ЗАПИСКИ ГРАФА ЛАНЖЕРОНА

Война с Турцией 1806-1812 г.г.

(См. “Русская Старина” сентябрь 1909 г.)

Перевод с французской рукописи, под редакцией Е. Каменского.

По прибытии Кутузова, я передал ему командование армией и посвятил во все подробности, которые еще ему не были известны. Сначала он прямо поразил меня своей неутомимой деятельностью, к которой мы совсем не привыкли, но его энергия скоро остыла, и обычная леность, по-прежнему, вошла в свои права. Тут-то я и заметил, как он сильно опустился за последнее время. Были ли тому причиной его года или он перестал бороться со своими недостатками, но только, несмотря на весь его ум, дурные его стороны особенно выдались в этой войне, чего не может не отметить история (Гр. Ланжерон и здесь остается верным своему предвзятому нерасположению к Кутузову. - Ред.). Первым делом Кутузова, по приезде в Бухарест, было отыскать себе владычицу; сделать это было совсем не трудно, но его выбор поразил нас. Он пал на 14-летнюю девочку, племянницу Ворлама и бывшую уже замужем за одним молодым боярином Гунианом. Она очень понравилась Кутузову, и он, хорошо зная валахские нравы, приказал ее мужу привезти ее к нему, что тот и исполнил. На следующий день Кутузов представил нам свою возлюбленную и ввел ее в общество, но, к несчастью, этот ребенок (как и все женщины, [168] кто бы они ни были) скоро начал иметь на нас большое влияние и пользовался им исключительно для себя и для своих родных.

Когда 64-летний старик, одноглазый, толстый, уродливый, как Кутузов, не может существовать без того, чтобы иметь около себя трех, четырех женщин, хвастаясь этим богатством — это достойно или отвращения или сожаления; но когда последнее из этих созданий управляет им совершенно, руководит всеми его действиями, дурно на него влияет, раздает места, то тут уже отвращение уступает место негодованию.

Повсюду, где женщины имеют слишком много власти и вмешиваются в политические дела, всегда их влияние — более или менее роковое для их страны. Через них погибла Польша, ими же много вреда сделали Франции, но в России они имели меньше влияния потому, что нация уже привыкла видеть их на троне, а следовательно видеть и мужчин, управляющих только их именем.

Немного времени спустя, после прибытия Кутузова, молодой князь Суворов отправился в Яссы, где находилась его дивизия, но через неделю он возвратился обратно, чтобы отыскать кого-либо для займа денег. Ему очень удобно было сделать это в Бухаресте, так как там его репутация стояла очень высоко. Получив деньги, он поехал в Яссы, но по дороге утонул в р. Рымнике, на том самом месте, где Рейс-эффенди с своей армией, после поражения, нанесенного туркам в 1789 году знаменитым отцом молодого князя, были потоплены. По какому-то року фатализма, сыну суждено было погибнуть именно на том месте, где его отец стяжал себе славу и даже название которого было присоединено к его фамилии. Надо также заметить, что за 6 месяцев до этого несчастного происшествия молодой Суворов, проезжая этот Рымникский поток, с усмешкой восклицал: «Я вижу, что и мой отец умел иногда преувеличивать. Он доносил, будто 10 тысяч турок потонули здесь, а я думаю, что и курица может здесь пройти, не замочив ног». — Если бы Суворов подождал хоть полчаса, когда быстро несущийся горный поток утих, он мог бы свободно переехать через него; но он захотел бравировать и погиб. Сильным напором воды перевернуло его коляску, тогда он вскочил на лошадь, но упал вместе с нею и был увлечен водами Рымника. Генерал Удом, остававшийся в коляске, был унесен потоком на полверсты, искалеченный до полусмерти о камни, несомые потоком; он был, в бессознательном состоянии, выброшен на берег; он спасся от смерти, но поплатился долгой болезнью. [169]

Начальником М. Валахии, гр. Каменским, был назначен ген. Засс. Совершенно не зная его в нравственном отношении, граф поручил ему покровительствовать торговле с Виддином и Трансильванией. Это был неистощимый источник богатства, так как он должен был собирать пошлины, в размере 2 дукатов с каждого тюка товара, Засс же брал вдвойне и, таким образом, он украл из государственной казны более 10 тысяч дукатов (Чтобы судить о громадности этих незаконных доходов, следует указать, что все приближенные Засса, действуя по примеру своего начальника, собрали себе большие состояния; сам же Засс, несмотря на полученные им доходы при Килии, в 1807 г., не краснея, обратился ко мне с просьбой дать ему возможность получить, неправильным способом, еще 500 дукатов. Ему и его жене удалось при Краиове собрать 60 тысяч дукатов, которые они закупорили в 2 бочки. Я передаю этот анекдот, как мне его рассказывали в 1812 г. Во время же карантина в Николаеве, когда в Одессе распространилась чума, Засс был обязан раскрыть свои бочки и обнаружить плоды своего хищения. Среди приближенных Засса самым смелым и деятельным вором (потому что это название к ним подходит) был его племянник Штрондман, молодой человек, лет 20, уже в такие годы так свободно совершавший такие поступки.). Общественное мнение о грабежах Засса, жалобы жителей М. Валахии и боязнь Австрии, негоцианты которой, беспокоясь за свою будущность, тоже начали заявлять о бесчинствах Засса, все это заставило Кутузова сместить его и назначить на это место ген. Войнова, но Засс не испугался этой строгости и, зная хорошо характер Кутузова, уже составил план действий с ним. Он явился в Бухарест и, нисколько не стесняясь, с своей обычной уверенностью и нахальством, стал везде бывать, а г-жа Засс, смелая и предприимчивая особа, как все женщины, занимающиеся каким-либо ремеслом, позволила себе высказать графине Тизенгаузен, дочери Кутузова, приехавшей на несколько дней к своему отцу, дерзкие обвинения против нашего главнокомандующего, прибавив, что ее муж собирается подать на него жалобу Двору. Г-жа Тизенгаузен, полная негодования, передала об этом происшествии своему отцу, ожидая, что он еще больше восстанет против Засса, но случилось совершенно противоположное: при одном слове «Двор» Кутузов задрожал от страха, Засс же уверил его, что только единственно он может повести дело, касающееся Виддинской флотилии, и, таким образом, он был послан в Краиово. Хороший же и честный Войнов должен был возвратиться в Слободзейский лагерь. Кутузов, привыкший прибегать [170] к маленьким способам и интригам, обратился ко мне с просьбой написать ему извинительное письмо, а кроме того, он написал ему сам. Но Войнов не удовлетворился этими холодными заглаживаниями своих ошибок и, приехав в Бухарест, был ужасно озлоблен и огорчен всем случившимся, и мне стоило большого труда его успокоить.

Засс, возвратясь в Краиово, снова начал свой грабеж, но только с еще большим нахальством (Слух о том, что гр. Тизенгаузен помирилась с г-жей Засс, наделал много шуму в Бухаресте, тем более, что этот мир стоил им 7 или 8 тысяч дукатов, которые г-жа Засс заплатила, по настоянию Кутузова, его дочери. Я не могу утверждать этого факта, потому что у меня нет никаких доказательств, но в главной квартире никто тогда не сомневался в этом.).

Кутузов выказал нам свою слабость и в другом отношении.

Главную квартиру наводняли волонтеры всех родов оружия. Я уже описывал их в записках 1810 г., но еще раз повторю, что они вели ужасно распутную жизнь, устраивали оргии и делали долги, затем, имея постоянные сношения с Петербургом, они передавали туда о всем, происходившем в главной квартире, легкомысленно осуждая генералов; но часто писали и не обдуманно, под первым впечатлением, и потому их сообщения о людях и событиях были не всегда верны (1827 г. Несмотря на мое предубеждение против волонтеров, я не могу не перечислить между ними выдающихся личностей, как-то: Бенкендорф, Владек, Полторацкий и особенно Паскевич, теперь начальник Грузии.).

Государь знал о бездеятельности и бесполезности этих молодых людей при главной квартире и хотел исключить их совсем со службы, но беспокоимый постоянными просьбами родителей, наконец, уступил, но повелел удалить их из главной квартиры и раскомандировать по полкам.

Граф Каменский годами был не старше этих прикомандированных, которые как бы составляли его свиту, не повиновался этому приказу, Кутузов же, прочитав приказ Его Величества, приказал разослать этих господ по полкам, но тут, в главной квартире произошла какая-то революция, ибо никто не хотел уезжать оттуда. Тогда Кутузов, вместо того, чтобы наказать бунтовавших и исполнить приказ, не выдержал и уступил их крикам, т.е. скорее тем опасениям, которые вселяли ему родители этих авантюристов, и, таким образом, они по-прежнему остались при главной квартире. [171]

Сенатор Милошевич, по неверно рассчитанной экономии, уничтожил в Валахии спатарию. Спатар — это начальник высшей полиции; вся его деятельность заключалась в том, что он собирал к себе всех воров и разбойников, подкупал их деньгами и, таким образом, мешал им практиковать их промысел. Когда уничтожили эту должность, то все служащие у спатара болгаре очутились без дела; тогда они разделились на банды и стали разбойничать по всему краю вплоть до ворот Бухареста. Чтобы уничтожить грабежи и убийства, Кутузов восстановил спатарию и поручил ее одному греку, по имени Понтосуглону, человеку очень умному и деятельному, который начал с того, что собрал у себя половину этих бунтовавших разбойников и с их помощью переловил другую половину. Это ему вполне удалось, и разбои утихли.

Генерал Кутузов сильно покровительствовал валахам и защищал их от разоренья и убытков, которые могли причинить квартировавшие там войска. Под страхом наказания, он запретил полкам пользоваться каким-либо имуществом жителей, потому что злоупотребления войск доходили до такой степени, что деревни, через которые проходили войска, оставались совершенно опустошенными. Кутузов сумел даже обойтись вовсе без сбора подвод, для нужд полков, так как в это время у жителей Валахии наступила жатва. Чиновники, конечно, были опечалены этим, так как для них это наверное было бы большим доходом. Когда обращались к исправнику с требованием ста повозок, он наряжал 1000 и, отсылая 900 обратно, брал за них большие суммы денег.

Приняв мой план, генер. Кутузов разместил войска так, как я обозначил. На меня было возложено командование главными силами, собранными в первых числах мая, в Синтешти, на Лазибере, в 25 мил. от Бухареста.

Как военная позиция, это место было прекрасно, тем более, что оттуда можно легко попасть во все нужные пункты. Относительно климата, эта местность была очень здоровая только ранней весной, но с июня месяца там начинались страшные жары, все реки пересыхали, а ил начинал гнить. Все мосты были починены, дороги, ведущие к Дунаю, исправлены, позиции подняты, и мы только ожидали событий. По моему проекту и по приказанию Двора, Силистрия и Никополь были покинуты и разорены. Никополь был разрушен до основания гр. С.-При, генерал же Юзов не так безжалостно поступил с Силистрией, где он оставил несколько домов.

Я тоже получил приказание сжечь и опустошить весь край [172] между Ловчей, Плевной и Извором, но я нашел такое распоряжение варварским и неполитичным. Не только богатые турки кормили наши войска и хорошо обходились с ними, но и простой народ и правительство никогда не обходились с ними дурно. Тем более политические интересы требовали, чтобы с ними не употребляли крутых мер, не разоряли их страны и не отдаляли их от нас. Гр. С.-При был вполне согласен со мной и тоже не исполнил этого приказания. Действительно, оно было отменено, но наш главнокомандующий, всегда добрый и слишком слабый со своими подчиненными, если и не терпел, то и не наказывал их за их воровства, а позволяли себе такие поступки многие. Особенно отличился полковник Кутузов, служащий в Выборгском полку; его прямо можно назвать вором и разбойником.

Сражение под Рущуком.

Генерал Кутузов был прав, говоря, что если бы Карусаф-паша остался великим визирем, то он не вышел бы из Шумлы, не собрал бы 15 тысяч, и наша армия не гуляла бы все лето напрасно по Болгарии.

От нынешней. кампании мы ничего не ожидали и думали, что нам не придется даже взяться за оружие, но мы жестоко ошиблись, так как Ахмет заставил нас вести самую бурную и жестокую войну.

В общем у нас было не более 50 тысяч вооруженных солдат, но, вычтя отсюда независимые гарнизоны Килии, Измаила, Браилова, Гирсова и Турно, корпуса и отряды, необходимые в Сербии и Валахии, а также и те, которые были назначены для охраны Туртукая, Силистрии и Мачина, тогда увидим, что собственно в действующей армии мы с трудом могли собрать 15 тысяч человек. Новый великий визирь, употребляя попеременно все средства своего убеждения, энтузиазма и твердости, сумел добиться желаемого. Вследствие доверия, а главное страха, который он вселял своим подчиненным, он собрал в один месяц сильнейшую армию из тех, которую турки выставляли против нас в эту войну. Он призвал в Шумлу всех верных слуг султана, а также всех завзятых мошенников: Михмета-Чапин-Оглы, Коели-Ага, Измаила, Селина, Колендарь-пашу, Веслиса, сына знаменитого Али-паши, янычар — все они прибыли в Шумлу, чтобы там соединиться под знаменами Ахмета. К нему же присоединились разбойники: Безаниак-Ага, Азиакирхален [173] и другие. Таким образом, у него собралось около 50 тысяч, при 78 орудиях. Число янычар также было увеличено несколькими ортами (Орта — строевая единица, соответствует роте (примеч. переводч.), прибывшими из Константинополя, но последние не были теми солдатами, которым великий визирь особенно доверял.

В половине июня он со своей армией двинулся на Разград. Мы были посвящены во все его планы, относительно передвижений, так как Кутузов превосходно организовал разведочную часть. Лучшими из шпионов были болгаре, которых ген. Эссен посылал из Рущука, а ген. Турчанинов — из Турно. Мы получали также сведения от Манук-бея, армянина, бежавшего от своего покровителя Мустафы Байрактара, во время одного морского путешествия.

Я часто уже говорил о нем и знал его за двойного шпиона. Когда, однажды, к нему приехал какой-то важный турок, считавший его за преданного своему отечеству, и откровенно рассказал о всех замыслах султана, то Манук выказал ему ложное сочувствие и преданность, но вскоре Фонтон был извещен об этом разговоре, а затем мы узнали все подробности их интриг в Константинополе, с целью помешать заключению мира.

Из Разграда визирь двинулся к Рущуку. Я совершенно не понимал его цели, так как не мог же он надеяться взять Рущук приступом, а тем менее осадой. Он мог бы заставить нас оставить Рущук, если бы он, в начале кампании, перебросился на правый фланг, к Гирсову, или к Ольте на левый; но и этот расчет, хотя и не совсем верный, мог бы дать ему только кратковременный успех.

Как только Кутузов узнал о движении Ахмета, он тотчас же выступил на Гирсово, где я расположился биваком за старыми ретраншаментами так, что мы не были заметны.

Ген. Войнов с 10-ю эскадронами Белорусских гусар и 3-мя батальонами 39 Егерского полка (бывшего Брянского) присоединился ко мне, и ген. Турчанинов с батальоном Олонецкого полка успел прибыть в Турно. Таким образом, я усилился до 12 тысяч. Рущук был занят ген. Эссеном с 12 батальонами, выставившим на аванпосты 10 эскадронов Чугуевских улан и 2 полка казаков Лыковкина и Астахова. Кроме того, ген. Энгельгард с 4 батальонами занимал окрестности Рущука.

Великий визирь, верный старым военным привычкам своей нации, не делал ни одного шага без окапыванья и, между Разградом и Писонцы, окружил укреплениями все возвышенности, лежащие над ущельем, образуемым р. Лом. Это дефиле, расположенное [174] в 25 вер. от Рущука, должно оказать сильное сопротивление нашему наступлению, так как достаточно было 100 человек, занявших его, чтобы отчаянно сопротивляться. Затем, великий визирь, укрепив это дефиле, подошел к с. с. Бузину и Кадыкиою, расположенным в 15 вер. от Рущука, и там снова окопался.

Когда Кутузов постиг все замыслы визиря, то двинулся на Гирсово и там решил перейти Дунай а затем, дать генеральное сражение, которое успокоило бы нас до конца этой кампании. План Кутузова был превосходный, но нас всех страшно удивило, что он был придуман самим Кутузовым, от которого нельзя было ожидать таких быстрых решений.

Ген. Войнов, всегда недовольный своим положением, не находил нужным скрывать этого; хотя это и очень беспокоило Кутузова, но он был в большом затруднении, каким бы назначением удовлетворить самолюбие Войнова. Наконец, он решил передать ему командование всей кавалерией, которую он отделил от моего корпуса и от корпуса Эссена. Распоряжение это было совершенно неправильно и могло повести к печальным последствиям, так как, в войне с турками, всякий генерал, командующий какою-нибудь частью армии, должен непременно иметь свою кавалерию, чтобы употребить ее в дело, когда это представится необходимым. Часто успех всего сражения зависит от своевременно произведенной атаки кавалерии. Когда же начальство над всей кавалерией поручено другому генералу, то успех дня может сильно пострадать, так как, при слишком длинной линии фронта, одному лицу трудно следить за ней, чтобы нигде не пропустить каждого момента для атаки.

Нас было три генерал-лейтенанта, и Кутузов мог бы образовать три корпуса из всех родов оружия и мы бы с Эссеном охотно уступили бы Войнову часть нашей пехоты, лишь бы сохранить при себе нашу кавалерию, которая была нам так полезна.

Кутузов передал Войнову также начальство над аванпостами, что очень обидело Эссена, так как он заведовал ими всю зиму, проведенную в Рущуке.

С 18 по 20 июня, Войнов, с своею обычною безрассудностью, произвел несколько разведок турецкого расположения и забрал несколько неприятельских постов. В числе взятых им пленников находился один польский ренегат, гость великого визиря, о котором последний очень сожалел.

Кутузов имел намерение, до начала сражения, скрывать свои силы за укреплениями Гирсова и только тогда их выставить, [175] когда сражение станет неизбежным. Это был великолепный план, тем более, что великий визирь предполагал, что в нашей армии не более 10 тыс. человек, тогда как у нас было 18 тыс. Но одно неожиданное обстоятельство помешало веем этим соображениям главнокомандующего.

19 июня я перешел Дунай и засел на низкой равнине, где находились в прошлом году наши траншеи. Таким образом, я был скрыт от турок.

20 июня, на рассвете и при сильном тумане, когда нельзя было рассмотреть, что делается в 10 шагах, 5.000 отборных всадников турецкой конницы напали на наши аванпосты и, захватив их, бросились на бивак Чугуевских улан, которые едва только успели вскочить на лошадей. Этот полк никогда не пользовался хорошей репутацией, но на этот раз он превосходно вел себя, имея во главе полковника Бенкендорфа, флигель-адъютанта Государя и волонтера нашей армии. Это последнее обстоятельство очень важно, так как он доказал, что и волонтеры могут быть на что-нибудь годны.

Бенкендорф, хотя и не ожидал такого внезапного нападения, однако не растерялся и, быстро собрав полк, отбил нападение турок. Туман мало-помалу рассеялся, и на помощь Бенкендорфу прибыл Энгельгард с своим Старо-Ингерманландским полком и начал довольно живое дело. Когда же Эссен, с своими 12 батальонами, занял возвышенности, то турки совсем отступили.

В этом деле мы потеряли 100 человек, турки же гораздо больше, так как у них вовсе не было пушек, а у нас их было очень много.

Кутузов, также как и мы все, вообразив, что мы атакованы всей армией визиря, и что произойдет генеральное сражение, отдал мне приказание выдвинуться с моим корпусом, который я и расположил влево от Эссена.

Таким образом, турки открыли все наши силы, которые главнокомандующий хотел так тщательно скрыть.

20 июня, к 4 часам вечера, мы построились в боевой порядок, как это видно из плана сражения при Рущуке.

Город этот, как я уже описывал, был окружен возвышенностями, покрытыми лесом и виноградниками, а в 4 верстах от города, по Разградской дороге, находилась большая равнина, перерезанная несколькими неглубокими оврагами. Вправо от этой равнины протекает р. Лом, а влево идут дороги в Герновиды и в Туртукай. На этой равнине могут свободно маневрировать 50 тысяч человек, вплоть до дефиле Пизанцы. [176]

21 июня все было тихо, только 22 великий визирь собрал свою армию и атаковал нас.

Позиция наша была очень хороша, но она могла быть обойдена. Конечно, это большой недостаток, которого мы всегда опасались в делах с турками, так как их конница, очень часто, окружает со всех сторон армию противника.

Мы заняли совершенно ровную и открытую поляну. Направо от нас шли виноградники, леса и овраги, а слева протекала р. Лом, через которую был построен каменный мост.

Кутузов поставил здесь один батальон 29 Егерского полка, чтобы избежать обхода неприятеля с этой стороны — предосторожность вполне разумная.

В Рущуке было оставлено три батальона 39 Егерского полка, а все, оставшиеся там, жители-христиане были вооружены. Равнину же, находящуюся у Туртукайской дороги, Кутузов занял тремя батальонами Вятского полка, эскадроном Кинбургских драгун и 50 казаками. Многие трунили над этой предосторожностью, находя ее совершенно излишней, но они жестоко ошиблись, и первый же случай доказал все благоразумие такой предусмотрительности Кутузова.

Главные наши силы состояли из 9 пехотных каре, из коих 5 было в первой линии и 4 — во второй. Все каре находились под командами прекрасных начальников.

На правом фланге стояло каре Старо-Ингерманландского полка, под командой ген. Энгельгарда и майора Ивкова. Энгельгард командовал также Ливонским драгунским полком и 150 казаками, вызванными мною из Зимницы. Затем следовали каре: Архангелогородского и Шлиссельбургского полков, под начальством полковника Ререка и волонтера майора Энгельгарда. Позади этих трех каре были каре 3-го и 7-го Егерских полков, под начальством майора Бакшеева, полковника Лаптева и общей командой генер. Гартунга. Эти 5 каре составляли корпус Эссена.

В моем распоряжении было 4 каре, и я был на левом фланге, хотя должен бы стоять на правом, но, прибыв только 20 числа, последним и, расположившись тогда на левом фланге, я там и остался.

Мои 4 каре занимали: первую линию: каре Старооскольского полка, под командою гр. Воронцова и полковника Шкайского; каре Выборгского полка и 29 Егерского, под командою генер. Сандерс, полковника Кутузова и полковника Емельянова. Во второй линии стояли: каре, составленное из Олонецкого и одного батальона Выборгского полков под командою генер. Турчанинова и полковника [177] Булгарина и каре Белостокского, командование которым я вручил полковнику Владину, флигель-адъютанту Государя и волонтеру, отличившемуся при Рущуке, в 1810 г.; под его начальством состоял майор Балбеков. Все эти начальники каре были мужественны, деятельны и привыкшие к войне с турками.

Артиллерия была также под прекрасной командой. Генер. Резвый, прибывший только накануне сражения, и в помощники ему был назначен генер. Анжу. Новак остался командовать артиллерией, находившейся на левом фланге моего корпуса, и под его начальством были подполковники: Веселишский, Бушуев, Шульман, Риман и Кривцов.

По неправильному распоряжению, кавалерия была поставлена в третьей линии, тогда как она должна быть свернутой в колонны и построена между каре, которые, своим огнем, должны были защищать ее; а когда турки, утомленные своими бесчисленными и неудачными атаками на пехоту, начнут уставать и начнут отступать, только тогда кавалерия должна быстро выделиться из линий каре, наскочить на отступавших турок и отнять у них артиллерию. Если же нашу кавалерию поставить впереди каре, то она останется открытой для нападения турок, конница которых в 20 раз многочисленнее нашей, и тогда, не будучи в состоянии выдержать натиска этих бесчисленных масс, наша кавалерия, в этом случае, будет разбита и рассеяна. Линия кавалерии была очень растянута. Правый фланг занимал генер. Дехтерев с 10-ю эскадронами своего Ольвиопольского гусарского полка; за ним помещался гр. Мантейфель с 5-ю эскадронами Петербургских драгун; далее генер. Лисаневич с 10-ю эскадронами Чугуевских улан; потом Белорусский гусарский полк, под начальством Небольсина; затем 4 эскадрона Кинбургских драгун с их командиром генер. Уманец и, наконец, казаки Грекова. Астаховский казачий полк и Луковкина заняли правый фланг общего расположения. Конная артиллерия была размещена между эскадронами, как обыкновенно в сражениях против регулярных армий.

Это также было необдуманное распоряжение. В войне с турками кавалерия никогда не может защищать артиллерию, которая часто не имеет даже времени открыть огонь и может быть легко захваченной неприятелем. Артиллерии надо располагаться не иначе, как по-батарейно, около пехотных каре, которые, для турок, представляют единственно солидные преграды.

Турецкая иррегулярная конница, не имеющая правильного строя, никогда не может прорвать пехотного каре, тогда как при первых же выстрелах, поразивших хоть некоторых из них, [178] прочие всадники, встревоженные огнем, начинают без толку крутиться и наскакивают друг на друга; вследствие этого возникает беспорядок, и вся эта конная масса, конечно, уже не может представлять собой грозной силы для пехоты, которая, будучи всегда в порядке, со всех сторон давала серьезный отпор.

Вот почему, распоряжение поставить войска в каре является, необходимостью в войне с турками.

Я уже говорил, что они имеют обыкновение окружать неприятеля со всех сторон, поэтому следует строить каре на 4 фаса, обращая главное внимание на прикрытие зарядных и патронных ящиков, лазаретных линеек и имеющегося при войсках обоза.

В прежнее время, при фельдмаршале Минихе, вся армия представляла из себя только одно каре, остававшееся всегда неподвижным. Фельдмаршал Румянцов разделил это большое каре на несколько малых, но они все еще были слишком велики и состояли каждое из 10—12 батальонов. Во время переходов эти каре отделялись интервалами, но после, они были значительно уменьшены, что давало им возможность быть более подвижными... Нельзя допустить, чтобы они были и слишком малыми, так как тогда они легко могут быть сбиты артиллерией. Лучшее деление армии на каре, когда каждое из них состоит из двух полков (4-х батальонов), приблизительно из 1.800 человек, тогда всем есть место и при необходимости возможно принять и кавалерию.

Но все же эти каре имеют и свою особую сторону. Они также, как и колонны, представляют большую цель, а потому дают возможность неприятельской артиллерии производить в них страшные опустошения. Каждое турецкое ядро, если оно пущено по прямой линии во фланг, может уничтожить массу людей (Я был свидетелем, как в сражении под Мачином, в 1791 г. одним ядром было убито 13 гренадер Екатеринославского полка.).

Разделение войск по каре представляет большое неудобство для действий артиллерии, которая, будучи размещена по 4-м углам, может действовать только половиною своего состава, другая же остается совершенно бесполезной. Можно было бы, конечно, эту часть артиллерии перенести к атакованным флангам, но это движение чрезвычайно опасно, так как оно непременно, хоть на минуту, раскрывает каре и оставляет промежутки, которые всегда так заманчивы для турок. Когда каре начинает движение, надо, чтобы фасы двигались не по-взводно, как предписывает устав,. а рядами, потому что после остановки взводы не так скоро могут выстроиться в линию, как ряды; а в войне с турками надо [179] дорожить каждой минутой. Движение по-взводно представляет еще и то неудобство, что, построенные для боя, они должны отступить на столько шагов, сколько человек во взводе, иначе они увеличат промежутки в углах каре.

В войнах с турками часто бывает, что при наступлении турецкая конница, если местность благоприятствует, ведет за собой янычар, которые, прячась за кустарники и сады, при встрече с русскими открывают огонь и наносят потери. Для противодействия им, нам необходимо перед фронтовым фасом каре иметь по несколько стрелков, построенных в 2 шеренги; но эти стрелки не должны отходить от фронта далее 50 шагов, иначе они могут быть убиты, как это было в 1810 г. в сражении при Дерикили.

Когда турецкая конница начнет приближаться к нам, стрелки должны быстро отойти в каре и составить в углах, позади артиллерии, небольшие резервы. Каре могут быть выстроены в 2 ряда, как это было в войну 1788 г., но лучше иметь 3 ряда, чтобы представить больше сопротивления.

План нападения задуман был великим визирем очень хорошо. Он имел намерение с своей пехотой и артиллерией прорвать наш центр, а своей многочисленной конницей окружить нас со всех сторон. В то же время одна колонна, двигаясь по Туртукайской дороге, направится на Рущук и, не встретив там никакого сопротивления, как он предполагал, займет город.

В 6 час. утра мы увидали наших казаков, занимавших, в 1 1/2 верстах от нашего лагеря, аванпосты, скачущих к нам с криками: «турки, турки!» И, действительно, вслед за ними показались скачущие турки. Мы едва успели построить каре и разобрать стоявшие в козлах ружья, как спешившие начать атаку турки, вытащив свои пистолеты, начали стрелять по нашему фронту (При этом я едва избежал неминуемой опасности. Позавтракав вместе с гр. Воронцовым п другими офицерами Староскольского полка, мы сидели и разговаривали, и у нас возгорелся спор о формировании колонн. Чтобы доказать Воронцову, что моя система самая подходящая, а главное — быстрая, весь невооруженный полк отошел на 50 шагов и показывал графу мой способ формирования, как вдруг, обернувшись, увидал скачущих казаков и услышал их крики. С трудом добежали мы до лагеря и разобрали ружья. Я даже не успел сесть на лошадь, как турки уже подскакали к нам.).

Около 8 час. утра, центр турецкой армии, составленный большею частью из пехоты, развернулся перед нашей первой линией и открыл пушечный огонь. Наша артиллерия, несмотря на превосходство в численности, не могла заставить замолчать турецкие [180] батареи, наносившие нам большие потери. Я слышал, впоследствии, от самих турок, что у них в этом сражении было 60 пушек, но, вероятно, что часть орудий они оставили в резерве и в укреплениях, потому что я никогда не видел у них больше 32 пушек, из коих 18 были выставлены против меня, и 14 — против Эссена. И эти 32 пушки, надо отдать справедливость, стреляли прекрасно.

Часть турецкой артиллерии была на стороне Низим-Джадида, врага янычар, и эта часть была хорошо обучена военному искусству и прекрасно вооружена. Их орудия, сделанные по английскому образцу, очень легки и хорошо действуют.

Как только турецкая конница развернулась, их артиллерия должна была прекратить свой огонь, а затем конница турок начала свои атаки на наши каре и сделала 4—5 довольно безуспешных нападений.

В 9 час. вся бесчисленная масса неприятельской конницы, под предводительством Вели-паши, несмотря на открытый мною отчаянный огонь, пронеслась мимо моего каре. В это время другая конная колонна турок дебушировала по Герновидской дороге. Эти две колонны, составлявшие вместе массу, по крайней мере. в 15.000 коней, с необыкновенною стремительностью и быстротой накинулись на левый фланг нашей кавалерии и в один момент казаки Грекова и Кинбургские драгуны были смяты, рассеяны и обращены в бегство. Шесть орудий конной артиллерии полковника Кривцова, не успев дать ни одного выстрела, очутились посреди турок. 5 пушек удалось нам кое-как отбить, а одна пушка осталась в обладании турок, вместе с двумя зарядными ящиками. Все лошади, солдаты и офицеры этой батареи были изрублены. Хотя этот момент был и несчастлив для нас, но я должен признаться, что никогда не был свидетелем такого чудного зрелища. Среди великолепной турецкой конницы развевались от 200 до 300 знамен различных ярких цветов, в руках офицеров, в богатых одеждах, сидевших на богато убранных чудных конях; золото, серебро и драгоценные камни, украшающие сбрую лошадей, ярко блестели на солнце и, среди этой толпы врагов, виднелись наши непоколебленные каре, открывшие со всех сторон сильнейший огонь, хотя и наносивший потери туркам, но не остановивший ни скорости, ни стремительности неприятеля.

Белорусский гусарский полк стоял возле Кинбургских драгун; полковник Небольсин хотел сделать перемену фронта налево назад, движение слишком опасное вблизи неприятеля, а чтобы исполнить это перестроение, надо было сделать заезд назад, [181] что и должен был сделать Небольсин, но он не успел сделать это построение, как был убит, его майор Булгаков смертельно ранен и в этот же вечер скончался, весь полк был совершенно разбит и смят. Тогда все казаки, гусары, драгуны и артиллеристы, смешавшись и перепутавшись, обратились в бегство и им едва-едва удалось спастись от преследовавших их турок и скрыться в виноградниках и садах, окружающих Рущук, и добраться до городского вала.

Прорвавшие наш центр турки поскакали по Разградской дороге, где наткнулись на наших маркитантов с несколькими повозками, которые они в один миг разграбили и расхитили все имущество. Маркитанты, не имея никакой возможности защищаться, так как имели при себе только пистолеты, а для прикрытия их назначена была лишь небольшая команда пионеров, бежали в виноградники, куда турецкая конница не могла проникнуть.

Это место маркитантского привала, по предположению великого визиря, должно было служить сборным пунктом для обеих кавалерийских колонн турок.

Если бы дела левого фланга были бы также неблагоприятны, как у правого, то нам пришлось бы очень скверно, но, к счастью, местность здесь менее благоприятствовала туркам, чем на нашем правом фланге. Кутузов отрядил один батальон егерей, под командою майора Горбачева, который рассыпал стрелков на утесистых возвышенностях и в виноградниках, идущих вдоль Разградской дороги, и ему удалось, в двумя эскадронами Ливонских драгун и казаками Меншикова, настигнуть турок и остановить скакавшую неприятельскую колонну Чиспон-Оглы.

Четвертая колонна турецкой конницы, имея целью проникнуть в Рущук, достигла Мариатинской равнины, что около Дуная, но, увидя равнину, занятую уже казаками, драгунами и Вятским полком, ради предосторожности, посланных туда Кутузовым, повернула назад и исчезла. Без этой предосторожности, невозможно себе и представить, что бы случилось, потому что, с захватом турками Рущука, мы бы совсем погибли.

Правда, турки не имели ни фашин, чтобы засыпать рвы, ни лестниц, чтобы влезть на валы, но зато они имели возможность, по своей численности, защищать всю линию укреплений, вытянутую на протяжении 5 верст.

Во время этого ужасного натиска турецкой конницы, я находился в самом центре и хотел перейти на левый фланг, но это оказалось невозможным, и я принужден был остаться при каре Белостокского полка, которым был открыт огонь с трех [182] фасов. Вскоре это каре было все заполнено пушками, зарядными ящиками батареи Кривцова, ранеными или испуганными драгунскими и гусарскими офицерами, так что не в силах было разобраться. Я видел этих несчастных артиллеристов спешенных, раненых, отчаянно отбивавшихся от турок, наседавших на них со всех сторон, я видел открытый огонь, чтобы остановить или прорвать лавину неприятельской конницы; я видел, с какою необыкновенною неутомимостью и храбростью, достойной лучшего конца, они употребляли все свои старания, чтобы отнять пушки, и радовался, когда им удалось, без помощи лошадей, собственными руками, отнять 3 пушки и на себе отвезти их в каре.

Бенкендорф, стоявший рядом с Белорусским полком, заставил 5 эскадронов Чугуевских улан сделать заезд направо и атаковать турок с тыла. Это движение, хорошо направленное, а главное, вовремя совершенное, много помогло делу. К сожалению, остальные части нашей кавалерии остались совершенно безучастны.

Войнов, увлекшись первой атакой турок, бросился в самую середину их, а без его приказаний ни один из командиров полков не хотел ничего предпринять. Все потеряли головы. Тогда я поспешил к Ольвиопольскому полку и послал приказание Петербургскому полку сделать заезд назад; но ни гусары, ни драгуны не двигались; только один эскадрон Петербургских драгун исполнил мое приказание, но и тот, как только я отъехал, преспокойно занял свое прежнее место и более не двигался.

В это время я хотел двинуться вперед, чтобы атаковать центр турок, и послал к Кутузову полковника Липпо, чтобы предупредить его об этом, но мне посланный доложил, что мое намерение не одобрено. По-видимому, дерзкое нападение турок напугало и изумило нашего главнокомандующего, как и всю нашу кавалерию. Тогда Кутузов приказал генер. Гартингу с каре 7-го Егерского полка отойти назад, занять виноградники и оттуда открыт смертоносный огонь, который и остановил турок.

Сообщ. Е. Каменcкий.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки графа Ланжерона. Война с Турцией 1806-1812 гг. // Русская старина, № 7. 1910