ИЗ ЗАПИСОК НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА МУРАВЬЕВА-КАРСКОГО.

Мы раскланялись, и я возвратился домой в Беуг-дере. Из всего разговора нашего я мог заключить, что сии чиновники и сам [384] султан к нам не питали никакой недоверчивости и что они были готовы принять помощ Государя, но что опасались народа недовольного султаном и находившегося под влиянием государственного совета, управляемого духовенством и людьми преданными Магмету-Алию. Моему же отправление султан радовался; но он желал себя показать сторонним в сем деле, дабы сколь можно менее признать участие другой державы, и в особенности Poccии, ненавидимой всеми Турками. Дурные обстоятельства Турок в Азии ставили их в столь затруднительное положение. Обстоятельство такого рода, казалось I мне, должно было довести, сколь можно поспешнее, до сведения Государя, а потому при первом известии, полученном мною о разбитии и пленении визиря, еще накануне конференции, мы поспешили с Бутеневым частным образом послать в Петербург нарочного с сими известиями.

Они не принимали содействия нашего оружия в делах своих потому что опасались народа, но просили у меня от 2 до 3-х сот артиллеристов, которые бы были одеты в Турецкое платье. Я отвечал, что доведу о сем до сведения Государя, но что они ошибались, не зная того, что им всего нужнее. Не время действовать орудиями, отвечал я, нужен ятаган, сабля. — Что вы под ним разумеете? спросил ферик; не имеют ли слова ваши другого значения? Не разумеете ли вы чего либо другого вместо артиллеристов нужного для вспоможения? — Нет, отвечал я; я говорю без обиняков [385] нужна душа, храбрость, преданность вашему государю, и кто кроме сераскира в состоянии оживить упадший дух в войске? Впрочем что я могу вам предложить, не имея никаких на сей счет приказаний от Государя? Просите сами, продолжал я, и тогда увидят великодушие Государя.

Наконец, вчера дошел до меня странный слух о назначении чиновника на место плененного визиря. В народе говорили, что к сему назначался Ибрагим-паша и что сим кончится и война. Сим бы кончилось и владычество султана, а в Царьграде усилились бы революционные партии. Cие должно быть совершенно противно воле Государя, и хотя дело некоторым образом и сбыточное, но надобно надеяться, что султан окажет достаточно твердости, дабы не исполнить сего. [386]

20-го. Я был целый день занят бумагами для отправления по почте. После полдня я пересел на фрегат, кончивши все дела свои на берегу. Бутенев сопровождал меня. Я дал предписание капитану плыть к эскадре вице-адмирала Рикорда, находившейся у острова Пороса, или при Навплии-ди-Романии, дабы вручить ему нужные бумаги, полученные на его имя из Петербурга, и сообщить ему, по приказанию данному мне Государем, о предмете моего путешествия; но ветер сделался столь сильным и порывистым, что капитан не решился сняться с якоря, и потому мы остались ночевать на якоре при Беуг-дере, и я послал Серебрякова в султанский дворец на берег, дабы объявить Ахмет-паше-ферику, что я в сей день уже не буду проходить мимо его, как то было между нами условлено. Перед выездом моим я, в совещании с Дюгамелем и Бутеневым, решил, чтобы Дюгамелю 23 числа ехать к Ибрагим-паше. Он должен был ехать под предлогом поручения доставить ко мне некоторые бумаги в Александрии сухим путем и сообщить Ибрагиму-паше, при свидании с ним, цель моей поездки к Магмету-Али, в надежде, что cиe известие остановить Ибрагим-пашу в его наступательных военных действиях, и посему Дюгамель остался на берегу, и взяты были надлежащия меры для снабжения его всем нужным. Я же взял с собою бывшего в должности нашего консула в Александрии, Лавизона, и драгомана Кирико. Последний был человек тихий и скромный; но первый мне очень не нравился: он казался мне болтливым Французом и хвастуном, что в [387] самом деле и было; при том же, живши долгое время в Александрии, он имел там много связей, и нельзя было положиться, что он, по нескромности своей, не сделал бы какой либо неосторожности. Он был неохотен к поездке сей, жаловался на болезнь, и казалось мне, что причиною сему было то, что он боялся поверки сделанных им донесений, которые были неосновательны. Присутствие Француза сего, коему я не доверял, было для меня неприятно, и я весьма желал бы от него отделаться, как прибывший на фрегат драгоман Франкини сообщил нам, что рейс-ефенди поручил нам сказать, что отплытие со мною Лавизона казалось им несколько неуместным: ибо Магмет-Али мог бы сказать, что я привез его с намерением водворить его опять на месте консульства, но что он на сиe не согласился.

22-го числа ветер продолжался сильный и порывистый, почему мы и не снимались с якоря. Пришедшие накануне вести из Петербурга почти ничего не привезли занимательного касательно дел наших. Размыслив, что всякое действие мое относительно Турецких или Египетских властей должно быть ясное и нисколько не скрытное, я счел за нужное дать отправление Дюгамеля другой повод. Так как при отъезде моем Государь на спрос мой, должен-ли я отыскивать Магмета-Али, еслибы он уехал из Александрии в армию свою, отвечал мне, что я всеконечно должен сиe сделать и что в самом деле носились слухи, что он намеревался отъехать к армии, то я, призвав Дюгамеля, поручил ему ехать сухим путем с тою целью, дабы передать Магмету-Али слова Государя, в случае еслиб он его встретил при войсках, что он и должен был объяснить Ибрагим-паше; но тоже самое предположил я передать и Магмету-Али о поручении, данном Дюгамелю, которое могло до него [388] каким либо случаем дойти ранее меня через нарочного, которого бы ему послал Ибрагим-паша, по прибытии к нему Дюгамеля.

24-го числа, после полночи, мы снялись с якоря, на коем мы лежали близ деревни Св. Стефана, и при свежем ветре переплыли [389] в течение дня Мраморное море, Дарданеллы и пришли к Тенедосу к ночи. При входе в пролив, мы видели Турецкий флот, стоявший на якоре при Лампсаке, что на Азиятском берегу против Галлиполи, лежащего на Европейском берегу; флот сей состоял из 6 кораблей, 12 фрегатов и 4 бригов.

25-го к рассвету мы увидели остров Андрос, и скоро открылись нам Негропонт и Аттика. Мы прошли весьма близко мыса Синиума, ныне называемого Кап-Колонна по остаткам храма Минервы, на оном находящимся. Занимательные развалины cии представляют еще ныне девять мраморных колонн, связанных сверху нижнею частью фронтона, и за оным несколько колонн отдельно стоящих. При основании сих колонн лежат обломки. Мы прошли очень близко сего мыса и потому могли хорошо видеть развалины. Ветер был очень свеж, так что мы шли по 12 миль в час: движете слишком быстрое, при коем у нас порвало грот-марсель. [390]

31-го мы подвигались при попутном ветре целый день вперед; [391] ввечеру же при сиянии фонарей, праздновали наступление новаго года плясками матросов. В полночь собрались к молитве.

Розетти говорил мне, что Ибрагим-паша находился еще в Конии, откуда он послал отряд к стороне Сиваса и к Kecapии; но Kecapия находится почти в тылу у Ибрагим-паши, и Осман-паша имел направление свое в ту сторону, почему, заключая, что отряд Осман-паши тревожил Ибрагима, я спросил Розетти, не знает-ли он чего нибудь о сем отряде; но он показал, как будто ничего не знает о том, и спросил: «Какой это Осман-паша?" — Требизонтскийй, отвечал я. Далее он объяснил некоторыя подробности о разбитии великаго визиря, котораго нашли лежавшим в снегу; полагали, что он либо свалился с лошади, либо она была под ним убита. Турки, говорил он, мало дрались; одно крыло их только подалось несколько назад с боя, прочия войска бежали, и после того несколько начальников Турецких передались сами к Ибрагиму со своими войсками. Значительная часть Анатолии возмутилась и изгнала [392] от себя Турецких начальников. Но за два дня до сего боя, Ахмет-паша был также разбит близ Конии Египтянами. Розетти хвалил Албанцев, которые храбро дрались, но по разбитии разсыпались и стали грабить по деревням.

2-го, в 8 часов утра, я прибыл к Магмету-Али. Лодка не могла пристать к пристани по мелкоте, и никого у берега не было; но когда cиe увидели из дворца паши, то к нам выбежали лодочники, которые подвезли свое судно, на котором мы и выехали на берег. Между тем к берегу сбежались из дворца разные чиновники или слуги, которые и проводили меня во дворец. Богос-Юсуф, приближенный и доверенный паши, встретил меня у входа в переднюю. Я вошел в приемную. Паша был при сабле и сидел на канапе; он сделал несколько шагов ко мне и просил сесть, после чего и сам сел. После трубок и первых приветствий, он стал мне говорить о брате моем Андрее, от коего я ему свидетельствовал почтение. Когда он сделал слугам и прочим знак выдти, тогда я сказал ему, что прислан с поручением объявить ему, что Государь, желая сохранения мира на Востоке, прекращения кровопролития и возстановления порядка, надеется, что Магмет-Али-паша, уважив желание cиe, приступит к мерам примирения с султаном. [393]

Быстрые глаза Магмета-Али-паши наблюдали за мыслию, которую я излагал. Он боялся, чтобы ему не предложили удаления из Египта, как я сие после узнал. Слова мои были приняты им с притворным равнодушием. — Я давно ищу мира, отвечал он. Я вам покажу доказательства сего письменно; вы увидите, сколько я о сем уже старался; но султан несправедлив ко мне...— Я не судья, сказал я, между вами и султаном; ищите примирения с ним, и я буду надеяться, что желание Государя исполнится. — Сообщите мне письменно слова ваши, сказал он. — Не могу сего сделать, отвечал я, ибо самое поручение мне дано было лично Государем изустное.— Я никогда не отказывался, продолжал Магмет-Али, от подданства моему государю законному. — Но сему нужно доказательство, сказал я; явите cие доказательство, и тогда желание Государя исполнится. Я ожидаю отвита вашего.—Дайте мне время подумать, сказал он; я вам дам ответ. Оставим пока разговор сей, сказал он; дело сказано, и вы получите ответ, а поговорим о посторонних предметах.— Спросите меня, я буду вам отвечать.— Нет, говорите вы.— Брат мой ездил в Иерусалим и, пользуясь покровительством вашим, совершил сей путь благополучно, чем он вам обязан. Он издал и книгу своего путешествия, в коей хвалится вашим приемом. — Слышали-ли вы, что в Боснии христиане возмутились? — Слышал нечто подобное, но не в Боснии, а в Сербии случившееся, где несколько деревень возмутились против насилий, сделанных Турецкими чиновниками женщинам.— Долго ли вы были в дороге? — Я ему счел дни и сказал, что заезжал к адмиралу Рикорду в Порос, и просил, чтобы прислали сюда капитала Бутенева, бывшаго недавно в Александрии с бригом.— Очень рад буду его видеть. Приедет-ли он? — Надеюсь. Правда-ли, что вы собирались ехать в армию? Я cиe слышал в Петербурге и в Царьграде.— Куда мне в apмию ехать? Я человек старый; неужели cиe говорили? — «Говорили, и я потому счел за нужное отправить из Царьграда одного полковника сухим путем чрез войско ваше, дабы вас вернее встретить, еслибы вы отъехали отсюда, и сообщить вам тоже, что я вам сейчас говорил". Я хотел было встать, чтобы идти, но он остановил меня. Куда вы спешите? Посидимте еще.— Я не хочу вас безпокоить, слышав вчера, что вы не совсем здоровы. — Ничего, я уже поправился со вчерашняго дня.— Вы человек старый, мы уважаем лета, и вам может быть время отдыхать. — Нет, еще рано; прошу посидеть. — Охотно.— «Слышали вы о подробностях разбитая визиря? Как о сем разсказывают в Царьграде?» Я сказал ему что знал о сем. Он пересказал мне некоторыя незначительныя подробности, называя подвиги [394] своего сына. «Ибрагим-паша без сомнения показал много искусства в сей войне». — Я его с молоду воспитывал к войне и водил его во всех походах при себе верхом.—Преимущества ваших войск над войсками султана известны.— «Не он атаковал визиря: я ему приказал отступить к Адане; но он настаивал, чтобы непременно сразиться с визирем и не пошел назад; визирь его атаковал и был разбит. Осман-паша имел небольшия выгоды над моими войсками, но теперь пошел против него отряд». Говорили о строении кораблей, об изготовлении и покупке лесов и о посторонних предметах. Наконец, в 9 часов я встал и раскланяясь повторил паше, что буду ожидать ответа, и надеяться, что он не замедлит оным.—Не замедлю, не замедлю, отвечал он, вставая и провожая меня нисколько.

Когда известия сии были доставлены паше (накануне моего приезда), то он сказал, что без сомнения Россия одна могла иметь [395] влияние на его действия. Розетти надеялся, что паша изъявит полное coгласие на предложения Государя. Но нужны доказательства, сказал я. — Он покажет вам всю переписку свою, сошлется на Французскаго консула. — Что мне до консула? я прислан от Государя.—Не лучше-ли паше явит мне сии доказательства.—В чем же оныя будут состоять?—Паша обещал мне прислать ответ, и я его ожидаю; когда же он мне его даст, я тогда скажу, в чем состоят сии доказательства. — Вы однакоже согласитесь, что ему, при старости лет, выехать из Египта и все бросить было бы не в пору; он в таком случае решился бы нанести по крайней мере последний удар и потом уже погибнуть.—Кто о сем говорит? Но пускай он покорится, пускай кончит приказанием сыну своему остановить военныя действия.—Он cиe немедленно сделает; он сделал уже cиe при переговорах, который он имел посредством Французов, и он будет надеяться, что Государь поручится ему за исполнение со стороны султана договоров, которые ему предложены будут.—Я не для переговоров приехал сюда и не могу входить в какия либо условия. Вы видите, какого рода дело cиe; мне кажется, что паше должны быть известны средства Poccии и твердость Государя. Что ему остается как не согласиться на покорность и положиться на великодушие Государя? — Он верно склонится на cиe, сказал Розетти, и даже будет сему рад; мне кажется, что он и султан завязали дело, которое слишком далеко их обоих завело, и они оба были бы рады примириться, но самолюбие обоих слишком задето, и сия причина одна препятствует примирению их.

3-го числа я не получил ответа от паши. Розетти приехал ко мне обедать с Австрийским консулом Ачерби, человеком уважаемым, по его строгим правилам и учености. Розетти говорил мне, что паша был весьма склонен дать мне ответ, с изъявлением Покорности своей воле Государя; что он бы не замедлил сделать cиe еслиб его не отклонял Богос, который желал выиграть время. [396] Видя сие, я после обеда послал на берег Теодати с приказанием сказать паше, что я более ждать не намерен и что я прошу его меня выслушать в сей же день или на другой. Паша извинялся нездоровьем и просил отложить свидание до другаго дня ввечеру. Мне сие было неприятно, и я решился уже не смягчать более разговора своего, а объявить при свидании паше те истины, кои должны были его решить к покорности, тем более, что он сказал Теодати, что он еще не имел ответа на катя-то поручения, сделанныя им бывшему нашему консулу Лавизону. Из чего я мог видеть, что он только желал сделать проволочку под разными предлогами.

4-го у меня было условлено отобедать у Розетти; но так как свидание мое у Магмета-Али должно было быть ввечеру, то я отказался от сего обеда. Cиe побудило Розетти сходить к паше, который согласился на свидание со мною поутру, и я немедленно поехал к паше. После, первых приветствий я сказал ему, что, не получая ответа от него, я поспешил свидеться, дабы ему повторить сказанное уже прежде и дать ему ответ по делу Лавизона, о коем он накануне говорил. — Оно постороннее, прервал паша.—Я имею присовокупить, сказал я, что Государь не переменит намерений своих, и что как бы ни были велики успехи паши, еслибы он даже низверг престол султана и взял бы Царьград, Государь не изменит своих правил, которыя поддержит силою; что Государь верный друг султана и враг мятежа (собственныя слова наставлений мне данных), и что одно немедленное остановление военных действий, как и скорое возвращение к порядку и покорности, могло смягчить гнев Его Величества. — Паша смутился. — Я никогда не думал свергнуть султана, сказал он. Как можно мне, было сие предпринять? В доказательство же того, сколько я покорен воле Государя, я сейчас прикажу остановить военныя действия. Он призвал секретаря и приказал ему написать приказ своему сыну, дабы военныя действия были немедленно прекращены (приказ сей был вскоре принесен, паша приложил печать к нему и велел отправить). Я не ручаюсь вам только за 20-ть дней, сказал он, для отдаленных отрядов, до коих cиe поздно дойдет; до Ибрагима оно дойдет скорее, и все военныя действия прекратятся. Я вам за cиe ручаюсь. — Я в праве вам определить 10 или 20 дней. Вы должны покориться и замириться с вашим государем; сего требует Его Величество, коего флот даже в готовности, дабы по первому требованию султана придти ему на помощь, чем еще однакоже султан но воспользовался. Вам остается избирать выгоднейшее для вас. — Я покорюсь, сказал паша. Слово Магмета-Али свято; не сомневайтесь [397] в оном; буду ему верным подданным и буду платить дань. Я слишком уважаю волю Государя вашего, дабы не покориться оной; пошлю к султану сына своего с покорностью, пошлю внука, племянника с великим визирем для изъявления моей покорности; после примирения нашего буду надеяться, что и Государь ваш не оставит меня, не даст меня в обиду. — Государь не будет вмешиваться в ваши переговоры, ему cиe не пристало; он требует покорности, и вам надобно ее изъявить на деле.—Какже ее изъявить более? Я остановил движение войск.— Искренность нужна. Я дам вам свой совет, если вы его примете. Мысль сия возродилась во мне от доброжелательства к вам.— Какая, какая? Говорите! — Пошлите повереннаго с повинною к султану; он ваш государь, и вы должны начать. От вас зависит cиe исполнить. Я вам cиe единственно от себя советую. — Как я пошлю? Да кого пошлю? У меня людей нет, у меня люди все простые, военные; я никого не имею послать, сказал он, прерываясь.— Пошлите с повинною; на cиe не надо искусного человека, и велите ему просить человека для переговоров; тогда вам, может быть, и пришлют его.—Не могу, отвечал паша с нетвердостью: султан сам пусть пришлет ко мне. Моего посланца настращают и уверят еще, что я неправ. Но дело уладится. Вы видите, покорен-ли я воле, Государя вашего? Я исполнил ее, остановил войска. Я многое бы желал вам объяснить на едине, и мы cиe сделаем в другой раз.—Cиe можно сейчас сделать (и я попросил Розетти и драгомана выдти). — Я много дорожу честью, которую мне Государь сделал и ничего столько не желаю, как его покровительства. Стоит только на карту взглянуть, чтобы убедиться, что Турция, Персия и Египет должны в своих действиях зависеть от Государя; я всего ожидаю от Государя и не ослеплен на счет других Европейских держав. Ваш Государь истинно может назваться повелителем Мусульманов. Я полагаюсь на него в нынешнем деле. — Вы нисколько не должны на него полагаться. Негодование его могло бы изгладиться только искренними поступками в отношении к султану, покорностью законному вашему государю и скорым примирением. Достаточно-ли вы сделали, приостановив войска? Что из сего выйдет? Войска ваши без сомнения остановятся, а там что будет?—Буду смирно сидеть и ожидать ответа.—Я вам его не дам и не полагаю, чтобы от нашего двора вам был какой либо ответ; не полагаю также, чтобы Порта начала с вами переговаривать.—Султан уже нисколько раз ко мне людей присылал и опять пришлет.—Где же искренность, покорность? Я вам более не советую и, передав вам слова Государя моего, предоставляю [398] вам сделать, как вы лучше признаете сами. Вы имеете достаточно ума и предусмотрительности, чтобы избрать себе лучшее. Он подумал. — Я найду средства, я посылаю за великим визирем через два дня фрегат в Тарсусе; его сюда привезут, и я через него напишу.— Подумали-ли вы о сем? Визирь ваш узник! — Я его не буду, как узника, держать; он будет на свободе. — Кто же вам поручится, что султан на него возложит переговоры? Посудите сами, еслибы у вас был подчиненный послушный вам, послали бы вы к нему людей для переговоров, или бы ожидали от него посланнаго с повинною?—Я уже cиe сам устрою, и султан согласится на сию меру; мы все кончим и скоро, вы увидите.—Да если ваши требования будут непомерны, султан не согласится на них. — Не будут, не будут, отвечал он; буду умерен; ручаюсь вам за cиe, вот вам мое слово, мы примиримся. — Если так, то верю вам и предоставляю вам сделать cиe, как разумеете. Я же доложу Государю, что Магмет-Али-паша с покорностью принял волю его, в изъявление оной остановил движете войск и приступает к мерам для скорейшаго примирения, в коем он успеет совершенно надеется. Так-ли? — Так, так! Я еще раз повторил тоже; он подтвердил и просил, как милости, покровительства Государя.—Передайте ему, прошу вас, все слова мои в точности.—Все будет передано от слова в слово, и если Государь удостоит вас своего покровительства, то cиe будет верно не иначе, как после примирения вашего с султаном, и не имеет никакой связи с теперешними делами (при чем я опять пересказал ему слова, которыя я доложу Государю).—Никакой связи, сказал он, никакой, независимо от теперешняго дела; оно уже кончено, и перестанем говорить о сем. Он просил у меня даже пропуска письменно для судна, которое он пошлет к султану, дабы его не захватили; но я его успокоил и уверил, что Турецкое правительство сего не сделает.

Во все время разговора паша принимал на себя вид веселости, но страх был в нем заметен, в торопливости его. Когда он говорил о других вещах, мысль его все обращалась на главный предмет.—Знаете-ли вы, сказал он, как эта Порта Оттоманская горделива, как с нею трудно дело иметь? По крайней мере, еслибы, после моей покорности воле Государя, я мог надеяться, что вы склоните султана сколько нибудь в мою пользу!—Я не имею никаких наставлений по сему предмету и совершенно уже кончил поручение мое.— Знаете-ли вы, как меня Порта обидела? Я ли не служил ей, что-же? Однажды пришла Турецкая эскадра вместе с Английскою к берегам Анатолии; слухи носились, говорили и писали, что Оттоманский [399] флот с Английским хотят высадить войска в Египет. Я писал о сем к кому-то, посторонним образом, и выразил слово в слово написанное в газетах, то есть назвал Турецкий флот Оттоманским, а не государя моего. Cиe причли мне в умысел и сказали, что я не признаю государя своего, что хочу отделиться, и начались гонения. Вот как они к словам придираются и несправедливы! Можно-ли было сего ожидать мне? Он стал ходить, говоря, что привык к движению. Султану, продолжал он, не даром дали прозвание упрямца; его так называют во всем народе. — Название cиe, может быть, вам обоим принадлежит, отвечал я. Спокойствие вам обоим нужно, и я не полагаю, чтобы вы нашли существенную выгоду в теперешней войне. Миритесь и успокойтесь. Помните, что вы сим исполните волю Государя и что чем вы скорее сего достигнете с должною покорностью, тем скорее изгладится неудовольствие Его Величества, на вас навлеченное вашими поступками. — Примирюсь, будьте уверены. Но знаете ли, что сим поступком я иду против всеобщаго желания Турок; ибо нет из них ни одного достигнувшаго 40-летняго возраста, который бы не имел ненависти к султану; одни только дети еще обмануты им.—Что же? отвечал я. Известно, что он имеет много недовольных им в Турции; известно, что теперь вы и сильнее его. Вы возмете Константинополь, изгоните султана; вам избирать лучшее для себя, продолжайте! —Сохрани Бог! Мог-ли я когда думать свергнуть султана? Кончу дело cиe и пошлю визиря и сына своего и внука с повинною и буду исправно дань платить султану.

После сего он более не говорил о военных делах, но стал мне говорить о моем брате. «Я и ему сказывал, сколько я дорожу покровительством России; но каких ко мне посылают консулов? Людей, не умеющих поддержать величие своего государя. Я бы желал видеть при себе Российскаго консула хорошей фамилии, как вы, с коим мог бы говорить и судить о делах.—Просите о сем Государя. — Умоляю вас о сем: cиe было бы для меня драгоценным знаком милости Его Величества.—Я похвалил его покорность Государю и стал внушать ему, сколько он должен был дорожить мнением Государя, постояннаго в своих правилах, поведением твердым, коего основание прочно. Никто не препятствует вам обращаться к другим державам, если вы в том находите свои выгоды; но вы должны иметь довольно прозорливости, чтобы видеть, чье покровительство постояннее, если вы онаго достигнете, и не говоря о других правлениях. Я несколько распространился о сем предмете.. Магмету-Али мысль cия была уже знакома, да и сам Розетти говорил мне [400] что он мало полагался на Францию и Англию, вовлекших его в сию войну: ибо он видел, что в случае крайнем, или при какой нибудь перемене, ему было нечего ожидать от них.

Я обедал у Розетта, где виделся опять с Австрийским консулом Ачерби. Он уверял меня, что паша накануне отказал двум негоциантам поставку лесов, которых он сперва требовал для флота своего, из чего Ачерби заметил, что он думал уже о перемене, обстоятельств. Паша, по выходе моем, был скучен; Богос притворялся веселым. Ачерби преддагал мне свои услуги и хотел написать всем вице-консулам своим в Сирии и портах, дабы они знали, что Россия порицает возмущение Магмета-Али. Я ему разсказал в общих словах цель моего отправления и предоставил ему сообщить cиe двору своему. Он признавал великодушие Государя; но как человек более преданный наукам, чем должности своей, он не постиг того влияния, которое Россия получила сим поступком в делах Азии; он не постигал, как Государь воспрещал паше в возстание, не назначая ему границ, и говорил, что паша сим не кончит. Но я его останавливал, также как и пашу, ответом: пускай продолжает, если ему выгодно. И тогда он думал и находил меру [401] сию великодушною. Ачерби человек тяжелый, и потому я не поручал ему внушать паше сказанное мною, дабы он не перепутал дела.

Он был смущен, но вскоре начал говорить с обыкновенною ему болтливостью. Знаете-ли вы, что у визиря отхватили всю казну и что по дороге к Царьграду это сделали воры, из жителей? Мало-ли что может подобнаго случиться в народе, недовольном султаном, и вы увидите, что все cиe мне припишут, как и все возмущения в Анатолии. Так и до сведения Государя доведет подобныя вещи султан, хотя я в оных не виноват. Он будет меня чернить.— Пускай, отвечал я; а вы, как можно скорее, покоритесь и замиритесь: тогда не успеют оклеветать вас. — Я буду надеяться, что друг, как Государь, меня оправдает в мыслях своих.—Государь друг султана; вам еще прежде предстоит изгладить негодование его на вас за поступки ваши, и тогда только надеяться на благосклонность и милость его.—Все иначе представят! Я имею много врагов и завистников.— Кто их не имеет? Разве вы думаете, что и мне не завидуют за поручение, коим меня удостоил Государь? — То дело другое... (помолчавши) Знаете-ли вы, что Босния и Албания снова возмутились?—Может-быт; да, что до этого? Уймут, сказал я хладнокровно. Тут паша не мог скрыть своего смятения и страха; он задрожал обеими руками, так что едва удержал чубук в руках.— По крайней мере, еслибы за меня хотя бы слово сказали вы султану: он уважил бы ходатайство и пощадил бы меня!—Я не имею никаких приказаний по сему предмету. Да что о сем более говорить? Слово ваше, паша, слово ваше дано, и я ему одному верю. Вы кончите и в самом скором времени примиритесь. Я желаю вам сего; [402] вы cиe обещали.—Слово мое свято для меня, как моя вера. Он жаловался еще, что в Царьграде держат в плену двух родственников его, живших в Македонии, потому что они хотели приехать в Египет; спрашивал, сколько войск в Царьграде? —От 5 до 10.000, отвечал я, показывая, сколько я cиe полагал малочисленным. Он был в необыкновенном смятении, начинал говорить, разсказывал, путался в речах, говоря о посторонних предметах и разсказывая какое-то происшествие с одним Английским капитаном, который, входя в порт, посылал переговорить с ним, отдаст-ли он ему 17 пушечных выстрелов за салют, так что я никак не мог ничего понять, и он не успел и кончить своего разсказа. Мне казалось, что cиe клонилось к тому, что он желал моего салюта при отплытии; но я не салютовал ему ни при входе, ни при выходе из порта. Два раза я собирался идти, но он меня все упрашивал остаться и говорил о посторонних вещах, между прочим о каком - то славном жеребце, коего и предки известны, присовокупляя, что от Государя были посылаемы чиновники за лошадьми такого рода, но не находили их. Я отворачивал разговор, дабы он не предложил жеребца сего в подарок; но, видя, что он все продолжат, я сказал ему, что порода Российских лошадей гораздо рослее и выгоднее для службы, чем Арабских жеребцов, и советывал ему завести у себя наши породы. Он тогда понял меня. Я выписывал, сказал он, из Анатолии лошадей, но он подохли здесь, не выдержали климата. Между разговорами я старался ему внушить чувства миролюбия, ссылаясь на лета его, богатство Египта и славу, которую он может приобресть устроением сего края. Он много говорил, но можно лучше сказать лепетал, ибо мысли его были без связи; наконец, при прощании, он опять просил меня поклониться брату Андрею.

6-го увидели бриг «Парис», который входил в гавань. Ему сделали знак, дабы командир приехал. Капитан-лейтенант Бутенев прибыл ко мне и являлся. Я сказал ему, чтобы он, не входя в порт, дождался меня у выхода; ибо я начинал верповаться завозным якорем, чтобы отплыть в Константинополь, так как уже [403] все дела мои с Магмет-Алием кончились; но он сказал, что у него воды мало, и потому он имел надобность послать на берег. Я принужден был согласиться на то, чтобы ему выйти в порт, а сам продолжал тянуться; ибо я не хотел воспользоваться Французским пароходом, здесь находившимся, который мне предлагала консул Мимонт. Розетти находился у меня и просил меня ходатайствовать о назначении его консулом в Египте, не из каких либо видов корыстолюбия, отказываясь даже от жалованья. Находя в нем человека хороших правил и способнаго, я не отказал ему моего ходатайства. Он предан паше и не скрывает сего, но прежде всего верно поставит долг свой и всегда старается оказывать Русским всякое пособие в Александрии. Отпуская его, я просил его держать пашу в том же расположении к соглашению, как я оставил его, и между прочим пригрозить Богосу, что если он будет иначе действовать и препятствовать советами своими миру, то его везде отыщут, и он будет за cиe отвечать. Бутенев казался мне несколько недоволен тем, что я изъявил ему необходимость прекратить сообщения с берегом и не ходить к паше; ибо он в первую поездку свою сделал много знакомств с Европейцами, коих большая часть, или почти все, находились в торговых связях с нашею и потому держали его сторону. Ввечеру я лег на якоре против самаго выхода почти, и в то время мы увидели Австрийский корвет и Греческий бриг, которые входили в гавань. Розетти поехал на берег, и я позволил Бутеневу с ним съехать, дабы мне привезти известия. Бутенев по возвращении доставил мне письмо от Розетти, коим он уведомлял меня о прибытии Галиль-паши, посланнаго султаном с полномочием для переговоров в Родос, оттуда он должен был сюда плыть. Магмет-Али был в восхищении, приказал мне свидетельствовать свое почтение и сказать, что он весьма бы желал, дабы я остался, дабы видеть, как он сдержит свое слово. (Бриг наливался водою). Он казался к сему уже довольно склонным, ибо и собственныя его дела были в нехорошем состоянии. Английский консул при свидании со мною говорил мне, что посланныя им с год тому назад войска для усмирения Арабов с ними соединились и что Магмет-Али владел только тремя городами: Мединою, Джеддою и Меккою, но что все пространство между городами сими, как прочая часть Аравии к Югу, паше не повиновались. В Александрии по кофейным домам и между иностранцами, говорили, что Государь чрез меня упросил будто Магмет-Али к миру и что я выговорил в пользу России в сем случае остров Кипр и Иерусалим.

7-го. В письме, вчера полученном, Розетти советовал мне [404] оставить здесь бриг, дабы дождаться известия о мире. Я отвечал, что сего не имел надобности делать, ибо весь мир будет свидетелем, как Магмет-Али держит свое слово. Вот слухи, которые носились у паши: в Царьграде точно не было возмущения, султан сделал со мною трактат союза оборонительнаго и наступательнаго и весьма желал сего, но что при разсмотрении дела сего в государственном совете члены на cиe не согласились и изорвали сей трактат, что и побудило султана послать Галиль-пашу. С утра я послал Кирико к Австрийскому консулу просить его, дабы он прислал ко мне инструкции свои, полученныя с корветом. Между тем приехал ко мне Английский консул и принес мне выписку из консульскаго журнала о договорах, сделанных пашею с двумя Английскими купеческими судами, коими они обязывались перевезти войска и снаряды в Тарсус, давая мне, чувствовать, сколь cиe было неприлично после обещания мне даннаго остановить все военныя действия. Он меня уведомлял также, что подобный договор был сделан и с 6-ью Австрийскими и несколькими Греческими судами, что даже после отъезда нашего консула Лавизона, два судна под Русским флагом еще перевозили войска паши в Тарсус. Я просил его прислать ко мне записку с названиями сих судов и благодарил его за сии известия.

Розетти обедал у меня. Я ему сказал об условиях паши с судовщиками, присовокупив, что нам было совершенно все равно, пошлет-ли он еще войска или нет, но что неисполнением своих обещаний относительно к Государю он губил себя, а потому ему самому лучше обдумать свои пользы. Розетти уверял меня, что cиe было сделано верно без умысла и что паша тотчас переменит сии приказания, о чем он и хотел ему сказать и приехать ко мне с ответом. Он винил Баркера, что тот поступил в сем случае единственно по личностям своим с нашею; но я утверждал, [405] что к сему служили ему поводом, вероятно, приказания, полученный им от своего двора.

Розетти был в то время у меня. Я поехал немедленно на берег и пошел к Ачерби с ним. Ачерби сказал мне, что он был у паши, сообщил ему, что он имеет поручение такого же рода, как я, и изложил ему оное. Магмет-Али все прерывал его, говоря, что он сие знает. По окончании сего Ачерби стал ему советовать, как частный человек, и сказал ему, невидимому, нечто об уступке Сирии и отдании своего флота, в чем Ачерби преступил свои инструкции; но он не понял до сих пор цели Государя. Ачерби сказал мне, что как сам паша уверял его в покорности своей, то он счел обязанностью ему салютовать. Я прервал его: Да он уже давно это всем говорил.—Да впрочем я салютовал флоту Турецкому, а не пашинскому.—Паша также сохраняет флаг, как и называет себя верноподданным. — Это правда, но я имею некоторыя уважения к надобностям нашим; у нас здесь бывает много судов купеческих, и притом же я не в том положении как вы, ибо у вас здесь нет консула, а я не имею на сей счет никакого приказания от своего двора.—Я буду однакоже всячески настаивать от своего двора в согласности с вами и с г-ом [406] Розетти, продолжал я; но связь обоих дворов ваших, надеюсь, будет в том же смысле, действовать. — Так, сказал Ачерби. Но вы и г-н Розетти, будучи так близки к паше, должны бы его держать в другом расположении и не утверждать его поступками вашими, как например, когда здесь все Европейцы торжествовали победы Магмет-Али и на празднества была выставлена надпись, в коей его называли вторым Александром, с молитвою об успехе, его оружия, тогда Тосканский флаг развивался вместе, с прочими, Английским и Французским. Вы—Австриец; повторяю вам, что дворам вашим будет известно поведение ваше, прибавил я с жаром.— Нашего Флага не было, сказал Розетти.—Был, отвечал Ачерби, и теперь еще не снят с мачты, к которой он был привязан и, вставши, показал ему из окна флаг сей. Так-ли должно вам было себя вести?—А зачем вы мне тогда не сказали? спросил Розетти робким голосом. — Вы должны были сами знать, что дворы наши не могли признать бунтовщика.

От Баркера я опять пошел к Ачерби, дабы видеться с ним без Розетти. Ачерби уверял меня, что паша не 3000 человек посылал, а 5000 человек в Анатолию. Я просил его сообщить Бутеневу в Константинополь об успехе Галиль-паши, и он обещался сообщить о том Австрийскому посланнику при Царьградском дворе, [407] для сообщения и нам. Он сказал мне, что чрез капитана фрегата, видевшагося с Галиль-пашею, он узнал, что султан уступает Сирию, что Французы в требованиях своих за пашу не довольствовались Александреттою, о коей он старался, но настаивали, чтобы заняли самую Адану, что паша рубил без пощады леса в Карамании, для перевоза коих в Адександрию он требовал Английския суда. Обедал я у Розетта, который говорил мне, что на вышеназванном празднестве был и Австрийский флаг, о чем Ачерби верно не знал и что он ему сиеe скажет. Про Баркера он сказал мне, что его уже сменили, но что Баркер вероятно еще не знал сего; наконец, он хвалился своими услугами России и показывал перстень, пожалованный его дяде двором нашим.

Видя некоторую перемену в действиях паши, которую я приписывал к известию о приезде Галиль-паши, я пожелал видеть пашу и после обеда пошел к нему. Он меня принял по обыкновенному.—Я сбирался выехать, сказал я, но задержан был бригом, который не имел достаточно воды, а теперь противными ветрами.— Желал-бы, чтобы вы подолее с нами остались; я очень рад вас видеть. Не имеете ли каких новостей с бригом из Греции? — Неважныя, отвечал я; короля Греческаго ожидали, но вы имеете важнейшия. — Да, я ожидаю Галиль-пашу и всю ночь не мог от радости заснуть. Почему бы он так долго ехал?—Верно потому, что так как о прибытии его не были посланы с известиями татары, то он хочет, чтобы слух сей распространился, дабы дать вам время приготовиться к приличному приему. И так вы надеетесь кончить? — Уверен, что кончим.—Так зачем же вы посылаете войско в Анатолию? Вы обещались Государю прекратить военныя действия и двигаете войска. Впрочем я вам сего не отсоветую, делайте как лучше знаете; я только свое мнение излагаю и спрошу вас, как я должен объяснить перед Государем действие cиe? Паша отвечал с жаром, что в числе сих войск не было ни одного десятника, что это не батальоны, а команды от разных полков, с коими он не знал куда даваться и отправлял их по сему к своему месту. — Сколько же вы посылаете?—Право не помню, сколько их теперь осталось в Александрии (подумав), от 2000 до 3000. Да что за дело? Мы примиримся, я вам обещался и сдержу слово.—Без сомнения вы этим числом не прибавите сил ваших в Анатолии; да еслибы и в десять раз более послали, то дело бы не переменилось. И так я доложу Государю повод вами изложенный; но не знаю, как cиe будет принято; впрочем, повторю обещание ваше покориться. — Покориться? Да, я покорюсь, но если у меня будут требовать слишком [408] много, как например, вчера мне Ачерби говорил о Сирии, о флоте, наконец, если мне скажут, встань и пошел вон (прибавил он с сердцем), так разумеется, что у меня только одна жизнь, я на все пущусь в отчаянии. Меня хотят стращать! Да, нас было 11-ть братьев, я один остался в живых, и я всегда умел оградить собственность свою; я уже сорок пять лет воюю. — Когда это случилось? спросил я хладнокровно. — Это случилось, когда я еще дома жил в Румелии. Да, я искренно желаю примириться с султаном, покориться государю своему и все для сего сделаю.—А как вы скоро думаете кончить? спросил я хладнокровно. — Не знаю: ведь это не от меня будет зависеть. Я ничего не буду требовать, а удовольствуюсь тем, что пожалует мне государь мой.—Так почему же вы так убеждены, что примиритесь?—Я имею известия из Константинополя. Ачерби же ко мне вчера с условиями пришел; я не приму посторонняго участия, да и вера нам сего не позволяет.—И очень хорошо сделаете, и Государь не любит, чтобы в его дела вмешивались. Подобно сему и он не вмешивается в дела султана с вами. Не допускайте ни одной, решительно ни одной, державы в посредничество, и cиe будет служить Государю самым лучшим доказательством, верным залогом успеха в примирении. Cиe подаст мне верную надежду, что вы успеете; я же прошу вас опять убедиться, что я не принимаю на себя звания посредника (cиe было бы неприлично Государю), а я прибыл к вам единственно, чтобы сообщить вам расположения Его Величества, о коих я вам уже говорил. Паша притворно принял другой вид и, притворяясь веселым, с коварною улыбкою сказал: Хотите ли знать, как я приму Галиль-пашу? Я пошлю к нему на встречу Осман-пашу, своего адмирала со всеми флотскими чиновниками, который его встретить при входе в порт; прежде его еще встретить Галиль-чауш; cиe так водится всегда. Когда он въедет, Осман-паша скажет ему, что флот в печали и огорчении ожидает его приветствия и когда он отсалютует, тогда ему будут отвечать со всех судов моих. На берегу он будет встречен батальоном пехоты, и я его помещу в своем доме, а великаго визиря, когда его привезут, в этих комнатах; сам же перейду в другое место и буду к ним в гости ходить. — Так вы не будете держать визиря узником? — Как можно! И теперь сын мой оказывает ему самыя большия почести; он к нему ходит всякий день по два раза.—Это без сомнения очень похвально, но относится только к султану, и мне приятно cиe от вас слышать; но Государю другое нужно: он требует вашего примирения. — Увидите, что все кончим, как нельзя скорее, и вы еще в Константинополе [409] о сем узнаете; посланники пошлют переговоры в Царьград.—Да разве Галиль-паша не уполномочен?—Это уже всегда так водится; ведь дело идет у государя с своим подданным. У нас не будет никаких бумаг или договоров письменных. Галиль-пашу я знаю, а визиря никогда не видал; помню, что однажды привели ко мне 3-х пленных мамелюков и когда я узнал, что один из них принадлежал сераскиру, я его тотчас отослал к Хозреву; говорят, что этот самый теперь визирем. — Тем более ему чести, что он умел выслужиться из такого низкаго звания. — Да, говорят, что у него нет никаких способностей. — Я слышал напротив.— Он никогда не учился.— Что за дело? У него, говорят, голова хорошая.— Да у них нет порядочных и людей, некому посоветывать султану. Я ему когда советывал не предпринимать войны против Poccии, он меня не послушал. Они не имеют и порядочных генералов. Гуссеин-паша и визирь были разбиты сыном моим. И тут он начал опять хвалиться победами своими, говоря, что у Турок не более 5000 войска осталось, что многие к нему перешли и что он уже их одел по-своему, что Турки в пяти переходах только от Царьграда находятся.— Много их перешло таким образом к вам? — 10000. У Турок очень мало осталось, все почти разбежались. — У Турок было еще 28000 после разбития визиря; cиe я наверное знаю.—А сколько было до того?—Наверное не знаю, но полагаю, их было от 50000 до 60000.— Точно так, да что в числе, когда нет начальников порядочных?— Без сомнения, отвечал я, известно всем, что вы их сильнее сделались, и оставшиеся 28000 вероятно не устоят перед вашими войсками; на Турецкия силы уже мало надежды, в начальниках они нуждаются; но теперь вам предоставлено будет снабдить султана и войском, и хорошими опытными генералами.

Последнее cиe свидание мое с пашею показало мне, какое влияние имело на сего честолюбца известие о прибытии Галиль-паши: [410] непростительная ошибка, которую сделал султан и за которую он заплатит по крайней мере Сириею, которую Магмет-Али, при некоторой настойчивости, был бы готов уступить.

9-го. Ветр продолжался противный и такой сильный, что признали опасным остаться против пролива; а потому, снявшись с якоря, мы поплыли в порт, где опять остановились. Часу в третьем по полудни прибыл Галиль-паша. Корвет его остановился в заливе с другой стороны дворца, потому что ветр не позволял ему войти в главный порт и тотчас по прибытии его началась пальба со всего флота и с крепости. Все суда Магмет-Али были убраны разноцветными флагами, что составляло прекрасный вид. Вскоре после сего прибыл ко мне Розетти с известием о приеме, сделанном Магмет-Али-пашею Галиль-паше. Сей последний приехал верхом к крыльцу, на верху коего ожидал его Магмет-Али. Галиль слез с лошади, и Магмет-Али сошел с ступеней. Галиль бросился, дабы поцеловать у него полу, но Магмет-Али сего не допустил и поцеловал его в бороду. Они провели около часа в приемной комнате наедине. Галиль подал ему грамоту султана, которую Магмет-Али поцеловал и приложил к голове своей. По выходе Галиль-паши, Магметъ-Али был задумчив, но наконец сделал знак рукою, как будто с выражением, что все кончено, и позвал к себе секретаря своего и Богоса. Розетти полагал, что договор между ними уже был совершенно кончен. Между прочим он просил меня, от имени Магмет-Али, приказать сделать розыскания на обоих судах, не скрылся ли у нас один Грек, бежавший от своего господина, котораго он обокрал, прося возврата только однех вещей. Я отвечал, что и самый спрос такого рода был Магмету-Али неприличен и что я никак не был намерен делать подобных розысков; паше же поручил изъявить желание мое, дабы он свои дела кончил. Когда мы говорили о флоте нашем уже приготовленном, неужели, спросил Розетти, вы не потребуете уплаты сего вооружения от Турции? Я отвечал, что Россия еще никогда не отдавала войск своих в наем. Он жаловался также на оскорбление, нанесенное ему Ачербием, говоря, что он cиe вписал в акт; говорил в пользу безприютных демагогов, коим паша дает yбежище. Я подтвердил вчерашний ответ мой паше, что я надеялся, что он не примет ничьего посторонняго посредничества, и Розетти меня в сем уверял. Ввечеру я послал за Бутеневым, дабы сообщить ему цель моего посольства; но нашел его совершенно в других мыслях: он порицал волю Государя и даже то обхождение, которое я здесь имел, так что я вынужден был ему объявить, сколько я находил [411]

(Продолжение следует)