ЗАПИСКИ ГРАФА ЛАНЖЕРОНА

Война с Турцией 1806-1812 г.г.

Назир, чтобы усилить оборону, против так неосторожно обнаруженной атаки, приказал сделать траверсы во рву. Эти траверсы, сделанные из бревен, всаженных в землю, разъединенных внизу и соединенных на верху, были снабжены зубцами, а по середине имели отверстие для дула орудия. Проникнуть туда из города можно было только по прикрытому пути. Траверсы эти [227] не были для нас сюрпризом и потому не особенно были полезны и туркам.

Вокруг Браилова до Серета и Бузео не было ни одной гладкой площади, где бы могла маневрировать стотысячная армия. Несколько равнин встречаются около Серета, но к Галацу они разом срезываются, что указывает, что Браилов находится на огромнейшем плато. Плато это называлось Браиловским округом; оно принадлежало туркам и составляло богатство тамошнего коменданта. Оно было заселено лучшими и наиболее богатыми деревнями. Назир человек великодушный и умный, не тиран, а потому и население этой равнины было счастливее тех бедных молдаван и валахов, которые были Орошены на произвол насилий и грабежей.

Князь Прозоровский разделил свою армию на три корпуса. Корпус левого крыла, расположенного около Дуная, составлялся:

Ген.-лейт. Эссен 3-й.

Помощник его ген.-лейт. Ртищев.

3 батальона Московского гренадерского полка.

2 батальона Шлиссельбургского полка.

2 батальона Староингерманландского полка.

2 батальона Камчатского полка.

1 батальон 13-го Егерского полка.

1 батальон 14-го Егерского полка.

16 пушек 12-ти фунтовых.

2 эскадрона С.-Петербургских драгун.

Центральный корпус составляли:

Кн. Прозоровский, ген. Кутузов, ген.-лейт. Марков.

2 батальона Колыванского полка.

2 батальона Козловского полка.

2 батальона Воронежского полка.

2 батальона Новгородского полка.

2 батальона Витебского полка.

2 батальона Вятского полка.

2 батальона 13-го Егерского полка.

3 эскадрона С.-Петербургских драгун.

3 эскадрона Тверских драгун.

12 пушек конной артиллерии.

Корпус правого крыла, около Дуная, составляли:

Ген.-лейт. Сергей Каменский.

Его помощник ген.-лейт. Олсуфьев.

2 батальона Фанагорийского гренадерского полка.

2 батальона Выборгского полка. [228]

2 батальона Украинского полка.

2 батальона Нижегородского полка.

2 батальона Пензенского полка.

2 батальона 29 Егерского полка.

2 эскадрона Тверских драгун.

10 пушек 12-ти фунтовых.

Между центром и правым флангом, около озера, были поставлены Ольвиопольские гусары.

Всего: 38 батальонов, 20 эскадронов. Принимая во внимание полный состав войск, общая численность вместе с артиллерией, пионерами и казаками, составит от 22 до 24 тысяч человек.

Турки же имели до 15.000 чел., считая в том числе и вооруженных местных жителей, янычар, жителей Хотина, Бендер и Килии (которых мы так не кстати отпустили). Кроме того, там были Запорожцы, Некрасовцы и до 500 русских дезертиров. Все они были вооружены.

Ахмет-Ефенди, назир и комендант Браилова (впоследствии великий визирь)—стоил всего гарнизона. Это был человек храбрый до безрассудства, умный, опытный в военных хитростях, хороший партизан, умевший вселить отвагу среди своих войск и сам воодушевлявшийся ею.

Как только осадили Браилов, турки открыли огонь и, хотя наши лагери были расположены довольно далеко, но турецкие длинные пушки и лучший, чем у нас, порох, давали им большую дальность стрельбы (о чем я уже замечал), чего никак нельзя было предвидеть, в силу правил военного искусства. Стрельба эта была не так опасна, как беспокойна.

В одну из темных, дождливых, ночей, турецкий снаряд пролетел в лагерь кн. Прозоровского, и он, узнав об этом, несмотря на дурную погоду и ночную темень, поднял войска и выступил из лагеря, но, впрочем, скоро вернулся назад. Непростительная слабость и неполитичность такого храброго человека перед русскими солдатами, которые любят видеть своих начальников такими же отважными, как и они сами.

Под Измаилом, в 1790 г., мы три месяца оставались под пушечным огнем и хотя так располагать войска было большой неосторожностью с нашей стороны, но раз было сделано, у нас должно было хватать мужества остаться, что мы и сделали.

Так как все три наши лагеря были разъединены между собой слишком длинными интервалами, то для связи их построили [229] редуты и флеши, в которых разместили казаков, а на берегу Дуная поставили батареи.

Когда Прозоровский потребовал сдачи крепости, то назир не допустил парламентеров даже войти в крепость и отказался слушать какие бы то ни было предложения.

11-го апреля прибыла из Галаца наша флотилия и остановилась на Дунае на расстоянии пушечного выстрела, а из Бырлата, в тот же день, подошла осадная артиллерия.

12-го апреля открыли траншейные работы.

Инженерному полковнику Гартингу (Голландец и родственник фон-Сухтелена, начальника инженеров в России, человека очень ученого и уважаемого) поручено было ведение осады, и он повторил, как и под Рущуком, все ошибки, которые должен был сделать человек упрямый с ложно направленным умом, не имеющий глубоких и основательных знаний своего дела. Благодаря чрезмерному самолюбию и геройской храбрости, он никогда ни в чем не сомневался. Его отвага, хладнокровие, его гордый, уверенный вид внушали к нему почтение даже высоко стоящих генералов, и он успешно пользовался доверием Михельсона, Прозоровского, Багратиона и Каменского. Все они, позднее, раскаивались в таком к нему доверии.

По ночам, с 12 апреля по 20 мая выстроили параллели, пути сообщения, траншеи, редуты, батареи и т. д. Затем произведены были три атаки, каждым корпусом отдельно. Самая серьезная была атака центра, она была так дурно направлена, что подвергала наши войска анфиладному огню.

Турки хотя и мешали нам работать своей безостановочной стрельбой, но не могли остановить их. Стрельба эта выводила у нас из строя множество людей; наши же сооружения были настолько удалены, что огонь с наших батарей не мог ничего сделать против земляных ретраншементов и огромных туров, из которых каждый составляет чуть не бастион.

Мы тоже много стреляли, разрушили много домов, перебили многих жителей, но не сдвинули с места ни одной турецкой пушки, не разрушили ни на один туаз ни одного укрепления и не убили ни одного солдата из гарнизона. Весь гарнизон турок был попрятан в ямах, выкопанных внутри вала, и ни пули, ни бомбы не могли проникнуть туда.

Наши снаряды подожгли несколько домов и, среди ночи, мы слышали крики детей и стоны женщин, многие из которых были расстреляны и сожжены в огне. Они несколько раз прибегали [230] к назиру и, валяясь в ногах, умоляли отдать крепость и избавить их от погибели. Их мужья и отцы, составлявшие часть гарнизона, разделяли тревогу и опасения своих жен и дочерей— видеть разрушенными свои жилища, и несколько раз приходили в смущение, но назир не слушал ни их криков, ни их жалоб, так как в дезертирах, в Некрасовцах, в Запорожцах и в других эмигрантах он имел в крепости достаточно сил, чтобы устрашить жителей города. Всем этим людям было суждено или победить или умереть вместе с ним.

Назир часто допускал стычки между своими фланкерами и нашими казаками, но серьезных нападений не делал. Однако, он старался обойти наш правый фланг, переправляя через Дунай в лодках десант, но огонь с наших батарей останавливал их. Наблюдение за Дунаем возложено было на казаков Иловайского.

18 апреля, назир, довольно серьезно, атаковал наших стрел-ков 29 егерского полка в садах, лежащих перед правым нашим флангом, но атака эта была отражена с большими потерями для турок.

Чтобы отрезать сообщения между Браиловом и Мачином, откуда турки могли получать, через Дунай, помощь, кн. Прозоровский приказал ген. Зассу прибыть с тремя батальонами из Галаца и переправиться через Дунай ниже отряда Эссена 3-го. Засек должен был дойти до Мачина и стараться занять его, что для нас было очень важно, но не так легко исполнимо.

По другую сторону Дуная, против Браилова, лежит большая, низкая, болотистая равнина, затопленная водой, заросшая тростником и изрезанная рукавами Дуная, при высокой воде. Равнина эта называется Кучефан. Из журнала моего за 1790 г. видно, что русские проходили по ней в июле с кн. Репниным для атаки великого визиря в Мачине. Но тогда Кучефан был сухой к почва была твердая; теперь же вся равнина была залита водой, и абсолютно не проходима. До Мачина не возможно было пробраться иначе как по очень узкой дороге, идущей вдоль реки и обстреливавшейся огнем из Браилова на расстояние полуружейного выстрела. В 15 верстах от крепости болота этой равнины кончались.

Мачин расположен на берегу Дуная, на высокой возвышенности, от которой начинается высокая цепь гор, тянущихся до Гирсово и даже дальше. Город укреплен очень хорошо и овладеть им было довольно трудно, но у нас думали, что он был не только не защищен, но даже и не занят. Это была не ошибка, а [231] желание обмануть себя и, что еще более непостижимо, мы совершенно не знали, что происходит у нас по соседству.

Если бы кто и мог исполнить такую трудную задачу, так это конечно Засс, но и он не мог сделать невозможного, он был отважен, упорный в своих предприятиях, не признавал затруднений в сомнительных случаях, но он не мог взять Мачина приступом с тем количеством войск, которое он имел.

Защита Мачина возложена была на разбойника Жиужс-Агу, зятя назира Браилова. Он имел 800 чел., а для защиты было достаточно и 300 чел.

17 апреля Засс перешел Дунай и, чрезвычайно растянувшись, двигался по правому берегу, почти без потерь от стрельбы из Браилова; таким образом он дошел до Мачина. Его поход в пустынной равнине, по грязи, был очень труден, но вскоре он увидел всю невозможность взять Мачин и донес Прозоровскому о причинах своего отступления.

Я полагаю, что кн. Прозоровский ошибался, давая приказ о штурме Мачина. Он должен был усилить Засса и заставить его занять столь важную для нас крепость. Войска у Прозоровского было много, и он должен был отрядить часть армии, если желал продолжать осаду, а не давать неосновательная приказа о штурме. С взятием Мачина не нужно было бы ни атак, ни даже осады Браилова, так как рано или поздно, но Браилов должен был бы сдаться, и мы могли ограничиться только блокированием его.

Флотилия наша, состоявшая из 22 судов, под начальством Якимова была расположена около Браилова, который она постоянно и бомбардировала. Затем, 5 судов отрядили в рукава Кучефана и проникли в Мачин.

Засс отступил и перешел Дунай 21-я апреля, уже после штурма Браилова. В этой экспедиции он не потерял ни одного человека, только молодой кн. Голицын, колоновожатый главного штаба, был ранен.

Для прикрытия флангов флотилии, на правом берегу Дуная, поставлены были два батальона под командою генерал-майора Колюбакина.

Гартинг склонил Прозоровская произвести штурм, к которому наш старик и раньше был очень склонен. Это было давнишнее его желание, он сам мне говорил об этом еще в Яссах, за два месяца до сего, но я с ним не соглашался. Не одобряли штурма и в армии; Кутузов также противоречил ему, но он приказал, и надо было повиноваться. [232] Прозоровский приводил примеры Очакова, Измаила, Праги, но совсем забыл обо всех несчастных штурмах Браилова, Журжева, Силистрии, Варны, в войны фельдмаршала—Румянцева, а Журжевский—всего за месяц до настоящего времени.

Быть может желание сравняться с Суворовым и получить орден св. Георгия 1-й степени имели влияние на его решение, а может быть он слишком рассчитывал на свои войска. Русский офицер, в то время, был гораздо лучше, нежели прежде; я уже говорил об этом и объяснял почему, но солдаты были далеко не те, что были прежде и чем стали три года спустя. Армия не любила Прозоровского; он был очень требователен и суров с солдатами, утомлял их без особой к тому надобности, не облегчал их своим покровительством и ввел весьма строгую, но полезную дисциплину, к которой Михельсон не приучил войска, наслаждавшиеся при нем довольством и даже излишеством, в чем Прозоровский им отказывал. Наконец, он совершенно лишился симпатии офицеров, объявив им, что награды будут даваться очень редко и только заслуживающим их. Это было очень справедливо, и какое было бы счастье, если б все в России придерживались этого правила, но офицеры, привыкшие после каждого дела получать кресты и чины без разбора, ужасно осуждали его скупость. Когда злоупотребления вкоренятся в армии, то тот, на долю которого приходится прекращать их, всегда становится предметом общей ненависти и, только спустя лишь очень долгое время, к нему начнут относиться справедливо.

Прозоровский, решившись штурмовать Браилов, поручил ген. Кутузову составить диспозицию, а Кутузов дело это передал для исполнения подполковнику генерального штаба Толлю.

Для атаки назначили 18 батальонов, чего конечно было очень мало; надо было, по крайней мере, 24 батальона, так как ведь не могли же 9.000 чел. атаковать 15.000, защищенных прекрасными укреплениями. Пропорция атакующих должна быть, по крайней мере, втрое больше осажденных, и вчетверо, — при штурме. В Браилове же число осаждающих было даже не равно числу осажденных.

С другой стороны, если бы назначили 30 батальонов, то в случае неуспеха можно было бы потерять всю армию.

Все эти обстоятельства доказывают, что этот штурм был вполне случайный, чтобы не сказать — не нужный и, даже, бесполезный.

Никто не принял даже предосторожностей, необходимых при штурме. Солдаты наступали со своими ранцами на спине; им [233] забыли сказать, чтобы они их сняли и оставили в лагере, но абсурд и гибельный капрализм, заразивший всю русскую армию, был причиной, что начальники не решались взять на себя смелость приказать солдатам снять ранцы, тогда как по уставу они должны были нести их. Также взяли с собой знамена, совершенно бесполезные при штурме, но подвергавшиеся опасности потери их.

Я полагаю, что при штурме надо освобождать солдат от всего, что его стесняет, дабы сделать его более ловким; что и было в 1807 г. на остр. Читале. Можно было бы снять с него и шинель, оставив в одном мундире, без тесака и патронной перевязи, только с 10-ю патронами в кармане. Когда настанет момент действовать штыками, надо стараться прекратить стрельбу, так как тогда обыкновенно стреляют в воздух или один в другого, что и произошло в Браилове.

Кутузов избрал начальниками своих трех колонн очень неудачно генералов-майоров Сергея Репнинского, Михаила Хитрово и князя Василия Вяземского. Первый в точности исполнил свой долг, но не был достаточно опытен и решителен для подобного предприятия. Хитрово, боявшийся огня, страшный сплетник, не был в состоянии ни отдавать приказаний, ни исполнять диспозиции. Кн. Вяземский был очень образован и хорошо знал военное дело, но, будучи весьма легкомысленным, он не считался энергичным. Находившийся при колонне Репнинского ген.-лейт. Олсуфьев был храбрым, но мало опытным.

Граф Сергей Каменский командовал всеми, иначе сказать, согласно своим привычкам, ничего не делал и никем не командовал.

Распределение войск по колоннам было следующее.

1-я колонна ген.-майора Репнинского.

2 батальона 29-го Егерского полка.

1 батальон Новгородского

2 батальона Пензенского полка.

1 батальон Выборгского полка.

2-я колонна ген.-майора Хитрово.

1 батальон Нижегородского полка.

2 батальона Фанагорийских гренадер.

Резервы

Р е з е р в :

1 батальон Нижегородского полка.

2 батальона Украинского полка [234]

3-я колонна генерал-майор кн. Вяземского.

2 батальона 13-го Егерского полка.

1 батальон Вятского полка

Резерв:

1 батальон Вятского полка.

1 батальон Воронежского полка.

Так как окружающие кн. Прозоровского были очень неосторожны (Кн. Прозоровский был глух, его палатка постоянно была окружена адъютантами и волонтерами, ожидавшими приказаний и, конечно, все слышавшими, о чем говорилось в палатке), а окружающие Кутузова и еще того менее, то о штурме в лагере узнали заранее, и отсюда весть перешла и к туркам. Визирь впоследствии говорил графу Мантейфелю, который передавал об этом мне, что он беспрестанно посылал к нам в лагерь греков и знал все, что у нас происходило.

Один немец, содержатель гостиницы, г. Просс, сообщал визирю новости, перекрывая соломой крышу своей хижины, стоявшей очень близко от палатки Прозоровского (Этот Просс был задержан 2 года спустя, но так как против него не было никаких доказательств, то его отпустили).

И так для штурма трех наших колонн, был избран правый фланг турок, где на ретраншементе имелись хорошо фланкируемые, бастионы. Атака левого фланга представлялась менее выгодным, так как даже в случае успеха, мы подвергались сильному огню с цитадели. Нападение на центр было также не выгодно, так как имеющие там две огромные куртины представляли не меньше опасности.

20 апреля, в очень темную ночь, войска двинулись вперед и еще задолго до рассвета подошли уже ко рву.

Колонна кн. Вяземского, плохо направленная офицером генерального штаба бароном Икскулем, почти вся провалилась в погреба сгоревших домов и, приняв их за ров крепости, начала стрелять и совершенно расстроилась, даже не дойдя до рва. Некоторые, попавши в погреба, так и остались там (Граф Самойлов, гвардейский офицер, молодой человек, 18 лет, очень храбрый, командовал сотней охотников, шедших впереди этой колонны. Они первые поставили лестницы и начали поднимать упавших в погреба. Самойлов был ранен. Он умер в Бухаресте, в 1810 г). Стали ставить лестницы, но они оказались короткими, да и веяли их только четвертую часть из числа заготовленных в лагере. Лестницы эти были выданы охотникам, взятым из полков, [235] не участвовавших в штурме. Такое распоряжение также нельзя назвать удачным. Я полагаю, что лестницы должны нестись лучшими солдатами тех именно полков, которые назначены на штурм; причем они должны находиться в середине строя, под надзором особых офицеров. Без подобных предосторожностей охотники чужих полков побросают лестницы, а сами убегут, что и случилось под Браиловым.

Атакующие батальоны остальных двух колонн, т. е. Репнинского и Хитрово, a затем и батальоны резерва, во рву, стреляли в воздух и друг в друга (По достоверным сведениям, в Галацкий госпиталь поступило более тысячи человек наших солдат, раненых своими же пулями, т. е. русского образца), даром расходуя патроны и бестолково крича “ура!” только увеличивали общую неурядицу (Эти крики “ура”, похожие на завыванье, любимое русскими солдатами, покровительствуются не только офицерами, но даже и генералами. Многие ошибочно считают, что крик “ура” возбуждает отвагу; но нужно ли это, когда солдаты и без того храбры. Русская храбрость может служить даже примером для других наций в делах чести, национальной любви и послушании, что облагораживает нашего солдата в высшей степени. Если бы эта храбрость не была так хорошо известна в Европе, можно было бы подумать, что она возбуждается воплями диких.

Кн. Прозоровский, не без основания, говорит, что эти победные крики служат для того, чтобы скорее быть разбитыми. Войска всегда теряют голову, когда кричат “ура” и тем мешают субалтерн-офицерам слышать самим и слушать своих начальников. Войска не имеют достаточно хладнокровия, когда наступает серьезный момент, и когда спокойствие и порядок слишком долго удерживают их от безрассудной храбрости и беспорядочной отваги; тогда, благодаря вкоренившейся привычке русских, начальник бывает в восторге, услыхав крик “ура”; или когда может скомандовать “в штыки”. Это последнее выражение, столь употребительное во всех странах, может заставить думать людей, не бывавших на воине, что два столкнувшихся войска кололи друг друга штыками, но это не так. Часто начальник, не умеющий рассчитать ни дистанции, ни пользы подобного удара, кричит “в штыки”. Солдаты иногда с 300 шагов кидаются в беспорядке бежать, запихиваются и еле-еле возвращаются назад. Я много воевал и, за исключением штурмов, не видал двух отрядов войск, действительно сражавшихся штыками; точно также никогда я не видал столкновений кавалерии. Обыкновенно один из противников отступает раньше нападения другого. Два или три раза я видел, как кавалерия врубалась в пехоту).

Трудно было взять крепость приступом, когда слишком мало солдат достигли ее верков. Человек 30, из колонны Репнинского, хотя и вошли на бастион, но тотчас же были перебиты. Несчастные наши офицеры и солдаты очутились в ужасном положении, попав в глубокие рвы; они не в состоянии были не только [236] идти на приступ, но даже вылезти из рвов; они умирали, не имея возможности ни защищаться, ни поражать врагов.

Весь Браиловский гарнизон, видя, что ему нечего опасаться нападений с других сторон, собрался против атакуемого пункта и направил в русских самый ужасный огонь, почти все выстрелы которого были смертельны.

Тогда генералу Эссену 7-му было приказано произвести на нашем левом фланге фальшивую атаку, но у него не оказалось лестниц (непостижимо, чтобы ему их не дали! В своих распоряжениях об атаке он делал ошибку за ошибкой). Будь у Эссена лестницы, он мог бы обратить фальшивую атаку в настоящую и войти в крепость. Но если бы даже ему и удалось бы взять ретраншемент, то мы бы понесли чрезвычайно значительные потери, так как, войдя в город, дома которого представляли собой, каждый, маленькое укрепление, окруженное стенами, садами и проч., можно без преувеличении рассчитывать, что мы потеряли бы, по крайней мере, до 8.000 человек, и это было бесполезной жертвой для такого предприятия, которое можно было исполнить без потерь. Для сего стоило лишь отрезать туркам всякое сообщение взятием Мачина, что было и необходимой и легкой задачей.

Ген. Репнинский был ранен в голову, Хитрово в руку, полковник Пензенского полка Шеншин был убит. Все полки пострадали одинаково; прекрасный батальон гренадер Вятского полка погиб весь. 200 офицеров были убиты, или смертельно ранены; более 5.000 солдат постигла та же участь.

Хотя войска встретили, по правде сказать, и много препятствий, но они все вели себя не с той неустрашимостью, которая 19 лет тому назад помогла им взять Измаил. Они не имели того доверия к Прозоровскому, какое внушал им Суворов, одно имя которого всегда было связано со славой. Было много замешательства, бесполезной стрельбы, еще более беспокойных криков, и все потеряли головы (Среди войск распространился слух, что Браилов весь минирован, и это сильно подействовало на войска. В действительности, во время штурма был только один безвредный взрыв).

Этот несчастный штурм окончился только в 11 час. утра, т. е. длился 6 часов. Кн. Прозоровский, сидевший на одном из курганов, на расстоянии пушечного выстрела, все время уверял себя в победе и каждую минуту посылал адъютантов узнать, что делается в колоннах. Никто не смел сказать ему, что надо отступать; наконец, Кутузов сообщил ему, что штурм отбит. [237]

Услыхав это известие, Прозоровский был так убит горем, что, казалось, лишился чувств. Тогда Кутузов заметил ему, довольно легкомысленно: “видимо вы, князь, не привыкли к подобным несчастиям; если бы вы были, как я, свидетелем бедствий под Аустерлицем, вы бы не приняли этой неудачи так близко к сердцу”.

Наконец, Прозоровский приказал отступать. Солдаты, которые не были ранены, влезли на контр-эскарп и забрали некоторых раненых, но большинство осталось во рву. Всем оставшимся турки отрубили головы, а тем, кто спасался, вдогонку посылали пули. Только один офицер и 30 солдат были взяты в плен живыми. После штурма визирь послал в Константинополь 8.000 русских ушей в мешках (Я говорил уже о варварском обычае турок посылать в Константинополь головы убитых врагов. Их солят, чтобы они не портились, но когда бывает очень много убитых, то довольствуются посылкою только ушей)

Турки, не потеряв и 100 человек, не сделали, как то можно было предполагать, общей вылазки, а ограничились высылкою нескольких стрелков, чтобы покончить с ранеными на поле сражения, но вскоре казаки прогнали их.

Когда настала ночь, мы выпустили 1.500 бомб. Маленькая месть, не причинившая туркам никакого зла, а потому и совершенно бесполезная. Турки ответили нам 2.000 выстрелами, и, таким образом, преимущество осталось за ними.

Эта гибельная атака убила кн. Прозоровского и зародила в нем угрызение совести, которое ужасно изнуряло его и ускорило конец его дней.

Он хотел, сначала, отдать под суд кн. Вяземского и барона Икскуля, так как было много причин признать эту строгость заслуженной, но Кутузов, по своей обычной снисходительности и слабости, все устроил так, что никто не был наказан.

Два месяца спустя, я видел этого несчастного кн. Прозоровского, он говорил только о штурме, о своих страданиях, изливался в жалобах на армию, на генералов, на солдат, на действительную службу, на капрализм, который уничтожил русское мужество. Он обвинял весь свет в подкупности и сам сделался недоступным.

Тем не менее, после штурма, он предпринял целый ряд весьма основательных мер. Так, он вернул в лагерь Колюбакина с 2 батальонами, приказал прибыть из Галаца одному [238] батальону и вызвал из окрестностей несколько частей. Собрал разбросанные кавалерийские полки и, затем, вытребовал из резервных батальонов старых солдата, чтобы пополнить ими наиболее потерпевшие полки. Таким образом, несколько времени спустя после штурма, они имели во фронте столько же людей, сколько и раньше; собранных же войск было достаточно, чтобы продолжать осаду, если бы только призналось необходимым снова продолжать это, плохо обдуманное и дурно направленное, предприятие, но совершенно бесполезное.

Впрочем, если, подвигаясь правильной осадой, нам удалось бы подвести подкоп и взорвать хоть один бастион, то крепость могла бы быть взятой, через две или три недели.

Первое время казалось, что князь Прозоровский хочет продолжать осаду, и в продолжение нескольких дней наш огонь был такой же сильный, как и до штурма, но вдруг, 6 мая, мы отступили за Серет.

Отступление произведено ночью, в большом порядке и спокойствии. Платов, только что вернувшийся из Петербурга, устроил из двух казачьих полков засаду, в лощине, a третий полк для охраны своего тыла.

Назир, как только узнал об отступлении русской армии, вышел из города с тысячею всадников, перед которыми казаки, оставленные около лагеря, начали мало-помалу отступать и, таким образом, увлекли турок верст на 6 от крепости. Тогда Платов, видя, что они достаточно отошли от своих валов, произвел с одним полком фланговую атаку и, в то же время, приказал другим двум полкам выскакать из засады. Турки были окружены и очутились совершенно отрезанными. Половина их была перебита, сам назир с трудом спасся, а его племянник Махмет-Ага был ранен и взят с другими пятью офицерами и 50 всадниками в плен.

В этом деле, действия Платова и его казаков, особенно холодным оружием, вызывали восторг и удивление. Полковник Кутейников, отличившийся в этом маленьком деле, доставившем некоторое утешение князю Прозоровскому, был произведен в генерал-майоры (1827 г. Этот Кутейников был храбрый и интеллигентный казак, отважнее которого трудно найти, но он был ужасный грабитель. Император назначил его атаманом казаков, но я думаю, что это плохой выбор. Он был превосходным только для командования аванпостами: он очень деятелен и умело изощрялся во всевозможных военных хитростях. В Пруссии, в войне 1807 г., он отличился одним адским поступком, достойным лишь варваров и который должен был быть наказан в такой армии, как русская. Он командовал несколькими аванпостами на р. Пасарге; заметив, что противостояние французские аванпосты ночью отступили, чтобы уклониться от боя с его казаками (что случалось уже несколько раз) и что утром, возвращаясь на свои места, они зажигали потушенные ночью костры, он велел нескольким казакам переправиться через реку и подложить заряженную гранату в один из костров, где, замечал он, бывало больше народу; затем закидать ее углями и дровами, как было раньше. На рассвете французы вернулись и зажгли костры, гранату взорвало и убило 10 солдат и офицера, командовавшего ими; спасся только один стрелок, который, подойдя к берегу реки, сказал Кутейникову: “Черт возьми, господа казаки, это довольно скверная шутка”. Это совсем по-французски! Платов несколько раз рассказывал мне эту не красивую шутку и покатывался со смеху). [239]

7-го мая армия перешла Серет по мосту, у Сербешти и расположилась в две линии на возвышенности, бывшей в этой деревне. Главная квартира передвинулась в Галац. Князь Прозоровский не представил официальных реляций о неудачном штурме, но он сам описал все детали Государю в частном письме. Он не убавил своих потерь и не пощадил никого; но это письмо не было напечатано ни в одном приказе.

Во время осады наша потеря заключалась только в 200 чел., в числе которых погиб, достойный сожаления, казачий полковник Мельников, убитый в одной схватке. Перед отступлением кн. Прозоровский, чтобы отомстить Браиловскому гарнизону, велел сжечь и разрушить все окрестные деревни и выгнать назад всех жителей. Несчастным позволили взять только по паре быков и по одной повозке, где могло поместиться очень мало вещей (Это осталось пятном на памяти кн. Прозоровского. Несчастные жители все были христиане, но, будь они даже турки, не было никакого повода отнимать у них всю их собственность и оставлять в ужасной нужде. Во время осады, эти бедняки давали нашим войскам все, что могли. Многие из них умерли от горя и голода). Все оставшееся: вино, водка, рожь, сено, овес и проч. должны были быть, по крайней мере, разделены между солдатами. Им же дали только несколько быков, а остальное, самым наглым образом, было ограблено дежурным генералом Тышкевичем и помощником его в грабеже молдавским депутатом Кристовери и майором Украинского полка Зиботинским. Все эти господа составили себе скандальное состояние. Армия была возмущена таким распутством, которое, конечно, не было приказанием Прозоровского, [240] и о котором он никогда не узнал. Было ошибкой, что от него скрыли, но все окружающие его не посмели ему доложить об этом, а генералы не захотели быть доносчиками.

В Галаце главные силы наши простояли три месяца в совершенном бездействии.

Ниже я объясню причины этого, теперь же перехожу к описанию военных действий в Бессарабии, где я еще командовал и все свои операции не считал необходимыми по существу.

Е. Каменский.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки графа Ланжерона. Война с Турцией 1806-1812 гг. // Русская старина, № 4. 1908