ПУТЕШЕСТВИЕ В ЯНИНУ И АЛБАНИЮ

ЧЕРЕЗ СИЦИЛИЮ И ГРЕЦИЮ

Отрывок из путешествия в Янину чрез Сицилию и Грецию.

(Из книги: Voyage a Janina en Albanie par la Sicile et la Grece, trad. De P Anglais de Thomas Smart Hughes etc. (Paris, 1821. 2 vol. In 8). Отрывок сей составляет 6-ю главу I-й Части)

Действие, производимое на новых Греков Английским выговором [115] древнего Греческого языка. - Афинские памятники. - Греческие женщины. - Кратковременность их прелестей. - Их одежда. - Причины, от которых искусства процветали в Афинах. - Парфенон. - Опустошение сего красивого здания Лордом Ельгином. - Нравы древних и новых Афинян. - Бал. - Неожидаемое посещение Турчанок.

С рассветом дня, взяв синьйора Витали себе проводником, до завтрака я уже осмотрел Тезеон, Ареопаг, Пникс и большую половину древностей сей части города Афин (Долгом поставляю предупредить моих читателей, что в план моего сочинения не входит описание вновь древностей Афинских, которые были уже так часто и так хорошо описываемы. - Сие замечание должно распространить и на вес мое путешествие. (Прим. Соч.)). Я даже проговорил первую Филиппику с кафедры Демосфеновой. Толпа здешних жителей, - кои прохаживались, по своему обыкновению, питаясь свежим утренним воздухом, - собралась на сей древний театр народного величия, и слушала меня несколько времени со вниманием, хотя не понимала ни [116] слова. Наконец слух одного Афинянина поражен был некоторыми словами, в коих наш выговор Греческого языка сходствует с Ромейским; он с важным видом сказал г-ну Витали: "Видно, что есть большое сходство между языками Греческим и Английским (Англичане применяют к Греческому языку странное произношение своих гласных букв, которые, по мнению Валкера, лучшего из их Грамматиков, производят 22 разных звуков: по сему вероятно, что сам Демосфен, еслиб услышал сие чтение, то сделал бы то же самое замечание.
(Прим. Франц. перевод.))."

После завтрака мы отнесли рекомендательные о нас письма многим лицам, коих знакомство было нам весьма полезно и приятно. В числе их были: г. Рок, Французский купец, с давнего времени живущий в Афинах (дочь его по всем отношениям есть первая девица в сем городе); Синьйор Марматури, переведший Анахарсисово путешествие на Ромейский язык; Г. Фовель, Французский Консул, известный своими дарованиями; отличный художник Дон Тита Лузиери, которого благорасположением мы не можем [117] довольно нахвалиться. Мы нашли в Афинах г. Кокрелля, за коим доселе ехали почти по следам; отсюда же он сделался нашим товарищем в пути. Он выдержал мучительную лихорадку, свирепствующую в сей стране, прелестной по всем другим отношениям, особливо над чужестранцами, которые неблагоразумно остаются в местах, зараженных дурным воздухом (mal-aria). Ему было так худо, что первый Афинский врачь отказался от лечения, почитая болезнь его какою-то заразой; и в самом деле в ней показывались признаки заразы, а именно, опухоль в железaх. Он приписывал свое выздоровление попечениям доброй своей хозяйки, по имени г-же Масон, и двух Германцев, своих приятелей, Баронов Штакельберга и Галлера. В один день, когда г-жа Масон заметила в нем сильный лихорадочный припадок, то, воспользовавшись отсутствием его приятелей, вздумала в минуту вылечить его волшебным составом. Он состоял из смолы, клочка волос и двух лоскутков бумаги, на которых она начертила пером какую-то пирамиду и другие таинственные знаки. К тому же в церквах день и ночь горели свечи за его [118] исцеление; и когда больной выздоровел, то добрая попечительница сказала ему, что он за сие обязан предстательству Панагии Кастриотиссы. т. е. Пресвятые Девы Акрополийские. - Г. Фовель водил нас ко храму Тезееву. Сей прекрасный памятник, воздвигнутый благодарным народом Царю Отцу-отечества, и доныне еще, по прошествии двух тысячь лет, служит образцем совершенства в Архитектуре. Но в здешнем счастливом климате, кажется, время теряет разрушительную власть свою, когда невежество и варварство ему не пособляют. Он служит ныне надгробным памятником для несчастных путешественников, которых жестокая судьба обрекла на гибель вдали от их родины. Достойный сожаления наш согражданин, Туеддель, был первый положен в сей пышной гробнице попечениями г. Фовеля, на руках коего испустил он последний вздох.

Каждый год, о празднике Пасхи, бывает здесь ярмарка близ сего великолепного здания. Семейства Турков, Греков и Албанцев, в праздничных своих нарядах, представляют взорам приятное разнообразие. Музыка и пляски [119] бывают тогда занятием молодых людей, которые приходят сюда в гирляндах из цветов; а старики, сидя под мраморными портиками храма, смотрят на их игры, курят длинные свои трубки, слушают приключения других, или рассказывают собственные. Иногда предаются они той веселости, которая, можно сказать, составляет природное свойство Греков, и является даже и ныне время от времени сквозь облако угнетения, отуманивающее сердца их.

Говорят, что Афиняне и теперь еще самые любопытные изо всех Греков, и что в них еще много осталось той ветренности, которою отличались их предки. Но хотя беспрерывное угнетение придало народному их уму гибкость и лукавство; хотя злоба и ненависть и теперь питаемы, как в древние времена, необузданными страстями, а более всего ревностию; хотя они показывают в благополучии гордость, едва ли невсегда влекущую их к пропасти бедствий, а в несчастии низость, уничтожающую сострадание, которое она возбудить хочет: однакож я ничего не нашел в Афинянах, чтo бы отличало их от других Греков, [120] между коими заметно такоеж сходство в образе мыслей, как и однообразие в нравах. Теперь уже не замечается, как знак народного отличия, живость ума в Афинянине, пастушеская простота в Аркадийце, глупость в Виотийце и лаконизме в Спартанце. Тяжелая рука деспотизма соединила все сии оттенки и повсюду слила свет и тень картины.

Красота в здешнем климате есть недолговечный цветок, который блеснет, как светлое явление в воздухе, и в немногие годы увядает. Молодая Гречанка часто бывает в шестнадцать лет прелестна, как майское утро; в двадцать в ней уже нет ничего привлекательного; а спустя пять лет, она делается так безобразна, что от нее невольно отворотишься. Здесь не заметен, как у нас, переход от нежной приятности юных лет к прелести лет совершенных и потом к благородному достоинству лет преклонных; черты Сильфиды почти мгновенно превращаются в Медузину голову. Когда мы рассуждали о сем предмете с синьйором Лузиери, то он мне сказал, что в етом должно обвинять не столько [121] климат, сколько вредные привычки Греческих женщин, а особливо излишнее употребление бань, где они проводят почти ежедневно по нескольку часов в густом облаке теплых паров, занимаясь пересудами и злословием с бoльшим еще удовольствием, нежели как ето делается за чайным столиком в Англии. Сие обыкновение истребляет в них природный цвет лица, ослабляет фибры и делает их неспособными к полезному для здоровья движению. Как скоро им минет двадцать лет, морщины начинают показываться, и они претерпевают все недуги преждевременной старости.

Хотя Гречанки необразованы и необучены приятным искусствам, однакожь они не лишены ловкости, приятности в поступках и одежде; особливо их поклоны мне весьма нравились: они наклоняются слегка телом, положа правую руку под грудь. Вообще их застанешь сидящих на софе в ленивой неге. Шелковое их платье застегнуто поясом с серебряными пряжками; волосы убраны цветами, или жемчугом, и заплетены в косы, распущенные по плечам. Брови [122] их, проведенные правильною дугою, насурмлены, ногти выкрашены; цвет лица также весьма часто бывает поддельный. Чтo касается до драгоценнейших даров Природы, существенных приятностей ума, то Гречанки небрегут о них самым жалким образом.

На другой день мы пошли с синьйором Логофели в сераль Воеводы, построенный в периболе древнего храма Коринфского ордена. Он принял нас вежливо и медлил обещанием дать нам Татара (Турецкий гонец. (Пр. Руск. Пер.)) только для того, чтобы положить поболее цену за свое снисхождение. Мы незнали, что ему столько же было нужно, как и нам, поскорее отправить гонца к Порте, дабы купить на другой год свое наместничество у начальника черных евнухов при Серале в той самой Византии, которую Афины считали некогда в числе своих данниц. Составленный им совет не упустил убедить его воспользоваться сим случаем для засвидетельствования своего почтения и преданности политической партии, которая была тогда сильна в Константинополе. Мы приготовили с вечера [123] письма к г. Листону, Английскому Посланнику, и в следующий день рано поутру Татар уже поскакал в столицу Турции.

С сих пор мы занялись единственно обозрением всего, чтo осталось из памятников, некогда украшавших Афины. Какое понятие мы имели бы о древних, когда бы все благородные их труды дошли до нас, не потеряв ничего из своих высоких достоинств! Если одни только изваяния в Пантеоне достаточны к образованию вкуса целого народа, к пробуждению творческого ума в его художниках; то чего надлежало бы ожидать от совокупного действия всех произведений!

Какие же причины довели изящные искусства в Афинах до сей степени превосходства? Укажем на одну главную: любовь к отечеству. Афинянин почитал свое отечество за некое божество, смотрел на его украшения с гордостию и восторгом, знакомыми только немногим в наши времена. Домашняя расчетливость каждого доставляла средства к поддержанию пышности общественной; и в то время, как храмы Афинские удивляли мир, - домы [124] Фемистокла, Кимона, Аристида и других великих мужей сего города едва отличались от домов прочих сограждан. Искусства, способствовавшие к удовлетворению сего патриотического чувства, были почтены и облагорожены. От правительства запрещено было кому-либо заниматься живописью и ваянием, кроме людей свободных, и почетнейшие граждане не пренебрегали обучаться сего рода искусствам, дабы участвовать в украшении своего отечества. Сам Сократ изваял Грации из мрамора, и они уступали своими прелестями только тем, коими его Философия была украшена.

Рассмотрев Парфенон, сей совершенный образец зодчества по чину Дорическому, мы пошли дивиться стройной красоте Ерахшея, превосходнейшего произведения по чину Ионическому. Ничто неможет сравниться с отделкою сего храма, которая так тонка и нежна, как работа из слоновой кости: каждая выпуклость, каждый орнамент ее отдельно может служить образцем. Один портик, небольшой, но отменно красивый, называемый приделом Пандромы, поддерживается фигурами женщин, [125] известными под именем Кариатид; но вероятнее, они представляют Канефор при обряде Панафинейском. Многие Турки и Греки почитают, что ето живые существа, превращенные в камень силою чародейства; и нам рассказывали за правду, что одна из сих статуй, снятая с места Лордом Ельгином, испускала ночью плачевные вопли, и что сeстры ее отвечали ей стонами (Место, оставшееся пустым после сего похищения, было постыдным образом завалено кирпичем и камнями. Лорд Гильфорд, сей новый Аттик, велел изваять в Англии статую по образцу прежней, и поставил ее в Афинах для замещения пустого промежутка. (Пр. Соч.)). В то время, как мы рассматривали сие здание, подошел к нам Диздар-Ага. Вынув изо рта длинную свою трубку и стараясь придать своему лицу выражение любопытства, спросил он: можем ли мы растолковать ему, кто таковы были духи, построившие сии огромные палаты? Мы ему отвечали, что ето были люди, и он, казалось, поверил нам, думая, что сии люди должны быть исполины. Но когда мы начали его уверять, что мнимые исполины сии были предки Греков, Афинских Гяуров; тогда он [126] захохотал и, для опровержения наших слов, удовольствовался только тем, что указал пальцом на домы, построенные Греками в нынешнем городе.

Я говорил уже о Парфеноне; и не могу удержаться, чтоб не сказать, что, смотря на сей памятник, мы были поражены картиною развалин и опустошения, причиненных в нем последним грабительством (Речь о Лорде Ельгине). Хотя каждый Англичанин может радоваться, видя в своей отчизне сии неподражаемые образцы древнего ваятельного искусства, и даже согласиться с некоторыми рассуждениями, коими хотели оправдать сии хищения; но если хоть малая искра восторга таится в его сердце, - то он не может без сожаления видеть бесполезные опустошения, посредством коих заграблены были сии сокровища. Земля покрыта стержнями, капителями колонн и архитравами, коих было бы достаточно для построения целого дворца из мрамора. Алчность грабительства была причиной, что унесены предметы, по сравнению маловажные, но служившие к поддержанию здания, и таким образом [127] оно обречено на преждевременное разрушение.

Удивительно, что после всех бедствий, понесенных Афинами, сей город и теперь еще сохранил столько остатков древних своих драгоценностей. Римляне его жгут, Готты предают огню и мечу, Венециане разрушают бомбами, Турки разбивают в пыль его памятники, чтобы добыть мусору; знатоки хладнокровно увозят сии памятники - на продажу: и при всем том город Афины все еще остается лучшею в свете школою для Архитектора! Если он не представляет сему последнему столь великого разнообразия в чертежах, как некоторые другие города; то повсюду являет совершенство, достойное подражания. Рассматривание развалин его не только совершенствует вкус художника, но пробуждает в нем творческий ум, поощряет его деятельность, раждает в нем мысли новые и приводит в действие все способности его разума.

Сходя с Акрополиса, я не мог удержаться от некоторых размышлений о необыкновенных свойствах народа, посреди коего художество [128] породило все сии чудеса. Соединив храбрость Спартанцев с роскошью Коринфян, уступая попеременно то внушениям разума, то детскому своенравию, страстный к свободе, и предающийся заговорам; иногда гордый и повелительный, иногда низкий и льстивый; возносящий своего согражданина на высочайшую степень славы и потом изгоняющий его за те же самые добродетели, которым удивлялся; сооружающий на своей народной площади жертвенник покровительству, и умерщвляющий злополучных Мелийцев под самыми нелепыми предлогами; покидающий свой город при нашествии неприятеля и предоставляющий себе одну честь разделять общую опасность с другими Греками, - народ сей предал Платеян, единственных своих союзников на равнинах Марафонских, в жертву мщения Лакедемонян! Отличаясь совершенно от всех других племен Греческих, набожно пекшихся о соблюдении своего языка, нравов и обычаев, Афиняне перенимали все, чтo находили полезным, как у других Греков, так и у самых варваров. Они не пренебрегали никакою отраслию словесности, наук и художеств; они старались достигнуть до высшей [129] степени познаний, и утвердили у себя престол оных. Сие святилище пережило их владычество, преобразовало первых их покорителей, просветило нынешнее поколение и прольет свои благотворные лучи на позднейшее потомство. Таким образом совершается предсказание бессмертного Перикла, что Афины будут возбуждать всеобщее удивление и тогда, когда забвение покроет победоносную их соперницу.

Вечером один богатый Афинский купец давал бал Капитану и офицерам Английского фрегата Орландо, ставшего на якорь в Пирее; все главнейшие фамилии в городе были на сей бал приглашены.

Балы суть единственное увеселение нынешних Греков. Не зная удовольствий ни музыки, ни театральных зрелищ, редко предаваясь наслаждениям стола и, по недостатку воспитания, будучи незнакомы с приятностями разговора, только пляскою развлекают они однообразие своей жизни. Но читатель не должен связывать с словом Греческий бал понятия об удовольствиях и веселости, присутствующих при подобных забавах в [130] образованных странах Европы. Заключение, на которое обречен в Греции прекрасный пол, и унижение, в каком он находится, придают женщинам здешним вид принужденный и чинный; все их понятия ограничиваются несколькими, самыми обыкновенными, общими местами, и потому они неспособны ни к каким умственным наслаждениям; в них не замечаешь ни игривости ума, ни остроумных ответов, ни веселости, от чего разговор их, если можно, еще скучнее разговора здешних мущин. Притом же неумеренное употребление теплых бань, как я уже выше сказал, делает их столь вялыми и так расслабляет их нервы, что они не могут в пляске показывать той живости, которая составляет ее прелесть.

Очень часто мы раскидывали свою палатку на местоположении Пникса, или на другом каком месте, возвышающемся над городом и его окрестностями, и любовались оттуда картинными видами. Иногда Гречанки приходили к нам, и мы показывали им, посредством телескоп, их мужей, отправляющихся на рыбную ловлю из [131] Пирейской пристани. Любопытство заставляло также и Турчанок подходить к нам ближе, нежели обычай им сие позволяет; но как скоро они являлись в некотором от нас расстоянии, то уходили прочь, как будто бы воздух, вдыхаемый Християнами, был для них заразителен. Турчанка никак не должна показывать лица своего всенародно; если мущина встретит одну из них без покрывала, то отворачивается, пока она пройдет мимо. Такова власть сего обыкновения, что я видел однажды, как Диздар-Ага оборотился спиною к собственной своей дочери, истинной Гурии красотою, когда она без покрывала сходила с Пропилея.

Сии госпожи не всегда впрочем столь строго наблюдают ето обыкновение, особливо когда не боятся, что за ними примечают; и я имел случай видеть сам тому доказательство. В один вечер, когда я списывал надписи на дворе синьйора Лузиери во время его отдохновения, услышал, что кто-то легонько стучится в дверь; отворя ее, к удивлению моему увидел входящих ко мне двенадцать или пятнадцать Турчанок под длинными [132] белыми покрывалами, упадавшими до самых пят. Они показали мне знаками, что хотят видеть стенные часы с курантами, которые Лорд Ельгин подарил городу Афинам, как будто для того, чтобы каждый час напоминать ему о расхитителе Парфенона. Я повел их в то место, где сии часы были до времени поставлены. Они заговорили все вместе, громко захохотали и вдруг приподняли длинные свои покрывала, как бы сговорясь ослепить меня блеском больших, черных своих глаз. Может быть я видал женщин пригожее каждой из них в особенности; но никогда такое собрание прелестей не представлялось вдруг моим взорам. Я подумал, что вижу хоровод Гурий, пришедших из рая Магометова; красавицы, по видимому, веселились моим изумлением и радовались действием своих прелестей. Они толкнули меня к часам, давая знать, чтоб я показал им механизм оных; и когда я исполнил ето, они не дали мне отдохнуть, пока я не заставил часы проиграть все песни. Сей шум разбудил Лузиери, который, прибежав в халате и туфлях, выговаривал моим гостьям с таким строгим видом, что [133] молчание вдруг заступило место их веселости; покрывала снова упали на лица, и они вышли тихими и мерными шагами, точно как и вошли, оставя меня в положении человека, которому виделся самый чудный сон.

Приятель мой не мог удержаться от смеха над моим видом безмолвного удивления, и дабы вознаградить меня за то, что выгнал моих Гурий, он повел меня в свой кабинет, где собраны многочисленные сокровища древностей, которые достал он большею частию посредством изысканий под землею, сделанных по его собственному указанию. Г. Фовель также имеет драгоценное собрание оных, и между прочими такую редкость, для которой записной любитель древностей пошел бы босыми ногами в Афины, чтобы только ее увидеть: ето - челюсть человека, в зубах коей и теперь еще находится обол, положенный для платы Харону за перевоз через Стикс!

С Фр. Орест Сомов

Текст воспроизведен по изданию: Отрывок из путешествия в Янину чрез Сицилию и Грецию // Вестник Европы, Часть 127. № 22. 1822