ПУКВИЛЬ

Обычаи, поверья и предрассудки нынешних Греков.

Грека, равно как и памятники отечества его, узнaете по историческому описанию и по блестящим идеям, которые сохранил он до сего времени: как в изуродованных торсах (Техническое слово. Значит: туловище статуи. Перев.) Фидиевой школы находите напечатление идеала изящного; равным образом в чертах народа двукратно покоренного вдруг усматриваете его благородное происхождение. Сей особенный характер, незамеченный многими путешественниками, становится чрезвычайно трогательным, когда начинаем рассуждать о печалях и беспокойствах, бременящих душу [52] Грека во все дни его существования. Удивляться должно, каким образом, после толиких перемен и жестоких превратностей, каким образом потомки Еллинов, лишенные знаменитого имени своих предков, истерзанные множеством государственных перемен, обыкновенных на Востоке, могли продлить бытие свое в качестве особого народа! Наконец, не можем не дивиться, видя, с каким постоянным самоотвержением переносили они все угнетения, и как успели сохранить обычаи отечественные вместе с остатками языка благозвучного и с буквами, изобретенными, как повествуют, Кадмом и бывшими в употреблении еще до Гомера.

С сей точки зрения человек непредубежденный должен судить о Греках. Почему, прежде нежели изложу собранные мною подробности, я брошу беглый взгляд на минувшие веки; прежде скажу, чем были Еллины, потом уже буду говорить об их потомках, предоставляя решить другим, чем могли бы они быть впредь, еслиб нынешнее их состояние переменилось к лучшему.

Первобытные жители Греции, по свидетельству Плутарха, считали предметом славы телесную силу. Посредством сего [53] зверского качества они убивали, истребляли себе подобных, или же подчиняли их игу рабства: добродетель, правота у сих жестоких существ почитались выражением слабости. Ненавидя труда, они находили более удобным похищать жатву, нежели возделывать поля и потом уже собирать плоды земные. Другие питались трудами тех людей, которых поработили. А у кого не было рабов, тот принимался разбойничать, и случалось, что иногда в один набег приобретал средства существовать в продолжение года. С такими-то развратными нравами были мнимые герои, от которых происхождением своим хвастались оные Евпатриды Спартанские. Повествуемое ими о знаменитых своих предках (коих героическими берлогами были пещеры горы Феты, прежде нежели овладели они долиною Еврома и поработили жителей Гелоса) очень походит на то, чтo древние летописцы рассказывают о Франках, когда жили они в салических шалашах своих среди лесов Германии, пока время или голод не выгнали их оттуда для завоевания Галлии и для овладения землями ее жителей.

История варварской Галлии и варварской Греции в том одном лишь имеет черты [54] сходные. Боги, заступившие места родоначальников племен Пелазгических, не только не освятили права сильного уставами своими, но еще сблизили между собою людей, влагая в них общежительные понятия - и первый жертвенник был вожделенным предвестием гражданского состояния. Тогда Мифология, отвергнув ужасные покровы, оживила натуру, наполнила небо, землю и стихии существами, благотворными для человечества. Юпитер, посажденный на престоле Олимпа, был провозглашен властелином над богами. Юнона, занявшая близь него место, начала заведывать Гименом (Брачным союзом. Перев.), которой и сам очутился между богами. Вакх и Церера (Вакх заведывал зеленью и расцветанием древес; в сем случае назывался от Флоий. Его и вместе Цереру, которую чтили под именем Анесидоры, Евмолпиды называли блюстителями человеческой пищи. Соч.) оплодотворяли поля, согретые Аполлоном, которой был наименован старейшим веков (Платон называет его Горусом и Солнцем. Он то же, что у Египтян Озирис, победитель змия, а у философов древних сила божественная, старейший веков, душа мира. Соч.), и народ славил [55] богов своих гимнами любви и благодарности. Леса, отлогости гор, поля оглашались то голосами пастухов поющих, то воззваниями земледельцев к Пану и другим божествам сельским. Обрывали с роз и с разных цветов листья, и бросали их на лоно Наяд в знак благодарности за чистый кристалл их освежительной влаги. Привязывали венки к утесам в честь Ореад, и под сенью дубрав приносили жертвы таинственным Дриадам. У Панов, у Египанов были свои гротты, убранные принадлежностями из моху: туда приходил насладиться отдыхом, кто желал иметь сны счастливые. Амфитрита, Нептун, Салакиа, Тритоны, Еол и ветры были чтимы на мысах, равно как и на прибрежиях, опасных мореходцам. Наконец и божества адские имели олтари свои в пещерах, куда углублялись Пифониссы для вызывания теней или же для того чтобы наполниться духом пророчества.

Таковы были полюсы, вокруг коих вращалась религия, которую Гезиод заимствовал у Египтян. Но кроме сей всеобщей Феогонии, каждой класс гражданства имел своих особых богов покровителей. [56] Плаватели взывали к божествам морской бездны и к таинственному огоньку, прыгающему вокруг мачт корабельных перед настающею после бури тишиною. Воин просил помощи у Марса, Паллады, Ужаса, и Спартанец, равно как после Римлянин, приносил жертвы Страху. Художники воссылали мольбы свои к Минерве и к Вулкану. Поеты в венках лавровых покланялись Музам, Фебу с лирой золотою, Памяти и сыну Майи; просили у них восторга и направления своему гению. Любовник приносил мирты, розы и голубей богине Амафонта в надежде заслужить ее покровительство. Вакх, чтимый во всех частях Греции, имел свои оргии (Он был верховным божеством Греков, наполнял вдохновением и мущин и женщин. Аристофан свидетельствует, что самые даже политики Афинские с кубком в руке рассуждали о делах гражданских. Отсюда название Евелпид, приписанное Грекам, которые обыкновенно взирали на будущее с радостным ожиданием. Соч.). Наконец под семейственным кровом торжествуемы были особые праздники и обряды в честь богов домашних. Таким образом везде господствовали обольстительные призраки; мечтам благоговейно покланялись, между тем как благодетельные [57] доблести, любовь супружеская, утешительное сострадание к ближнему, смирение не имели ни храмов своих, ни обрядов у Афинян, хотя и был между ними Царь жертвоприношений (Архонт, который назывался Царем жертвоприношений, был не столько служитель богов, как инквизатор государственный. Соч.), которой мало впрочем думал о благоговении пред олтарем милосердия (Етот кудесник утверждал, что он сотворец из существа благороднейшего, нежели другие люди. Ученикам своим рассказывал о себе, что душа его прежде обитала в Ефалиде, сыне Меркурия; что во время осады Трои был он Евфорбом, после Гермотимом, наконец рыбаком на острове Делос по имени Пиррлом, и что живый сходил в преисподнюю Ада. Соч.).

И так под влиянием богов языческих Греция была тем, чем и быть ей надлежало - славною более дарованиями нежели здравым рассудком своих обитателей, знаменитою произведениями словесности, блестящею художествами и столько же развращенною, как и боги, чтимые ею. И вот почему именно в ее недре, среди поетов, историков, художников и воинов, среди сынов отечества, возникла философия [58] сомнительная, единственно имевшая в виду оправдывать пороки или слабости; ибо ни одного из мудрецов древности не можно ставить образцом совершенства. Их нравоучение и большая часть их действий имели на себе нечистые пятна страстей человеческих. Пифагор был неиное что как суровый мечтатель и обманщик; его мораль едва ли не хуже Епикуровой. Аристид Справедливый предан был гнусным порокам (Плутарх, в жизни Аристида. Соч.); Сократ, которого Делфийский оракур провозгласил мудрейшим из человеков, был суеверен и участвовал в самых распутных обществах; Платон, рассуждающий иногда как фанатик (В X книге своей Республики он повелевает предавать суду тех нечестивцев, которые дерзают отвергать божественность планет. Соч.), был причастен порокам своего наставника; Ксенофонт подлежит тому же упреку; Аристотель не всегда считался добродетельным; Дион был другом и советником Дионисия Тирана; Тимолеон был обвинен в жестокости, и Фокион едва ли не один в истории выручает всех великих мужей древности. [59]

Нестало последних сынов независимости, и Греция, согбенная под Римским игом, изнемогала в искаженном своем состоянии, как вдруг досталось ей в удел великое средство нравственного и политического возрождения. Уже Бог неведомый возвещен был судиям Ареопага; представилась возможность проповедывать Евангелие без помощи диалектики школьной, которая расслабила Грецию - и мир тогда известный озарен лучами чистого света посредством потомства Платонов и Милтиадов, возрожденного крещением. Но еще надлежало ратовать против многобожия, покровительствуемого верховною властию, и первые Отцы церковные принуждены были не всегда излагать истину просто, а соображаться с духом своих противников. Таким образом новые учители иногда непренебрегали доказывать, что некоторые правила Евангельские встречаются и в творениях философов. Сего мало: простодушное невежество сравнивало Иисуса Христа с солнцем, воплощение с рождением Минервы! Такое смешение прекратилось не прежде, как уже по истреблении идолопоклонства. Не смотря на то, в памяти народа осталось множество языческих преданий и суеверий, [60] незамеченных новою школой, которая, не видя надобности воевать против философов древних, незамедлила обратить противу себя самой победоносное свое оружие. Стoит лишь бросить взгляд на хаос Византийский, чтоб увидеть несчастное состояние людей оного века, преданных богословским спорам, которые, терзая церковь, колебали и самое государство. Напоследок видим приближающийся конец словесности и Империи, которые погасли вместе, когда Магомет II овладел Константинополем.

Четыре века протекло после оного великого события, и после сих четырех веков путешественники находят Греков не такими, какими быть им надлежало бы! Они видят народ порабощенный; вместо того чтобы судить об нем с уважением, какое должно иметь к несчастию, вместо того чтобы открывать благородную искру огня священного, искру, тлеющуюся в душе сего народа, они высматривают недостатки его, лишь бы избавить себя от долга жалеть о злополучном! Обвиняют его в подлости, потому что подчиненный произволу, с рабским унижением стои'т он перед безжалостными своими господами. Уличают его [61] во лживости, как будто угнетенный должен быть искренним перед своими тиранами. Они забывают, что увертливая божба, двузначительная вежливость, лукавое притворство извиняются между придворными, и они же нехотят терпеть подобных ухищрений, самою необходимостию поставляемых в неизбежную обязанность. Не скорее ли надлежало бы с изумлением помыслить, как еще доныне существуют некоторые следы добродетели и чести между Греками? Не должно ли тому дивиться, как Греки остались Христианами, когда одно имя сие служит знаком уничижения и когда отречение от Креста есть верное средство сделаться свободным и богатым.

Правда что везде найдете вы Грека, если он богат или облечен властию, гордым, высокомерным, напыщенным. Он будет вам говорить и о свободе, не для того чтобы облегчить долю своих соотчичей, а чтобы самому заступить место Турков. Ето обыкновенные пороки отпущенников, перенимающих нравы у господ своих, и такие существа, ненавидимые народом, заслуживают всеобщее презрение, заслуживают навек оставаться под игом [62] деспотизма, давшего им непрочную значительность и для них же губительного. Но видя народ, которому обязаны мы Изящными Искусствами, а частию и успехами в образованности гражданской, видя порабощенным сей народ, которому ничего не могу дать, кроме слез моих, я плакал об его доле. - Грека упрекают в склонности к обманам: обратитесь к его совести, я скажу порицателям, и вы увидите, умеет ли он притворяться. Вопросите сего человека, согбенного под плугом, или гребца, насилу двигающего веслом своим, вопросите: кто он? Возвысив загоревшее от солнца чело свое, он объявит, что принадлежит к чтителям Креста святого; он прямо скажет: я Христианин eimai CristianoV Никогда и нигде не отречется он от сего достославного титла, ни даже пред врагом своей веры. Именует он себя уже не Греком, а Римлянином RwmaioV, и вздыхает, как будто древняя обида тяжелее для него чем название Рая, которое принадлежит ему по исповедываемой им вере.

Сия памятная обида нимало не мешает народу двукратно покоренному хранить в [63] идеях своих признаки своего происхождения. Он живет на земле отечественной единственно, чтобы работать и страдать; но земля, которую он любит, которую называет своим сладким отечеством glukh patrida, возбуждает в нем самые нежные ощущения. Епирот воинственный, Македонянин храбрый и рассудительный, мирный Фессалиянин, свирепый житель Акарнании, бродящий Етолиец, вздорливый Ахеянин, негостеприимный Коринфянин, трудолюбивый Аргивец, незнающие власти племена долин Евротской и Тайгетской, тихий Мессенянин, расчетливый обитатель Елеи, пастушеские семейства Аркадии, хотя все разных темпераментов, имеют и привычки и суеверия общие, по которым кажутся они принадлежащими к одному семейству. Никто из них без сердечного движения невстречает перемен годового времени, которые бывают ознаменованы особыми празднествами в честь патронов, сборищами и забавами.

Все в естестве поведает славу Божию, говорят Греки. Гласы внемлемые и таинственные существ видимых и невидимых поют Херувим (Sanctus бесконечный, значило у мистиков); Ангелы же, Престолы, [64] Силы и Власти повторяют на небе. - Все благое ниспосылается от Бога посредством Ангелов его и святых угодников. Дева Мария отверзает врата востока на заре утренней; Сорок святых приводят с собою соловьев и возвращают весну красную; святый Николай утишает бури; святый Георгий есть покровитель жатвы и земледельцев (Даже самые Турки отлично уважают св. Георгия, у них называемого Джиржис. По их преданиям, он пострадал в Моссуле, где умер и восставал из мертвых три раза. Соч.); пастухи стадa свои препоручают святому Димитрию: каждой почти угодник особым каким-либо образом благодетельствует народу.

Голод, моровая зараза, громы, землетрясения приписываются духам от злого начала, то есть от диавола. При сем имени, которое обыкновенно выражается околичными словами (DiaboloV, клеветник. Греки иначе называют его: anemoV (ветр); periaV (мрак); zumfora (несчастие), kakoV (злой); anaJemato:menoV (проклятый); exeionoV pou einai ezo kai makrua (тот, которой там, далеко отсюда); o planhthV (бродящий); o tade (такой-то)), самой неустрашимой Грек робеет; к счастию, сей враг [65] православных сам боится ладону Jumiama (Древние в подобных случаях прибегали к жженым бобам, коих дым был несносен для злых гением и ночных страшилищ. Соч.). Есть также некоторые слова, которыми можно отвратить грозящее бедствие града; но для заклятия чумы нет сил человеческих: в несчастные дни мора народ видит ужасные призраки и обращается с мольбами к святыне.

Периодические лихорадки приписываются вредоносным влияниям, которых и признаки угадывают по разным явлениям атмосферическим. Есть болезни, происходящие от зависти. Следственно удивляться красоте, говорить о добром здоровьи человека или животного хотя и позволяется, с такою однако же предосторожностию, что надобно тут же плюнуть и произнести слово skordon (чеснок), дабы уничтожить действие дурного глаза. Желающий, чтобы в дом его не ходили мертвецы, вбивает в дверь гвоздь, вынутый из гроба. Пишут имя той или другой болезни на триугольном лоскутке, и ету бумагу вешают при входе в комнату больного, надеясь, что он от того выздоровеет. Вслушиваются [66] в распевы наемных плакальщиц и по ним гадают. Считают необходимостию разбить горшок, когда покойника понесли на кладбище. Трепещут, увидев содрогание листка древесного, или услышав крик совиный; приходит в ужас весь околоток того места, где голос птицы лилька нарушил молчание ночи. Ежели заяц перебежал дорогу перед путешественниками; весь караван останавливается и выжидает, доколе какой нибудь прохожий, невидавший опасного зверька, неразрушит очарования, перешедши через след зайца. Пугаются, когда натощак услышат крик ослиный, также когда при восходе солнца встречаются с попом или с монахом: от того и другого непременно случиться упасть в тот день с лошади, или же претерпеть какую нибудь беду непредвидимую. Земледельцы теряют бодрость, заметив молнию на восточном небе. Затмения почитаются предвестниками несчастий, а при появлении кометы дервиши Турецкие предсказывают падение какого нибудь завоевателя.

Народное суеверие пробуждается даже при знаках телодвижений. Если уставишь против кого нибудь руку с [67] простертыми к верху перстами; етот, боясь очарования, воскликнет: mh me jaskelwshV, не околдуй меня. Неимеет ли ето какого-либо отношения к трогательной жалобе одного из пастухов, у Виргилия:

Nescio, quis teneros fascinat agnos.

Пять пальцов служат равным образом выражением презрения, неучтивства и даже обиды. Произнося число пять, обыкновенно просят извинения, ибо оно почитается неприличным между людьми хорошего общества и зловещим: оно выражает нечто непределенное, отвергнутое кабалистиками.

Опасно также заводить речь о рогах kerata, которых даже самое имя произносить избегают. Тщетно стали бы вы доказывать Туркам, что рог есть емблемма силы, - Жидам, что Моисей, сходя с горы Синайской, явился с рогами на челе, - Грекам, что Священное Писание концы креста называет рогами креста ta kerata: одно уже имя почитается обидою между народами Востока. Магометанин обойдет рога, разбросанные на дороге, и всячески остережется наступить на них; Грек с ужасом отскочит, увидев [68] перед собой улитку; Жид плюнет себе за пазуху (Плиний говорит, что для подкрепления оцепеневших членов, стoит лишь плюнуть себе за пазуху и потереть слюною верхние вежды (1. XXVIII, с. 4.) Феокрит почитает самое то же благонадежным средством предотвратить всякую порчу (eiV VI. TriV eeV emon eptusa kolpon), встретив где нибудь ветвистую красу оленя; слово же кератас (рогатый) почитается оскорблением самым жестоким, какое только нанести можно человеку. Бесславие падает на жену и детей обиженного; ругательные порицания именами подделывателя бумаг, вора, убийцы почитаются безделицею в сравнении с словом рогатый. Имя зайца (таушан), которое Турки дают жителям островов Архипелажских, столько же им ненавистно, как и древним гражданам Региума, которых Дионисий Тиран принyдил изображать сие животное на монетах города, в знак их трусости.

(Окончание в след. книжке.)

Текст воспроизведен по изданию: Обычаи, поверья и предрассудки нынешних греков // Вестник Европы, Часть 153. № 5. 1827