ЗАПИСКИ ГРАФА ЛАНЖЕРОНА

Война с Турцией 1806-1812 г.г.

(См. “Русскую Старину”, апрель 1908 г.)

Перевод с французской рукописи, под редакцией Е. Каменского.

Военные действия в Бесарабии.

Пегливан был изгнан из Измаила довольно забавно. Как мы видели раньше, его друг Мустафа, великий визирь (прежде Мустафа-Байрактар из Рущука), свергнув с этой должности прежнего великого визиря Мустафу-Челибея и отобрав все его имения, выслал его в Измаил, как коменданта города. Положение этого низверженного визиря, без войск, без денег, и всегда под мечем такого чудовища, как Пегливан, было конечно очень тяжелое и неприятное, но он ловко скрыл свои опасения, выказал полную покорность своей судьбе, подчинился Пегливану и, таким образом, спас свою голову. Он молча соединился с жителями, с арнаутами и их начальником Вели-пашей, племянником знаменитого Янинского Али-паши. Этот Вели скоро умер и был замещен своим братом Измаил-пашею, молодым человеком 18 лет. Известно, что в конце ноября Пегливан предпринял экспедицию против наследника Баба-Дага, который должен был заплатить ему большую контрибуцию, но наследник не исполнил своего обещания, и Пегливан, 10-го января, снова пошел в Баба-Даг, где и казнил наследника (айяна). Он взял с собой в экспедицию все свои войска, оставив в городе только 400 —500 из своих Кирсаннсов. Челибей воспользовался этим счастливым случаем, поднял жителей, 500 разбойников и закрыл дверь Пегливану в Измаил. [662]

Возмущенный удавшейся дерзостью Челибея, Пегливан приказал разрушить Измаил и истребить всех его жителей. Конечно, легко было приказать, но не так легко было исполнить такое приказание; тем не менее, Пегливану удалось отрезать все пути сообщения, так что провизия только с большим трудом могла быть доставляема в крепость. Вследстзие чего и гарнизон и жители начали терпеть сильную нужду.

Я воспользовался этим удобным для нас случаем и не только завел переписку с Челибеем и Измаил-пашею, но даже, с разрешения кн. Прозоровского, снабжал их провизией и посылал им подарки.

Измаил-паша спросил меня, можно ли ему с войсками выйти из города через Молдавию и Валахию, в Албанию; я его уверил, что он хозяин своих действий, и обещал конвой и провиант, но когда он узнал, что ему придется пройти Сербию, то он никак не мог решиться на это. Для переговоров служил наш генерал Балла, хотя и не крупный дипломат, но он пользовался доверием своих компатриотов, в особенности Измаила, так как был назначен сопровождать его отца, когда тот был ранен и взят в плен после сражения под Мачином.

Если бы кн. Прозоровский согласился пожертвовать несколько тысяч дукатов, Челибей освободил бы нам Измаил, но я никак не мог уговорить нашего старца принести эту жертву (Я был уверен в успехе. Положение Челибея было таково, что этот обман сделался для него совершенно необходимым. Он прекрасно знал, что ему не снести головы, если Пегливан войдет в город, и смело мог опасаться этого. Он не имел никакого состояния на своей родине и ничего не мог ожидать от своего правительства. Он знал об анархии, царившей в Порте, и все политические обстоятельства, а потому, тем более, должен был принять все мои предложения. Ему очень хотелось это сделать, но его удерживал религиозный фанатизм, всегда очень могущественный у турок.). Измаил, вскоре, был снабжен провизией морем, через устье Св. Георгия, и отношения наши, поддерживаемые мною с Челибеем, стали менее дружелюбны и не давали более надежды на успех в моих планах относительно Измаила. Голод не заставлял более великого визиря обязываться у меня. Но если я не мог уже более купить город, то все же я его мог взять силою. С этой целью, я предложил главнокомандующему начать осаду Измаила с теми силами, которые у меня были, с присоединением шести батальонов из Килии, Аккермана и Бендер и резервных войск. Я просил у него только 20 осадных орудий и ручался, что в три недели крепость будет взята. [663]

Но эта осада не входила тогда в его планы, и он не согласился на мое предложение.

17 апреля я расположился лагерем в Бурлаке, в 15 вер. от с. Табак, и, отправив 12 канонерских лодок в Кислицы, учредил наблюдательный пост на острове Читале; кроме того, выслал на разведки партии казаков, которые, впрочем, вскоре были взяты в плен у самого Измаила. Между тем турки из Исакчи стали проникать для разведок на левый берег Дуная; тогда я приказал построить редут в Картале и отправил туда 2 батальона Охотского полка с Уральскими казаками, присланными от Засса. В апреле турки высадились на левом берегу и попробовали утвердиться там, чему способствовало разлитие Дуная, затруднявшее нашим войскам достигнуть занятой турками позиции; но тем не менее, храбрый и очень развитой подполковник Стегман, командовавший наблюдательным постом в Картале, быстрым натиском атаковал турок, причинил им большие потери и заставил их отступить обратно. В этом живом и скоро окончившемся деле отличились: капитан 11-го Егерского полка Пригора и Уральские казаки.

После этой неудачи, турки более ничего не предпринимали на Картале, но время от времени беспокоили полковника Абдулина, командира Алексопольского полка, стоявшего в Рени. Абдулин принял полк от умершего здесь от болезни и вскоре умер сам.

Не задолго до того, как я занял лагерь в Бурлаке, в Измаиле произошел род революции. Приверженцы Пегливана возмутились, начали резню с жителями города и арестовали Челибея. Но одному из старших турецких офицеров с 10 жителями удалось бежать, и они спаслись у меня. Если бы я заранее был бы предуведомлен об этом происшествии, и будь я ближе к Измаилу, я бы мог воспользоваться этим и войти в город (Генерал Рапгоф только что вернулся в лагерь, и, будь он более решительный, он мог бы сейчас же явиться ко мне и предупредить меня; а я бы очень скоро собрался к Измаилу; но великолепный Рапгоф был очень скромен и слишком боялся дурного мнения, которого был о нем Прозоровский, чтобы решиться на такой отважный шаг. Он удовольствовался послать мне нарочного, и время было потеряно.).

9-го июня, по приказанию Прозоровского, я наконец подошел к Измаилу, думая, что одна лишь демонстрация вызовет переговоры с Челибеем, но демонстрация эта не удалась.

Турки, несмотря на приказ великого визиря, беспрестанно производили незначительные стычки с моими аванпостами, и я был [664] вынужден выслать против них казачьи полки: Кутейникова, Андрианова и Сулины. Казакам удалось убить до 50 чел., взять в плен 12 чел., а остальные разбежались. Когда же я потребовал сдачи крепости, то получил отказ.

Спустя некоторое время, я сдал командование Бессарабским корпусом генерал-майору Войнову, а сам поехал в Галац, а оттуда в Валахию, где и принял резервный корпус, вместо генерала Эссена 1-го, уехавшего из армии. Этот корпус, как я уже говорил, был очень большого состава, если считать его только по числу батальонов и эскадронов, но в нем было мало хорошо обученных людей. Корпус этот был предназначен для гарнизонов крепостей, для наблюдения за Браиловом и Измаилом и для защиты обеих Валахий, в то время, как главные наши силы будут действовать в Болгарии.

Назначение это меня ужасно огорчило, так как оставаться в бездействии было не в моем характере, и я не предвидел никакого случая заслужить отличия, столь нужного для моего будущего; но я ошибся, и эта счастливая случайность укрепила во мне мысль, что на войне надо полагаться на судьбу, идти туда, куда посылают, и никогда не искать и не просить другого назначения. Если я когда-нибудь был полезным на службе и заслужил милости Государя, то именно в это трудное и даже опасное командование, где мне везло во всех отношениях. Между тем, я совершил невозможное при кн. Прозоровском, я освободился от него и следовал за ним по Дунаю совершенно самостоятельно. Он никогда, казалось, не хотел согласиться со мной, пока сам не раскрыл глаза на удивительное повеление Милорадовича и на тот вред, который его личные связи приносили армии и службе, во время управления им обеими Валахиями. Он хотел, вместо него, назначить другого генерала, менее способного на угождение людям, которые были нашими явными врагами и обманывали нас ежедневно. Эссен 1-й обладал всеми качествами, которые заставили Прозоровского остановить свой выбор на нем, но так как Эссен 1-й отказался от этого назначения, казавшегося ему не блестящим, то наш старый главнокомандующий, взамен его, избрал меня. Я был очень польщен знаком такого доверия ко мне, и эта мысль смягчила мое горе, которое я чувствовал, будучи отстранен от наступательных операций.

Генерал Эссен 1-й, узнав, что я принял это командование, стал что-то против меня иметь (хотя я не мог найти причин) и написал мне ироническое письмо, поздравляя с доверием, которое я заслужил своими собственными талантами, решившись [665] защищать обе Валахии с 13 батальонами против Рущукских турок и гарнизонов 14 крепостей. А между тем, это именно мне и удалось и не только против одного турецкого корпуса и гарнизонов, но и против всей армии великого визиря.

Я приехал в Галац получить от кн. Прозоровского все те инструкции, которые он хотел словесно прибавить к напечатанным, составлявшим целый том. В Галаце я уже не нашел Кутузова, в главной квартире, так как князь Прозоровский просил Государя удалить его из армии, и Государь назначил его в Вильно генерал-губернатором, даже не замаскировав эту немилость каким-нибудь благовидным предлогом или утешительными фразами. Он не стеснялся с ним, зная, что у него не хватит характера шокироваться подобными оскорблениями.

Странно, что кн. Прозоровский сам просил Кутузова в помощники к себе, но он ошибался в нем, хотя должен был знать его лень и страшиться его приближенных, весьма дурных и даже опасных людей. Затем, он должен был понять, что Кутузову, после командования русскими и австрийскими армиями против Наполеона, не было большою лестью стать вторым в армию, да еще в войне против турок. Он мог ожидать, что Кутузов будет добиваться сделаться первым, на что, если бы не хватило энергии у него самого, то решились бы его клевреты.

Кутузов привез с собой своего зятя Николая Хитрово, полковника и флигель-адъютанта Государя, и сделал его своим дежурным полковником. Это было в высшей степени неблагородное существо (1827 г. В 1812 г. Хитрово обвинялся, и даже, говорят, был уличен, в продаже себя Коленкуру, французскому посланнику при нашем дворе, открыв ему состояние нашей армии. Он сделался шпионом французов. Из уважения к Кутузову, Государь, слишком снисходительный, ограничился лишь увольнением его со службы.), без средств, глупый, сплетник, непостоянный, малодушный, способный на всякие преступления. Он иногда бывал в нервном волнении, которое принимали за деятельность. Прозоровский также ошибался в нем сначала и, наскучавшись ленью и небрежностью своего дежурного генерала Тучкова, он заменил его Хитрово; но вскоре оценил его по достоинству и удалил. Тогда Хитрово начал распространять про него самые оскорбительные клеветы и вести интриги, достойные осуждения. Князь Прозоровский усмотрел в этом вмешательство Кутузова и тогда же наметил сместить его (Хитрово написал в Петербург письмо, где говорилось очень дурно о кн. Прозоровском; письмо было адресовано начальнику канцелярии военного министра. Очевидно, Хитрово, не хотел, чтобы это письмо осталось в секрете. Прозоровский, получив копию с этого письма, был уверен, что диктовал его Кутузов; но он заблуждался. Я должен сказать правду, что Кутузов никогда не интриговал против него и не разделял низких помыслов своих приверженцев. Два года спустя, когда он принял командование армией, я ему говорил об этом факте, и он ответил мне с редким прямодушием: “да, старик был прав, в этом случае я был единственным виновником, терпя около себя моего чудного зятя Хитрово”. —Это его собственные слова.). [666]

Кутузов, всегда окруженный гаремом, имел веселый дом, где все себя чувствовали очень свободно, и где его дочь, M-me Хитрово (также весьма свободная) очень любезно принимала гостей. Все генералы собирались у него, отделяясь от Прозоровского, который всегда был в дурном настроении, ворчлив и бранивший весь свет и общество, не представлявшие для него приятности. Зато в доме Кутузова не щадили его. И это неудовольствие, соединенное с убеждением, что Кутузов хочет его выжить, заставило Прозоровского ненавидеть Кутузова. Он открыто упрекал его в неудачном штурме Браилова. также как и в неудачах сражения под Мачином 1791 г. (Смотри записки мои о кампании 1791 года) и смерти кн. Репнина; наконец, отношения их так обострились, что стало очевидным, что один из них должен покинуть армию (После отступления армии в Сербешти, я приехал на 2 дня в Галиц и был свидетелем сцены, происшедшей за столом, у старого графа Браницкого, приехавшего навестить своего сына, который состоял при кн. Прозоровском волонтером. Во время обеда, где находился и Кутузов, по польскому обычаю, пили за здоровье многих. Прозоровский, будучи немного навеселе и разгоряченный шампанским, под влиянием своей злобы, накинулся на Кутузова и довел его до того, что Кутузов встал со своего стула и ушел к себе. С тех пор, он никогда уже не показывался у Прозоровского. Кутузову вообще везло на такие сценки. Смотри мои записки о кампании 1791 г., где описана история, которую он имел, зa столом у кн. Репнина, с генералом Пистором.).

Государь, получив письмо от Прозоровского, совершенно справедливо заметил: “Я знаю, что Кутузов умен, но мне кажется, что ему нет смысла ссориться с умирающим начальником”. Действительно, если бы Кутузов не покинул армии, он бы заместил Прозоровского через 2 месяца, что, быть может, было бы счастьем и для нас. Он имел много недостатков, пороков, но он обладал тем, чего раньше всего требовал кардинал Мазарини от генерала, он был счастлив.

Во время бездействия войск в лагере, Прозоровский заставлял полки делать ученья в своем присутствии и маневрировать целые дивизии. Несмотря на то, что силы его с каждым днем [667] ослабевали, он ежедневно, верхом, присутствовал на маневрах, находил все дурным и всех бранил.

Мы знаем, что он расположил войска в Валахии таким образом, что все пункты, подверженные нападению турок, были достаточно защищены, и, действительно, все попытки турок успеха не имели.

22 апреля, турки перешли из Силистрии в Калараш, но были отброшены казаками и двумя ротами 7-го егерского полка, имевшими некоторые потери. 16 мая они снова хотели занять Калараш, но полковник Мельников выслал туда подполковника 27 егерского полка Ботвинкина, который, подойдя к д. Магурени, немного ниже Калараша, несмотря на численное превосходство турок, прогнал их обратно в Силистрию. В Ольтенице, перед Туртукаем, турки также потерпели неудачу во всех своих попытках основаться на левом берегу Дуная.

Чтобы еще более обеспечить Валахию, Проворовский расположил в с. Саджате в 7 вер. от Бузео, на отличной позиции, 6 батальонов пехоты и Стародубовских драгун, под начальством ген.-лейт. Олсуфьева.

Этому небольшому отряду поручено было следить за Браиловым и Силистрией; кроме того, на отряд возлагалось помогать: в 1-х, Каларашскому посту; во 2-х, аванпостам ген.-майора Жилинского, находившимся под Ульмано; в 3-х, отряду у Визирьского брода и, в 4-х, Бухарестскому корпусу, бывшему под моим начальством, если бы я признал эту помощь нужной (а я действительно в ней нуждался). Центральное положение этого отряда под Бузео было очень хорошо выбрано. Другой отряд был расположен близ Визирьского брода у Бузео, около моста с хорошим предмостным укреплением. Отряд состоял из трех эскадронов Житомирских драгун и Волынских улан, под командой князя Гика. Это был человек честный, мягкого характера, очень обязательный, храбрый, но как генерал —мало знающий военное дело. Он умер в Фокшанах, в конце кампании.

Отряд, стоявший близ Визирьского брода, прибыл из Ротишан, где был в составе резерва, наблюдавшего Черновицы и Буковину. Мы воевали тогда с Австрией, а им, конечно, все войска нужны были против Наполеона, а потому этот отряд был совершенно бесполезен в Ротишанах, и Прозоровский присоединил его к армии. Когда распространился слух (оказавшийся фальшивым) о сборе австрийских войск в Буковине, то Прозоровский вынужден был вновь отправить его в Ротишаны, а когда выяснилась ложность этого слуха, то отряд вернули к [668] Визирьскому броду. Таким образом, этот несчастный отряд прошел совершенно бесполезно значительное количество верст форсированными маршами, при изнурительной жаре, что погубило полк Волынских улан, составленный из рекрутов и дезертиров всех наций; часть их погибла в госпиталях, а другая дезертировала. Князь Прозоровский ненавидел этот полк, в который от него взяли двух его лакеев.

По первоначальному плану нашего главнокомандующего, мы должны начать наступательные действия взятием Браилова, затем перейти Дунай, приблизиться к Болгарии, взять Исакчу, Тульчу, Баба-Даг, Мачин, Гирсово, Кюстенджи, блокировать Измаил, заставив его голодом сдаться и окончить кампанию у Троянова вала, окопавшись у Кюстенджи, Коросона и Черноводах. Но, потерпев неудачу под Браиловым, Прозоровский решил оставить там наблюдательный корпус, а с остальными войсками перейти Дунай у Галаца, где мы переходили его с кн. Репниным в 1791 году; но в то время воды были низки, Кучефан пересыхала, и ничто не мешало нашему переходу, в 1809-м же году вода достигла изумительной высоты, все берега Дуная были затоплены, и Кучефан была не проходима.

После долгих колебаний о выборе места для моста, решили построить его в 7 верстах ниже Галаца, около устья Чумца, где Дунай хотя и шире, но течение его медленнее. Река Чумца, в 7 или 8 верстах вверх от своего устья, своими извилинами окружает болото, через которое необходимо надо было сделать фашинную гать и, только перейдя правую сторону, возвышаются горы, по которым проходят дороги в Исакчу, Баба-Даг, Тульчу, Мачин и в Болгарию, но вода оставалась высокою до конца июня, и переправа не состоялась.

Нетерпение Прозоровского было необычайно, он 10 раз в день посылал измерять Дунай и предавался отчаянию, когда получаемые известия не согласовались с его желаниями. Ему ничего не оставалось делать, как ждать, так как не мог же он заставить природу измениться по его желанию.

Чтобы рассеяться, он приказал Платову предпринять набег на вышедших из Браилова турок, что и удалось.

26 июня Платов, в овраге, граничащем с Серетом, устроил из казаков засаду и, как только турецкие фуражиры вышли из Браилова, казаки внезапно напали на них, порубили до 100 чел., а 150 взяли в плен, при чем угнали до 200 лошадей и до 400 штук скота. [669]

Наконец, в конце июня вода спала, болота просохли, и началась постройка мостов и гати из фашин. Мост был готов к 11 июля, но перейти по нем можно было только 25 числа, так как до этого времени берега реки были затоплены, а потому и непроходимы.

В это время кн. Прозоровский сделал новое распределение армий, которое он менял 5 или 6 раз в год, признавая это самым важным делом. Разработка этого вопроса производилась в течение 8 дней, совместно с его начальником канцелярии полковником Хоментовским, о ничтожности которого я уже говорил.

В инструкциях, данных мне словесно кн. Прозоровским, в дополнение к письменным, по поводу назначения меня начальником резервного корпуса, а также и тех, которые, до того, были даны генералу Эссену, решительно ничего не было забыто. Приказы его, хотя и растянутые, были точны и ясны и предусмотрительны. Он меня предупреждал о политическом положении Европы, о нашем разрыве с Англией, о войне Франции с Австрией и об участии, которое мы в ней принимали. Он советовал мне быть осторожным с иностранными консулами, но в то же время охранять их и быть внимательным к французским и австрийским курьерам, проезжающим занятые нами земли.

Из некоторых его выражений видно, что его очень стесняет вынужденное разрешение на проезд их и вообще присутствие в нашей армии этих консулов —привилегированных шпионов. Но Двор не дал ему указаний об этом, хотя он и просил их.

Начальник резервных войск в тылу армии должен был, после того как армия перейдет Дунай, командовать войсками от Черного моря до Сербии; наблюдать за 7-ью крепостями или усиленными пунктами, которые турки еще имели на левом берегу Дуная; защищать весь этот берег; охранять обе Валахии от нападений; снабжать провиантом, деньгами, оружием и даже помогать войсками сербам; следить за сохранением продовольственных запасов, одежды, парков, осадной артиллерии, транспортов и проч. и проч.; привести крепости, бывшие в нашем распоряжении, в готовое состояние; быть готовым против австрийцев, которые могли, через Трансильванию, напасть на наш тыл и фланг в Валахии и Молдавии; стараться узнать их силы, проникнуть в их замыслы, поддерживать с ними договоры; если возможно, не терять из виду правый берег Черного моря и иметь очень деятельную корреспонденцию с генер.-лейт. герцогом Ришелье, генерал-губернатором Новороссийского края, начальником войск в [670] Одессе и в Крыму и с адмиралом маркизом де-Траверсе, начальником Черноморского флота (С этого момента защита и судьба русских, в районе 2000 верст, была поручена трем французам.), и подавать им, в случае необходимости, помощь (Именно эти громадные требования и ужасная ответственность испугали Эссена 1-го, генерала с большими достоинствами, очень храброго, более сметливого, чем отважного в своих предприятиях. Я считаю себя отважнее его, приняв эту должность, так как я рисковал всем, и я чувствовал себя очень хорошо и был даже счастлив, я спас Валахию, и именно этой кампании я обязан возвращением мне милости и доверия Императора и поручениям, которые он мне давал с тех пор. Между тем, я еще не был произведен в генерал-аншефы, как мог бы того ожидать.).

Князь Прозоровский, получив какие-то известия из Константинополя, начал опасаться, чтобы английский флот, соединившись с турецким и имея на судах десант, не напал бы на наши берега, но эта боязнь была не основательна, так как кн. Прозоровский должен был понять, что англичане прекрасно знали, что они не могут долго оставаться нашими врагами и, связанные с нами торговлей и коммерческими интересами, вовсе не искали случая сделать нам зло; одни же турки ничто не могут нам сделать. Во всяком случае, мне, имеющему свою резиденцию в Бухаресте, не представлялось никакой возможности следить за берегами Черного моря.

Главнокомандующий преподал мне еще одну частную инструкцию, хорошо составленную, которую необходимо соблюдать на случай сражения с турками, как с войсками разных оружий, так и с одной кавалерией. Он рекомендовал генералам никогда не позволять им атаковывать себя, но непременно предупреждать их всегда и везде, лишь только известно, что турки собрались. Это было также и моей системой, которую я всегда и приводил в исполнение.

8 июля князь Прозоровский поехал осматривать лагерь у Визирьского брода и Саджата. Возвратясь в Рымник, он так заболел, что не было надежды на выздоровление. 14-го его перевезли в Галац, где находился и я, здесь он, при всех генералах и офицерах, находившихся в комнате, сказал мне: “вы видите, в каком я положении, быть может, я не проживу и ночи: вы самый старший после меня, возьмите на себя командование армией, я не могу быть более полезным моему Государю и родине; Господь не захотел, чтобы я окончил эту войну”. Эти слова и его состояние (он походил на труп, вынутый из земли) [671] заставили прослезиться всех присутствующих и особенно меня, так уважавшего его и пользовавшегося его особым доверием. После этой сцены, его отнесли на кровать, и я подумал, что все кончено; но на другой день он ожил и был очень чувствителен.

Когда я, отказавшись от командования, просил его приказаний и не хотел подписывать приказов по армии, мое положение стало довольно затруднительным. С одной стороны, мне надо было ехать в Валахию, где мое присутствие признавалось необходимым, а с другой —флигель-адъютант Государя, князь Василий Трубецкой, приехавший после штурма Браилова, просил меня не уезжать, так как ожидали смерти Прозоровская с минуты на минуту. Наконец, я решил уехать, и Трубецкой обещал прислать курьера как только главнокомандующий скончается.

19 июля я приехал в лагерь Охотникова, у Визирьского брода, к князю Гика и узнал, что Платов собирался произвести новый набег около Браилова, чтобы уничтожить хлеб, посеянный там турками, чего не мог сделать дежурный генерал Тучков. Довольно необдуманно я поехал догонять Платова, чтобы присутствовать на спектакле, который он собирался разыграть.

Набег этот ему удался так же, как и в первый раз. Устроив засаду, он завлек на нее турок, захватил в плен 4 офицеров и 150 всадников, да человек 200 легли на месте; сам же Платов потерял только 30 человек.

На другой день, 20 июля, он хотел повторить тот же маневр, но на этот раз неуспешно. Турки засели в наших прежних траншеях, которые они перекопали и привлекли, на себя казаков и встретили их таким сильным огнем, который, по своей силе, равнялся орудийному огню с крепости. Много было убито и ранено у нас, а в довершение всего, внезапно появившаяся конница турок всех нас окружила. Я находился среди этой драки, решительно не зная, что делать; был даже момент, когда я рисковал быть изрубленным или взятым в плен, но мне удалось спастись бегством на плохонькой казачьей лошади, которую мне дал Платов. Если бы я был взят в этой стычке, про меня могли бы сказать: „на кой черт замешался он в этом деле?" Платов отступил, а турки выразили свою радость, производя залпы из всех орудий и ружей. Залпы эти очень не понравились Платову;

Несколько дней спустя, после моего выезда из Галаца, приехал из Петербурга генерал-от-инфантерии князь Багратион, чтобы заместить Кутузова.

Князь Багратион, георгиевский кавалер, происходил из [672] старинной фамилии беев или князей-владетелей одной провинции на Кавказе, разделенной раньше на несколько маленьких княжеств. В 1809 году, князь Багратион имел 45 лет. Природа многое сделала для него, но искусство не прибавило ничего. Рожденный с превосходным военным взглядом, он обладал удивительной деятельностью и инстинктом военного дела. Храбрый, предприимчивый, отважный в бою, он приобрел привычку к войне, которую вел всю свою жизнь против персов, турок, Италии, Германии, Пруссии и Швеции. Немногие генералы могут соперничать с ним по количеству сражений, в которых он участвовал, и по тем интересным командованиям, которые ему поручались. В 1799 г., в Италии, он командовал авангардом Суворова, в Германии, в Пруссии, в 1805 и 1807 гг. он командовал авангардом Кутузова и Беннигсена и в 1808 г. корпусами в Швеции. Везде и всегда он отличался, и все полученные им ордена и чины были заслуженной наградой полезных и блестящих его действий, а не постыдным результатом личного расположения. Россия не имела лучшего начальника авангардов, лучшего начальника главных сил, но безусловный недостаток подготовительного образования заставлял опасаться, что он не будет также хорош во главе армии и, кажется, про него можно было сказать: “что блещет во втором ряду, помрачается в первом”.

Багратион, не знавший никакого другого языка, кроме русского и на этом языке не мог написать ни реляции, ни записки, ни письма без ошибки, никогда не читал книг; он имел талант справляться с людьми, и его ум, прямой и ясный, всегда избирал себе хороших людей среди тех, которых ему советовали принять к себе. Он имел еще другой, очень драгоценный талант, он был обожаем всеми, кто служил под его начальством. Его храбрость —блестящая и в то же время хладнокровная, его манеры, солдатская речь, фамильярность с солдатами, прямое и открытое веселье возбуждало всеобщую любовь, и никто из начальников нашей армии не были так любимы, как он, и даже генералы, которых он опередил (их было много и я в числе их) служили всей душой и с удовольствием под его начальством, исключая Милорадовича, который никого не любил и не уважал кроме себя; в этом случае, он один придерживался этого мнения. Багратион, за сражение под Аустерлицем, был произведен не в очередь в генерал-лейтенанты и, конечно, повышение это вполне заслуженно. За шведскую войну он вместе с Барклаем-де-Толли, был произведен в генерал-от-инфантерии, и им обоим вполне извинительно это производство не в очередь, [673] никто бы ничего не сказал, если бы речь шла только об этих двух генералах, но выдвигали и других, не обладавших качествами достойными на такое повышение, которое скорее роняло, чем возвышало их.

Багратион родился в очень бедной семье и не получил никакого образования. 15 лет, едва умея читать и писать, он был принят унтер-офицером в один пехотный полк на Кавказе, где он пробыл 5 или 6 лет в том же звании, разделяя солдатскую жизнь; затем он перешел в регулярные войска.

Я его видел в Петербурге, в 1790 г., в казачьей форме, мало известным и не принятым ни в одном доме (1827 г. Когда Багратион приобрел известную славу в армии, он женился на маленькой племяннице кн. Потемкина, дочери графини Скавронской, затем графини Литта. Эта богатая и блестящая партия не подходила к нему. Багратион был только солдатом, имел такой же тон, манеры и был ужасно уродлив. Его жена была настолько бела, насколько он был черен; она была красива, как ангел, блистала умом, самая живая из красавиц Петербурга, она недолго удовлетворялась таким мужем и так предалась распутству, что Багратион принужден был разойтись с ней. После его смерти, она уехала в Париж, где чрезвычайная безнравственность ее, во всех отношениях, даже в либерализме, внушала отвращение даже в тех, которые пленялись ее умом и грацией. В Париже она жила открыто, тратила массу денег и кроме своих любовников, никому ничего не платила.).

19 лет спустя, он командовал армиями! Несомненно, великая ему честь, что он достиг этого без протекции (1827 г. Он был ранен в Бородинском сражении в 1812 году и умер несколько дней спустя, при общем сожалении. Будь он жив и продолжай командовать армиями, он скоро получил бы фельдмаршала, чего вполне заслуживал на поле битвы.).

Багратион не имел ни малейшего понятия, никакого представления об административной части армии и еще меньше о политике. Из-за этого пробела в образовании, он принужден был доверяться своим подчиненным, иные из которых иногда имели над ним большое превосходство, и можно судить, насколько это влияние могло быть опасным, когда известно, что такое секретари и писаря, особенно в России.

После смерти Прозоровского, Багратион совершенно доверился Безаку, несмотря на взгляд Императора, относившегося не благосклонно к этому публицисту и, говорят, несмотря даже на его приказ. Наш новый начальник не сумел указать ему его место, как его предшественник, которого хотя секретарь и обманывал в делах, где он был заинтересован, но он никогда не допускал влияния его на военные операции. При Багратионе же Безак [674] командовал армией, вел самолично переписку с министрами и посланниками иностранных дворов. Его начальник слепо подписывал все, что он ему предлагал, не изменяя ни одного слова. Безак сумел воспользоваться этой, достойной осуждения, снисходительностью и счастливыми для него обстоятельствами, благодаря, известному всем, своему характеру и алчности (Его обвиняли в наживе себе огромного состояния. Я думаю, что он воспользовался расположением молдаван и валахов к русским служащим, имеющим влияние, но чтобы он имел миллионы (как говорили), доказательств не было. Он ловок, хитер и мог скрыть на некоторое время свое состояние, чтобы прекратить неблагоприятные толки, в надежде умилостивить Государя и получить какое-нибудь место, на которое, по своей старости, надеяться ему было трудно. Он был не таким человеком, чтобы слишком долго мог играть комедию с сокрытием своего состояния. Он не мог без причины отказывать себе всю жизнь в развлечениях, которыми он любил пользоваться. Несомненно, он имел на своем месте доход, но менее, чем говорят.).

Безак был странный юморист, надоедливый, но надо отдать ему справедливость, я редко видел человека, голова которого была так хорошо приспособлена для дела; он чрезвычайно легко справлялся с работой; память у него была изумительная, он все знал, все читал и ничего не забывал; он колко и блестяще, прекрасно владел пером, как на русском, так и на французском языках и, конечно, также на своем родном немецком языке, но стиль его был слишком витиеват и поэтичен для военных реляций.

С Багратионом приехал генерал Булатов, бывший офицер главного штаба, 45 лет, знающий свое дело, интеллигентный, деятельный и очень храбрый. Он приехал из Швеции, где был пленником, попав в руки неприятеля после довольно живого дела, в котором шведы одолели его численным превосходством и он, потеряв весь свой отряд, получил 7 или 8 ран.

Князь Багратион привез с собою еще молодого графа Павла Строганова, племянника моей жены и моего давнишнего друга. Это был один из высших и богатых сановников России. Он начал свою карьеру не с военной службы, как было в обыкновении у русских, а был сначала адъютантом у министра внутренних дел, потом служил в министерстве иностранных дел, будучи другом Адама Чарторыйского, кн. Кочубея, адмирала Чичагова, Новосильцева и др. приверженцев, так называемой, английской партии в России; но как только система нашей дипломатии изменилась, и господа Будберг, Румянцев и др. получили значение в министерстве, Строганов тотчас же перешел в [675] армию с переименованием в генерал-майоры. Оказалось, что он не был чуждым ни войне, ни положению, которое занимал. Его храбрость была блестяща, так же, как его ум и образование.

Кроме того, с Багратионом приехал еще генерал-майор главного штаба Адеркас, к которому он питал неограниченное доверие.

Итак, Михельсон и Кутузов имели Гартинга и Толя, Багратион —Адеркаса, гр. Каменский —Фридерице, единственный кн. Прозоровский не был ни под чьим влиянием.

Мнения об Адеркасе так различны, что я ничего не могу сказать про него определенного. У него было много врагов, и говорили, что он очень безнравственный и неспособный. Действительно, он не выказал таланта, необходимого в кампании, в которой он участвовал с Багратионом, но я убедился в его деятельности, храбрости и знании своего дела; что же касается его характера, я не имел случая подозревать в нем безнравственности.

Князь Прозоровский очень хорошо принял Багратиона, но когда последний поехал на Дунай, осматривать мост и приготовления к переходу войск, то Прозоровский предался подозрениям, вообразил, что он слишком рано собирается распоряжаться войсками, удалил его из главной квартиры и отправил командовать войсками в Саджатский лагерь, который был укреплен и вверен генерал-лейтенанту Эссену 8-му.

Переход через Дунай.

Наконец, 25 июля, после 3-х месяцев ожидания и двухмесячных работ, мост через Дунай был окончен, так же, как и предмостное укрепление и фашинная гать, проложенная до Емулетца, и генерал Гартинг с 2 батальонами Староингерманландского полка, одним Алексопольскаго, 4-мя двенадцати фунтовыми пушками и 150 казаками —перешел Дунай.

В это же время, Якимов с частью флотилии добрался до Емулетца и спустил понтоны по течению, на восток, где и навел мост. Вызванные 3 эскадрона Переяславских драгун, двигаясь повзводно, пробили лошадьми широкую дорогу в тростниках, по которой ген. Гартинг прошел без труда на возвышенности до Вакарели, где и построил 2 редута.

Я не перестаю повторять, что в некоторых отношениях чрезвычайно удобно вести войну с турками, которые ничего не [676] подозревают, ничему не сопротивляются, никого не устрашают, и все изолированные начальники которых, враждуя между собой, даже при ожидании нападения врага, никогда не подают друг другу помощи.

Назир Браилова, коменданты: Мачина и Исакчи, Пегливан в Баба-Даге, Мустафа-Челибей в Измаиле, Емик-оглы в Силистрии — не могли не знать наших планов, так как знали, что мы в продолжение долгого времени работали над мостами и строили дороги, но они и не думали помешать нашей переправе. Между тем, как заняв 4 редута, построенных на возвышенностях Вакарели, турки могли бы сильно нам навредить

27 июля перешел Дунай Засс с следующими войсками:

2 батальона Фанагорийского полка.

2 батальона Новгородского полка.

2 батальона Украинского полка.

2 батальона Охотского полка.

2 батальона Егерского полка.

10 орудий 12 фунтовых.

5 эскадронов Переяславских драгун.

5 эскадронов Ольвиопольских гусар.

3 полка казаков.

28 и 29 июля с Платовым переправились:

2 батальона Архангелогородского полка.

2 батальона 7-го Егерского полка.

12 орудий Донской артиллерии.

10 эскадронов Чугуевских улан.

5 эскадронов Стародубовских драгун.

и 9 полков казаков.

29 июля три наших корпуса соединились и расположились лагерем на возвышенностях Вакарели. В этот же день Засс, имея под своим начальством графа Сергея Камеиского (которому князь Прозоровский не хотел давать отдельного корпуса) двинулся к Исакче.

Командовавший авангардом, генерал Булатов, 1 августа подошел к Исакче и нашел ее брошенной. Гарнизон бежал, спасаясь морем и сушею, частью в Измаил, частью в Баба-Даг. 7 пушек, много оружия и провианта было оставлено в крепости.

Исакча имела в середине старую каменную цитадель, очень удобную для обороны, и была окружена хорошим ретраншементом. Город расположен на правом берегу Дуная, в прелестной [677] местности, амфитеатром возвышаясь над садами, лесами и виноградниками, окружавшими его. С высот старого города открывался очаровательный вид вдоль Дуная.

Булатов тотчас же послал занять монастырь, расположенный в 5 —6 верстах от Исакчи, где были захвачены 1.200 болгар, не успевших бежать. Все они были отправлены в Бессарабию.

2 августа Булатов занял Тульчу, которая также была покинута, как Исакча. Там нашли 18 пушек и огромные запасы боевых и продовольственных припасов. Преследуя бежавших в Баба-Даг жителей, Булатов захватил 1.500 пленников, которых со всем их имуществом, также отправили в Бессарабию.

В этот же день Платов занял Баба-Даг, незадолго до того оставленный Пегливаном, а теперь покинутый немногими оставшимися там жителями. В Баба-Даге взято 10 пушек.

Баба-Даг расположен в 4-х верстах от Исакчи и в 10 от большого озера Разелин, соединяющегося с Черным морем тремя каналами. Большое и богатое озеро это очень выгодно в коммерческом отношении. В 1791 г. Кутузов овладел Баба-Дагом и разрушил его, но впоследствии турки восстановили крепость, которую теперь мы вновь разрушили.

После взятия этих трех крепостей, Прозоровский приказал Войнову, расположенному лагерем в Булраке, близ Табака, в Бессарабии, подойти к Измаилу и блокировать его. В то же время, капитан-лейтенанту Попандопуло со своей флотилией, подняться вверх по Дунаю, рукавом Сулина, и подойти к Тульче.

8 августа Войнов подошел к Измаилу, расположился там лагерем и, окружив город, совершенно отрезал его от всяких сообщений с Болгарией.

Между тем, еще 3 августа, Попандопуло соединился, перед Тульчей, с флотилией Якимова, подошедшей из Галаца.

По дороге к Тульче, Якимову удалось веять два турецких укрепления с 5-ю пушками, а затем он приблизился к острову Четаль, где Дунай разветвляется на 2 рукава, из которых один направляется к Тульче, а другой к Измаилу, образуя таким образом Килию и Сулину,

Флотилия Килии также приблизилась к Тульче и разместилась против р. Шута.

Конечно, если бы Пегливан оставался в Измаиле, мы не заняли бы так легко все эти крепости, в особенности Тульчу, [678] которая ему была очень нужна, но Мустафа-Челибей не обладал ни сильным войском, ни военными дарованиями.

ІІередвинув на правый берег Дуная генерала Маркова с:

2 батальонами Колыванского полка.

2 батальонами 13 Егерского полка.

1 батальонами Алексопольского полка.

5 эскадронами Северских драгун.

и 2 эскадронами Ольвиопольских гусар,

Князь Прозоровский разместил на р. Пруте

2 батальона Куринского полка

и 2 батальона Козловского полка, но затем, вскоре передвинул их к Измаилу, где они и соединились с Войновым.

Для охранения вагенбурга у Галаца, он оставил 1 батальон Витебского полка и Оренбургских казаков, под начальством ген.-майора Степанова.

8-го августа, подойдя к Измаилу, Войнов имел маленькую стычку с гарнизоном, выдвинувшим 1.000 пехотинцев и 500 всадников ему навстречу, но после довольно жаркого дела, продолжавшегося 2 часа и стоившего обеим сторонам изрядных потерь, турки были отброшены в крепость.

Войнов разместился в версте от того лагеря, который мы занимали в 1807 г.

Заняв Тульчу, Засс отправил Платову полк Дерптских драгун, батальон 14 Егерского полка и полк казаков, которых, тот у него просил, хотя и не особенно нуждался в них.

Затем, Засс, овладев островом Четаль и его ретраншементами, брошенными турками, велел их срыть и занял одним батальоном 14-го Егерского полка, под начальством полковника Книппера, 2 редута, прикрывающих большой мост, в 8 верстах от Измаила, на рукаве Дуная, называемом “Старый Дунай” по дороге в Тульчу (это был тот самый мост, который я хотел сжечь в 1807 г). В то же время, Попандопуло, оставив один сильный отряд своей флотилии у устья Сулины, а другой —при слиянии рукавов Сулины и Св. Георгия, в 5 вер. ниже Тульчи, подошел к Измаилу на расстояние пушечного выстрела и 6 августа, отбил нападение вооруженных турецких лодок, вышедших из города, чтобы занять батарею на острове Четале.

Таким образом, Измаил был окружен и блокирован со всех сторон.

3 августа Платов выслал из Баба-Дага отряды казаков и кавалерии во все стороны по берегу Черного моря и по дороге на [679] Гирсово, чтобы ловить турецких беглецов; при чем, пойманных болгар он отправлял в Бессарабию.

Между тем, 20 турецких судов, из коих 2 были двухмачтовые, с войсками, назначенными для Тульчи, хотели силою войти в озеро Разелин, но, увидев на берегу наших казаков, они повернули и скрылись в открытом море.

5 августа генерал-майор Иловайский занял Кара-Арман, на берегу Черного моря, в 60 верстах от Баба-Дага, и его отряды под начальством полковников Луковкина и Желтоножкина, атаковали турок, высадившихся на берегу озера Разелина; при чем, гнали турок с такою энергией, что бежавшие бросили 2 пушки.

В предмостном укреплении, близ Галаца, был поставлен отряд генерала Колюбакина, в составе:

2-х батальонов Смоленского полка, 2-х батальонов Нейшлотского полка, 2-х батальонов Вятского полка, 16 орудий 12-ти фунтовых, 9 осадных орудий,

3-х эскадронов Ольвиопольских гусар и полка Уральских казаков.

Смерть князя Прозоровского.

Хотя Прозоровский был в состоянии страшной слабости и страдал сухоткой, предвещавшей близкий его конец, но его деятельность и изумительное усердие на пользу родины были все те же. Его душа боролась со смертью и форсировала натуру.

5-го августа он перешел Дунай и 6-го расположился в редутах, выстроенных Гартингом на возвышенностях Вакарели. 7-го он еще ездил верхом, но 8-го так ослаб, что его врачи были принуждены объявить ему, что отныне их искусство без сильно, я что он не проживет и 24 часов. Он сам потребовал этого приговора, выслушав его с величайшей твердостью; он просил докторов дать ему возбуждающих средств, чтобы оживить силы и продлить жизнь на несколько часов для окончания дел, которые он считает насущными для блага службы, и привести в порядок свои собственные. Он подписал несколько бумаг, дал приказания и инструкции своим секретарям с хладнокровием и точностью, достойными восхищения. Написал длинное письмо Государю, где почтительно описывал всю правду, продиктованную преданностью к нему и любовью к отечеству. [680]

Зная, что конец жизни его приближается, он исполнил с самой почтительной набожностью и публично свой религиозный долг и, приказав, затем, отнести себя на постель, стал ожидать смерти. 9-го августа, в 5 час. вечера он скончался тихо и без агонии.

Его сожалели. Таково было влияние этого честного, прямого, твердого характера уважаемого старца, оплакиваемого после смерти даже теми, которым приходилось много терпеть от дурного расположения его духа и его строгости к службе, доведенной до чрезмерности.

Тело его набальзамировано и отправлено в Россию для погребения, согласно его воли.

11-го августа, кн. Багратион, сосланный в Саджат, как я упоминал выше, приехал на правый берег Дуная, чтобы принять командование армией.

Взятие Мачина и Гирсова.

В тот же день Платов двинулся из Баба-Дага в Гирсово, а чтобы отрезать сообщение этого города с Мачином, он отправил отряд казаков до Троянова-Вала. Везде, где показывались казаки, турки отовсюду убегали. Кроме того, Платев отправил отряд в Черноводы, вдоль Дуная, придав ему несколько орудий Донской артиллерии, с целью остановить подкрепления, которые могли подойти из Силистрии в Гирсово и Мачин. 16-го августа он устроил сообщения с Марковым, подошедшим к Мачину, и построил батареи на Дунае, против Гирсова, а затем уже приблизился к стенам города.

В то же время, Эссен 3-й подошел к Обилешти, чтобы подкрепить меня в случае надобности (а я имел большую в этом надобность, как это будет видно ниже).

Олсуфьев остался в Саджате с двумя полками, но вскоре Выборгский полк был переведен в Ольтеницу, против Туртукая, а Олсуфьев вступил в командование войсками, назначенными наблюдать за Браиловым. Он заменил князя Василия Вяземского, который, в свою очередь, заменил князя Гику, заболевшего после довольно сильной ссоры с Прозоровским, заставившей его уехать в Торшаны, где он и умер.

14-го августа, генерал-майор Марков окружил Мачин, он имел под своим начальством генерал-майоров Гартинга, [681] Попандапуло, графа Павла Строганова и Денисьева и следующие войска:

2 батальона Колыванского полка, 2 батальона Украинского полка, 2 батальона Старо-Интерманландского полка, 2 батальона 18-го Егерского полка,

1 батальон Алексопольского полка,

5 эскадронов Северских драгун,

6 эскадронов Ольвиопольских гусар,

8 орудий конной артиллерии,

4 орудия 12-ти фунтовых,

6 орудий осадных,

2 мортиры и 200 казаков.

Он расположился лагерем в равнине, окружающей Мачин, придав своему лагерю форму окружности. Это было то самое место, которое, в 1791 г., мы занимали лагерем. При его приближении, турки сожгли предместье и заняли на Дунае три укрепления, из которых одно было взято нашими казаками и драгунами, со стороны реки. В Мачине находилась превосходная каменная цитадель и очень сильный ретраншемент.

15-го августа, майор 13-го Егерского полка Юз-баша, очень хороший офицер, овладел каменным укреплением и разрушенной мечетью, по Браиловской дороге, а генерал Гартинг тотчас же велел открыть траншеи и построить батареи перед крепостью. 16-го августа наш огонь подбил 3 неприятельских орудия, затронул бастион и взорвал маленький пороховой погреб. Браиловские турки пробовали было послать им помощь водою, но батарея, поставленная вдоль Дуная, на 3 версты ниже Мачина, помешала им исполнить это предприятие. 17-го августа, в городе замечено было большое движение, видимо гарнизон хотел спастись бегством, но драгуны и егеря, находившиеся в разрушенной мечети, заметили их движение, а так как генерал Попандопуло занял, благодаря подполковнику Колыванского полка Гамильтону, берег реки под самой крепостью, то гарнизон не мог пройти, и он был отрезан от воды, городские же колодцы не могли удовлетворить их потребностям. Вследствие этого, 18-го августа, Мачин принужден был сдаться, а гарнизон был признан военнопленным. Всего было взято 28 офицеров и 300 солдат. Кроме того, нам досталось 13 пушек, 500 ружей, 600 пар пистолетов, 80.000 снарядов и патронов и много провизии. [682]

Жиж-ага, комендант Мачина, зять назира Браилова, был чрезвычайно жадный разбойник, он получил от Михельсона довольно большую сумму, чтобы действовать против Пегливана и тем помочь нам взять Измаил; но он ничего не сделал, а деньги удержал. Боясь попасться в наши руки, он, ночью, спасся бегством в болота, лежащие вдоль Дуная, но уже после того как подписал капитуляцию. Этот негодяй был взят в 1811 году Кутузовым в Слободзее, и его следовало бы расстрелять, но из уважения к назиру Браилова (бывшему тогда визирем), его помиловали.

Взятие Мачина с такой малой потерей (200 раненых и убитых) было очень счастливым и полезным действием, благодаря чему Браилов был совершенно отрезан и лишен всякой надежды на помощь. Теперь, падение его, также как и Измаила, казалось верным, так как мы сделали то, что должны были сделать гораздо раньше.

Новый план кампании был превосходно разработан, и все операции были ведены энергично и умно.

Князь Багратион лично присутствовал при осаде Мачина, но из деликатности не принял командования от Маркова, который совсем не был достоин ни такой чести, ни подобной деликатности со стороны главнокомандующего. Гартинг и Попандопуло, сделали все приготовления для осады, а награжден был один Марков. Он получил Владимира 2-й ст., хотя во время осады он высказал также мало соображений, как и деятельности. Он ни разу не осматривал траншей и меньше всех принимал участия в деле. Особенно жаль Гартинга, который был предназначен Прозоровским стоять во главе этой экспедиции и, конечно он был не доволен, видя, кто заместил его.

В Мачине кн. Багратион обратился к болгарам с прокламацией, приглашая их остаться у своих очагов. Прокламация была очень благонамеренна, но надо было уметь поддержать ее строжайшей дисциплиной и прекращением грабежей, но Багратион не хотел или не умел этого сделать.

В этой кампании казаки, поддерживаемые Платовым, получили очень много наград и милостей, часто в ущерб регулярным войскам. Все казаки, благодаря грабежам, сильно богатели (Для линейных войск было несчастьем состоять под начальством Платова. Этот превосходный казачий генерал был совершенно не сведущ в командовании регулярными войсками. Он питал к ним глубокое презрение и дурно обращался с ними. Он не умел ни расположить лагерем их, ни отдать диспозиции. Он никогда не выходил в поход раньше полудня, так как спал до 11 часов. Эта привычка, оставшаяся после Потемкина, бодрствовать всю ночь в ожидании приказаний, вкоренилась в нем так, что он никогда не ложился раньше рассвета, а для того, чтобы разбудить его, казак должен целый час чесать ему голову. Можно представить себе, сколько терпели войска с ним, во 1-х, от его капризов и, во 2-х, от походов в самую сильную жару дня, но ничто не могло изменить его привычек и принципов.). [683]

Багратион, чувствуя себя смущенным, опередив по службе Платова (Платов был уже генерал-майором, когда кн. Багратион был только произведен в офицеры.), не сумел поставить себя по отношению к нему.

Вся Болгария была опустошена и разграблена казаками, и эта столь плодородная и богатая страна, которая могла прокормить армию в продолжение зимы, была истощена и превращена в пустыню.

Платов и командиры казачьих полков сожгли все деревни и забрали оттуда более 50.000 голов скота. Независимо того, что позорно было разорять так страну, где должны были жить войска, надо прибавить еще, что ради грабежа наши легкие войска уменьшались почти на половину. Каждый начальник посылал от своего полка целые отряды на Дон с награбленным добром, и налицо, в полках не оставалось и 200 человек. Полковники Мельников, Ефремов, майор Балабин, генерал Кутейников приобрели себе огромные состояния, а последний, дабы пожуировать, сказался больным и уехал на Дон.

Так как награбленная в Болгарии громадная добыча должна была пройти по мосту через Дунай, близ Галаца, а затем по мосту, выстроенному в Гирсове, то, чтобы в корню остановить такое злоупотребление, достаточно было поставить на мостах стражу с верным офицером, но Багратион сделал большую ошибку, не предприняв никаких мер.

Такое обращение с болгарами тем более было возмутительно, что поступки эти производились теми, которые покровительствовали им и пришли спасать их от так называемых тиранов (которые, однако, никогда их не грабили с такой жестокостью); по неволе болгары спасались к туркам, принося к ним то немногое, что у них еще оставалось. Страна стала безлюдной, лишенной каких бы то ни было ресурсов, и массы несчастных, спрятавшихся в лесах, из злобы, душили там наших отсталых фуражиров и заблудившихся одиночных солдат.

После взятия Мачина, Марков должен был перейти к Гирсову, но Платов, более сообразительный и более ловкий, [684] предупредил его, хотя в полученном им приказании ему указывалось дойти лишь до Троянова Вала и прикрывать осаждающие войска с этой стороны.

Появившись 16 августа перед Гирсовым, 17-го он окружил крепость, выстроил три батареи из Донских орудий, а 18-го открыл по крепости сильную канонаду, 19-го он построил новую батарею и потребовал сдачи города. Турки соглашались сдать крепость, но требовали свободного выхода гарнизона. Платов не мог согласиться на это без разрешения главнокомандующего, который однако отказал в этом.

Гирсово расположено на правом берегу Дуная, в 50 верстах выше Мачина. Две громадные скалы возвышаются на маленькой площадке, где расположен город, почти на одном уровне с Дунаем. Город окружен ретраншементом, прикрывающим оба утеса, на одном из которых построен большой каменный дворец, в готическом стиле, а на другом, менее возвышенном, была каменная башня. Позади скал тянется возвышенность, на которой видны остатки укреплений, построенных фельдмаршалом Румянцевым в 1773 году.

Багратион выехал из Мачина 23 августа, вместе с Марковым, которому он тогда протежировал (и я не понимаю почему, так как он его прекрасно знал) и приехал в Гирсово уже после падения ее, так как Платов взял ее 22 августа (За взятие Гирсова Платов получил Владимирскую ленту, а Марков, возмущенный тем, что был предупрежден им, изливал свою злобу в проклятиях, мало однако смущавших Платова.).

Гарнизон Гирсова сдался военнопленными и состоял: из командира, 15 офицеров, 330 солдат и 800 жителей. В крепости было взято: 3 мортиры и 27 пушек.

В Мачине мы оставили два батальона, а Якимов получил приказания действовать своей флотилией против Браилова и стараться мешать всем предприятиям Браиловского гарнизона в Мачине.

Взятие Гирсова для нас было очень важно. Теперь мы могли, заняв на Черном море Кюстенджи и укрепив на Дунае Черноводы, расположиться в самом центре Троянова Вала — в Корасане, имея совершенно обеспеченным левый фланг армии, и там спокойно ожидать сдачи Браилова и Измаила. Таков был план кн. Прозоровского, который не хотел, в этой кампании, идти дальше. [685]

Взятие Гирсова было также очень, выгодно для постройки моста, по которому значительно сократилась дорога по доставке продовольствия из Бузео и других местностей Валахии. Такой мост и был вскоре выстроен в 7 верстах ниже Гирсова, около устья Яломицы, по приказанию Багратиона, Диваном Валахии.

Между тем, сераскир Дуная, Хозреф-Мехмет-паша, подошел к с. Россеват, расположенному в 5 верст, от Троянова Вала и в 60 от Гирсова, но, имея слишком слабые силы, чтобы предпринять что-нибудь серьезное, он остановился здесь и выслал небольшие отряды нам навстречу. Один из этих отрядов наткнулся на казаков Сысоева и был разбит с потерею 50 чел., другой отряд был обращен в бегство есаулом Грековым и, наконец, 20 августа, казачий генерал Денисьев разбил третий отряд на самом Трояновом Вале. Все эти счастливые стычки остановили Хозрефа, который не знал ни наших сил, ни положения нашей армии.

Генерал Засс и гр. Каменский остались около Тульчи; о действиях их я сообщу дальше.

22 августа из Бухареста прибыл Милорадович во главе 10 батальонов и 15 эскадронов, что впрочем не составляло и 4.000 человек (Большая половина его войск была в госпиталях. Малая заботливость, которую он выказывал о солдатах, плохое продовольствие, получаемое ими от вероломных членов Дивана Валахии, которым он протежировал за счет своих подчиненных, имели гибельное влияние на здоровье солдат. В корпусах, которыми я командовал, вне фронта никогда не было более восьмой части.). Он тотчас же получил приказание догнать Багратиона, а по соединении с ним, главнокомандующий разделил все силы на 3 корпуса:

1-м корпус: ген.-лейт. Милорадович.

2 батальона Сибирского Гренадерского полка.

2 батальона Малороссийского Гренадер. полка.

2 батальона Апшеронского полка.

2 батальона Одесского полка.

2 батальона 6-го Егерского полка.

10 эскадронов Белорусских гусар.

5 эскадронов Кинбургских драгун.

2 казачьих полка.

12 орудий конной артиллерии.

10 орудий 12 фунтовых.

3 орудия осадной артиллерии. [686]

2-й корпус: ген.-лейт. Платов.

2 батальона Архангелогородского полка.

2 батальона Воронежского полка.

2 батальона Новгородского полка.

2 батальона Украинского полка.

2 батальона Орловского полка.

2 батальона 7-го Егерского полка.

2 батальона 14-го Егерского полка.

5 эскадронов Стародубовских драгун.

5 эскадронов Дерптских драгун.

9 эскадронов Чугуевских улан.

9 казачьих полков.

12 орудий 12 фунтовых.

12 орудий Донских.

20 понтонов.

3-й корпус: ген.-лейт. Марков.

2 батальона Фанагорийского гренадерского полка.

2 батальона Колыванского полка.

2 батальона Старо-Ингерманландского полка.

2 батальона 13-го Егерского полка.

5 эскадронов Северских драгун.

5 эскадронов Ольвиопольских гусар.

1 Казачий полк.

10 орудий 12 фунтовых.

3 орудия конной артиллерии.

Все три корпуса вместе составляли 31 батальон, 44 эскадрона, 12 казачьих полков, 3 осадных орудия, 32 пушки 12 фунтовых, 26 конно-артиллерийских, 62 полковых; всего 123 орудия и 20 или 22.000 нижних чинов.

В Гирсове оставили большую часть обоза, больных, слабых и проч., из которых и составили гарнизон, придав ему 6 орудий и отряд из флотилии Якимова, под начальством лучшего офицера флота лейтенанта Центиловича.

Опасаясь, чтобы Хозреф не окопался и не укрепил сильно с. Россеват, Багратион хотел тотчас же идти его атаковать, не ожидая даже прибытия Мнлорадовича, что он мог бы с успехом исполнить, но, не зная сил противника и признавая необходимым заранее занять удобную базу и обеспечить фланги, что было очень умно и предусмотрительно, он, еще до движения к Троянову Валу, приказал: Маркову двинуться на Кюстенджи, Платову расположиться в Корасане, а Милорадовичу осторожно двигаться к Черноводам. [687]

Два последние корпуса, разделенные между собой интервалом в 18 —25 верст, в случае нападения турок на один из них, могли бы соединиться через 7 или 8 часов. Между тем, Милорадович, имевший корпус слабее по численности, был более подвергаем опасности, так как находился всего в 10 верстах от Хозрефа, который мог бы одним переходом, в ночь, обрушиться на него и захватить весь корпус. Но... турки были хорошие люди!

Троянов Вал, не точно названный именем этого великого человека, был построен Юстинианом во времена разрушения Римской Империи, когда императоры уже не были в состоянии защищать весь Дунай; он до сих пор сохранил свою замечательную форму, как и настоящие Трояновы валы в Бессарабии.

Местность для расположения полной армии была избрана очень удачно; она представляла узкую полосу земли между морем и Дунаем. От Черноводов до Корасана не более 24 верст и верст 20 от Корасана до Кюстенджи. Все окрестности окружены непроходимыми болотами, и особенно плохая дорога была между Черноводами и Корасаном.

От Баба-Дага до вала и на несколько верст дальше местность совершенно открыта, точно в Бессарабии, где армия в 100.000 может свободно расположиться и маневрировать во всех направлениях. Этот клок земли очень выгоден для русских, так как за Трояновым Валом, к Силистрии и Базарджику, местность становится гористой, покрытой лесами, ущельями и очень трудно проходима.

Взятие Кюстенджи.

Багратион рассчитывал взять Кюстенджи очень легко, но, узнав, что турки хотят защищаться, и потому сразу овладеть крепостью будет затруднительно, приказал Платову подойти туда и соединиться с Марковым.

Я полагаю, что расчет этот был совсем неправильный; он слишком усиливал свой левый фланг и ослаблял правый, перед которым уже были обнаружены турки.

29 августа он разрешил Милорадовичу приблизиться к Черноводам, что я считал весьма предусмотрительным.

25 августа, казачий генерал Денисьев, встретившись с партией турок около Кюстенджи, разбил их и нанес большие потери. 28-го турки снова собрались около крепости, в числе до 1.000 всадников, но и они были отброшены казаками с потерею до 100 человек. [688]

29 августа Багратион приказал Платову выступить ночью с таким расчетом, чтобы 30-го быть уже перед Кюстенджи. Приказание это было выполнено очень точно, несмотря на большой переход и на усталость войск.

Князь Трубецкой с авангардом из 8 батальонов егерей, 9 эскадронов Чугуевских улан, в Донских орудий и 400 казаков, с рассветом подошел к крепости и, увидав, что местность не удобна для действий кавалерии, поставил ее в резерв, а сам с одними егерями, под командою Лаптева и Книппера, двинулся к крепости.

Кюстенджи построена на скале, вдающейся в море и образующей как бы остров, соединенный с землей узкой полосой в 150 сажен. Крепость окружена хорошим ретраншементом с широким рвом. В крепости находилось более 2.000 отчаянных разбойников из Болгарии.

Храбрый Трубецкой, подчас чересчур пылкий до безрассудства, быть может движимый надеждой самому легко овладеть крепостью, слишком неосторожно двинулся со своими стрелками со стороны кладбища, где турки устроили засаду, и, подойдя к ретраншементам, поставил очень близко к валу Донские орудия. Между тем, турки незаметно усилились на кладбище, бывшем перед ретраншементом, и когда Трубецкой открыл огонь, турки внезапно напали на егерей и выбили у нас из строя до 200 чел.

Со стороны Трубецкого было большой неосторожностью подойти так близко к крепости с таким незначительным числом егерей, а тем более в местности никем неисследованной ранее и, как оказалось, отрезанной.

Но Трубецкого из этой ловушки выручил Платов; он быстро выслал еще 8 батальона, которые и заставили турок обратно войти в укрепление. Вслед затем, Платов потребовал сдачи города, но турки не приняли даже парламентера. Тогда Платов приказал всей своей артиллерии, очень близко выставленной и абсолютно без всякого прикрытия, открыть очень сильный огонь. Во время перестрелки, мы потеряли артиллерийского генерала Резвого, начальника всей артиллерии армии, раненого выстрелом из ружья в плечо.

Вечером, для прикрытия орудий, построили батареи и снова потребовали сдачи города. Турки, безусловно, отказались сдаться военнопленными, но соглашались сдать город с условием предоставления гарнизону права выйти с оружием и всем имуществом.

Багратион рассчитал, что, имея 20.000 войск, чего было весьма [689] немного для предстоящих операций, и потерять из них 1.000 человек при счастливом штурме и до 3.000 при неудаче, да еще потерять столь дорогое время перед таким ничтожным укреплением, обладание которым было для нас, однако же, необходимым и, наконец, имея в виду, что гарнизон может получить морем подкрепление и притом столь значительное, что крепость может быть и не взята, принял предложение турок и был совершенно прав.

30 августа Измаил-паша с 2.000 разбойников вышли из крепости на честное слово, что не подымут против нас оружие в течение года. Бесполезное обещание для турок, так как оно не могло быть сдержано ими. Долг людей и данное ими слово не могут быть священными для начальников, которые заставляют служить своих подчиненных под угрозою смерти; конечно, последние предпочитают рисковать отдаленной и не намеренной опасностью, чем неминуемой погибелью. Измаил-паша хотя и дал слово, но месяц спустя он снова воевал против русских. Когда, в 1810 году, он был взят в Базарджике, то в оправдание свое он сказал, что ему отрубили бы голову, если бы он не стал служить, а теперь он отдает ее в наши руки. Резоны его нашли вполне удовлетворительными.

Взятие Кюстенджи первоначально было возложено на Маркова, но Платов, взяв крепость в 15 дней, также легко перебил у него эту победу, как и в Гирсове. Это можно назвать хорошей шуткой, сыгранной казаками.

В Кюстенджи оставили Орловский полк с их командиром генералом Цалицыным, которого решительно нельзя было послать против неприятеля. Ему-то и поручили разрушить крепость и город.

Мы имели так много войск, а страна (благодаря казакам) была так разрушена и разграблена, что мы были не в состоянии во всех завоеванных городах оставить сильные гарнизоны, а потому, по неволе, приходилось разрушать и истреблять города, хотя это и отзывалось варварством. Кроме того, мы этим причиняли и себе зло, так как эти разрушения лишали войска зимних квартир.

Взятием Кюстенджи заканчивается план кампании, выработанный кн. Прозоровским, но Багратион не был человеком, который мог бы этим удовлетвориться; его энергия и активная деятельность отразились и на мне, иначе я бы очень скучал в Валахии.

Еще 13 августа Марков был послан в Корасан, а ген. Денисьев со своим авангардом казаков занял Троянов Вал. [690]

Между тем, Милородович, приехав в Черноводы, возымел желание немедленно атаковать, со своими 4.000 чел., Хозрефа-пашу. Желание это было в высшей степени неосторожным, но он никогда ни в чем не сомневался, в особенности после того, как ему один раз посчастливилось разбить сераскира, который был гораздо слабее, чем его считали.

Багратион не только запретил ему предпринять такое рискованное движение, но и вообще предпринимать что-либо без его разрешения. Милорадович вообразил, что он хочет отнять от него славу и самому воспользоваться победой над Хозрефом, но такое подозрение было лишено всякого основания, так как он был слаб. Багратион, конечно, понимал это, но Милорадович подозревал его в других намерениях и, с этого времени, их давний раздор, скрываемый одними лишь внешними формами, проявился наружу и в такой степени, что они уже не могли оставаться вместе.

31 августа Багратион принужден был остановиться в Корасане, так как обозы и провиантные транспорты не могли поспеть за войсками, совершавшими весьма быстрые переходы.

Милорадович остался в Черноводах и так скрытно разместил свои войска, что турки даже и не заметили их. Они также не заметили, как Павел Иловайский устроил, 30 августа, из двух казачьих полков, засаду, а затем, выдвинув цепь казаков, приказал им отступать. Турки, ничего не подозревая, в числе до тысячи всадников, бросились за ними и наткнулись на засаду. Иловайский бросился на турок и атаковал их с обоих флангов.

Турки были опрокинуты и потеряли до 150 чел. убитыми, 2 офицера и 40 всадников были взяты в плен, а в числе их племянник Хозрефа и его байрактар или подпрапорщик, казаки же потеряли 13 человек. Это был обыкновенный маневр казаков с турками, всегда удающийся им.

Сражение под Рассеватом.

Когда, 31 августа, Багратион прибыл в Корасан, он тотчас же приказал графу Строганову перейти Троянов Вал с казаками и произвести рекогносцировку расположения турок. Тот их нашел окопавшимися в Рассевате, но гораздо слабее числом, чем предполагали. Тогда Багратион, рассудив, что для разбития их достаточно будет корпусов Платова и Милорадовича, отправил Маркова из Корасана к Черному морю, по направлению на Мангал. [691]

13 сентября кн. Багратион сам произвел рекогносцировку и составил диспозицию, по которой оба корпуса, посланные разными дорогами, должны были исполнить: один — атаковать Рассеват, а другой отрезать дорогу на Силистрию, при отступлении турок.

Турки не проявляли ни малейшаго намерения. По моему мнению, если они ничего не предполагали предпринимать, то они должны были оставаться в Рассевате; но если бы они сами перешли в наступление против Милорадовича и отбросили бы его (что в сущности было трудно, но возможно), они принудили бы Багратиона отступить, по крайней мере, на время и помешали бы его операциям. Теперь же, когда они увидали его, идущего на нить с большими силами, они должны были отступить, но они ничего не сделали и были разбиты, что было неизбежно, так как с такими врагами можно было сделать все, что угодно.

Рассовать —это большая деревня, расположенная в 5 верстах от Троянова Вала, на склоне двух гор, разделенных оврагом. Возвышенности эти господствуют над деревней и рекой, вдоль которой, на протяжении 2 верст, тянется узкая дорога в Силистрию. Далее, дорога эта проходит мимо озера и пересекает сильно болотистый ручей, через который был перекинут очень плохой мост.

На горе и в долине турки возвели ретраншементы, которые не имели между собой связи и были открыты с флангов.

Позиция турок была очень неудачна, она не имела ни обстрела, ни удобного пути отступления.

Турки имели 7.000 вооруженных солдат и жителей и 14 орудий. Сераскир-Хозреф имел под своим начальством: Емика-Оглы — коменданта и собственника Силистрии, султана Сенма-герои и Яура-Гасана, знаменитого разбойника. Все начальники войск, (исключая Емика-Оглы и Яура-Гасана, связанных интересами разбойничества) не были связаны ни субординацией, ни общими взглядами. Каждый считал себя равным другому; тот, кто имел больше войск, полагал, и не без основания, что он сильнейший; всякий дрался и располагался лагерем отдельно, а бежали одинаково все. Вот что такое турецкая армия!

Согласно распоряжения кн. Багратиона, два корпуса, составлявших его армию под Рассеватом, имели под ружьем не более 12.000 человек. Войска эти выступили в полдень 3 сентября из Черноводов, чтобы атаковать турок. Корпус Милорадовича двинулся прямо на Троянов Вал, прошел дефиле, разделяющее его от Черноводов, и остановился на биваке вправо от Дуная, а казаки на валу. [692]

Платов пошел влево и, повернув в 6 верстах от озера, близ Дуная, также остановился биваком, позади вала, войдя в связь с Милорадовичем. Весь этот маневр был произведен в величайшем порядке и с осторожностью; ночью огней не зажигали, и турки ничего не подозревали.

Можно ли себе представить, чтобы начальник 7.000 войск, опасавшийся быть атакованным в такой скверной позиции, армией гораздо сильнее его, которую считали почти вдвое, чем было на самом деле, не выслал бы патрулей и разъездов, вообще не позаботился бы узнать о своем противнике и позволил бы себя окружить. Если бы Хозрев имел на Трояновом Валу хоть только 2 пикета, выставленных в 6 —7 верстах от его лагеря, то он мог быть своевременно уведомлен о движении и силах Багратиона, так как с валов видна была местность на протяжении 50 верст. Воистину можно сказать, что военачальник, ведущий войну против турок, часто может приобрести славу и честь дешевым способом.

4-го сентября, в 3 часа утра, оба корпуса двинулись на турок, имея впереди массы казаков. Граф Павел Строганов командовал колоннами в корпусе Платова, а Павел Иловайский —у Милорадовича. Платов разделил свои войска на три колонны под начальством: Бахметьева, кн. Трубецкого и Репнинского; на правом фланге двигалась колонна кавалерии, под командою гр. Павла Палена, а на левом —другая колонна кавалерии, под начальством Лисаневича. Денисьев и Иловайский 5-й с пятью полками казаков составляли шестую колонну, двигавшуюся левее левофланговой кавалерийской колонны и имевшей целью ударить туркам во фланг и отрезать их от Силистрии.

Корпус состоял из двух линий; гр. Цукато командовал одной, а полковник Уманец другой.

Оба корпуса преодолели много трудностей, чтобы перейти овраги, раньше, чем достигнуть Рассеватских возвышенностей.

Лишь только казаки приблизились, как турецкая конница вышла из лагеря и атаковала их. Платов, следовавший вместе со своими казаками, построил боевой порядок, правее турок. Гр. Цукато, пройдя с первой линией Милорадовича возвышенности, соединился своим правым флангом с Платовым. Вместе с тем, он выслал, на поддержку спешенных казаков, стрелков 6 Егерского полка, которые и заставили турок оставить возвышенности и отступить в деревню. Вторая линия Милорадовича вышла в 1,5 верстах от Рассевата в глубокий овраг, тянувшийся до Дуная, в котором, близь реки, была скрыта турецкая конница.

Милорадович выдвинул против нее Сибирских гренадер и Белорусских гусар, приказав им ограждать наш тыл. Укрепив свой правый фланг, он остальные войска повел на деревню Рассеват, занял возвышенности и, не переставая подвигаться, открыл живой и хорошо направленный артиллерийский огонь, на который турки сначала отвечали очень слабо, а когда наша артиллерия подбила у них одну пушку, то они вскоре и совсем замолчали.

В то же самое время подошел со своим корпусом Платов и открыл сильную канонаду. Реднинский с Новгородским полком направился влево, на возвышенность, лежащую между двумя оврагами, чтобы дождаться ген. Денисьева, удалившегося еще более влево со своими казаками, а ген. Бахметьев со своим каре подошел к корпусу Милорадовича. Наша артиллерия, выбив своим огнем турок, заняла их позицию и начала обстреливать деревню. Турки бежали со всех сторон по дороге в Силистрию, бросив свои ретраншементы и орудия. Если бы ген. Денисьев отошел еще левее, и Платов, отрядив два каре для поддержки его, послал бы их занять дефиле, находящееся позади турецкого лагеря, то ни один бы турок не спасся, а если бы Емин-Оглы, который участвовал деле, был бы взят, то Силистрия осталась бы без защитников.

Конечно, будущее было неизвестно, но одного обзора поля сражения, до начала дела, было бы достаточно, чтобы заметить преимущество левого фланга турок, куда и надо было направить главную часть корпуса Платова, не обращая внимания на правый их фланг, где был Милорадович, Еще лучше было бы расположиться в 2 верстах от деревни Рассеват. Эта ошибка имела влияние на результат сражения.

Как только наша кавалерия и казаки увидели бегство турок, они бросились вдогонку за ними. Гр. Строганов присоединился к нашей колонне в центре, Денисьев с левого фланга, а Иловайский с правого. Турецкая конница уходила по Силистрийской дороге, которая, к сожалению, не была отрезана, что могло бы быть сделано. Пешие турки отступали вдоль Дуная.

Между тем, князь Трубецкой вошел в ретраншемент с 7-м Егерским полком и занял его, а ген. Бахметьев выслал Архангелогородский полк выгнать турок, спрятавшихся в тростниках вдоль Дуная, и взять лодки, на которых они могли бы спастись.

В это время, гр. Цукато с 6-м Егерским полком вошел в Рассеват, а кавалерия Милорадовича была послана вдогонку [694] беглецам. Пехота же его прошла не оставливливаясь деревню и вышла на гору, возвышающуюся над болотами и ручьем, откуда было видно, как турецкая конница спешно переходила по мосту, перекинутому через этот ручей.

Пехота турок была менее счастлива, она спряталась в болотах, но гр. Цукато послал туда майора Ставрокова с батальоном 6-го Егерского полка, чтобы выбить их оттуда. В результате множество турок было побито и 150 взято в плен.

Платов со своими казаками, а за ними регулярная кавалерия неотступно преследовали бегущих турок, приводя их в полный беспорядок и наводя на них панику. Преследование турок породило какой-то спорт, где каждый, имевший лучшую лошадь, гнался в одиночку и рубил своего врага. Такая охота длилась до вечера, на протяжении 20 верст, когда лошади не в состоянии были двигаться дальше. В конце дня произошел довольно курьезный эпизод. Со склона довольно крутого холма было видно, как турки слезли с измученных лошадей и тащили их под уздцы, уходя от наших казаков, которые, в свою очередь, сделали то же и преследовали их таким же образом.

Наконец вся кавалерия, не будучи в состоянии больше двигаться ни вперед, ни назад, остановилась на биваке в 20 верстах от Рассевата. Бой окончился, и пехота Платова остановилась около деревни, а егеря около оврага, позади пехоты Милорадовича.

Преследуя турок, Платов заметил 10 лодок, наполненных беглецами, которые сбились в кучу и силились плыть против течения Дуная. Поставив на берегу 6 Донских орудий, под командою храброго полковника Карпова, он своими выстрелами потопил 4 лодки; тогда турки побросали остальные 6 лодок, а сами кинулись вплавь на левый берег Дуная. Видя это, казаки Атаманского и 11-го Иловайского полков смело бросились вплавь на тот берег, где и перебили тех несчастных турок, которые хотели спастись от них. Затем, они таким же образом благополучно вернулись обратно, захватив в шести турецких лодках 3 пушки.

Сражение это, начавшееся в 6 час. утра, уже было окончено в 9 час, но преследование продолжалось до 5 час вечера. Турки потеряли 30 знамен, в том числе знамя сераскира и все свои пушки. В плен было взято 48 офицеров и 1.000 солдат, из которых 400 умерло в тот же вечер от ран. В общем, турки имели около 2.500 или 3.000 человек убитыми.

Наша потеря заключалась: убитыми 7 казачьих офицеров, в числе их подполковник Ефремов, и 50 казаков. Ранено 20 [695] офицеров и 150 казаков. Пехота не имела никаких потерь и не дала более 100 оружейных залпов.

Князь Багратион имел тем больше основание торопиться атаковать турок в Рассевате, что в случае подхода подкреплений из Рущука, в числе 10 —12 тысяч, которых Хозреф так любезно поджидал на невыгодной позиции, положение наше значительно бы осложнилось. Но и прибытие Рущукского сераскира, если бы только он расположился бы в Рассевате, не спасло бы турок, и все-таки они были бы разбиты; но нам было бы труднее, и мы понесли бы больше потерь. Другое дело, если бы он избрал себе хорошую позицию близ Силистрии, в лесах, тогда нам было бы очень затруднительно выбить их оттуда.

Как только сераскир узнал о поражении Рассеватских турок, он повернул обратно и отступил.

Сражение под Рассеватом, которое Милорадович сам назвал в насмешку охотой с борзыми, сделало честь энергии и решимости Багратиона; но что касается славы наших войск, то она не увеличилась. Не трудно было 12.000 русским с 75 орудиями выбить 7.000 турок, расположенных на такой позиции и имевших лишь 14 пушек. На самом деле, это была простая стычка, но наделавшая столько шуму в Петербурге, что было даровано столько же наград и даже более значительных, чем за кампанию 1807 и 1808 г.г. против Наполеона.

Кн. Багратион получил ленту св. Андрея, генерал-лейтенант Платов и Милорадович были произведены в генерал-аншефы, что было еще более удивительно, нежели лента, пожалованная Багратиону. Платов, будучи старше Милорадовича, был мало польщен своим возвышением, он хорошо понимал, что эта милость должна больше радовать самого Багратиона, который возвел его в этот чин. Несмотря на то, что он был генерал-лейтенантом моложе меня и многих других генералов, прослуживших с большей пользой, чем он, никто не был шокирован, увидав Платова генеральным гетманом всех казаков имея всего 60 лет от роду. Он был уже генерал-майором, когда мы были только полковниками, и потерял свое старшинство при Павле I, который держал его в продолжение трех лет в строгом тюремном заключении или в суровой ссылке. Никто, говорю я, не был шокирован, узнав, что он снова занял свой пост и получил титул, требуемый его местом. Благодаря его службе, совершенно изолированной от регулярной, он редко имел сношения с нами, что и было причиной его неспособности, хорошо всем известной, командовать корпусами или армиями, составленными из [696] регулярных войск, но, тем не менее, обстоятельства эти не возбуждали ни боязни, ни зависти со стороны его сослуживцев.

Не так было с Милорадовичем; его возвышение возбудило негодование всей армии и имело основание, так как его поведение в Валахии заслуживало большего порицания и примерного наказания. Он был, по старшинству командования под Рассеватом, третьим и решительно ничего не делал. Затем, это дело, которое, в сущности, было лишь счастливой стычкой, не могло предоставлять генералу случая выказать свои таланты, за которые могла быть пожалована такая награда. Милорадович —очень храбрый и, быть может, хороший начальник бригады, далеко не имел тех способностей, требующихся от лиц, занимающих подобные высокие положения, которое занимал он. Войска судили его по этому случаю строго и справедливо. Дружба с графом Аракчеевым, к сожалению слишком могущественная тогда, возвела его на такой пост, и я должен добавить, что и Багратион способствовал этому. Он никогда не любил и не уважал его, но Милорадович был старше его в чинах генерал-майора и лейтенанта и не смотря на огромную разницу, разделяющую их достоинства, они были товарищи по славе и милостям за поход в Италию с Суворовым и потому одинаково награждались. Но Багратион желал проявить свое благородство и великодушие к сопернику, которого он так перегнал в делах и взглядах, и имел низость рекомендовать его более уверенно, чем следовало; в его представлении слишком явно сквозило желание сделать угодное Аракчееву и польстить пристрастию Государя к Милорадовичу.

Багратион должен был обдумать свое представление и вспомнить, что у него в армии были генерал-лейтенанты и постарше Милорадовича и более, чем он, заслуживающие награды. Например, я был тогда старшим в армии, был главным начальником Валахии, нес более важную службу и имел успех гораздо более блестящий, нежели Милорадович, который в сражении под Рассеватом являлся заурядным генералом.

Е. Каменский.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки графа Ланжерона. Война с Турцией 1806-1812 гг. // Русская старина, № 6. 1908