ЗАПИСКИ ГРАФА ЛАНЖЕРОНА

Война с Турцией 1806-1812 г.г.

(См. “Русскую Старину”, октябрь 1910 г.)

Перевод с французской рукописи, под редакцией Е. Каменского.

28 августа 1811 г., когда Энгельгарт взял Ломский остров, великий визирь совершил переход близ Слободзеи; об этом узнали, три дня спустя, в Виддине, куда было прислано приказание визиря о наступлении в Малую-Валахию. Ахмет, недовольный бездействием Измаил-Бея и той пассивностью, в которой его держал Засс, приказал немедленно ему явиться в Крайово.

Мула-Паша, испуганный счастливым переходом великого визиря и опасаясь его успехов, результаты которых могли бы угрожать его жизни, начал колебаться, вывертываться и наконец соглашаться со своими компатриотами. Он передал Измаил-Бею большой укрепленный остров и, кроме того, назначил ему 4.000 чел. из своих войск, но, верный своим меркантильным принципам, он продал ему это одолжение за 4.000 дукатов, которые и получил очень аккуратно.

Засс был далек от мысли о возможности такой сделки. Заняв Ломский остров, обеспечив свое положение редутами и полагая, что теперь нечего опасаться Измаил-Бея, пробывшего более месяца в бездействия, он отослал генералу Кутузову 5 эскадронов Дерптских драгун и три батальона Выборгского [124] полка. Эти войска были отправлены по просьбе командира Выборгского полка, хотя они и не были ему нужны, и Засс согласился на это. Это была единственная ошибка Засса, в этот энергичный период сражений, где его поведение служило образцом отваги, твердости и деятельности. Он отправил графа д'Орурка в Сербию с его отрядом и поручил ему устроить диверсию, которая была хорошо предусмотрена и могла бы быть очень полезной, если он сам остался бы достаточно сильным перед Виддином.

23-го августа, граф Орурк подошел к Флорентине, турецкой крепости, построенной на правом берегу Дуная, совершенно оставленной турками. В то же время брат его, полковник, командир полка встретил, подле деревни Гирсова 1.000 турецких фуражиров и рассеял их.

7-го сентября Измаил-Бей, желая нанести решительный удар Малой Валахии, собрал 1.500 человек, занял большой остров и подошел к Калафату, в 9-х верстах от правого фланга Засса. Он был уверен в успехе исполнения задуманного плана, состоявшего в том, что если Засс отступит на Ольту, то турки двинутся на Краиову, а если Засс будет отходить на Краиово, то Измаил направится на Ольту у правого фланга нашей Слободзейской позиции. Этот план был хорошо задуман, что делает честь Измаилу, но успех не был на его стороне.

Отряд Засса составляли четыре слабых пехотных полка, которые он поставил на свой правый фланг, как только заметил движение неприятеля и узнал, что их прежние ретраншаменты были совершенно пусты. Эти четыре полка дрались с геройской отвагой, особенно Мингрельский полк. Два снаряда попали в каре этого полка, которым командовал тогда подполковник Колотинский, но, несмотря на то, что эти снаряды причинили громадную потерю в людях, несмотря на энергичные атаки турок, устремившихся на этот славный полк, он не только не растерялся, но не оставил ни своего места, ни своего строя. Ночь положила конец сражению, и обе воюющие стороны расположились биваком друг против друга.

Между тем, генерал Засс находился в самом тяжелом и даже критическом положении, ибо неприятель был в 6 раз сильнее его и при том имел преимущество в силе своей позиции. Много надо было иметь твердости и решимости, чтобы удержаться против неприятеля, и генерал Засс выказал и то и другое, хотя в кармане у него лежал приказ Кутузова об отступлении, когда он найдет это нужным.

Кутузов послал ему этот непонятный приказ в первый [125] момент тревоги, по получении известия о переходе турок в Слободзею. Никто из нас ничего не знал; он не сообщал нам о нем, а Засс скрыл его от своего корпуса (Единственный приказ, который Кутузов должен был дать Зассу в том положении, в каком они оба тогда находились, это: скорее погибнуть со всем его корпусом, чем покинуть берега Дуная. Хотя Засс не нуждался даже в таком приказе; но кто ближе знает Кутузова, не удивится тому, что он написал совершенно обратное. В этом приказе говорилось, однако, что он предоставляет Зассу действовать так или иначе. Все приказы Кутузова, в затруднительных обстоятельствах, были написаны с таким адским лукавством; он всегда придумывал средства, чтобы избегнуть ответственности и сбыть ее другому. Он перенял этот великий талант от фельдмаршала Румянцева. - Прим. Ланжерона.

Удивительно пристрастный и несправедливый, во всех отношениях, отзыв иностранца Ланжерона к нашим знаменитым полководцам Кутузову и Румянцеву. - Ред.). Мы об нем узнали только три месяца спустя.

Решение Засса делает ему большую честь, он не только избежал многих опасностей, но, отступив, он потерял бы страну и армию. Имея в своих руках оправдательный документ для отступления, он не поколебался и решил сражаться; немногие генералы были бы способны на подобную решимость, и эта решимость спасла Малую Валахию, а, быть может, даже нас самих в Слободзее.

Между тем, он принужден был переменить позицию, отойдя назад; но он не оставлял своих редутов п примкнул к ним свой левый фланг. Затем он приказал вернуться форсированным маршем графу д'Орурку и, к счастью, Измаил-Бей не помешал исполнить это движение.

Когда граф д'Орурк соединился с Зассом, войскам была, отдана следующая диспозиция:

На правом фланге, в двух верстах позади Калафата: Генерал-майор граф д'Орурк.

3 батальона Охотского полка.

5 эскадронов Волынских улан.

4 эскадрона Переяславских драгун.

В центре генерал-майор граф Воронцов.

Казаки Мелентьева.

3 батальона Шлиссельбургского полка.

2 батальона Мингрельского полка. [126]

На левом фланге генер. Засс и оба генер. Репнинские.

3 батальона 43-го егерского полка.

Казаки Кутейникова.

Тираспольские драгуны.

Чугуевские уланы.

Всего Засс имел в то время 5—6.000 челов., чего было достаточно в его положении. Но войска его ежедневно уменьшались, благодаря обычным болезням в июле и в августе на берегах Дуная. Генерал Збиевский, полковник Засс и многие хорошие офицеры заболели и должны были быть увезены в Краиову.

8-го сентября Засс ожидал, что турки будут продолжать вчерашнюю атаку или же вышлют конные отряды внутрь страны, но вероятно они были очень утомлены или напуганы вчерашним упорным сопротивлением, так как не сделали ни того, ни другого, они ограничились тем, что укрепились в Калафате и на небольших возвышенностях, которые его окружали.

Тогда Засс снова окружил их в занятых ими позициях тремя маленькими укрепленными лагерями и линией волчьих ям, которые были выкопаны чрезвычайно быстро и, таким образом, турки 15-го числа увидали себя охваченными с трех сторон и подвергались опасности попасть в плен. Особенно опасность эта возросла после того, как они сделали ошибку, покинув 10-го числа прежнюю крепость, немного ниже Виддина, которую тотчас же и занял Засс, удлиннив тем линию обхвата еще на 4 версты.

С каждым днем турок сжимали все больше и больше новыми редутами и мешали им даже фуражировать. 17-го сентября Измаил-Бей, желая еще раз попробовать исполнить приказание великого визиря, снова произвел общую атаку с сильным ружейным огнем, но, потеряв 300 или 400 лучших стрелков, был отбит.

30-го сентября Измаил-Бей, зная, что к генералу Зассу должны подойти еще подкрепления, задумал попытаться вновь произвести нападение и произвел очень энергичную атаку, направленную преимущественно на правый фланг русских, где был полковник д’Орурк. Турки атаковали один из наших редутов с особой храбростью, но д'Орурк выдвинул каре Охотского полка, который вышел на путь отступления противника, и турки принуждены были пробиваться с большими потерями. 20 пушек, поставленные в разных редутах, производили безостановочную пальбу и наносили туркам много потерь. [127]

В этом деле мы потеряли подполковника Мелентьева, очень храброго офицера, но грабителя больше, чем то позволяется быть казаку. В его экипаже нашли огромнейшую сумму денег.

Измаил-Бей, видя, что его предприятия терпят неудачи, отправил свою конницу на другую сторону Дуная, а укрепления свои решил охранять одною пехотою.

1-го октября генерал Засс получил еще подкрепления: 3 батальона Вятского полка и 5 эскадронов Чугуевских улан под командою генералов: Сандерса и Лисаневича. 4-го числа он узнал о счастливом переходе генерала Маркова перед Слободзеей и, чтобы сыграть маленькую комедию для окончания этой утомительной кампании, он велел 8 октября графу д'Орурку и Воронцову перейти Дунай с 5-ю батальонами, 17-ю эскадронами и казачьим полком. Они соединились с 1.000 сербов под командою Витко-Петровича, и этот отряд, несмотря на то, что принужден был сделать большой обход по дороге на Неготин, чтобы взять с тыла лагерь турецкой кавалерии под Виддином, несмотря на то, что он заблудился однажды, вдруг появился 9-го октября в 4-х верстах от Виддина, где их атаковала турецкая кавалерия. Войска Мулы-Паши с несколькими пушками соединились с кавалерией Измаила-Бея, но граф Воронцов, командовавший отрядом, не прекращая боя, все время двигался к высотам, где находились 4 разрушенные деревни, и остановившись в 5-ти верстах от Виддина, на правом берегу Дуная, быстро устроил сообщение с левым берегом, где стоял Засс.

Не владея Виддинской крепостью, не имея при себе орудий, при помощи которых можно бы дать серьезный отпор турецкой коннице и без которых нельзя было атаковать ее, несмотря на все это, набег графа Воронцова имел такой же успех и результаты, как и экспедиция Маркова.

Сербы, а особенно их начальник, прекрасно дрались в этом деле.

После боя, Засс приказал графу Воронцову расположиться позади Виддина, на большой дороге в Бесковицы и в Софию, чтобы задержать турецкие обозы с провиантом. Мула-Паша догадался об этом и просил начать переговоры, вследствие которых турки обязались оставить Калафат и левый берег Дуная, русские же должны очистить окрестности Виддина, на что Засс и согласился. Кара-Осман-Оглы с своей конницей, которую он едва мог содержать, сейчас же отошел; но вскоре было получено известие о перемирии, заключенном в Слободзее, и взаимный приказ оставаться [128] на своих позициях. Турки остались в Калафате, а граф Воронцов уже успел соединиться с Зассом.

Немного времени спустя, Кутузов, неизвестно почему, стал утверждать, что перемирие не касается правого нашего фланга, и приказал Зассу вновь переправить через Дунай отряд войск из его корпуса. Вслед за сим, генерал Степан Репнинский, который должен был жениться на племяннице Засса, и заслуживающий возможности отличиться, был послан взять Лом-Паланку. Предприятие это ему не удалось; он сжег только предместье, но не мог атаковать крепости, неся большие потери от огня турок, засевших по окрестным деревням. Репнинский плохо знал местность, и попытка его атаковать один из верков крепости, стоила 43 егерскому полку огромных потерь. Дело это произошло 4-го ноября.

Граф Воронцов, узнав, что в 25-ти верстах вверх по течению реки Лом, находится укрепленная деревня под названием Василевское, служившая складочным местом для продуктов и товаров, прибывающих со всех сторон в Виддин и в лагерь Измаил-Бея, двинулся туда и взял ее 12 ноября. Дело началось 11 ноября, с турецкими войсками, подошедшими встречать обоз. В Василевском находились магазины, которые были разграблены.

Между тем Измаил-Бей, опасаясь потерять путь отступления, не мог больше оставаться в Калафате и в ночь на 13-го ноября покинул его, двинувшись сначала на большой остров, а потом. и совсем перебрался на правый берег.

В это время Засс получил приказ Кутузова о возобновлении перемирия, а граф Воронцов все еще, оставался около Лом-Паланки до 2-го декабря. Время года уже было позднее, погода убийственная, и снабжение провиантом являлось очень затруднительным. Все это заставило Засса приказать графу Воронцову перейти обратно Дунай и поставить все войска на зимние квартиры.

Эта кампания доставила бесконечную славу генералу Зассу и войскам, бывшим под его начальством. Часто сражаясь и всегда с большой отвагой, войска находились в поразительном порядке. Засс выказал большую энергию, много мужества и, самое главное, замечательную твердость характера.

Он получил Владимирскую ленту. Согласно всем законам он мог рассчитывать на Георгия 2-ой степени, также, как и я (я также получил Владимира 1-ой степени), [129] но нам их не дали, с тех пор как Кутузов был пожалован Георгием не первой степени. Я даже думаю, что, наградив 2-ою степенью так быстро и так легкомысленно Маркова, наверное раскаивались. Конечно, Засс не был доволен, да и иначе и не могло быть (1827 г.) Засс был без сравнения лучший генерал во всей Молдавской армии и после достижения военных почестей, его ни в чем нельзя было упрекнуть, исключая его чудовищной безнравственности, которая возмущала императора. Он прекрасно служил в кампаниях 1812, 1813 и 1814 г.г., но никогда его не хотели повышать или давать самостоятельное командование. Покинув армию, он в нужде уехал умирать в Польшу, после того как промотал сумасбродными и беспутными дебошами около миллиона рублей, в кампании Малой Валахии).

Военные действия в Сербии.

Измаил-Бей, находясь со всеми войсками, какими только мог располагать, в Малой Валахии, не мог действовать против сербов и босняков и принужден был оставить их в покое. Впрочем, турки иногда имели с нами перестрелки или производили несколько разбойничьих наездов. Более серьезным было только одно дело, происшедшее между Ниссой и Банией, где собралось 4 или 5.000 турок и стали угрожать крепостям Бании и Кургуцовице. Тогда Георгий Черный послал туда 6.000 челов., которые соединились с полковником Полторацким, командовавшим батальоном Нейшлотского полка, бывшим тогда гарнизоном в Бании, вместе с 50 казаками и несколькими уланами.

Георгий Черный двинулся на турок, застиг их в 15-ти верстах от Ниссы и атаковал. Позиция неприятеля была очень хорошая, но они не имели артиллерии, тогда как сербы имели 6 пушек. Турки были опрокинуты и преследуемы в продолжении 5-ти верст, при чем они потеряли не мало людей.

Заключение мира.

Вернемся теперь к тому, что происходило в Бухаресте.

Был уже декабрь месяц, но переговоры о мире не подвигались, чем в Петербурге были недовольны. Там поговаривали уже о вызове Кутузова. Жена Кутузова уведомила его о появившемся в обществе шуме и советовала ему найти возможность заключить мир до приезда его заместителя, но кого именно, она не знала.

В Петербурге же уже шептали друг другу на ухо, что избранным будет адмирал Чичагов, хотя это совершилось 4 месяца спустя. [130]

Кутузов, смущенный своим положением и боровшимся в нем недостатком энергии и самолюбием, несмотря на все свои усилия, не мог скрыть своего беспокойства. Наконец он доверил свои заботы мне и открыл задуманный им план, который ему и удался.

Он питал ко мне безусловное доверие, и я тогда был единственный в армии, который пользовался им. Он был привязан ко мне, и я, несмотря на то, что его недостатки и проступки часто доводили меня до бешенства, не мог не поддаться его обаянию и любезности. Я служил ему ревностно и преданно.

Однажды он прислал за мной в 7 часов утра. Меня ужасно это удивило, так как он не имел привычки вставать так рано; раньше 10—11 час. он никогда не принимал. Я тотчас же явился к нему, и он меня принял очень дружески и запер дверь своего кабинета на ключ. Эти приготовления предсказывали, что обсуждаться будет какая-нибудь серьезная вещь. Он сообщил мне, что он сменен (чего мы еще не знали тогда), и что он погубит свою честь и репутацию, если не заключит мира. Он прибавил, что не ожидает, чтобы окончание заключения мира было бы так близко, как он того бы желал, посредством конгресса, медленность которого его сокрушает, что он решил вести переговоры прямо с великим визирем и что он избрал меня для того, чтобы сделать несколько предложений ему, которые, как полагал Кутузов, он примет. Я ему возразил, что я никогда не был поверенным дипломатического корпуса, и что у меня мало привычки к лукавству и сдержанности, необходимых для такого поручения; во-вторых, я не был избран для сего Императором. Кроме того, я подчеркнул свою иностранную фамилию, что беспокоило русских, и вся тяжелая ответственность может пасть на меня, если бы порученные мне столь секретные переговоры, что опять таки могло многим не понравиться, не удались бы.

Он мне ответил, что ответственность он берет на себя, а моя 22-х летняя отличная служба и моя хорошо известная преданность к новому отечеству, которое меня уже усыновило, не давали возможности смотреть на меня как на иностранца.

Снабдив меня словесными, очень пространными, инструкциями, он просил меня ехать тотчас же.

Осторожность (которая никогда не была моим главным качеством) надоумила меня просить у Кутузова разрешения взять с собой русского генерала. И я предложил ему Эссена, который находился тогда в Журжеве, где командовал корпусом передовых войск. [131]

Он одобрил эту предосторожность и сказал, что мой выбор ему очень приятен. Эссен был всем известен своею честностью и скромностью.

Я уехал в тот же день с г. Матье-Пизани, одним из переводчиков при нашей миссии в Константинополе. Приехавши в Журжево, я сообщил Эссену, под секретом, смысл моего поручения, причиной которого я выставил осмотр передовых войск. Затем я просил великого визиря назначить мне время, когда бы он мог меня принять; он просил меня быть у него на следующий день утром, и я в 10 час. поехал в Рущук.

Так как нравы и обычаи турок неизвестны всем тем, которые будут читать эти записки, то я опишу церемонии, с которыми я был принят, и обед, которым меня угощал великий визирь.

Один из его главных свитских офицеров встретил меня у выхода из лодки, со свитою в 50 кавалеристов и сотней янычар, которые стояли шпалерами до дома великого визиря, находившегося недалеко от берега. Мне подали лошадь, убранную богатой попоной, такую же подали и Эссену. 20 человек, неся большие шесты с серебряными набалдашниками, провожали меня пешком. Приехав к Ахмету, я увидал, что двор и комнаты его были наполнены его офицерами и янычарами; самого его не было в той комнате, где он должен был меня принять. Великий визирь, как и все турецкие сановники, не могут вставать с дивана перед «неверной собакой» (как они нас называют) и, желая вежливо принять, они обыкновенно выходят в другую комнату. Перед тем, как принимаемый, которому они не хотят нанести обиды, входит в приемную в одну дверь, великий визирь, не нарушая своего обычая и не оскорбляя своих предрассудков, быстро входит в другую дверь и садится на диван, на почетное место, в углу комнаты.

Визирь сел на подушку, сложив крестообразно под себя ноги, а около него держали на подушке, в золотой коробке, закрытой золоченой тканью, государственную печать, которую мы имели глупость отдать ему. Позади его, на стене висели оружие, герб и знамя. Он пригласил меня сесть по правую руку, а Эссена посадил по левую. Нам принесли варенья, кофе и трубки. Это также честь, оказываемая тем лицам, которым хотят выказать уважение. Мой переводчик Пизани все время стоял.

В обеденный час принесли маленький круглый стол, какого-то серебряного металла, и поставили перед визирем. Двое из [132] его людей положили ему шитые шелком и золотом салфетки на колени и на шею. Слуги, перед тем как подавать ему что-нибудь, становились на колени (великому визирю также как и английскому королю услуживают только на коленях). Нам тоже принесли по две салфетки, но без коленопреклонения. В комнате находилось до 50 человек, между ними был Босняк—Ага, с которым великий визирь обращался, как мне казалось, довольно бесцеремонно. Сидели же только мы трое.

Нам подавали более 60-ти блюд, иные были превосходны: супы следовали за вареньем, жаркое за пирожным, без разбора и выбора. У нас не было ни ножей, ни вилок, только к супам и соусам подавались маленькие, черного дерева, ложки, украшенные бриллиантами и кораллами; для остальных блюд мы пользовались пальцами и едва мы брали щепотку, как блюдо исчезало и заменялось другим. (Это была сцена из обеда Санхо-Панчо на острове Биратария).

Для питья нам давали шербет, род лимонада, очень вкусного, но они портили его, прибавляя туда розовой воды, особенно противной с мясом. Великий визирь не только сам не мог пить вина, но даже не смел подавать его у себя и нам. Ахмет объяснил мне это, прося извинить за то, что он нам не подал вина.

Перед и после обеда, мы должны были омыть руки в большой серебряной посудине, куда был положен кусочек мыла, и великий визирь, омыв свои руки и бороду, причесал ее; затем, нас надушили деревом алоэ и фимиамом и снова принялись за трубки и разговоры.

Во время обеда для нас был дан концерт; впрочем было бы лучше, если бы его не было.

Я никогда не слыхал подобной дисгармонии; 10 громадных тромбонов, 20 маленьких, настроенные на различные тона, и 8 кларнетов, составляли этот оркестр. Между тем надо было находить прелестной эту ужасную музыку, которая в продолжение часа драла нам уши. Великий визирь сожалел о потере регента, убитого или взятого Марковым. Да, это прискорбно, должно быть, он был талантливый человек!

Покинув визиря, я с таким же церемониалом был провожаем до моей лодки. По азиатскому обычаю, требующему делать подарки, визирь подарил мне прекрасного арабского коня, и шаль для моей жены, извиняясь, что стоимость шали не особенно велика, так как у него при себе их осталось немного, а что все лучшие в лагере. [133]

По возвращении моем в Бухарест, я ему послал хорошую запряжку на шесть русских лошадей.

Разговор, который я имел с этим оригинальным человеком, очень интересен. В немногих словах я объяснил ему смысл моей миссии, я ему сказал, что глубокое уважение и доверие, которые к нему питал главнокомандующий, заставили последнего просить его определить с ним одним условия мира, основанием которых я предложил р. Серет, как границу.

Он подумал минуту и затем произнес свою знаменитую речь.

«Я тронут доверием и уважением Кутузова; мои чувства к нему есть и будут такие же, какие были и раньше; я его знал, еще когда он послом приезжал в Константинополь, и с тех пор я чувствую к нему самое искреннее расположение. Я люблю русских, мне пришлось быть у них пленником; я тогда был еще маленьким офицером, и они ко мне относились с поразительной заботливостью, интересом и даже уважением. Если бы не проклятый этикет моего настоящего положения, который меня страшно стесняет, я бы просил Кутузова приехать в Журжево, где я бы его встретил. Тот же самый этикет мешает Кутузову приехать сюда. Мы могли бы встретиться посреди Дуная, в лодках, но это было бы комично, а во-вторых, то, что мы говорили, не было бы секретно. Во всяком случае, вы приехали ко мне, вы пользуетесь доверием Кутузова и заслуживаете моего. Я слышал о вашей репутации и буду с вами говорить откровенно. Вот мои взгляды. Стыдитесь, вы, которые обладаете 1/4 земного шара, воюете из-за нескольких вершков земли, которая вам даже не нужна (он был прав) и при каких обстоятельствах? Когда вы должны ожидать нападения Наполеона, который увлек за собой половину Европы против вас! Я бы мог воспользоваться этими обстоятельствами, чтобы отказать заключить мир, что дает мне право притянуть к себе армию, которая вам очень нужна и может вас спасти (он был прав). Я мог бы способствовать вашей гибели, продолжая жестокую и затруднительную для вас войну, но я смотрю дальше, спасая вас мы спасаем самих себя, после вашей погибели (если бы это совершилось) сделаемся жертвами Наполеона мы (Действительно, после того, как Наполеон нас покорил бы, он хотел идти на турок, а затем через Азию, в Индию. Но как мог это знать Ахмет? Маркиз де-Маскарель говорит по этому поводу про знатных людей: «они знают все, не знавши ничего».), и я хочу предотвратить это двойное несчастье.

Без Испании, которая меня удивляет, и которою я восхищаюсь, [134] вы бы уже целый год воевали с Францией. В Европе только три государства остались самостоятельными: Англия, Россия и мы. Соединимся мы двое против нашего общего врага, всякая капля крови, пролитая нами в этом фатальном сражении, будет для Наполеона каплей яда. Как вы не понимаете этого? Я вам отдаю Прут и ничего больше. Прут или война? Наши жертвы огромны; один Измаил вам много заплатил (он был все время прав), а вы имеете еще 4 крепости и одну чудную провинцию.

Вот условия мира, в остальных частностях мы легко сойдемся и обсудим их».

Я ничего не мог ответить на эту энергичную, умную, полную смысла речь. Я подумал только: меня страшит ум этого человека. Генерал Эссен, Пизани и я не могли в себя придти от удивления, услыхав этого бывшего матроса, пирата, без образования, не умеющего ни читать, ни писать, решающего важнейшие политические вопросы Европы так сознательно и логично.

Я думал сначала, что Пизани составлял фразы; но он переводил слово в слово, и я заставил его повторять каждую фразу.

Речь этого визиря, достойная знаменитейших дипломатов Европы, произвела глубокое впечатление на Кутузова, когда, на следующий день, я приехал отдать ему отчет о моей поездке. Он мне сказал, что, не питай он ко мне такого доверия, он не поверил бы этому чуду. «Садитесь к этому столу, продолжал он, и напишите слово в слово ваш разговор с великим визирем». Я исполнил его приказание, затем он взял перо и собственноручно написал императору Александру письмо, при котором отправил мою записку.

Я почти уверен, что это письмо Кутузова имело громадное влияние на мир, который он имел счастье заключить до приезда Чичагова, но это влияние некоторое время не обнаруживалось.

Кутузов просил меня снова доехать в Рущук, предупредить визиря, что он уведомил о его предложениях Императора и надеется в скором времени получить благоприятный ответ.

Я вторично отправился в Рущук, в сопровождении генерала Турчанинова. При втором свидании с великим визирем, я был принят с таким же церемониалом, как и в первый раз. Меня угостили такою же музыкой, я также обедал с великим визирем, но разговор не был веден только о политике, мы говорили о военном деле, и его признания (быть может чересчур искренние) из уст великого визиря меня бы сильно удивили, если бы я не знал, что он партизан-фанатик новой системы регулярного войска. [135]

Он мне жаловался на состав и недисциплину своих войск. «Какая чудная организация в вашей армии! Какая редкая иерархия подчиненности (субординации)! Кутузов передает вам приказания, вы их передаете Эссену, Эссен следующему, и все идет, как следует, а я? Я, великий визирь, должен быт во главе всех нападений, если я только хочу, чтобы мои люди дрались бы.

Вы меня ранили на аванпостах, я вас видал, мы оба были не на своих местах, но если бы не я, никто не пошел бы. Вы имеете каждый день правильный отчет о состоянии вашей армии, а я никогда не знаю, что я имею в своей (Турецкая армия может быть сравнима с эмигрирующей нацией; несметное число бесполезных личностей следовало за нею; когда говорили, что турок 10.000, наверное 2/3 из них — слуги, купцы, иностранцы, греки, жиды, армяне и т. д. Каждый турок, офицер или чиновник, имеет при себе толпу паразитов, проживающихся в армии без всякой пользы). Я принужден созывать банды разбойников. Один начальник, имея 500 человек, брал провизии на 2.000 человек. Один байрактар должен иметь под начальством у себя не менее 100 человек, а он порою не имеет и 20-ти.

После поражения, половина моей армии дезертирует, можем ли мы долго воевать с вами?

Если бы мы имели регулярную пехоту, тогда бы наша громадная кавалерия могла бы быть страшной; она уничтожила бы все неприятельские войска, которые наводились бы на нее нашими пехотинцами. Я бы желал в предстоящем сражении между вами и Наполеоном командовать у вас кавалерийской линией. С ее помощью и с вашей пехотой и артиллерией вскоре не осталось бы в живых ни одного француза».

Заметив, что я смеюсь при последнем его выражении, он прибавил: «вы полагаете, что я шучу? нет, серьезно; я бы считал за величайшее счастье драться в ваших рядах: я люблю войну и провел в ней почти всю свою жизнь и смотрите», сказал он, снимая свои тюрбан, «смотрите мою голову (она была рассечена ударами сабель). Я получил 50 подобных ударов, сражаясь за моего повелителя против разбойников». Ахмет был человек лет 50-ти приблизительно, среднего роста, смуглый с оставшимися знаками ветряной оспы п краснухи, волосатый до концов пальцев: с ужасной физиономией и видом профессионального разбойника, но глаза у него были живые и умные.

Я никогда не мог понять, что заставило турок принять наш [136] мир столь необходимый для нас ((1827). Позднее мы увидим настоящую причину 1-ой части кампании 1812 г.). Я убежден, что ни один член турецкого конгресса не был ни подкуплен, ни ожидал каких-нибудь благ.

Самый значительный из них, Галиб, был беден и остался бедным. Князь Мурузи тоже не нуждался в нашей протекции, чтобы получить место господаря. В ожидании 6-ти месячного мира, человек, даже не погруженный в военное или дипломатическое дело, мог ясно увидеть, что мы сами собой принуждены были бы отступить за Днестр. Какая же была причина заключать этот мир, удобный для нас? То, что мне высказал великий визирь, могло иметь влияние только на глубокомысленные и предусмотренные предположения этого удивительного человека, да на умного и очень образованного Галиб-Еффенди, но без сомнения не могло влиять на других министров и на султана. Меня уверяли, что бедствие армии так испугало великого повелителя, что он еще более стал страшиться янычар и приказал визирю заключить мир, которого желали последние и народ.

Откинув все эти причины и наши последние неожиданные успехи, мы были счастливы стоять на Днестре и вернуться к прежнему положению. Казалось, великий визирь думал, что сохранение его собственной головы зависело от этого мира, которого он хотел и должен был заключить. В общем, надо было надеяться на Русского Бога (Roussky-Bog), так как известно, что все им удается на войне и в дипломатии.

Ахмет сильно беспокоился за свою судьбу, так как имел основание опасаться, как примет султан весть о гибели своей армии. Он старался не выказывать своих тревог; усугублял свою строгость, продолжал рубить головы и не был уверен, сбережет ли еще свою на 24 часа ((1827). Он ее сохранил, но был отставлен и сослан, благодаря интригам посла Наполеона г-на Андреосси, который имел несчастье приехать в Константинополь после подписания договора и, чтобы отомстить, открыл глаза султану о невыгодности этого мира. Ахмет умер два года спустя, в своей ссылке. Галиб-Еффенди был отослан в маленькую деревню в М. Азии, куда он был сослан после того, как был великим визирем. Князь Дмитрии Мурузи был казнен в Шумле, по приказанию великого визиря, заменившего Ахмета. Но турецкая политика мало занялась этим злодейством, также и интригами принца Карауса, называвшего себя валахским князем, который видел в лице Мурузи себе конкурента и боялся, что тот займет его место. Это один из обыкновенных случаев у фанариотов. Россия будет вечно обязана г-ну Андреосси. Нет сомнения, что если бы он приехал вовремя (что он легко мог сделать), то помешал бы миру и нам пришлось бы плохо. Андреосси путешествовал, как посланник, тогда как надо было ехать, как курьеру, он везде останавливался и приехал, когда мир был уже заключен.). Великий визирь, кончающий [137] свою карьеру обыкновенно в ссылке или фатальной веревкой, ожидающей каждую минуту быть наброшенной на его шею, в обыкновенное время чрезвычайно могуществен; он может отрубать головы, он единственный шеф армии, политики и внутренних дел. Эти привилегии превосходны, но перспектива, которую великий визирь всегда помнит, должна сильно отравлять наслаждения его деспотизма, если только деспотизм может иметь наслаждения.

Приложение.

Документальные записки.

1) Рапорт графа Ланжерона военному министру о невозможности предпринять наступательные действия в Болгарии в 1811 году.

2) Письмо Барклай-де-Толли графу Ланжерону от 7-го апреля 1811 года.

3) План оборонительной кампании на Дунае.

Документальные записки.

А.

Выписка из моих рапортов военному министру Барклаи-де-Толли.

Записка, доказывающая невозможность предположенной экспедиции в Болгарию, в начале года.

1811.

Когда граф Каменский предложил Его Императорскому Величеству зимнюю экспедицию с 50-ью батальонами, армия, которой он командовал, состояла из девяти дивизий, которыми он мог располагать: 25 батальонов были уже на правом берегу Дуная, готовые к походу, а 25 других должны были их поддержать. В это время неприятельская страна была еще цела и вполне могла снабдить продовольствием такое громадное число войск, без ущерба для магазинов.

Взятие Ловчи, разбитие лучших войск Вем-Паши, овладение позицией турок, на которую они больше всего рассчитывали, и [138] внезапная остановка всех операций, которые они имели в виду, чтобы отнять у нас Плевну, породили в них ужас и не было сомнения, что если бы корпус принца Евгения Вюртембергского собрался в Плевне 12-го февраля по плану главнокомандующего, он мог бы овладеть без особенной трудности Врацей и Тырновом и можно было бы даже попробовать перейти Балканы, не имея намерения удержаться там долго, в виду трудности продовольствия зимой в стране, которая представляет к тому меньше средств, чем равнины, расположенные между этими горами и Дунаем.

Вызов пяти дивизий из Молдавской армии, находившейся там, уменьшил ее в 4 раза, а болезнь главнокомандующего сделали невозможным продолжать эту экспедицию, которая могла быть поддерживаема только значительными средствами, и нравственное влияние было уже нарушено с того момента, как турки узнали об уменьшении наших сил. Прошедшее время дало возможность врагам оправиться от первого страха и укрепиться, как только они могли во всех пунктах, которые нам надо было атаковать, чтобы попасть на Балканы. Во Враце они имели 7.000 чел. с 10-ю или 15-ю пушками, под командою босняка Роз-Вели и Усуфы-Аги, лучших из партизанов. Позиция в Враце была для них чрезвычайно важна, так как она находилась в тылу нашего движения к Софии; кроме того Ессини-Бей командовал в Этрополе 5.000-м войском из Азии и каракалпаков, и эту позицию, в сущности довольно маловажную, нельзя было взять, не имея корпуса на Искере, чтобы сделать шаг к Врацскому и Тырновскому гарнизонам. Этот последний мог развернуться в 7.000 человек (включая помощь, только что полученную ими) с 17-ю пушками. Взятие этого местечка не могло быть особенно полезным для экспедиции на Софию и не произвело бы сильного впечатления на турок. Только в том случае, если бы признали необходимым занять для наступательных действии все выходы Балкан, которыми можно было бы овладеть с Тырнова, что в настоящем положении дел было бы очень трудно; тем более, в случае отступления это движение было бы бесполезно и даже опасно, так как Враца была уже занята.

Раньше всего надо обратить внимание на Врацу, если только будет признано необходимым совершить экспедицию по ту сторону Дуная.

Интересно рассмотреть, достигнет ли эта экспедиция желаемых результатов, а именно: 1) скрыть обратное возвращение 57-ми дивизий, 2) решительным ударом заставить турок заключить мир; и 3) отнять все средства у турок к наступательным действиям [139] на Дунае. Ваше превосходительство прекрасно знаете сами, что касается первого пункта. Турки были уже уведомлены об уменьшении Молдавской армии. Относительно же второго пункта, они отлично понимали, что после этого уменьшения нам невозможно будет удержаться на Дунае. Предположив даже, что мы бы взяли все, что находится по эту сторону Балкан, они бы перешли на другую их сторону и никогда не согласились бы на мир, будучи хорошо уверенными в невозможности с нашей стороны долго вредить им. Следовательно, единственно видимые преимущества, которые мы могли извлечь из подобной экспедиции (предположив, что она удалась), — это разрушить все деревни, находящиеся между Балканами и Дунаем, и увести всех жителей в Молдавию. Но таким образом, мы не отнимали возможности у турок атаковать нас со стороны Никополя и усиливали тяжелое впечатление на жителей своими опустошениями их страны. Тем не менее, мы имели только ту выгоду, что в течение 4-х месяцев могли продовольствовать на счет этой страны 16.000 человек, без всякого расхода с нашей стороны. Таким образом, мы лишали себя единственной позиции, на которой в будущем нам возможно было прямо основаться на другой стороне Дуная, дабы, имея возможность сделать какую бы то ни было экспедицию, без того, чтобы не тащить за собой громаднейший обоз и провиант, существенно важно не разорять те земли, по которым мы проходим и откуда мы были принуждены доставать продовольствие. И так, намерения Императора не могли быть приводимы в исполнение экспедицией такого рода. Предположив даже, что я имел бы возможный успех, но этот успех с теми средствами, которыми я мог располагать, как в продовольственном отношении, так и с действительными силами, не мог быть настолько серьезен, чтобы без колебания предпринять указанную экспедицию. Защищая все позиции, которые необходимо надо было стеречь, я мог располагать только 8.000 челов. пехоты и кавалерии. С такими силами брать укрепления, защищаемые должным числом турок и вооруженными разбойниками, которых нельзя упрекнуть в трусости, вещь невозможная. Несмотря на самые лучшие распоряжения, можно было бы потерпеть неудачу, чего необходимо опасаться, в виду сильного нравственного влияния как на наших солдат, так и на неприятеля. Турки, опечаленные потерями под Ловчей, боялись еще нас и продолжали думать, что их ретраншаменты не делают их непобедимыми. Одна неудача возвратила бы им прежнюю веру, а большой успех навел бы на них новый ужас (без чего их нельзя было принудить к миру). [140]

Мне кажется, что, приняв оборонительное положение, не предпринимая других операций, мы сохраним славу, приобретенную в прошедшей блестящей кампании, и уверим себя в новых успехах!

В.

Барклай-де-Толли графу Ланжерону 7-го апреля 1811 года.

Письмо главнокомандующего.

Граф! Всякий раз, как я имею удовольствие получить ваши реляции, я считаю своим долгом представить их очам Его Императорского Величества Государя, который благоволит обозначать их пометками, выражающими его искреннее удовольствие. Я не замедлил также представить ему последнее письмо Вашего Сиятельства и спешу уверить Вас, граф, что расположение Его Величества к вам настолько благоприятно, на сколько Вы бы того желали. Император был рад случаю для, так сказать, более близкого знакомства с генералом, известным своими талантами и умом. Прочитав с интересом Ваши различные рапорты, Его Величество с удовольствием сохраняет их как доказательство Вашего усердия к службе и Ваших способностей, благодаря чему Вы приобрели его расположение. Я далек от мысли даже выразить Вам малейшее неудовольствие Его Величества. Император никогда не захочет требовать от своих генералов невозможного или несогласного с долгом службы, и Вы можете быть уверены, граф, что Его Величество Вас уважает и пребывает к вам особенно благосклонен. С невыразимым удовольствием передаю Вам это и, пользуясь случаем, прошу принять и т. д.

С.-Петербург, 7-го апреля 1811 года. Барклай-де-Толли.

С.

План оборонительной кампании на Дунае.

(Посланный военному министру).

На случай, когда обстоятельства принудят Молдавскую армию, уменьшенную на 4 дивизии, принять оборонительный образ действий, имею честь представить Вашему Сиятельству план кампании этого года.

Силы армии составляли 70 батальонов, 80 эскадронов, 14 казачьих полков (из которых два назначены для магазинов и для главной квартиры), 7 батарей 12 фунт. пушек, 7 конной [141] артиллерии, 5 рот осадной артиллерии, 4 понтонных роты, 4 батальона пандуров (венгерские пешие солдаты) и 500 хорватов.

Все эти войска, соединенные вместе, равнялись 50 или 60.000 чел.; ужасный климат этой страны, особенно на левом берегу Дуная, к несчастью заставляет нас предвидеть еще большее сокращение армии; в августе месяце, когда климат становится самым вредным и когда начнутся оборонительные операции со стороны турок, я думаю, что наша армия тогда может выставить не более 45.000 вооруженных людей.

Операционная линия, тянувшаяся от Килии до центра Сербии имела более 1.000 верст, но я предполагаю, что 45.000 человек будет достаточно для защиты страны, которой Дунай и наша флотилия так сильно способствуют.

Турки не настолько образованы, чтобы они сами могли составить разумный план кампании, но возможно, что они могут воспользоваться советами европейских офицеров, которые руководят их операциями. Совершив уже 7 кампаний в этой стране, я изучил ее во всех ее подробностях и предполагаю, что переход Дуная со стороны турок мог быть испробован в нескольких местах, но все это не могло иметь серьезных последствий.

Они думают попробовать переправиться в Бессарабию, но эта разоренная страна от Варны до Тульчи-Исакчи никак не может быть годной для их предприятий. От Браилова до Силистрии переход Дуная невозможен. В Силистрии же он возможен, так как там есть мост, по которому и совершаются всегда переходы. В Туртукае он также невозможен. От Туртукая до Рущука и Систова он невозможен, вследствие занятия — Рущука. Между Ольтой и Жиа он представляет некоторые затруднения. В общем (исключая Виддин), благодаря нашей флотилии, я думаю мы сумеем защитить этот переход Дуная, но в Виддине переход очень возможен, так как ему помогает крепость а также, находящаяся там турецкая флотилия.

В Виддине начальствует Мулла-Паша, преемник Пасван-Оглы; он более торговый человек, чем воин. Он совершенно независим и, кажется, не хочет допустить прибытие к нему турецких войск. Я считаю необходимым (и я уже сделал по этому поводу все необходимые распоряжения) привязать его к себе какими-нибудь торговыми выгодами; я думаю, что это мне удастся, и тогда это будет счастливым для нас событием.

У него есть флотилия, которую я бы не желал, чтобы он передавал туркам, но может быть он будет вынужден это [142] сделать. В таком случае, первым долгом моим будет атаковать и разрушить эту флотилию, как только она выйдет. Граф Каменский предлагал Вашему Сиятельству срыть Никополь и Силистрию, как это было сделано с Систовом.

Никополь, построенный на 5 горах, и не способен ни к какой защите. Силистрия находится от него в 6 милях и требует по крайней мере 6.000 человек, т.е. 12 наших батальонов.

Я вполне соглашаюсь с графом Каменским и считаю необходимым срыть эти две крепости, но покуда ничто еще нас не торопит.

Что же касается Рущука, то его необъятность делает защиту очень трудной, так как он требует по меньшей мере 7 или 8.000 человек против серьезной атаки.

Я осмелюсь предложить Вашему Сиятельству мои взгляды по этому поводу. Если причины, заставляющие нас — собрать войска на наших западных границах, перестанут существовать и если будет можно начать наступательную войну, Рущук, как база, положительно невозможен; это центр, откуда могут начаться все операции. Большие дороги ведут из этого города в Шумлу, Тырново и Плевну, и сам город географическим положением страны назначен быть как депо. Силистрия, по правде сказать, находится ближе к нашим транспортам, прибывающим из Молдавии и Польши, но разница только в 60 верстах: от Бузео до Силистрии 120 верст, а от Бузео до Рущука 180 вер. Но, если война возгорится с другой стороны и мы потеряем всякую надежду продолжать эту наступательную войну, я бы также предложил срыть и Рущук.

Состав почвы мешает хорошо укрепить мост, и малейший ветер, своим дуновением, сносит его и разрушает. Необходимо проложить и поддерживать фашинную дорогу из Журжи в Рущук, где местность часто бывает затоплена, особенно много воды бывает в июне и в июле месяцах, когда снег в горах Венгрии начинает таять и стекает по склону их быстрыми потоками.

Построив мост в 7 верстах ниже Рущука, где он был и в прошлом году, и соорудив недоступное предмостье, окруженное волчьими ямами, мы имели бы те же выгоды, что и при обладании Рущуком. Мост был бы лучше защищен, а предмостное укрепление, для своей охраны, требовало только 3 или 4 батальона.

Украинский и Белостокский полки, заменившие в 8-ой и 10-ой дивизии Московский и Киевский полки, имеют еще вторые [143] батальоны в Одессе. Я прошу Ваше Сиятельство повелеть им присоединиться к своим полкам, тогда в нашей армии будет 72 батальона. Я прилагаю здесь распределение армии. Ваше Сиятельство увидите, что собираю всех, кого только могу, что бы не разделять войска и перенести достаточно сил на угрожаемый пункт.

В случае же перехода турок через Дунай, не надо им давать возможности долго оставаться на левом берегу, так как они имеют обыкновение очень быстро укрепляться и в 4—5 дней построят у себя сильные ретраншаменты. Если же турецкий отряд захотел бы направиться в Силистрию и Никополь, то можно тогда перейти Дунай у предмостного укрепления и напасть на неприятеля там, где его застанут. Часто некоторые наступательные движения служат лучшим средством для защиты.

Наконец, если морские берега хорошо защищены и не вызывают никакого беспокойствия о себе от Кюстенджи до Аккермана, тогда я предложил бы перейти к Траянову валу, который всего в 60 верстах из Черновод в Кюстенджи.

Укрепив эти два пункта и имея войска в Карассу, стране совершенно безлесной, но покрытой озерами и реками и где 10.000 русских могут разбить 50.000 турок, мы укорачиваем таким образом операционную линию на 500 верст и угрожая турецкому правому флангу, мы можем остановить их операцию и помешать им вывести свои войска из Шумлы и Варны.

Вот что я имею честь предложить Вашему Сиятельству, прося Вас прислать мне Ваши приказания как можно скорее. Мне было бы очень нужно получить их около 4-го апреля. Теперь же, до 1-го июня нам нечего бояться никаких предприятий со стороны турок.

Распределение войск.

I. Сербский отряд.

    9 батальонов, включая тех, которые были в Белграде.

    10 эскадронов.

    2 — казачьих полка.

    6 — 12-ти фунтовых пушек.

    12 пушек конной артиллерии.

    300 кроатов.

II. Правый корпус в Малой Валахии.

    4 батальона.

    4 пандурских полка. [144]

    15 эскадронов.

    2 казачьих полка.

    18—12-ти фунтовых пушек.

    12 пушек конной артиллерии.

III. Главные силы близ Бухареста.

    19 батальонов (и 21, если вторые батальоны Украинского и Белостокского полков соединятся с нами),

IV. Тырновский гарнизон.

    2 баталиона.

    1 казачий полк.

V. Журжевский гарнизон.

    1 баталион.

VI. Левый корпус в Слободзее на Ялашнице.

    6 батальонов.

    15 эскадронов.

    1 казачий полк.

    12—12-ти фун. пушек.

12 пушек конной артиллерии.

VII. Браиловский гарнизон.

    3 батальона.

    1 казачий полк.

    1 рота пионеров.

VIII. Отряд в Табаке и Бессарабии.

    3 батальона.

    5 эскадронов.

    1 казачий полк.

    12—12-ти фун. пушек.

    12 пушек конной артиллерии.

IX. Измаильский гарнизон.

    4 батальона, из которых один в ретраншаментах, вновь выстроенных на острове Чатале.

X. Килийский гарнизон.

    2 батальона.

XI. Рущукский гарнизон.

    9 батальонов.

    1 казачий полк.

    1 рота пионеров.

XII. Для службы на флоте.

    3 батальона. [145]

ХIII. Флотилия в устьях Ольты.

    В Рущуке.

    В Браилове.

    В Измаиле.

    В Сушинском рукаве.

XIV. Осадная артиллерия в Гальбене между Фальчи и Бендерами и артиллеристы в крепостях для понтонной службы.

XV. Большие продовольственные магазины.

    В Слатине на Ольте.

    В Бухаресте.

    В Бузео.

    В Фальчи.

XVI. Малые магазины.

    В Сербии.

    В Краиове.

    В Бузео между Бухарестом и Ольтой.

    В Капачени на Аржице.

    В Слободзее.

    В Табаке.

    В Крепостях.

XVII. Положение артиллерии в кампании.

    В Бухаресте.

    В Текуче.

Примечания.

1-е. Я полагал необходимым иметь войска у сербов. Эта нация, у которой я был в 1809 году, и которую я считаю весьма храброй, но способной к быстрому упадку духа, требовала поддержки. Один русский отряд усилил бы сербов, устрашил бы турок и помог бы нашему правому флангу, так как, если бы турки взялись бы за перестройку Кургузовицы, Бании, Брегова, Неготины, Дуду и Бирзы-Поланки, они бы легко могли перейти Дунай или в Бирзе-Поланке или через остров Ольмар, тем более, что наша флотилия не могла тут появиться.

Этому сербскому отряду суждено не только защищать страну, но даже вести наступательную войну с турками против Ниссы, что могло произвести огромную перемену в их счастье и в нашем.

Действительно, если можно было кого опасаться, так это австрийцев, отряд — сильно рисковал, но я надеюсь, что мы могли быть уверены в нем. [146]

2-е. Правый корпус, размещенный в Краиове, предполагал двигаться через Черой на Калафат, против Виддина, или налево, между двумя реками: Ольтой и Жио. Достаточно было 50-ти казаков и 200-ти пандуров, чтобы наблюдать за Орговским гарнизоном в Чернеце.

3-е. Главный корпус, расположенный близ Бухареста и в его окрестностях, которые я считал менее вредными, мог бы быстро перейти в Малую Валахию или в Рущук, против Силистрии по Аире и по Аржиш; все сообщения были бы быстры и надежны.

4-е. Турно прекрасная маленькая крепость; ее положение мешало бы предприятиям турок близ Никополя и помогало бы нашей флотилии, которая была бы в устье Ольты.

5-е. Одного батальона было бы достаточно в Журжеве, которому мало угрожало.

6-е. Слободзейский корпус следит за Силистрией, находясь в 120 вер. от Журжево и 70 вер. от Браилова.

7-е. Трех батальонов было довольно в Браилове, который, я считаю, больше подвергался опасности, а Слободзейский корпус и отряд в с. Табаке может быстро придти туда на помощь. Я принимаю на себя надзор и руководство работ в этой крепости.

8-е. Табакский отряд может быстро подать помощь Измаилу и Браилову или на берегу моря, если бы турки стали угрожать десантом.

Его расположение было хорошее, здоровый воздух, чистая вода; я там пробыл в лагере два года подряд.

9-е и 10-е. Измаил и Килия находятся в лучшем оборонительном положении.

11-е. Для Бухареста не хватило бы 9-ти батальонов, в случае серьезной атаки; но если бы подобная опасность угрожала ему, они могли бы тотчас же получить помощь из главных сил.

12-е. Для службы в флотилии необходимо иметь три батальона и даже больше.

13-е. Так как легче спускаться вниз по реке, чем подниматься вверх, я поместил бы один более сильный отряд флотилии в устьях р. Ольты, другой, очень маленький — перед Рущуком и близ Туртукая, еще такой же маленький — перед Браиловом и в Измаиле и, наконец, самый сильный — в устьях.

Это весьма важный пункт, с которым я хорошо знаком, и через который неприятельская флотилия и даже флот могли бы войти в Дунай. [147]

14-е. Осадная артиллерия мне совершенно не нужна; там, где я ее помещу, находятся прекрасные пастбища для лошадей, и она будет ближе к Польше.

Я переделаю все мосты Прута в Фальче, в Валодониссе, в Килии, между Рени и Галацом и Браиловом.

Казаки, отправленные в разные корпуса, будут расставлены вдоль Дуная и перед Рущуком, чтобы следить за всеми движениями неприятеля.

Полевая артиллерия очень значительна и даже чересчур многочисленна, так что можно будет извлечь две батареи 12 фунт. и две — конной артиллерии.

Понтоны размещены будут на различных пунктах близ рек: Ольты, Жио, Аржицы, Солошицы и т.д.

Сообщил Е. Каменский.

(Окончание следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки графа Ланжерона. Война с Турцией 1806-1812 гг. // Русская старина, № 7. 1911