БАЗИЛИ К. М.

АРХИПЕЛАГ И ГРЕЦИЯ

В 1830 И 1831 ГОДАХ

ЧАСТЬ II.

ГЛАВА I.

Светлый праздник. — Увеселения поросцев. — Отплытие в Навплию. — Идра. — Монастырь Св. Илии. — Специя. — Аргосский залив. — Гомеровы царства. — Столица Греции. — Судьба мечети. — Дамы. — Генерал Жерар. — Калержи. — Заслуги и требования. — Филеллены. — Граф Санта-Роза. — Тарела. — Альмейда. — Полковник Р-ко. — Корпус эвельпидов. — Регулярные полки. — Русские пушки. — Министерство. — Сенат. — Смесь костюмов.

Наша эскадра праздновала Воскресение Христово в Поросе. С благоговением внимали жители в полуночный час торжественному грому кораблей, который заглушал хриплый голос городских колоколов.

В сих плясках женщины не участвуют; но в стороне, среди круга, составленного из матерей и бабушек, девы без резвости, с боязливым удовольствием, составляют свой [3] хоровод, под внимательною ревностью своих братьев или суженых. Мы на рубеже Европы с Азией.

Пляска островитян, обыкновенно называемая Ромейкою, составлена из полуотверзтого круга, которого один конец беспрерывно гонится за другим, и никогда с ним не сходится. Это образ каких-то мыслей и чувств. Он напоминает последнюю пляску дев Калавритской области, которые, составив полукружие на высоте скалы, под припевом могильных песней, одна за другою мерно бросались в пропасть. Турки, приближаясь туда, думали, что это воздушные танцы и полеты духов.

Когда катера с командою, отпущенною на берег, пристают к городу, христосованья добродушных матросов с единоверцами не имеют конца, особенно если кубок красиво оживит в пестрой толпе праздничное веселие.

Наша эскадра ждала попутного ветра для выхода из залива; ее назначение было в Навплию — новую столицу греческого государства.

В исходе апреля, окончив все починки, корабли в весеннем туалете оставили порт, с кокетством дам, сбирающихся на бал. [4]

Обогнув Порос, мы спустились к широкому каналу, составленному Морейским берегом и Идрою. Идра — колоссальный камень, голый и безводный, и почти со всех сторон неприступный, кругом которого море или лежит безжизненное, как бы подавленное им, или мучиться в тесноте порывами ветров. Среди скал тянется широкий амфитеатр домов, между которыми видны огромные и правильные гранитные здания; это дома приматов. На высокой горе, над городом, монастырь пророка Илии построен на таком возвышении, как эмблема чудесного его восшествия на небо. Он памятен тем, что служил клеткой для Морейского орла — Колокотрони, во время междоусобий.

Морейский берег и здесь зеленеет бледною оливковой рощей, и садами островитян в Периволе; самые горы его показывают следы прозябания, и взгляд, утомленный гранитом Идры, любит отдыхать на их зелени. Но в проходе между Идрою и Идроном, с обеих сторон поднимаются, наравне с мачтами, совершенно перпендикулярно над морем, голые скалы. Среди столь грубых кулис [5] выходит вдалеке Специя со своими садами, со своими белыми домами, разбросанными на широком пространстве по взморью, со своими мельницами, с мачтами в порте, и с парусами лодок, которыми пестреет кругом море; от нее в стороне Спецопула покрылась вся садами, коих зелень спускается до самых волн.

Пройдя узким каналом Специи, увидите одну из самых великолепных, из самых обширных морских картин. Это Аргосский залив. Нигде, может быть, верхи гор не составили столь фантастически переломанной линии, нигде полусвет изгибов и долин не теряется в столь гармонической перспективе, слившись отливом с поверхностью моря. Море за кормою еще теряется в свободе неизвестного горизонта, а пред вами, постепенно суживаясь, в виде безмерной реки, опирается наконец о снежные горы Аргоса, о скалы Порт-Толона и Паламиды. Бати дует здесь свежо и постоянно; в летний день, разгоряченная полуденным зноем долина Аргоса, разинув пасть своего залива, вдыхает свежий морской ветер. Ходу было до 9-ти узлов под лиселями, и мы успели [6] прежде ночи бросить якорь среди английских и французских кораблей, на Навплийском рейде.

Пред нами долина, в которой развился первобытно дух древнего геройства Греции, в которой вмещалось четыре из государств Илиады: Аргос, Микины, Тиринт и Навплия. На двух ее оконечностях стоят, как передовые стражи, исполинские памятники Венеции — крепость на горе Ларисе, над Аргосом, и Паламида.

Наполи обтянулась вся крепостями; на возвышении стоит цитадель Ичь-Кале, а посреди порта крепкий замок Буржи. Это имена Турецкия на строениях Венеции, но классическое имя Паламиды, уваженное временем, сохранилось со времен Гомеровых неизменно.

На другой день я осматривал город, один из всех городов Греции, не истребленный войною; в нем укрывалось правительство в эпоху Ибрагима, и могло видеть стан 40.000 арабов, расположенных в долине на пушечный выстрел.

Навплия представляет смесь зданий дряхлых с красивыми домами нового построения, улиц неопрятных, немощеных с прекрасным [7] шоссе, венецианских казарм и турецких мечетей.

Полуразвалившийся дворец Проведитора своими высокими окнами и сводами напоминает архитектуру Венеции; лев Святого Марка, который торчит здесь и там по укреплениям — ее могущество, а часто встречаемая горделивая надпись Нос aelernitaiis monumentum posuit — ее тщету. Память Венеции сохранилась на крепостях, память турок в фонтанах и в красивых мечетях. Надписи из Корана покрывают золотыми узорами огромные мраморы над иссякшей струей. Нельзя не пожалеть о том, что после турок так мало заботились о сохранении сих фонтанов, как будто бы они были только годны для омывания грехов мусульман.

Из трех мечетей бывших при владении турок, одна обращена в церковь, другая в училище, третья в клуб. Сия последняя особенно очень красивой архитектуры; на куполе нет ни луны, ни креста; но правильное его полушарие напоминает Святую Софию. И этот храм правоверных служил несколько лет для совещаний депутатских, и наконец [8] обращен в залу концертов и балов; не озаботились даже и о том, чтобы покрыт паркетом его каменный пол, на что так горько жаловались Навплийские дамы.

Моральное состояние греческой столицы представляет такую же пестроту, как и самый город. Здесь найдете много образованных в Европе молодых людей, служащих в Министерствах, и еще более безграмотных генералов, пребывающих в азиатском быту; много горячих голов, досадующих, что прошла пора революций, и много офицеров регулярных полков, совершенно преданных правительству; много женщин, свято сохраняющих костюм своих матерей и восточную строгость в обращении, и несколько дам, которые как феномены блестят парижским воспитанием, и простирают до нельзя свободу европейского обращения.

В это время Навплийское общество сбиралось на вечерах, у резидентов, или у генерала Жерара, или у князя К-жи. Жерар, полковник французской службы, назначен в Грецию образователем регулярного войска; он забавляет иногда и войско и публику [9] своими фантазиями, своими красными сапогами a l'orientale, своими речами перед фронтом, где он воображает себя новым Улиссом пред ратью ахеян, и пр. Но жена его получила в наследство красоту первой актрисы нашего века — своей матери.

Мы более посещали дом полковника Калержи, который так любит Россию. Он провел свое детство в петербургской роскоши; воспитанный потом в Париже, он рано простился с радостями европейской жизни, чтоб насладиться другими радостями более живыми, бурными и подобными смелым подвигам его родины. Изрубленный водном сражении, он лежал между телами убитых товарищей и, по обычаю турок над трупами, он лишился одного уха, которое в мешке, наполненном подобными трофеями, было отправлено Пашею в Константинополь. Его мнимая смерть обратилась потом в действительный плен, из которого он был выкуплен за большие суммы. Рыцарь в полном смысле, он не мог обойтись без рыцарского любовного приключения. Его любовь зародила в 1826 году кровавое междоусобие, и запечатлелась истреблением [10] красивого городка Софико и смертью соперника. Склонный по природе к партизанскому удальству, он, по заключении мира, присмирел, сделавшись начальником кавалерии и адъютантом президента.

Навплия особенно изобилует военными; кроме офицеров регулярных полков, сюда стеклось множество людей, которые дрались ли с неприятелем, или нет, но всегда найдут какой-нибудь случай Греческой революции, в котором докажут вам, что без них неминуемо погибло бы отечество. Все эти люди требуют почетных мест; хотят сделаться судьями, губернаторами, директорами; если мимоходом заметите им, что они и дел не разумеют, и грамоте не учились, они готовы вам отвечать, что на это есть секретари.

Между военными особенный класс составляет остаток филелленов. Впервые годы Греческой революции, когда еще не простыл энтузиазм, рожденный усилиями потомков Леонида и Фемистокла, когда в каждом городе Европы и Америки был греческий комитет, и особенно дамы, может быть, по чувству, может быть, по моде, приняли столь живое [11] учате в судьбе элленов — много благородных молодых людей великодушно поспешили под знамя креста. Эпоха крестовых походов невозвратно прошла; но если подействовал когда-то дух религии на целые массы народов — теперь голос страждущего человечества, и голос классических воспоминаний, так глубоко врезанных в сердце первым воспитанием, заставил многих энтузиастов принять действительное участие в борьбе Греции.

К несчастью, не одно благородное рвение к делу элленов, не один энтузиазм привлекал в сию страну филелленов со всех европейских государств. Вспомним, что в 1821 году революционная лихорадка пробежала Аппецинский и Пиренейский полуострова; толпы изгнанников, не находя лучшего поприща, принимались за борьбу греков с турками. Много старых офицеров, которые, потревожив Европу два десятилетия, не находили наконец в ней пристанища — отправлялись в Грецию за новыми лаврами и за жалованьем.

Прибавьте к тому множество мелких честолюбцев, множество искателей приключений, множество людей, которые, соскучив в покое, [12] пришли в Грецию сами не зная зачем, и вы увидите, что общность этого легиона представит что-то очень жалкое.

Мечтатели и студенты Германии летели туда с поэтической надеждою записать свои имена на освобожденном Партеноне; каждый из беспокойных умов других государств думал взять, в руки кормило новообразуемого правления, каждый отставной поручик — обломок Великой Армии — метил в должность главнокомандующего. Что же вышло? Прозаические неудовольствия охладили первых; народная гордость греков не давала вторым вмешиваться вдела правительства, а третьи увидели наконец, что и образ войны им не знаком, и греческий солдат не любит и не понимает их тактики.

Кончилось тем, что одни, довольствуясь приобретенным титлом филеллена, возвращались восвояси и рассказывали за новость, что Греция страх переменилась со времен Анахарсиса; другие, забыв все красноречивые рассказы про свое участие в борьбе за веру, про свою преданность к потомкам героев, хладнокровно отправлялись под знамена турок и [13] египтян, и дрались против греков в рядах Ибрагима.

Тем дороже для человечества имена благородных людей, которые с твердостью презрели неудачи, труды и несчастия, и дали примерь самой бескорыстной преданности Греции. Лучшие из них погибли с полковником Тарела в битве при Пете (1822), и на острове Сфактерии с графом Санта-Роза (1825). Из небольшого числа переживших кровавую эпоху революции, особенное внимание заслуживает полковник Альмейда, который в это время был комендантом Навплийских крепостей. Он португалец; пользуется совершенной доверенностью президента, и оправдывает ее своею преданностью и неутомимостью в трудных обязанностях своего звания. К тому же он имеет и другое достоинство, весьма важное в Греции: его одного боятся солдаты, и вместе с тем любят; впрочем, затрудняясь выговорить имя Альмейда, они дали ему другое, более знакомое в старину — Ахмет-Ага.

Другой достойный филеллен, подполковник Р — ко, занимал также весьма почетное место между греческими офицерами; он был [14] адъютантом президента, начальником артиллерии и директором корпуса эвельпидов.

Корпус эвельпидов (благонадежных) совершенно соответствует названию, которое дал президент сему заведению, им устроенному. В нем получало военное воспитание юношество — надежда Греции — и три года после учреждения корпуса, образованные молодые люди поступали из него в армию в офицеры.

В это время греческое правительство имело уже четыре пехотные батальона, полк артиллерии и образцовый батальон — всего до 5000 регулярных солдат. Из нерегулярных румельотов было также сформировано 20 легких батальонов, каждый в 500 человек, так что Греция имела под ружьем до 15,000 человек; и была, при мудром правителе, в состоянии завести и поддерживать, кроме флота, такую сухопутную силу без займов. К тому же в Греции еще не был установлен рекрутский набор, и солдат получал, кроме провианта, около 150 рублей в год; сукно для него выписывалось из Франции. Значительным облегчением для греческого правительства было то, что пушки для полевой артиллерии и ружья [15] регулярных полков присланы в подарок Греции в 1829 году, на фрегате Елисавета (Выписываем здесь несколько слов президента из письма его к сенату по сему случаю: “Щедроте Российского Императора обязаны мы значительным умножением наших военных материалов. Греция не может лучше выразить своей благодарности к великодушным ее покровителям, как усугубляя усилия свои к развитию и усовершенствованию своей военной системы. Для достижения сей цели, правительство вскоре будет требовать содействия сената, на которое мы полагаемся с совершенною доверенностью”).

Артиллерия и два первые батальона были обмундированы совершенно по-европейски, но образцовый и 3-й и 4-й линейные, при регулярном обмундировании, сохранили свою народную фустанеллу и фешку. Их строй был весьма красив; офицеры были покрыты золотом. Кавалерия состояла из двух уланских и двух карабинерных эскадронов. Во всей организации войска была заметна с большим вкусом соединенная роскошь, которая во всяком другом случае была бы неприлична для Греции, по казалась необходимою, чтобы внушить народу любовь к регулярной службе.

Регулярному войску были вверены крепости [16] греческие, а нерегулярное было расположено по границе и в разных пунктах Румелии. Сие последнее было более обременительно для правительства, чем полезно в службе; но должно было содержать на жалованье толпу солдат и офицеров, в уважение старых заслуг и в избежание новых беспорядков.

Министерство графа Каподистрия состояло в это время из гг. Спилиади для внутренних дел, Ризо для внешних и торговли, графа Виаро Каподистрия для морских сил, Родиуса для военных, Гената для юстиции, Ставро с двумя товарищами для финансов, и Хрисогело для духовных дел и народного просвещения.

Все они назывались статс-секретарями, но были просто секретарями президента, каждый по своей отрасли. Ум президента присутствовал тогда во всех частях управления; даже значительные бумаги всякого министерства писались обыкновенно им собственноручно. И в то же время успевал он посещать все области, опустошенные войною, внимать голосу поселян, помогать нуждам их, собирать детей в училища, освобождать пленников из рук Мехмета-Али, и быть дальновидным [17] посредником в выгодах Греции пред европейскими государями.

Я говорил уже об его образе жизни. Когда принц Леопольд отказался от греческого престола, президент занял дом, который был изготовлен для его принятия, на площади называемой трех адмиралов, в память Наваринской битвы. Этот дом назвали дворцом, но и в нем граф Каподистрия продолжал свой прежний быт, свою простоту, которая так приятно напоминала древних философов в отечестве Фокиона. Он принимал в своем кабинете за письменным столиком; ни какого украшения не было заметно в нем, кроме золотого бюста Императора Александра.

Место бывших прежде сеймов, совещательных корпусов и пр. занимал уже два года Греческий сенат, состоящий из 27 членов. В нем заседали известнейшие лица всех частей Греции. Но сей Сенат никак не мог напомнить, по крайней мере наружными формами, ни совета Амфиктионов древней Греции, ни собрата Царей в Риме. В Сенате была оригинальная смесь костюмов: старинный [18] турецкий бениш, архипелажский шаровар, румельотская фустанела в сто аршин ширины, албанская чалма на бритой голове, немецкий фрак, венецианский полуплащ, — моды двадцати веков и двадцати народов случайно сошлись в столь малочисленном собрании.

Впрочем, Сенат, хотя и состоящий большей частью из людей необразованных, показал во многих случаях, что здравый смысли благородное намерение были для Греции нужнее и спасительнее всех выспренних теорий.

ГЛАВА II.

Венецианские крепости. — Казни. — Маврогени. — Нежность к цветникам. — Их истребление. — Облачная крепость. — Чудесное ее взятие. — Карикатурный приступ. — Прония. — Дилижансы. — Албанец-проводник. — Земля Миаулиса. — Его неблагодарность.

Несколько дней осматривал я крепости Навплийские, богатые воспоминаниями.

Несколько сот палачей были заняты исполнением приказаний капитан-паши, который, сидя на возвышении, любовался кровавым зрелищем. Пятнадцать тысяч человек, загнанных туда со всех концов Пелопонеза, были обречены смерти (Это ни сколько не преувеличено, известно, что в сию эпоху было предложено в Диване истребить все племя греков, не исключая ни женщин, ни младенцев. Сие предложение было принято большинством голосов, когда Гази-Гассан спросил: если мы истребим все это народонаселение, кто будет нам платить харач (поголовную подать)? Это замечание, которое так живо касалось интересов. Дивана, заставило призадуматься расчетливых советников — и гроза миновала.). Паша хотел насладиться и [21] последним вздохом ненавистных жертв; душа его освежалась в море крови, которая алым ковром окружала богатые цветники турецких садов. Подле него стоял в эту памятную минуту драгоман флота Маврогени; он дерзнул заметить паше, что кровь сожжет свежие цветы, столь любимые им. Сие незначащее замечание спасло жизнь половине пленных. Что удивит вас более: тонкость Маврогени, который, не смея умолять за своих единоверцев, успел обратить сожаление гуссейн-паши к цветкам, или чудовищное сожаление к цветкам облитым кровью (Гуссейн-Паша прославился в летописях Турции и зверством, и силою характера, и причудами. Ему случилось встретиться с монахами Афонской горы, которые везли куда-то главу Иоанна Предтечи. Услышав о чудотворной ее силе, он отнял ее, держал всегда у себя, и усердно ей молился. (Турки веруют в Св. Иоанна, в Св. Димитрия и в Св. Георгия). Чудотворная глава потом долго хранилась в султанской казне, как драгоценность, и случаем досталась опять Афонской горе. Гуссейн-Паша воспитывал при себе молодого льва; десять лет был с ним неразлучен, и потом собственноручно его убил, опасаясь его лобзаний)

Последняя война опустошила и сады турецкие, и рощи, которые прежде украшали [22] Навплийские окрестности. Теперь все пусто, все голо. Несколько платанов случайно нашлись на берегу моря, и их цветущая группа призывает, часто под свою тень группы гуляющих.

Тесный сад притаился под горою Паламиды; в нем приятно в летний вечер подышать прохладою, ввиду снежных гор Аргоса. Над вами перпендикулярно поднимается на 250 метров гранитная гора, на высоте которой разлеглись укрепления Паламиды; голубой флаг сливается с греческим небом, и его белый крест рисуется одинокий в бесконечной лазури; а когда темные облака, нагнанные ветром залива, недвижно обтянут Паламиду свинцовым поясом, или сурово блуждают по ее голым ущельям — высокая гора вросла в небо, и ее невидимая пушка, из среди облаков, подобна голосу грома над благоговеющим городом. [23]

Сторона Паламиды противоположная городу менее отлога; батарея ее названа юрушь, т. е. место приступа. Этот приступ довольно забавен: греки давно уже владели замком среди порта, а турки в крепостях умирали с голоду, и не стало ни кошек, ни собак, ни лошадей. Гарнизон Паламиды сделал тогда грекам предложение довольно расчетливое: вы приступом никогда не возьмете крепости, а мы добровольно сдать ее не можем, потому, что нам грозить по закону нашему бесчестная смерть; и так условимся: берите силою, приступайте, не обращая внимания на наши пушки, потому что, заряжая второпях опасности, мы забудем ядра. Условия исполнены; греческое войско подвинулось; батареи загремели холостыми зарядами; это карикатурное представление войны продолжалось около двух часов, и наконец, по данному сигналу, бодрое войско закричало ура, и пошло на батареи по лестницам, которые были изготовлены гарнизоном. Таким образом, турецкий гарнизон сохранил, по мнению коменданта, свою репутацию, а толпа нерегулярных солдат, без артиллерии, овладела крепостью, совершенно неприступной. [24]

Замок Буржи напоминает инквизиционные тюрьмы Венеции; его казематы, его подвалы, его ситерны, подобные ужасным колодезям, где страдали заключенники по приговору Совета десяти, составляют суровый лабиринт, в котором и теперь содержатся государственные преступники.

За гласисом красивое предместье Прония (провидение) напоминает о бывшем на сем месте в древности храме Минервы, прозванной Пронией. Я развалин сего храма не искал, но был восхищен цветущим состоянием предместья, построенного правильно на красивых пригорках.

Мне оставалось еще посетить развалины Тиринта, Аргос и Микины, и прекрасную долину, в которой царские дочери пасли свои стада, в патриархальный век Греции.

Употребление экипажей уже вводится в Греции. Заведены дилижансы между Навплией и Аргосом; но, желая посвятить несколько часов Тиринту, я предпочел верховую лошадь с проводником. Они стоят готовые, как биржевые извозчики, у городских ворот. Мой проводник был молодой албанец, с [25] таинственным выражением взгляда и уст, и с суровой гордостью своего племени; длинные ресницы осеняли глаза, постоянно опущенные в землю; передняя часть головы была обрита, а густые волосы, выпавши из под феши, в беспорядке волновались на плечах. Особенно тонкая и легкая нога напоминала его горное происхождение; он отрывисто отвечал на мои вопросы; он был уже несколько раз под ружьем, но, казалось, предпочитал настоящий быт, ибо во время войны никогда жалованья не получал, а чтоб наживаться грабежом был еще слишком молод.

Мы ехали прекрасным шоссе, проведенным президентом, между береговыми болотами, огородами и развалинами турецких загородных домов. Среди долины поднимается массивная скала, на высоте которой видна обитель отшельника; от ее подошвы до моря цветет дача Миаулиса. Богатая земля подарена ему президентом в награждение его службы; мой албанец заметил мне, что ни один из его единоземцев, румельотов, не удостоился подобной милости. Увидим, прибавил он, каково отблагодарит этот идриот! Миаулис [26] в сие время был уже отъявленным врагом графа Каподистрия.

Поведение сего храброго моряка было крайне предосудительно. Президент показал, что он умел ценить его старые заслуги Греции и его бескорыстие. Сенат не хотел согласиться на дарование ему казенной земли, и президент, после долгих прений, дал ему землю на свою ответственность. Первое неудовольствие на правительство оказал Миаулис, когда морской министр назначил мундир морякам, не спросивши его мнения; он удалился в Идру, и прервал все связи с министерством, президент, желая иметь его при себе, не подчиняя графу Виару, учредил Главный Морской Штаб, сделал его начальником оного, и передавал ему все управление флотом. Но Миаулис сухо отказался от столь почетного звания.

ГЛАВА III.

Древнейшие развалины. — Развитие архитектуры с религией. — Циклопы. — Подземная спальня. — Готический свод. — Образцовая мыза. — Царь Инах. — Аргос. — Его страдания. — Кавалерийская казарма. — Потеря древностей. — Первозданный амфитеатр. — Трагедия Софокла, и Греческий Конгресс. — Прорицалище.

На зеленом грунте Аргосской долины лежат серые обломки Тиринта — развалины древнейшего на европейском материке города. Плоско возвышенный холм составлял древний Акрополис, окруженный Циклопскими стенами, которых остатки и теперь местами имеют до сорока фут высоты; они без сомнения были гораздо выше, когда Геркулес свергнул с них Ифита.

Тиринт может служить чистым образцом древнейшей в мире архитектуры. Человек, еще чувствуя себя в полной силе молодой жизни, громоздил скалы на скалы, подражая природе в чудных зданиях ее гранитных громад на первородных горах. Как эти горы — циклопские здания не нуждались [28] ни в каком цементе, ни в каком металле для связи камней, которых одна тяжесть составляет силу сцепления, переживающую тысячелетия. Сии развалины, напоминая нам человека, еще непокоренного игу искусств и вкуса, служат не одними историческими памятниками веков допотопных, но и открывают нам таинства первобытной древности, когда религия, еще неразлучная от гражданской жизни, смешивала бытие народа с бытием богов, и давала первобытным городами форму, и святыню храмов. Периметр Тиринта есть грубый, колоссальный очерк греческого храма, которого архитектура переменяя с каждым веком вкус и размеры, следует постоянно переменам форм политики и религии, и наконец, в первых веках нашей эры, пред своим упадком, воздвигает Олимпийский храм в Афинах, как верх греческого искусства, как последнюю ступень в богатых вымыслах язычества. Мифология, начинаясь суровым Хроном и титанами, постепенно рождает Минерву, Венеру, Харити муз; а архитектура переносится от циклопского здания к правильному фронтону, к легкому архитраву, и [29] от величественной простоты Дорической колонны до изящной капители Коринфского ордена.

Тиринт был развалиной уже в самую древнюю историческую эпоху Греции. Построение и разрушение его терялись в темных баснословиях, и предания об нем совершенно слились наконец с космогоническими понятиями древних. Эврипид в своей Илектре называет стены его небесными; но еще современники Гомера, пораженные огромностью и величием сих стен, назвали их циклопскими, приписывая их основание каким-то колоссальным существам (Понятия о циклопах, как и все, что относится к глубокой древности Греции, чрезвычайно смешаны. У многих авторов находим, что для построения такого-то города были выписаны циклопы из Финикии или Египта. Это заставляет думать, что под именем циклопов разумели иногда каменщиков, имевших более средств к сооружению огромных зданий. Может быть, поселившееся в Греции племя египтян, которые прежде Греков знали употребление железа, называлось циклопским, а оставленные им колоссальные памятники возродили чудесные о нем предания. Сие тем более вероятно, что и имя циклоп — египетское, и здания циклопские чрезвычайно подходят к массивности и безвкусию древней египетской архитектуры.). [30]

В Тиринте виден подземный свод, под коим отдыхал, по преданию, Геркулес, и спали дочери Прета. Свод построен также с непобедимою прочностью, из одних кусков гранита, без цемента. В нем примечательна его переломанная дуга, которая заставляет нас искать начал готической архитектуры в космогонической древности.

На прилежащем к Тиринту поле заведена президентом модельная мыза, для усовершенствования земледелия и скотоводства в Греции. Грек, воспитанный в известном заведении сего рода, в мызе Рамбульета, в Париже, был директором, оной. В прекрасном доме, построенном среди ее, несколько сирот приобретали практические познания садоводства, столь нужные для усовершенствования сей отрасли промышленности, забытой в Греции. В модельной мызе можно иметь улучшенные виды всех растеши, природных Греции или привозных.

Столь полезное заведение, долженствующее дать новую жизнь почве Греции, приятно [31] занимает вас, подле древнейших памятников ее старинного существования.

От Тиринта до Аргоса богатые поля представляют бесконечную скатерть зелени, инде обнизанную бледными оливковыми деревьями, старинною часовней, незначащей развалиною, бедным селением. По большой дороге всегда стечение народное; поселянин гонит осла под тяжелою ношей, женщина несет в столицу свои кувшины с молоком, огромный воз без шума катится по гладкому шоссе, пикет улан под разноцветными флюгерами скачет сменить караулы, а далее шальная ватага английских мичманов несется во весь опор, на жалких клячах, которые вовсе не напоминают славы древних аргосских коней.

Проехав сады Даламанары, я приветствовал ложе реки прославленного Инаха — отца прекрасной Ио, одной из соперниц Юноны, и праотца Аргосской долины и ее царского племени. Старик Инах вздумал быть судьей между Юноной и Нептуном, когда они спорили о владычестве над страною; рыцарские нравы века заставили его решить в пользу Юноны, но гнев Посейдона настиг мутную реку, [32] и она, и пятьдесят дочерей Инаха, или колодези Аргосской долины — иссякли; с того времени старик Инах оставил со всем семейством сию страну. Связанный узами родства со всеми древностями Аргосской долины, он прежде всех подвергся своей судьбе: широкое его ложе не омывается теперь ни одной струей, и как алтарь лишенный своего божества, оно оплакивает потерянную реку.

Мы в областях Агамемнона; его столица и теперь занимает обширное пространство, под гранитной громадою Лариссы, на которой видны оставленные укрепления, начатые циклопами и конченные крестоносцами и турками.

Аргос в некотором расстоянии кажется бесконечным садом. Группы деревьев закрывают его незначащие здания, и тонкие кипарисы занимают место колоколен и минаретов.

В продолжение нескольких тысяч лет страдальческого существования, Аргос никогда не имел спокойной, продолжительной эпохи для своего развития. Напасти его, особенно в новейшие времена, разительно напоминают кровавую хронику царствовавшего в нем племени атридов, древние нашествия потомков [33] Геркулеса отразились чрез 3000 лет в нашествиях албанцев. Пострадав несколько раз при переходах из рук Венеции к турками обратно, Аргос наконец был совершенно разорен Ибрагимом. Если, за несколько лет пред сим, путешественник унывал, встречая здесь восточный минарет, гордо стоящий среди упавших Дорических колонн — теперь все свалилось, все перемешалось; но каждая развалина носит мистическую надпись воздвигнувшей ее руки, или своего предназначения; и сколько воспоминаний наводит, и в какой мир переносит вас обломок древней колонны, застроенный в основание христианского храма, обращенного потом в мечеть! Все это как будто исписано историческими фактами.

Не ищите теперь в Аргосе пышных чертогов, о коих так надменно говорит вождь царей при осаде Трои. Показывают какое-то кирпичное здание, которому дают название Агамемнонова дворца, но его древность не идет далее византийского века.

Потерянные царские чертоги заменены теперь немногими новыми красивыми зданиями, которых легкие формы, среди груд развалин или [34] хижин, приятно напоминают вам, что наступает наконец эпоха возрождения столь древнего города.

Проехав садами, неровными улицами и базаром, в котором теснится народ около сотни лавочек, мы остановились пред городскою площадью, на которой построена президентом кавалерийская казарма — огромное здание, вмещающее до 600 солдат и их конюшни. В стороне прекрасный дом Калержи, обыкновенно служащий дворцом правителя во время пребывания его в Аргосе; а кругом площади перемешались новые здания с обгорелыми развалинами. В Аргосе построил также президент прекрасную залу для училища, и церковь во имя Св. Иоанна Предтечи; и как во всех почти городах Греции, в Аргосе хранятся памятники его усилий для введения военной системы, для просвещения и для нравственного улучшения народа.

Павзаний видел в Аргосе храм Цереры, гроб Тиеста, героический памятник Персея и много других примечательных зданий; не говоря даже о древних, и новейшие [35] путешественники (Кларк), счастливее меня, видели всем городе развалины храмов Юпитера и Венеры; но все мои поиски были безуспешны: ни одной колонны, ни одного помоста древнего храма я не отыскал. Инде попадались мне мраморные обломки, в коих воображение мое силилось разгадать сомнительные только признаки глубокой древности. Сколько легких капителей, сколько статуй забытых богинь Аргоса превратились под грубым резцом последних веков в надгробные памятники варваров; голова богини лишилась своих восхитительных форм, и не узнается более в мраморной чалме, которая бессмысленно торчит на мусульманском кладбище. В полуразрушенной часовне показывали мне вделанный в стену барельеф, изображающий всадника; Аполлон ли это, которого первый храм был воздвигнут в Аргосе, или Кастор и Поллукс — я узнать не мог. В другом месте я разбирал надгробные надписи, то победителя Немейских игр, то римлянки, поселенной в Аргосе, то рыцаря из свиты Вильгельма Вилардуина, то венецианского проведитора. [36]

На берегах Инаха найдено множество древних гробов, из которых достаются могильные вазы.

Но единственный памятник, которого никогда рука времени не изгладит — это Аргосский амфитеатр. Углубление долины у подошвы Лариссы составило его первоначальную форму, а слои флецевого образования служили основою его ступеней. Рука человека здесь так счастливо пользовалась местными выгодами, что трудно узнать, что оставалось ей доделывать в театре, изготовленном самим потопом для творений Эсхила. До семидесяти широких ступеней составляют его пояс.

Простота и величие греческой драмы свято сохранились на исполинском ее памятнике. Ступени покрылись кустарниками и хворостом, и когда ветер пробуждает их шёпот, вы подумаете, что тени многих тысяч зрителей еще сидят на своих местах.

В каком другом театре Греции могли производить столь сильное впечатление гениальные трагедии, коих предметом был царский дом Аргоса и его несчастия и злодейства, которых предание тревожило еще народные [37] умы? Зритель с высоты амфитеатра мог видеть самые места, где происходило действие, повторяемое на сцене; и дворец, в котором лилась так часто, под ударами мести, кровь Атридов, и царскую баню, где измена и смерть встретили Агамемнона, и тропинку, по которой Илектра несла свою урну к гробу родителя.

Аргосский амфитеатр памятен и другого рода представлениями; в нем соединились в 1829 году депутаты Греции для IV Народного Конгресса. Мысль президента назначить для их заседаний место, коего классические воспоминания так возвышают душу достойна его благородного ума. В сем народном собрании греки показали совершенное согласие, и издали акты делающие честь их патриотизму, и достойные гения путеводителя, который ими правил.,

Недалеко от амфитеатра видна искусственная пещера, выточенная в горе Лариссе; ее подземные ходы заставляют думать, что здесь было прорицалище, в котором жрецы игрою акустики поддерживали народное суеверие. Может быть, на сем месте стоял храм [38] Минервы, о коем упоминает Павзаний, или Аргосской Юноны, которой статуя, работы Поликтета, была достойна Олимпийского Юпитера Фидиасова, и даже возбудила зависть художника, умевшего лучше представлять богов нежели людей (Юнона Аргосская была из лучших колоссальных статуй золотослоновой работы (chryselephantine). См. Jupiter Olympien или Теория Древнего Ваяния из слоновой кости и пр. Quatremere de Quincy.).

Текст воспроизведен по изданию: Архипелаг и Греция, в 1830 и 1831 годах. Сочинение Константина Базили. Часть вторая. СПб. 1834