До похода в Средиземное море

Весною 1826 года в Петербурге произошло событие, вскоре обратившее на себя внимание всей Европы: герцог Веллингтон, официально присланный английским правительством для поздравления императора Николая Павловича с восшествием его на престол, удостоился наконец давно ожидаемого разговора с его величеством о греческом вопросе. [260]

– Вы знаете, милорд, – сказал государь герцогу, которому английское правительство поручило склонить петербургский кабинет к представлению Англии прекращения распри между Портою и греками, – что я решился идти по стопам моего любезного брата. А император Александр перед смертью принял твердое решение: с оружием в руках заставить Порту уважать права России, признанные трактатами. Пока Россия еще не ведет войны с Портою, но дружественные отношения между ними прекратились...

Вообще говоря, предложение Веллингтона о предоставлении Англии участия в разрешении «греческого вопроса» встретило довольно холодный прием со стороны государя. Николай Павлович объявил и ему, и эрц-герцогу Фердинанду Эсте, присланному в Петербург австрийским правительством, что теперь он намерен заботиться устранением своих собственных несогласий с Портою... Герцогу было, однако же, выражено расположение императора решить дело греков по соглашению с его союзниками...

Веллингтон как нельзя лучше понял и сущность своей задачи при тогдашней обстановке, и твердость решительного характера русского царя, а потому 4 апреля 1826 года подписал, вместе с канцлером Нессельроде и князем Ливеном, «протокол» о греческих делах, позволивший России и Англии вмешаться в борьбу Греции и послуживший впоследствии основанием знаменитому Лондонскому «договору» 6 июня 1827 года. На основании протокола Англия и Россия соглашались сообща заявить Турции, что долг человечества повелевает им принять немедленно меры к прекращению истребительной, страшной и бесполезной войны, приглашая Францию и другие державы присоединиться к этой декларации...

Русская эскадра под начальством адмирала Сенявина, согласно сделанному распоряжению, вытянулась на Кронштадтский рейд к 21 мая 1827 года. Адмирал поднял свой флаг на корабле «Азов»; флагманами были: вице-адмирал Лутохин на корабле «Князь Владимир» и контр-адмирал граф Гейден на корабле «Святой Андрей». Вся эскадра состояла из 9 кораблей, 7 фрегатов и 1 корвета.

Несколько дней спустя, именно 30 мая, удостоилось высочайшего утверждения «наставление адмиралу Сенявину». В наставлении указывалось, что по прибытии эскадры из Кронштадта в Портсмут, по предварительному сношению с нашим послом в Лондоне, адмирал Сенявин должен отделить [261] от эскадры, по собственному выбору, 4 линейных корабля, 4 фрегата и 2 брига для составления особой эскадры под командою контр-адмирала графа Логина Петровича Гейдена. Будущей эскадре графа Гейдена предписывалось: получить от князя Ливена предписание о времени выхода из Портсмута, отправиться в Средиземное море для оказания защиты и покровительства русской торговле в Архипелаге, наблюдая строгий нейтралитет в войне между турками и греками. К счастью, эта первоначальная весьма ограниченная цель назначения эскадры была вскоре значительно расширена вследствие изменившихся политических обстоятельств: ввиду Лондонского договора 6 июня русской флотилии пришлось войти в состав соединенного флота для защиты греков от нападений египетско-турецких морских и сухопутных сил...

Перед Наварином

...Для установления действий между тремя флотилиями главнокомандующим над ними был назначен, как старший в чине, командир английской эскадры вице-адмирал Эдуард Кодрингтон, личность вполне замечательная и выходившая из ряда обыкновенных хороших служак не только своими обширными познаниями и опытностью, но также и благородством своих чувств... Совершенно на одном уровне с ним оказывался во всех отношениях командир русской эскадры контр-адмирал граф Логин Петрович Гейден ¹⁸⁰. Бессмертная деятельность его в Архипелаге обеспечила ему непререкаемое право на признательность России... Выдержки из книги, изданной по смерти Кодрингтона его дочерьми, а также печатаемые нами неизданные доселе и неизвестные до сих пор публике письма трех союзных адмиралов... доказывают то глубокое почтение, а иногда даже ту восторженную [262] преданность, которые командир русской эскадры успел вселить всем разноплеменным и разнохарактерным личностям, с какими ему случалось иметь дело... Впрочем, с начальником французской эскадры вице-адмиралом де Риньи ¹⁸¹ отношения графа Гейдена не всегда могли быть приятными, вследствие высказывающейся в... письмах французского адмирала причудливости его нрава, а иногда и завзятой враждебности к грекам. Нет сомнения, что де Риньи, как и большая часть офицеров его эскадры, должен был соображаться с известною ему политической программой французского правительства... Так, в лад воззрению своего кабинета, адмирал де Риньи, под предлогом увеличения «независимости» возрождающейся Греции, не раз настаивал в своих письмах на уменьшении испрашиваемой греками территории, так как с ее увеличением умножатся-де вассальные отношения Греции к Порте. В другом письме де Риньи просто отрицал самое существование Греции, восклицая: «Боюсь, что нам самим придется создавать эту Грецию, ибо где она – не вижу...»

Понятно, что при первой встрече Гейдена и де Риньи и тон и образ мыслей последнего должны были удалить от него командира русской эскадры... Взаимное нерасположение этих двух начальников доходило до того, что Кодрингтон серьезно задавал себе вопрос: до какой степени, в случае битвы, он может полагаться на совокупное действие обоих своих союзников, и не воспользуются ли они огнем, чтобы сцепиться друг с другом...

С первым пушечным выстрелом исчезли все сомнения Кодрингтона. От адмиралов до последнего матроса, оба союзника его соперничали между собой только своим самопожертвованием, своей неустрашимостью. Суда русской и французской эскадр не раз выручали друг друга, как самые лучшие друзья. После Наваринского сражения между начальниками русской и французской эскадр, вопреки противоположности политических взглядов, состоялось без всяких формальных примирений совершенно естественное чистосердечное сближение, принявшее со временем характер искренней дружбы. При всем том причудливые выходки словоохотливого француза, вопреки господствующему в его письмах к Гейдену тону шутливой фамильярности и вопреки всей кротости характера графа, вызывали со стороны последнего, даже и долго после Наварина, некоторое неудовольствие... Прямодушный и энергический адмирал не [263] имел и не хотел иметь понятия о дипломатическом двуличии и даже двуязычии. Что говорил он за глаза, то говорил и в глаза...

...Небезынтересно взглянуть на состояние того из трех грозных факторов Наваринского побоища, который один близок нашему сердцу: на вверенную контр-адмиралу графу Гейдену русскую эскадру. Знаток дела Кодрингтон писал о ней следующее: «13 (1) октября утром сошлись мы с русскою эскадрой, а затем с французскою. Вечером французская эскадра пошла к Занте, а мы, вместе с русскими, продолжали свой путь к Наварину... Русские суда все такие чистенькие и, думаю, в весьма хорошем порядке. Многие из русских офицеров хорошо говорят по-английски... Все русские суда кажутся совершенно новы, и так как медная обшивка их с иголочки, то и имеет прелестный темно-розовый цвет, что много содействует красивой внешности судов». Жене своей Кодрингтон в письме от 15 (3) октября передавал в следующих выражениях заключения, выводимые им из более обстоятельного осмотра эскадры Гейдена: «Русский флот, по-видимому, находится в хорошем боевом состоянии, хорошо управляем и расположен охотно идти с нами рука в руку...»

Всего замечательнее впечатление, которое, по словам Гарри Кодрингтона, сына знаменитого адмирала, производили русская эскадра на турок за три дня до Наваринской битвы. «Любопытно было наблюдать, – писал 15 (3) октября своей матери Гарри, – как турки удалялись от русских судов и держались нашей подветренной стороны. Когда русские суда приближались к ним, они тотчас же сторонились и бежали на нашу сторону...»

...Как и следовало ожидать, чересчур натянутые дипломатией струны рано или поздно должны были лопнуть, и лопнуть со взрывом. И вот, ровно через неделю по соединении союзных флотов, 8 (20) октября 1827 года, словно тысячами громовых ударов на целые четыре часа Наваринская бухта превратилась в ад...

Наваринский разгром

Начальник русской эскадры граф Л. П. Гейден в донесении своем о Наваринском бое описывает знаменитое сражение 8 (20) октября 1827 года следующим образом: «При первом свидании с вице-адмиралом Кодрингтоном я с удивлением узнал, каким вероломным образом Ибрагим-паша, за несколько дней перед тем, нарушил данное им обязательство [264] наблюдать перемирие до получения от своего правительства предписаний, – обязательство, в уважение которого союзные адмиралы не только сняли блокаду Наварина, но и обещали препятствовать покушению греческого флота сделать замышляемую высадку на берегах Албании.

Таковой поступок египетского генерала и меры, кои с самого обнародования Лондонского договора принимал он для обращения Морей в настоящую пустыню, принудили нас соединить пред Наварином наши силы и послать к Ибрагиму новое и сильное отношение.

Чиновники паши объявили нашему парламентеру, что Ибрагим в отсутствии, что им неизвестно, где он находится и когда возвратится, и что они не могут принять на себя доставления к нему письма союзных адмиралов.

Такой странный и дерзкий ответ доказал еще более, что средства убеждений и даже угрозы будут отныне бесполезны и что без сильной и скорой меры Лондонский договор не только не исполнит желаний человечества и благих намерений держав, оный заключивших, но сделает еще лютее и губительнее борьбу, которую хотели остановить.

По здравом рассуждении и вследствие протокола, состоявшегося 7 октября, мы решились войти со всеми нашими кораблями в самую гавань Наваринскую, стать на якоре подле турецкого флота и, присутствием и положением наших эскадр, принудить Ибрагима сосредоточить свои силы на сем пункте и отказаться от всякого нового предприятия против берегов Морей и островов Греции.

Военные распоряжения, план вступления и главное начальство в случае действия представлены были г. вице-адмиралу Кодрингтону, как старшему в чине. Дарования, поступки, отличное служение сего адмирала внушили общую к нему доверенность, которую происшествие 8 октября столь разительно оправдало пред его сподвижниками и пред всею Европою.

Соединенный флот явился у входа в гавань Наваринскую в час пополудни, в двух колоннах; одна состояла из кораблей английских и французских, а другая из российской эскадры. Адмиралы Кодрингтон и Риньи, которые, по предварительным распоряжениям, находились на ветре, миновали уже крепостные батареи и только что легли на якорь, как российская колонна, имея впереди адмиральский корабль «Азов», приблизилась ко входу в гавань; в сие самое время с одного из турецких брандеров произошла весьма сильная ружейная пальба, от которой убит был английский [265] лейтенант Фиц-Рой, посланный, в качестве парламентера, для склонения командира сего брандера к удалению от близости с союзными кораблями; вскоре с египетского корвета последовал первый пушечный выстрел против французского фрегата.

«Азов» находился в сие время между батареями Наваринской крепости и батареями острова Сфактерия, с которых тотчас направлен был перекрестный огонь против адмиральского корабля и, мало-помалу, против прочих кораблей, по мере приближения их ко входу. Невзирая на сей сильный огонь и на огонь с тройной линии судов, составлявших правый фланг турецкого флота, «Азов» продолжал свой путь, не сделав ни одного пушечного выстрела, и стал на якорь на месте, для него назначенном; «Гангут», «Иезекииль», «Александр Невский» и четыре шедшие за ними фрегата совершили таковое же движение и, осыпаемые ядрами, стали в предписываемую им позицию.

Мы еще надеялись, и вместе с нами английский и французский адмиралы, что турецкие начальники пресекут огонь, как скоро усмотрят спокойное положение союзников, и что они не желают дать сигнала к сражению; но, ободряемые сим самым спокойствием, турки усугубили свою дерзость, и второй парламентер, посланный сэром Кодрингтоном к египетскому адмиралу Мухаррем-Бею, имел ту же участь, как и лейтенант Фиц-Рой. Тогда не осталось нам иного средства, как отражать силу силою; эскадры открыли огонь, и действие оного, направленное с удивительною неустрашимостью против флота числом впятеро сильнее союзных эскадр, в четыре часа истребило до шестидесяти разной величины судов; в том числе и корабли турецких предводителей, Тагир-паши, Капитана-Бея и Мухаррем-Бея, были потоплены или сбиты к берегу на мель; двадцать же других сожжены турками после сражения.

В продолжение сей достопамятной битвы три союзные флота соревновали один другому в храбрости. Никогда не видно было столь искреннего единодушия между различными нациями. Взаимные пособия доставались с неописанного деятельностью; при Наварине слава английского флота явилась в новом блеске, а на французской эскадре, начиная от адмирала Риньи, все офицеры и служители явили редкие примеры мужества и неустрашимости.

Капитаны и прочие офицеры российской эскадры исполняли долг свой с примерным рвением, мужеством и прозрением всех опасностей; нижние чины отличались храбростию и повиновением, которые достойны подражания. [266]

Неустрашимый капитан 1 ранга Лазарев ¹⁸²… управлял движениями «Азова» с хладнокровием, искусством и мужеством примерным; капитаны Авинов, Хрущев, Богданович и Свинкин равно отличились ¹⁸³. Сей последний хотя при начале дела был тяжело ранен картечью, но продолжал командовать во все сражение, держась около четыре часов за канат и на коленях на палубе своего корабля. Капитан «Гангута» Авинов явил также пример редкого присутствия духа; турецкий фрегат, обращенный в брандер, пробрался ночью между сим кораблем и адмиральским бугшпритом, уже сцепился с «Гангутом», капитан Авинов велел брать сей фрегат на абордаж, и человек, готовивший оный зажечь, убит с фителем в руках.

Один из турецких фрегатов, сражавшихся против корабля «Александр Невский», сдался и спустил флаг, который взят; турки на другой день отправлены на берег, а фрегат потонул.

Корабля «Азова» лейтенанту Буреневу раздробило ядром руку; несмотря на чрезмерную боль, он оставался при своем месте, у батареи, бывшей в его распоряжении, и надлежало ему приказать отойти от его пушек. У него отняли руку по плечо, но в ту ж самую минуту услыша, что турецкий адмиральский корабль, сражавшийся с «Азовом», [267] истреблен, наш раненый, желая участвовать в общей радости, почти вырвался из рук у бывших при нем.

На другой день после сражения послано было к египетским и турецким начальникам от союзных адмиралов объявление, чтобы предупредить их о последствиях, какие навлечет всякое новое с их стороны неприятельское действие. Вслед за сим объявлением Тагир-паша, который уже поутру приезжал для переговоров на корабль адмирала Кодрингтона, поспешил опять явиться к нему с объяснением, что ни он, ни товарищи его не будут более предпринимать никаких неприязненных покушений.

Соединенные эскадры оставались в Наваринской гавани до 14 (26) октября, не были нимало тревожимы и занимались исправлением повреждений. На другой день сражения все пленные, взятые во время дела, отпущены.

«Азов», «Гангут» и «Иезекииль» много потерпели, и российская эскадра, вместе с английскою, отправилась и прибыла в Мальту для починок. Наша эскадра в скором времени вступит опять в море для совокупного действования с морскими силами союзных держав».

Во втором своем донесении о бое контр-адмирал граф Гейден писал:

«Единодушие, с которым действовали корабли соединенных эскадр, превосходит вероятие: казалось, что мысли всех обращены были к одной и той же нации; например, капитан ла Братоньер, командир французского корабля «Бреславля», приняв невыгодную при начале сражения позицию и усмотрев, что корабль «Азов» весьма много терпит от неприятеля, сражаясь в одно время против пяти военных судов, и почти не наносит им никакого вреда, немедленно отрубил свой канат и занял место между «Азовом» и английским кораблем «Альбионом», через что некоторым образом облегчил наше положение. Корабль «Азов», с своей стороны, тогда как сам окружен был турками, много помог английскому адмиралу, который сражался с 80-пушечным кораблем под флагом Мухаррем-Бея, и когда сей последний по причине перебитого у него шпринга повернулся к «Азову» кормою, то 14 орудий на левой стороне немедленно отделены для действий противу сего корабля, и действовали с таким успехом, что через полчаса разбили ему всю корму, и когда в констапельской каюте сделался пожар и употребляли все усилия, чтобы погасить возгорание, [268] сильный картечный огонь с «Азова» сему воспрепятствовал, турецкий корабль вскоре объялся пламенем и наконец взорван на воздух. Между тем один из английских бригов, который много в сражении потерпел и потерял все якоря, взят на бакштов капитаном Хрущевым, командиром фрегата «Константина», и чрез то в продолжение цело ночи сохранен ото всякого вреда.

В сем сражении три адмиральских корабля более все потерпели, как в убитых и раненых, так в повреждений корпуса, рангоута и такелажа. Английский и французский адмиралы кроме других многих повреждений потеряли бизань-мачты; у «Азова» все мачты столько пробиты, что при фальшивом вооружении с трудом можно нести на оных паруса; кроме сего, в одном корпусе корабля насчитано 153 пробоины, в том числе 7 подводных.

При сем случае не могу я не вспомнить тех достопамятных слов, которые Его Императорскому Величеству угодно было сказать при последнем оставлении корабля «Азова»: «Надеюсь, что в случае каких-либо военных действий поступлено будет с неприятелем по-русски». Слова сии исполнены совершенно. Чистосердечное признание англичан, чрезвычайно ласковый и отличный прием, сделанный эскадре нашей в Мальте, служит тому приятным подтверждением.

К чести капитана Лазарева должно присовокупить, что строгая дисциплина, ежедневное учение по пушкам и порядок, в коем служители всегда содержались, были причиной, что корабль «Азов» действовал с таким успехом в поражении и истреблении неприятеля. Он сильным своим огнем потопил два огромные фрегата и корвет, сбил 80-пушечный корабль, который брошен на мель и напоследок был взорван, истребил двухдечный фрегат, на коем главнокомандующий турецкого флота Тагир-паша имел свой флаг; фрегат сгорел, по признанию самого паши; в сражении из 600 человек было до 500 убитых и раненых. По достовернейшим сведениям оказалось, что из 60 военных судов, турецко-египетский флот составлявших, остался только один фрегат и до 15 мелких судов, но и те в таком положении, что едва ли могут быть в море. Сии оставшиеся суда легко бы также истребить не более как в два часа времени, но оставлены неприятелю в доказательство, что действие с нашей стороны было не наступательное, а оборонительное. В продолжение кровопролитного сего сражения взорвало между судами соединенных эскадр 13 турецких больших судов и на другой день еще 18 разной величины; вообще, потеря [269] на турецко-египетском флоте должна быть чрезвычайная, и можно полагать, что погибли от 6 до 7 тысяч человек. Корвет «Гремящий» в самом сражении не участвовал, он был отряжен для крейсирования при входе Наварина и наблюдения со стороны моря».

...Остается вопрос: в какой мере справедливы упреки, будто турки были вовлечены в Наваринскую битву совершенно для них неожиданно? Некоторые турколюбцы позволяли себе даже утверждать, будто сражение 8(20) октября 1827 года было изменническим нападением на турок со стороны союзников...

Собранные нами материалы дают превосходный ключ к разрешению этих мнимых недоумений. Материалы эти несомненно доказывают, что, не обращая никакого внимания на присутствие английского и французского флотов в Архипелаге, Порта как будто с нетерпением ожидала известия о начале военных действий, даже и не думая отвратить или отсрочить столкновение, для чего ей стоило лишь предписать главнокомандующему турецко-египетскими военными силами в Морее, сыну знаменитого Мегмет-Али египетского, Ибрагим-паше, избегать встречи с союзниками. Порта, видимо, ожидала и даже желала противного. Ибрагим искал встречи с союзными эскадрами. Из записки сэра Кодрингтона, представленной им совету министров, видно, что Ибрагим-паша заранее изготовился к сопротивлению союзным эскадрам силою и потому с искусною помощью французского морского офицера г. Летеллье сделал все приготовления к враждебной встрече союзных флотов, полагая, что он в силах будет совершенно уничтожить их. В течение трех дней, 8 – 10 октября нового стиля, египетско-турецкий флот был расставляем в заливе в боевой порядок в виде подковы. Окончательно его боевая линия была устроена 14 и 15 октября. Это обстоятельство подтверждает журнал Бонпара, отставного лейтенанта французской службы, командовавшего египетским фрегатом...

Вот что писал еще об этом предмете герцогу Кларенскому сэр Э. Кодрингтон из Мальты 6 марта 1828 года: «В моих руках имеются документы, доказывающие, что Порта давно ожидала боя и была вполне к нему приготовлена. Эти-то приготовления, отчасти и надежда застать нас врасплох, внушали ей уверенность в успехе. Вот как выразился об этом Киайя-бей, один из старейших и наиболее уважаемых [270] членов дивана, в разговоре с одним своим приятелем: «Будет война, вы уверены в этом, и я тоже. В настоящую минуту она, может быть, и началась уже». Этот разговор происходил 20 (8) октября, в самый день Наваринского боя. Конец его особенно интересен, как доказательство принятого турками решения».

Очевидно, Порта полагалась на значительное – даже в случае боя со всеми тремя союзными эскадрами – численное превосходство своих морских сил ¹⁸⁴...

В предостережениях, в виде ультиматумов посланных Ибрагиму пред самой битвой, как мы видели, тоже не было недостатка. И вдруг, после всего этого, не только сами турки, но и туркофилы англичане имели дерзость утверждать, и в печати, и в английском парламенте, будто союзные эскадры «изменнически напали на турок врасплох» и только этому обязаны Наваринской победой!!

Нет!.. Наваринская битва действительно началась «изменническим нападением» – со стороны самих турок. Их и постигло за то жестокое наказание...

ПИСЬМА ГРАФУ ГЕЙДЕНУ

(Перевод с французских подлинных рукописей)

ПРЕЗИДЕНТ ГРЕЦИИ

В Навплии, 17 июля 1828 года.

Русский флот уже оставил сии берега, и ваше превосходительство должны последовать за ним; Греция, привыкши смотреть на присутствие флота и вашего превосходительства как на великое благо, обязана через свое правительство выразить вам, господин адмирал, чувства своей благодарности за то, что вы со всеми, состоящими под начальством вашим, офицерами сделали для ее восстановления.

Усталая от кровавой борьбы и безначалия, она взоры свои обращала к флотам союзных держав, когда три почти [271] года тому назад они, соединившись, явились перед Мес-синскими берегами.

В достопамятный день 20 октября победителя увенчались неувядаемыми лаврами победы, а ваш адмиральский корабль, поврежденный и устланный трупами, свидетельствовал, что во время битвы опасность равнялась храбрости.

Нация поспешила через своих уполномоченных выразить желание – увековечить намять стольких подвигов и объявить свою благодарность. Национальное собрание в Аргосе решило воздвигнуть памятник и учредить орден Спасителя, дав мне право поднести вам знаки первой его степени. Вам небезызвестны, господин адмирал, причины, по которым и до сего времени не мог исполнить перед вашим превосходительством и перед офицерами, о которых вы не замедлите уведомить греческое правительство, этот долг национальной благодарности. Итак, я должен теперь с сожалением ограничиться тем, что я буду перед вашим превосходительством истолкователем пожеланий и благословений, с которыми сопровождают вас жители всех областей государства, и в особенности тех, в которых вы имели долее свое пребывание.

Порос был еще недавно бедненьким местечком, не имеющим ни дорог, удобных для езды, ни другого какого-либо народного учреждения. Ваше превосходительство избрало его порт местом для собрания флота, и вскорости этот остров оживился: громадные строения, предпринятые по повелению вашего августейшего монарха, дали средства к честному существованию многим рабочим людям и многим бедным и неимущим. Через несколько месяцев, благодаря всеобщему успокоению жителей, город Порос принял благоприятный вид проложением дорог, украсился площадями и вымощенными набережными, и обширное училище было в нем упреждено и устроено.

Но ваше превосходительство не только в Поросе, но и в Эгине и в Навплии пожелали оставить также неизгладимые следы благодеяния, которое свойственно вашему характеру. Сиротскому дому, больнице и другим учреждениям для народной пользы вы сделали щедрые приношения; одним словом, бедные и несчастные, лишь только прибегли к вашей милости, тотчас находили утешение.

В вознаграждение за то, что вы сделали для этой страны, ваше имя останется в ней навсегда любимым и уважаемым... [272]

Кодрингтон.

18 ноября 1828 года.

Можете быть вполне уверены, мой добрый друг, что мне было весьма приятно найти в доме брата, где я теперь расположился вместе с леди Кодрингтон, моими тремя дочерьми и Гарри, ваше письмо и весьма любезное письмо князя Ливена. И не менее приятно было, что письмо из Наварина и пришло к самой годовщине Наваринского дня, когда я от всего сердца пил за ваше здоровье с собравшимися отпраздновать годовщину друзьями. Здравствуйте многие лета, мой дорогой адмирал, и наслаждайтесь плодами того дня, который завел нашу дружбу; желаю, чтобы такая же слава и удача сопутствовали всем нашим начинаниям!

Я желал бы поселить в вас более благоприятное мнение о другом вашем товарище ¹⁸⁵, мелочные странности которого так много вредят ему. Я находил его столь прямодушным по многим важным пунктам, что искренно сетую на какие-то необъяснимые факты, бросающие сомнение на его образ действий. Не забывайте, что Россия пугало, которое тревожит значительную часть французов и англичан, что боятся, как бы ваш добрый император не поглотил всю Турцию живьем с костями и мясом. Подозреваю, что здесь именно ключ к разгадке, почему наше правительство согласилось на занятие Мореи такою значительною французскою армиею...

Комментарии

179. Полковник Е. В. Богданович начинал службу на Балтийском флоте на корабле «Память Азова». Затем был переведен на Черное море. Плавал на шхуне «Ласточка», фрегате «Мессемврия». Был знаком и близок со многими участниками Наваринского сражения, из первых уст слышал подробности об этом сражении, в том числе от бывшего начальника русской эскадры Л. П. Гейдена. Более того, сын Л. П. Гейдена Л. Л. Гейден, тоже участник Наваринского сражения, после смерти отца доверил Е. В. Богдановичу ценные, нигде ранее не публиковавшиеся документы, освещающие знаменательное событие. Это послужило толчком для написания книги, которая вышла в год 50-летия Наварина (в 1877 г.).

180. Л. П. Гейден – голландец. Родился 25 августа 1772 г. в Гааге. С одиннадцатилетнего возраста служил на кораблях, ходил в океанские походы. В 1795 г. после политического преследования и трехмесячного тюремного заключения, переодевшись в крестьянское платье, молодой морской офицер тайком переходит голландскую границу. В Петербурге добивается разрешения у Екатерины II продолжить службу в России и становится капитан-лейтенантом Черноморского гребного флота. Известие о входе Голландии в состав Французской империи заставляет Л. П. Гейдена обратиться к царю (Александр I) с новой просьбой; в 1810 г. он принимает русское подданство. Последние шестнадцать лет (1834–1850) провел в Ревеле в должности военного губернатора и главного командира Ревельского порта. Здесь-то Е. В. Богданович и слышал от него многочисленные рассказы о Наваринском сражении.

181. Де Риньи в то время был контр-адмиралом.

182. Капитан 1 ранга Михаил Петрович Лазарев (1788–1851), впоследствии известный адмирал и флотоводец, в Наваринском сражении успешно совмещал две должности: командира флагманского» корабля «Азов» и начальника штаба русской эскадры. Удостоился звания контр-адмирала, французского военного ордена Святого Людовика и английского ордена Бани. С 1833 по 1851 г. – гл. командир Черноморского флота.

183. Капитан 2 ранга Александр Авинов – командир корабля «Гангут». Награжден орденами Святого Владимира 3-й степени, Святого Людовика и Бани. Капитан 2 ранга Степан Хрущев – командир фрегата «Константин»; ордена – Святой Анны 2-й степени, Святого Людовика и Бани. Капитан 2 ранга Лука Богданович – командир корабля «Александр Невский»; ордена – те же, что у С. Хрущева. Капитан 2 ранга (после сражения – капитан 1 ранга) Иосиф Свинкин – командир корабля «Иезекииль»; ордена – Святого Владимира 3-й степени, Святого Людовика и Бани. Следует назвать еще три фамилии отличившихся: лейтенант Павел Нахимов (после сражения – капитан-лейтенант), награжденный орденом Святого Георгия 4-й степени; мичман Владимир Корнилов – Святой Анны 4-п степени; гардемарин Владимир Истомин; (после сражения – мичман) – серебряным крестом Святого Георгия. В последующем все трое – адмиралы, герои и руководители легендарной обороны Севастополя в 1854–1855 гг. Все трое погибли при защите Севастополя и похоронены в одном склепе, в том же, где покоился прах их командира и учителя адмирала М. П. Лазарева, участника Наваринского сражения.

184. Силы обоих флотов в Наваринском сражении. Союзный флот: русская эскадра – судов 8, орудий 490; английская эскадра – 12 и 456; французская эскадра — 7 и 352; итого – судов 27, орудий 1298, человек (приблизительно) 17 500. Турецко-египетский флот: линейных кораблей 5, орудий 564; фрегатов 15, орудий 735; корветов 26, орудий 598; бригов 11, орудий 209; брандеров 5; итого – судов 62, орудий 2106, человек 21 960.

185. Де Риньи.

Текст воспроизведен по изданию: Морские сражения русского флота: Воспоминания, дневники, письма. М. Военное издательство. 1994