ЗАПИСКИ ГРАФА ЛАНЖЕРОНА

Война с Турцией 1806-1812 г.г.

Перевод с французской рукописи, под редакцией Е. Каменского.

Граф Александр Федорович Ланжерон родился во Франции в 1763 году. В 1777 году он поступил на военную службу и зачислен прапорщиком в Королевскую гвардию. Не сочувствуя французской революции, граф Ланджерон в 1789 г., будучи уже в чине полковника, перешел на русскую службу и был назначен в Сибирский гренадерский полк. В 1790 году граф Ланжерон принял видное участие в войне против шведов, где, командуя канонерскими шлюпками 2-й дивизии, отличился в сражении при Биоркэ, за что и был награжден орденом св. Георгия 4-й ст. Любя военное дело, гр. Ланжерон в том же году принял участие в войне с Турцией и за отличие при штурме Измаила награжден золотой шпагой. В реляции об отличившихся сказано: “Королевской французской службы полковник граф Ланжерон оказал отличную неустрашимость в атаке неприятеля”. По окончании этой войны, мы видим гр. Ланжерона волонтером при войсках союзников, действовавших против Франции, во время первой коалиции. Обласканный императором Павлом, гр. Ланжерон, в 1797 г., был произведен в генерал-майоры, a вслед затем и в генерал-лейтенанты, с назначением, сначала начальником Оренбургской инспекции, а потом в 1800 г., — Брест-Литовской. С началом Наполеоновских войн с Россией, гр. Ланжерон появляется в рядах русских войск в качестве отдельного начальника. В 1805 г., в сражении под Аустерлицом, гр. Ланжерон командовал второй колонной наступавших войск и за неудачу, постигшую нашу армию в этом несчастном сражении, был уволен от службы. В отставке гр. Ланжерон пробыл не долго; в 1806 г., как только начались военные действия против турок, гр. Ланжерон состоял при герцоге Ришилье, a затем, с 1807 г. участвует в войне с турками до конца кампании и в 1812 г., в армии Чичагова, участвует в сражении на р. Березине. В войне с турками он разбил неприятеля при Фрасине в 1809 г., а в 1810 г. ему сдалась крепость Силистрия, и он одержал победу при Дерикиой. Наградами за такие действия гр. Ланжерона были: орден св. Георгия 3-й степени и чин генерала-от-инфантерии. В 1813 г., за участие в покорении Торна, ему был пожалован орден [432] св. Георгия 2-й степени, а за последовавшие сражения, в составе Силезской армии Блюхера, гр. Ланжерон получил Императорские вензеля на эполеты и 30 тысяч рублей ассигнациями. В 1814 году, за взятие Монмартрских высот под Парижем он был награжден орденом св. Андрея Первозванного. В 1816 г. гр. Ланжерон был управляющим Новороссийским краем, главным начальником Бугских и Черноморских казаков и всей Пограничной Стражи. В 1822 г. он получил увольнение к заграничным минеральным водам, но в 1828 году, будучи 65 лет от роду, он снова на войне с Турцией, где принимал блестящее участие, за что был пожалован шефом Ряжского пехотного полка и одной пушкой; из числа взятых им у неприятеля. В конце кампании, по болезни, гр. Ланжерон покинул военное поприще. Он скончался в 1831 году, 68 лет от роду.

Будучи одним из образованнейших офицеров своего времени, гр. Ланжерон отличался храбростью и выдающимся военным талантом. Он 40 лет провел на русской военной службе и за все время своей, полной интереса и военных доблестей, службы он вел весьма подробный журнал, “Journal des compagnes faites au service de la Russie, par le comte de Langeron”; начало этих записок относится к 1796 году. В 1824 и 1827 гг. он перечитал и дополнил их своими примечаниями; причем первоначальный текст сохранил в неприкосновенности. Ланжерон, желая придать своим запискам полную правдивость, писал их честно, с полной откровенностью и, конечно, с субъективной точки зрения, что особенно важно иметь в виду при чтении характеристики личностей. Хотя он и любил Россию, но в русским относился свысока, отдавая, однако же должное храбрости и выносливости нашему солдату. В своих честолюбивых стремлениях он не всегда верно и беспристрастно относился к подвигам других и его резкая и, часто, ядовитая критика порицает людей не всегда того достойных. Во всяком случае, записки гр. Ланжерона чрезвычайно интересны, а в историческом отношении представляют серьезный документ.

Насколько известно, он завещал свою объемистую рукопись библиотеке “Дома Инвалидов” в Париже, где они лежали 50 лет недоступными публике.

Помещая на страницах “Русской Старины” перевод части записок гр. Ланжерона, касающейся войны с Турцией 1806 — 1812 гг., мы думаем, что дадим полную картину не только описания этой мало исследованной войны, но в характеристиках личностей и в рассказах бытовых читатели найдут описание эпохи того времени.

Е.К.

Примечание: Перевод записок гр. Ланжерона об Аустерлицком сражении 1805 г. напечатан в “Военном Сборнике” 1900 г. №№ 8, 9, 10, 11 и 12. Перевод тех же записок о Березинской операции 1812 г. напечатан в “Изборнике Разведчика” за 1899 г. № XII. Первый перевод напечатан с некоторыми купюрами.

Перевод записок о войне 1805 — 1807 гг. печатается без сокращений. [433]

Кампания 1806 года.

Среди грома войн и гигантских сражений, разыгравшихся на Европейском театре, в течение 10 лет (Конца ХVIII и начала XIX столетий. — Ред), возобновившаяся война России с Турцией быть может и не заслуживала бы внимания появиться в отдельном описании, но в виду того интереса, который проявляют военные, изучающие свое дело, они найдут в настоящем описании несколько полезных наставлений.

Непростительные заблуждения и беспрестанно повторяющиеся ошибки всегда ведут к дурным результатам, но изучение их должно заставить избегать их, подобно тому, как благоразумная храбрость и таланты должны представлять образцы для последующих подражаний.

Некоторые операции наших генералов, в эту вторую семилетнюю войну, могут быть, в некотором роде также полезны для изучения, как и операции Фридриха II, в войну 1756 г. Изучение же географических подробностей свойства театра военных действий может быть полезно русским в случае новой распри с Оттоманской Портой.

Никогда еще война не велась так плохо и, между тем, ни разу не кончалась так неожиданно счастливо. Я сделал всю эту кампанию полностью, у меня были под командою весьма видные полководцы; я даже командовал в течение нескольких месяцев всею армией, но к счастью для меня, недолговременность этого командования избавила меня от тех ошибок, которые могли поставить меня в уровень как с моими предшественниками, так и преемниками.

Подробности этой войны мне хорошо известны. Я опишу их с полной правдивостью и откровенностью и не скрою тех заблуждений, ошибок и неустройств, которые служили препятствием к достижению цели и парализовали верный успех.

Ужас, внушенный французской республикой всей Европе, заставлял все державы, несколько раз, соединяться против нее, но все эти коалиции успеха не имели.

Ни один из государей и ни один из их министров не были на высоте обстоятельств и времени, настолько все государства были расстроены, раздроблены, потрясены и устрашены. [434]

Одна только Россия, отдаленная географически от места революции, оставалась тогда еще не втянутой в войну; и если под Аустерлицем ее армия была побеждена, тем не менее, ее территория не была затронута. Она даже воспользовалась этим общим расстройством, чтобы получить Корфу и часть берегов Иллирии и Далмации и заключить с Портою союзный и торговый договор, который был для нее весьма важен. Договор этот был заключен в 1798 году и возобновлен в 1805 г.

Ослепленные или напуганные турки, казалось, не рассчитали той опасности, которая представлялась им при утверждении русских на греческих островах. Они заметили только, что на завладение Корфу и Ионическими островами могли посмотреть как на похищение их территории и что это давало их естественным врагам большие преимущества для нападения на Грецию или же для возмущения ее в случае войны, которую они, рано или поздно, должны были предвидеть с Россией. Турки согласились пропускать корабли и войска через Дарданеллы и не ставить никаких препятствий к торговле на Черном море и, наконец, согласились заменять господарей Валахии и Молдавии не иначе как через каждые семь лет (В Италии видели турецкие войска в союзе с русскими и англичанами, для восстановления папы в его владениях, что было событием наименее удивительным в этой смешной и ужасной революционной выходке, которая тогда возмущала свет и меняла все интересы и все прежние отношения).

Господарями в то время были: в Молдавии Александр Мурузи, а в Валахии — Константин Ипсиланти. Последний был сын старинного молдавского господаря (взятого австрийцами, в г. Яссах, в 1788 г., и, как пленника охраняемого в г. Брюне, в Моравии). Оба они принадлежали к русской партии, т. е. к той, которой Россия оказывала покровительство, способствовавшей поднятию их значения, что было единственным предметом их желаний и интриг.

Но на самом деле, все без исключения фанарские греки должны быть врагами России, которая поддерживает единственный источник их существования и гордости — Молдавию и Валахию.

Мурузи обладал прекрасными качествами; это был единственный хороший администратор, появившийся в длинной серии мизерных князей, занятых всегда личными стремлениями к обогащению, но зачастую их успевали свергнуть или удалить раньше, чем они достигали своих целей.

Ипсиланти было 45 лет; умом он не отличался среди прочих греков, но также, подобно им, имел мало рассудительности [435] и последовательности в своих мышлениях; его чрезмерная гордость не соответствовала ни его средствам, ни его положению. Он задался мыслью сделаться королем Дакии или, по крайней мере, наследственным владетелем Валахии и Молдавии. Не надеясь достигнуть своих намерений без войны России с Турцией, он сделался главным действующим лицом в этой распре.

В конце 1805 г., после Аустерлицкого сражения, интриги Франции были очень успешны и, если ей не удалось заставить турок прервать связь с Россией, то все же она добилась ослабления влияния ее могущества.

Турки теперь нашли, что русские военные транспортные суда слишком часто проходят через Босфор. Кроме того, князья Молдавии и Валахии были сменены и, взамен прежних, были назначены Карл Калымаки и Александр Сутци, несмотря на то, что со времени назначения первых прошло не более трех лет.

Оба они принадлежали к антирусской партии, а Сутци был самый ужасный фанариот, безусловно преданный Франции.

Турки не имели никаких особых причин, чтобы сменить Мурузи, но для смены Ипсиланти их было слишком много. Поднявший восстание в Сербии, он, как подданный Турции, подлежал смертной казни, тем более, что его интриги и честолюбивые замыслы были открыты. В свои грандиозные планы и надежды Ипсиланти (Ипсиланти умер в Киеве, в 1820 г. Его старший сын Александр, был генерал-майор русской службы, тот самый, который создал грандиозный по бессмысленности проект захвата Молдавии и Валахии презренной шайкой в несколько тысяч разбойников, бродяг и авантюристов. Как и следовало ожидать, он не имел успеха в своем предприятии, но, быть может, он был причиною восстания греков. Он долго содержался, как государственный изменник, в одной из крепостей (Богемии). Его участь никого не интересовала. Он был тверд при разрушении его планов и не имел ни одной черты, характеризующей партийного вождя) был вовлечен французским эмигрантом, который был его министром и первым советчиком. Это был маркиз Олер (Aulaire), знатного происхождения, высокого ума, один из выдающихся дипломатов того времени; человек честный, не интересант, но его бойкий ум, энтузиазм и пылкий характер вредили искренности его идей. Он ничего не видел и не делал иначе, как в порыве, в предубеждении или под влиянием минуты. Благонамеренный и безусловно преданный, он часто нам вредил в течение этой войны.

Князь Ипсиланти, будучи уверен, что Турция объявит нам [436] войну и что об этом следует предупредить, уверил русских (он действительно отправил в Румелию нескольких лиц, которые узнали, что против княжеств решено действовать как против мятежников1), что все турецкие крепости совершенно не подготовлены к обороне и не имеют гарнизонов (Приготовления к войне еще не было. Известно, что турки всегда начинали войну с того, что вводили в крепости сильные гарнизоны и снабжали их значительным запасом продовольствия. Наш военный министр должен был это знать и без сообщения Ипсиланти, но в то время он не был так наблюдателен) (что в действительности так и было). Он уверял, что в одну кампанию можно завладеть всеми княжествами, лежащими по левому берегу Дуная (что в самом деле было вполне возможно), что турки, не имея ни денег, ни значительных сил, не могут справиться даже с разбойничьими шайками, опустошающими Болгарию, и конечно не могли бы оказывать и нам серьезного сопротивления (однако же они и не могли желать объявления войны) и что после покорения трех провинций: Бессарабии, Молдавии и Валахии, подав руку помощи сербам и соединившись с ними в наших Иллирийских владениях, мы можем захватить всю Европейскую Турцию.

Этот проект, возможно, было бы исполнить, но при других обстоятельствах; теперь же воспользоваться им было бы не своевременно. Как только этот проект стал известен, он восстановил против России (без помощи которой Ипсиланти не мог ни на что надеяться) всех греков Фанары и даже зависящие от них племена. Мурузи и другие, которые теперь потеряли надежду на приобретение власти, теряли также, что было еще хуже для них, возможность грабить провинции, отныне ставшие добычей лишь одной фамилии. Если бы, в то время, русским посланником в Константинополе был человек более энергичный, чем г-н Италинский. то несомненно, что войны бы не было, и турки не подали бы повода к ее объявлению.

Италинский был малоросс; в 1805 г. ему было уже за шестьдесят лет. Высокого роста и представительной наружности, он был человек преданный своему делу, честный и хороший исполнитель приказаний свыше. Занимал видное положение в обществе, он хорошо поставил свой дом; но это не был государственный человек, он не готовился к дипломатической карьере. Сначала он был лекарем при русском посольстве в Неаполе, там же был назначен секретарем посольства и состарился бы в маленьком чине, если бы не милость императора Павла, который, не зная [437] Италинского, быстро его повысил и, как всегда доходящий до крайностей, как в немилостях, так и в фаворе, назначил его сначала камергером, а потом и посланником в Неаполь, а потом в Константинополь.

Италинский был человек ученый. Целые дни просиживал он у себя дома, изучая восточные языки. Редко покидая свой дом, он мало виделся с людьми, что очень неудобно для посланника, который должен быть популярен и хорошо изучить страну и общество, в котором вращается; правда, что для Константинополя это представляет менее неудобств, чем где бы то ни было, но все же это вредило как делам, так и положению, которое Россия должна была занимать в Оттоманской Порте.

Секретарем его был Бобров, личность вполне безцветная, пользовавшаяся довольно сомнительной репутацией.

Первым драгоманом русской миссии состоял Иосиф Фонтон (прежде он служил в французской миссии) (Род Фонтонов — французский, более столетия просуществовавший в Константинополе. Во время революции 1789 г. они, как убежденные роялисты, покинули французскую службу). О нем и об одном из его племянников, Антоне Фонтон, я расскажу более подробно, когда буду говорить о Ясском конгрессе. Эти два драгомана были в состоянии руководить Италинским и имели на него большое влияние, но они не могли внушить ему нужной энергии и деятельности; да и вообще редкий подчиненный может руководить действиями своего начальника, как бы ни был искусен. К несчастию, другой племянник Иосифа Фонтона, Петр Фонтон, имел более влияния, чем его дядя и двоюродный брат. Влияние это было вредное. Петр Фонтон слыл за человека безнравственного и корыстолюбивого; он приобрел громадное состояние весьма сомнительным путем. Его обвиняли в том, что он нечестно распоряжался заведываемым им имуществом старого князя Ипсиланти, но об этом будет сказано ниже.

Хотя турецкое министерство и было сильно поколеблено интригами Франции, но все же оно было настолько далеко от желания войны, что когда Италинский объявил, что он, вместе с своим посольством, покинет Константинополь, если Порта не даст тотчас же удовлетворения по всем, приписываемым ей беззакониям, турецкие министры, говорю я, были сильно испуганы и не только соглашались на все требования России, но и выказали при этом малодушие, слабость и послушание — качества очень редкие у турок, по отношению к русскому послу. Согласившись на все, министры еще спрашивали: будет ли довольна Россия? [438]

Получив все, что требовал Италинский (Двор приказал оставить Иосифа Фонтона, как уполномоченного, но чтобы придать больше значения своему заявлению, Италинский, по совету Фонтана, умолчал об этом), не сомневался более, что дружба и согласие между двумя империями будут возобновлены. Каково же было его удивление, когда, в конце ноября 1806 года, Рейс-Эфенди, министр иностранных дел, ночью послал разыскать Иосифа Фонтона и объявил ему, что русские войска, без объявления войны, вошли в пределы Бессарабии и Молдавии и уже заняли несколько крепостей. Министр спрашивал Фонтона о причине этого внезапного вторжения, но Фонтон настолько был поражен, что ничего не ответил, да и не мог ничего ответить. Турецкий министр по его удивлению мог понять, что он ничего не знал о действиях русских войск и не мог их предвидеть.

Случилось так, что курьер Италинского, который вез в Петербург депеши о согласии турок на условия России, еще не успел прибыть к месту назначения, как другой курьер привез из Петербурга приказания войскам о выступлении в поход. Вместе с тем, оттуда же были посланы инструкции в Константинополь, чтобы наше посольство покинуло столицу оттоманов, если турки откажутся исполнить наши требования. Италинский не мог себе представить, что его ответа не будут дожидаться.

На этот раз, справедливость, право, законность, все были на стороне турок. Фонтон уже ничего не мог предпринять и ожидал своего ареста. Это был варварский обычай турок — подвергать заключению послов тех держав, с которыми Турция была в войне. Но Селим III был человек более гуманный и цивилизованный, чем все его предшественники, и министерство его было составлено из людей честных и деликатных. Рейс-Эфенди был человек честный, образованный, тонкого ума, культурный и прекрасно сознававший интересы своего министерства; он симпатизировал России и был врагом Франции.

Рейс-Эфенди объявил Фонтону, что хотя действия России и не заслуживают, чтобы турки слишком церемонились с русскими министрами, но что султан, дабы доказать самому Италийскому и лицам его посольства свое милостивое расположение и свою уверенность в том, что они были ни при чем во всем происходящем, позволяет им удалиться, куда угодно и каким угодно способом: морем или сухопутно.

Спустя трое суток, Италинский и все русское посольство выехали из Константинополя на кораблях английского флота на [439] остров Мальту, а оттуда, через Италию и Германию, они прибыли в Петербург.

Русское министерство, желая войны с Турцией, так было убеждено, что Порта не удовлетворит предложений, сделанных Россией, что начало неприязненные действия, как мы видели, раньше прибытия курьера от Италинского. Но и полученные депеши нашего посла не изменили планов Петербургского кабинета, который, по обстоятельствам того времени, не мог положиться ни на политику, ни на правдивость Турции (При других обстоятельствах, эта война, хотя и вынужденная, была необходима России. Она оставила туркам крепости: Килию, Измаил, Аккерман, Бендеры и Хотин, но дала возможности обладать Бессарабией между Дунаем, Прутом и Днестром. Эта провинция была населена татарами, которые могли бы легко выставить 30.000 конницы и неожиданным быстрым набегом разрушить Одессу и опустошить страну, которую хотели культивировать. Аккерман находится от Одессы только в 40 верстах, а Бендеры в 100. Эти крепости и кордоны линейных казаков не могли бы удержать набега татар; надо было там держать целую армию с большим количеством конницы и притом расположенную лагерем, что зимою было положительно не возможно. Вероятно, татары выбрали бы это время года для своего набега и тогда, по замерзшим Днестру и лиману Аккермана, они могли бы броситься на Одессу в 4 или 5 часов времени. Без Бессарабии Одесса никогда не достигла бы своего благосостояния и развития, а при иных обстоятельствах, она могла бы перестать существовать). Надо сознаться, что война была предпринята довольно легкомысленно.

В 1805 году Наполеон раздавил Австрию; в 1806 г. он уничтожил Пруссию в шесть недель и теперь он шел против России. Силы его были гораздо значительнее тех, которые мы могли ему противопоставить, и нам, конечно, не следовало разделять свои силы на два театра войны и искать новых врагов.

Прибывшие в Молдавию с Михельсоном 50 тысяч человек не только уравняли бы нашу армию в Пруссии, бывшую под начальством Беннигсена, но и дали бы значительный перевес в нашу пользу. С такими значительными силами Беннигсен мог бы долго и со славою бороться с Наполеоном.

Видимо турки были далеки от мысли объявлять нам войну. В их интересах было как можно более затянуть ход событий, чтобы к тому времени, как Наполеон своими быстрыми движениями окончит войну на одном театре, турецкая армия могла быть собрана вполне готовою к войне. Все это прекрасно понимали и были уверены, что турки не станут передвигать своей армии [440] зимой, и войска их могли появиться на Дунае не ранее, как в июне следующего 1807 года.

Итак, мы имели 7 месяцев, чтобы приготовиться к встрече с турками. В продолжение этих 7 месяцев можно было все, находящиеся в нашем распоряжении, силы направить на Вислу, а весною небольшую часть войск передвинуть на Днепр, куда перешла бы и сильная наша армия после счастливой войны с французами, даже и в том случае, если бы заключенный мир не был бы для нас удачным.

Все эти расчеты были чрезвычайно просты и понятны, однако же Будберг, наш министр иностранных дел, не мог понять их.

Будберг был уроженец Ливонии и состоял воспитателем великих князей. Это был человек гордый, тщеславный, заносчивый и жестокий; не обладающий дипломатическими талантами, но не глупый, он хотел, как он сам говорил, иметь готовый план, чтобы в случае неожиданного оборота в ходе войны, предложить его Наполеону. После обещаний Ипсиланти, он не сомневался, что мы сделаемся полными хозяевами Дуная через каких-нибудь 2 — 3 месяца. Это и могло бы случиться, если бы не ошибки генерала Мейндорфа и трусость генерала Милорадовича.

Казалось бы, что надежда на это не должна умалять тех опасений, которые невольно возникли бы в случае несчастного окончания нашей войны с Францией. Можно было предвидеть, что через год вся турецкая армия обрушится на нас и мы будем вынуждены притягивать к Молдавии новые войска, которые нам были бы крайне полезны в другом месте (Будберг говорил, что, начиная войну с турками в то время, когда нам грозила более серьезная война с Наполеоном, нам надо было показать, что мы не страшимся этого. Это было чувство гордости, но расчет оказался не верным. Наполеон торжествовал победу над австрийскими, прусскими и нашими войсками! Ни отвага солдат, ни все средства, употребленные нами, не давали нам права относиться с презрением к такому опасному сопернику. Наши генералы еще не были тем, чем они оказались впоследствии, и если бы Провидение (что русские называют Богом) не дало им Беннигсена — первого генерала, который сумел сопротивляться Наполеону, надолго задержать его и выказать себя достойным сражаться с ним, — то война была бы еще гибельнее для нас. Из всех генералов, командовавших русской армией в царствование императора Александра, Бениигсен был единственным, достойным маршальского жезла (Позднее его заслужил Барклай, но никто иной. 1827 г). Но он его не имел. Это результат тяжелых обстоятельств, о которых я не должен здесь упоминать. Если это имело какие-либо основания, то доказывало несправедливость и неблагодарность, к счастью, подобного генерала).

Не я один был того мнения, что русское правительство действовало неполитично и даже несправедливо при тех обстоятельствах, в которых мы тогда находились относительно турок, особенно начав войну, не объявивши ее. Это темное пятно на памяти о великом и уважаемом императоре. [441]

Тогда Александр не придавал значения правосудию и не выказывал резко свои таланты, которых имел очень много. Он был очень умен и всегда поступал лучше своих министров, которых имел ошибку чересчур много слушать.

Генерал Михельсон тогда командовал на Волыни и в Подолии пятью дивизиями, из которых три недавно вернулись из Аустерлицкой кампании.

По полученному приказанию, он должен был отправить: две дивизии в Пруссию, одну послать взять Хотин и, затем, ее также направить в Пруссию, а с остальными двумя двинуться в Молдавию.

С ним должны были соединиться несколько казачьих полков, пришедших с Дона, и часть дивизии генерал-лейтенанта герцога де-Ришелье, губернатора Одессы, Херсонской и Екатеринославской губерний и Крыма.

Генерал Михельсон выступил в Молдавию в 1806 году с армией следующего состава:

11-я дивизия. Начальник дивизии генерал-лейтенант Милорадович.

Гренадерские полки:

Сибирский (3 батальона) генерал-майор

Бахметьев. Малороссийский (3 батальона) ген.-майор Герард.

Пехотные:

Апшеронский (3 бат) полковник Рейхель.

Нашебургский (3 бат) ген.-майор Ермолов.

Олонецкий (3 бат) ген.-майор Мичурин.

Одесский (3 бат) ген.-майор Ушаков.

11-й егерский (3 бат) ген.-майор Балла.

Драгунские:

Кинбурнский (5 эскадр) ген.-майор князь Владимир Долгоруков.

Северский (5 эскадр,) полковник Денисьев.

Гусарский Белорусский (10 эскадр) ген.-майор Кутузов. [442]

12-я дивизия. Начальник дивизии генерал-лейтенант граф Сергей Каменский.

Полки:

Фанагорийский гренадерский (3 бат) полковн. Гельфрейх.

Пехотные:

Орловский (3 бат) ген.-майор Палицын.

Новоингерманландский (3 бат) полковн. Цвиленьев,

Нарвский (3 бат) ген.-майор Ротт.

Новгородский (3 бат) ген.-майор Репнинский.

Смоленский (3 бат) ген.-майор Колюбакин.

Драгунские:

Стародубовский (5 эскадр) ген.-майор Нинов.

Тверской (5 эскадр) полковн. Бердасов.

Уланский Чугуевский (5 эскадр) ген.-майор Бедряга.

13-я дивизия была под начальством герцога де-Ришелье, но все полки, шедшие в Молдавию, находились под командою генерал-лейтенанта графа Ланжерона.

Пехотные полки:

Нижегородский (3 бат) ген.-майор Хитрово.

Ладожский (2 бат) майор Савин.

Бутырский (2 бат) полковник Стенье.

Егерские полки:

Алексопольский (3 бат) ген.-майор Ловейко.

Полтавский (1 бат) полковн. Золотницкий.

Переяславские драгуны (5 эскадр) ген.-майор Засс.

Кирасиры Его Величества (5 эскадр) ген.-майор Ласкин.

4 роты артиллерии (12-фунтовыя пушки):

Полковника Мертенса — 12 орудий

Полковника Веселитского — 12 орудий

Гвард. майора Рестье — 12 орудий

Капитану Францевича — 12 орудий

2 роты конной артиллерии:

Майора Тока — 12 орудий

Донских — 12 орудий

Полковых пушек — 102 орудий

Казачьих полков:

Грекова 8-го, Власова, Янова, Мелентьева, Чернушкина (a после него Астахова), Бугский казачий;

затем: Исаева 1-го, Исаева 2-го и Мартынова.

Итого: 57 батальонов, 50 эскадронов, 11 казачьих полков и 174 пушки.

Это была армия в 50.000 человек прекрасных войск.

Теперь я должен дать некоторое понятие о генералах этой армии и о их качествах.

Михельсон доказывал, что если долго живешь, при хорошем здоровье, то можно достигнуть всего. Ему было 70 лет, и в эти преклонные годы он сохранил приятную внешность. Безусловно, что ни ум, ни рождение, ни таланты его, a тем более характер [443] не готовили его командовать армией. Это был ливонец, из незнатной фамилии, неширокого ума, ничего не понимавший ни в политике, ни в администрации, несмотря на то, что он долгое время был генерал-губернатором. Он очень хорошо понимал военные операции на карте и даже в поле, когда ему их указывали, но самостоятельно он не был в состоянии составить плана кампании (В продолжение его командования молдавской армией всеми операциями распоряжался инженер ген.-м. Гартунг и подполковник главного штаба Толл).

Казалось, что он был обречен состариться в субалтернских чинах, но счастливый случай вывел его из неизвестности. Он имел счастье поймать и взять знаменитого Пугачева, бунт которого мог бы сделаться для России очень опасным, если бы его вовремя не потушили.

Эта важная услуга дала Михельсону чин генерал-майора, императрица пожаловала ему ленту св. Александра Невского, затем он был майором конной гвардии и генерал-лейтенантом. Он участвовал в Шведской войне и потерпел неудачу под С.-Михелем. После войны он был назначен губернатором в Белоруссию. В 1805 г. его сделали главным начальником над всеми армиями России, как старейшего из генерал-аншефов.

Сражения под Ульмом и Аустерлицем быстро окончили эту войну, и Михельсон не успел вступить в фактическое командование армией. Генерал Кутузов, командовавший первой армией, перешедшей границу, начал эту войну, и государь, не желая подчинять его Михельсону, отослал последнего в Россию, дав ему в утешение ленту св. Андрея Первозванного.

В 1806 году Михельсон, как мы уже говорили, получил командование армией, назначенной действовать против турок. Император сначала хотел поручить ее генералу Беннигсену (Государь поручил Беннигсену составить план войны против турок Он показывал мне его в Межибужье, и я с изумлением увидал, что мы затеваем новую войну, несмотря на грозившую нам войну с Францией), но, затем, назначил его командовать войсками против Наполеона, что было гораздо лучше.

Хотя поклонники Михельсона и уверяли, что у него очень доброе сердце, но характер его был настолько вспыльчивый и последствия этих вспышек были так жестоки, что невозможно было считать кротким того человека, который из-за малейшего предлога, а часто даже не имея такового, казнил несчастных, над [444] которыми простиралась его власть; за всю его жизнь таких казней можно насчитать до двадцати.

За месяц до вступления в Молдавию, его чрезмерное самолюбие заставило его думать (и он это всем говорил), что он был единственный генерал, которого страшился Бонапарт, и что тот, желая его отравить, избрал для этой цели его злополучного денщика, бывшего предметом ежедневных вспышек Михельсона и в конце концов повесившегося. Иной раз бешенство Михельсона было просто смешно; если какое-нибудь блюдо было нехорошо приготовлено, он вскакивал из-за стола, мчался на кухню, оставляя в недоумении своих гостей, опрокидывал кушанье на голову повару, бросал несчастного в реку и грозил его утопить, если свидетели этой ужасной выходки не вымаливали у него прощения. Однажды выдели, как перед Измаилом он приказал посадить комиссариатского чиновника в мортиру и приготовился уже приложить зажженный фитиль.

Если ничто не нарушало его покой, он был вежлив и кроток в обществе, но как только начинался приступ его бешенства, он выкидывал какую-нибудь курьезную или ужасную сцену (Этот самый Михельсон, такой горячий и жестокий со своими подчиненными и с теми, кого нечего бояться, трепетал перед лицом, игравшим роль при дворе или пользовавшимся милостью императора. Этот недостаток часто встречается у русских стариков, привыкших трепетать перед Орловыми и Потемкиными). Михельсон имел большое состояние; злые языки подозревали, что оно было приобретено незаконно, когда он был мафором конной гвардии и генерал-губернатором; но эти подозрения, быть может, и не основательны, чему я склонен верить, так как во время его командования Молдавской армией он выказал себя честным и неинтересаном. Михельсон был очень храбр, но храбрость его была храбростью партизана, а не генерала; с первого выстрела из пистолета он терял голову и несся в середину неприятеля.

Барон Мейндорф, ливонец, старинной почтенной фамилии; ему было около 60 лет; он прекрасно знал военную службу и считался самым искусным в маневрах. Но, как из ученика учебных плацов мирного времени, из него не могло выйти военного офицера. Мейндорф хотя и был деятельным, храбрым и образованным, но как генерал — был средних дарований, у него не было твердости; малейший заход противника в тыл или неожиданное изменение в его планах заставляли его до такой степени [445] терять голову, что он делался неспособным отдавать приказания. Что касается его характера, то трудно найти более безнравственного, чем он; жажда добывать деньги самыми недостойными средствами была целью его помыслов и действий. Мало деликатный, игрок, он приобрел игрою большое состояние, которое бесконечно увеличивал всякими средствами.

Генералу Ротгофу было не более 30 лет. Он был воспитанник императора Павла в Гатчине, один из тех, которых мы называли гатчинцами (Надо объяснить это насмешливое прозвище, которое должно быть загадкой для всех тех, кто не был в то время в России или не существовал еще в конце царствования Екатерины II. Известно, что эта государыня, не любившая своего сына Павла, совершенно удалила его от всех дел и даже имела в виду устранить его от трона. Павел, никогда не имевший энергии и силы, чтобы овладеть принадлежавшей ему короной, был почти сослан в Гатчину, в дачную местность, в 40 верстах от Петербурга, где ему оставили для потехи и для удовлетворения его мании — подражать пруссакам, и ради его исключительной любви к парадам, 5 или 6 несчастных морских батальонов, которые он истязал много лет и которые были жертвами его сумасбродства. Эти батальоны, одетые по прусскому образцу (т. е. как прусская армия в начале царствования Фридриха II), сделались предметом общих насмешек и хохота. Экзерцируясь по несколько часов в день и парадируя в остальные часы дня, они не имели ни праздников, ни отдыха, ни утешения. Офицеры, часто битые палкой и получавшие пощечины от Павла, десятками, ежедневно, сидевшие под арестом, ничего не знали кроме карцера и караульной. Они не имели других утешений, как напиться в небольшие интервалы их мучений, и все пользовались в полной мере этим единственным средством увеселения. Они были так презираемы в армии, что офицеры других полков не хотели их считать себе равными и не говорили с ними, но вскоре они увидели их своими инспекторами, начальниками бригад и дивизии.

Когда Павел вступил на престол, он перевел всех своих офицеров и солдат в гвардию. Вскоре суровость и сумасбродство Павловских экзерциций разогнали большую часть прежних гвардейских офицеров, и гатчинцы, несколько времени спустя, стали назначаться в чины полковников и генералов. Таким образом, наша армия наводнилась этими выскочками, которые заставляли за себя краснеть. У русских, название “Гатчинец” употреблялось как бранное слово. Между тем, среди этих генералов было три уважаемых личности и хорошие военные люди, которые составляли исключение). Сын ливонского рабочего, он в 6 или 7 лет службы из младшего офицера возвысился до генерал-лейтенанта. Его молодость прошла очень бурно; излишество вина, употребляемого им, и дебоши уронили его в глазах общества и императора Александра, который никогда не хотел давать ему дивизии и вообще назначения, соответствующие его чину. Но, женившись, Ротгоф, своею примерною жизнью, загладил ошибки молодости.

Это был честный человек, очень прямодушный, очень храбрый, мягкий, скромный, прекрасно знавший детали службы, сильный в линейных ученьях и способный даже командовать отрядом.

Характеристика генерала Мирадовича изложена в записках 1805 г.

Засс был ливонец, лет 60-ти. Это был очень умный и любезный человек. На войне он был хладнокровен, храбр, [446] удивительно деятелен, смел в предприятиях и тверд в исполнении их. Он всегда распознавал хитрости своих врагов и умело действовал против них. Его изворотливый ум постоянно изобретал новые средства и соображения. Безусловно, он был один из лучших генералов нашей армии. Досадно было, что столько хороших качеств помрачались одним недостаком — безнравственностью, которая возмущала всех. Ничто не было священно для него самого, и сам Мейндорф мог бы брать уроки у него.

Когда я описывал портрет фельдмаршала Каменского, я не даль портрета сына его, графа Сертя, который, к несчастью для него и других, походил на отца только лицом и, лишь отчасти, характером. Но фельдмаршал, говорят, был очень храбр, тогда как в войне 1806 года против турок граф Сергей этого качества не обнаружил, однако же в войне с Польшей, в сражении при Мациовицах, он выказал много отваги, командуя батальоном егерей; также и в Аустерлицком сражении, по реляции, он держал себя с твердостью.

Князь Петр Долгорукий, генерал-адъютант и один из любимцев императора, был назначен, на некоторое время, в армию Михельсона, относившегося к нему с доверием, равняющемуся страху, внушаемому ему Долгоруковым. Он был еще молод, имея не более 28 лет. (См. характеристику князя Долгорукова в записках моих 1805 г). Он недолго оставался в [447] нашей армии и вернулся в Петербург, чтобы прикомандироваться к армии Беннигсена. Вскоре по приезде он умер, и смерть его была величайшим счастием для России.

Князь Василий Долгоруков, старший брат князя Петра, не обладал ни его умом, ни его честолюбием.

Дежурным генералом (Дежурный генерал — осведомленный во всех подробностях войны; это первое место около главнокомандующего. Надо иметь много твердости и честности, чтобы его хорошо выполнять) Михельсон назначил генерал-майора Цицерова. Все были очень удивлены этим выбором, так как Цициров ничего не представлял из себя, чтобы объяснить этот выбор (Цициров был один из трех гвардейских офицеров, известных своим бегством, в 1789 г., в морском сражении при Роченсальме. (См. их историю в записках моих о сражении 1790 г., часть 1-я)).

Наша армия заключала в себе нескольких весьма интеллигентных генералов, из коих генерал Жерар был офицером главного штаба. Очень храбрый, очень образованный и хорошо знающий свое дело, он мог делать прекрасные распоряжения на местности, но он не имел привычки двигать войска, что и привело его, однажды, во время дела, в большое смущение. Он умер в конце 1807 г. и для армии это была большая потеря.

Генерал Войнов, племянник Михельсона, сын турка, взятого в плен на войне 1736 г., обладал многими качествами, достойными уважения. Высоконравственный, любезный, обязательный, он был отличным товарищем, лучше которого не надо было и желать. Его мужественность доходила до безрассудства; и племянника можно было упрекнуть в том же, в чем и его дядю — что он часто проявлял свои способности более в качестве партизана, нежели генерала. Его всегда можно было видеть впереди всех казаков, а это не было его местом.

Генерал-майор Павел Кутузов был достойный симпатии, как за свою блестящую отвагу, так и за свои уважаемые, милые качества.

Уланиус был финн, ему было 50 лет. Это был действительно военный человек, самый образованный и интеллигентный человек в армии. Если бы его происхождение и судьба могли способствовать производству его в высшие чины, то он мог бы быть главнокомандующим. В 1808 г., как жертва климата Валахии, он умер. Потеря его сильно чувствовалась в армии. [448]

Генерал Балла был геройски отважен, и это было его единственным качеством. Ему нельзя было поручить и небольшого отряда.

Ермолов — храбрый, честный человек, обладавший практическим умом и справедливостью, но довольно апатичный и малодеятельный, не был в состоянии командовать отдельным корпусом.

Несмотря на то, что генерал Сергей Репнинский был очень умен и в одном деле выказал свои способности с весьма хорошей стороны, он не имел ни достаточной энергии, ни военных знаний, чтобы ему могли дать отдельный отряд. Несколько других генералов отличались качествами диаметрально противоположными тем, которых мы в праве требовать от человека, носящего военный мундир. Колюбакин, Цалицын, Ловейко (гатчинец) и Михаил Хитрово — были самые невозможные трусы в Европе; в особенности последний, с большими претензиями, был невыносим на службе. Все эти господа не должны были быть в армии, и я не могу постичь, как они оставались в такой, известной своею отвагою, армии, как русская. По-видимому, там были черезчур снисходительны к подобным слабостям.

Михельсон, получив приказание вступить в Молдавию, собрал войска в начале ноября и в этом же месяце перешел Днестр по четырем мостам. К неделикатности ( — иначе нельзя этого назвать) вступления в страну союзников неприятелем, без объявления и даже без предлога войны, присоединили новую, приказав обмануть начальников турецких крепостей, просто попросив у них пропуска, идти в Далмацию (Надо было быть настолько несведущими в географии и апатичными, каковыми были турки, чтобы дать себя обмануть подобным предлогом; ведь можно было пройти и через Хотин, чтобы попасть в Далмацию, но уж конечно Бенцеры, Аккерман, Килия — не были дорогой туда! И какой начальник крепости, кроме турка, согласится отдать ее без особого приказа от своего повелителя (Пруссаки в 1806 г. (примечание 1827 г)). Предписано было взять все эти города, но только самым дружелюбным образом, а никак не иначе. Это стало новым словом в военном лексиконе.

Е. Каменский.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки графа Ланжерона. Война с Турцией 1806-1812 гг. // Русская старина, № 5. 1907