числа способных читателей — эта первейшая потребность русской литературы» ¹, значение которого «в истории русской культуры — неоспоримо» ². Впереди были годы активной деятельности на ниве журналистики, безжалостные нападки на конкурентов и противников, что принесло ему печальную славу императорского Мефистофеля, жестоких врагов и в то же время всероссийскую популярность; здесь же следует сказать и о его влиянии на формирование российской научно-публицистической литературы.

Пройдет еще восемь лет, и Сенковский вновь оборотится назад и сурово подытожит свою деятельность: «Я принялся перебирать в моей памяти все, что написал до сих пор, и вижу, что решительно не сделал ничего хорошего, что могло бы остаться после меня, что было бы соразмерно с тем громадным трудом, который я наложил на себя с ранней юности, чтобы приготовиться работать хорошо и быть полезным; я ... дурно распорядился моей жизнью, моими познаниями, моими способностями...» ³. Эти горькие слова сказаны за 15 лет до смерти Осипа Ивановича, но они уже предвещали печальный закат этого [8] необыкновенного, почти незнакомого современному поколению человека, наследие которого могло бы оживить нашу журналистику и острым словом, и занимательностью нетривиальных подходов — всем тем, что способно придать блеск культуре печатного слова.

Не был ли слишком строг к себе О. И. Сенковский в 1843 г.? И отчего он жил с печальным ощущением, что «дурно распорядился» своей жизнью?

В. А. Каверин, следуя за профессором А. В. Никитенко (1805–1877), не любившим Сенковского, полагал, что последний стал жертвой собственного стремления к карьере, славе и деньгам, заставлявшего его разбрасываться и менять направления своей деятельности. Каверин, например, очень высоко ценил достоинства «Воспоминаний о Сирии», но рассматривал эту миниатюру лишь как свидетельство замечательного литературного дара Осипа Ивановича, оставшегося нереализованным. «Кстати заметить, — писал он, — что проза "Эбсамбула", равно как и "Воспоминаний о Сирии", по ясности, по умной и спокойной позиции автора не уступающая пушкинской прозе, позволяет догадываться о том, как писал бы Сенковский, если бы журнал, вторгшийся в его жизнь и профессию, ничего бы в них не изменил» ⁴.

В. А. Каверин был не прав в одном: смена образа жизни, направлений творческой деятельности, способов самовыражения у Сенковского не была совсем или не была только «честолюбием невероятным», жаждой карьеры, славы, денег. Он «дурно распорядился» собою в силу особенностей, а возможно, и болезненных черт своего характера, — так явственно проявившихся в конце жизни (И. Ю. Крачковский мягко писал о его «неуравновешенности», а П. С. Савельев отмечал его «болезненную раздражительность», «страшное расстройство нервов со множеством спутников» ⁵). Необходимость смены деятельности при глубокой увлеченности каждой из них (по крайней мере на первых порах), неодолимая потребность к ниспровержению авторитетов, постоянное стремление к реформированию (в конце жизни — музыкальных инструментов, мебели, печей), как бы умышленное раздвоение личности, частые депрессии, мучительные мигрени — все это соединялось в нем с «деятельным, пытливым, быстрым и ясным умом, без труда усвоивающим себе самые разнородные знания; блистательной фантазией; остроумием; необычайной памятью, удерживающей в себе все, однажды ею принятое; безграничным трудолюбием, не щадящим здоровья» ⁶.

Сам Сенковский объяснял причину незавершенности множества своих работ, «едва начатых и неоконченных», намерением «связать их вместе, усовершенствовать, придать им большее развитие» ⁷, юными словами, вечным стремлением к историко-философскому осмыслению мира и вечным неудовлетворением Достигнутым. Это отчетливо просматривается в его [9] востоковедных изысканиях, которые так и не получили завершенной формы и в которых замечательные прозрения тонут в парадоксальных гипотезах и заблуждениях, в основном обусловленных уровнем тогдашней науки.

Гармонии духовного склада этого яркого и противоречивого человека отнюдь не могла способствовать общественная атмосфера николаевской России. Сложным было его положение и как поляка, к тому же связанного с деятелями польского национального движения (в 1824 г. Н. И. Новосильцев предлагал Аракчееву «иметь неприметное наблюдение» за профессором восточных языков Сенковским ⁸). Кроме того, Сенковского раздражали частые нападки цензуры на «Библиотеку для чтения» и открытая враждебность консервативной литературной среды к человеку западной культуры («Поляку позволили направлять общественный дух. Да он революционер! Чуть ли не он с Лелевелем «произвели польский бунт» ⁹). Быть может, один А. И. Герцен, наделивший Сенковского прозвищем императорского Мефистофеля, у себя в Лондоне ощутил душевный надлом, поколения «после 1825 года», к которому относился Сенковский и в котором он увидел «блестящий, но холодный лоск, презрительную улыбку, нередко скрывающую за собой угрызения совести, жажду наслаждений, усиливаемую неуверенностью каждого в собственной судьбе, насмешливый и все же невеселый материализм, принужденные шутки человека, сидящего за тюремной решеткой» ¹⁰.

Здесь не место рассматривать в полном объеме творчество О. И. Сенковского, к тому же в этом направлении сделано уже немало ¹¹, и самым глубоким проникновением в него представляется знаменитая книга В. А. Каверина «Барон Брамбеус». Наша цель могла бы ограничиться рассмотрением обстоятельств создания и научно-литературного значения «Воспоминаний о Сирии». Однако нельзя оставить без внимания то обстоятельство, что деятельность Сенковского оказалась так или иначе связана почти со всеми помещенными в данной книге сочинениями и их сочинителями. «Путевые заметки о Сирии и Палестине» автора, скрывшегося под псевдонимом Н. Ст-н, были опубликованы в «Библиотеке для чтения» (1850, т. 102). Мимо внимания Сенковского не прошло ни одно из ранних сочинений К. М. Базили. Он высоко оценил первые шаги на литературно-публицистическом поприще этого соученика Н. В. Гоголя, будущего генерального консула в Бейруте, отнеся его «Архипелаг и Грецию» к лучшим сочинениям года ¹². В то же время он критически воспринял «Очерки Константинополя» и справедливо разбранил «Босфор и новые очерки Константинополя», чем, вероятно, способствовал дальнейшей, более серьезной работе Базили ¹³. А. А. Рафалович, чьи публикации об арабских странах, по-видимому, поддерживал ученик Сенковского, востоковед В. В. Григорьев (1816–1881), не удостоился хорошего приема у «Библиотеки для чтения». Его «Путешествие по Нижнему [10] Египту и внутренним областям Дельты» было подвергнуто язвительной и несправедливой критике, что до известной степени остановило дальнейшую работу этого автора, ибо, как отметил Каверин, «успех чуть ли не любой книги мог считаться обеспеченным только после благоприятного отзыва о ней в соответствующем отделе "Библиотеки для чтения", а получить этот отзыв было едва ли что не менее трудно, чем написать самую книгу» ¹⁴.

Кроме того, обстоятельства жизни и творческий путь Осипа Ивановича прекрасно передают ту атмосферу, в которой накапливались знания российского общества об арабских странах. Все это требует обстоятельного рассказа о Сенковском.

Осип Иванович Сенковский принадлежал к обедневшему аристократическому польскому роду. Он родился 19 марта 1800 г. в скромном семейном поместье — деревне Антаголены (в 50 верстах от Вильно) и при крещении получил имя Юзеф (Иосиф) Юлиан ¹⁵. Рано у «его обнаружились блестящие лингвистические способности; к тому же он обладал замечательной памятью ¹⁶. Еще до поступления в коллегиум г. Минска он под руководством своего дяди, мужа сестры матери, профессора Виленского университета Г. Гроддека (1762–1825), овладел древними языками — греческим и латинским.

В семье Гроддеков давно укоренились востоковедные интересы. Основатель рода, выходец из Силезии, еще в XVII в. создал в Гданьске торговое предприятие, которое вело дела в Смирне и Халебе. В следующих поколениях Гроддеков торговые занятия сменились научными, связанными с деятельностью Гданьской академической гимназии, имевшей глубокие востоковедные традиции. Изучение Гроддеками библейской экзегетики сочеталось со знанием арабского языка, как это было принято в европейском востоковедении того времени ¹⁷. Г. Гроддек хотя и изменил этой традиции — стал профессором классической филологии, но был верен идее: «Востоком объясняется Греция, Восток — Грецией» ¹⁸. Таким образом, увлеченность Юзефа Сенковского Востоком имела семейные истоки.

В годы учебы в университете Вильно интерес Сенковского к Востоку и восточной филологии углубился благодаря влиянию Иоахима Лелевеля (1786–1861), одного из руководителей польского восстания 1830 г. С ним Сенковского связывала дружба, продолжавшаяся и после университета. Лелевель читал в университете курс истории; его лекции, подобно лекциям Гизо в Париже и позже Грановского в Москве, имели широкий общественный резонанс и воздействие на умы тогдашней молодежи. Его влияние определило преимущественный интерес Сенковского к восточной истории. Для того чтобы пользоваться арабскими источниками по истории Польши, Лелевель изучал арабский язык. Сенковский прочно усвоил принцип, которому следовал в своей работе: знать язык того народа, чьей историей собираешься заняться. По окончании университета Сенковский уже [11] владел помимо западных и классических языков древнееврейским, новогреческим, арабским, персидским и турецким языками.

В университете он прослушал также курс лекций талантливого физиолога, врача и естествоиспытателя А. Снядецкого (1768–1838). (Отсюда — осведомленность Сенковского в естественных науках.) В доме Снядецкого Юзеф Сенковский приобщился к литературной деятельности «Товарищества шубравцев», в среде которого были живы идеалы европейского просветительства XVIII в. По словам П. С. Савельева, «Снядецкий имел сатирический сгиб ума, во многом сродный с сгибом ума Сенковского», и «молодой, шутливый и веселый кружок Снядецкого не мог не подействовать на раннее развитие врожденной сатирической струны будущего Брамбеуса». Сенковский стал одним из остроумнейших сотрудников «Уличных ведомостей» — газеты «Товарищества шубравцев» ¹⁹. Так в жизнь молодого Сенковского вошла журналистика.

Однако польская профессура видела в нем будущего ученого-востоковеда: едва ли не со студенческой скамьи Юзеф Сенковский готовит к публикации и выпускает в свет перевод с арабского нескольких басен Лукмана, предпослав им обширную вступительную статью. Он изучает мусульманское право и подготавливает к печати разбор и изложение содержания труда Мураджи д'Оссона ²⁰ «Полное обозрение Оттоманской империи», переводит с турецкой рукописи «Путешествие Ахмеда-Эфенди — посла Оттоманской Порты в Берлин через Польские земли в 1784 году». Но Сенковский нуждается в совершенствовании своих знаний. Он стремится к поездке на Восток вопреки российской традиции проходить обучение у тогдашних столпов западноевропейского востоковедения. Друзья Сенковского организуют подписку с целью сбора денежных средств для поездки молодого ученого на Восток.

Талант Сенковского сформировался рано, и в программе своей поездки, им же самим сформулированной, 19-летний юноша с поразительной широтой определяет задачи всей своей будущей научной деятельности. Помимо усовершенствования в арабском, персидском и турецком языках (с чем он блестяще справится) он намерен на Востоке «собрать материалы, которые могли бы послужить со временем к составлению подробной истории восточных народов». По-видимому, во имя этой задачи он позднее приступит к изучению китайского, монгольского, маньчжурского и тибетского языков, но цель слишком грандиозна и вряд ли исполнима; в зрелые годы она преобразуется у Сенковского в неотступное стремление к созданию общей картины мира. Однако в 19 лет творческие возможности кажутся еще беспредельными, и Сенковский в своем путешествии погрузится и в изучение памятников древней истории Передней Азии.

Следуя примеру своего учителя Лелевеля, он придает большое значение выявлению исторических источников и поэтому [12] предполагает «отыскать и списать акты и материалы для [изучения] истории вообще и в особенности истории польской». Однако отнюдь не одна история привлекает внимание Сенковского: в его программе отводится место для ознакомления «с турецкой литературой и с состоянием наук и просвещения у этого народа». В дальнейшем в результате поездки на Восток у него сложится определенное отношение к процессу обновления общественной и культурной жизни современной Османской империи, а в середине 30-х годов XIX в. он будет настаивать на том, чтобы пишущие о Востоке чувствовали «важность современных фактов Востока и необходимость найти для них настоящее объяснение» ²¹. И. Ю. Крачковский отметит влияние Сенковского на российское востоковедение именно в этом отношении: «Можно констатировать, что соприкосновение с живой современностью в арабистике этой эпохи, вероятно (а мы бы сказали: безусловно. — И. С.) не без воздействия Сенковского, было значительно непосредственнее, чем во второй половине XIX в.» ²².

Наконец, комментированное издание Сенковским труда Мураджи д'Оссона «Полное обозрение Оттоманской империи» породило намерение продолжить эту работу более основательно, и в программу вошел пункт: «собрать факты, которые могли бы пополнить и исправить сочинение Доссона» ²³. (Заметим, что спустя три четверти столетия А. Е. Крымский будет прибегать к тому же приему — передавать свои наблюдения и знания через комментированное издание трудов классиков востоковедения.)

Итак, программа составлена, первоначальные средства для поездки собраны, и 1 сентября 1819 г. Юзеф Сенковский выезжает в Стамбул, куда он месяц спустя доберется через Одессу. На первых порах молодой ученый составляет путевые отчеты-статьи и отправляет их в «Виленский дневник» («Dziennik Wilenski»), научно-литературный журнал, в котором принимала участие профессура университета ²⁴. Через несколько месяцев он высылает в тот же «Виленский дневник» (1820, т. 1) обзор «Дивана» Хафиза Ширази с переводом нескольких газелей, а позже — польский перевод персидской рукописи «Некоторые факты о современном состоянии и основах внутреннего управления иранского государства». В дальнейшем, вплоть до самого возвращения, от него приходят лишь письма друзьям, извлечения из которых были позже опубликованы в «Варшавском памятнике» («Pametnik Warszawski»). Дневника, судя по наблюдениям Л. Г. Алиевой, Сенковский не вел, и от времени путешествия до нас дошли лишь его разрозненные и неполные черновые записи, открытые В. П. Демидчиком в архиве Ожешко ²⁵.

В Стамбуле планы Сенковского решительно меняются. Здесь он встречается с графом Вацлавом Ржевусским (1765–1831) (дядей Эвелины Ганской, жены Бальзака), польским востоковедом, совершившим ряд путешествий в арабские страны. Ржевусский [13] принадлежал к венской арабистической школе и издавал совместно с И. Хаммером (1774–1856) «Mines d’Orient» — «первый международный периодический орган по востоковедению» ²⁶. Он представляет молодого ученого российскому посланнику в Стамбуле барону Г. А. Строганову (тому самому, кто полтора года спустя поможет семье Базили тайно бежать из Стамбула, спасаясь от расправы янычар за свои связи с греческим движением). Строганов запрашивает Петербург, и в 1820 г. по высочайшему повелению Сенковского причисляют к Константинопольской миссии в качестве драгомана; в ожидании свободной вакансии он получает разрешение путешествовать по Османской империи, чтобы совершенствовать свои знания для последующей службы. Теперь он материально обеспечен и обретает официальный статус, защищающий его во время пребывания на территории империи. Таким образом, Сенковский получает все условия для работы.

Намерение поступить на службу при Константинопольской миссии возникло у Сенковского еще до отъезда в Стамбул, когда он пытался заручиться рекомендательными письмами от графа Н. П. Румянцева, находившегося в ту пору в Гомеле ²⁷. Возможно, уже тогда Сенковский задумал не возвращаться в Вильно и своей острой, в духе шубравцев, критикой шляхты порывал до известной степени связи с польской средой. Во всяком случае, 15 октября 1820 г. он писал профессору Лелевелю из Дамаска: «Желая оказать благодарность Виленскому университету, в котором я получил образование, и имея искреннее желание, чтобы в моем отечестве развивались науки, я донес Гроддеку, что готов служить Виленскому университету, собирая для него восточных авторов. Я имел осторожность написать ему [о том], что не возвращаюсь на родину, что я получил приглашение вступить в российскую службу в Константинопольском посольстве и что принял это предложение с тою единственною целью, чтобы для собственной пользы усовершенствоваться во всем, касающемся ориентализма, а также о том, что если мне понравится, то могу остаться здесь и целую жизнь» ²⁸.

В. А. Каверин подвергает сомнению искренность Сенковского, писавшего, что он вступил на российскую службу ради «собственной пользы и удовольствия усовершенствоваться во всем, касающемся ориентализма», считая, что Сенковский воспользовался предложением Строганова ради «блестящей дипломатической карьеры». «Предложение Строганова, — пишет Каверин, — провело первую границу между польской наукой, требовавшей от него ученой деятельности во славу своей страны, и его личными намерениями, которые вели его к заботам о своей собственной славе» ²⁹.

А. Е. Крымский, как украинский патриот, не мог простить Сенковскому его «ренегатства» «польской народности» ³⁰ и был склонен не только недооценивать, но и отрицать творческий вклад Сенковского в науку и журналистику. Между тем этих [14] двух востоковедов сближало многое: широта востоковедных интересов, разбросанность научных поисков, незавершенность основных трудов, стремление сочетать научное и литературное творчество, страсть к овладению новыми языками. И того и другого сравнивали со знаменитым полиглотом кардиналом Дж. Меццофанти (1774–1849).

Вряд ли Сенковский не отдавал себе отчета в том, что путь к «блестящей дипломатической карьере» ему, не слишком знатному поляку, лишенному связей, был закрыт. Более того, он не мог не понимать, что свойственные ему внутренняя самостоятельность, широта научных интересов, неуживчивость не могли сочетаться с государственной службой. Да и характер его занятий во время путешествия по Османской империи не свидетельствует в пользу намерения готовиться к «блестящей дипломатической карьере».

25 апреля 1820 г. Сенковский выехал из Стамбула. Восемь дней он провел на берегу Дарданелл, посещая места расположения Трои (греческая классика была всегда в кругу его интересов ³¹). 17 мая он был в Смирне, осмотрел древние памятники в окрестностях города и через Ларнаку отправился в Бейрут, в который прибыл 24 июня; здесь он провел всего несколько дней. Затем через большое промысловое селение Зук-Микайиль Сенковский направился в Айн-Туру, деревню Горного Ливана, где располагалась семинария Антуна Арыды (1736–1820), профессора Венского университета ³², доживавшего на родине последние месяцы жизни. Здесь в обществе пастора шведского посольства в Стамбуле Я. Берггрена (1790–1868) и нескольких христианских юношей из знатных местных семейств Сенковский занимался арабским языком у Арыды до его кончины, последовавшей в ноябре 1820 г. Идею брать уроки у этого знатока ученой традиции и одновременно человека, знакомого с принципами европейского востоковедения, мог подсказать Сенковскому В. Ржевусский, венский ученик Арыды ³³.

О том, как и чем занимался Сенковский в Сирии, мы знаем преимущественно из его «Воспоминаний о Сирии» и писем друзьям. Он почти не покидал пределы Горного Ливана, за исключением путешествия с караваном в Дамаск ³⁴ и посещения Баальбека с его памятниками эллинистической культуры. Он не упускает случая нанести визит эмиру Беширу II «Шихабу, — вероятно, в его Бейтэддинском дворце — и побывать «в домашней церкви его светлости» ³⁵.

Много времени Сенковский уделяет совершенствованию своих знаний в арабском языке, следуя определенной методике, которую изложит в своей вступительной лекции в Петербургском университете в 1822 г. ³⁶. Он выясняет тонкости арабской грамматики со «многими арабскими литераторами» ³⁷, которых А. Е. Крымский именует «грамотеями» духовных кругов или «монастырскими клириками, замечательными знатоками классического арабского языка»; среди них был, например, [15] маронитский священник Булос, деятельный член папской «коллегии Пропаганды» ³⁸. Сенковский имел переписку также с «ученым епископом маронитов, славным матраном Юханной и архиепископом Сирии Гондальфи» ³⁹. Под руководством Арыды, следуя примеру «отца ориенталистов» знаменитого Сильвестра де Саси (1758–1838) и, возможно, венских коллег и учеников Арыды — И. Яна (1750–1816) и А. Оберлейтнера (1789–1832), Сенковский принимается за составление арабской хрестоматии, оставшейся незавершенной ⁴⁰. Он знакомится с монастырскими хранилищами арабских рукописей, делает многочисленные выписки, которые позже использует в своей работе ⁴¹.

Однако, быть может, самым главным его занятием было постижение Востока, его особенностей, социальной и административной системы, законов и обычаев, психологии «азиатского человека». Большую часть приобретенных познаний он применит потом во время преподавания. «Лекции его не ограничивались языком и литературою, — будет вспоминать Савельев, — а были живою энциклопедиею науки о Востоке: по поводу слов он объяснял понятия и идеи; вводил слушателя в местный быт; знакомил с историею и топографиею; выходил нередко из пределов Востока, чтобы показать параллельные явления в Греции, Риме или Европе; разбирал критически европейские сочинения о Востоке и указывал путь к самостоятельным изысканиям. Случалось, что в целую лекцию слушателю его удавалось перевести не более двух, трех стихов или одной фразы прозы, потому что переводимые слова, мысли или картины требовали комментария со стороны профессора, и комментарий этот принимал размеры диссертации или ученого трактата о том или другом предмете. Таким образом, слушатель выносил из его лекции массу разнородных и живых знаний о Востоке...» ⁴².

Одним словом, круг его до крайности напряженных занятий в Сирии далеко выходил за пределы подготовки к дипломатической службе, скорее он готовился к преподаванию.

В «Воспоминаниях о Сирии» и «Эбсамбуле» Сенковский писал о своем тяжком заболевании и отъезде при поддержке самозабвенного путешественника по Востоку, знатного пьемонтца ⁴³, через Сайду, Сур, Акку, Иерусалим и Яффу в Египет. Он еще намеревался вернуться в Сирию ⁴⁴, однако такой случай ему больше не представился. Работа в Сирии прервалась, и Сенковский не счел возможным публиковать даже общие путевые очерки по этой стране, где он был поглощен углубленными занятиями, рассказ о которых не умещался в краткие путевые заметки.

В последующих его работах можно будет встретить несколько любопытных замечаний о Сирии, свидетельствующих о направлении интересов Сенковского. Не без некоторой доли полемического преувеличения он писал о «цветущем состоянии земледелия в горах Ливанских», о большом развитии «мануфактурной и торговой промышленности», о царящем правосудии и [16] «довольно правильном» распределении земельной собственности ⁴⁵. Действительно, это были годы, благоприятные для экономического развития Ливана и растущей его специализации на производстве шелка-сырца, часть продукции которого питала ткачество промысловых ливанских деревень. Процесс обезземеливания крестьянства еще только начинал обостряться.

Любопытно сообщение Сенковского о принятии христианства главой Ливана, предшественником Бешира II, эмиром Юсуфом Шихабом (ум. 1790); (по поводу этого факта в ливанской историографии нет единого мнения). В биографии Арыды, составленной, безусловно, со слов самого ученого, Сенковский пишет: «Арыда принадлежал к одной из важнейших фамилий в своем отечестве, воспитывался в Риме, будучи с детства предназначен к духовному званию, и находился некоторое время в должности придворного священника при эмире Юсуфе, владетеле Ливанских Гор, когда тот принял христианскую веру» ⁴⁶. И. Ю. Крачковекий, опираясь на К. Броккельмана, осторожно пишет о том, что Арыда был «секретарем ливанского эмира» ⁴⁷. Американский исследователь И. Харик, знакомый с документами маронитской патриархии, отрицает слухи о принятии Юсуфом христианства ⁴⁸. Но сообщение Сенковского позволяет усомниться в мнении Харика.

Задолго до первых столкновений между друзами и маронитами ^48а Сенковский обратил внимание на напряженность их отношений (обыденное проявление этой неприязни он описал в «Воспоминаниях о Сирии»). Не без основания он увидел одну из причин такого развития событий в принятии христианства эмиром Беширом Шихабом («перемена веры со стороны царствующего лица была несчастна для подданных» ⁴⁹).

Небезынтересно замечание Сенковского о том, что мы назвали бы многоукладностью социального строя Сирии. Оно было высказано им в связи с критикой поверхностных заметок путешественников: «Но какое обширное поле для розысканий предоставляла ему (французскому поэту, политическому деятелю и путешественнику А. Ламартину. — И. С.) Сирия! Возьмем, например, Дамаск. Мы встречаем в этом торговом городе и кочующего [А]раба, и горца, и горожанина, и поселянина; нравы их частию согласны, частию различны; глаза поражаются смешанными образцами их патриархальной системы, сохранившейся в пустынях и нагорных поколениях, и гражданственности, господствующей на равнинах. Неужели эти характеристические черты не могли быть замечены умом испытательным? Неужели этих явных противоположностей недостаточно было для возбуждения всей деятельности мысли в человеке с высшими логическими способностями?» ⁵⁰.

В ноябре 1820 г. Сенковский приехал в Египет. Он хорошо подготовился к этому путешествию. «В чалме и восточной одежде, изъясняясь по-арабски на чистом сирийском диалекте, хаваджа (monsieur) Юсуф — так называли Сенковского на [17] Востоке — мог безопасно делать наблюдения над нравами и бытом жителей Нильской долины» ⁵¹, — замечает Савельев.

Около трех месяцев Сенковский провел в Каире, изучая египетский диалект. Здесь он оказался в гуще политических событий. Он имел возможность общаться и с избранным европейским обществом, и с окружением Мухаммеда Али (1769–1849). Своим «трактирным приятелем» он аттестует бывшего полковника наполеоновской армии Сева, впоследствии главу генерального штаба египетской армии Сулейман-пашу ⁵². Сенковский был принят и Мухаммедом Али, который не вызвал его симпатий. «Разговор... [египетского правителя], — вспоминал позже ученый, — самый обыкновенный и вовсе не обличает высокого ума. Понятия его о делах — безграмотные. Но предложите ему что-нибудь обещающее большие барыши, это он поймет превосходно и даже удивит вас своей изобретательностью» ⁵³. Свое неприятие Мухаммеда Али и его противоречивой деятельности Сенковский сохранит до конца жизни и будет его выказывать, в частности, критикуя записки путешественников по Египту. В оценках деятельности Мухаммеда Али он разойдется «во мнениях» как с А. С. Норовым (1795–1869), так и с А. А. Рафаловичем.

О. И. Сенковский отказывает египетскому правителю в славе преобразователя. «В одном только отношении Мехмед-Али заслуживает титула преобразователя Египта, — замечает он иронически, — из страны обильной и хорошо заселенной он преобразовал его в пустыню!» Сенковский видит в Мухаммеде Али лишь «египетского деспота», заботящегося о собственном обогащении ⁵⁴. Он не прощает ему гибели на общественных работах многих тысяч людей («таким же образом построены и пирамиды» ⁵⁵), а также разорения «частной ремесленной промышленности», «бесчисленных притеснений» феллахов в связи с насильственным разведением технических культур. В создании «двух или трех училищ» он видит только спекуляцию, в введении регулярной воинской повинности — ту же систему набора, что и в Сеннаре («нападения вооруженных шаек на собственные свои города и селения» ради захвата рекрутов) ⁵⁶.

Впрочем, для современного читателя эти доводы не новы, однако историческая перспектива нам высветлила те стороны, деятельности Мухаммеда Али, которые имели преобразующее значение. Сенковскому, современнику египетского правителя, был важен вопрос о «цене» преобразований, и в этом отношении он стоял на гуманистических позициях.

Рассуждениям европейских журналистов относительно намерений Мухаммеда Али добиться независимости Египта и создать арабское государство Сенковский противопоставляет свои заключения о традиционных чертах политического мышления египетского паши. «Он хочет быть независимым от Турции и между тем остаться турком! — восклицает он. — Напитанный предрассудками и гордостью своего племени и не обладая довольно [18] сильным умом для побеждения их, он презирает арабское народонаселение Египта, его язык, дарования и способности... На кого же он может опереться, разорвав связи с Турецкой империей?» До сих пор египетский правитель рекрутировал в свою армию турецких волонтеров, продолжает рассуждать Сенковский, из Османской империи он черпал кадры чиновников; он угнетал арабов, пользуясь их терпением и покорностью, их преданностью «законному государю, султану, о которого правах как духовного халифа и могуществе как политического "повелителя правоверных" они имеют весьма высокое понятие». Объявление независимости лишает Мухаммеда Али этих преимуществ. «Но, сделавшись независимым, что он такое один посреди арабов, оскробленных его невежественным презрением и ненавидящих в нем своего жестокого грабителя?..» Такое государство не продержится и полстолетия. Вот в чем видит Сенковский причину того, что Мухаммед Али, «к удивлению всей Европы, так долго не объявлял себя независимым» ⁵⁷. Вместе с тем Сенковский считал, что затаенной целью Мухаммеда Али задолго до сирийского похода было не достижение независимости, а захват султанского престола ⁵⁸.

В Египте ученый-востоковед уделяет много времени изучению памятников древности. Свои путешествия он описал в серии очерков, напечатанных в журналах Петербурга и Варшавы ⁵⁹. Пребывание на Востоке Сенковскому пришлось прервать из-за греческого восстания и прокатившихся по империи христианских погромов. «Россия готовилась к разрыву с Оттоманскою Портою, и русские подданные в особенности, как единоверцы с Греками, были не в безопасности в ее владениях» ⁶⁰. На австрийском торговом судне молодой путешественник покинул Египет, направляясь в Стамбул. Путь был небезопасен ввиду военных действий между греческим и турецким флотами и разгула корсарства, так что Сенковский был вынужден оставить часть своих бумаг во французском консульстве в Смирне. Российское посольство уже выехало за пределы Османской империи, и Сенковский оправдывает свое невозвращение в Вильно необходимостью следовать к месту своего служебного предназначения — в Петербург, куда он и прибыл после кратковременного свидания с родными в Вильно в октябре 1821 г.

На первых порах его положение в Петербурге казалось неустроенным: отношения с Османской империей оставались неопределенными, и штаты миссии не имели вакансии ⁶¹. По рекомендации В. Ржевусского Сенковский был благосклонно принят бывшим канцлером Н. П. Румянцевым; для получения звания переводчика ему был назначен экзамен по арабскому языку. Испытания проводил академик X. Френ (1782–1851), на которого Сенковский своими лингвистическими способностями, обширными познаниями и научными устремлениями произвел глубокое впечатление. «Я испытывал его в арабской грамматике, — сообщал 28 октября 1821 г. маститый ученый в своем [19] заключении, аттестующем экзаменующегося, — и нашел его весьма знающим в этой части. Я давал ему переводить арабских писателей, и он легко переводил указанные мною места. В отношении же письма на арабском языке он показал свои сведения, сочиняя при моих глазах целые статьи на этом языке, которые возбудили во мне столько же удивления по легкости, с какой они были написаны, сколько доставили мне истинного удовольствия по чистоте и изящности их слога. Что касается до разговорного языка, в котором г. Сенковский особенно силен, то я не могу и мериться с ним, изучив этот язык только по книгам, рукописям и памятникам; и я чрезвычайно сожалею, что в этом отношении, не будучи законным судьею, не могу воздать должных похвал этому замечательному молодому человеку» ⁶². Свой отзыв Френ завершает не только выражением уверенности в том, что испытуемый будет полезен «на поприще дипломатическом», но и пожеланием, чтобы молодой человек трудился «в области науки». Это свое мнение он вскоре подтвердит в письме к попечителю учебного округа, рекомендуя Сенковского на должность ординарного профессора восточных языков в Петербургском университете. Месяц спустя после экзамена О. И. Сенковский был зачислен переводчиком Коллегии иностранных дел при Азиатском департаменте Министерства иностранных дел.

Довольно быстро этот яркий человек входит в круг петербургских литераторов, обратив на себя внимание первыми публикациями о путешествии в Египет, увидевшими свет в начале 20-х годов XIX в.

Разгром университетской профессуры, учиненный в 1821 г. попечителем Петербургского учебного округа Д. П. Руничем (1778–1860), обвинившим многих видных преподавателей в вольнодумстве, привел к «освобождению» ряда кафедр, в том числе и восточных языков. В январе 1822 г. была выдвинута кандидатура Сенковского, однако утверждение его профессором состоялось только в конце июля, после долгой канцелярской переписки. Дважды дело докладывалось царю. Однако вице-канцлер граф К. В. Нессельроде выражал свое несогласие с назначением молодого человека, лишенного педагогического опыта, экстраординарным профессором, предлагая утвердить Сенковского адъюнктом, а профессора выбрать «в Вене, где находится одно из славнейших заведений сего рода» ⁶³. Сенковский настаивал на немедленном решении вопроса, так как общее собрание Виленского университета 22 апреля 1822 г. выбрало его экстраординарным профессором восточных языков и попечитель Виленского учебиого округа тех лет граф А. Ю.Чарторыйский (1770–1861) просил Петербург утвердить это назначение. Не последнюю роль в окончательном решении вопроса сыграло владение Сенковским турецким языком: в докладе царю от 2 июля 1822 г. подчеркивалось, что это обстоятельство составляет «весьма важную выгоду» «в отношении [20] иностранному департаменту, для которого чиновники, знающие турецкий язык, необходимо нужны во всякое время» ⁶⁴.

18 августа 1822 г. профессор О. И. Сенковский начал занятия в Петербургском университете вступительной лекцией «Об изучении арабского языка». Со временем помимо курсов арабского и турецкого языков он стал читать «очерк литературы мусульманских народов и географии Азии», что в истории университета было первым опытом в преодолении рамок обучения только языку ⁶⁵. К тому же и на занятиях по языку Сенковский, как свидетельствовал П. С. Савельев, сообщал слушателям различные сведения о «живом Востоке».

В трудные для университета годы «высоко, на высоте неизмеримой сравнительно с другими предметами в историко-филологическом факультете, стояло одно преподавание Восточных Языков, — писал В. В. Григорьев, — и это благодаря необыкновенной личности профессора Сенковского» ⁶⁶. «Сенковский был звездою первой величины между преподавателями-ориенталистами», — вторил ему Савельев и подчеркивал, что основными заслугами профессора были как способность глубоко ознакомить слушателей с предметом, так и влияние, оказываемое им «на умственное развитие» студентов и возбуждающее в них «любовь к науке вообще» ⁶⁷. В результате за долгие годы преподавания в университете (1822–1847) О. И. Сенковский сумел выпустить целую плеяду известных востоковедов; среди них назовем М. Г. Волкова (1800–1846), П. С. Савельева, В. В. Григорьева, В. Г. Тизенгаузена (1825–1902) ⁶⁸.

В первое десятилетие деятельности в Петербургском университете Сенковский пользуется влиянием в университетском совете и участвует в делах училищного совета, занимая должность члена этого совета, декана историко-филологического факультета и др. Впрочем, попечитель Петербургского учебного округа К. М. Бороздин, сменивший Рунича в 1827 г., нелестно отозвался об этой роли Сенковского: «Сей профессор и по характеру, и по образу мыслей вовсе не надежен к званию наставника юношества» ⁶⁹. Между тем из-под пера Сенковского вышло «множество деловых бумаг и проектов», отличавшихся «умными практическими мыслями» ⁷⁰, в частности «Записка о необходимости учредить при Санктпетербургском университете особый полный класс восточных языков» (1829).

В этой «Записке» он отмечал «различие» в подготовке научных и практических кадров востоковедов, считая необходимым развивать в университете научную ориенталистику, поскольку только там при широком общем образовании могут сложиться настоящие «ориенталисты, т. е. люди, с ученостью европейскою соединяющие ученость азиатскую». Сеиковекий предлагал, создав «особый полный класс», организовать в нем обучение не только арабскому, персидскому и турецкому, но и китайскому, маньчжурскому, монгольскому, тибетскому, санскритскому, армянскому, еврейскому, сирийскому и халдейскому языкам. [21]

Записка, поддержанная X. Френом и Ф. Шармуа (1793–1869), была передана царю. Последовало распоряжение создать Особый комитет по разработке этого вопроса. В 1830–1832 гг. комитетом была выработана программа преподавания в особом учебном подразделении. Однако новый устав университета (1835 г.) не предусматривал создания специального отделения, а лишь увеличил число восточных кафедр на историко-филологическом факультете ⁷¹. (Как известно, восточный факультет был создан в университете только в 1854 г.)

К середине 1830-х годов интерес Сенковского к университету ослабевает; правда, в 1840 г. он еще баллотируется на пост ректора, но терпит поражение. Теперь он поглощен журналистской деятельностью и начинает манкировать занятиями в университете, хотя и продолжает пользоваться популярностью среди студентов, позже подкрепленной успехами «Библиотеки для чтения». Ректор университета П. А. Плетнев (1792–1865), победивший Сенковского на выборах, раздраженно замечал в 1845 г.: «Юноши думают, что, кто задорен да сарказмами всех осыпает, тот и Бог для современности, не понимая, что из сарказмов многое принадлежит еще покойному Вольтеру» ⁷². К тому времени имя Сенковского часто сочетается с именем Вольтера: его называют «последним вольтерианцем» ⁷³, а в пылу литературной полемики — оскорбительно «Вольтером толкучего рынка» ⁷⁴.

Но вернемся к 20-м годам. В это время Сенковский интенсивно работает. Он выполняет свой долг перед польской наукой и создает двухтомное собрание турецких источников по истории польско-турецких отношений, включавшее извлечения из летописей Ходжи Саад ад-Дина, Наймы, Решид-эфенди, Васиф-эфенди и т. д. ⁷⁵. Содержание томов вызвало неудовольствие польской читательской среды. По словам Савельева, польские журналисты «приняли эти переводы за сатиру, сочиненную Сенковским на их храбрых предков» ⁷⁶. Попутно Осип Иванович готовил издание извлечений из турецких источников по истории России, и два комментированных перевода были им опубликованы в разное время ⁷⁷. Несколько его работ было связано с историей Средней Азии, одна из них — «Дополнение к общей истории гуннов, тюрков и монголов, содержащее краткое изложение истории господства узбеков в великой Бухаре со времени их поселения в этой стране до 1709 г. и продолжение истории Хорезма со времени смерти Абу-л-Гази-хана [1663] до той же эпохи» ⁷⁸ — не только продемонстрировала блестящие лингвистические способности автора и была благосклонно встречена европейскими востоковедами, но и открыла научно-издательскую деятельность Петербургского университета, так как была помещена в первой брошюре «Объявлений публичного преподавания наук в императорском Санкт-Петербургском университете» ⁷⁹.

Затем его интересы «перемещаются восточнее»: он изучает китайский, монгольский, маньчжурский и тибетский языки («принадлежавшие ему экземпляры словарей этих языков исписаны [22] все его заметками карандашом» ⁸⁰) и обращается к истории Золотой Орды, предполагая написать специальную работу, поскольку «сочинение это может быть небесполезно для русской истории и для истории Азии вообще» ⁸¹, — сообщает он известному востоковеду Г.-Ю. Клапроту (1783–1838). (И мы снова видим стремление Сенковского к осмыслению истории Азии в целом.) Этот замысел остался невыполненным, возможно, как он сам писал в том же письме Клапроту, из-за скудости и противоречивости сообщений источников. Попытки Френа в 1832 г. возвратить Сенковского к этой работе успеха не имели. Однако занятия последнего в этом направлении не прошли бесследно. В начале 30-х годов он направляет интересы В. В. Григорьева в сторону изучения источников по истории Золотой Орды, а в 40-е годы среди его учеников был В. Г. Тизенгаузен — историк Золотой Орды.

В 1825 г. в Петербург приезжает спутник Сенковского в путешествиях по Сирии, шведский арабист Я. Берггрен, и Сенковский начинает редакторскую работу над словарем арабского разговорного языка, составленным Я. Берггреном, который, по замечанию И. Ю. Крачковского, являлся, «в сущности, первой серьезной работой по арабской диалектологии» ⁸². В типографии Академии наук было напечатано 19 листов словаря, после чего издание прервалось (согласно Савельеву — «за неимением средств», а по И. Ю. Крачковскому — из-за «разногласия с неуравновешенным сотоварищем и редактором» ⁸³). Завершил свою работу Я. Берггрен в Швеции только в 1844 г.

О. И. Сенковский оказался первым среди арабистов, кто обратил внимание на ошибки в переводах с арабского знаменитого австрийского востоковеда и дипломата Й. Хаммера, и, как он сам отмечал в 1837 г., пример его «смелого удара по гордому шарлатанству нашел подражателей» среди крупнейших западноевропейских арабистов ⁸⁴. Речь идет о сочинении Сенковского, написанном в 1827 г., — «Письмо Тютюнджю-Оглу-Муста-фы-Аги, настоящего турецкого философа, к одному из издателей "Северной пчелы"» ⁸⁵. «Письмо» наделало много шума благодаря той пародийной форме, какую придал ему ученый. Серьезный критический разбор одного из сочинений Хаммера был облечен в текст простодушного письма сына табачника из Яффы, торгующего мылом в петербургском гостином дворе и случайно наткнувшегося на работу Хаммера, которую он якобы обнаружил среди бумажной макулатуры, приобретенной им для завертывания мыла. «Письмо» будто бы было представлено Фаддею Булгарину, одному из редакторов «Северной пчелы», другим юмористическим персонажем этого произведения — Кутлук-Фулади, «бывшим послом двора Бухары в Хиве (т. е. древней Германии), ныне продавцом самаркандских абрикос[ов] и литератором»; при этом были спародированы тогдашние правила публикации восточного источника. Между прочим, в «Письме» нашли отражение реальные впечатления Сенковского от [23] пребывания в Яффе и содержатся сведения о системе монополий, установленных вали Аккского эйалета Абдаллах-пашой. Как заметил П. С. Савельев, ошибки Хаммера в этой работе были обнаружены «самым беспощадным образом и в то же время беззлобно, с непритворною веселостью и меткими сарказмами, которые убийственнее всякого оружия для несчастного автора» ⁸⁶.

В этом сочинении литературный талант как бы соперничал с научным, придавая всему сочинению характер некоей мистификации, позже так часто используемой Сенковским и осуждаемой частью ученого мира (как это, кстати, случилось и с «Письмом»). Чрезвычайно метко охарактеризовал эту особенность творчества ученого и литератора современный итальянский исследователь творчества Сенковского Педротти: «К ужасу и горечи его современников!, Сенковский использовал сатиру для выражения своего научного скептицизма, для осмеяния или разоблачения почти всех ученых "грехов" тех времен. Казалось, у него не было ничего святого. Самые почитаемые догматы учения становились предметом безжалостной пародии, игривой насмешки, гротескной карикатуры его сатирического пера. Он никогда не нападал на саму науку, а только на научную схоластику, ее догмы и притязания. Явный дуализм, однако, сделал его чем-то вроде загадки, и он снискал репутацию умышленного мистификатора» ⁸⁷.

Востоковедные работы Сенковского обращают на него внимание ученого мира: «Краковский университет поднес ему диплом на звание доктора философии (в августе 1826 г.); кроме петербургского Вольного Общества Любителей Словесности (в декабре 1821) он избран был в действительные члены Общества Любителей Наук в Варшаве (в 1823), Ученого Общества при Краковском университете (в ноябре 1826), Азиатского Общества в Лондоне (1827) и в члены-корреспонденты Санктпетербургской Академии Наук (в декабре 1828) » ⁸⁸, куда его рекомендовал Френ.

О. И. Сенковский не завершил, как он обещал во вступительной лекции в 1822 г., работу над хрестоматией, но с 1823 г. в петербургских журналах начали публиковаться его восточные повести ⁸⁹. В блестящем исследовании «Источник "Витязя буланого коня" и других восточных повестей Сенковского» И. Ю. Крачковский установил, откуда Сенковский черпал материал для своих повестей. Это был сборник-антология исторических рассказов и анекдотов Мухаммеда Дийаба ал-Итлиди (XVII в.), составленный около 1689 г. Не без основания Крачковский полагал, что Сенковский обращался к рукописи ал-Итлиди «со следами какой-то обработки ‘Ариды» ⁹⁰. Он также констатировал, что на протяжении 20-х годов литературные приемы Сенковского при работе над этими материалами претерпели большую эволюцию: если ранняя повесть «Бедуин» представляет собой почти точный перевод, то последующие произведения во [24] все большей степени становятся литературными обработками источника; более поздние — «Смерть Шанфария» (1828) и «Антар» (1833) ⁹¹ — «уже не являются переводами в том смысле, как предшествующие, а свободно обрабатывают мотивы знакомых нам арабских героических сказаний, не придерживаясь текста определенного оригинала» ⁹². Наконец, на восточном сюжете построены «иронически пародийные» повести типа «Счастливец» ⁹³, которые, по мнению Крачковского, станут излюбленными во второй половине творчества Сенковского. Исключение для этого периода составит художественный перевод Моаллаки Лебида, приложенный к очерку «Поэзия пустыни, или поэзия Аравитян до Магомета». В очерке помимо общих сведений о джахилийской поэзии содержатся переводы отрывков из сочинений некоторых доисламских поэтов ⁹⁴.

Таким образом, вместо издания хрестоматии ⁹⁵ был создан цикл восточных повестей, восхитивший современников и повлиявший на русскую литературу. Прочитав «Витязя буланого коня» в «Полярной звезде», А. С. Пушкин написал 8 февраля 1824 г. из Одессы А. А. Бестужеву: «Арабская сказка прелесть; советую тебе держать за ворот этого Сенковского», что, кстати говоря, и сделал Бестужев, напечатавший до закрытия «Полярной звезды» еще три восточные повести Сенковского ⁹⁶.

И. Ю. Крачковский высоко оценивает эти восточные повести. По его авторитетному мнению, Сенковский «едва ли не впервые в широкой литературе» направил жанр «восточных повестей», хорошо известный и в XVIII в., «в русло подлинного восточного материала» ⁹⁷. Более того, ученый-арабист полагает, что поскольку Сенковский не создал «в арабистике капитальных трудов», то «основной результат его деятельности сказался главным образом в усилении "ориентализма" в русской литературе» ⁹⁸. С этим последним тезисом мы позволим себе не согласиться.

Если уж оценивать роль Сенковского в арабистике, то ее нельзя оторвать от вклада его в российское востоковедение в целом. И здесь надлежит с полным вниманием отнестись к словам В. В. Бартольда: «Сенковский и Казем-Бек своими лекциями создали русское востоковедение; почти все русские ориенталисты следующих поколений были учениками одного из этих двух ученых или учениками их учеников» ⁹⁹.

Итак, к середине 1830-х годов завершается определенный этап творческого пути О. И. Сенковокого, связанный преимущественно с его университетской деятельностью. Он отмечен блестящим преподаванием языков, постановкой новых учебных курсов — словесности мусульманских народов и географии Азии, насыщением лекций материалами о «живом Востоке», содействием расширению круга преподаваемых восточных языков. В это время Сенковским создаются комментированные переводы исторических сочинений с турецкого и персидского языков. Но не только эти работы были вкладом в развитие культуры [25] перевода с восточных языков — определенную роль сыграла и строгая критика Сенковским непрофессионализма в этой сфере. Наконец, в эти годы Сенковский внес свою лепту в развитие диалектологии, что отмечено И. Ю. Крачковским ¹⁰⁰.

В последующие два десятилетия Осип Иванович продолжает свои востоковедные занятия, но не столь систематично и преимущественно в связи с помещаемыми в «Библиотеке для чтения» критическими разборами работ по Востоку. В них он высказывает глубокие мысли, до сих пор, на наш взгляд, не потерявшие своего значения.

Анализ взглядов Сенковского на историю и культуру Востока — вопрос большой и особый. Им небезуспешно занималась Л. Г. Алиева, однако в полной мере оценить значение высказанных Сенковским суждений в наш век узкого профессионализма едва ли под силу специалисту по одной дисциплине. Остановимся лишь на некоторых общетеоретических представлениях Сенковского и его наблюдениях относительно истории стран Востока, оттеняющих гуманистические взгляды ученого и имеющих до известной степени отношение к пониманию значения «Воспоминаний о Сирии».

Прежде всего Сенковскому чужд европоцентризм. Он придерживается представления о том, что Европа и Азия — разные культурно-исторические миры, но равно достойные уважения. Для того чтобы понять Восток, «надобно сперва освободиться от огромной тяжести своих предрассудков... — пишет он. — Когда изыскатель свергает с себя дряхлую оболочку европейского человека, он должен еще преодолеть бесчисленные препятствия, проистекающие от различия нравов, понятий и языка. Выражения, которые он употребляет в Европе и (которые отвечают у нас за вещи, очень неверно изображают различные части общественного порядка на Востоке, так что нашими словами многого нельзя объяснить: он должен выучиться мыслить на чуждом ему языке» ¹⁰¹. Нужно быть космополитом для «рассматривания сравнительных достоинств и недостатков общества», столь отличающегося от европейского ¹⁰². Он ведет войну против применения европейской терминологии к восточным институтам: «...не должно обманывать себя произвольными переименованиями предметов, называя азиатские вещи европейскими терминами: это — вернейшее средство поставить все в ложном свете и вместо настоящего вида дать маскарад истины» ¹⁰³.

Итак, первое условие научного подхода к данной проблеме заключается в необходимости понять Восток, исходя из его собственной организации, институтов, представлений. Сенковский ставит еще одно важное условие такого подхода: дабы не повторять «обветшалые сказки о восточном обществе», надобно не принимать «исключение за правило и правило за исключение», тогда ложное заключение, основанное на подлинном случае, не станет обманывать «всех своим правдоподобием» ¹⁰⁴. (Надо сказать, что оба тезиса звучат поразительно современно, [26] хотя поставлены все-таки в иной общетеоретический контекст: Сенковский сопоставляет современную ему европейскую цивилизацию с традиционным Востоком. Взгляды о стадиальности развития общества, по-видимому, прошли мимо его внимания, хотя поиски сравнительно-исторических параллелей в его работах присутствуют.)

Вместе с тем Сенковский видит общность азиатских порядков и, как у него это часто случалось, в полемическом пылу ее преувеличивает. «Азия по всему пространству своему одинакова» ¹⁰⁵, — восклицает он. Впрочем, несколькими страницами далее он делает оговорки: в Китае мы видим «еще более чем настоящую Азию — Азию преувеличенную — самую азиатскую Азию, какую только можно себе «представить европейским воображением» ¹⁰⁶, т. е. азиатская общность все-таки не абсолютна.

Каков же, по мнению Сенковского, путь к познанию Востока, что является «ключом к восточному небу»? «Ключ» к Востоку, утверждает он, «не что иное, как правильное понятие об основных началах экономии, администрации и правительства Востока» ¹⁰⁷. Казалось бы, трудно ожидать такой основательности в подходе к изучению Востока на заре российского востоковедения! Сенковский пытался обратиться к рассмотрению экономического строя азиатских обществ, высказал немало ложных суждений и, как выразился А. И. Герцен о его литературно-критической деятельности, «убрал паруса и вскоре совсем стушевался» ¹⁰⁸, признав, что ни один из «фактов» экономической жизни Востока «не был обработан и отнесен к своему разделу политической экономией» ¹⁰⁹.

Зато относительно государственного устройства азиатских обществ Сенковскому принадлежат любопытные заключения. Прежде всего он обратил внимание на значительное развитие органов самоуправления, доказывая, что восточное государство зиждется отнюдь не на военном принуждении, а на своеобразном сочетании правительственной власти и общинных институтов. Пока султан будет сообразовываться с этим принципом, «дотоле ему не будет надобности в помощи ни старинного ятагана, ни нового штыка — а эта стихия (так Сенковский называет «народное правление», на деле же речь идет о местном самоуправлении. — И. С.) есть глубокое чувство гражданской свободы, которым проникнут каждый турок, и совершенное незнание свободы политической и западных мечтательных теорий. Стесни он гражданскую свободу и познакомь мусульман с либеральными идеями, с волшебством пустых и громких слов, которые так страшно свирепствуют в умах Запада, — вот и будут возмущения» ¹¹⁰. «Турецкая система не так глупа... она даже умнее иной представительной» ¹¹¹, — заключает он.

Надо сказать, что сентенции подобного рода позволили А. Е. Крымскому отозваться о Сенковском как о «пошлом остряке над передовыми течениями Запада» ¹¹². Между тем Сенковский заслуживает того, чтобы его читали внимательнее. [27]

Конечно, он преувеличивает степень корпоративных «свобод» в Османской империи, ибо и община, и цех, и городской квартал находились под определенным контролем верховной власти, а их члены в рамках этих корпораций должны были придерживаться регламентированных норм поведения. В дальнейшем, по мере реформирования политико-административной системы, местное самоуправление вопреки предсказаниям Сенковского было заметно ограничено и квазипредставительные органы (разного рода местные советы) получили права, какими ранее пользовались корпоративные институты. Одновременно начали распространяться и современные понятия о политических правах подданных. Но это произойдет спустя десятилетия после того, как писал Сенковский. А в 1835 г. в османской системе управления еще большую роль продолжали играть корпоративные учреждения, прерогатив которых не затрагивали преобразования султана Махмуда II.

Сам Сенковский был приверженцем реформ Махмуда и еще до провозглашения Гюльханейского хатт-и шерифа (1839 г.) понял смысл правительственной политики, направленной, по его словам, на стеснение самовластия чиновников, обуздание военной жестокости, защиту собственности от грабежа, увеличение «народных средств» ¹¹³.

Его выпады в адрес европейских либеральных идей и институтов отчасти объясняются тем, что он в заимствовании европейских учреждений предчувствовал угрозу политического вторжения Европы. Призыв А. Ламартина к «самым несчастным страдальцам этой (европейской. — И. С.) образованности, самой порочной и безнравственной части народа переселиться на "варварский Восток", чтобы просветить и возродить его», Сенковский проницательно расценил как намерение исправить «зло в своем отечестве», т. е. снять там социально-политическое напряжение (что, кстати, послужит одним из стимулов французской оккупации Сирии в 1860 г.). «Так вот к чему приводит автора торжественное человеколюбие — бросить Деянирино платье западных злоупотреблений на простоту восточных нравов и учреждений!» ¹¹⁴, — заключает Сенковский.

Впрочем, не следует думать, что Сенковский — безнадежный консерватор и востокофил: «...при беспристрастной оценке того и другого (западного и восточного. — И. С.) хорошего нельзя же не признать, что наше европейское хорошее, хорошее положительное, в тысячу раз лучше, вернее и благороднее азиатского хорошего, отрицательного и страдательного» ¹¹⁵. Это высказывание связано со сравнением активной экономической политики правительств Европы и «бессилия и принужденного невмешательства власти в жизнь народную» в Азии, — как он думает, из-за отсутствия достаточных казенных средств ¹¹⁶. Таким образом, Сенковский не был склонен преувеличивать функции по организации общественного производства восточного государства. [28]

Сенковский сопоставил государственное устройство Османской империи и Китая, в результате чего выявил черты сходства между отдельными учреждениями; источник этой общности он находит в «Уложении» Чингис-хана ¹¹⁷. Еще более любопытны его толкования некоторых социальных и политических институтов Османской империи. Так, он объясняет различие между деребеями и аянами ¹¹⁸ — вопрос, к которому недавно вновь обратились османисты.

Однако большее внимание Сенковский уделяет духовной культуре восточных народов, проявляя (подобно А. Е. Крымскому) особый интерес к простонародному сознанию.

Сенковский высказал несколько наблюдений об особенностях мышления человека традиционного восточного общества. «Дух анализа неизвестен восточным» ¹¹⁹, — констатирует он; в восточном сознании господствуют схоластические умозаключения, поэтому свидетельство «великого Аристотеля», читаем в его «Воспоминаниях о Сирии», оказывается убедительнее всех логических доводов, а новый художественный образ в языке ценится не меньше новой мысли.

В «Затмении солнца» (первая часть «Воспоминаний о Сирии») Сенковский стремится уяснить, откуда в народном сознании возникло представление о связи, якобы существующей между «великим драматическим представлением Вселенной» и бедствиями на Земле. Однако, как сын эпохи Просвещения, он может лишь вывести заключение о том, что «сама природа заодно с судьбами нашего рода старается утвердить человека в суеверии!» Иными словами, он ищет ответ в тех логических построениях, которые, по его мнению, должны быть проделаны восточным человеком, чтобы связать явления природы с судьбой общества. Между тем современные культурологические исследования показали, что разгадка кроется в той картине мира, которая существует в народном мировосприятии (сюда относится, в частности, представление о том, что судьба Вселенной решается высшими силами, а человеку лишь дано по роковым знакам неба предугадать грозящие беды).

Автор «Воспоминаний о Сирии» проливает свет на некоторые черты народного мироощущения. Так, он описывает в общем мирные взаимоотношения представителей двух различных религиозных групп ливанского населения — друзов и маронитов (картина отдыха и беседы в придорожном трактирчике — дуккане), но вместе с тем показывает идейную подоплеку обыденной взаимной неприязни (обвинения в колдовстве, культовой «нечистоте» и т. п.).

Несмотря на юмор и иронию, с какой Сенковский передает некоторые ситуации в «Воспоминаниях о Сирии», он полон симпатии к жителям страны, какие-либо расовые предрассудки ему чужды, он испытывает интерес и уважение к чужой культуре. В противовес распространенным в христианском мире представлениям о присущем мусульманам фанатизме он рисует [29] в «Преступных любовниках» (вторая часть «Воспоминаний о Сирии») картину христианского религиозного рвения, также способного на крайнюю жестокость, особенно если затрагиваются политико-конфессиональные интересы (угроза героя рассказа уйти в Сайду под покровительство паши могла расцениваться как намерение обратиться в ислам, и тогда духовенство подняло жителей на расправу). Может быть, Сенковский знал о безжалостной мести маронитского духовенства Асаду Шидийаку за переход в протестантизм ¹²⁰.

Однако все эти и многие другие идеи, рассеянные по разным работам Сенковского, не получили своего развития, и большого, цельного исследования о Востоке он не создал. Безусловно, одной из причин этого был максимализм его требований к такому исследованию ¹²¹. Для того чтобы выполнить условия, которые он предъявлял к написанию подобного сочинения, требовались годы, а где их было взять, если им одновременно двигало стремление к познанию всего окружающего мира и к историко-философскому его осмыслению?! К тому же он был прирожденным просветителем, стремящимся «работать хорошо и быть полезным» людям, а с годами у него усиливалось тяготение к литературному творчеству. Наконец, нужда в средствах, чтобы содержать дом, и честолюбие... К 35 годам нужно было найти разрешение всем его дарованиям, устремлениям, заботам.

Выход нашелся в издании своего собственного журнала «словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод» ¹²². И в течение следующих 12 лет для Сенковского «наука стала журналом, личная жизнь — позицией журналиста» ¹²³, а для «Библиотеки для чтения» это было «время славы и величия» ¹²⁴.

Журналистская деятельность Сенковского — особая тема. Она стала предметом специального изучения В. А. Каверина. Здесь же следует подчеркнуть, что Сенковский весьма серьезно рассматривал общественную задачу своего журнала — воспитание широкого круга «способных читателей». И «Библиотека для чтения» явилась «первым массовым журналом» с пятью тысячами подписчиков ¹²⁵. Во имя выполнения этой задачи Сенковский стал одним из инициаторов и редакторов первого в России энциклопедического словаря — Энциклопедического Лексикона, издаваемого А. А. Плюшаром (1806–1865). В рецензии на первый том словаря Сенковский отмечал, что «Библиотека для чтения» и Энциклопедический Лексикон связаны «единым планом» и что в журнале можно «говорить публике, вооруженной такою книгою (как Лексикон), обо всем в свете, и она вас поймет» ¹²⁶.

Востоковедная тематика, представленная едва ли не в каждом томе «Библиотеки для чтения», заметно отличает журнал от остальных российских периодических изданий того времени. «Воспоминания о Сирии», в частности, появились в пятом, [30] майском томе первого года издания журнала и были подписаны одним из псевдонимов Сенковского — Осип Морозов ¹²⁷.

Энциклопедический Лексикон Плюшара также имеет свою особенность, выделяющую его из числа всех зарубежных энциклопедий того времени: помимо солидно разработанной по тому времени русской тематики в нем значительное место отведено востоковедным сюжетам. Сенковский даже называет востоковедную часть Лексикона «русской Biblitheque Orientale д'Эрблота ¹²⁸, умноженной исследованиями двух последних столетий».

Осип Иванович был бессменным редактором восточного отдела Лексикона, который он вел вместе со своими учениками — П. С. Савельевым и В. В. Григорьевым. Свою задачу в распространении востоковедных знаний он рассматривал как выполнение определенной миссии, возложенной историей на Россию. «Знание Востока составляет для многих европейцев, можно сказать, роскошь просвещения, плод любознательности и далеко распространенной ученой деятельности... — цитирует он предисловие к тому 9 Энциклопедического Лексикона в своем критическом разборе этого тома (и целиком согласен с цитируемым). — Напротив, для России знакомство с Востоком есть предмет не простого любопытства, а насущной потребности. Образованные люди всех земель от нас ждут основательных сведений о тамошних странах и народах. Из всех европейцев только мы, русские, живем на рубеже Востока и Запада, имеем восточные племена в своем составе; только у нас есть сношения с этими народами не посредством одних дипломатических агентов, а сношения частных людей с частными людьми, домашние и непрерывные» ¹²⁹. И снова нас поражают гражданская осмысленность творческих начинаний Сенковского и его высокое чувство ответственности перед обществом.

К сожалению, издание Энциклопедического Лексикона оборвалось на томе 17, охватив, по существу, лишь начальные буквы алфавита.

Десять лет невероятно напряженного, обычно ночного труда по изданию «Библиотеки для чтения» — формирование содержания журнала, тщательное редактирование, а иногда дописывание и переписывание представленных материалов, создание собственных научных статей, литературных произведений, критических разборов и т. п. (а каждый из ежемесячно аккуратно издаваемых к сроку томов достигал едва ли не 20 печатных листов) — подорвали здоровье Осипа Ивановича, вызвав расстройство нервной системы. Его интерес к журнальной деятельности стал угасать. К концу 40-х годов, сохранив за собой совладение и общее руководство журналом, он передал «Библиотеку для чтения» в чужие руки.

В 50-х годах он ведет замкнутый образ жизни, оживляемый музыкальными вечерами, которые устраивала его жена, неплохой музыкант, и «на которые стали являться все знаменитые [31] артисты Петербурга и приезжие — Лист, Контские, Гензельт, Тальберг, Виётан и другие» ¹³⁰.

4 марта 1868 г. Осип Иванович Сенковский скончался.

* * *

Читатель, безусловно, получит удовольствие от прочтения «Воспоминаний о Сирии», этого образца русской прозы 30-х годов XIX в., оценит мягкий юмор, образованность автора как арабиста и редкую его наблюдательность; кроме того, в описаниях непритязательных сцен из ливанской народной жизни заложена нема

Комментарии

1 [Сенковский. Рец. на:] Энциклопедический Лексикон. Т. 1. СПб., 1835. — Библиотека для чтения. 1835, т. 11, ч. 2. Отд. V. Критика, с. 34.

2 Каверин В. Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского — журналиста, редактора «Библиотеки для чтения». Л., 1929, с. 8 (далее: Каверин).

3 Осип Иванович Сенковский (барон Брамбеус). Воспоминания Е. Н. Ахматовой. — Русская старина. 1889, № 5, с. 308.

4 Каверин, с. 178. Известный русский востоковед П. С. Савельев (1814– 1859), ученик О. И. Сенковского, имел по этому поводу иную точку зрения: «Словесность собственно — произведения литературные, повести, рассказы, очерки нравов и характеров и литературная критика — все то, чем он наиболее прославился в публике, было для его ума развлечением после серьезной работы мысли, переменою занятий вместо отдыха, которая открывала простор его воображению и остроумию. Эти блестящие импровизации его фантазии — импровизации потому, что изливались с его пера с легкостью устной беседы, — всегда обозначены печатью своеобразного ума и нередко возвышаются до художественности». См.: Савельев П. О жизни и трудах О. И. Сенковского. — Собрание сочинений Сенковского (Барона Брамбеуса). Т. 1. СПб., 1858, с. XIV (далее: Савельев).

5 Крачковский И. Ю. Очерки по истории русской арабистики. — Избранные сочинения. Т. 5. М — Л., 1958, с. 54; Савельев, с. С, С1.

6 Савельев, с. XII.

7 Осип Иванович Сенковский..., с. 309. Савельев писал: «Знать все, что может знать человек в свое время — было целью его жизни, жаждой и пищей его ума. Азиатский Восток, классическая древность, европейские литературы средних и новых времен, разносемейные языки и словесности, естествознание, археология, механика, музыка, астрономия, светопись, акустика, медицина, политическая экономия — все изучал он, всего касалась его мысль, обо всем он писал и во всем написанном оставил след своего ума, новые мысли или сомнения, ипотезы, наведения или указания, возбуждающие новые вопросы (Савельев, с. XII–XIII).

8 См.: Каверин, с. 36.

9 Каверин, с. 58. О Лелевеле см. ниже.

10 Герцен А. И. Литература и общественное мнение после 14 декабря 1825 года. — Собрание сочинений в тридцати томах. Т. 7. М., 1956, с. 219 (далее: Герцен). Герцен многократно возвращался мыслью к личности Сенковского. Его высказывания о нем противоречивы, иногда поверхностны, порой вызваны сиюминутным раздражением. Противопоставляя Белинского Сенковскому, Герцен, как революционер-демократ, отдавал безусловное предпочтение «неистовому Виссариону», а не «последнему вольтерианцу». В то же время Герцен пытался отвести от Сенковского «всякое подозрение в правительственной ориентации» (Каверин, с. 8). «Мы не разделяем все же мнение тех, — писал Александр Иванович, — кто усматривал в журнале какую-либо правительственную тенденцию. Его с жадностью читали по всей России, чего никогда не случилось бы с газетой и книгой, написанной в интересах власти». В скептицизме Сенковского он видел тенденции, очищающие общественную атмосферу России: «Поднимая на смех все самое святое для человека, Сенковский невольно разрушал в умах идею монархии... Сенковский целиком принадлежал своему времени; подметая у входа в новую эпоху, он выметал вместе с пылью и вещи ценные, но он расчищал почву для другого времени, которого не понимал. Он и сам это чувствовал; как только в литературе проглянуло что-то новое и живое, Сенковский убрал паруса и вскоре совсем стушевался» (Герцен, с. 220–221).

11 Библиографию трудов о Сенковском см.: Алиева Л. Г. О. И. Сенковский — путешественник и востоковед. Душ., 1977 (канд. дис).

12 [Сенковский. Рец. на:] Архипелаг и Греция в 1830 и 1831 годах. Сочинение Константина Базили. Две части. СПб., 1834. — Библиотека для чтения. 1835, т. 8, ч. 1. Отд. V. Критика, с. 23.

13 [Сенковский. Рец. на:] Босфор и новые очерки Константинополя. Сочинение Константина Базили. СПб., 1836. — Библиотека для чтения. 1837, т. 20, ч. 1, отд. VI. Литературная летопись, с. 20: «Новое сочинение г. Базили, без сомнения, написано приятно и отличается тою же занимательностью, как и два прежние. Но г. Базили подвергается опасности испытать судьбу тех путешественников, которые, побывав в одной земле, вечно и при всяком случае говорят о ней: его не станут слушать! После одного путешествия по Турции или, точнее, около Турции пять томов очерков без плана, без связи — полно! Это наконец наскучит. Очерки да очерки: весьма хорошо сделал бы автор, если б перестал черкать и написал правильное сочинение о своем предмете, тем более что три четверти этих "Новых очерков" выписаны из разных сочинений о Турции: почти на каждой странице встречаете знакомые вам места, которые вы прежде читали. Если выписывать, так уж выписывать систематически, для составления полной и удовлетворительной картины. Это — наше мнение». И Базили десятилетие спустя создаст систематически проработанное глубокое исследование «Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях». Одесса, 1861–1862; СПб., 1875; М., 1962.

В библиографии трудов О. И. Сенковского (Савельев, СХ1У–СХХХУШ) рецензии на книги К. М. Базили не упоминаются, однако и стиль и содержание отзывов выдают перо Сенковского. Кстати, для Базили это также не составило тайны, и он затаил обиду на редактора и автора большинства статей «Библиотеки для чтения».

14 Каверин, с. 154.

15 Алиева Л. Г. О. И. Сенковский..., с. 17. Савельев называет деревню Антоколон (с. XVI).

16 Сенковский «приводил в изумление профессоров своею памятью, удерживавшею в себе навсегда все однажды ею принятое. Она не изменила ему и до конца его жизни». См.: Савельев, с. XVII–XVIII.

17 См.: Алиева Л. Г. О. И. Сенковский..., с. 22–28.

18 Савельев, с. XIX.

19 Савельев, с. XX–XXI.

20 Мураджа д'Оссон (Хасаноглу Муратджан; 1740–1807) — сын армянского торговца, дипломат на шведской службе, ориенталист, автор описания Османской империи XVIII в. (Tableau [general] d’Empire Ottoman. Vol.1–2. Р. 1787–1790). Его сын Константин Доссон был шведским посланником в Берлине; опубликовал в Париже в 1820 г. том 3 — добавление к труду отца. Один том сочинения д'Оссона был переведен и опубликован в России в конце XVIII в.: Полная картина Оттоманской империи в двух частях. Труды господина д'Оссона. Т. 1. СПб., 1795. См. также примеч. 25 к вступительной статье о П. П. Львове.

21 Сенковский О. И. Способности и мнения новейших путешественников по Востоку. — Собрание сочинений... Т. 6. СПб., 1859, с. 72.

22 Крачковский И. Ю. Очерки..., с. 81.

23 Программа Сенковского цит. по: Каверин, с. 14; см. также: Алиева Л. Г. Письма О. И. Сенковского с Востока. — Восточная филология. Вып. 2. Душ., 1973, с. 59.

24 Это были статьи «Из Вильно через Одессу в Стамбул», в которой Сенковский подвергает критике быт и нравы польской шляхты, и «Описание Одессы» (см. соответственно: Виленский дневник. 1819, т. 2, с. 565–591; 1820, т. 1, с. 146–165).

25 Алиева Л. Г. Письма О. И. Сенковского с Востока, с. 53; она же. О. И. Сенковский..., с. 73–76.

26 Крачковский И. Ю. Очерки..., с. 63.

27 См.: Каверин, с. 234, примеч. 2. Н. П. Румянцев (1754–1826) был в 1807–1814 гг. министром иностранных дел России; его библиотека легла в основу Румянцевского музея. Он принимал участие в сборе документов и материалов по истории России как внутри государства, так и за границей, субсидируя некоторые издания.

28 Цит. по: Каверин, с. 21.

29 Каверин, с. 21.

30 Крымский А. Е. История новой арабской литературы (XIX — начало XX века). М., 1971, с. 241.

31 Достаточно упомянуть следующие его сочинения: Древний гекзаметр. — Собрание сочинений... Т. 7. 1859, с. 217–330; Одиссея и ее переводы. — Там же, с. 331–520.

32 См. примеч. 20 к «Воспоминаниям о Сирии».

33 Крачковский И. Ю. Источник «Витязя буланого коня» и других восточных повестей Сенковского. — Избранные сочинения. Т. 1. 1955, с. 231.

34 В пределах ливанского эмирата Шихабов передвижения были безопасны, и Сенковский совершал там переезды только с погонщиком ослов, но в Дамасском пашалыке разбойничали шайки бедуинов, и путешественники присоединялись к охраняемым торговым караванам.

35 Сенковский О. И. Способности и мнения новейших путешественников по Востоку, с. 110. Эмир Бешир II Шихаб (1767–1850), правитель полуавтономного ливанского эмирата между 1788 и 1840 гг., достиг определенных успехов в политике укрощения феодального произвола ливанских мукатаджи (владельцев наследственных земельных пожалований) и укрепления собственной власти, основанной на патримониальных началах.

36 См. примеч. 1 к «Воспоминаниям о Сирии».

37 Сенковский О. И. Об изучении арабского языка. — Собрание сочинений... Т. 7, с. 162.

38 Крымский А. Е. История новой арабской литературы, с. 336. См. также примеч. 15 к «Воспоминаниям о Сирии».

39 См.: Материалы по истории Санкт-Петербургского университета. Т. 1. Пг“ 1919, с. 261.

40 В 1822 г. он сообщал: «...я занимался составлением Хрестоматии при одобрении и пособии почтенного моего наставника Арыды, которого смерть похитила у наук и дружбы в прошлом году; он скончался в Сирии, на руках моих». Сенковский (Об изучении арабского языка, с. 151–152) сформулировал принципы составления такой хрестоматии: для желающих изучить арабский язык «надлежало бы иметь краткое и ясное собрание грамматических правил, изложенных самым легким образом и подкрепленных разборами арабских текстов... Лучшею в этом роде книгою была бы хрестоматия, составленная по образцу греческой, изданной профессором Якобсом, с соответственным словарем и грамматическими разборами, которые бы напечатлевали в памяти учащегося законы и правила языка. Такое сочинение было бы вместе и настоящею практическою грамматикою, и истинным самоучителем языка».

41 Так, он вносит поправки в английский перевод Бальфура «Странствий арабского патриарха Макария из Алеппо в Москву при царе Алексее Михайловиче». Об этом сообщает П. С. Савельев в примечании к своему переводу этого сочинения с английского языка, помещенному в «Библиотеке для чтения» (1836, т. 15. Отд. III. Науки и художества, ч. 1, с. 1–25; ч. 2, с. 60– 112), после чего он добавляет: «Г. Сенковский видел другой экземпляр этого любопытного путешествия у покойного Арыды в Айн-Туре и читал большую часть его во время своего пребывания в доме этого знаменитого Арабского ученого. Неизвестно кому достался этот прекрасный список после смерти Арыды, который чрезвычайно дорожил им и с трудом давал его в руки лучшим своим приятелям. Экземпляр Арыды был писан грамотою Кершуни, употребительною у маронитов, т. е. писан по-Арабски Сирийскими буквами» (ч. 1, с. 2).

42 Савельев, с. XLII–XLIII.

43 См.: Сенковский О. И. Эбсамбул. Нубийские сцены. — Собрание сочинений... Т. 1, с. 138–139. См. также примеч. 5 к «Воспоминаниям о Сирии».

44 Алиева Л. Г. О. И. Сенковский..., с. 86.

45 Сенковский О. И. Способности и мнения новейших путешественников по Востоку, с. 108.

46 См. примеч. 20 к «Воспоминаниям о Сирии».

47 Крачковский И. Ю. Источник «Витязя буланого коня»..., с. 231.

48 Harik Iliya F. Politics ana Change in a Tradicional Society in Lebanon, 1711–1845. Princeton, 1968, с. 155.

48а О маронитах и друзах см. примеч. 10 и 11 к «Воспоминаниям о Сирии».

49 Сенковский О. И. Способности и мнения новейших путешественников по Востоку, с. 110. См. также примеч. 25 к «Воспоминаниям о Сирии».

50 Там же, с. 107–108. В понятие «гражданственность» Сенковский вкладывает, согласно представлениям его времени, довольно неопределенный смысл, имея в виду общинное сельское устройство, которое он рассматривает как более совершенное, чем патриархальная система.

51 Савельев, с. XXXI.

52 Сенковский О. И. Эбсамбул..., с. 129.

53 Сенковский О. И. Мехмед-Али. По поводу «Путешествия по Египту и Нубии» Авраама Норова, 1840. — Собрание сочинений... Т. 6, с. 211.

54 Там же, с. 206, 207, а также отмечает: «Мехмед-Али завел в нем некоторые плантации и мануфактуры. Но завел ли он их для Египта, для пользы его жителей? Нисколько. Он завел все это исключительно для себя, на своих землях, на собственный свой счет и для умножения своих личных доходов. Египет обращен весь в его крепостное поместье... Во всем Египте он один — сельский хозяин, мануфактурист и купец».

55 Сенковский О. И. Посещение пирамид в 1821 году. — Собрание сочинений... Т. 1, с. 15.

56 Сенковский О. И. Мехмед-Али.., с. 206.

57 Там же, с. 208–209.

58 Там же, с. 210. См. также: Сенковский О. И. Эбсамбул..., с. 128.

59 Речь идет о следующих очерках: Сенковский О. И. Краткое начертание путешествия в Нубию и верхнюю Эфиопию. — Северный архив. 1822, ч. 1, № 1, с. 70–113; то же. — Pametnik Warszawski. 1822, т. 4, № 1; Посещение пирамид. Из путевых заметок Иосифа Сенковского. — Сын Отечества. 1822, ч. 75, с. 16–30, 116–123; Сенковский О. И. Перечень письма из Каира от 11/22 декабря 1821. — Там же, ч. 76, с. 64–71; Возвратный путь из Египта чрез Архипелаг и часть Малой Азии. Отрывок из дневных путевых записок г. Сенковского. — Северный архив. 1822, ч. 1, № 5, с. 421–443, ч. 2, № 7, с. 45–52, ч. 3, № 16, с. 301 — 320; то же. — Pametnik Warszawski. 1822, т. 4, № 2–3.

60 Савельев, с. XXXI.

61 Осип Иванович Сенковский (Барон Брамбеус). Биографические записки его жены. СПб., 1859, с. 13.

62 Цит. по: Савельев, с. XXXIV–XXXV. См. также: Материалы по истории Санкт-Петербургского университета, с. 261–262.

63 Крачковский И. Ю. Источник «Витязя буланого коня»..., с. 235.

64 Куликова А. М. Становление университетского востоковедения в Петербурге. М., 1982, с. 48.

65 Там же, с. 59.

66 Григорьев В. В. Императорский С.-Петербургский университет в течение первых пятидесяти лет его существования. СПб., 1870, с. 74.

67 Савельев, с. XLIII–XLIV.

68 См.: Крачковский И. Ю. Очерки..., с. 77–82.

69 Куликова А. М. Становление университетского востоковедения..., с. 58.

70 Савельев, с. XII.

71 Куликова А. М. Становление университетского востоковедения...., с. 63–65.

72 Там же, с. 100.

73 Каверин, с. 11.

74 Там же, с. 80.

75 Collectanea z dziejopisow tureckych rzeczy do historyi Polskiej sluzacych, z dodatkiem objasnien potrzebnych i krytycznych uwag; przez J. J. Sekowskiego. T. 1. Warszawa, 1824; t. 2, 1825.

76 Савельев, с. LII–LIII.

77 Посольство Дервиша-Мухаммед-Эффендия в Россию в 1168 году эгиры (то есть 1755 году после Р. X.). Взято из Оттоманских летописей Васыф-Эфендия. Перевод с турецкого О. И. Сенковского. — Северный архив. 1826, ч. 19, с. 3–18; Сок достопримечательного. Записки Ресми-Ахмед-Эфендия, турецкого министра иностранных дел, о сущности, начале и важнейших событиях войны, происходившей между Высокою Портою и Россией от 1182 по 1190 год гижры (1769–1776). Перевод с турецкого О. И. Сенковского. — Библиотека для чтения. 1842, т. 51. Отд. III. Науки и художества, ч. 1, с. 33–70; ч. 2, с. 71–110. Перевод второй работы был переиздан в начале Крымской войны в том же журнале (Библиотека для чтения. 1854, т. 124, ч. 1. Отд. 1. Русская словесность, с. 1–78); затем вошел в шестой том Собрания сочинений Сенковского.

78 Supplement a l'Histoire generale des Huns, des Turcs et des Mogols, contenant un Abrege de l'histoire de la domination des Uzbeks dans la grande Bukharie, depuis leur etablissement dans ce pays jusqu'a l'an 1709, et une continuation de l'histoire de Kharezm, depuis la mort d'Aboul-Ghazi-khan jusqu'a la meme epoque. Par J. Senkowski. SPb., 1824.

Сенковский рассматривал свою работу как дополнение к труду Ж. Дегиня (1721–1800) «Histoire generale des Huns, Turcs, Mogols et autres Tatares occidentaux» (Р., 1756–1758), составленному главным образом по китайским источникам (см.: Бартольд В. В. История изучения Востока в Европе и России. — Сочинения. Т. 9, с. 299). В своем исследовании Сенковский представил комментированные извлечения исторических сведений из «Истории Бухары» Мухаммеда Юсуфа Мунши, которые он перевел на французский язык. Кроме того, он издал части персидского текста с собственным предисловием на языке оригинала и свои стихотворные переводы на арабский и турецкий языки поэтических фрагментов рукописи. В основу работы была положена рукопись, привезенная из Средней Азии Е. К. Мейендорфом (1798–1865), членом российского посольства 1820–1821 гг. к бухарскому эмиру. Добавим, что Сенковский приложил к изданию «Путешествия из Оренбурга в Бухару» (Voyage d'Orenbourg a Boukhara... par le baron G. de Meyendorff. P., 1826) две свои небольшие статьи: «Description des monnais boukhares» (с. 309–320); «Notice sur la route commerciale de Semi-Palatinsk a Cachemire. Traduit du Persan» (с. 329–345).

79 Куликова А. М. Становление университетского востоковедения..., с. 100.

80 Савельев, с. XLVII.

81 Савельев, с. LIII.

82 Крачковский И. Ю. Очерки..., с. 54.

83 Савельев, с. LIV; Крачковский И. Ю. Очерки..., с. 54.

84 Переводы г. Гаммера с восточных языков. — Библиотека для чтения. 1837, т. 21, ч. 2. Отд. VII. Смесь, с. 81.

85 Первоначально издано по-французски; рус. текст см.: Собрание сочинений... Т. 5, с. 335–379.

86 Савельев, с. LV.

87 Цит. по: Алиева Л. Г. О. И. Сенковский..., с. 41.

88 Савельев, с LVIII.

89 Бедуин. Повесть, перевод с арабского. — Полярная звезда [на] 1823, с. 378–385; Витязь буланого коня. Арабская Кассида. — Полярная звезда [на] 1824, с. 297–307; Истинное великодушие. Восточная повесть. С арабского. — Полярная звезда на 1825, с. 239–248; Бедуинка. С арабского. — Северные цветы на 1828, с. 166–185; Вор. Восточная повесть. С арабского. — Северные цветы на 1830, с. 242–276, а также несколько повестей, переведенных или переложенных Сенковским с персидского и азербайджанского языков.

90 Крачковский И. Ю. Источник «Витязя буланого коня»..., с. 238.

91 Смерть Шанфария. С арабского. — Альбом северных муз. Альманах на 1828 год, с. 279–321; Антар. Восточная повесть. — Новоселье, 1833, с. 69–108.

92 Крачковский И. Ю. Источник «Витязя буланого коня»..., с. 246.

93 Счастливец. Восточная повесть. — Новоселье, 1834, с. 81–106.

94 Библиотека для чтения. 1838, т. 31, ч. 1 Отд. I. Русская словесность, с. 93–130.

93 Подбор материалов из ал-Итлиди, безусловно, был связан с работой над хрестоматией: ведь тексты ал-Итлиди, не без влияния Арыды, вошли в «Хрестоматию» А. Оберлейтнера, готовившуюся к изданию во время пребывания Сенковского в семинарии Арыды.

96 См. выше, примеч. 89.

97 Крачковский И. Ю. Источник «Витязя буланого коня»..., с. 227.

98 Крачковский И. Ю. Очерки..., с. 76.

99 Бартольд В. В. История изучения Востока в Европе и России, с. 467–468. Далее Бартольд пишет о том, что «русская наука обязана Сенковскому таким неоценимым приобретением, как ардебильское собрание персидских рукописей, ныне находящееся в Ленинграде в Публичной библиотеке». В. В. Бартольд неточен: Сенковский в письме на имя императора отмечал необходимость послать сведущего человека в Иран для ознакомления с рукописными хранилищами ряда иранских городов (Ардебиль им не указывался) на предмет приобретения наиболее интересных рукописей. См.: Борщевский Ю. Е. История приобретения ардебильского собрания рукописей Россией. — Формирование гуманистических традиций отечественного востоковедения (до 1917 года). М., 1984, с. 204–205. (В свою очередь, в годы первой мировой войны А. Е. Крымский обратит внимание правительства России на судьбу рукописных хранилищ Трапезунда.)

100 Крачковский И. Ю. Мелочи для характеристики И. Н. Березина. — Избранные сочинения. Т. 5, с. 228.

101 Сенковский О. И. Способности и мнения новейших путешественников по Востоку, с. 74.

102 Там же, с. 104–105.

103 Сенковский О. И. Китай и китайцы. По поводу сочинения: Китай, его жители, нравы, обычаи, просвещение. Монаха Иакинфа. 1840. — Собрание сочинений... Т. 6, с. 381–382.

104 Сенковский О. И. Способности и мнения новейших путешественников по Востоку, с. 72.

105 Сенковский О. И. Китай и китайцы..., с. 429.

106 Там же, с. 436.

107 Сенковский О. И. Способности и мнения новейших путешественников по Востоку, с. 75.

108 Герцен, с. 221.

109 Сенковский О. И. Способности и мнения новейших путешественников по Востоку, с. 75.

110 Там же, с. 92–93.

111 Там же, с. ПО.

112 Крымский А. Е. История новой арабской литературы, с. 241.

113 Сенковский О. И. Способности и мнения новейших путешественников по Востоку, с. 112.

114 Там же, с. 113. Деянира — жена Геракла, приславшая ему одежду, пропитанную кровью убитого Гераклом кентавра Нисса, полагая, что эта кровь — волшебное зелье, возвращающее любовь. Одежда отравила Геракла, принеся ему страдания, заставившие его броситься в огонь.

115 Сенковский О. И. Китай и китайцы..., с. 445.

116 Там же, с. 444. Под европейской экономической политикой имеются в виду расходы «на содержание дорог, каналов, гаваней, доков, шлюзов, на распространение торговли, на оживление ремесленной и мануфактурной промышленности примером, образцами, льготами и заказами различных поставок» (с. 438).

117 Там же, с. 421.

118 Деребеи «были нарушителями законов правительства, а аяны суть гражданские чиновники, которые первоначально были избирательны». См.: Сенковский О. И. Способности и мнения новейших путешественников по Востоку, с. 95.

119 Там же, с. 74.

120Асад аш-Шидийак — старший брат известного деятеля арабского Возрождения Фариса аш-Шидийака (1804–1887). После перехода Асада в протестантизм «изуверные родные в сообществе с озлобленным маронитским духовенством устроили так, что Асад без всякой вины попал в тюрьму и там погиб» (Крымский А. Е. История новой арабской литературы, с. 235).

121 В критическом разборе «Истории Донского войска» В. Броневского (1834) Сенковский пишет: «Тот, кто собирается писать какую-нибудь историю, должен сперва посвятить многие годы совокуплению вокруг себя всего, что только может просветить ум его в рассуждении избранного предмета; должен сличить все тексты, сблизить все отголоски одного и того же известия, изведать все сопряженные с ним нравственные и физические обстоятельства; должен преследовать его не только на родной земле, но и за ее пределами, до последней точки эха, произведенного им в бытописаниях рода человеческого; должен проникнуть во все доступные источники, не пропустить ни одной строки, не увидя ее собственными глазами и не взвесив собственным беспристрастием. Первая обязанность в таком случае — знать, где искать; вторая — уметь искать и находить» (Сенковский О. И. Казаки. Происхождение их. Защита Азова. По поводу «Истории Донского войска» В. Броневского, 1834. — Собрание сочинений... Т. 6, с. 5).

122 Журнал «Библиотека для чтения» имел следующие отделы: I. Русская словесность: стихи, проза; П. Иностранная словесность; III. Науки и художества; IV. Промышленность и сельское хозяйство; V. Критика; VI. Литературная летопись; VII. Смесь.

123 Каверин, с. 38.

124 Здесь нельзя не процитировать А. И. Герцена. Свою статью «Ум хорошо, а два лучше» он начал таким остроумным пассажем: «В особенности лучше для издания журнала. Наиболее читаемые и уважаемые журналы издавались у нас всегда парою литераторов: "Северная пчела", "Маяк", "Москвитянин". Г-н Сенковский знал это, и, за неимением alter ego, он сам раздвоился, как Гофманов Медардус, и издавал "Библиотеку для чтения" с бароном Брамбеусом, — время славы и величия этого журнала было временем товарищества с Брамбеусом» (Собрание сочинений... Т. 2. 1954, с. 116).

125 Каверин, с. 9. Не случайно российские литературные ретрограды возмущались, что «поляку позволили направлять общественный дух».

126 [Сенковский. Рец. на:] Энциклопедический Лексикон. Т. 1. СПб., 1835. — Библиотека для чтения. 1835, т. 11, ч. 2. Отд. V. Критика, с. 35.

127 Сенковский пользовался множеством псевдонимов. В. Каверин полагал, что свое подлинное имя он ставил только под научными статьями, оберегая честь ученого-востоковеда.

128 Д’Эрбело (1625–1695) — французский востоковед, автор «Восточной библиотеки» D'Herbelot. Bibliotheque Orientale. Maestricht, 1776).

129 [Сенковский. Рец. на:] Энциклопедический Лексикон. Т. 9. 1837. — Библиотека для чтения. 1837, т. 23. Отд. VI. Литературная летопись, с. 65.

130 Савельев, с. CII.

Текст воспроизведен по изданию: Сирия, Ливан и Палестина в описаниях российских путешественников, консульских и военных обзорах первой половины XIX века. М. Наука. 1991